Каждый из нас знает хотя бы одну или две истории про маньяков, которые убивали людей, потому что так им велели голоса в голове. Повесть Генри Джеймса «Поворот винта» — не одна из таких историй. На первый взгляд.
Можно понять «Преступление и наказание», ничего не зная о Достоевском. Можно читать рассказы Чехова без сносок и исторических справок. Но совершенно невозможно оценить всю глубину и изящество «Поворота винта», не прочитав вступлений и комментариев к нему. Более того: велика вероятность, что прочитав повесть без подсказок, вы так и не заметите подвоха. Хитрый автор легко обведет вас вокруг пальца и оставит на самом верхнем уровне восприятия, где действительно не так много интересного.
На первый взгляд, «Поворот винта» — это довольно типичная готическая история про старый дом с привидениями. Рассказ ведется от лица служащей в доме гувернантки. Она сообщает читателям, что злые духи бывших работников дома хотят добраться до двух живущих там очаровательных детей, а она, гувернантка, соответственно, всеми силами, самоотверженно сражается со злом за тела и души своих подопечных. История кажется простой и понятной, пока вы не замечаете мелкие несостыковки, странности, детали.
Первое, что бросается в глаза – это стиль повествования. Тяжелый, вязкий, медлительный и будто бы намеренно старомодный – через такой текст сложно продираться. Читателю кажется, что в нем много лишних слов и описаний. Эта многословность и высокопарность не столько утомляет, сколько раздражает, взвинчивает. Читатель вместе с рассказчицей медленно, но верно идет по направлению к истерике. Особенно смущает выбор эпитетов: героиня рассказывает довольно необычную и жуткую, но все-таки не чудовищную, отвратительную, противную историю. Почему она из раза в раз повторяет эти определения и подчеркивает свое отвращение? Ведь на страницах книги не описано ничего настолько безобразного. Ответ тут может быть только один.
Героиня чего-то не договаривает.
Второй момент, который смутил меня при первом чтении, это финал истории. Точнее, события, этому финалу предшествующие. Гувернантка, прекрасно понимая, как велико негативное влияние призраков на детей, отсылает девочку из проклятого поместья в куда более приветливый дом ее дяди. Мальчика же она оставляет при себе. Почему? Очевидно, что поместье одинаково опасно для обоих детей – или, возможно, для мальчика даже опаснее. В своих записях гувернантка отвечает на этот вопрос, но ответ звучит…
неубедительно.
В обычной ситуации читатель (или зритель) склонен всецело доверять человеку, от лица которого ведется повествование. Вряд ли, читая «Анну Каренину», кто-нибудь скажет: «Ясно же, что все было не так! На самом деле, изменяла не Анна, а Каренин, и несчастная покончила с собой, не выдержав этого удара». Иными словами, мы абсолютно уверены в том, что у романа нет никакой альтернативной сюжетной линии, которую рассказчик по тем или иным причинам от нас скрывает.
Совсем другое дело, когда речь идет о произведениях с «ненадежным рассказчиком». В конце фильма «Остров проклятых» зритель всерьез задумывается о вменяемости героя, от лица которого ведется рассказ. Если герой оказывается сумасшедшим, то все описанные им события – это ложь, фикция. Если же герой адекватен, то зрителю нужно посмотреть под другим углом на кульминацию и развязку. Так или иначе, зрителя намеренно обманули, но в чем именно – каждый решает для себя самостоятельно.
«Остров проклятых» задает зрителю вопрос: безумен ли главный герой? Фильм «Начало» спрашивает у нас: происходили ли все показанные события в реальности, или это было всего лишь сном главного героя? У «Поворота винта» тоже есть к нам вопрос, и звучит он так: были ли в поместье Блай опасные духи, или гувернантка просто сошла с ума?
Но вот в чем дело.
И Скорсезе, и Нолан играют со зрителем открыто. Их вопрос невозможно пропустить, в конце зритель обязательно поймет, в чем загвоздка. В «Повороте винта» намеки на альтернативную трактовку настолько призрачные, что читатель может безоговорочно поверить рассказчику и принять историю про привидений за чистую монету. Чтобы заметить подвох, он должен быть по-настоящему сосредоточен на тексте и доверять своим чувствам, которые гораздо раньше разума понимают:
С этой историей что-то не так.
Генри Джеймс был братом знаменитого психолога Уильяма Джеймса, внимательно изучал его труды и труды его современников – Зигмунда Фрейда, например. При этом Джеймс активно интересовался деятельностью общества, которое изучало паранормальные явления, и, конечно, был знаком с произведениями готической литературы. Он с одинаковым успехом мог написать классическую историю о привидениях в старом замке и психоаналитический роман о сумасшедшей гувернантке.
Так что же он в итоге написал?
Возьмем рассказ девушки и отбросим все ее чувства, эмоции и домыслы. У нас остается несколько фактов, прямо или косвенно подтверждающих существование привидений. Во-первых, после встречи с призраком гувернантка уверенно описала Питера Квинта, хотя до этого она даже не знала о его существовании. С призраком мисс Джессел, вероятно, произошла примерно та же история.
Во-вторых, в поведении детей даже без комментариев их покровительницы можно углядеть некоторые странности. Почему они никогда не упоминали бывших воспитателей? Почему Флора убежала из дома к озеру ровно в тот момент, когда ее брат отвлек гувернантку своей игрой на пианино? Почему восьмилетняя девочка разговаривала с экономкой как взрослая женщина? В этих деталях вполне может таиться злой умысел.
Но прелесть «Поворота винта» заключается в том, что практически все сцены становится перевертышами. Возьмите любой диалог гувернантки с ее учениками: реплики детей могут быть одновременно и показателем их испорченности, и показателем их абсолютной невинности. Их можно воспринимать буквально, а можно видеть скрытые смыслы, которые, возможно существуют, а, возможно, и не существуют.
Вот альтернативный сюжет повести. Воспаленное сознание гувернантки (которая, по догадкам некоторых комментаторов, пережила насилие) вытащило страшных призраков из своего прошлого и заселило ими мирное поместье Блай. Защищая детей от несуществующей угрозы, гувернантка подвела их к краю пропасти: Флора получила нервный срыв и чудом спаслась, а Майлс погиб.
У этой версии тоже есть подтверждения. Во-первых, нет доказательств того, что кто-то, кроме гувернантки, видел призраков. Экономка, миссис Гроуз, не увидела дух мисс Джессел, который якобы стоял прямо напротив – а эта достойная женщина была всецело на стороне гувернантки, потому не стала бы врать. Флора неизменно проявляла редкую для ребенка силу духа и даже не смотрела в сторону призрака в присутствии своей воспитательницы. И Майлс в финальной сцене не увидел в окне призрак Питера Квинта, от которого гувернантка так отчаянно пыталась его защитить.
В поведении рассказчицы тоже достаточно странностей. С самого начала она описывает себя как нервную и впечатлительную особу. Любое волнение, даже радостное, надолго лишает ее сна, отсюда появляются галлюцинации: в первую ночь в Блае она слышит шаги за дверью и детский крик.
Гувернантка любит фантазировать. Перед первой встречей с Питером Квинтом она представляет, как сталкивается в парке с таинственным прекрасным незнакомцем. Каждый раз, видя призрак, она проявляет сверхъестественную осведомленность о том, кто это и что ему нужно. Уверив саму себя в том, что призраки хотят овладеть детьми, гувернантка с особенным удовольствием говорит, что она совершает большой и смелый подвиг для детей, у которых, кроме нее, никого нет.
В какой-то момент она чувствует, что вся ее теория начинает рассыпаться за неимением внятных улик – и ровно в этот момент начинаются события, которая рассказчица описывает как несомненные доказательства своей правоты.
Можно бесконечно выбирать между двумя версиями, выписывать все «за» и «против», срывать горло во время дискуссий, но правда, скорее всего, заключается в том, что обе эти версии правдивы одновременно. Генри Джеймс создал идеальный перевертыш, который подходит для приверженцев любых теорий. «Поворот винта» – это буквально две повести в одной.
Вам нравится думать, что «Поворот винта» – старомодная готическая история? Вот вам доказательства. Вам кажется, что гувернантка сошла с ума? Посмотрите на готические сцены под другим углом и найдите несколько разбросанных на страницах пасхалок и фрейдистских символов. Но будьте осторожны.
Чем больше вы думаете об этой повести, тем страшнее, отчаяннее и безнадежнее она становится.
В самом начале я задала вопрос: чем обусловлен такой странный выбор эпитетов? Или спрошу по-другому: на какие действительно чудовищные события намекает нам рассказчица? Что кроется за довольно невинной историей о детях, которые общаются с призраками бывших наставников посредством переглядываний?
Журналист «Нью-Йоркера» Брэд Лейтаузер дает вполне конкретный ответ на этот вопрос: сатанизм и сексуальное насилие. На последней догадке делают акцент и многие другие критики. Внимательно следите за словами и делайте выводы сами.
В жизни Квинта, по словам миссис Гроуз, были «тайные болезни и почти явные пороки». Он много «вольничал» с Майлсом и «портил» его. Время, которое Питер провел в поместье, экономка называет «долгим и страшным» сроком, потому что он делал «все, что хотел» не только со своей любовницей мисс Джессел, но и с «ними со всеми».
Сама гувернантка, узнав все эти факты от напарницы, говорит, что дети «погибли», а невинность их очернена, называет их «невинными, но навеки осужденными» и, самое главное, пишет о «тайном преждевременном развитии, или как бы там ни назвать эту отраву страшного воздействия, которое я не решаюсь именовать».
Все эти туманные фразы подкрепляются двумя фактами: Майлс, несмотря на свои блестящие способности, был исключен из школы за крайне недостойное поведение, а Флора в стрессовых ситуациях начинает сквернословить как взрослый человек.
Можно сомневаться во вменяемости гувернантки и существовании призраков, но в том, что дети пережили насилие (моральное или физическое) со стороны предыдущих воспитателей, сомневаться не приходится. Видимо, именно эту страшную историю хотел рассказать гувернантке Майлс непосредственно перед своей смертью.
Пойдемте дальше. Боюсь, это не все глубины ужаса, которые способен открыть нам «Поворот винта».
Гувернантка с самого начала повести ведет себя странновато. Слишком нервно и слишком преувеличенно. Она немедленно влюбляется в дядю детей, своего работодателя, хотя видит его лишь на коротком «собеседовании». Она встревожена красотой Флоры и радушностью миссис Гроуз так, что не может спать. Она сразу, без всяких доказательств, уверяется в том, что дети заодно со злыми духами, и начинает проявлять агрессию по отношению к своим воспитанникам. Которые никогда открыто не выказывали ей ничего, кроме уважения, заботы и любви.
Отношение главной героини к детям, по большому счету, никогда не было абсолютно нормальным. В нем с самого начала сквозило что-то преувеличенное, истеричное. Как быстро она влюбляется во Флору, как отчаянно защищает едва знакомого Майлса от людей, исключивших его из школы, как высоко превозносит она своих подопечных. И как быстро она убеждает сама себя в том, что дети состоят в сговоре против нее. Сцена, в которой впервые появляется дух мисс Джессел, очень страшная, но страшна она не наличием мрачного призрака, а поведением главной героини. Она буквально обвиняет маленького ребенка в дьявольском сговоре со злым духом по той причине, что девочка, играя на берегу, отвернулась от того места, где якобы стоял призрак.
С этого момента личность рассказчицы будто раздваивается. Одна ее часть готова отважно защищать детей от зла, а вторую почему-то разрывает от какой-то непонятной злобы и даже зависти. Или, делая записи о событиях, произошедших в Блае, гувернантка сознательно скрывала свои настоящие чувства к этим детям? Это все, конечно, останется в области догадок и домыслов, но факт остается фактом: иногда в рассказе девушки проскакивает ничем не мотивированная злость к маленьким детям. Она называет их «маленькими дрянями», говорит, что якобы провинившаяся перед ней Флора вдруг стала «отвратительной, жесткой, грубой и почти безобразной» — и все это на основании своих же собственных фантазий! Гувернантка почти откровенно завидует выдающимся умственным и творческим способностям своих воспитанников, и в порыве гнева говорит экономке, что демонические наставники сделали их «такими умниками, каких свет не создавал».
В какие-то моменты гувернантка будто бы сама приходит в чувство и в ужасе смотрит на свои действия. В одно из таких просветлений она просит увести Флору к дядя («Прочь отсюда. Прочь от них. И самое главное сейчас — прочь от меня»), другой проблеск сознания мог бы спасти и Майлса («И уже минуту спустя в глубине жалости у меня возникла страшная тревога: а вдруг он ни в чем не виноват? На мгновение передо мной открылась головокружительная бездна — ведь если он не виноват, то что же такое я?»), но все зашло слишком далеко.
Гувернантка убивает своего воспитанника.
Вот две истории, одна страшнее другой. Первая история – о двух сиротах, воспитатели которых творили с ними страшные вещи при жизни и продолжили развращать детей после своей смерти, пока не случилась катастрофа: девочка слегла с нервным срывом, мальчик погиб. Вторая история – о сумасшедшей гувернантке, которая обвиняет маленьких детей, своих воспитанников, в сговоре со злыми духами, существующими только в ее воображении. Конец у этой истории точно такой же: катастрофа, нервный срыв, смерть.
Как медленно и обстоятельно начиналась эта повесть, и как резко она вдруг оборвалась. Кольцевая композиция осталась незавершенной: в финале читатель остался рядом с рассказчицей и трупом маленького мальчика, а не вернулся в ту гостиную, где пожилой мужчина читал друзьям ее историю. Возвращение в условно «наше время» сгладило бы ощущение катастрофы, дало бы читателям чувство удовлетворения, а так мы лихорадочно листаем страницы в поисках продолжения и ответов на свои вопросы, остаемся один на один с зудящей недосказанностью, с каким-то назойливым, как комар, чувством.
С этой историей что-то не так.
цитировать
свернуть ветку