Аборт

«И не уйти от ответа тем, кто обидел мою родню.  Я заставлю отплатить  каждого своим будущим, поправ его настоящее, ибо своим оружием выбираю месть».

О чём это?.. Зачем?.. Полчаса Алин взгляд лежал на этом абзаце. Книжку неделю назад забыла на столе девочка, навещающая её иногда. С обложки целился ей прямо в нос здоровенный мужик, держа в руках автомат.

— На Яшку похож, — подумала Аля и наугад открыла страницу. Ничего не нашла она на ней о своём муже, который умер лет сорок назад. Возвращаясь домой с гулянки, попал в милицию. Кто и зачем там ударил его дубинкой  по голове? Кто теперь скажет. Скончался в больнице. И не было ни суда, ни следствия. Хоронила своего суженого в такой скоромный дождливый день, когда кажется, что мир, обезлюдев, доживает свои последние дни.

— Яшка, Яша…

В просторной, совсем деревенской комнате бродил застоявшийся полуденный свет. Сонливая дремота разлилась по портретам, прибитым к стене. Притушила яркость иконостаса в углу. Круглый день возле жавшихся друг к дружке изображений святых горела свеча. Совсем неприметный маленький огонек медленно поедал воск.

Аля сидела на диване. Если бы вы замерли на пороге, то заметили бы первым делом её отражение в зеркале. Согбенная, в неизменной шапочке и длинном халате, с забытым на руках взглядом.

Весь ее день протекает здесь. Несмотря на то, что она почти не выходит из дома — забот у неё хватает. Приготовить коту еду. Дождаться его с улицы и накормить. Сварить себе обед. Так, в суетных мелочах и пролетают часы. Лишь в редкие паузы Аля замирает на месте. Прямо под фотографией серьёзной девушки. Такой она была после войны. Лет семьдесят прошло с тех пор. Несмотря на невзгоды, тогда хорошо ей жилось. Летом в деревне, когда старшие сестрёнки носили ее на руках и клали в рот жеваный мякиш — она сосала его и чувствовала себя счастливой. Блаженно тепло было и в отцовском доме. Ей минуло только три года, когда семью раскулачили и на повозке вывезли в дальний и чужой посёлок.

Песни петь будем!- громко сказал тогда отец и пояснил ревущим малышам и молчаливой жене, что они все вместе, и это главное.

Всю жизнь Аля старалась петь. И в 41-м, когда вместе с другими ее отправили в степь на сельскохозяйственные работы. Спали они там в землянках. Месяцами не мылись. Воду, которая почти вся уходила на приготовление пищи, привозили в щербатых бочках. Один раз, помнится, их только и сводили в баню. Пятнадцать километров прошли после работы, чтобы помыться.

Аля косится на ноги — они от ступней до колен были покрыты чирьями. Ничего удивительного, если в ноябре по снегу ходила в калошах. А потом, где-то в 46-м, по чьему-то приказу, вместе с другими молодыми бабами вытаскивала из реки огромные брёвна.

В памяти до сих пор так и стоит эта мутная, выпивающая из тела все силы осенняя вода. Так же отдавливают внутренности стволы деревьев. Они облепляли их, как мураши, и тащили на берег.

Прервет воспоминания звонок, и Аля поспешит к двери. У нее длинные и темные сени. Она идёт по узенькому проходу, по краям которого всё завалено старыми вещами, и, нащупывая ногами ступеньки, осторожно снимает себя с высоты. Подстраховываясь, ухватывается руками то за одно, то за другое. И когда, устав, высовывается на улицу, губы ее сжаты в скорбную скобочку, которая при виде пришедшей мгновенно превращается в улыбку.

— Здравствуйте, бабушка Аля! Я на чуть-чуть, — тараторит гостья и впархивает в дом. Это Риточка. Её девочка. Аккуратными шажками тянется за ней обратно. Какое счастье, что та пришла, но как трудно идти. Раньше так не было. Ещё в том году сама ходила в больницу, на рынок. Даже в церковь на праздничные службы, где ей разрешали присесть в сторонке на стул.

-Мне через час уйти надо будет! Тут молоко и пельмени. Их — в холодильник, — распоряжается Риточка, и Аля подчиняется её стремительным командам. Откуда-то берутся силы, и она быстро разгружает принесённые гостинцы.

Ты-то как? Вернувшись на диван, наконец-то посмотрит в лицо юной подружки. Подслеповато сощурившись, заметит, что у той с приходом лета прибавилось на лице веснушек. Порадуется весёлому платьицу. И тут же затмит эту мысль другая, о батарейках, которые нужно попросить купить для тонометра. Это важно.

Между тем, Риточке нечем поделиться. Работы много и домашних забот хватает. Ещё вот в больницу надо за анализами, потому и спешит.

Чай-то пить будем?- спросит Аля. Как бы хорошо сейчас было посидеть вдвоём. Она бы рассказала девочке о своем сыночке. О Мише. Он добрый был, заботливый. Погиб. Лет десять назад попал под машину. Единственная её опора после покойного мужа.

И забыв про своё приглашение на чай, начинает говорить. Тихонечко из глубины падают фразы. Шагают по кругу стрелки часов. Риточка слушает и сглатывает невольную, вызванную духотой зевоту. Ей стыдно, но хочется поскорее уйти. Может, оттого, что она слышала это десятки раз.

-По крестику его опознали. Мне всё кажется, что он чувствовал скорый уход. За пару дней до смерти взялся потолок красить. Успел...

Как одной тяжело. Кто знать мог, что так доживать буду?- застонет она. Риточка, не зная, куда себя деть, виновато будет молчать. А потом наощупь наберет смс мужу: «Позвони».

— Ох, надо бежать! Меня ждут! – приняв звонок, засеменит словами.

Встанет Аля проводить и на последней секунде вспомнит:

— Батарейки! Купи! Пожалуйста.

И уже в коридоре пожалуется, что огород весь зарос, но почистить вот некому. А это было бы добрым делом, за которое Бог обязательно отблагодарит.

Закрыв за ней двери, доберётся до кухни. Отодвигая усталость, достанет из принесенного Риточкой пакета яблоко. Натрёт и съест. Потянется за таблетками. Их не сосчитать сколько лежит на столе. Возьмёт красненькую, белую, желтую. Сложит их горсткой, чтобы потом выпить. Не хочется ей этого, но ведь доктор велел.

Когда девочка вернется с батарейками и, не заходя в дом, протянет их ей, спросит:

— Ну, когда придешь?

И дрожа от утомительного, уже второго за день, путешествия к дверям, прислонится плечом к косяку.

Смутится Риточка, пробормочет что-то невнятное, клюнет её в щеку и убежит. Аля перекрестит удаляющуюся фигурку и вспомнит об Ире, дочери сына. Живет где-то в другом городе у нее настоящая внучка, только и знать её не хочет. Почему так?.. А ведь было лето, и была пятилетняя Ирка, которую она кормила малиной. Куда пропала та стрекоза? Почему к ней из сострадания ходит чужая?.. С мальчишеской стрижкой и непонятным взглядом, в котором ловит она порой осуждение. Или это ей только мнится?..

Очень долгим покажется путь до комнаты. Ничего нет страшнее жалости к себе. Она убивает песни!.. Подумает о том Аля и, протянув руку, из-за двери достанет гитару. Поглядит на неё и уберёт обратно, вспомнив тот сентябрьский вечер. Тогда они так же сидели с Ритой друг против друга. Завела Аля речь о гитаре и сказала, что мечтает хоть раз еще её в руках подержать. Была у них с мужем одна на двоих, да расклеилась от старости.

Перебирая в уме те дни, ей всякий раз хотелось заплакать. Выйдя замуж, жила она с мужем в тесном уголке комнаты, перегороженной шторкой. Своего жилья не было, и они ютились у свекрови. Хорошая была женщина, правильная. Только безграмотная. Жена младшего сына сделала так, чтобы она на неё все переписала. Вот после смерти матери и пришлось им идти на улицу. Тогда, переходя из года в год, она не страдала и не считала себя несчастливой, не корила никого за несправедливость. Боль за то время пришла недавно. До невозможности стало жаль себя молодую, лежащую без сознания на скамье в клинике.  Она пробыла в обмороке несколько часов. Всему виной была то ли большая потеря крови, то ли другая какая причина. Не важно это сейчас. Мучит то, что прооперировав, её – бесчувственную – просто вынесли в коридор.

Вспоминая, Аля мысленно ловила девочкин взгляд. Её распахнутые голубые глаза – простые, как полевые цветы – смотрели укоризненно и наивно одновременно. Хотелось ей услышать Ритины слова, что так нельзя делать, что не по-человечески это, но та молчала. Потом пересела к ней на диван и обняла за плечи. И от этого еще тяжелее в груди стало. И чтобы унять слезы и чуточку дольше погреться о тепло девочки, она не дала себе остановиться. Снова сделалось жалко себя. Что видела она? Один только раз на работе ей выдали путевку в Анапу, но и от неё пришлось отказаться. Мишеньке было два года, с кем было его оставить?.. Так что моря за свои девяносто лет не увидела. Да и Бог с ним. С морем-то. Ничего не нужно ей ни сейчас, ни в том прошлом. Был бы сынок живым...А гитара...не нужна и она. Риточка принесла ее через несколько месяцев. Сказала, что это подарок. Новенькая семиструнка из магазина. Лишь раз, пересилив непонятное отталкивающее ее от инструмента чувство, она и сыграла Риточке. В благодарность. Тогда или после она рассказала девочке о том, что особенно мучило её все эти годы?.. Или, может, вовсе не было ни этих слов, ни самой истории?

Не было, не было… дрогнут губы Али, не было. Ничего не было. А если и было, то ведь еле концы с концами сводили. Мишеньке-то ничего не хватало. Ни яблочка, ни внимания. Да и свекровь всё твердила: куды да куды вам еще один рот… Вот и взяла грех на душу.

— Пушок, — позовет она слабо, и когда большой серый кот запрыгнет к ней на колени, неумело его погладит. Тот стерпит, уляжется рядом. Так они и заснут. Придет ночь и следом за ней новый день. Через пару недель забежит Риточка и снова забудет забрать оставленную книжку. Унесёт ее лишь через месяц, когда вычистит огород.

— Ну, когда ты придешь? – спросит, как обычно Аля. И подавив усталость, Рита улыбнется и скажет, что скоро. Поспешит уйти, чтобы забрать из больницы очередные анализы. Она замужем пять лет, а детей так и нет, несмотря на все их с мужем старания. Врачи говорят, если бы не первый аборт....

— Что же... не я первая, не я и последняя, — горько вздохнет Рита, вспомнив скомканные бабушкины слова, и оглянется  на дряхлый полуразвалившийся дом.