И снова про кавычки у Пушкина – надеюсь, теперь уже точно в последний раз.
Коллега voproshatelniza по следам предыдущих записей изучила посмертное (в собрании сочинений 1838 г.) издание «Барышни-крестьянки» и пришла к выводу, что пунктуация в диалогах там даже более бессистемная, чем можно было бы подумать. Сформулированный мной ранее общий принцип – оформлять реплики разных персонажей разной пунктуацией – скорее сохраняется, чем нет. Частные же предположения – скажем, что в кавычки берется именно первая реплика диалога – скорее неверны, чем верны: бывает по-всякому. Кроме того, наблюдается множество сбоев. Как на микроуровне: отдельные знаки препинания отсутствуют там, где их естественно ожидать, или появляются в неожиданных местах; так и на макро: одинакового типа диалоги оформлены по-разному.
По большому счету чего-то подобного можно было ожидать, просто исходя из того обстоятельства, что в то время не существовало ни кодифицированных правил розенталевского масштаба, ни, толком, редакторов-корректоров как институции. Мы как бы заглянули на кухню, на которой еще только-только начинает вариться современный нам литературный русский язык вместе с грамматикой. Интересно, во многом поучительно, и при том – а чего ж мы, собственно, ждали?
Как обычно, на этом можно было бы и остановиться. Как обычно, остановиться не удалось. К концу своей первой «пушкинской» колонки я уже знал, что на сайте «Пушкинского дома», помимо собраний сочинений, есть и прижизненные издания. И теперь решил проверить одно зародившееся подозрение, а именно – что некоторые странные сбои в пунктуации посмертного издания вызваны тем, что издатель правил издание прижизненное, и получилось у него не совсем удачно.
Ну что ж – проверил.
Во-первых, в прижизненной («Повести Белкина» 1831 г.) «Барышне-крестьянке» обнаружился еще один способ оформления диалогов отдельными абзацами. Собственно, вот он:
Кавычки есть во всех репликах, просто половина снабжена при этом тире, а другая – нет! Иными словами, основной принцип оформления реплик разных персонажей по-разному уже присутствует, однако в отличие от посмертного (голые кавычки против голых тире) вариант оформления другой (голые кавычки против кавычек плюс тире). Пока просто интересно и не более того, однако одно важное наблюдение сделать можно уже сейчас – пунктуация в прижизненном и посмертном издании разная. К вопросу о правке: диалоги в начале посмертной «Барышни-крестьянки» сделаны в соответствии с «новой», т.е. посмертной, обсуждавшейся в первой колонке традицией, а вот в конце там вообще адская смесь «новой» со «старой» — все реплики с тире, но каждая вторая еще и с кавычками:
Во-вторых, править прижизненное издание пожалуй что следовало, там есть свои заскоки. Вот, например, диалог, в котором поменялись местами открывающие и закрывающие кавычки. Вряд ли намеренно, скорее ошибка вычитки или набора, но уверенности нет. Я выделил цветом единственную пару кавычек в диалоге, где они стоят «по-нашему», и до, и, главное, после – все наоборот. Быть может, в том, что делал наборщик, все же была какая-то логика – дело в том, что чуть раньше есть еще один длинный абзац с диалогом, и там с кавычками ровно та же ерунда: все они, кроме двух в серединке, наоборот. Однако от меня эта гипотетическая логика ускользнула.
Теперь – третье и главное. Внимательный и терпеливый читатель уже заметил, что в предыдущем примере у нас диалог внутри абзаца, и что реплики обоих персонажей там в кавычках, пусть и криво на наш взгляд расставленных. Это противоречит сделанному в первой колонке на основе посмертного издания выводу, что внутри абзаца в пушкинские времена также чередовались тире и кавычки. Однако совпадает со сделанным в постскриптуме к первой колонке наблюдению из прижизненного «Выстрела» – внутри абзаца там тоже использовались только кавычки.
К сожалению, и об этом я тоже упоминал в первой колонке, на прижизненные-то издания я набрел и не сразу. И даже успел снисходительно пожурить Розенталя – за то, что он иллюстрирует современное нам правило цитатой из «Онегина», при том, что в оригинальном-то «Онегине» правило совсем другое. Мало того, объявил эту свою находку одной из вишенок колонки. Ну вот, настала пора наконец взглянуть и на истинно оригинального «Онегина». Издание 1833 г.:
Издание 1837 г.:
В обоих изданиях более или менее современная нам пунктуация (не на сто процентов, скажем, точка теперь ставится снаружи кавычек, а не внутри, но все же)! Именно ее кодифицирует и иллюстрирует примером из «Онегина» Розенталь. И эту-то пунктуацию посмертное собрание сочинений меняет на другую. Причем, что самое обидное, следы этих изменений в нем остались. Вот какую картинку я показал в прошлый раз:
Обратите внимание на выделенную кавычку – а ведь я ее там видел! И без особых мыслей списал на типографский брак — вместо того, чтобы заподозрить в ней следы чистки предыдущих изданий и отправиться на поиски этих самых изданий. Ну что ж, сам виноват, теперь прошу прощения у Розенталя. Зря я на него так.
Впрочем, подсластить пилюлю (в соотношении ложка меда к бочке дегтя, разумеется) все-таки удалось. Один из уроков предыдущего ляпсуса – взялся копать, копай до конца. Немедленно последовав этому принципу, все-таки нахожу первоиздание «осьмой главы» 1832 г., еще отдельной тетрадкой. А там:
Ну то есть в самой первой («первее» разве что рукопись, только где ее найти, я так и не понял) редакции «Онегина» пунктуация в интересующем нас фрагменте все же совпадает с посмертным изданием! Но отличается от других прижизненных.
Выводы же из всего этого будут примерно такие:
— Можно долго и с увлечением сравнивать пунктуацию в различных изданиях Пушкина первой половины 19-го века. Наверняка в них найдется еще много интересного – в плане как любопытных фактов и тенденций, так и комичных ошибок. И я даже сам вижу кое-какие занятные тонкости, о которых, однако, ничего не хочу говорить. Поскольку сдается, что я уже выбрался далеко за пределы своей аматёрской компетенции, и что лучше предоставить эту возможность специалистам. (Возможно, специалистам это совершенно не нужно, возможно, тема давно изучена вдоль и поперек, речь лишь о том, что я теперь хорошо понял, по какой зыбкой трясине ступаю. Надо вытягивать коготок, пока не увяз.)
— Возвращаясь к теме тире у Пушкина – как ни удивительно, в некотором смысле их было даже больше, чем я предполагал поначалу, конец посмертной «Барышни-крестьянки», где каждая реплика поабзацного диалога начинается с тире, тому свидетельство.
— Надо еще раз подчеркнуть – в то время все только начиналось, мы видим пробы и ошибки, пунктуация «Онегина», сбегавшая туда-сюда-обратно в какие-то шесть лет, тому свидетельство. Грамматики Греча 1834 и 1852 г. (тут опять спасибо voproshatelniza) вопросы пунктуации при диалогах и прямой речи покрывают, мягко выражаясь, не полностью, и при этом не сказать чтобы последовательно. (На примере нынешних изданий «Крестьянских детей» мы видим, что и сейчас-то, в сущности, возможны варианты.)
— Ну и наконец (я снова следую мыслью за voproshatelniza) имеет смысл осознать одну вещь – в споре о том, какой должна быть пунктуация в изданиях современной нам литературы, ссылки на пунктуацию девятнадцатого века имеют примерно такой же практический смысл, как на пунктуацию века эдак пятнадцатого. Т.е. почти никакого. Назначение пунктуации – помогать читателю, а не мешать, помогает же ему в первую очередь пунктуация, уже знакомая из современного ему контекста. (Тут начинают лезть в голову разные странные соображения наподобие пунктуации «в стихах Пьера Менара» и в современной поэзии вообще, но я их решительно отметаю – хотя бы потому, что мы все-таки в первую очередь о прозе.)
Вместо заключения – список погрешностей, приведенный в конце прижизненных «Повестей Белкина». Не знаю, как вам, но на мой взгляд он очень трогательный и вполне примиряет (меня, во всяком случае) с некоторыми странностями тогдашнего книгоиздания...
