ВОЙ НА БЕРЕГУ
Селенье медленно вступает в мир заката,
Покоем полнится страна прибрежных скал.
Волна, перевалив чрез каменный оскал
На берег рушится, огромна и поката.
Не светит ни одна звезда издалека:
На мир шагнула ночь, и он наполнен воем;
А в небесах плывет, как призрак под конвоем,
Лишь бледная луна, раздвинув облака.
Лик, навсегда немой, в гримасе ядовитой,
Бесцельно восходя, вершит круговорот,
И повергает блеск рассеянно с высот
На мертвый океан, навеки ледовитый;
Наполнив духотой чудовищный простор,
Швырнула Африка вдоль севера хаммаду,
Повергла прайды львов во власть тоске и гладу,
И отдала слонам прибрежия озер.
(На пляже сохнущем, где гниль плодит миазмы,
Все более тяжел неплодородный мрак,
А в нем все гуще вой гиеновых собак
Все безнадежней псов трясут ночные спазмы.
Под ребра к животу прижав концы хвостов
Зрачки навыкате – завоет каждый люто,
Дождется выдоха, – пройдет всего минута –
Он сызнова зайтись в истерике готов.
Из моря встанет вал, в обратный путь отвалит:
Удар по костякам, по долгой волосне;
Но псы в ответ ничем не навредят волне –
Они вослед воде рычат и зубы скалят.
Под мертвенной луной в пепельнородный час,
Вдоль антрацитных волн вы бродите тревожных;
Зачем дана вам плоть, отвратней всех возможных?
Зачем вы стонете и что терзает вас?
Я так и не узнал! Но с жалкой худобою,
Сколь солнц не отгорит над бедной головой
Сумею ли забыть невероятный вой
Собак, что по ночам сбираются к прибою?
ЕХИДНА
Здесь Каллироя дочь произвела свою:
Ничто ужасное титанам не постыдно.
Наядою была до пояса Ехидна
А ниже – чудищем, одетым в чешую.
Был Крисаор-гигант – ее родитель гневный,
Пёс, Кербер, в свой черед Ехидной был рожден:
У волн коцитовых поныне воет он,
Терзаем голодом, пятидесятизевный.
И Гея дряхлая, Ехидну пожалев,
В Аримы отвела, чтоб в сумраке печальном
Здесь нимфа и жила,таясь в ущелье скальном,
Цветами оплетя его кровавый зев.
Покуда солнечный огонь царил свирепо
Грозя поджечь леса, долины, города,
И в реках чересчур была тепла вода –
Ехидна выглянуть не смела из вертепа.
Гиперионов сын, ты пламенных коров
Опять не устерег – Гермес ворует смело;
Ехидна, пряча в тень испятнанное тело,
Осмелившись, могла покинуть скальный кров.
По мраморным плечам, по груди белой, плотной,
Волос каштановых легко текла волна,
И был прекрасный лик светлее, чем луна,
И звонкий смех манил – волшебный, беззаботный.
Она умела петь для тех, кого звала,
И львы голодные ей вторили в пустыне;
Мужчин желанье жгло, как жгут бичи эриний,
В них закипал соблазн, пока сгущалась мгла.
– Я Крисаора дочь, известная Ехидна,
Придите, юноши, ко мне, в мои сады:
Ланиты у меня – румяные плоды,
На блеск моих кудрей взирать звездам завидно.
Кого люблю – тому сулю отрадный миг,
Кто любит – лишь тому секрет великий выдам;
Напиток огненный даст побывать Кронидом
Тому, кто в мой покой стремился и проник.
Блаженней всех живых такой наутро станет!
Чья кровь не портится – живет среди богов,
В горах, где ветра нет и даже нет снегов,
Где воздуха вовек ничто не затуманит.
Он в сладострастье жить не сможет без меня,
Приявши свет любви, как блеск зарницы некий;
Мой лучший поцелуй пребудет с ним вовеки,
Средь ночи и среди сверкающего дня.
Послушав песнь ее, теряли разум люди,
Кто глянул ей в глаза – тот становился слеп:
Ехидна пряталась в кровавый свой вертеп,
Дабы трофей сокрыть – божественные груди.
Как полуночный вихрь безумных мотыльков
Слетается к костру без страха пред ожогом
Взывают юноши: и я хочу быть богом!..
Ушло чудовище и строит новый ков.
О тех, кто к ней входил – проведаешь едва ли:
Лишь оставался с ней возлюбленный вдвоем,
Его живую плоть она жрала сырьем,
А груду костяков века полировали.
ПОСЛЕДНЕЕ ВИДЕНИЕ
Великой тишиной закованы снега.
Торосы дыбятся, немотствуя под фирном.
Всемирный океан стал саваном всемирным,
Захолодавшая земля вконец нага.
Фундаменты разбив, их обняла дремота;
Да и обломков нет для корешков плюща,
Здесь люди в городах сновали сообща,
Но где следы того, что было здесь хоть что-то!..
Все роли сыграны, все обрели покой,
Среди морей ветра забыли все дороги,
Жить не обязаны, не ведают тревоги
Леса, животные, усталый род людской.
А в вышине плывет лампадкою бродячей
Пытаясь рассмотреть огромный саркофаг,
В котором спит Земля, – небес убогий зрак,
Светила смертного, уже почти незрячий.
Короткий миг была довольна и сыта
Сожрав земную жизнь, чудовища утроба.
О звезды в небесах, в нем не иссякла злоба,
И взор его на вас нацелен неспроста!
Надежда, боль, тоска, миг силы, миг печали,
Любовь, дарившая могучие крыла –
Чем стала ты, Душа, и что с собой взяла?
С тобой ли разумы, что в мире замолчали?
Свое тавро века железною пятой
На всем оттиснули: не ведать зернам всходов.
Иллюзии богов и ропоты народов
В едином склепе спят, под общею плитой.
О Солнце! Старый друг растеньям и аэдам,
Позволь же, чтоб теперь твой фитилек потух!
Так некогда в горах костер гасил пастух
И тьма великая на мир ложилась следом.
А коль мертва земля – усилья ни к чему:
Вступая в смерть, прерви мучение безделья!
Планет не береги, златого ожерелья
Тебе не надобно: кинь мишуру во тьму!
Вы, завихренья звезд, отнюдь не животворных,
Бежать пытаетесь, и погасить лучи, –
Через короткий миг вы канете в ночи
В священных пропастях небес немых и черных!
Спешите, и во Тьму ворвитесь напролом,
Там океан Тщеты спокойствует безбрежный
Последний дом всего, что нам в судьбе мятежной
Казалось Временем, Пространством и Числом.
ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ СПУСТЯ
Рычание ветров той ночью в полной мере
Кипело в темноте, крушась на море шквалом,
И, сотворенные из облачных материй,
Метались призраки по мысам и по скалам.
Шторм силу набирал все жутче, все жесточе,
На кряжах завывал со злобой и с апломбом,
И, темнотою пьян, сгонял чудовищ ночи
Как стадо буйволов дрожащих к гекатомбам.
Слюноподобная накапливалась пена,
Покуда медленно, стеня в морском просторе,
Росла гора воды, впадая постепенно
В эпилептический припадок черной хвори.
Так пела для меня ветров ревущих стая.
И я осознавал, что песне шторма вторю:
О молодость, о страсть, о ты, мечта святая,
О горны звонкие, что протрубили зóрю!
От края пропасти, земле оставив тело,
От мира, коего нет горше и тлетворней,
Крыла обретшая, моя душа взлетела
К благоухающим устам свободы горней.
Огромной ночи зев нашептывал со всхлипом:
Разверзни створки врат! Предайся жизни внешней!
И вторили ветра, измученные хрипом:
Ответствуй красоте послушней и поспешней!
Тысячелетие распалось жалкой пылью,
Я возвращен туда, где видел счастье в духе;
Но тут один лишь плач, убогий дар бессилью
И пляска бешеных теней среди разрухи.
(перевод — Е.Витковский)
ЕККЛЕСИАСТ
Екклесиаст сказал: «Уж лучше пес живой,
Чем мертвый лев». И нам одна потреба – в брашне,
Иное – тень и дым. И жизни пустотой
Исполнен черный гроб. А мир – навек вчерашний.
Перед лицом небес, объятый тишиной
Ночей древнейших, он смотрел с вершины башни,
Не покидая трон злачено-костяной,
И мрачно взорами парил в дали всегдашней.
Старинный солнца друг, ты сетовал. Ну что ж!
Смерть непреложная – ведь тоже только ложь.
Блажен, кто в ней исчез одним прыжком суровым.
А я бессмертием, как страхом, опьянен
И слышно мне теперь, как за стеной времен
Жизнь вековечная исходит долгим ревом.
( перевод — С.Петров)
АЛЬБАТРОС
Взвывает и мычит разгневанный Борей
В безбрежных областях полуночных морей;
Он скачет по волнам — и океан белеет
От бешеной слюны... Он в ярости пьянеет,
Когда, настигнув их, когтями дико рвет,
Когда над бездною холодно-бледных вод
Хватает тучи в пасть и мечет без пощады,
И молний судорги сжимают их громады...
Он кружит в вертит в тумане водяном
И перья птиц, и крик в смятеньи роковом
И кашалотов лбы волнами оглушая,
Чудовищный их вопль он дразнит, завывая!..
Один он, — царь пространств, пернатый царь морей,
Уверенно идет на грозный шквал зыбей
И, не сводя очей, так гордо устремленных
На синеву и мрак туманов отдаленных,
Где в хаосе слилась рыдающая мгла, —
В один железный взмах упругого крыла
Под гул морской грозы он рассекает тучи,
Плывет и тонет в них, спокойный и могучий!
( перевод — И.Бунин)
ИСТОЧНИК В ЛИАНОВЫХ ДЕБРЯХ
Как с моря к берегу стремятся дружно волны,
Так лиственную дрожь вы обратили ввысь,
Леса, что птичьих гнезд и аромата полны,
Что стары и совсем недавно родились.
Вам время жалует короны вековые,
Что в серебре лиан, оно дарует вам
Покой и девственность, но человек впервые
Здесь всё преобразит, когда войдет в ваш храм.
Вот над оврагом вы простерли чудо-длани.
Как часто молнии испытывали их!
В божественной тени здесь мир всего желанней
Под вздохи ветерка, под песню волн морских.
Под солнцем в пурпуре, в соку, пусть безголосы,
Вы царствуете всё ж, вы – óстрова краса,
Тогда как ночь, мечты родящая и росы,
Вновь заставляет петь и души, и леса.
А за пределами земель, среди которых
Для новых крон вам пядь любая дорога,
До неба восходя, на голубых просторах
Спят вековечные на пиках гор снега.
Родимые леса, под утреннею сенью
По черным кряжам я, один, не раз бродил,
Баюкающему внимал морскому пенью,
Но сон не брал меня, исполненного сил.
Там птица над гнездом день предвещала песней,
Той песней, что с тех пор живет в душе моей,
Что над источником была нырков чудесней,
И краше алых роз, и ветерка нежней.
Из дупел обжитых, не слышимых вначале,
Выманивала пчел румяная заря,
Пахучие цветы их с трепетом встречали,
Из хрупких венчиков златой нектар даря.
Незримый пик горы, пока туман был в силе,
Всё больше голубел, лучами осиян;
Природе фимиам растения курили,
Его курил и я в объятиях лиан.
В лесной глуши на дне пологого обрыва
С тех пор, как водоем однажды там возник,
Над ним в спокойствии склонился молчаливо
Его бессменный страж, разросшийся тростник.
На водах лилии в сплетенных пелеринах
Сродни лианам, чей не описать размах.
Сверкают небеса в прозрачных тех глубинах,
И птицы плавают в тех новых небесах.
О, свежесть утра! О, леса и перелески!
О, ветры, ласками прельстившие листву!
О, воды родника в их первозданном блеске!
О, холм расцвеченный в эдеме наяву!
Привет и небесам, чьи солнечные струи
Дают нам позабыть тщету услад и бед,
А сердцу мир дарят и не тревожат всуе!
Недосягаемый алтарь, тебе привет!
Но там под куполом лесным, где птицы звонки,
Где ключ согласье нес журчанием своим,
Где увяданья нет красе, лежал в сторонке
Покойник, саваном покрытый ключевым.
Он улыбаясь, как Офелия, спокоен
И руки на груди крест-накрест положив,
Ненужный никому, как в битве павший воин,
О чем-то размышлял, казалось, что он жив.
Казалось, что из глаз покажутся слезинки,
Что сердце вздрагнуло и вновь стучать начнет,
Что на приподнятом под головой суглинке
Он устремляет взгляд в далекий небосвод,
Что некоего он пугается просчета
И чувствует в себе с реальным миром нить,
Прислушивается, не появился ль кто-то
Его последнего убежища лишить.
Безвестный юноша, кто знает, где и сколько
Ты должен был испить из чаши бытия?
Всё то, что ты испил, лишь крохотная долька
От полной жизни, как догадываюсь я.
Какие испытал ты страсти и мученья?
Что душу юную к обрыву привело,
И брал ли Бог ее? Свои ли угрызенья
Здесь совесть на твое перенесла чело?
Ты ранней жертвой пал какого монолита?
Какое облако надежд покрыла ночь?
Чем сердце было так безжалостно разбито,
Что не смогло судьбы ударов превозмочь?
Ты, нет, не родился на побережье южном,
Ты не под пальмами божественными рос;
В стране, где не был ты скупому солнцу нужным,
Цветок твоей мечты с утра сковал мороз.
Когда уж огнь не мог служить твоим потребам,
То прежде чем навек расстаться здесь с тобой,
Он северным твои глаза наполнил небом,
Но ясно отразил в них образ неземной.
И коль твоя душа здесь цепи не разбила,
Коль слез твоих омыть источник не успел,
Коль за своей звездой лететь лишен ты пыла,
Навек остаться здесь, пришелец, твой удел.
Ты пленник, но уже совсем иного рода:
Освобожден от зол, от пагубных теней,
Ты здесь упал на грудь природы, и природа
Да воспротивится быть мачехой твоей!
Так думал я. Леса, лишенные печали,
Смотрели празднично на мира круговерть.
Они не слушали меня, не понимали,
Что есть страдания, что есть на свете смерть.
Прозрачен был родник, полдневное светило
Играло в нем, играл огромный небосвод,
И ни единая морщинка не покрыла
Не опечаленных ничем, спокойных вод.
На белых лилиях усевшаяся птица,
О смерти не крушась и крыльями взмахнув,
Когда водицы всласть изволила напиться,
Вспорхнула к небесам там просушить свой клюв.
Природе дела нет до человечьей боли,
Своим величием она увлечена.
Хотя и в бедах мы ее подвластны воле,
Всегда спокойствие и блеск хранит она.
(перевод — В.Васильев)
цитировать
свернуть ветку
.