Глава десятая — «Фантастика — это не жанр, это способ думать». Разумеется, из «Стругачей». И про АБС (почти «ABC» нашей фантастики). «Страна багровых туч», с цитатами из воспоминаний АНС о том, как они с братом задумали повесть. Несколько слов о «Пути на Амальтею» и «Извне». Отмечаются утопические мотивы в «Стажерах», «Далекой радуге» и по-сути сборнике «Полдень. XXII век». (На всю жизнь запомнил, как меня лет четырнадцати «одарил» особенным «разбором полетов» какой-то старикашка, когда я в автобусе 167 маршрута, видимо, не уступил ему место, зачитавшись изданием «Полдня», более нигде мной не видимого — в «рамочке», как уже упоминавшаяся детгизовская БПП. Его претензия, конечно, касалась не того, что я «не уступил», а того, что именно я читаю. Вот были времена — за академичнейших АБС можно было в транспорте налететь на выволочку! Сейчас даже за «Плейбой» или водку из горлышка такого не услышишь.)
Серьезнейший разбор «Попытки к бегству». Несколько суровый вывод — «убежать от собственного времени, от выполнения своего долга человек не имет права, иначе он должен посчитать себя дезертиром». Какое-то немного «панфиловское» утверждение. Ныне, к счастью, многие полагают иначе. Ведь солдат, даже убегающих с поля боя после явного поражения, в других странах дезертирами не считают, особенно если с оружием в руках... Тем более это странновато слышать от «моралиста», прекрасно понимающего, что оценка отношений властей и простых солдат после «июньского просчета» величайшего генералиссимуса, «друга всех детей и физкультурников», но уж никак не этих самых солдат (многократно преданных как только «можно и нельзя»), должна быть как минимум осторожнее.
«Трудно быть богом». (Почему-то средневековье называется «варварством». Не знаю. Средневековье может быть названо «жестоким временем» или даже эпохой «антигуманизма», но настоящего «варварства» там не было — по своему это была очень эффективная и дисциплинированная система. Нам бы, при наших «цивилизациях», немного из того, ушедшего «варварства» — веры, например, преданности не только низших высшим, но и сюзерена своим подчиненным, или «наднациональности» бытия. Я бы не отказался.) Но в целом разбор ясный, достаточно откровенный — «приемлемо ли ... насильственное ускорение исторического процесса?» И еще — «это ... роман о крахе оторванных от действительности учений». Отвлечение на роман Давыдова «Я вернусь через тысячу лет», я его не знаю, но видимо содержание не намного лучше названия.
«Хищные вещи века», (разбор, что называется, «без экивоков») которые «не стали центральной книгой Стругацких, они в ней (в книге) несколько упростили объяснение происходящего, сведя его большей частью к зловредному изобилию». Хочется признать — и то хлеб, все-таки не постулируемая «потеря духовности» упоминавшейся тут Ивановой, а довольно «естественная» жизнь — новые наркотики, старая (по сути) война, геростратова «сладость» специфических «меценатов», покупающих произведения искусства, чтобы их разрушить, и конечно, предательство, «переход» на «противоположную» сторону. Нет, в самом деле, это уже неплохо — «переход», а не анемичная «потеря человеческой ценности».
«Понедельник начинается в субботу», отзыв на них в «Новом мире» и «Знамени» — удивительное единство «высоколобой» литературы с «низкопартийными» разносами. «Гадкие лебеди» (как мне кажется, один из самых пророческих и непонятых романов АБС) и «Хромая судьба». «Улитка на склоне» (сейчас трудно поверить, но полный текст я впервые прочитал на польском; просто потому, что купил в «Дружбе» — был тогда такой магазин книжек из стран социализма напротив «Москвы». А причина проста — у «них» печатали, а у «нас» и не надеялись. Вот ведь что творили цековские выродки!) В этом кусочке текста я встретил мастерское замечание ВА: «...передний план всегда выписан ясными, точными, реалистическими штрихами». Правильно, так АБС и делали — сначала графическая четкость, а дальше, за передним планом — умная размытость, нежнейшие лессировки, целенаправленная туманность. Этим они раздвинули наше представление о фантастике как о методе изображения едва ли не с Магеллановой надежностью одноименного пролива. Оказалось, что «так» можно попасть в «соседний» океан. Особенно это важно для пишуших, но и для всех остальных понимать эту штуку небесполезно. Для меня это замечание оправдало даже ошибку критика, увидевшего в Лесе «природу», а не расшифрованный самими БНС символ «будущего».
«Сказка о тройке», убеждение, что именно она «не прошла для авторов даром», хотя я все-таки убежден, что АБС давно «напрашивались», и последующее «глубокое» замалчивание получили, так сказать, по «сумме заслуг». «Отель «У погибшего альпиниста» почему-то назван «непритязательным, изящным водевилем». Кажется, первая у нас довольно жесткая, убедительная во всех планах вещь, показывающая нашу, чисто человеческую агрессивность против космоса, и... такое «непритязательное» опеределение. «Малыш», о котором лишь упоминается. И наконец, «Пикник на обочине».
Взгляд натыкается на определения: «Зона, никакая — ни хорошая, ни плохая.» И дальше: «Появление мародеров-сталкеров свидетельствует о том, что человеческое общество еще не готово занять свое место в ефремовском Великом Кольце...» Насчет того, что «никакая», пожалуй, можно поспорить — катастрофа не может быть «никакой». Тем более такая катастрофа! А вот то, что человечество «не готово» где-то там что-то занять — уже «взаправдашняя» ошибка. Причем немалая. Потому, что однозначно свидетельствует — как бы уважаемый критик ни ругал коммунистические утопии, того он не хочет признать, что человечество и не должно занимать некий сектор на любом Кольце. Это вообще не его дело. Природа человека неизменна, она самоценна, она богоданна. И нам ни за что не следует подгонять ее к какому-то Кольцу, гадая, «готовы» мы или «нет ишо».
Мы обязаны жить, и «проходить» свой урок, данный нам в наших условиях. А не «готовиться» и что-то кому-то доказывать... Доказывают лишь те, кто не уверен, что он достоин уважения таким, каков есть. А эти люди мне, например, в принципе не интересны.
В этот-то момент мне и начинает казаться, что ВА сделал ту же ошибку, что и Рэд Шухарт, погнавший Артура в непроходимую, смертельную ловушку, полагая, что избавляется «просто» от одного из «мажоров». И тем загубив человека гораздо лучше, чем являлся он сам, «спалив» того самого паренька, который и провозгласил: «Счастья для всех!.. Даром!..» Только ВА «подставил» не Артура, а приключение, которое, собственно, существует под тем же (или почти под тем же) девизом. И следует признать, в отличии от сталкера, уважаемый ВА не осознал своей ошибки, не сумел, не «дошел», не заработал это понимание. Повторяю, к моему глубочайшему сожалению.
«Обитаемый остров». Критик замечает, что Максим Кеммерер «нередко ошибается», «влюбляется в местную девушку, словно родной брат Руматы»... Не понимаю, почему любовь и «ошибка» идут через запятую. Скорее, это заслуга, мог бы и не влюбляться, а «так как-нибудь» обойтись, ведь белые колонизаторы тоже считали «эмоциональную» любовь к черным или «азиаткам» чем-то нездоровым, неприемлемым для белого «сагиба». Расшифровка дается совсем уж «нечуткая»: «Причины (ошибок и «любовей» — НБ) здесь чисто литературные — и великим не убежать от расхожих сюжетных обязанностей.» Ой ли? А может быть, дело не в «чисто литературных» «завлекаловках», как думает ВА, а в том почти неопределимом свойстве, которое с некоторых пор называется «человеческим фактором»? И что является, по сути, проявлением нашей природы, наших главных свойств, которые и должна выяснять литература, для показа которых она и существует? И чего почти никогда не бывает в тексте, если герой является лишь некоторой функцией, пусть даже и скроенной с самыми «лучшими» намереньями, например, как иллюстрация какого-нибудь «гумманизма», что к сожалению, у шестидесятников в конце-концов и произошло? Даже у тех, кто этого не очень и хотел?
Дальше. «Парень из преисподней», ну, тут все понятно. Война — всегда зло, причем любая. На том стоит шестидесятничество и стоять будет. (Кстати, в практике этого постулата не проведено даже различия между армией и войной. Не эта ли неразработанность мнения о войне дала нам в итоге ту армию, которую мы имеем, а не ту, которую мы в действительности заслужили, хотя бы теми деньгами, которые за последние тридцать лет скормили на внешнюю оборону?)
«За миллиард лет до конца света». Почти сразу — «Жук в муравейнике». И так же «быстренько» — «Волны гасят ветер». С рассуждением о добре. очень важном, вот оно: «- Добро всегда есть добро, — сказала Ася с напором./ — Ты прекрасно знаешь, что это не так...» (стр. 282) Ключевая цитата, кажется, но она каким-то образом под пером уважаемого критика переходит в свою противоположность — в рассуждение о несмешиваемости, непроницаемости «брандмауэра» между злом и добром, о том, что элита, «авангард» обязаны «из всех возможных решений выбирать самое доброе»... Еще он пишет: «О том, что такая мораль сработала бы в наши дни, и говорить нечего...»
Господи, неужели весь корпус НЕОКРИТИЧЕСКОЙ литературы прошел в России стороной? Неужели не ясно, что именно «благими намереньями вымощена дорога»?.. Сами знаете куда. И что очень редко кто-то хочет зла в чистом виде. А все негодяйства мира и подлость этих самых «элит» начинаются с очень «хороших», по-нашему, по-человечески очень «добрых» пожеланий и целей!
По-моему, это один из самых точных и эффектных моментов того, как отвлечение ВА от подлинной сути литературы, от того, что он считает «не особо» заслуживающим рассмотрения, «приключением», «неестественно-игровой» природой фантастики, «беллетрестическим трафаретом», в конечном итоге привело его к ригористически-умозрительной доктрине, к жесткой, по сути банальной идеологической схеме, которую даже рассматривать всерьез не хочется. Столько о ней уже проговорено, и даже самим уважаемым критиком. Только тогда она называлась «тоталитарной доктриной», ни много ни мало. А ведь как жаль, как жаль...
Дальше попытка рассмотреть диллему «добра-необходимого зла» на повести Прашкевича «Другой», и вывод о справедливости отказа «настоящего героя» от состояния «сверхсознания», потому что у него может возникнуть представление о других людях, как о «быдле». (Вообще-то, из приведенного примера этот вывод плохо «вытекает», и уж почти совсем не «вытекает» из романа АБС, но... Кажется, попытка подогнать примеры под доктрину сказывается уже и на литературной технике критика, на его системе доказательств.) Хотя и вовсе не обязательно, что возникнет. Скороговоркой «Град обреченный», упоминание пьесы «Жиды города Питера», и вывод: «... их (братьев Стругацких — НБ) целью было воспитание... человека в человеке».
И все-таки, снова, в который раз, хочется спросить уважаемого критика. Почему он так-то накидывается на этот, наш, существующий мир? Его не устраивает та мера добра, которая реально присутствует в нас? Он полагает, что будь мир добрее, будь в нем больше осмысленности, он стал бы лучше? А так ли это? Разве не ясно из рассмотрения тех же утопий, которым посвящены предыдущие главы этого же труда, что «большей меры» этой самой «Доброты и Благородства», может быть, просто не бывает? И «добавляя» этой самой доброты, мы поневоле смещаемся в темную часть спектра человеческой истории, как это уже получилось с коммунистами, с нацистами (тоже ведь добра хотели, только не «своему» классу, а всей нации), как происходит со многими «толсто-буржуазными» государствами, обеспечившими своих граждан таким количеством «благосостояний», что уже и высокоспециализированных работников они вынуждены заказывать из-за рубежа? Нет, в самом-то деле, а чего учить какие-то математики, медицину или инженерию, если вся жизнь и так пройдет по расписанию, и отнюдь не бедно?
Глава предпоследняя называется «Нуль-литература». В ней приведены материалы знаменитого противостояния шестидесятников (и некоторых примыкающих к ним авторов) и «ефремовцев», которые согласно ВА писали «нуль-литературу». Эту (стр. 288) «вязкую тину, затянувшую мозги миллионам читателей» уважаемый критик проводит от сочинений «шовинистически-мистического толка». (Снова не согласен, при чему тут мистицизм? Мистические романы, или «страшилки» имеют стариннейшие, благороднейшие корни; стоит ли на них так вот походя навешивать «ярлык»?) По мнению ВА, для торжества этой литературы «был загублен 25-томник «Библиотеки Фантастики», поскольку «процентов девяносто нашей фантастики проходило по данной разнарядке (имеется в виду НЛ — НБ)» Тоже не уверен. Не понимаю, почему БФ, задолго до последних изданий имеющая если не откровенно слабые, то явно необязательные тома, «погибла» лишь в конце своего пути? И при чем тут разнарядка? Тогда все книги писались по разнарядкам, печатная судьба произведений решалась задолго до того, как автор ставил первую кляксу на первом листе рукописи.
Критик проводит параллель между фантастикой «ближнего прицела», постулаты которой были сформулированы Дорфманом еще в 1928, и более «развернуто» в статье С. Иванова, опубликованной в «ОКТЯБРЕ» 1/1950, и собственно НЛ. Суть такого «прицела» в том, что главной целью НФ повестей и рассказов являются «химизация полевого участка», «полезащитные лесные полосы» и прочее в том же духе. Дальше ВА сетует на то, «с каким пафосом большая группа писателей ухватилась за установки (предложенные в этих статьях — НБ)», и замечает, что этих произведений «соревнующихся по пустоте и блеклости» не смогла одолеть никакая критика. Приводятся сюжеты N 1 про земной звездолет (Слепынин «Тини, где ты?», Мирер «Обсидиановый нож», Виктор Савченко «Происшествий нет», Де-Спиллер «Шестикрылые осы», Михановкий «Шаги в бесконечность», Ю. Никитин с дебютным сборником «Человек, изменивший мир», А. и С. Абрамовы «Хождение за три мира»), N 2 про прилетевших к нам инопланетян (Грешнов «Гарсон», Корчагин «Астийский эдельвейс»), N 3 про разные видения (Щербаков «Болид над озером», Грешнов «Сны над Байкалом», Шашурин «Печерный день», Клименко «Отчего бывает радуга»). Энциклопедией НЛ названа повесть Сергеева «Завещание каменного века». Снова Щербаков «Семь стихий», «Чаша бурь». Марк Ланской «Битые козыри». Упоминается о знаменитом сборнике повестей «Роман-газеты», кажется, самом массовом одноразовом издании того времени во всем мире. Михановский «Эла» и Гуляковский «Шорох прибоя». И жалость, что столько печатной мощности «уплыло» в НЛ, в «искусство для искусства», а не в знакомую шестидесятническую «идейную или художественную функцию» (стр. 310).
И нигде даже ни малейшего сомнения, что весь этот выплеск фантазирования действительно не самого лучшего качества произошел по какой-то другой причине, чем по «разнарядке». И нет ни малейшего желания осознать, что почти вся команда «гумманистических» шестидесятников потому и упустила инициативу, что слишком жестко «задала» себе эти самые «идейные и художественные» функции, и потому быстро устала от них, и почти так же быстро утомила читателей.
Нет, не полностью, конечно. «Стругачей» читали и переписывали от руки, ксерили на недоступных тогда «Эрах» и пробовали распечатать на еще более редких госниковских принтерах, предварительно «набив» на «Изотах» калибром дискет в пять с четвертью дюйма. Остервенело охотились за Булычевым. Почти то же происходило и с единичными по сути публикациями западных авторов (Хайнлайновские «Пасынки Вселенной» из «Вокруг Света» я видел в пяти разных вариантах самопального воспроизведения). Но в целом, в общем... действительно печатали только то, что уважаемый ВА называет НЛ.
Кстати, особому рассмотрению, конечно, должно подлежать отношение шестидесятников в западной фанатастике, современной им. Проблема эта и проста, и в то же время — показательна для их «позиции» с совершенно ошеломляющей силой. Простота заключается в том, что они не «увидели»... практически ничего из того, что в то время набирало силу — «ненормативное» мистическое приключение, разумеется, в «специальном триллерном» исполнении, космическую оперу (эксперименты Кларка и бессмертные «Звездные войны»), фентези (конец 60-х — первичный расцвет жанра, когда стало ясно, что целое издательство может выжить, занимаясь только фентези, я имею в виду DAW Books), они «пропустили» и «сиквельную» доработку классики, ту самую, которая в силу специфики почти целиком относится к «событийному», приключенческому по духу «расширению» известных текстов (я имею в виду продолжения Конанианы де Кампом, Лином Картером и Карлом Вагнером, или знаменитые и не очень «перепевы» Уэллсовской «Войны миров» — из которых хочу особо отметить на удивление яркий «приквел» Приста «Машина пространства»). Мистического триллера у нас как не было, так и нет (не считать же таковой «Дикую охоту короля Стаха», которая и не мистика вовсе), из «настоящей» космической оперы той поры я сумел вспомнить только повести Павлова, фентези, слава Богу, появилось, но не благодаря, а вопреки шестидесятникам и на два десятилетия (как минимум) позже, чем следовало, а сиквелами (как и «приквелами» всех мастей) у нас тоже не особенно «балуются», все больше переводят их, вместо того, чтобы писать по-русски (впрочем, на Уэллса я помню одно «наше» продолжение, но прошедшее стороной и никак не отмеченное даже ведущими нашими теоретиками).
Но вернемся к «ПУ». Я убежден, что просто ради интереса, хотя бы из чисто академической смелости автору следовало бы задать вопрос — а не в том ли дело во всех этих «проскоках», что пресловутая «идейность» уже не работала так, как того хотелось бы почтенным мэтрам шестидесятых? И может быть, у публики созревал некий более «низменный» интерес к тексту, возникло и уже не «терялось» внимание к приключению как к одной из ключевых (если вообще не главной) «фантастических» ценностей? Ведь не просто так «народ» почти «на ура», без малейшей подготовки воспринял довольно сложные для шестидесятников романы Толкина? Не просто так С. Ярославцев (не просто мэтр из мэтров, а прямо-таки знамя нашей фантастики) написал и опубликовал (правда уже в 1988) чисто «беллетристический» роман «Экспедиция в преисподнюю»? Не просто так «пошло-поехало» по западным переводам в конце восьмидесятых, едва разрешили «кооперативные» издания? Нет, на эти вопросы уважаемый критик ответа не дает. Он переходит как раз к затронутому периоду времени, но... С гримасой, от которой даже такому восторженному читателю, как я, становится не по себе. Это уже даже не «бой» с нуль-литературой, это... выглядит как попытка очень здорового человека говорить о каком-то мерзопакостном извращении. Вот только... если это не считают извращением многие и многие читатели, совсем с неплохим вкусом и опытом, с весьма развитыми потребностями и ценностными ориентирами, то... может, это и не извращение совсем?
Итак, глава последняя с «многоговорящим» названием «Страшен сон, да милостив Бог». Опять фантастика должна помочь читателям «стать полноценными, гармонично развитыми людьми» (стр. 312). Снова «...поиск пути — это священный долг фантастики и оправдание ее существования. Может быть, единственое. И я буду настаивать — ради этого и писал книгу: необходимо вернуться к опыту шестидесятников, иначе фантастике грозит участь снова превратиться в литературу второго сорта, предназначенную для умственно отсталых взрослых...» (стр. 313). Доказательства такие.
«Задержавшиеся» произведения, написанные в 80-х, но опубликованные позже, отметены в сторону, критик понимает, что они — не материал. Упоминание «Конструкции» Бородыни, с убийственным выводом: «Книга написана как раз для того, чтобы отключить разум». Перечислением Смирнов, Бачило, Тесленко, Роньшин. Немного особняком — Ч. Айтматов (который, по-моему, никакой не фантаст, что он многократно «доказывал» ходульно-беспомощным привлечением «соответствующего» материала). Почему-то, «Невозвращенец» Кабакова. Лазарчук «Жестяной бор» и «Там вдали, за рекой». Отмечается признание автором ситуации, когда «высочайшие достижения науки приводят прямым ходом к дикости». Образцом «чернухи» называется также «Не успеть» Рыбакова. Потом с достаточно «приподнятой» оценкой о В. Кузьменко. «Древо жизни» и «Гонки с дьяволом» отнесены к утопии, хотя, скорее всего, зря. (Насколько я помню эти довольно беспомощные романы, они имеют отношения скорее к дистопии, или даже к уже обруганной ВА «чернухе», только с некоторыми широкими обобщениям, не более.) Юрьев «Человек под копирку». Войнович «Москва 2042», отмечена «сильная» привязка к общей политической ситуации времен ее написания (кажется, 1986), в целом роман назван поверхностным (с чем я согласен). Несколько пассажей об альтернативной истории, что «объяснено», разумеется, на примере «Человека в высоком замке» Ф. Дика. Потом упомянуты «Тихий ангел пролетел» С. Абрамова (если я правильно понял автора произведения, весьма фашиствующая штучка, хотя бы потому, что отрицается существование концлагерей в гитлеровской Германии). «Остров Крым» Аксенова. Тематически связанный с Аксеновским текстом роман «Река Хронос» Кира Булычева. Скачок к рассмотрению облика вождей, по тексту «Давние потери» Рыбакова. Потом «Времена негодяев» Геворкяна. Последнего упрекают за описание рыцарских турниров, призывают к описанию «истинно человеческих чувств». Делается «слегка» ошеломляющий вывод: «А поединки... Все равно сэра Вальтера Скотта не перещеголять, сколько ни старайтесь». (Поединки у сэра Вальтера, как раз, не самое сильное место, есть уже немало авторов, которые перещеголяли. Да и вообще, что это за позиция — классик заведомо сильнее? Если так думать, то после Гомера, наверное, вообще ни одного текста писать не следовало...)
Тут же приводится не менее странное утверждение: «Серьезными учеными доказано однозначно, что ясновидение, телепатия, астрология, черная и белая магия, спиритизм, тайные секты — звенья одной цепи, цепи тоталитаризма». Даже не знаю, как к этому отнестись... Во-первых, если «серьезные ученые» взяты из коммунистического багажа, то... тогда понятно. Но неубедительно. Если брать сколько-нибудь фактическую основу — тогда это утверждение просто не соответствует действительности. Именно тоталитарные коммунистические «ученые» считали, что ничего этого нет, просто потому, что быть не может... Но в данном случае удручает другое — что это пишет именно фантаст. Которому по роду занятия полагалось бы иметь незашоренное виденье, откровенный, «любопытный» взгляд. А он вместо этого повторяет обветшалые цековские догматы...
Этот кусочек, помимо мелких «невзгод», прямым образом вступает в противоречие с названием главы. Я это почувствовал, но не мог объяснить еще в чем дело. Почему такое вот «печальное» название проиллюстрировано такими уважаемыми литераторами, как Войнович, Аксенов, Булычев. Ан нет, название соответствует, потому что критик (наконец-то) переходит к фентези. И тут он уже перо не сдерживает. «Осадок, который выпадает после выпаривания большинства наших «фэнтези», ничем не отличается от осадка, остающегося после «нуль-литературы». «Пустое место». «Пустое плетение словес». Обратное направление, конечно, тоже указано, им полагается считать «так называемую некоммерческую, то есть хорошую литературу» (стр. 339). Генезис выведен (что труда не составляет): «Бесконечные тома Гаррисона, Желязны, Нортон, Муркока и прочих мэтров и подмастерьев отодвинули на второй план действительно выдающихся писателей, на которых мы долгое время молились — Брэдбери, Шекли, Саймака, Азимова...» И это уже откровенно плохо. Хотя бы потому (во-первых), что между этими авторами нет воображенной ВА стены — Азимов любил Желязны, а Муркок признавался, что чувствовал себя польщенным, когда кто-то из критиков (не наших) провел параллель между ним и Саймаком. Великолепный разказчик и шутник Шекли не скрывал, что охотно читает Гариссона, а Нортон не раз признавалась в тайном почтении к Брэдбери. Это одна команда, одна «шайка-лейка». (А во-вторых, мне не нравится, когда молиться предлагается на людей. Этого никогда не стоит делать, потому что из этого проистекает множество ошибок. Тоталитаризм, например, с которым так воодушевленно борется уважаемый критик. Но на этом я уже не настаиваю, потому и пишу в скобках. Чтобы это понимать, следует быть верующим человеком, а это не всем дано, и уж тем более сложно для ортодоксальных шестидесятников).
«Волкодав» Семеновой, представленный как противовес множеству других текстов, которые «воспитывают... жестокость... бездушие... бесчеловечность». Доказательство в том, что главный герой Семеновой добр и справедлив. А еще уважаемому критику понравился юмор Семеновой, главное выражение которого он увидел в летучей мыши, являющейся «защитником» самого Волкодава. Следом за рассмотрением Семеновой ВА атакует «Трое из Леса» Никитина. И тут уж пощады автору нет. В оценке упомянуты «Гиперборей» и двухтомный «Святой Грааль». Далее речь идет о «Там, где нас нет» Успенского, затронут «Железный зверь» Сергея Иванова. В заключение делается вывод: «Мои слова, конечно, не означают, что все без исключения писания в стиле «фэнтези»... безнадежны». Как иллюстрация приведены «Волшебная лампа генсека» и «Фюрер нижнего мира» Тюрина. Правда высказаны сетования, что в соотвествии с «фэнтези» вторую часть дилогии «заволокло пылью (?) многостраничных поединков и сражений», но в целом утверждается, что «мудрая сказка как раз окажется наиболее подходящим жанром в этом перевернутом мире, чтобы, повторю еще раз, возродить те ценности, за которые некогда сражались витязи-шестидесятники и которые не обесценились, не потерялись».
Вот и все. Вся книга. Еще раз — потрясающе интересная. И не только своими достижениями, но и своими промахами, неточностями и даже прямыми ошибками. Примеры которых я пытался по мере их нарастания в нарастающей же манере показать.
И вот что остается после осмысления всего предложенного критиком материала. Утопия, по-крайней мере, в том виде, в каком ее представил уважаемый ВА, действительно — главная «страшилка» нашей «совковой» литературы, особенно, применительно к нашей истории. И действительно, она — важнейший перекресток в нашей идеологии. Также следует признать, что она «решается» главным образом средствами фантастики, и «решалась» довольно успешно (причем в «обе» идеологические стороны — как «за», так и «против»), когда это было необходимо. Но...
Получилось так, что, начиная с какого-то момента, фантастика становится не идеологическим полем сражения, а направлением гумманитарного «представления», описанием и «портретированием» человека, где идеология — может быть двадцатая, а может и сороковая «составляющая» всего ряда. И подход к фантастике с позиции этой самой «утопичности», или даже «утопического морализаторства», а тем более «обуженной» «идеологической заданности» — неправилен. По материалам того же ВАР, с наибольшей очевидностью, перелом произошел примерно в середине шестидесятых, в произведениях Ефремова. Когда этот несомненный «утопист» вдруг стал интересен читателям своими романами совсем не как писатель утопий, а именно как приключенец. Хотя и в статьях критиков и в своих признаниях постулировал совсем другой, противоположный взгляд на свои произведения.
С этой точки зрения название пресловутой «школы Ефремова» было подобрано снайперски точно — ребята из этой «школы» (хотя в большинстве своем они писали на удивление бездумно и плохо) решили «порезвиться» именно в сюжете, отдавая «идеологии» лишь самую минимальную «подать». И порезвились. Да так, что перехватили инициативу у самих шестидесятников, которые при всем своем уме и образованности даже не до конца поняли, почему и как это произошло. А получилось это потому, что именно шестидесятники всерьез продолжали относить фантастику к «утопии». В первую очередь к «утопии», уже потом замечая (делая «скидку») сюжетное измерение текста, его развлекательность, приключение как таковое. А утопия потому-то и «глупа», что она в силу заданности исключает приключение, стараясь поддерживать «статус кво» господствующей модели общества, противоположна приключению, собственно говоря, и создана, изобретена именно для того, чтобы никакого «приключения» даже мелкого, даже как бы и «разрешенного» власть предержащими — не было. И крах литературной утопии — сокрушительный и окончательный — прямое доказательство тому, что без приключения, без сюжета как такового фантастического текста не бывает. (А может быть, не бывает никакого сколько-нибудь ценного текста вообще).
Сюжет, действие, приключение — основа фантастики. По сути, тот язык, которым говорит фантастика. И попытка утвердить обратное — значит не просто ошибаться, принимать желаемое (или заданное) за действительное, не просто заблуждаться, а именно означает «падение» в утопию, которая, как доказано ВА (частично даже помимо его воли), есть обман, который никому не нужен.
Ошибки в непонимании значения приключения отрицательно сказались и на методологии уважаемого критика, на его оценке конкретных произведений, на его определениях поджанров фантастики, на его рабочем «кодексе» законов, действующих в этом поле литературы. И чем дальше ВА уходил от знакомой ему, устоявшейся в его координатах системы, тем больше и больше он впадал в заблуждения, пока заблуждения эти не сделались уже необратимыми. Это произошло, например, в его оценке фентези, в его неприятии «мистического» элемента в фантастике, в его прямом неуважении к ряду первостатейных западных авторов, «виновных» всего лишь в том, что они работали на другую, не идеологизированную, развлекательную парадигму литературы.
Какой же следует сделать вывод нам, литераторам конца 90-х, и скорее всего, уже следующего десятилетия? А очень простой. Нужно помнить, что приключение важно само по себе, как сама по себе важна жизнь. Что приключение и есть, может быть, жизнь, и что прежде всего в этом мире следует... жить. Писать, как это полагает правильным читатель, потому что именно он — главная «парадигма». Что читателя не нужно «воспитывать», что он не глупее литераторов, а просто у него немного «недопроявленные» заботы, которые мы и должны «находить» своими книгами, предлагая ему их, конечно, не в «лобовом», «таранном» исполнении, а посредством художественной литературы.
И тогда никакая фантастика, даже самая «мистическая» и «фентезийная», в противовес мнению уважаемого Всеволода Александровича Ревича, не будет «литературой второго сорта», а будет всегда «литературой». Потому что будет — интересной, и всегда останется востребованной. Разумеется, не так, как были востребованы в свое время утопии — начальством, и не так, как пытались построить свои доктрины шестидесятники, а так, как полагается — «по жизни». Когда не жизнь подгоняется под теорию, а теории выводятся из жизни. И если они не нужны этой жизни, то их забывают. В крайнем случае, они остаются интересны только теоретикам, вот как мне сейчас — как совершенно необязательный предмет. То есть, именно как утопия.
А фантастическая литература все-таки немного больше, чем утопия, чем доктрина или иллюзия какого-то «правильного» миропорядка. Иначе не было бы новых «сортов» и жанров текста, не было бы открытий, иначе мы действительно никуда не развивались бы. Но ведь множится «древо» литературы, и случаются «выдающиеся» книги, за которыми хочется следовать, и развивается наша фантастика едва ли не на глазах. А значит — фантастика не только утопия. Иначе бы «это» и впрямь — не читали. Но ведь читают... Все-таки читают!
6 марта 1999
цитировать
