- Струдхаральд! Струдхаральд!
Струдхаральд обернулся. К нему со всех ног спешила Ауд, девчонка из параллельного класса. Струдхаральд был тайно влюблен в нее с тех самых пор, как впервые услышал ее чудесный голосок, но так и не решился ей об этом сказать. Однако всякий раз, когда Ауд заговаривала с ним, Струдхаральд против воли цепенел, и сердце его замирало в груди. Он надеялся, что однажды Ауд сама сделает первый шаг…
И, кажется, дождался этого чудесного момента.
— Да? – проблеял он.
— Ты не мог бы подсадить меня, чтобы я повесила над дверью веточку омелы? – спросила девочка.
Струдхаральд шумно сглотнул и, уткнувшись взглядом в паркет под ее ногами, сказал:
— Увы, не могу.
— Что! Ах, Струдхаральд!.. А ведь мне все говорили, что ты никогда никому не помогаешь, а я, дурочка, не верила…
— Но я… — хотел оправдаться мальчик, но Ауд уже сбежала – видно, отправилась искать себе иного помощника.
Угрюмый, Струдхаральд устремился к кабинету истории: звонок на урок должен был грянуть с минуты на минуту.
На входе он едва не столкнулся с хулиганистым Кольгримом – тот в последний момент отскочил и, зло сверкнув глазами, буркнул:
— Смотри, куда прешь!
— Извини, Коль, — снова потупился Струдхаральд.
— Для тебя Кольгрим, клоп, — процедил хулиган и выбежал из класса.
Струдхаральд занял свое место за последней партой и стал ждать. Одновременно со звонком учительница истории, миссис Линдстрем, втолкнула Кольгрима в класс со словами:
— Давай живей на место, уже звонок!
— Не хочу если, то и не сяду! – нагло огрызнулся Кольгрим. – Норвегия, меж прочим, свободная страна, миссис Линдстрем, и в школу я хочу хожу, а захочу – и не буду!
— Пока ты еще слишком мал, чтобы понять, чего действительно хочешь, — заметила миссис Линдстрем. – Присядь-ка да не ворчи. У меня есть для вас важное объявление.
Кольгрим нехотя подчинился. В классе не сразу, но очень быстро воцарилась тишина: всем хотелось знать, о чем собирается объявить миссис Линдстрем.
— Итак, — сказала историчка. – Случилось страшное.
Она подошла к столу, зашелестела бумагами, откашлявшись, продолжила:
— Простых граждан пытаются ущемить в правах, данных нашей с вами конституцией.
Дети ахнули.
— О чем вы, миссис Линдстрем? – спросила Ингрид, староста класса.
— Давайте я расскажу историю с самого начала, чтобы вы лучше поняли суть? – предложила учительница.
Класс ответил одобрительным гулом.
— На южной окраине нашего города живет пятнадцатилетний мальчик Ульвар Хансен. У Улвара есть проблема – он картавит. То есть, когда он пытается назвать кому-то свое имя, у него получается «Ульвал». Поначалу он, конечно, не придавал этому особого значения, но чем старше становился, тем больше его это угнетало. И вот он наконец дозрел, чтобы сменить имя на то, которое может произносить без ошибок – «Ульви». И что же ему на это сказало государство? Цитирую: «До совершеннолетия это возможно осуществить только с согласия обоих родителей»!
— Не пойму, в чем проблема, — буркнул Кольгрим.
— А проблема, мой милый Кольгрим, в том, что отец Ульвара Хансена бросил семью и уехал в неизвестном направлении пять лет назад, не озаботившись тем, чтобы официально развестись с мамой Ульвара! – чуть ли не прорычала миссис Линдстрем.
Воцарилась тишина.
— Вот же сволочь, — сказала Ингрид. – Неужели так трудно было оформить все документы, прежде чем сбежать?
— Вот и я о том же! – пылко воскликнула миссис Линдстрем. – В общем, Ульвар не стал мириться с проблемой и при поддержке одного крупного сайта организовал сбор подписей. Он предлагает, чтобы для смены имени было достаточно согласия одного из родителей, если установлено, что второй не проживает с семьей в течение года.
Класс зашептался.
— Надо же, как мудро!
— Ульвар молодцом…
— Дети, тише! – призвала к порядку учительница. – Обсудите это на перемене.
— А что от нас-то надо, миссис Линдстрем? – спросил Кольгрим.
— Так уж вышло, что Ульвару не хватает ровно двадцати пяти подписей, чтобы поправку вынесли на рассмотрение в парламенте. Остальные классы уже подписались, остался один ваш. Если вы все подпишитесь под предложением Ульвара, это облегчит жизнь многим ребятишкам с дефектом речи.
Дети радостно зашептались.
— Давайте бумаги, миссис Линдстрем! – охотно вызвалась Ингрид. – Я сама обойду класс! Поможем Ульвару?!
— Поможем! – нестройным хором поддержали ее одноклассники.
Миссис Линдстрем с улыбкой наблюдала, как Ингрид расхаживает по классу с листом и ручкой. Как дети проявляют участие в судьбе малознакомого парнишки, которого они-то и не видели никогда… Сложно представить себе, как будет рад малыш Ульфи, когда ему позволят наконец с гордостью и без запинки произносить его новое имя! Возможно, воодушевившись, он когда-нибудь станет большим человеком и навсегда изменит этот мир…
Однако улыбка миссис Линдстрем моментально сползла с губ, когда она услышала до боли знакомый голос:
— Я… не могу.
— Миссис Линдстрем! – воскликнула староста, оглядываясь на учительницу. — Струдхаральд не хочет подписывать!
— Я не… — попытался оправдаться мальчик, но женщина перебила его:
— Что еще за шутки, Струдхаральд? Твоя подпись может решить судьбу этого мальчика! Ты можешь дать ему новую жизнь!
— Я не могу подписать… — проблеял Струдхаральд и стих.
— Видала я разных детишек, — сказала учительница, качая головой. – Но таких упертых и вредных – никогда. Порой надо думать не только о себе, Струдхаральд!
— Да что вы с ним вообще разговариваете, миссис Линдстрем! – вклинился в разговор Кольгрим. – Он всегда таким был. Как попросишь его помочь, только и слышно в ответ – «я не могу»…
Струдхаральд не поднимал головы – выслушивал упреки молча.
— Стыдно, Струдхаральд, — сказала учительница. – И как ты дальше будешь с этим жить? Мальчику плохо, мальчика ущемляют в правах, а ты не можешь даже подписью ему помочь…
Тут, словно сжалившись над Струдхаральдом, прозвенел звонок.
— Ладно, дети, — со вздохом произнесла миссис Линдстрем. – Можете идти. Очень жаль, что из-за упрямства вашего одноклассника Струдхаральда мальчик Ульвар Хансен не сможет навсегда изменить свою жизнь и жизнь других детей с дефектом речи. Но я надеюсь, вы запомните, что произошло сегодня, и сделаете соответствующие выводы. Правда, дети?
Ученики, с неодобрением косясь в сторону Струдхаральда, побрели к дверям.
— Счастливо оставаться, эгоист, — прошипела Ингрид и, передав лист с подписями миссис Линдстрем, последней вышла из класса.
Струдхаральд остался один. Зажмурившись, он сидел и бормотал себе под нос:
— Плостите, миссис Линдстлем… Я плавда не могу…
* * *
На следующий день миссис Линдстрем собрала всех после уроков и сказала:
— Дети, случилось страшное.
— Что-то с Ульваром? – встревоженно спросила Ингрид.
— Нет, слава Богу, — покачала головой миссис Линдстрем. – Речь о Струдхаральде.
— Об этом эгоисте? – хмыкнул Кольгрим.
— Речь не о том, каким человеком он был, — покачала головой учительница. – Речь об очередном ущемлении в правах.
Класс снова зашептался.
— Все вы уже знаете, — повысила голос миссис Линдстрем, — что вчера вечером Струдхаральд заперся в ванной, перерезал себе вены и благополучно умер от потери крови. Казалось бы, конец. Но тут церковь заявила, что отказывается хоронить Струдхаральда на кладбище, поскольку факт суицида налицо. Представляете?
— Не может быть! – ахнула Ингрид.
— Посовещавшись с директором и прочими учителями, — продолжила миссис Линдстрем, — мы решили организовать сбор подписей в поддержку Струдхаральда и прочих самоубийц. Мы считаем, что каждый человек вправе сам решать, когда ему умирать. И неважно, не стал ли он лечить серьезную болезнь или наложил на себя руки. Это его право на смерть. В общем, мы хотим, чтобы самоубийц перестали считать грешниками на законодательном уровне. Вы подпишетесь под этим, дети?
Класс поддержал ее одобрительным гулом.
— Ингрид, ты можешь собрать подписи? — спросила историчка, не скрывая довольной улыбки.
— Разумеется, миссис Линдстрем! – с радостью откликнулась староста.
Внезапно сидящая за последней партой девочка в облезлом свитере и грязной серой юбчонке подняла руку.
— Чего тебе, Гуда? – нехотя спросила учительница.
— Я, эт самое… — спотыкаясь на каждом слове, заговорила девочка. – Спросить хотела, про Струдхаральда, стало быть… Я вот в толк не возьму – как он самоубился-то?
— Тебе ж сказали – перерезал вены! – презрительно процедил Кольгрим.
— Эт я слысала, Коль…
— Для тебя «Кольгрим».
— Ну так вот, я слысала, сто он вены перерезал… но как он их порезать-то мог – он зе парализованный был от сеи и низе!
— Он и слепой был, дальше-то что? – недовольно огрызнулась Ингрид.
— Ну, слепые-то себе вены, наверное, перерезать могут, но вот парализованные… — продолжила было рассуждать грязная девочка, но тут вмешалась учительница.
— Да какая вообще разница, как он перерезал себе вены? – вопросила миссис Линдстрем. – Мы здесь не врачи и не детективы полиции, Гуда. Мы – обычные люди, которые отстаивают свои права. Права человека – вот что самое главное. И хуже всего, когда эти права пытаются нарушить. Заруби это себе на носу, Гуда, и больше не трать наше время зря!
Гуда потупилась, а миссис Линдстрем, подбоченившись, с гордостью наблюдала за детишками, охотно подписывающими требование о снисхождении для самоубийц.
Старые ли, молодые, умные, глупые – объединившись, они смогут защитить мертвых от любых посягательств на их предусмотренные конституцией права.