Четвертый, — брендовый автор.
— Бренд — это автор, безусловно отличающийся от коммерца по той причине, что в него, как считает издатель, вложены деньги, иногда действительно немалые и щедрые... Главное, их удается отбивать — с доходом, разумеется. Свои суждения у него бывают настолько отобразительны, видны в текстах и привычны, что удивить кого бы то ни было ему уже не удается. Более того, когда покупаешь книжку бренда — всегда знаешь о чем, и как, и даже где и почему у него в сюжете что-то случится. Самое любопытное тут, что знают это не спецы или проффи, а очень широкий круг людей, и как правило, им это нравится. Выйти из этого ярма, из этого круга, по которому бренд таскает и крутит свой «ворот», пока никому не удалось.
— Критическое отношение к другим литераторам почти отсутствует, не интересно. На этой стадии критика у бренда возникает, когда, допустим, в и-нетском интервью задаются вопросы, и тогда что-то проскальзывает... И то не всегда, бренд умеет вести себя «на публике».
— Чтение у таких авторов тоже идет, в основном, «по кругу», т.е., перечитывать интереснее, чем открывать новое, хотя, часто в силу недурного образования, а оно уже, безусловно, есть и даже «катится» как-то автоматически, в углублении таких нюансов, чтобы самому бренду было интересно. И не случайно — постмодернизм, а вовсе даже симптоматично, потому что организован именно на переталдычивании нюансов. Иногда, читает совсем не фантастику, а что-то постороннее — военную историю, просто историю, детективы, даже женские романы... Тогда уходит в абсурдизм или высоколобость, но там не приживается — слишком сильна тяга прежде всего к самовыражению, а не к следованию найденных кем-то ходов и мыслей.
— Организация сознания, весьма специфическая в предыдущей фазе, становится более разболтанной, более свободной, возможно, как психическая компенсация «кружению», обязаловке и наработанности, возможно, за-работанности. То есть, откуп от каких-то чрезмерностей в состоянии бренда, которые неумолимо возникли.
— Письмо идет уже плоховато, и дисциплина выработанна — годами, но с основными и разными травмами профессии уже примирение, а вот поди ж ты... Фокус в том, что уже по первичной идее, по инициализирующей задумке ему видится едва ли не все исполнение произведения, вроде как Паганини умел сыграть «внутренне» концерт за считанные мгновения. А прописывать то, что существует в сознании едва ли не в законченном виде бренду тягомотно и неинтересно. Отсюда возникает желание некоторого «донорства», или в формах соавторства, когда хоть какой-то призрак соревновательности может его подтолкнуть и мотивировать, или, того пуще, возникают «проекты», когда бренд выпускает под своим копирайтом работы совсем других ребят... Но конечно, не «с Луны», а проверив их тексты, доработав или даже вовсе подчинив себе «машину» текста так, чтобы она выходила созвучной его предпочтениям. Вообще, механика «проекта» — еще одна интереснейшая задача, которую было бы нелишним рассмотреть, но пока тут много тайн, почему-то считается, что к этому следует относиться с презрением, и потому открытые, спокойные мнения по этому поводу, как представляется, тоже возникнут нескоро.
— Свои тексты бренд видит уже не вполне четко, они срабатывают иначе, чем он ожидал, и он даже к этому привыкает. То есть, опять же, книги «пишутся» не только так, как они, собственно, пишутся, но и как они «читаются». А так как бренд уже известен широко, его книги привычны, то и на чтение его книг ложится некая, не побоимся сказать, парадигма. Это «парадигмальное» чтение произведений бренда — штука опасная и нежелательная для бренда, но тоже привычная, обыденная. Вот этот-то элемент, иногда, он уважает более, чем собственное суждение, и подчиняется ему — а куда деваться?
Точки уязвимости бренда, прежде всего, в несколько завышенных ожиданиях публики на его творения, в природе литературной популярности, со всеми негативами этого состояния. В том числе, и в обеспеченности, которую эта популярность придает, ну, предположим, при рассмотрении modus vivendi бренда. Хорошим в этой фазе является то, что именно так и делается история литературы, никто из сколько-нибудь известных ныне авторов не избежал этой фазы. Следовательно, и нам этого не избежать.
***
Пятый подвид, создатель нетленки. Тут фокус в том, что нетленщиками, обычно, может считаться только тот автор, который уже свершил свой земной путь. Мы же говорим об авторах живых. Поэтому, отвратимся от Гамильтона, Лавкрафта, Филиппа Дика или Профессора, с ними пусть разбираются литературоведы. Мы же подумаем о тех, кто рядом, еще дышит, но... творит нетленку, такие тоже есть. Итак...
— Нетленщик подходит к литературе только как к чему-то долгому, продолжительному (что, кстати, правильно), но почему-то заранее включает себя в высшую лигу — и по манерности, и по мотивам письма, по своим базовым суждениям, и конечно, по чрезвычайной «приподнятости» нормативов.
— Критичное отношение к действительности — его главный аргумент, его «кнут», которым он пытается усмирить непонимание реальности, придавая при этом себе некий ореол невключенности в действительные процессы. Поэтому такие вот ребята относительно легко отказываются от нормальной «литературно-половой жизни», а занимаются, можно сказать, в некотором роде фетишизмом. Нет... они не всегда извращенцы в своем участии в литературе, но почти всегда, в той или иной мере, уродцы, неспособные на нормальность, на «бытовуху» литературной работы.
— Чтение для таких вот «нетленщиков» — акт едва ли не «священный», и читают они только то, что уже осенено признанием значительности в литературе. Конечно, при этом, по-моему, возникают искажения, потому что считать что-либо исключительным без учета нормы — это значит, впадать в ошибку психологической «переадресации», т.е., путать «быт» и «бытование», неоправданно «приподнимать» в жизни все то, что можно осуществлять и обычными, нормативными средствами. (Мы любим Пушкина, предположим, за то, что он, не просто писал стихи, еще и кушал щи с курицей, пил, ругался, любил и влюблялся, дружил, восхищался, острил, рожал и воспитывал, как мог, детей, проигрывался в карты, спорил с портным о длине сюртука, увлекался историей, любил пострелять из пистолета или охотничьего мушкета, переводил с языков, болел, жаловался жене и друзьям по разным поводам... И лишь наравне с этим — писал стихи, статьи, исследования, романы или романы в стихах.)
— Сознание у нетленщиков, как и у литераторов-аматоров, ослабленное, подавленное «неприкасаемыми» авторитетами. Только не от неумения и молодости, а от чрезмерной иерархичности всех и всяческих ценностных ориентиров. Они вовсе не верят в то, что Черчилль, кажется, сформулировал лозунгом: «Перфекционизм — это тупик».
— Пишут нетленщики или очень немного, или вовсе надолго «умолкают», не замечая, что при этом ни о какой квалификации и говорить не получается. Из-за багажа прочитанного, в их писаниях, к сожалению, заметен привкус некрофилии, и чрезмерной «заработанности» приемов, вот только... не ими заработанных, заслуженных сотнями и тысячами часов за компом, а по сути, украденных, что в литературе — большой грех, потому что литература при этом не живет.
— И равно, как у аматоров, у них весьма и весьма завышенное отношение к собственному творчеству. Вообще, подвид нетленщиков, очень сходен с любителями, возможно, потому что они — одно. То есть, любитель, не заработав это право, не пройдя вышеописанные этапы, прямиком «перескакивает» на «нетленку», и не от торопливости даже, а сдуру, от непонимания того, что невозможно из ребенка, детеныша, стразу превратиться в старика, что при этом теряется вся жизнь... С ее трудностями, потерями и унынием, но и с ее выигрышами, иногда существенно необходимыми и очень крупными.
Ну, с точками уязвимости у нетленщиков — все понятно, определение понятия продемонстрировало, кажется, что вся их позиция — одна сплошная дыра. А вот в положительном качестве этого подвида, следует отметить, что они, по принципу весов, демонстрируют нам преимущество нормы, нормального течения литературного развития и состояния всех остальных подвидов литераторов.