МЕЖДУ ПЕРЕВОДОМ И ПЕРЕСКАЗОМ
Но, может быть, надо честно предупреждать читателя, что он получает? Клеить на книгу цветные ярлычки (вроде 16+): «Перевод», «Вольный перевод», «Пересказ», «Произведение по мотивам»? Увы, границу между ними провести трудно, а порою и невозможно, тем более, что процессы эти зачастую перемежаются на протяжении одной книги. Бывает, переводишь-переводишь, и вдруг попадается место, где надо «сочинять» (допустим, сложная игра слов, на которой строится сюжет, требует написать фразу, а то и несколько «от себя»). Примерно как в отрывке из Чапека: нечто в тесте требует включить «собственную выдумку». Я нарочно понаставила кавычек, потому что никакого «от себя» быть не может и не должно. Переводчик – актер, произносящий чужие слова, исполнитель, играющий чужую музыку. Если место в тексте не поддается передаче «в лоб», импровизируешь не сам, а на заимствованном у автора вдохновении. Есть старый анекдот про актера, его надо рассказывать долго и в лицах, но я изложу только суть. Королева, побывав в театре на «Макбете», пришла в такой восторг, что пригласила актера к себе. Он приехал в костюме Макбета, и они провели потрясающую ночь. На следующий вечер, когда он играл короля Лира, история повторилась. И вот в третий вечер королева просит актера: «Милый, а сегодня будь просто самим собой», на что тот отвечает: «Извините, ваше величество, но я импотент».
Это анекдот про переводчиков.
Впрочем, сейчас я говорила о переводчиках, играющих по системе Станиславского. Возможен и другой подход; развивая метафору, назовем его авангардным театром.
цитатаЭто – Эдуард Бэр, в данный момент спускающийся по лестнице, – bump, bump, bump, – затылочной частью своей головы, позади Кристофера Робина. Это, насколько он знает, единственный способ спускаться вниз; правда, иногда он чувствует, что на самом деле можно найти другой способ, если только остановиться, перестать на секунду делать bump и сосредоточиться. А иногда ему кажется, что, возможно, иного пути нет. Тем не менее, он уже внизу и рад с вами познакомиться. Winnie Пух.ДОМ В МЕДВЕЖЬЕМ УГЛУ. Перевод с английского Т.А.Михайловой и В.П.Руднева.
«Книга впервые вышла в 1994 году и сразу стала интеллектуальным бестселлером (2-е изд. – 1996 г.). В книге впервые осуществлен полный перевод двух повестей А. Милна о Винни Пухе» (из предисловия к третьему изданию).
Во избежание недоразумений: это переводил не компьютер, не школьница, а крупный ученый, теоретик «аналитического перевода», призванного донести автора «как он есть». Случайно ли получилось так похоже на компьютерный перевод – это пусть читатель решает сам. Так или иначе, аналитический перевод довольно точно воспроизводит ощущения человека, читающего на малознакомом языке, или, как формулирует сам Руднев: «Основная задача аналитического перевода – не дать читателю забыть ни на секунду, что перед его глазами текст, переведенный с иностранного языка, совершенно по-другому, чем его родной язык, структурирующего реальность; напоминать ему об этом каждым словом с тем, чтобы он не погружался бездумно в то, что «происходит», потому что на самом деле ничего не происходит (курсив мой. – ЕД), а подробно следил за теми языковыми партиями, которые разыгрывает перед ним автор, а в данном случае также и переводчик. <…> Задача синтетического перевода, напротив, заключается в том, чтобы заставить читателя забыть не только о том, что перед ним текст, переведенный с иностранного языка, но и о том, что это текст, написанный на каком-либо языке». Честно сказать, я не верю, что аналитический перевод решает заявленную задачу: следить за языковыми партиями, которые разыгрывает автор на языке, иначе структурирующем реальность, можно только хорошо зная этот язык, а имитировать чужой язык странными фразами значит обманывать доверчивого читателя. Но вот задача синтетического перевода сформулирована замечательно. Да, да, да, я верю, что все происходит на самом деле, что перед автором, когда он пишет, открывается в странице коробочка (помните у Булгакова?), и что переводчик позволяет русскому читателю в эту коробочку заглянуть:
цитатаКак видите, он спускается по лестнице вслед за своим другом Кристофером Робином, головой вниз, пересчитывая ступеньки собственным затылком: бум-бум-бум. Другого способа сходить с лестницы он пока не знает. Иногда ему, правда, кажется, что можно бы найти какой-то другой способ, если бы он только мог на минутку перестать бумкать и как следует сосредоточиться. Но увы – сосредоточиться-то ему и некогда.Как бы то ни было, вот он уже спустился и готов с вами познакомиться.
– Винни-Пух. Очень приятно!
(пер. Б. Заходера)
Кстати польского Винни Пуха зовут Кубусь Пухатек, а его дом называется Хатка Пухатка. Ирена Тувим, сестра Юлиана Тувима, переводившая книгу Милна, решила дать медвежонку имя, уменьшительное от Якуб, а значит, убрала упоминание, что имя женское. А у другой польской переводчицы он получил женское имя Фредзя Фи-Фи, но ее перевод, хоть и более близкий к оригиналу, как-то не прижился. Получается, что ближе к оригиналу на уровне слов – не всегда лучше. Важен какой-то другой уровень.
Строго говоря, любой художественный перевод – вольный. За невольным надо обращаться к Промпту, он хотя бы честен и, в отличие от буквалистов, не пытается вас уверить, будто автор пишет «именно так».
Парадокс заключается в том, что точное следование оригиналу удаляет от него. Быть может, в русском языке есть точное соответствие конструкции оригинала, но в этом конкретном случае оно прозвучит фальшиво. Однажды я сидела в студии, где дублировали мультфильм, и строгая звукорежиссер орала на молоденькую актрису: «Не играй! Живи! Представь себе, что ты маленькая девочка и увидела в саду фею!» Примерно то же говорят начинающим переводчикам: «Не переводи! Проживай! Представь, что скажет этот человек в этой ситуации!»
Вот одно место из «Криптономикона» Нила Стивенсона, как оно выглядело у меня в первом варианте:
– Можно просто вернуться в отель, – говорит Ави. – Я в основном закончил.
– Ты закончил, а я еще не начинал.
– Что не начинал?
– Рассказывать, почему мне точно не станет скучно на Филиппинах.
Ави моргает.
– Что, девушку встретил?
– Нет! – хрипло отвечает Рэнди, подразумевая «да». – Ладно, пошли.
Предпоследняя строчка (где про девушку) – буквальный перевод того, что стояло в оригинале. Знакомый, читавший первый вариант (теперь это называется бета-ридер), возмутился:
– Мужик никогда в жизни так не скажет! Ави должен сказать: «Что, бабу нашел?»
Тут уж я взвилась:
– Ави бы, может, так и сказал, но как тогда Рэнди будет подразумевать «да»? Там совсем другие отношения… (и так далее, и тому подобное).
И где-то в процессе моих возражений родился вариант, который теперь стоит в книге: «Любовь, что ли?»
Кстати, порою самый верный способ сообразить «как это будет по-русски» – не просто мысленно прожить, а буквально повторить то, что делает персонаж. Домашние переводчика ничуть не удивляются, когда тот стоит посреди комнаты, размахивая шваброй: а, ясно, это герой книги рубится сейчас с тремя противниками одновременно.
Согласитесь, это не очень похоже на то, как переводит компьютер?
ВСЕ МЫ НЕМНОЖКО ЛОШАДИ
Когда Пушкин назвал переводчиков почтовыми лошадьми Просвещения, он придумал на удивление точный образ: мы и впрямь рабочие лошадки. («Ну, старая кляча, пойдем ломать своего Шекспира!») Ловко переведенная литературная игра, остроумные выдуманные словечки, эффектные фразы, короче, все, что ценит в переводе читатель, – лишь верхушка айсберга. Сколько там у айсберга над водой? Десять процентов? Ну так и в работе переводчика творческая составляющая – процентов десять. Остальные девяносто – ремесленное умение. Не думайте, что когда переводчик называет свое дело ремеслом, он себя умаляет. Совсем наоборот! Людей, умеющих красиво писать на родном языке, довольно много. Профессия переводчика, помимо этого умения, требует большого количества чисто ремесленных навыков работы с материалом – чужим языком. Есть, конечно, списки правил. Простейшие из них известны всем: в переводе с английского не тащить в русский текст вспомогательные глаголы, не писать «он повернул свою голову» или «спускаться вниз» и так далее. Есть и другие, менее очевидные, но в любом случае правила – только начало, а дальше надо учиться, пока не набьешь руку, не научишься перестраивать фразы, как того требует твой язык, «проживать, а не переводить». Хороший перевод хорош тем, что его не видно, и читатель может спокойно погрузиться в вымышленный мир – «бездумно», по выражению Руднева, или, по крайней мере, задумываясь о чем-нибудь более интересном, чем лезущие наружу занозы и шероховатости перевода.
Конечно, самые заметные занозы остаются, когда переводчик чего-то не понял и сам не сообразил, что не понял. Эта опасность особенно велика в фантастике, когда описывается что-нибудь наукообразное, или в научно-популярной литературе. Тут принцип «не переводи как компьютер» действует железно: если не знать нужную область науки и просто подставить слова даже из специального словаря, обязательно сядешь в лужу. Раньше у таких книг обязательно был научный редактор, либо переводил специалист, а литературный редактор потом наводил красоту. Сейчас научный редактор – забытая роскошь. Добросовестный переводчик постарается разобраться сам, насколько сможет, а потом обязательно покажет результат знающим людям. Впрочем, это входит в те же девяносто процентов нетворческой работы. Никто не полюбит книгу только за то, что переводчик НЕ перепутал слова «кремневый» и «кремниевый» или «гелиевый» и «гелевый» – это, выражаясь математическим языком, условие необходимое, но не достаточное. В конце концов, чисто информационным содержанием художественная книга не исчерпывается. От того, что дотошные читатели убедились: в духовке, нагретой до 233oC (451F), книги не горят (а температура горения бумаги, по справочникам, 450 градусов Цельсия), роман Брэдбери ничего не потерял. Конечно, переводчик не автор, ему ошибаться вообще-то нельзя, но…
КОНЬ О ЧЕТЫРЕХ НОГАХ, А СПОТЫКАЕТСЯ
Разница между механическим переводом (школьным или компьютерным, неважно) и человеческим виднее всего на ошибках.
На официальном сайте Российской Академии Наук «Институт белка» довольно долго фигурировал как Squirrel Institute – «Беличий институт». Вопиющая ошибка? Да! Страшная? Конечно. Потенциальные зарубежные партнеры, которые могли бы обратиться к нашим ученым за разработками в области органической химии, просто не поймут, что нужными исследованиями занимаются как раз в этом институте.
А вот «Собачье сердце» по-английски:
цитата‘What do you do with them … the dead cats, I mean?’ ‘They go to a laboratory,’ replied Sharikov, ‘where they make them into protein for the workers.’ (пер. М. Гленни)(«Что вы делаете с ними… с убитыми котами?» «Отправляем в лабораторию, – ответил Шариков, – их там перерабатывают в белок для рабочих).
Помните оригинал?
цитата– Что же вы делаете с этими... с убитыми котами?– На польты пойдут, – ответил Шариков, – из них белок будут делать на рабочий кредит.
Вопиющий ляп? Да! Страшный? По большому счету – не очень. Получилось гротескней, чем у Булгакова, но вполне в духе историй о пирожках с котятами (может, ученого русиста Гленни как раз и подвели лишние знания?). Да и мы, читающие Булгакова по-русски, но уже не знающие, что такое рабочий кредит – можем ли мы похвалиться, что воспринимаем фразу во всей полноте авторского замысла?
Великая переводчица Ирина Гурова как-то сказала в интервью: «Не понимаешь оригинал – переводи буквально». Однако знавшие ее лично говорят, что в дружеском общении эта фраза имела вторую часть: «Или ври, но правдоподобно». Разумеется, она шутила, однако во всякой шутке есть доля истины.
По счастью, для сегодняшнего переводчика ситуация, когда он не понимает оригинал, практически невероятна: найти можно практически все. Мы вообще между собой считаем, что интернет придумали специально для нашего брата. Одна старая переводчица рассказывала мне, как пролистала в библиотеке годовую подшивку старых английских газет, ища, на какие политические обстоятельства намекает автор; теперь эту задачку можно было бы решить за десять минут. И еще в одном нам бесконечно легче, чем предшественникам: с падением железного занавеса и глобализацией дистанция между читателями из разных стран во много раз сократилась. Они смотрят одни и те же фильмы, едят в одних и тех же «Макдоналдсах», покупают одни и те же товары; название машины или марка одежды говорит им одно и то же. Переводчик, встретив в тексте чизбургер, уже не гадает, как с ним быть (заменить на какую-нибудь другую дешевую еду? дать сноску?), не бьется головой об стену, когда автор сравнивает героя с капитаном Кирком. Иногда, читая старые переводы, подмечаешь, как переводчик выкручивался там, где сегодня бы выкручиваться не пришлось. Особо рьяных поборников точности такое раздражает («У автора был «Сникерс», а в переводе – шоколадный батончик, ах, сколько же мы потеряли!»), но можно смотреть на это иначе – как на благородную патину времени. Рассказ шестидесятых годов двадцатого века и для англоязычного читателя винтажный, так что винтажный перевод ему порою больше к лицу, чем самый старательный новодел.
И ЭТО ЕЩЕ НЕ ВСЕ
Владимир Муравьев (тот, который «Мур» в «Кистямуре») говорил, что можно переводить со слова на слово, с языка на язык и с культуры на культуру. Если с первыми двумя пунктами все более или менее ясно, то третий выглядит довольно загадочно. Не знаю, что именно имел в виду Муравьев, но мне представляется так: как слово обретает смысл только в контексте фразы, абзаца, книги в целом, так и книга существует в контексте культуры. Она как-то связана со всем корпусом текстов на том языке, на котором написана, а вы, создавая переводной текст, берете слова и грамматические конструкции из родного языка, в котором они так же тесно связаны со всем корпусом уже написанного. И потому вы учитываете и те связи, и эти. Допустим, переводя литературную сказку, вы, сознательно или бессознательно, будете исходить из своих представлений о том, какой должна быть литературная сказка на русском. Это совсем не значит «а заменю-ка я всех рыцарей на богатырей, чтобы читателю было ближе». (Хотя так тоже делали, и получалось очень неплохо: «В чистом поле под ракитой богатырь лежит убитый» – ср. более поздний перевод О. Румера: «Вдали ты видишь ров? Лежит в нем рыцарь, только что убит». И ров на месте, и рыцарь, и рифма мужская, как в оригинале: "In behint yon auld fail dyke, I wot there lies a new slain knight», а у А.С. все равно лучше.). Речь о другом: чтобы авторские интонации верно зазвучали по-русски, вы должны отыскать в родном языке какую-то точку опоры, какую-то зацепку, про которую, возможно, даже не сможете объяснить, чем она вам помогла. Тут, правда, и промахнуться недолго, но что поделаешь, перевод вообще дело рискованное. И чем странней и неожиданней текст оригинала (а фантастика часто именно такая), тем труднее эту зацепку отыскать. Хотя…
«Криптономикон», когда я начинала его переводить, целиком состоял для меня из неразрешимых задач, и одним затруднением я даже поделилась с более опытными коллегами: как быть с тем, что он от начала до конца написан в настоящем времени. Нет, сказали мне, по-русски такое немыслимо, рассказ, да, а целый роман – нет, это просто невозможно будет читать, надо переделывать на прошлое.
И вот, начав читать про войну всё, что под руку попадется, я наткнулась на этот текст (как ни стыдно признаться, первый раз):
цитатаИз майоровой землянки вылезает Максимов. Прямыми, точно на параде, шагами подходит к нам. По этой походке его можно узнать за километр. Он явно не в духе. У Игоря, оказывается, расстегнуты гимнастерка и карман. У Гоглидзе не хватает одного кубика. Сколько раз нужно об этом напоминать!Спрашивает, кого не хватает. Нет двух комбатов и начальника связи – вызвали еще вчера в штадив.
Ничего больше не говорит, садится на край траншеи. Подтянутый, сухой, как всегда застегнутый на все пуговицы. Попыхивает трубкой с головой Мефистофеля. На нас не смотрит.
С его приходом все умолкают. Чтобы не казаться праздным – инстинктивное желание в присутствии начальника штаба выглядеть занятым, – копошатся в планшетках, что-то ищут в карманах.
Над горизонтом проплывает вторая партия немецких бомбардировщиков.
(В. Некрасов, «В окопах Сталинграда»)
Целая книга про войну – и вся в настоящем времени! Может быть, оттого что на войне только и есть короткий, проживаемый сейчас миг? Более того, этот текст производил на меня РОВНО ТО ЖЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ, что «Криптономикон» на английском! Не буду врать, что дальше все получилось само собой, но по крайней мере стало ясно, с какого боку к этому тексту подходить.
В этом смысле переводить «Анафем» было несравненно легче. Та классическая фантастика с простодушным мальчиком-технарем в роли рассказчика, в которую играет Стивенсон, – она же уже вся на русском есть! Ее перевели на русскую культуру до меня! Мне не нужно было изобретать велосипед, только отдельные детали для него. Скажем, искаженное слово «ученый», которое звучало бы похоже на «святой» и давало бы то же сокращение: savant, saunt (почти saint), st. в оригинале; просветитель, светитель (почти святитель), св. в переводе. Одно чистое удовольствие, и никаких мучений с поисками стиля… ну, почти никаких. Мне даже не пришлось перечитывать старые переводы Хайнлайна – я же на них выросла, они уже – часть моего русского языка.
НЕ ТОЛЬКО ИСКУССТВО ПОТЕРЬ
Перевод черпает из языка, на котором он создается, но сполна возвращает долг, вводя в родную культуру то, чего в ней раньше не было. Иногда новое рождается непосредственно в процессе перевода (возможно, именно это хотел сказать Гибсон загадочной фразой, которую я поставила эпиграфом). Попугай у Р.Л. Стивенсона не кричал "Пиастрррры!", он кричал “Pieces of eight!» (испанские монеты по восемь реалов, по словарю – «песо»; пиастры – итальянского название той же монеты). И кто знает, появилось бы без пиастров «Рррубидий! Рррубидий! Кррратер Ррричи!»?
Или вот еще: моя племянница зовет свой айфончик «моя прелесссть» и очень трогательно по-голлумски причитает, когда строгие родители временно его реквизируют. Теперь невозможно представить, как бы мы жили без этого слова. А ведь «моя прелесть» совсем не очевидный перевод для “my precious” (мое драгоценное). Можно с некоторой нескромной гордостью за переводческую профессию сказать, что тут нам повезло больше, чем читателям оригинала.
ЕСЛИ БЫ Я ПИСАЛА НЕ СТАТЬЮ, А МОНОГРАФИЮ,
я бы попробовала вспомнить все те фантастические книги, без которых русская литература была бы не полна. Воннегута/Райт-Ковалеву («Когда я был моложе – две жены тому назад, 250 тысяч сигарет тому назад, три тысячи литров спиртного тому назад... Пожмем друг другу пятки и будем всех любить…», Саймака/Гурову («Жуки сами падают в него с дивной избирательностью… Билл Шекспир, хороший малый, зря бумаги не марал, не давал проходу юбкам, громко песенки орал...», Экзюпери/Галь («Мы в ответе за тех, кого приручили» и так далее и так далее), Брэдбери/Шинкарь (Знаете, книги пахнут мускатным орехом или еще какими-то пряностями из далеких заморских стран. Ребенком я любил нюхать книги…»), Адамса/Баканова («…узнает, что у туриста есть с собой полотенце, то автоматически предполагает наличие зубной пасты, фляги, компаса, мотка бечевки, плаща, скафандра и т. д. и т. п.»), Шекли/Евдокимову («Кипятком ошпаренный, яйцекладущий сын замороженного пня! Дебил – пожиратель гравия!»)… да объема журнальной статьи не хватит даже на перечисление. И еще я попыталась бы наконец объяснить, что такое хороший перевод. Не так, как обычно объясняют, цитируя дурные переводы (корявые либо со смешными ошибками) и говоря «хороший – не такой»; вот и я в этой статье только и смогла сказать, что хороший художественный перевод – это не такой, как машинный или буквалистский. А как это можно объяснить, я не знаю.
Очень надеюсь, что кто-нибудь напишет эту книгу за меня.
цитировать
свернуть ветку
