Холод…Какой проклятый поэт первым решил назвать его собачьими? О, нет! Это был холод человечий, такой же подлый, всепроникающий, наглый и бесцеремонный. Да, это был человечий холод, и никак иначе…
— Ну что, Максимка, повоюем ещё, а?
Гнусная, прямо-таки безумная улыбка изорвала лицо неровной трещиной. Молодой, только-только окончивший школу парень – а уже седой старик, видевший не одну сотню смертей, бывший со Старухой на короткой ноге. Даже нет, не так: смерть вела паренька под ручку как старого доброго приятеля. И знаете что? Это было страшно, это было очень страшно: Хозяйка Косы идёт рядышком, забирает к себе друзей и знакомых, родных и близких, а ты всё живёшь и живёшь…
— Слышишь, тихо? Совсем-совсем тихо стало. Патроны, что ли берегут, а, Серёжа? – повернул голову этот приятель Смерти. – Совсем обнаглели. А может, просто устали стрелять…А то всё стреляли и стреляли, стреляли и стреляли…
«Старик» погладил ставшую родней сестры винтовку, ласково провёл пальцами по затвору, магазину…Пустому магазину…
— А ведь как красиво было-то, Максимка, как красиво! Ты помнишь, ты всё, конечно же, помнишь, старый добрый Максим…
Востор женное приветствие толпы, непременные чепчики, взлетевшие белыми голубями в небо, чтобы потом упасть на головы входивших в город солдат. Хотя, боги, каких солдат? Вчерашние студенты, порою даже – школьники, учителя, врачи, крестьяне, не успевшие привыкнуть к строю, путавшие офицерские звания, но зато уже познавшие, что это такое – смерть…Старуха шла за ними по пятам, а то и обгоняла, но чаще шла рядышком, с радостью собирая богатый урожай…
Эта война давным-давно перестала быть войной, став борьбой, кровавым пари: «Кто? Мы – их, или они – нас?». Жернова побоищ перемололи сотни и сотни тысяч жизней, превратили во прах десятки городов и посёлков, выжгли леса и поля. Где прежде колосилась пшеница – ныне шуршали на ветру обгорелые стебли.
И ничуть не романтичной была эта бойня. Андрей, тот самый знакомец Смерти, понял это после первого же боя. Это сперва казалось: строй на строй, обмен двумя-тремя залпами, враг выбрасывает белый флаг, победа, триумф, мир…
«Триумф» обернулся двумя сутками сражения, под мерзким проливным дождём, в котором смешалась вода и вражьи пули. А после…После настал черёд адского урагана: наверное, боги грома решили раньше срока снизойти к смертным артиллерийскими снарядами, сыпавшими с неба не переставая…
Из андреева взвода выжил только сам Андрей и его однокашник (вместе Инженерную оканчивали, как-никак!) Максим. Оба превратились из людей в каких-то неведомых зверей: забуревшая шкура из грязи, перемешанной с кровью, из-под которой выглядывали лишь солдатские погоны…Они, погоны, назавтра стали фельдфебельскими: «За доблесть в бою, самопожертвование и…».
Доблесть, самопожертвование…Что знали штабные о том, что такое доблесть? О том, каково это, когда на тебя обрушивается само небо, припечатывая разрывами снарядов, разрывая в клочья сперва командира взвода, потом – знаменосца…А после уже и память отказала: Андрей помнил лишь затвор винтовки и свои пальцы, сомкнувшиеся на курке. Патронов не было, были только снаряды, сыпавшиеся и сыпавшиеся, сыпавшиеся и сыпавшиеся…
Именно в тот день Андрей узнал, что такое война. А назавтра состоялся тот самый въезд в приветствующий их, освобождённый ими город. Андрей всё смотрел по сторонам – и видел лица взводного и знаменосца, эти лица надели на себя посмертными масками все-все жители города…А где-то там, за толпами, притаилось безумие, кровавое безумие войны, переставшей быть войной. И это было страшно, но не страшней, чем Старуха-подруга…
— Да, Максимка, даже тогда всё было более или менее просто…Тогда…Год – или вечность назад? Столько времени прошло, что не перебрать уже горстями, не сосчитать, не измерить песчинка песка со дна Реки Вечности…
Выпускники Инженерной редко становились философами и поэтами: зачем? Ведь никакой общественной пользы это не приносит! Но Андрей слишком уж быстро убедился, что если не станешь философом – тебе дорога в циники или сумасшедшие. Трупы – позади, трупы – впереди…И под ногами – тоже трупы. Пулемёты, рачительней скупцов, собирали урожай смерти, а в этом им помогали пушки…Война превратилась в бойню…Романтика погибала вместе с людьми, обращаемыми в жалкие ошмётки одним метким выстрелом. Только ли романтика? Человек тоже умер на той войне, став животным.
Порою казалось, что раньше, до этой крови, ничего и не было, мир родился под грохот первого взрыва – и тога становилось донельзя мерзко и гадко на душе, хотелось выть громче волка на проклятую луну, окрасившуюся в алый…
А потом…потом свои начали бить своих же, без пощады, без жалости. И глаза тех зверей, что прежде звались людьми, навсегда окрасились в багрянец, жестокий и неутолимый багрянец жажды крови. И тогда-то Андрей понял, что – всё. Даже бойня стала чем-то иным, чем-то, что может быть понятно лишь сердце, но никогда – разумом. Может, именно потому в те дни никто и не вспоминал о разуме. Лишь бы – собрать урожай смерти побольше…
Андрею давным-давно опостылело всё это: бивать людей, не важно, «своих» или «чужих», Смерть уравнивала покойников, уравнивала быстрей и лучше всяких революций и переворотов.
Глаза выпускника Инженерной навсегда утратили былой блеск, в тот день, когда Андрей понял, что не может вспомнить ничего, что случилось до войны…И это…Да, это было страшно, чертовски страшно!
Фуражка валялась в грязи. Взор – на небо, такое далёкое, но оттого ещё более желанное. Там — покой, там — не жировать Старухе с косой, толкавшей Андрея под руку.
Впервые за эти годы стало спокойно на душе, выпускник Инженерной примирился сам с собою, поняв, что следует делать. Он в последний раз посмотрел на своих однополчан – мёртвых, уже посиневших…Андрей говорил с мёртвыми друзьями, которых всё-таки настигли вражьи пули. Смерть снова миновала Андрея – но он знал, как следует поступить.
Винтовку – в руки, голову – задрать, нос выше, ещё выше, спину – ровно, грудь – колесом!
— Повальсируем в последний раз, господа! – расхохотался Андрей, вставая во весь рост.
Чернел и стволы пулемётов там, вдалеке, слышались удивлённые возгласы из-за спины. Нет, не обращать никакого вниманья! Вперёд, инженер, на последний танец!
— Ну что, Смерть, кто – кого? — рот оскалился гадливой улыбкой.
Шаг. Ещё шаг. Ровней, фельдфебель! Андрей улыбался, идя прямо на пулемётные трели…
цитировать
