Олег Бондарев
«Сука-любовь»
— Один мой знакомый до того себя любил, что «лавинка» выдала ему его же фото, — сказала Клара, щелкая зажигалкой.
Она закурила, и в допросной не продохнуть стало от ее вишневых сигарет. Следователь Фрэнк Гамильтон ослабил галстук и, откашлявшись, спросил:
— И что же он сделал?
— А какой у него был выбор? – равнодушно пожала плечами девушка. – Женился, конечно. Сам на себе. Зато на свадьбу тратиться не пришлось. Просто расписались – и дело с концом.
— Хороший анекдот, — сухо произнес Фрэнк. – Вот только мы оба знаем, что генератор сочетаемости психотипов от фирмы «LOVE inc.», который вы соизволили назвать «лавинкой», никогда бы не сделал ничего подобного.
— Как знать, как знать... – покачала головой Клара. – В конце концов, это всего лишь машина, пусть и довольно толковая.
— Давайте все же вернемся к нашему делу. Что стало с вашим мужем, миссис Шевцова?
— Я уже говорила это прежде и скажу вновь: Борис буквально слетел с катушек и набросился на меня с ножом. Что мне было делать? Стоять и терпеливо ждать, пока он меня убьет?
— Но с чего ваш муж на вас набросился?
— Да ни с чего. Он, кажется, тронулся умом еще во время первого брака. Помню, он рассказывал мне, как впервые увидел свою будущую жену...
* * *
Костюм с иголочки, туфли начищены, аж блестят. Борис Шевцов знал, как должен выглядеть истинный джентльмен – благо, средства позволяли одеваться в самые дорогие вещи.
Он вошел в отель «Метрополь», в родную стихию, где истинная роскошь до того переплелась с безосновательным снобизмом, что их давно решили считать единым целым. Когда его пальто с поклоном забрал гардеробщик, Борис неспешно подошел к метрдотелю, дабы поинтересоваться, где ему найти...
— Миссис Симмонс? – переспросил этот статный мужчина во фраке, испуганно взглянув на Бориса исподлобья.
В этот момент женский голос воскликнул на весь зал:
— Дерьмо!
Брови Шевцова взлетели на лоб. Он повернулся к залу, надеясь отыскать взглядом нахалку, но она больше не выдавала себя. Метрдотель поморщился и, прикрыв лицо рукой, покачал головой.
— Так вы проводите меня? – с нажимом спросил Шевцов.
— К миссис Симмонс?
— Вы так догадливы, — съязвил Борис.
— Не злитесь, просто... – начал было метрдотель, как вдруг из зала снова донеслось:
— Твою мать!
— Что там у вас творится? – нахмурился Шевцов, снова вытягивая шею и зорко оглядывая зал.
— Это... это как раз миссис Симмонс, — нехотя признался метрдотель. – Пойдемте. – Он отклеился от стойки и устремился в зал.
— Что? Она что, пьяна? – крикнул Борис ему вдогонку.
— Если бы, — бросил распорядитель через плечо.
Они подошли к столику в самом центре зала. За ним восседала светловолосая девушка в бирюзовом платье. Это вне всяких сомнений была Тина Симмонс; именно ее фото вывела «лавинка» на экран, когда он явился в кабинку ровно через девяносто дней после своего двадцать первого дня рождения.
При виде Бориса блондинка робко улыбнулась ему и, выпучив изумрудные глаза, воскликнула:
— Сраная сука!
* * *
— Бедняжка страдала от синдрома Туррета, — без тени сочувствия сказала Клара, — и для Бориса, интеллигента до мозга костей, подобный союз был подобен мучительной пытке. Только обычные пытки вряд ли длятся десятки лет. А вот супружеская жизнь в нашем благословенном государстве – вполне.
— Вы считаете, правительство напрасно доверилось генератору сочетаемости? – нахмурился следователь.
— «Лавинка» — замечательная штука, но, мне кажется, слепо доверять ей нельзя. Тот же брак Бориса и Тины – это ведь явная ошибка машины. Но нет. «Лавинка» сказала, и Борис с Тиной вынуждены были подчиниться. Он столько раз пытался развестись, но всегда получал отказ: «Недостаточно оснований». Черт, бабушка рассказывала мне, что раньше никаких оснований вообще не требовалось. Можно было развестись, если он клал слишком много сахара в твой кофе или же она неправильно выдавливала из тюбика пасту. Вы понимаете?
— Зачем тогда вообще вступать в брак, чтобы потом разводиться из-за такой ерунды? – пробормотал Гамильтон.
— Важна сама возможность развода по обоюдному согласию. – Клара выпустила в потолок струю сизого дыма. – Если же ты знаешь, что развод запрещен, тебе остается только молча ненавидеть свою вторую половинку.
* * *
— Она ужасна, Квентин, просто ужасна! – качая головой, воскликнул Борис.
Каждую третью пятницу месяца они собирались у Квентина на игру в бридж. Другие их товарищи уже разошлись по домам, а Борис остался – домой не хотелось совершенно. Елена гуляла с подругами, так что хозяин совершенно не возражал. Устроившись перед телевизором, они потягивали поттер из бутылок с высокими горлышками и беседовали о том, о сем, пока Борис не осмелился заговорить о том, как он несчастен в браке.
— Да будет тебе, неужели все так плохо? – выгнул бровь Квентин.
— Черт, да ты сам не видел ее разве? Когда вы с Еленой навещали нас на День Благодарения?
— Ну... – Квентин замялся, видимо, подбирая слова. – Ее всплески, конечно... своеобразны... но это ведь не ее вина.
— Но и не моя! – раздраженно проскрипел Борис. – Я не говорю, что она специально меня раздражает... хотя, честно говоря, в последнее время у нее совсем нервы стали ни к черту!
— Это помимо...
— Да, помимо копролалии! Я порой не понимаю, где заканчивается неосознанная ругать и начинается осознанная... Боже... – Борис закрыл лицо руками. – Это так тяжело, Квентин, ты себе не представляешь.
Друг кивнул. Он действительно не представлял, каково его старому товарищу – ведь ему-то «лавинка подарила ангела во плоти, чудесную и крайне воспитанную девочку модельной внешности. Елена и Квентин до того любили друг друга, что Борису, глядя на них, еще противней было думать о его собственном браке.
— Ладно, поеду, — сказал бедолага и, шумно выдохнув, поднялся. – Спасибо за отличный вечер. Будь моя воля, я бы каждый день к тебе приезжал, лишь бы не... А, к черту. Хватит ныть. – Он легонько хлопнул себя ладонью по щеке.
— Звони в любое время дня и ночи, старик, — заверил Квентин, — я отвечу всегда. И – не кисни. Она наверняка любит тебя.
Борис криво улыбнулся, сжал губы. Глаза его заблестели.
— Хотел бы я ответить так же.
С этими словами Борис вышел из квартиры, а вслед ему летели заверения в вечной дружбе.
Он не стал ловить такси – не хотел бросать машину у дома Квентина. С трудом орудуя педалями, Борис ехал по городу, который весь вымок под ночным ливнем, на второй передаче: домой совершенно не хотелось, ведь дома было Его Проклятье.
«Может, мне и впрямь стоит быть с ней помягче, — размышлял Борис, глядя через лобовое стекло на угрюмую улицу, на серые громадины домов по обеим сторонам от дороги. – В конце концов, она действительно ни в чем не виновата... Ее не в чем винить! А нервные срывы... Я бы, наверное, и вовсе не смог с этим жить!»
С такими мыслями он ехал, с такими заходил домой и сбрасывал туфли в прихожей. С ними же он притворно-радостно восклицал: «Милая, я пришел!» и заглядывал во все комнаты по очереди, пока в ванной не наткнулся на синюшный труп жены.
Журчала вода. Дышать было трудно, как в парилке. Тина сидела в ванне, полной кипятка, и застывшими изумрудными глазами смотрела в стену напротив. Из ее синих губ уже никогда не вырвется очередное ругательство...
Борис отшатнулся и, упершись в стену спиной, медленно сполз вниз.
По щекам его катились жемчужины слез.
* * *
— Я вел то дело, — кивнул Гамильтон.
— Тогда вы, должно быть, знаете, что даже оправдательный приговор не смог вернуть ему лицо, — криво улыбнулась Клара. – Друзья отвернулись от него, родные... Все знали, как он не любил покойную Тину. И, несмотря на неопровержимое алиби, даже Квентин, у которого Борис находился в тот роковой вечер, предпочел держаться от лучшего друга подальше. Борис был на грани отчаяния, ведь все думали, что он инсценировал самоубийство...
— А потом появились вы. – Пристальный взгляд следователя уперся в собеседницу. – Из второго реестра.
— Да, как и Борис, — кивнула Клара. – Наши с ним судьбы вообще были весьма похожи. Мы оба потеряли самых близких людей, и, пусть мой первый муж, Сэм, умер от остановки сердца, а не наложил на себя руки...
— Я ознакомился с вашим делом, прежде чем прийти сюда, — перебил девушку Гамильтон. – И, сказать по правде, несколько удивился, когда прочел о случившемся с вашим мужем. Остановка сердца в двадцать три...
— Мне не слишком хочется об этом говорить, — с вымученной улыбкой заметила Клара.
— Прошу прощения, миссис Шевцова, но... я просто поражен. Я бы понял, если Сэм Нильсен страдал от избыточного веса, но он ведь был прекрасно сложен, если верить фотографиям, приложенным к делу!
— У него был врожденный порок.
— Я помню, но... Все это действительно ужасно... и странно. Ужасно странно.
— Я уже получила свою порцию подозрений, спасибо, что напомнили, — язвительно поблагодарила собеседника Клара. – Люди не верили ни мне, ни Борису. Наверное, на этой волне мы и сошлись. Мы были двумя изгоями в мире «правильных», — она изобразила пальцами кавычки, — людей. И, кроме друг друга, никого у нас не было.
— Звучит красиво, — признал Гамильтон.
— Так оно и было... поначалу. Пока его демоны окончательно не сорвали ему планку.
— Неужели ничто не предвещало беды? – недоверчиво нахмурился следователь.
— Ну, как вам сказать?.. В последние две недели он стал какой-то замкнутый. Ну, знаете, приходил позже, чем обычно, весь такой себе на уме... А когда я спрашивала, что случилось, взрывался, будто я его в чем-то обвинила. Он как-то упоминал русскую поговорку: «На воре и шапка горит». Если я верно поняла смысл, это вот была та самая «горящая шапка».
— То есть он чувствовал свою вину и потому думал, что вы своими вопросами пытаетесь вывести его на чистую воду?
— Похоже, что так, — кивнула девушка.
— Что произошло... в тот вечер?
— Он пришел домой около полуночи. Тогда-то я по-настоящему разозлилась: допекли уже его отговорки типа «задержался на работе» и прочая подобная ерунда. Однако стоило ему что-то сказать, как он тут же взбесился и бросился на меня с ножом! Единственное, что я могла – это защищаться, что я и сделала.
— Ткнув его ножницами в глаз?
— Вы думаете, я соображала в тот момент, что творю. Просто он шел на меня, такой огромный, страшный... Он был изрядно пьян, возможно, это и спасло мне жизнь – слишком он был неуклюжий и медленный...
Внезапно дверь за спиной Гамильтона распахнулась, и в допросную влетел высокий мужчина в черном костюме-«тройке».
— Надеюсь, он не сильно утомил вас, дорогуша? – с ослепительной улыбкой вновь прибывший вручил следователю постановление прокурора с его же узнаваемой печатью внизу.
— Что это? – хмуро поинтересовался Гамильтон.
— Документ, позволяющий мне забрать из участка мою драгоценную клиентку. Прокурор не видит причин для содержания миссис Шевцовой под стражей, поэтому оставшиеся три дня перед слушанием дела она проведет дома.
— А прокурор вообще в курсе, что миссис Шевцова убила человека? – спросил следователь, мрачно глядя на собеседника.
— Это была самооборона, — процедила Клара.
— Зачем вы говорите с ним, дорогуша? – всплеснул руками адвокат. – Пойдемте же отсюда скорей.
Шевцова встала, пошла к дверям. Гамильтон провожал ее угрюмым взглядом исподлобья.
— Где я могу забрать мою сумку и пальто? – спросила девушка, оглянувшись.
— Обратитесь к дежурному внизу, — выдавил следователь с неохотой.
— Хорошего вам дня, — с омерзительной улыбкой пожелал адвокат и вышел прочь.
— Иди ты к черту! – крикнул Гамильтон ему вдогонку, но дверь уже закрылась.
* * *
— С тобой все в порядке, киска? – спросил лысый чернокожий мужчина, когда девушка подсела к нему на заднее сидение «мустанга».
— Боже, Ричард, я же просила тебя: не называй меня этим дурацким прозвищем.
— Я думал, ты хорошо вжилась в образ. Все-таки целый год практиковалась.
— Чушь. Чертов Борис постоянно звал меня или «зайчик», или «киска», или «малыш». – Она поежилась от воспоминаний. – Меня эти сюсюканья до того бесили, что я ему уже на второй день готова была ножницы в башку воткнуть.
Негр хохотнул.
— Дерзкая ты, Клэр.
— Этим и жива до сих пор, — ответила она с лукавой улыбкой. – Ладно, помчали домой. Я хочу поспать на нормальной кровати. Дьявол, даже не верится: еще три дня – и Клара Шевцова канет в прошлое. И Борины миллионы – вместе с ней...
«Мустанг» сорвался с места и устремился прочь от полицейского участка.
* * *
— Как только получим наследство, надо перевести маленько деньжат нашему другу, чтобы и дальше подкидывал нам такие же лакомые кусочки... – хрипели динамики ноутбука.
Гамильтон и капитан Джеймс Фердинад, тучный усач в очках с квадратными стеклами, сидели за столом, не шевелясь.
— Что думаете, сэр? – спросил следователь, воспользовавшись секундной заминкой.
— Это все пишется? – спросил капитан, указав на пляшущую по экрану звуковую волну.
— Да, ребята параллельно снимают звук с микрофона и нарезают в файлы, — кивнул Гамильтон.
— Отлично, — сказал Фердинанд. – Хорошо, что прокурор согласился поучаствовать в нашей авантюре.
— Если бы не заявление Бориса, которое уже почти отправили в шредер, не видать нам разрешения на прослушку, как своих ушей, — заметил Гамильтон. – Будь на нем микрофон в тот злополучный вечер, и мы бы говорили с этой дамой с позиции силы, а не расшаркивались!
— Тебе ли не знать, как вышестоящее руководство относится к заявлениям, касающихся «лавинки». – Фердинанд снял очки, потер переносицу двумя пальцами. – А вешать микрофон на каждого недовольного мужа или жену – этак микрофонов не напасешься!
— Что же, пусть лучше парни гибнут от рук подобных «вдовушек»? – невесело хмыкнул Гамильтон. – Сколько еще людей должно умереть, чтобы там, в правительстве, поняли – треклятая «лавинка» тоже может ошибаться!
— Все они понимают, Фрэнк.
— Но почему же тогда не шевелятся и нам не дают? Доверить любовь машине, которую программируют те же люди – это ли не глупость?
— Фрэнк...
— Холодный, беспристрастный выбор – это все несбыточная мечта... Может, под «другом», который «подкидывает лакомые кусочки», Клара имела в виду «крота» из корпорации? Такая возможность не рассма...
— Да твою мать, Фрэнк! – рявкнул капитан, в сердцах трахнув кулаком по столу.
Гамильтон заткнулся и ошарашенно уставился на шефа.
— Неужели ты до сих пор не понял, что «лавинка» оперирует не любовью, а просто... просто сочетает подходящих людей? Ее цель – крепкий брак, а не любовь до гроба. Вот скажи мне, положа руку на сердце: ты счастлив в браке?
— Я...
— Фрэнк!
— Да, сэр.
— И я, представь себе, тоже, хотя мне жену подбирала еще одна из первых версий «лавинок»! Это мне сейчас... – закатив глаза, прикинул он, — ...сорок восемь, значит, двадцать... двадцать семь лет назад это случилось, прикинь? О чем это говорит, Фрэнк?
— О том, что нам повезло.
— Как и сотням, тысячам, да что там – миллионам других людей по всему миру! А неудачные браки – их единицы, это погрешность, неизбежная в любой работе. Что до Бориса, то его случай и вовсе уникален – ну не свезло парню сначала попасть на странную дамочку, а потом – на подлую. Но стоит ли из-за одного феноменального неудачника ломать всю систему? Как считаешь?
Гамильтон молчал, угрюмо глядя в пол.
— Вот и я думаю, что не стоит. – Капитан положил руку следователю на плечо. – Иди, Фрэнк. Займись этой «черной вдовой» и ее черномазым дружком, найди «крота» и упеки всех троих! Пусть получат по максимуму! Этим мы спасем от смерти новых Борисов и сохраним нынешний порядок вещей.
— Нужен ли он, шеф?
— Пока не придумано что-то получше – нужен, — уверенно заявил капитан. – Или тебе больше нравилась идея однополых браков на стыке веков?
— Слава Богу, что я те времена не застал, — невольно поежился следователь.
Он спешно вышел из кабинета, не желая больше слушать воспоминания об эре геев и лесбиянок, а капитан откинулся на спинку кресла и устало выдохнул.
— Сэр, — прохрипела внезапно ожившая гарнитура.
— Да?
— Жена звонит, соединить? Или сказать, что вы заняты?
— Соединяй, — разрешил Фердинанд.
И, не успев предупредить ворчание супруги добродушным: «Да, дорогая!», подумал про себя:
«Ненавижу эту суку»