Любой случайный путник, который ставит поэзию выше всего на свете, приходит в восторг от увиденного, хотя ничуть не подозревает о нелепости тех постулатов, которые большинство путешественников посеяли в его голове. В свою очередь, он использует эти постулаты для описания чуждой его пониманию цивилизации с абсолютно ложной точки зрения.
Какова современная семейная жизнь основной массы людей на Востоке? Каковы их ценности? Какое место эти ценности занимают в жизни людей Востока? Каковы их изобретения? Что они производят? Вы можете со всей тщательностью обыскать все те страны, которые называются Египтом, Турцией, Аравией, Персией, и, насколько мне известно, не найти в них ничего, кроме людей, впавших в самое что ни на есть детство или прибывающих в последней степени дряхлости. Вам не посчастливится найти даже зародыша или воспоминаний о блистательных временах, а также намека на социальные и философские идеи, которые формируют сознание человека и отличают его от животного.
Безусловно, вечно голубое небо Востока, его цветы, запахи и великолепная флора вызывают поэтические мотивы, но даже самым очаровательным моментам не удается скрыть уродливые моральные раны этих стран...
Мы беспрепятственно проходили среди сборища людей, которых я только что описал и среди которых Амуду явно имел много друзей. Словно в подтверждение этому со всех сторон раздавались возгласы:
— Эй, Амуду! Разве ты не был в этом году в Мекке?
— Амуду теперь предпочитает рупии белых людей.
— Какой у тебя красивый меч, Амуду!
— Что же ты не отвечаешь?!
— Разве вы не видите, что он уже стал капитаном?
Слушая эти возгласы и комментарии наш гид широко улыбался, раздавая приветствия направо и налево.
В конце площади был своего рода караван-сарай, в котором парсы Бомбея, привлеченные погоней за прибылью, собирали немалые суммы с малочисленных посетителей за кружку эля и пару печений. Мы решили зайти туда и немного передохнуть.
Едва мы обосновались под скромной верандой заведения, как нас атаковали желающие предложить нам различные товары и услуги. Один из них предложил отвезти нас в арабское кафе и попробовать ликер из Мока. Другой хотел проводить нас к цистернам (ЗДЕСЬ — КАМЕННЫЕ РЕЗЕРВУАРЫ-ХРАНИЛИЩА ДЛЯ СБОРА ДОЖДЕВОЙ ВОДЫ). Третий предложил нам воспользоваться гостеприимством своих соплеменников. Среди всей этой толпы, состоящей по большей частью из кочевников, узнаваемых по смуглому цвету лица, примитивному халату, подпоясанному поводьями лошади, и головам обернутым тюрбанами из верблюжьего волоса нам с некоторым трудом удалось различить нескольких торговцев, которые выделялись своими страусиными перьями на головах и разными другими мелочами, выдающими в них истинных сынов израилевых. Для подтверждения своих предположений я решил спросить у Амуду их национальность.
— Да, это евреи, — ответил наш проводник. — Не связывайтесь с этими людьми, сагиб, они продадут всю свою семью за пригоршню звонких монет. Эй, вы, — обратился он к окружающим нас арабам, — уберите отсюда этих собак.
И прежде чем мы смогли хоть как-то возразить, дюжина торговцев набросилась на этих несчастных и прогнала их с площади к всеобщей радости окружающих.
Положение евреев в Аравии более печально, чем у белых людей в средние века. Во всей стране нет шейха, даже самого имама Маската, который посмеет преследовать убийцу этих неприкасаемых. Израильтяне буквально поставлены вне закона. Все их терпение, упрямство и изворотливость направлены на стремление выжить в стране, где в глазах закона лучше убить десяток евреев, чем украсть одну овцу.
Ночь уже опустилась на город, и обстановка вокруг нас была более чем необычная. Мы сидели между двумя колоннами веранды под мутным светом, идущим от большой красной лампы, смазанной овечьим жиром, а вокруг нас была крайне пестрая толпа.
После приготовления факелов для предстоящего визита в цистерны, Амуду спросил нас, сколько проводников мы хотели бы взять с собой.
Этот вопрос не вызвал у нас удивления, так как я уже убедился в том, что Амуду, родившийся в Адене и поэтому никого не интересовавший, знал о том, как следует себя вести в тех местах, которые мы хотели посетить.
На тот момент нас окружало около ста человек, чьи лица были менее чем обнадеживающими.
Амуду не стал дожидаться ответа и, уже не заботясь о наших домыслах, принял решение сам, оплатив услуги всех этих гидов аж до следующего утра.
— Сейчас самое идеальное время, чтобы сделать это, — сказал он. — Я выбрал тех, кто шумит больше всех, наиболее яростных и опасных. Теперь вам нечего их бояться. С этого момента для них дело чести не допустить, чтобы с вами что-то случилось. Теперь они ваши проводники — те, кто мгновение назад с радостью ограбил бы вас до нитки, а с этого момента будут защищать до последнего вздоха.
Мы отправились в путь в сопровождении наших телохранителей. Вся толпа горланила, а дети вокруг танцевали, как бы направляя нас в нужную сторону. Наш гид находился во главе процессии, держа в руках большой корабельный фонарь.
На повороте в переулок нас привлекли шумные звуки арабских конгов — своеобразных барабанов, сделанных из бутылочной тыквы и кожи верблюда — идущие от караван-сарая, освещенного несколькими чадящими лампами. Там мы увидели многочисленную компанию почти голых чернокожих людей обоих полов, издающих дикие гортанные вопли и извивающихся в странных танцах, полных подпрыгиваний и извивания. Подобные танцы постоянно происходят всюду во время праздничных дней.
В Адене проходил какой-то значительный праздник, поэтому, по словам Амуду, арака уже текла рекой.
Со всех смежных улиц слышались шум и гам.
Мы поняли, что в момент, когда местное население, возбужденное танцами, жарой и алкогольными напитками, наша защита явилась очень осмотрительным и необходимым орудием в наших руках, вызывая к нам почтение, которое было бы крайне необходимо при серьезном конфликте и явилось бы важной поддержкой в столкновении со столь многочисленным и крайне жестоким населением.
Будучи заинтересованными необычным зрелищем, мы без колебаний зашли на территорию, предназначенную для толпы, внимательно следящей за движениями и криками танцоров.
В тот же момент, словно по мановению волшебной палочки, инструменты прекратили издавать свои надрывные мелодии, чернокожие остановились, публика закричала, а жесты окружающих выглядели так, словно они обвиняли нас в том, что мы пришли помешать их празднику... Несколько минут мы пребывали в состоянии неподдельного ужаса, но, к счастью, все вопросы разрешились крайне быстро.
Усевшись на скамейке рядом, Амуду обратился к своим соотечественникам с речью и объяснил им, что мы крайне восхищены их мужеством, красотой их лиц и совершенством танцев... что мы пришли нанести небольшой дружеский визит и что мы несомненно щедро отблагодарим их за гостеприимство. В конце своей речи он сообщил, что все желающие могут отведать кофе за наш счет.
При этих последних словах со всех сторон к нам возникло особое расположение, а наши гиды, растолкав окружающих, торжественно подвели нас к скамейке, которую по такому случаю хозяин заведения накрыл куском красного ситца.
Вскоре вокруг распространился сильнейший запах кофе, и инфернальная музыка и танцы начинались снова. Кроме нас все пили, что особенно чувствовалось, когда почти беспомощные окружающие поднесли своим гостям в нашем лице небольшую медную бочку полную пахучей жидкости вместе с кружками из того же самого металла.
Мои спутники решили попробовать напиток, и, как я и предполагал, моментально выплюнули еще больше, чем отпили.
— Ужас! — воскликнул один из них. — Что это за жуткая угольная пыль!
— Это мокко, — ответил я с улыбкой на лице.
— Это мокко? Не может быть! Вы изволите шутить.
— Нет, в Адене не может быть никакого другого кофе. Ведь город Мока находится очень близко отсюда.
— Каким же тогда образом эти дикари смогли сделать сей напиток столь противным?
— Все объясняется очень просто. На Востоке сахар встречается крайне редко, особенно если в вашем кармане не завалялось лишних денег. Поэтому местные жители пьют кофе без всякого сахара.
— Но откуда такая вязкость?
— Выслушайте меня внимательно. У этих людей нет ни мельниц, ни качественного оборудования для изготовления порошка, варки и фильтрации кофе, поэтому они растирают зерно мока между двумя камнями или толкут его в ступке, а затем просто бросают полученную смесь в кипящую воду.
— Как! Разве это и есть тот самый знаменитый способ приготовления восточного кофе, который так прославляют Дюма, Готье и другие писатели?
— Именно! Эти джентльмены даже утверждают, что не могут пить его ни в каком другом виде...
— То есть вы полагаете, что у себя дома они пьют эту самую гремучую смесь?
— Конечно нет! Я даже убежден, что эти великие ценители восточной экзотики выставили бы своего повара за дверь в ту самую секунду, когда бы тот вздумал приготовить этот напиток в классическом стиле.
Поверьте мне на слово, что у восточных людей принято пить кофе примитивного способа приготовления и без сахара точно также, как наши бедняки едят черный хлеб вместо пшеничного. Я много лет жил в восточных странах и нередко наблюдал, что, где бы ни останавливался, повсюду мои слуги постоянно использовали мою посуду и воровали немного сахара для своего кофе. Недалеко от Аравии, в Индии, где сахарный тростник используется для производства дешевого коричневого сахара для бедняков, самый последний кули (БАТРАКИ, КОТ. ЕВРОПЕЙЦЫ ПЕРЕВОЗИЛИ ИЗ АЗИИ В АМЕРИКУ ИЛИ АФРИКУ В 18 — НАЧАЛЕ 20 ВВ.) даже не посмотрит на подобную грязь, за которую кочевники, караванщики и торговцы платят больше, чем за вино.
Вот почему в Египте, на побережье Аравии и на всем остальном Востоке кофе замечателен только в том случае, если он приготовлен в европейском стиле.
Благодаря нашей неслыханной щедрости и уважению к их обычаям, эти чернокожие, которые изначально показались нам такими жуткими, были в течение тех двух часов, что мы провели среди них, самыми нежнейшими из людей, которых вообще только можно себе представить. Когда мы должны были выдать им сумму от наших щедрот, то счет, который Амуду представил нам от их лица, составил всего восемь рупий, то есть двадцать франков. За эту незначительную сумму мы угостили их всех... и нет никаких сомнений, что эта плата была еще и завышена, как для любого иностранца.
Когда мы собрались продолжить наше странствие, араб, подпоясанный красным поясом, являющийся отличительным знаком полиции почти во всех английских колониях, подошел к нам и уведомил, что после восьми часов по городу запрещено передвигаться с оружием, поэтому нам пришлось отправиться в персидскую гостиницу.
Толпа приветствовала эти слова громким презрительным смехом, и на бедолагу констебля со всех сторон моментально обрушился град издевательств.
Мы поняли, что этот символ власти, поставленный англичанами в Адене и являющийся жупелом их безраздельного господства в регионе, совершенно не воспринимается населением серьезно.
Мы выдали бедному служителю монету, которую он схватил с жадностью собаки, вгрызающейся в брошенную ей кость, и, в качестве доказательства своей признательности, тот схватил свой фонарь и вознамерился присоединиться к нам в качестве очередного проводника. Мы с удовольствием приняли его услуги, обрадовавшись тому, что на нашем попечении оказался представитель английской власти.
Не странно ли то, что бедный служитель закона, имеющий оклад в горстку пенни, служит в Адене штатным констеблем?... Но пройдет лет пятнадцать-двадцать — и для новых поколений он уже будет авторитетом... Именно таким вот способом англичане без военных походов, без тысяч ежегодно погибающих солдат постепенно подчиняют своей власти самые свирепые народы.
Мы шли по направлению к цистернам, когда внезапно процессия резко остановилась, а Амуду, спрятавшись за нами, быстро произнес:
— Вот он, мулла!
Мы увидели, как в нам приближается весьма почтенного вида старик, который положил ладонь на лоб, поприветствовав нас таким образом в соответствии с восточным этикетом, и пригласил нас к столу, который был накрыт специально для нашего визита в его доме.
Внешне мулла был высоким и крепким человеком, который, несмотря на свои седые волосы, выглядел так, словно был в полном расцвете сил. Для того, чтобы выказывать нам столь уважительные знаки внимания, он без сомнения должен был иметь значительное влияние на положение дел в стране. Англичане щедро платят за его услуги, используя его в собственных целях, хотя и не признавая это открыто. Я был рядом с ним в Адене и без тени сомнения утверждаю, что считаю совершенно справедливым заявление, что он был недалеко от места преступления в день убийства нашего несчастного консула Ламбера.
Одиозная политика, проводимая этой нацией торгашей в Индии и на Востоке, мало известна в Европе.
Поскольку Англия владычествует над обширными территориями Индостана, она действует осторожно, предусмотрительно и настойчиво, что внешне почти незаметно, однако проводится с целью предотвратить какое-либо вмешательство в свои дела Европы, а особенно Франции, направленное на то, чтобы обосноваться в любой точке побережья, которое находится у Красного моря и Индийского океана.
Ничто не ускользает от пристального английского взора. Как только французский военный корабль приходит в любой порт в той или иной точке из указанных нами выше мест, то сразу после его отплытия в том же самом месте оказывается английский корабль, который начинает проводить свои шпионские действия под предлогом гидрографических исследований. Адмиралтейство должно быть осведомлено обо всем, зачем французы побывали в этих местах. Более того, в Лондон отправляется отчет, описывающий природу подарков, которые были сделаны шейхам, имамам и другим мелким правителям на берегах Аравии или Африки.
Англия не остановится ни перед чем, чтобы обеспечить безраздельное господство своего флага. Может быть парламент и осуждал действия Варрена Гастингса, но я не верю в подобную искренность. Ведь вне зависимости от используемых им средств, он никогда не возвращал обратно и никогда не сдавал территории, приобретенные в результате вероломных действий, на которые он сам же и толкал свои жертвы.
Крайне необходимо, чтобы большая масса английской нации, не обладающая свободными материальными средствами, вне независимости от каких-либо политических веяний имела обширное пространство для коммерческих действий... Именно на таких условиях Англия сохраняет — без особого расточительства — привилегии своей аристократии. И именно поэтому лорды Адмиралтейства проявляют такую заботу о том, чтобы сохранить морское превосходство Англии, которое обеспечивает ее коммерческое процветание...
Случай или, как говорили древние, неумолимый фатум (РОК, СУДЬБА), в последнее время отлично послужил английским интересам... Царь Радама с Мадагаскара игнорировал подарки и дружбу королевы, стремясь наладить дружбу с Францией... Его министры были французами... Он попросил офицеров нашей армии помочь ему... Но ему так и не удалось начать реформы, так как он погиб в ходе дворцовой революции... и это несмотря на все усилия английского миссионера Эллиса спасти его. А Ламбер, убитый на берегу Красного моря?
Ламбер, офицер морской пехоты и французский консул в Адене, стремился получить этот пост. Как и все его соотечественники, которые путешествовали по этой части мира, он с горечью созерцал то пренебрежение, с которым наша страна забывается в тех государствах, где когда-то развивался наш флаг, и то безразличие, с которым мы закрываем глаза на действия своих соперников-англичан.
Возмущенный той хитрой и лживой политикой, представляющей Францию как людей третьего сорта в лице восточных народов, Ламбер вознамерился сопротивляться такой беспринципной политике и создать на побережье Аравии невдалеке от Адена французскую факторию, которая могла бы стать центром снабжения наших кораблей всем необходимым в этих водах.
Чтобы достичь своих целей, консул совершал частые поездки к местным племенам. Он установил дружеские отношения с шейхами, используя свое положение для того, чтобы убедить последних, что в их же интересах прекратить посягательства Англии, и в том, что нет лучшего способа прийти к этому результату, чем разрешить Франции аренду значительной части той земли, что с одной стороны подходит к Красному морю, а с другой — к Аравийскому морю ниже Адена, так что сам город станет чем-то вроде будущего вложения во французскую территориальную зону.
Однако эта идея быстро растворилась в воздухе. Арабское недоверие в отношении иностранцев, которое, насколько мне известно, является наиболее стойким в мире, было полностью устранено благодаря усилиям нашего умного консула. Но вот однажды, не имея возможности даже вообразить себе подобное событие, Ламбер возвращался с морской прогулки и был убит в собственной лодке в нескольких ярдах от берега Аравийского полуострова, чуть выше Адена, несколькими фанатичными кочевниками, карманы которых были доверху набиты золотом.
Боль командующего английским фортом Адена, с которым Ламбер водил близкую дружбу, можно сравнить разве только с болью, которую испытывал миссионер Эллис, который до сих пор еще не пришел в себя от потери своего другого друга, Радамы. Он подал своему правительству прошение об отставке, чтобы вымолить у Бога прощение, как он сам высказался, «за подлое преступление, совершенное арабскими фанатиками, бесцельное по своей сути, не имеющее никаких мотивов за исключением удовлетворения своих диких инстинктов и т.д.»
От Англии требовалось наказать виновных, но вскоре оттуда последовал ответ, что с юридической точки зрения было сделано все возможное ибо убийство было совершено в нескольких футах от границ территории, на которой распространяется ее владычество, и что сделать что-то большее не представляется возможным. Было еще добавлено, что если Франция настаивает на активных действиях, то может поступать как считает нужным и покарать виновных, если у нее есть на то достаточные основания...
Данный комментарий был воспринят положительно, ведь тогда между странами были более-менее дружеские отношения... И вот к берегу пристал французский фрегат. С помощью наших прекрасных союзников было проведено почти пятнадцать арестов. Однако эти действия не дали никакого результата. Невозможно же было призвать к ответу торговца финиками и погонщика верблюдов. Что касается начальников или тех, кто мог быть хоть как-то ответственен за произошедшее, то они были под покровительством главы государства и были сделаны недвусмысленные намеки на то, чтобы не заниматься их преследованием. До сих пор окружающие продолжают смеяться над французским министерством иностранных дел и колониальным правительством, которые выставляют нас в свет как нацию, которую проще простого оставить в дураках в колониальных вопросах...
Хотя! Не будем обвинять во всем МИД Франции, который якобы не разобрался в вопросе... ведь у нас никогда не было консула в Адене, а тот, что есть, является всего лишь агентом компании «Messageries Maritimes» (ФРАНЦУЗСКАЯ ТОРГОВАЯ КОМПАНИЯ, ОБРАЗОВАННАЯ В 1851 Г. И ДЕЙСТВОВАВШАЯ НА ТЕРРИТОРИИ БЛИЖНЕГО И ДАЛЬНЕГО ВОСТОКА) и действует как консульский представитель... Более того, ему прямо запрещено касаться каких бы то ни было вопросов политического оттенка.
Прошу прощения, что мы столь далеко ушли от темы, однако я полагаю, что некоторые подробности этого таинственного преступления с политическими мотивами представляют определенный интерес для читателя.
Что же стоит сказать в заключении рассказа об этом событии? Со своей стороны я очень хорошо знаком с нашим главным военно-морским офицером, с которым беседовал несколько месяцев назад и который при обсуждении этого дела, будучи одним из судей на процессе, сказал мне буквально следующее:
— Во время допроса предполагаемых преступников мы словно чувствовали за ними чью-то невидимую руку... и мы были предельно возмущены собственным бессилием ибо у нас был формальный приказ воздерживаться от каких-либо детальных разбирательств по столь деликатному делу...
Принимая приглашение муллы, я предполагал, что будет несложно получить от него какую-либо информацию по этому делу. Меня не интересовала та мистическая роль, которую он играл в этом деле, а скорее публичные факты, сопровождавшие сие преступление. Однако мои надежды было полностью разрушены, так как мулла оказался совершенно непроницаем в этом вопросе и ограничился лишь тем, что предложил нам сладости, состоящие из фиников, инжира и бананов, а также горный мед с Эль-Хиджаза (НАЗВАНИЕ ГОРНОГО ХРЕБТА НА ОДНОИМЕННОЙ ТЕРРИТОРИИ), к слову самый вкусный, который мне вообще доводилось пробовать. После нескольких чаш этого прекрасного напитка мулла вызвался сопровождать нас в поездке к цистернам.
В этой песчаной стране, где никогда не росла трава, нехватка воды под пылающим небом является величайшим из лишений. Несчастным арабам приходится утолять жажду где придется, а бывает и так, что по два-три года на горизонте не появляется ни единого облачка.
Ничто не может сравниться со страданиям этих мучеников, вынужденных доставлять драгоценную жидкость верблюжьими караванами более чем за десять лиг вглубь страны.
Стоит увидеть своими глазами, как люди с нетерпением ждут сезона муссонов, которые кладут конец всем этим напастям. Повсюду по этому поводу совершаются публичные молитвы, соблюдаются посты и совершаются паломничества.
Сколь же велико то запустение, которое возникает до тех пор, пока этот столь желанный муссон не принесет с собой благотворные бури, дарующие жизнь всему живому! После того как он проходит все надежды тускнеют до следующего года. Часть жителей мигрирует — кто на более благоприятные для жизни территории, кто на африканский континент. Но есть и те, кто предпочитает безмолвно умирать с тем самым мусульманским фанатизмом, который никогда не противится коварной судьбе.
Однако в один прекрасный день солнце становится более красным, чем обычно, его лучи становятся наиболее проникающими, и весь песок вокруг словно горит и мерцает. Сначала ветер порывами прилетает с юга, с неравными интервалами прилетает пылающая пыль, а море ревет и бушует. Таким способом ураган заявляет о себе. Через несколько часов небо полностью чернеет. Наэлетризованные облака копят в себе молнии... а затем наступает развязка. Морские волны обрушиваются на берег, ветер ревет, поднимает потоки пыли и песка. Видимость полностью отсутствует, дождь потоками льет на землю. Хотя что я говорю? Это уже не дождь, это словно речные волны, огромный водопад, который заливает все вокруг. Через несколько минут короткой передышки и мнимого спокойствия все начинается снова — и так продолжается две недели, а иногда и месяц с одинаковой интенсивностью. Пески арабского побережья поглощают столько воды, сколько может вместить в себя несколько озер. Затем также неожиданно все прекращается. Накануне вечером вы ложились спать под проливным дождем и черным небом, а на следующий день проснулись под ярким солнцем и безоблачной небесной синевой...
И вот уже сердце ваше полно радости, ибо цистерны наполнены до краев, а держать в себе воду они способны аж в течение трех лет...
Эти цистерны — настоящий шедевр, создание которых требует огромных усилий. Построенные из кирпича, щебня и цемента, окруженные со всех сторон песками и движущейся почвой, они обладают такой прочностью, что вне зависимости от своей постройки на заре мусульманского владычества они совершенно не пострадали от своего многолетнего возраста и по-видимому способны простоять еще немалое количество лет.
После посещения цистерн, мулла простился с нами. Уже была глубокая ночь, а он хотел отдохнуть хотя бы несколько часов до восхода солнца, что не должно останавливать истинного сына Пророка от раннего пробуждения (МАСУЛЬМАНСКИЙ ОБЫЧАЙ УТРЕННЕЙ МОЛИТВЫ НА ВОСХОДЕ СОЛНЦА). После традиционного прощания мы отправились в гостиницу «Парсис», где уже были готовы постели для отдыха.
Однако нам не суждено было поспать той ночью, потому что мы едва успели сделать несколько шагов, как Амуду, подойдя ко мне, тихо произнес:
— Не советую вам, сагиб, покидать город, не посетив танцовщиц!
Я понял, что он имел в виду жриц культа Китиры (КИТИРА ИЛИ КИФЕРЫ — ОСТРОВ В ЭГЕЙСКОМ МОРЕ, ГЛАВНЫЙ КУЛЬТОВЫЙ ЦЕНТР ГРЕЧЕСКОЙ БОГИНИ ЛЮБВИ АФРОДИТЫ). Я сообщил об этом своим попутчикам, которые будучи также прельщенные любопытством приняли предложение нашего гида. Не было никаких сомнений, что в этом путешествии мы познакомимся с любопытными нравами местного населения...
Сопровождаемые Амуду, мы оказались у входа в дом с белыми стенами и очень узкой плоской крышей как и у всех местных домов. Однако здесь имелось то, чего не было у других строений, а именно несколько маленьких окон. Данный знак на Востоке означает наличие в доме женщины, не подвластной хозяину и будучи свободной.
Дверь открылась словно по волшебству, и мы сразу увидели, что здесь нас уже ждут. Взгляд, который был в наших глазах при входе в этот дом, выражал полное очарование окружающей обстановкой.
Мы оказались в большой квадратной комнате на первом этаже, по стенам которой с каждой стороны были установлены очень низкие, но широкие арабские диваны. На полу лежал безупречно сделанный коврик из бамбука, а во всех четырех углах комнаты горели те маленькие подвесные шары с душистой угольной пылью внутри, которые обычно называют лампами сераглио.
Освещение было очень тусклым, что нисколько не удивило меня. В тех странах, где лунные ночи ярче наших зимних дней в Европе, последнее, о чем мы думаем, это наличие лампы, детали, которая для многих является предметом роскоши. В центре помещения сидели на корточках около десяти совершенно черных женщин, держа на коленях различные местные музыкальные инструменты, среди которых я различил там-там, тебуни и гитару, если так вообще можно назвать округлый кусок дерева с выбитой сердцевиной, на который натянуты три металлические струны.
При нашем появлении все женщины как по команде встали и по знаку старого араба, который видимо был их хозяином, сделали шаг вперед и поклонились нам.
На каждой из девушек был кусок индийского шелка синего, розового, белого или желтого цвета, который охватывал их бедра, поднимался выше чтобы скрыть грудь и был прикреплен сзади к поясу.
Признаюсь, что это было восхитительное зрелище. А ведь мы ожидали обнаружить здесь нескольких падших женщин, совершенно опустившихся от частого предания пороку и злоупотребления алкоголем. Я же со своей стороны полагал, что собираюсь своими глазами узреть одну из тайн жуткой и отвратительной жизни низших классов Востока, о которой мы, европейцы, не имеем никакого представления. Зайдя в это место с некоторым отвращением и нехорошим предчувствием в душе, мы внезапно оказались перед самым прекрасным цветком арабской и африканской красоты на обоих побережьях.
Самой молодой девушке было около четырнадцати лет, а самой старшей не более шестнадцати-семнадцати. Несмотря на то, что кожа их была черная и блестящая как у водяных струй, в них совершенно отсутствовали типично негритянские черты. Их волосы были длинными и шелковистыми, носы прямые и узкие, рты маленькие, губы тонкие и розовые как кораллы, а глаза с длинными широко расщепленными ресницами были такими прекрасными, что ни одна женщина с подобными глазами не могла быть уродиной. Их руки и ноги были небольшими и утонченными. В целом их тела были настолько восхитительными, что были способны заставить самую прекрасную из античных статуй побледнеть от ревности.
В этом описании нет никаких преувеличений. Чрезмерная активность европейской жизни заставила нас потерять чистоту формы. Бедность, работа, временные рамки, корсеты, мода и малокровие заставили наших женщин потерять силу и значимость в сочетании с изяществом и деликатностью форм — качествами столь распространенными на Востоке, где тело женщины свободно и без лишнего напряжения развивается в соответствии с законами природы, и, я могу сказать это с полной уверенностью, в этих стран крайне небольшое количество женщин от тринадцати до двадцати и даже двадцати пяти лет не являются идеальными моделями пластической красоты.
Мы быстро уселись или скорее прилегли на расположенные у стан помещения диваны. Наше ночное путешествие было столь активным, что усталость начала брать свое. И тут по знаку хозяина начался танец. Уверяю вас, что в мире не может быть ничего более необычного и одновременно столь страстного.
Это был уже не простой танец Алемы из Каира, но далеко еще не танец баядерок в Индии. Нас было шестеро — и шесть женщин отделились от остальных. Они встали по одной напротив каждого из нас и изящно вытянули руки над головой... это был знак приветствия.
По следующему знаку их хозяина четыре музыканта, сидящие на корточках посреди комнаты, начали медленно играть на своих инструментах, словно воспроизводя продолжительный и ритмичный шепот необычного происхождения очень похожий на наши тремоло в оркестре, но в более резком стиле.
Ничто не могло быть более завораживающим, чем эти низкие быстрые мелодии, льющиеся из различных инструментов словно поток таинственных и причудливых звуков. Временами эти звуки были очень слабыми, хотя и достаточно отчетливыми, что очень напоминало ритмичную игру нескольких скрипок, чьи большие струны были едва потревожены смычком. В последующие как минимум пять минут молодая девушка, которая стояла напротив меня, оставалась застывшей в поклоне и неподвижной как статуя, одновременно глядя вперед большими черными глазами, не выражающими никаких признаков жизни. Ни одни мускул не дрогнул на ее теле.
Я посмотрел на своих товарищей ... все шесть женщин были в такой же позе, то есть совершенно неподвижны. Мы были буквально очарованы этим зрелищем.
Представьте себе ожившую античную статую в возрасте пятнадцати лет с обнаженной колыхающейся грудью, гладкими как черный мрамор плечами, хорошо развитыми бедрами, изящной талией, не искривленной издержками цивилизации и не деформированной корсетом. Представьте, что это идеальное как скульптура тело едва прикрыто розовой шелковой марлей... стоит перед вами с живым, волнующим, возбуждающим ротиком и полуоткрытыми глазами, полными огня... и все же оно неподвижно как статуя.
В этот момент музыканты начали неистовую игру на своих инструментах. Она не была ритмичной, но постепенно ее темп становился все более частым и быстрым и заставил нас затаить дыхание.
Я чувствовал себя полностью очарованным, мои мысли в голове поплыли... и я уже хотел встать, чтобы сбросить с себя этот морок очарования... когда неожиданно моя танцовщица внезапным движением словно бросилась назад, а затем ее прекрасное тело бесцеремонно наклонилось и упало на ногу, словно она присела на колени. Ее глаза поднялись к небу, ее руки слегка изогнулись и поднялись над головой. Несколько минут, казалось, она молила о той благодати, которая никогда не была ей дарована... Ее пять других спутниц были в той же позе. Это было настолько потрясающе, что даже балет с его точностью не шел ни в какое сравнение с происходящим...
Я посмотрел на танцовщицу. Она медленно подошла ко мне, распустив длинные волосы, которые словно струи воды заливали ее плечи. Она бросилась к моим ногам со страстью обезвоженного путника в пустыне и стала словно молить меня о помощи, принимая при этом самые томящие и сладострастные позы.
Я начал понимать пантомиму.
Ощущая силу своих прелестей, она стремилась захватить власть надо мной своими жестами и взглядом. Затем она стала нежной и покорной. После упоения властью она начала умолялять. Она пробовала требовать, но признала свое поражение и заплакала. Не имея возможности стать хозяином положения, она стала рабом, снова стала женщиной и попыталась снова соблазнить меня своим телом и красотой.
Как же хорошо Создатель знал человеческое сердце, когда создавал восточных людей, ибо только они смогли до конца прочувствовать сладострастие и выразить через него свои чувства!
В их жизни нет театра. Вся их реальность проходит за толстыми белыми стенами домов. Они создали танцоров для себя, а не для окружающих.
Они упиваются возбуждением и запахами. Им нужна женщина, которая танцует только для них, которая пробуждает их безмятежное воображение, трясет своим телом, горячит кровь и щекочет нервы, тем самым погружая их в бесконечные сны ...
Что только ни пытаются делать балерины из Оперы (ЗНАМЕНИТЫЙ ПАРИЖСКИЙ ТЕАТР) с их пируэтами и гимнастическими упражнениями! Интересно, что бы они стали они делать под этим синим небом, в этой жарком климате, оказавшись в плену резких и пьянящих ароматов!
Скажу вам прямо — оставайтесь же дома на своих постелях, с вашими худосочными телами, вашей увядающей красотой и вашими высохшими букетами пахит и роз. Вы не способны противостоять природной красоте.
Как и попытки покорить нас, подвижные и сладострастные позы не смогли изменить нашу безмятежность. Таковы правила в подобных заведениях — человек должен оставаться каменным перед всеми соблазнами. Музыканты тем временем заиграли новую мелодию, на этот раз унылую и жалобную.
Звук барабана стал тише, прерываясь с равными интервалами жалобными звуками, которые издавал гитарист, слегка зажимая одну из жестких металлических струн своего инструмента.
В это время танцовщицы отошли от нас, хотя и сделали это медленными и неуверенными шагами. Они положили руки себе на грудь, их глаза были полны слез, волосы взъерошены. Весь их вид выражал полнейшее отчаяние.
И тут совершенно неожиданно, словно оставляя нас с невыносимым сожалением в душе, вспоминая ту бесчувственность, с которой мы отнеслись к их красоте... они внезапно остановились на затяжном ударе по барабану, недвижимо застыли словно раненные в самое сердце, а затем медленно развязали шелковые шарфы вокруг своих бедер и явились нам во всем ослепительном блеске своей наготы.
Это выглядело так, словно шесть Венер из черного мрамора, изваянных древнегреческим скульптором Праксителем, ожили и сошли с постаментов храма, одаренные дыханием какого-то современного Прометея!
Это был словно удар молнии! Оставшись без своей легкой одежды на талии, они улыбаясь подошли и устроились у наших ног.
Танец завершился, и музыканты сразу удалились.
Кофе циркулировал среди нас на деревянном подносе. Тут появился и сам хозяин заведения, пришедший поприветствовать нас и попросить заплатить по счету.
С его появлением любая поэтичность растаяла в воздухе. Мне трудно выразить то отвращение, которое я испытал при виде этого старого дряхлого араба, руки которого тряслись от алчности при получении наших денег.
Не довольствуясь этим вознаграждением и не будучи уверенным что его работа завершена, он послал за Амуду, несомненно полагая, что мы неверно истолковали его обязанности как хозяина заведения, что его танцовщицы не затронули наши сердца и оказались настолько недостойными, что мы пожалели для них даже носовой платок.
Таким образом этот низменный торговец человеческой плотью испортил наше удовольствие, напомнив нам, что девушки лишь качественно сделали свою работу.
Во всех восточных странах танцовщицы одновременно являются и храмовыми жрицами, которые имеются в Китире. Чем дальше вы попадаете на Восток, тем больше видите то уважение, с которым относятся к этой профессии. Нигде в Индии, в Трихнаполи, в Хеламбруне, в Хайдерабаде или в Вильнёре, у баядерок великих пагод Юга, где поклонялись и продолжают поклоняться Богу, вы не найдете места, где местный священик брамин не исполнял бы свои обязанности в сочетании с песнями и танцами девушек.
В ходе нашего дальнейшего путешествия у нас будет возможность приподнять один крайне любопытный угол занавеса, который скрывает от непосвященного глаза интимные обычаи индостанских весталок.
Но вернемся к Адену.
Старый араб, не получив ответа на свой немой вопрос к нам, ушел, а танцовщицы одарили нас долгими, изумительными и провокационными взглядами.
Я не знаю испытывают ли восточные люди то же самое волнение страсти, что и мы, чужестранцы. Я достаточно хорошо знаю их характер и нравы, чтобы поверить в это. Если вам интересно мое личное мнение, то я полагаю, что эти красивые девушки с такими прекрасными формами, будучи во всем великолепии молодости, еще не вверглись в пучину разврата и не испортились так, чтобы я не смог изгнать их своего сознания любые недостойные мысли.
Все сказочные и героические времена Древней Индии, героини греческой и египетской древности со своими богинями, героями и полубогами, их нимфами и служителями культа Бахуса предстали перед моими глазами. Я подумал, что, без сомнения, в эпоху короля Вишвамитры, как и во времена Перикла, художники и скульпторы стремились своим искусством передать очарование прекрасного, поставив перед собой в качестве моделей танцовщиц из Эллоры, Эфеса или Элевсины...
Я замечтался... а этот отвратительный и алчный араб пришел, чтобы вернуть меня с небес на землю.
Мы дали этим девушкам несколько монет, и они набросились на них так жадно, как и их хозяин. Сами мы направились в гостиницу «Парсис», где собирались отдохнуть после ночи, которая была столь богата на всевозможные эмоциональные потрясения. Большинство наших псевдогидов покинули нас еще у входа в дом танцовщиц, где по их мнению мы бы остались до утра. Они же пошли присоединиться к своим друзьям и выпить с ними на полученные с нас деньги.
Только два высоких и стройных кочевых араба немного дикого вида остались вместе с Амуду, крайне серьезно относясь к той роли защитников, которую мы им изначально предложили.
Крики, песни и танцы смолкли во всем городе. Заря еще не занялась, и, благодаря относительной свежести этой второй части ночи, жители Адена могли отдохнуть хотя бы несколько часов.
Прибыв в отель «Парсис», мы оплатили услуги наших последних спутников и собирались прилечь на маты, расположенные специально для нас под верандой. В этот момент Амуду пришел передать нам предложение от имени тех двух кочевых арабов, которые оставилсь верны нам до последней минуты.
— Прошу тебя, — сказал я Амуду, — говори скорее ибо мы очень сильно устали...
— Когда вы, господа, услышите то предложение, которое мне поручено сделать вам, то вы забудете об отдыхе, — ответил наш проводник.
— Что же это за предложение?
Тогда Амуду сообщил нам, что те двое кочевников, которых зовут Али-бен-Осмара и Садда-бен-Фитрт, что означает Али сын Осма и Садда сын Финира, были настолько впечатлены нашим с ними обращением, что предложили нам пойти и отведать в их доме жареную баранину и выпить верблюжьего молока. Дорога туда занимала всего пару часов пешком, а сами дома находились около тех небольших песчаных дюн, которые мы могли видеть на горизонте. Если отправиться немедленно и взять в дорогу наших мулов, то мы должны были оказаться там до восхода солнца. Амуду гарантировал тем, кто направлялся в Камбоджу и в Индийский Океан, что мы вернемся назад ровно в одиннадцать часов утра.
Двое из моих товарищей, полные и медлительные голландцы, крайне измученными упали на их маты и больше от них невозможно было добиться ни звука. Остальные трое, в том числе два молодых испанца и один из тех космополитических англичан, что не вызывают у меня стойкого отвращения, соблазненные необычностью и неожиданностью предложения, приняли его с одним только условием, что Амууду доставит нас обратно на корабль к моменту его отплытия.
Через несколько секунд мы устроились на спинах наших мулов, а двое кочевников, встав во главе маленького каравана, повели нас через огромную песчаную равнину, которая раскинулась перед нашими взорами.
Оставив в отеле двух храбрых голландцев, которые крепко спали под верандой, я подумал, а правильно ли мы поступили, соблазнившись на это предложение... это был не более чем порыв... но я не думал останавливаться. Чего нам было бояться? Я слишком хорошо был знаком с тем глубоким почтением, с которым арабы следуют законам гостеприимства, поэтому даже сама мысль об опасности не могла придти мне в голову.
Эти двое кочевников, скачущие перед нами на лошадях на рассвете, казались до такой степени необычными и дикими, что позволили бы своим женам, дочерям и всему их племени убить нас, но никогда не смогли бы предать нас даже в случае самого серьезного риска для их жизней... И если такой опасности суждено было возникнуть, они первыми закроют наши тела своими и погибнут за нас. Мы были их гостями, мы поверили им на слово — и этого было вполне достаточно, чтобы в их глазах мы выглядели неприкосновенными...
Таковы обычаи и законы, предписанные Кораном, которые уважают все племена и народности Аравии.
Можно даже сказать, что без этого почтения к гостеприимству, которое сопровождает вас здесь повсюду, Аравии было бы просто невозможно стать перепутьем дорог всей Африки.
Нам нечего было бояться этой поездки на несколько часов в гущу кочевого племени, где мы смотрелись бы так, словно были одними из его членов.
По крайней мере, так я думал, не предполагая в тот момент, что впоследствии мне придется пожалеть о том, что прогнал мимолетную мысль о сомнениях в своей правоте.
Полчаса галопа быстро привели нас в лагерь, куда мы прибыли с первыми лучами солнца, взбудораженные криками изумленных детей, лаем местных собак и ржанием арабских скакунов, которые будучи привязанными поводьями из шерсти верблюдов начали скакать и взбрыкивать, выражая нам таким образом свое приветствие.
Что за прекрасные животные! Их было как минимум дюжина, им позавидовали бы самые изысканные конюшни мира, не пожалев отдать за них любое количество золота.
После нашего приезда оба кочевника исчезли в своих шатрах.
Как только мы спешились, перед нами появился глава доура (НЕБОЛЬШОЕ СЕЛЬСКОЕ ПОСЕЛЕНИЕ В СЕВЕРНОЙ АФРИКЕ), высокий и красивый старик, который приветствовал нас так, как принято в подобных случаях:
— Хвала Создателю, который привел вас сюда. Мы не знали, как пригласить вас ибо вы недостаточно хорошо владеете арабским языком, чтобы поддержать одну из тех кратких бесед, которыми мы решаем все важные дела в пустыне. Именно Амуду помог нам решить эту проблему.
— Именно он и передал нам ваше предложение.
— Бог благословил наш доур, приведя вас сюда.
— Амуду-бен-Рахаман и иностранные путешественники желают вам долгих лет процветания. Да снизойдет на вас благодать увидеть третье поколение своих сыновей!
— Гемаль-бен-Метор приветствует Амуду-бен-Рахамана и иностранных путешественников! Палатки сынов Али открыты для вас.
Сказав так, он подошел к нам, и мы обменялись рукопожатиями, в чем он продемонстрировал свое знакомство с нашими обычаями. Затем он представил нас своим соплеменникам...
Нет ничего более простого, чем сам дом и его интерьер у вождя маленького кочевого племени. Палатка в виде конуса из грубой ткани или сделанная из верблюжьего волоса, если владелец может позволить себе подобную роскошь, несколько больших и малых ковров для красоты, два или три ятагана, пара винтовок с резными прикладами, кальяны, несколько медных ваз... житель обширных равнин Аравии имеет все необходимое для частого переезда с место на место, отдыха когда ему этого захочется, возможности пить, есть, спать, находится в обществе своих жен, а время от времени и воевать — вот и все, что составляет его повседневную жизнь... с того дня, когда отец преподносит ему в дар винтовку, лошадь, палатку и женщину, и вплоть до того дня, когда его похоронят в песчаных барханах, уложив так, что его стопы смотрят в сторону Мекки...
Это жизнь мечтаний и созерцания, лености и чисто физического наслаждения.
...В-целом, возможно, это и лучше, чем жизнь какого-нибудь клуба, кружка или кабаре, которую мы так любим в своей реальности.
Никто не приходит сказать этим арабам, что они не родились свободными или что они не могут ходить где хочят без того, чтобы за ним следил полицейский или что им нужно где-то отчитываться о месте своего нахождения. Они не слышат каждый день, как мы, что сорок миллионов мужчин слишком глупы, чтобы заниматься своим делом... у них есть бесконечное пространство, пустыня, огромные равнины, богатые пастбища, красивые женщины, которые рожают им очаровательных детей. У них самые красивые в мире лошади... и они бегут вперед, не ожидая от жизни чудес и желая только двух вещей, солнца и пространства. Предки их вели такую жизнь еще десять тысяч лет назад, и с тех пор не поменялось ничего... и их сыновья, в свою очередь, будут стараться сохранить эту реальность для следующего поколения.
Выпив по чашке верблюжьего молока, которое, кстати, является намного более приятным, чем любое другое молоко, хотя и содержит в себе больше пенки, я попросил разрешения понаблюдать за процессом приготовления баранины и кускуса. Наш гид как раз сообщил мне, что овец уже принесли в жертву и подготовили к жарке и что тесто для кускуса уже было помещено в деревянный шомбу. С тем любопытством, на котороя я был еще способен невзирая на усталость и депрессию, вызванные бессонной ночью, я устроился рядом с нубийским рабом, который обычно отвечает за приготовление национального блюда...
По готовке овец я ничего не могу сказать, ибо это самые обычные кости с мясом на них. Животное всегда жарят целиком либо в печи с сухими камнями, покрытыми мокрой землей, закрывающей промежутки между ними, либо на открытом пространстве на дровяном огне. Мне также доводилось встречать караваны, которые не имели достаточно материалов для готовки и жарили овец на плоских камнях, раскалив их докрасна с помощью огня. В нашем случае кости сложили вместе в небольшую каменную печь, которую кочевники сделали специально для этой цели и которую строят в этих местах на территории каждого даура.
Готовка кускуса намного сложнее, но я должен сказать, что вознаграждение пропорционально затраченным усилиям ибо это блюдо действительно очень вкусное.
Я сообщаю эти детали рецепта и процесс приготовления, так как читатель ничего не понял бы, если бы он оказался на моем месте и услышал ту пафосную беседу, перемешанную различными арабскими оскорблениями, которыми обменялись между собой Амуду и нубийский повар.
Амуду с его самонадеянным характером делал вид, что является бОльшим профессионалом на кухне, чем его оппонент, а нубиец со своей стороны демонстрировал глубочайшее презрение к талантам Амуду. В такой ситуации мне с большим трудом удалось извлечь из нашего гида приемлемый перевод процесса создания кускуса.
Амуду, глубоко уязвленный насмешками окружающих над своими комментариями к рецепту, упорствовал и решительно заявил, что может приготовить блюдо лучше кого бы то ни было. Пока я делал свои заметки, он упрашивал меня во имя справедливости не отдавать предпочтение никому другому, а восхвалять именно его способ приготовления.
Возможно мне не стоит этого говорить, но... рецепт повара был классическим, он готовил кускус в традициях Авраама и Измаила, в то время как Амуду должен был производить впечатление на белых людей, внося в процесс готовки различные улучшения, которые и дали основание его оппоненту заявить, что кускус Амуду был не в традициях его предков.
Вся эта ситуация выглядела несколько комично, хотя страсти вокруг уже закипали и грозили принять широкий масштаб. Ни консерватор, ни двигатель прогресса не смогли бы придти к компромиссному варианту, и я решил положить конец их угрозам и провокациям друг друга, предложив нейтральный вариант решения проблемы готовки кускуса.
— Уважаемые господа, — сказал я арабам, каждый из которых стал на сторону своего оппонента. — Пусть каждый из наших спорщиков сделает свою тарелку, а мы все попробуем и определим у кого лучше.
Нубиец согласился крайне неохотно, его совершенно не тянуло принять подобный вызов.