ВТОРОЙ ПОСЛЕ ЦАРЯ

Первая часть армейских мемуаров. С мемуарами маршала Жукова Г., конечно, не сравнить, но всё же...  

Жизнь армейская во многом не совпадает с высокопарностью

многих слов присяги, и это нельзя не учитывать…

(Ананьев Г., «Пасть дракона»)

ДОЛГАЯ ДОРОГА В ВОЕНКОМАТ.

Перед армией я работал в Южно-Казахстанской гидрогеологической экспедиции и прочно торчал в поле, в Муюнкумских песках, на севере области. С началом весны буровая бригада принимает радиограмму: вам, то есть мне, повестка в Армию. Ну, хорошо, повестка. Пешком я ведь не дойду, транспорта, кроме обслуживающей буровую установку водовозки, нет, ни персонального автомобиля, ни вертолёта за мной не присылают: не того масштаба фигура. Работаем себе потихоньку дальше. Приходит вторая радиограмма: вам еще одна повестка. А начальство моё непосредственное на базе экспедиции помалкивает, словно в рот воды набрало. А что делать мне? Расстояние более полтыщи километров, из них половина — по барханам. Конечно, безумству храбрых поём мы песню, это само собой, опять же священный долг перед Родиной и всё такое прочее, но не настолько же?! Да и работу просто так не оставишь. Это слону хорошо: ударили в гонг, он бревно бросил на полдороге и пошел на обед, потому как его так приучили. Но я же не слон, хотя меня тоже учили, учили ответственно относиться к порученному делу. Я и относился, предоставив событиям течь естественным образом. И по этой самой причине продолжал хрустеть песком на зубах, упиваясь романтикой геологических полевых работ…

По окончании комплекса гидрогеологических исследований на скважине за нами прислали вахтовку, и мы, наконец-то, попылили навстречу благам цивилизации. По приезду на базу экспедиции собрал я свои повестки – к тому времени и третья уже подоспела со строгим предупреждением о вредных для меня последствиях в случае неявки! – и пошел навстречу судьбе. А в военкомате — дым коромыслом: весенний призыв! Все носятся, словно ошпаренные, строятся в группы, переклички какие-то, парни с рюкзаками и чемоданами, девчата у ограды, музыка играет, суматоха, короче. Кое-как я со своей пачкой повесток пробился к людям в погонах, размахиваю повестками в воздухе: у меня срочно-де. Но тут на моем пути встал мордатый сержант-сверхсрочник, здоровенный такой малый, ремень на предпоследнюю дырочку застегнут. Так вот, этот самый сверхсрочник, вконец ошалевший, по-видимому, от творящегося бардака на территории военкомата, покраснев от натуги, громко, словно я от него за добрых полкилометра находился, заорал на меня:

— Куда прёшь, как голый в баню?!

И еще добавил кое-что, читатель должен догадаться, какие это были слова. В общем, это было моё первое боестолкновение с казарменным юмором. Я же, будучи тогда ещё штатским шалопаем, недоумённо возразил сержанту — сверхсрочнику:

— Как — куда? В Армию пру. И не голый я вовсе. Да и в остальном вы ошиблись…

Сверхсрочник по-рачьи выпучил на меня глаза, переваривая услышанное.

— Шутник, да? Юморист? Тяжело тебе придётся в армии. Осади назад. Отдыхай, твоя очередь придёт, вызовут. В армию успеешь. Без тебя тут забот хватает. В армию он, видите ли, прёт…

И повернулся спиной, считая разговор законченным. Я тоже повернулся спиной к военкоматовской суматохе и ушел отдыхать, согласно полученному приказу. «Поотдыхал» я три дня, наслаждаясь отгулами, а по истечении этих дней снова отправился в военкомат. Чрезмерно с подобными вещами шутить было нельзя, в те годы никакого Комитета солдатских матерей и тому подобных правозащитных организаций и в помине не было, так что вполне можно было попасть под раздачу. Погуляв и отдохнув, согласно рекомендации «приветливого» сержанта-сверхсрочника, прихожу, значит, я в военкомат, а там даже как-то благостно: народу практически нет, так себе, несколько аульных ребят с растерянными лицами бродят по территории, словно овцы, отбившиеся от стада. И «мироед» куда-то исчез. Я прямиком к военкому, так, мол, и так, кладу все свои повестки на стол. Прибыл, стало быть, для исполнения священного долга перед Родиной. Военком посмотрел на мои повестки, потом на меня, пожевал губами и тихо сказал, глядя в сторону:

— Где тебя носило, дорогой? – хотя по тону, каким он это произнес, хотел он сказать иное. Выражение лица его было такое, особенное. Но видно, пересилил себя, сдержался. Полковник всё же, не сержант-сверхсрочник. Другой уровень, иное мышление. Я, начиная постепенно вживаться в армейскую среду, доложил, где. В разговоре выяснилось, что я прогулял все три свои команды, в которые меня нацеливали влить, как-то: в танковые войска, в ГСВГ (то есть за рубеж, в Германию) и в мрфлот. Последнее меня непатриотично обрадовало (три года служить — это всё же многовато), да и не манил меня океанский простор, а вот насчет ГСВГ немного огорчило. Вот же чертов сверхсрочник! Так, глядишь, попал бы за границу, интересно всё же. Но, видать, не судьба. Что тут поделаешь? Военком подпёр щеку рукой и сказал:

— И куда прикажешь теперь тебя направить?

Приказать полковнику, я, конечно, не мог, даже если бы и сильно желал этого, поэтому просто пожал плечами, выражая покорность судьбе. Военком полистал моё тощее личное дело призывника и вдруг воскликнул:

— Так у тебя права есть?! Ты водитель?

— Есть права, да, в школе я получил, но не водитель. — ответил я. — Практического вождения у меня мало, считай, что нет.

— Неважно! — радостно ответил полковник и оптимистически продолжил: — Будешь водителем! Армия научит всему. Армия это — такое дело, дорогой… Тут как раз формируется команда из водителей…

И он подмахнул направление на медкомиссию. И хотя у меня установили слегка повышенное давление и некоторую сердечную аритмию, при вынесении окончательного вердикта решении военком лично стер ластиком эти пометки врачей: годен! И завертелось… Привезли меня и еще десяток аульных ребят, по-видимому, только что спустившихся с гор за керосином и солью, поскольку они плохо кумекали по-русски, в Чимкент, а там уже влили в сформированную команду водителей, обстригли «под нуль», погрузили в вагон, тепловоз дал гудок, состав дернулся, застучали колеса… Прощай, гражданская жизнь!

КУРС МОЛОДОГО БОЙЦА

В пути следования выяснилось, что нам оглушительно повезло: службу будем проходить в солнечной Туркмении. Была в те годы на слуху такая поговорка — «Есть на свете три дыры: Кушка, Термез и Мары». Ты уже догадался, Читатель? Верно, прицел был точным. Ибо в одну из этих «дыр» я и угодил, а именно — в маленький, уютный и солнечный город Мары. Я вам так скажу: поговорку эту насчет дыр придумали злобные и нехорошие люди. Или, возможно, с большим объёмом желчного пузыря, дающего время от времени течь. Ибо Мары — очень даже неплохой городок. Маленький, да, но ведь областной центр! А это — статус. И потому там было всё, что положено по статусу областному центру.

Но это было потом. А тогда нас привезли в гарнизон и сразу же — в баню. Время позднее, ночь. Баня уже остыла порядком, хотя вода была еще горячая. Поскольку причесок своих мы лишились ещё на сборном пункте в Чимкенте, то особых проблем с помывкой не было. А вот с обмундированием, по крайней мере, у меня, возникла напряжёнка. Обуви подходящей не было. Вроде бы и не такой уж большой размер ноги у меня. Я обувь рассматриваю, начиная с 44-го размера и больше, остальное меня не интересует. Но вот как раз больших-то размеров ботинок и не было! Сорок третий и ниже. Напрасно я и сопровождавший новобранцев сержант перерыли все имевшиеся в наличии ботинки — а безрезультатно! Нет нужного размера! Такая вот аномальщина. Все ребята уже оделись-обулись, начав тем самым постепенное превращение из гражданских лиц в солдат, и только я выпадал из этого единообразия, словно писатель Лев Толстой одиноко стоя босиком на стылом цементом полу гарнизонной бани. Сержант задумчиво поскреб в затылке.

— Неужто мал тебе сорок третий размер? — словно надеясь на чудо, спросил он.

— Мал! — буркнул я обреченно, понимая, что меня остается два выхода: оставаться босым или натянуть малые ботинки в надежде, что утром всё как-нибудь образуется: всё-таки Армия — это место, где царит Порядок. Так я думал по своей тогдашней наивности.

Понятно, что сержанту, сопровождавшему новобранцев, надо было скорее сдать нас в карантин для прохождения Курса молодого бойца, поэтому он был красноречив и достаточно убедителен. Короче, с трудом вогнал я свои ноги в эти «испанские сапоги», вернее, малоразмерные армейские ботинки, и мы неслаженным пока что ещё строем двинулись на ночлег в приготовленную для нас большую армейскую палатку.

— Ладно, — подумал я, ныряя лицом в набитую комковатой ватой подушку, — завтра утром всё образуется.

Как же, образовалось! Только смежил ресницы, как раздалась команда:

— Батарея, подъём!

Оказывается, уже наступило утро, и мы были в Армии. И тут началось… Брюки-носки-ботинки. Дощатый туалет на двенадцать персон. Бритва-щётка-паста-мыло-умывание-полотенце-рубашка-пан ама. Чистка обуви, построение-перекличка. Покурить нет времени. Всё бегом, бегом, в страшной спешке, словно лютый враг, пока мы спали, уже перешел государственную границу, и повсюду грохочут бои, а мы — последний заслон и надежда страны. Такое было впечатление от первого армейского утра. На завтрак — строем и надо рубить шаг. И вот тут-то я начал полной мерой ощущать опрометчивость занятой мной ночью в бане соглашательской позиции в отношении обуви, ибо ноги начали гореть, а скрюченные пальцы затекли и заныли. Где-то я читал, что японским или китайским принцессам, да и просто девочкам из богатых домов, с детства бинтовали пальчики для того, чтобы ножка впоследствии была маленького размера. Это считалось красивым. Но что было когда-то хорошо для луноликих красавиц Поднебесной, то вовсе было неприемлемо для бойца Советской Армии. Солдат – не красна девица, солдату нужна обувь по размеру. О чем я и доложил старшине Карантина во время кратковременного обеденного перекура, на что сержант Пясецкий назидательно напомнил мне, что солдат должен стойко переносить все тяготы и лишения солдатской службы. Ну, «рубил» я так строевой шаг три дня, стойко перенося тяготы и лишения, а на четвертое армейское утро одеть свои «испанские сапоги», то есть ботинки–маломерки, уже не смог — волдыри лопнули и боец вышел из строя. То есть я и не вставал в строй, ибо держался на ногах с трудом. Тут старшина нашего Карантина, сержант Володя Пясецкий, малость струхнул, ибо за такое дело, как обезноживание «активного штыка» по голове не погладят. Он разрешил мне надеть тапочки и я, переместившись из первых, гвардейских рядов, на самый конец колонны, вместе со всеми поковылял в столовую, а оттуда прямиком — в санчасть, где меня осмотрел военврач. Обычно военврачи с большим подозрением относятся к жалобам новобранцев на боли в ногах, в руках, голове, животе и в других частях тела. И это справедливо, если уж быть откровенным. Ибо всегда находятся любители чуток облегчить для себя навалившиеся «тяготы и лишения». Но мой случай под термин «сачкование» явно не попадал. Дав приказ медбрату обработать мои небоевые ранения, врач выдал мне освобождение от строевых занятий на три дня.

И эти благословенные три дня я провел с относительным комфортом, посиживая с сигаретой в тени палатки, с неподдельным интересом наблюдая за своими товарищами, упорно, на страх врагам, осваивающим строевые приёмы на раскаленном щедрым туркменским солнцем плацу. Очень интересное это занятие, скажу я вам: смотреть на огонь, бегущую воду и марширующих солдат. Долго можно смотреть, не наскучит. Да вот незадача, регенерация моего организма шла полным ходом, раны заживали быстро, почти как на собаке. Молодость, что тут говорить. Словом, я стремительно шёл на поправку, и надо было снова выходить на плац. Да только в чём — вот вопрос! Не босыми же подошвами рубить строевой шаг? Звук не тот, на аплодисменты больше похоже, чем на уверенный грохот армейских ботинок. Похоже, такая же мысль пришла в голову и начальнику Карантина, майору Моргачеву, потому он вызвал писаря хозчасти, весёлого и конопатого ефрейтора Скокова и приказал нам отправляться на вещсклад, с заданием перелопатить всё и… Короче, мне надлежало вернуться одетым по форме, то есть в ботинках нужного размера. Всё-таки много тогда оптимистов служило в Армии! В том числе и офицеров. Однако оптимизм оптимизмом, но… Мы со Скоковым и начальником склада перелопатили действительно всё, но итог наших раскопок оказался неутешительным: из заслуживающего пристального внимания мы нашли один ботинок 44-го размера и второй — солидного 46-го. Широкий такой, словно валенок. Хорошо, хоть эти ботинки оказались на разные ноги… И то ладно. В общем, считай, что повезло. Неслыханно причем. Мне так и сказали ефрейтор и начсклада. Конечно, где ещё услышишь такое? Только в Армии. В общем, обулся я в имевшееся в наличии. Вроде оно так и нормально. Только все же разница чувствуется, особенно если ноги вместе. При ходьбе не так заметно, хотя правый несколько вольготно чувствует себя на ноге, вроде как некоторой автономией обладает. Но вот если встать по стойке «смирно», то разница визуально достаточно заметна. Ведь всё познается в сравнении, утверждают философы. И это совершенно верно, Армии дала мне наглядный урок. Общим у ботинок был только цвет — черный. А так они смотрелись, словно конь-тяжеловоз и пони. Я задумался. И что мне теперь, маршировать беспрерывно, чтобы скрыть недостаток моего военного обмундирования? Постоянно переступать ногами, словно застоявшийся конь? Огорчился я, что не получил должного удовлетворения от складских раскопок, но что делать? Оставалось пока и дальше стойко переносить «тяготы и лишения». Да и с другой стороны: ботинок — не автомат, из него не стрелять. Опять же и плюсы некоторые имеются: случись подъём по тревоге при полном затемнении — в темноте мои «дредноуты» никак не перепутаешь. Вот так я и зажил на «широкую ногу» и протопал весь Курс молодого бойца в шутовской обуви, имея, в общем-то, вид лихой, хотя и несколько придурковатый. И при строевом шаге приходилось всё время быть начеку, ибо правый ботинок 46-го размера был заметно тяжелее и потому постоянно требовалось вносить поправки и координировать положение тела, чтобы ненароком не отклонило в сторону, как того купринского подпоручика Ромашова. Тот как-то замечтался вовсе не к месту во время прохождения роты на полковом смотру, и бедолагу сильно занесло в сторону. В результате была смята шеренга, и получилась полная конфузия. Теперь Читатель понимает, почему я не потешаюсь в цирке над клоуном, который бродит по арене в диковинных ботинках? Над чем тут смеяться? Житейское дело…

Однако же, несмотря на столь балдёжную обувь, в остальном служба у меня продвигалась успешно. Мы освоили строевые приемы, разучили песню, научились разбирать и собирать личное оружие солдата — автомат Калашникова. Прочли армейские Уставы и сдали по ним зачет. Ознакомились с гранатами, комплектом химзащиты, противогазом, действиям в бою и при применении противником ОМП, то есть оружия массового поражения, ядерных боеприпасов. Прошли зачетные стрельбы по неподвижным мишеням. Четыре из пяти — мой результат был не плох. Словом, мы уже самоуверенно считали себя полноценными бойцами и по наивности своей полагали, что можем успешно противостоять вероятному противнику. Правда, неизвестно, долго ли мы смогли бы ему противостоять. Вот сейчас, я думаю, что именно тогда минут тридцать, наверное, смогли бы. И это было бы даже неплохо…

СЛУЖБА

…Еще в Карантине к нам начали присматриваться солдаты и офицеры, на предмет дальнейшего нашего распределения по должностям для замены убывающих в запас старослужащих. Я познакомился с Шуриком Сергеевым, писарем строевой части. Он был родом из Семипалатинска, в котором я учился, и это нас сблизило. Мы болтали с ним о разном, вспоминали город, полноводный Иртыш, рассказывали друг другу о себе, и всё такое прочее. Вот так, с подачи Шурика, мною заинтересовались в штабе и вскоре вечером, после карантинных занятий, меня вызвали в штаб. В кабинете, куда я зашел, за столом сидел старлей с суровым лицом, однако не с усталыми, а с насмешливыми, но тоже добрыми глаза. На стене, за спиной у старлея, висел портрет Феликса Дзержинского. Я сразу же сообразил, куда я попал. Что тут гадать? ЧК — тут двух мнений быть не может. Чекист долго и обстоятельно расспрашивал меня о моей жизни, о родственниках, о моих взглядах на жизнь. Хорошо мы с ним говорили, обстоятельно. Потом я заполнял разные анкеты и снова рассказывал, как оно и что. В общем, на меня начали оформлять документы на допуск к тайнам. Процесс этот долгий, затяжной. Копали продолжительное время, глубоко и основательно. Недаром же шутники расшифровывали аббревиатуру тогдашнего КГБ: таким образом — Контора Глубокого Бурения. Серьёзная и уважаемая была организация. Поэтому, пока длились все эти проверки-переписки, по окончании Курса молодого бойца и принятия Присяги, я был направлен контролером на один из наших внутренних КПП (это закрытая спецтерритория) и пробыл там без малого месяц. И не без пользы для себя. Старослужащие, узнав о моей некоторой способности к рисованию, потянулись с фотоальбомами: дескать, изобрази что-нибудь на память. Я не отказывал, благо обязанности как контролера были несложные, и свободное время имелось в наличии. Началась наработка внутриармейских связей. Авторитет мой поднялся, художник – достаточно востребованный человек, и я не преминул этим воспользоваться. Как-то я поделился рассказом о своей «обуви» со старослужащим Виктором Шаламовым, он был призван из Чимкентской области — стало быть, земляк, а в Армии это иной раз имеет большое значение! — и попросил содействия в решении вопроса. И ведь действительно помог! В воскресенье мы с ним отправились к соседям- солдатам БАО — и, что не получилось официально в нашей части, то решилось на низовом уровне в соседней, по знакомству: я стал обладателем пары ботинок 44-го размера, правда, не новых, но в довольно приличном состоянии и без всякого сожаления расстался со своими разнопарными «утюгами». Служба в Армии мне начинала постепенно нравиться…

Моему протектору, писарю строевой части Шурику Сергееву, подфартило – он ушел в отпуск, а я стал временно, пока находился в разработке, исполнять его обязанности. Ну, хлопотное это дело, доложу я вам, особенно с непривычки. Пришлось попотеть, не хотелось ударить лицом в грязь. В общем, втянулся, служба заладилась. Вроде бы всё нормально: ботинки не жмут и на ноге не болтаются, по службе нареканий нет, почерк у меня разборчивый. Это потом уже, когда я освоил пишмашинку и стал бойко тарахтеть на ней даже в домашних условиях, после Армии, он у меня стал как у курицы, которая лапой, но тогда почерк был на приличном уровне. Короче, служба пошла неплохо и я даже слегка расслабился. А что? Уютный кабинет, прохлада, на столе вентилятор и графин с водой, обязанности свои знаю.

Но если у меня пока что служба шла хорошо, то в воинской части происшествия всё же происходили.

Для предотвращения вспышек желудочно-кишечных заболеваний (таки однажды это произошло) в гарнизоне оперативно приняли превентивные меры: ввели запрет на употребление некипяченой воды, и в этой связи все солдаты обязаны были иметь при себе походные фляжки, наполненные чаем. Даже в увольнении. И горе тому военному, которого остановит патруль, если у него во фляжке не окажется чая. Или, что ещё хуже, если там булькает другая жидкость, например, портвейн. Хотя он тоже вроде как дезинфицирует. Но это в расчет армейским патрулем не принималось, только чай. Сообразительный Читатель задумается: это же сколько заварки надо, надо, чтобы поить такую ораву каждый день! Индийского чая «со слоном» не напасешься! Ответ прост: а нисколько. Проблема решалась достаточно просто, по-военному: чай как напиток нам заваривали… верблюжьей колючкой. Крепкими дубильными веществами располагает сие неприглядное на вид растение, растущее в Туркмении повсеместно. И, кроме того, заваренный таким экзотическим способом напиток нисколько не уступал по вкусовым качествам обычной чайной заварке. Любитель чая, тот может и заворотить нос, но мы же солдаты. Значит, обязаны стойко переносить. Тем более что это «отвар» был весьма полезен. Как сейчас говорят: два в одном, то есть и удовольствие, и медицина. Потому на краю плаца, в тени клёнов, стояла полевая кухня, в которой дневальные кипятили этот коричневый профилактический напиток, поддерживавший личный состав части в надлежащей степени боеготовности. Нормально, в общем, с таким напитком мы свыклись, хотя поначалу были в недоумении: как это — постоянно полную фляжку с собой таскать? Тем более, у нас, у писарей, и фляжек не было. И помнится, на утреннем построении, когда зачитали приказ о запрете на употребление некипяченой воды, наш киномеханик, носивший должностную кличку Сапог (это от слова «сапожник», которым часто клеймят людей его профессии за неполадки при демонстрации кинофильмов) озвучил вопрос:

— А писарям как быть? С графинами, что ли, ходить?

Военный народ заухмылялся, представив штабных бойцов с притороченными к ремням стеклянными графинами. Но командир части тут же пресёк наметившиеся веселье:

— Комбату-5 обеспечить писарей фляжками!

И нас обеспечили. Это же Армия! Был бы приказ. А Сапог, черт его побери, словно накаркал насчет стеклянных графинов. Но об этом чуть позже.

НЕМНОГО ОБ АРМЕЙСКИХ ФЛЯЖКАХ

Теперь о фляжках. Тут вышла такая история с фляжками. В мыслителях у нас в стране, как известно, недостатка никогда не было. Водились они и Армии. И вот где-то там, на верху, в чью-то светлую голову пришла умопомрачительная по глубине и красоте мысль: заменить достаточно энергоемкий при получении из руды алюминий, из которого штампуются армейские фляжки, на более дешевый материал. И такой материал был найден: стекло. Наштамповали таких вот бутылок зеленого и темно-коричневого цвета в форме армейских фляжек и направили в войска для испытаний в полевых условиях. На первый взгляд мысль вполне здравая, говорят, что в вермахте были стеклянные фляжки, правда обтянуты они были толстым шинельным сукном, что намного снижало риск боя стекла.

У наших солдат было несколько по-иному, чехлы тонкие, брезентовые, и носить флягу мы были обязаны с собой с утра до вечера, неважно, на ученьях ты, в автопарке, или в увольнении. И береги её, она казенное имущество. А как её уберечь, коли она стеклянная? Трудная задача, почти неисполнимая. Мы же часть техническая, у нас металла вокруг тьма. Что и показали испытания. Бились эти фляжки неизбежно и закономерно, как оно и положено стеклянной посуде при контакте с металлом в виде автомобилей, тягачей, крановых строп, стрелкового оружия и т.п. «Посуда бьётся — жди удач!» — пелось в одном тогдашнем шлягере. Да, удача нам сопутствовала, но до определенной поры. Пока один из бойцов, поскользнувшись на натёртом усердным дневальным мастикой до сверкающего блеска казарменном полу, не хлопнулся с размаху на задницу. Естественно, хрупкая стеклянная фляжка такого небрежного обращения не перенесла. Она с треском разлетелась на куски, прорезав брезентовый чехол. Но один нехороший осколок, отбившись от стаи, мстительно и злобно вошел бойцу в ягодицу…

На этом терпение наших отцов — командиров лопнуло, словно та стеклянная фляжка. Упомянутые объекты были сразу же сняты с испытаний, и мы вернулись к испытанным временем алюминиевым сосудам. Однако, если уже откровенно, у алюминиевых армейских фляжек тоже есть свои недостатки. Был такой случай, я чуть ниже о нём поведаю.

НЕМНОГО О ТУРКВО И АРМЕЙСКОЙ ФОРМЕ

Эх, благословенный наш Краснознаменный ТуркВО! Всем военным округам — Округ! На территории нашего Округа (Туркмения, Узбекистан) царила подходящая температура. А это очень большой плюс, простите за каламбур. И потому у нас даже военная форма сильно отличалась от военной одежды других округов. Кроме обычной зимней гимнастёрки с воротником-стойкой, пузырчатых галифе («гали» на армейском жаргоне) и кирзачей, у нас еще была весенне-осенняя форма одежды: те же самые «гали», сапоги и гимнастерка. Но не обычная, а с распашным воротом без всякого белого подворотничка (оцените!) и свободными, без манжет, какие наличествуют у зимней гимнастерки, рукавами. Гимнастерки подпоясывались армейским ремнем с бляхой. Ну и, наконец, «венец творения» армейских кутюрье — летняя форма, которую мы назвали «мобута». Была в те времена в Африке такая страна — Конго. И вот когда она получила свободу от колонизаторов, демократию и либерализм, у них начались внутренние разборки и конфликты. Все начали воевать против всех. Естественно, появились лидеры. В Конго там их два было основных: Морис Чомбе и Жозеф Мобуту. Ну, Чомбе — тот был штатский штафирка и на фотографиях щеголял во фраках и пиджаках. Ничего хорошего у него из одежды перенять нельзя было. Не галстук же «бабочку»?! А вот Мобуту, как военный человек и даже генерал, всегда на фото был в армейской тропической форме.

Очень похожую одежду, в которую одевался генерал Жозеф Мобуту, носили и мы. Вот в честь этого африканского генерала мы и прозвали свою летнюю форму одежды «мобутой». Она состояла из брюк прямого покроя (никаких пузырей по бокам, как у «гали») с манжетами внизу на пуговицах, которые многие бойцы упорно не желали застегивать — был такой армейский шик. Так вот, в наших мобутовских брюках на поясе имелись петли, куда вставлялся солдатский ремень. Застегнулся утром и до самого отбоя ничего не поправляешь, ввиду отсутствия неряшливых складок, которые неизбежны на обычной гимнастерке. С ними-то и морока, со складками: чуть что — команда: «Оправиться!». Улыбаться не надо, армейская команда «Оправиться» означает совсем не то, что в гражданской жизни. Оправиться на армейском языке означает: подтянуть вверх «гали», если они сползли вниз от чрезмерного усердия во время ратных занятий, а далее, засунув большие пальцы рук под ремень, расправить собравшийся «татьянкой» подол гимнастерки и разогнать складки под ремнём, упрятав их за спину. И еще поправить головной убор. Если вы это проделали, то можете считать, что оправились, и вид у вас бравый.

А «мобутовская» гимнастерка представляла собой рубаху-распашонку с короткими рукавами и отложным воротником. Тоже, естественно, без всякого белого подворотничка, что бойцам безумно нравилось. Причем эта распашонка, совсем штатским манером заправлялась в брюки. Вот такая у нас была летняя военная форма одежды. Очень любили мы «мобуту» за комфортность. Милое дело переносить все тяготы и лишения армейской службы в такой удобной одежде! Никаких тебе «татьянок», то есть складок на подоле, да и ремень всегда при себе. Он же постоянно с брюками. Его никак не потеряешь при спешных сборах по тревоге и не забудешь в туалете по рассеянности. А сверху нас прикрывала отлично защищающая от белого солнца пустыни чудо армейского портновского дизайна — панама! Ну! Немножко поля подогнешь по бокам кверху, идешь этаким фертом через плац — чисто ковбой из вестерна. Правда, завернутые таким образом поля панамы были опять же перпендикулярны к Уставу, но шли, шли на нарушение, чего уж там. Начальство гоняло нас за это, но как-то вяло, не энергично, поскольку завернутые поля панам, как ни придирайся, всё же мало сказывались на боеготовности части. Словом, панама это не головной военный убор, а песня! Действительно, в те мои армейские годы из всех динамиков в гарнизоне слышался армейский шлягер сезона:

Плюс сорок пять, не менее,

Небо пустыни над нами.

Я служу в Туркмении,

Я ношу панаму…

Что и говорить, классная была форма одежды — наша «мобута». Жаль было расставаться с ней по осени. Я так и продолжал ходить в ней, к тому времени я уже в штабе работал, погрузившись в государственные тайны и военные секреты по самую макушку: «таможня» дала, как говорится, «добро». Ребята все перешли на осеннюю форму одежды, носили «гали» и сапоги, а по-прежнему в «мобуте» щеголяю. Тем более что сапог моего размера самым естественным образом так и не обозначилось при переходе на иную форму одежды. В чем тут была закавыка – осталось военной тайной.

ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ РЕШЕНИЕ ОБУВНОГО ВОПРОСА

И вот как-то захожу к Командиру с документами, он папку раскрыл, задумался над военными бумагами, но вдруг взглянул на меня, ткнул папиросой воздух в моем направлении и буркнул:

— А почему одет не по форме?

— На складе нет сапог моего размера, товарищ подполковник! — отчеканил я.

Командир удивленно приподнял лохматую бровь:

— Как это понимать?! — и, наклонившись к селектору, скомандовал дежурному по части. — Начвеща ко мне!

Минуты не прошло — начальник вещевого снабжения лейтенант Карпенко предстал перед очами Бати.

— Почему не обмундирован боец?

Лейтенант принялся объяснять, что к чему. Батя не дослушал его и вынес вердикт:

— Сейчас я просмотрю документы, он освободится. Возьмите фляжку спирта, шагайте к летчикам и решите вопрос немедленно и окончательно.

На мгновение замолчал, затягиваясь папиросным дымом, затем выдохнул его и строго добавил:

— Писари — лицо части. Это надо понимать. И помнить, что они всегда должны быть экипированы соответствующим образом, как положено. Здесь окружное начальство приезжает, полковники, генералы. Таким образом, товарищ лейтенант, чтобы больше без напоминаний. Выполняйте.

Начвещ лихо откозырял и пошел готовить тару.

«Летчики» — это вовсе не сказочная пещера Али-Бабы. «Летчики» — название совокупное. Собственно, гарнизон наш загородный представлял собой, в основном, военный аэродром с несколькими обслуживающими его частями, а мы же да военные строители были так себе, примкнувшие. И, естественно, вещсклады у «летчиков» были куда как больше наших. А спирт — это универсальное средство: он же и смазка и отмычка. Так что всё было по-военному. Мы в соответствии с приказом взяли фляжку с горючей жидкостью и пошли на вещевой склад соседней части… Успешно сходили, проблема обуви была закрыта окончательно, ибо было сказано: «писари – лицо части».

Командир знал, что говорил. Писари – это не только лицо части, их ведь как солдат, первыми видят прибывающие в восковую часть проверяющие высокие чины. На писарях лежит всё делопроизводство войсковой части, так что писарь – должность очень и очень уважаемая и важная. Не зря же ведь на Руси раньше считалось, неофициально, конечно, что писарь — это второй человек после царя. Ибо кто такой царь? Да, он правитель государства, он казнит и милует своих подданных, но… все его распоряжения должны быть закреплены документально на пергаменте, бумаге, отражены в указах, манифестах директивах и т.п. И только тогда все распоряжения Государя имеют вес, становятся доступными для ознакомления и начинают претворяться в жизнь. А кто все это исполняет? Правильно, писарь. Именно он осуществляет, если можно так выразиться, фиксацию всех устных распоряжений царя на пергаментах или бумаге, именно писарь является передаточным звеном между царем и его подданными. Вот почему он – второй после царя. Конечно, с той поры прошли многие сотни лет, но сущность писарской работы мало изменилась. Всю входящую служебную переписку первым читает писарь, а уж потом докладывает её Командиру. Так же и вся исходящая переписка проходит через писаря. Причем вся эта бумажная работа должна быть в идеальном порядке, все документы учтены в соответствующих журналах и учетных книгах, подшиты в определенные дела. Военная специфика еще и в том, что все эти бумаги, проходившие через меня, имели гриф секретности. А это уже несколько иной компот, нежели гражданское делопроизводство. Тут, как говаривал Козьма Прутков – «Бди!». Так что бдить приходилось.

КОМАНДИРОВКА В ШТАБ ТУРКВО

Ну, вот еще случай... Присвоили нашему Командиру части очередное воинское звание — полковник. Порадовались мы за Командира. Вот если бы по–нормальному, без спешки, то прислали бы удостоверение ему секретной почтой, да и все дела. Ан, нет, случай вмешался. Какое-то совещание военное наметилось и, что самое нехорошее, не в нашем округе. Ехать надо, какой разговор — это же Армия. Но! Но явиться на совещание подполковником, когда ты уже полковник — сами понимаете, нехорошо. Статус не тот. Полковник — он и есть полковник. Да. А документа, удостоверяющего в данном звании – не имеется. В этом трагизм. Но поправимый. Для Командира, конечно. Вызывает он меня – а я к тому времени был уже мл.сержантом — и ставит боевую задачу. Махом сесть на самолет и слетать в Ташкент, в Штаб ТуркВО за документом. Всего-то и делов. Но закавыка есть в поездке уже для меня: каша-то весной заварилась, и со дня на день должен прибыть приказ о переходе на весеннюю форму одежды. Это значит, что вне части — мундир и фуражечка. А зимняя форма — шинель и шапка. Почувствуйте, как говорится, разницу. По закону бутерброда я так и не дождался приказа о смене формы одежды, улетел, как папанинец, упакованный по-зимнему, в шинель и шапку, горделиво сдвинутую набекрень. Хотя чем гордиться, не в Анадырь же улетал, а в Ташкент. Да. Цирк, словом, настоящий. Прилетел в Ташкент. В аэропорту – солнце, жара, девчата в легких платьях, парни в рубашках, редко в пиджаках, я же потею в шинельке. Неудобно, жарко. Смотрю — бойцы в хб-форме слоняются по полю (там и военный рядом аэродром). От них узнал, что именно с сегодняшнего дня сменили форму одежды. Вот же незадача! Невезуха полная. Поехал в штаб округа, то, сё, формальности разные, получил удостоверение для Командира, самолёт — вечером, день впереди свободный. Самое время погулять по городу, словно в увольнительной. Но куда в таком наряде? Семь потов сойдёт. Огорчился я и поехал снова в аэропорт. И вот в пути следования в трамвае слышу такой разговор. Сидят два дедка, на меня глядючи, как я истекаю, так сказать, ратным потом в своем зимнем обмундировании, и толкуют меж собой:

— Вот, гляди-ко, служба армейская… Приказа нет, что ли? Приходится солдату париться в шинели и в шапке. – говорит один дедок другому, уважительно подняв заскорузлый палец вверх. — Дисциплина! Вишь, оно как…

— Вряд ли, приказ уже должен быть – кругом такая жара. Наверное, с Севера хлопец к нам попал… Потому и парится сейчас. – ответствовал другой

Народ, слушая разговор, начинает на меня пялиться, люди улыбаются, перешептываются. Оказавшись неожиданно в центре всеобщего внимания, абсолютно мне ненужного, я еще больше засмущался, и тут пот уже покатился с меня градом, словно в парной. Я снял шапку и начал вытирать мокрый лоб. От моей головы, как от чугунка с картошкой, вынутого из печки, шёл пар…

— Ты откуда, сынок? Где служишь-то, солдатик? — участливо спросил меня один из собеседников. — Поди, с Севера приехал?

А я по дурости чуть было не ляпнул: в Туркмении, мол, служу, к себе в Мары возвращаюсь. Хорошо, опомнился, а то бы народ насмешил еще больше.

— В Сибири я служу, дедушка, в самом Магадане.

— А, ну так оно и понятно. У вас там снега, поди, еще по пояс.

— Ага, и даже ещё таять не собирается. Морозы еще придавливают. — с готовностью подхватил я, подбрасывая дедкам новую тему и восстанавливая свою репутацию…

Деды с готовностью заглотили подброшенную мной приманку по самые жабры и охотно переключились на погоду, а с неё — на ревматизм, но меня это уже мало интересовало.

ПРОХОЖДЕНИЕ ТОРЖЕСТВЕННЫМ МАРШЕМ

Наш Батя, Объедков Николай Михайлович, командир в/ч, решил, что будет совсем не лишним ввести по понедельникам, не говоря уже о праздниках, обязательное прохождение личного состава части торжественным маршем, в том числе и под звуки оркестра. Ну, в Армии иной раз дела тоже быстро делаются. Нашлись бойцы, склонные к музыкальным действиям, «достали нот, баса, альта, две скрипки…». Нет, скрипок, конечно, не было, у нас же не еврейский, а военный оркестр предполагался, это я просто для красного словца цитату вставил. Был в нашем оркестре старший брат бубна — барабан. Большой и гулкий, ритм хорошо задавал. Итак, поупражнялись наши музыканты с месяц, сладилось у них, и с той поры весело и регулярно зашагали мы, будоража плац грохотом армейской обуви, по понедельникам и, само собой, по праздничным дням. Круглогодично и невзирая на погоду. Было три прохождения. Первый раз просто строевым шагом. Второй — прохождение с песней. А в третий раз — под музыку. И это стало традицией, поскольку деваться нам было некуда. Это же — Армия. Под оркестр и впрямь маршировалось намного интереснее. В общем, втянулись мы в это дело, и солдаты, и офицеры, и командир наш. Попозже даже небольшую металлическую трибуну сварили в автопарке и установили на плацу. Да устрашится подлый враг! Грянет, бывало, наш оркестр «Прощание славянки» и мы так печатаем строевой шаг, проходя мимо металлической трибуны, на которой наш Батя стоит — асфальт гудит и с кленов, окружавших плац, падает ошалелая листва. Хорошо маршировали, слов нет.

Помню, старшиной хозвзвода был у нас сержант Бахыт Манкеев. Здоровенный такой парнище, косая сажень в плечах, настоящий богатур. Он к нам из учебки, сержантской школы, попал. Вот уж кто строевой шаг рубил — будь здоров! Грудь колесом, отмашка рук чёткая, носки обуви — выше линии бедер, лицо сосредоточенно, словно у строптивого бычка, идущего в лобовую атаку. И строго подошвы припечатывает на одной линии, ровнехонько, словно по нитке, кладет их с грохотом на асфальт. Причем фигура не вихляет, как у нынешних худосочных див, фланирующих по подиуму, ни малейшего колебания, ни-ни. Сапоги у сержанта подкованные — хозвзвод ведь! — искры летят. Что и говорить — мог Бахыт. Сержантская школа — это вам не институт благородных девиц. И даже не МГИМО. Там подобному ни за что не научат, я вас уверяю. К нам иногда приходили бойцы из соседних по гарнизону частей поглядеть, как, мол, люди в Армии служат. Вокруг нас авиаторы были, связисты, словом, технические войска, и ещё армейские пасынки — военные строители. У технических военных, особенно у авиаторов, известная расхлябаность наблюдалась, я уже не говорю о военных строителях, которые автомат держали в руках лишь один раз — во время принятия Присяги. Так что мы, хотя и будучи техническими, всё же заметно отличались от остальной служивой публики нашего гарнизона.

Но я хотел рассказать о недостатках алюминиевых фляжек. Дело было в понедельник. Утреннее построение на плацу, всё как обычно. И вот начали прохождение строевым шагом. Ну, топаем мы по плацу по-батарейно. Грум—грум—грум! Грум—грум—грум! Хорошо проходим, чётко и все в ногу маршируем. Это самое главное, чтобы все в ногу. Тогда получается красиво и просматривается в прохождении строем какой-то смысл. Да. Батя на трибуне, руку к козырьку фуражки вскинул. Короче, всё по-военному, как оно и положено по Уставу. И тут у одного бойца возьми и отцепись от пояса алюминиевая фляжка! Отцепилась и, естественно, упала под ноги марширующим бойцам. Будь фляжка стеклянной, хрястнула бы она звонко, да и конец инциденту. Иное дело — алюминиевый сосуд. Он небьющийся, округлой формы, и потому забренчал, заскакал под ногами марширующих, словно мяч. Боец растерялся, засуетился, нагнулся, давай фляжку ловить, чего совершенно не нужно было делать в данной ситуации. А батарея шагает, не останавливается. Понятное дело, принявший такую пикантную позу солдат тут же получил удар под копчик, что придало ему известное ускорение, он было подался чуть в сторону — снова удар! В общем, уже и не подняться солдату в рост. Шагающая строевым шагом батарея — это же как слаженно работающий механизм. А случившийся на четвереньках боец — словно орех между вращающимися шестернями. Дробят его и плющат, то есть пинают шагающие бойцы. И фляжка меж солдатских ботинок перекатывается, гремит. И вот так незадачливый этот боец и прошагал мимо трибуны в нелепом и неуставном положении, продолжая ловить чёртову фляжку. Это надо было видеть: командир на трибуне, полковник — это же величина, рука под козырек, батарея слитно чеканит шаг, равнение направо, честь, стало быть, командиру ответно отдает, а в этот момент в одной из шеренг на четвереньках бежит солдат. И ещё эта фляга чёртова алюминиевая гремит между ботинками, никак не желая вылететь куда-нибудь в сторону из марширующих рядов. Вот такой случился перпендикуляр к Уставу, ибо в нем, конечно же, не предусматривается прохождение перед трибуной на четвереньках. А вот случилось. Ну, кто отшагал своё — стоят в строю, ухмыляются (Уставом это не запрещено), наблюдают за неожиданным развлечением. А зря смеялись! Когда мимо трибуны прошло строевым шагом последнее подразделение, Батя приказал повторить прохождение. Наверное, для того, чтобы служба мёдом не казалась. Но второй раз уже прошли нормально, без эксцессов. А потом ещё прошагали с песней и в заключение — под музыку оркестра, что, несомненно, придало нам бодрости на целую неделю. Так нарабатывался военный опыт.

РАЗГОВОР С КОМАНДУЮЩИМ ОКРУГОМ

А насчет генералов Командир тогда правильно сказал начальнику вещевого довольствия, генералы у нас водились. Дело в том, что наша часть через Начальника штаба округа подчинялась непосредственно Командующему ТуркВо. Виды на нас были у Командующего свои, потому и отношение к нам было особое, пристальное. Мы были освобождены от нарядов как по нашему загородному гарнизону, так и по городскому. Жили тихонько замкнутым мирком, совершенствовали свою профессиональную выучку, шлифовали военное мастерство. Словом, служили по Уставу, завоёвывая себе честь и славу, как нам и рекомендовали плакаты, установленные нашим замполитом вокруг строевого плаца. Ну, скажут некоторые бывшие военнослужащие, чего так не служить? Ни тебе нарядов, ни тебе волнений. Да, тяготы гарнизонных и городских нарядов мы не несли, это так, но ведь от внутренних нарядов нас никто не освобождал: караул, столовая (своя, не гарнизонная), казарма, штаб — это у нас в полном объёме присутствовало. А при не слишком большой численности личного состава нарядов получалось предостаточно. И волнений у нас хватало более чем. Дело в том, что у нас очень часто проводились ученья. Родина не жалела для выучки своих защитников бензина, соляра, сухих пайков. Дважды в год, весной и осенью мы «воевали» в окружных ученьях. А это всегда выезд на длительное время «на природу». А потом еще были свои плановые ученья, были и КШУ, то есть командно-штабные учения, когда выезжает штаб части и батарея связи. А учения — это всегда испытания: и людей и техники, проверка на слаженность действий, проверка боеготовности. И вот тут нам, как штабным работникам, покоя не было. Часто мы «воевали», было такое в Советской Армии.

Вот потому генералы у нас бывали. Держали руку на пульсе, проверяя нашу ратную выучку. Поначалу я робел, а потом привык. А что генерал? Он же ведь не мой прямой начальник. Откозыряешь ему, если в поле, а в штабе мы вообще без головных уборов ходили, так и честь рукой не отдаешь, обозначишь стойку «смирно», спросишь разрешения обратиться к своему Командиру — вот и все контакты с генералом. Ну, иногда он сам обратится, скажет: надо такие-то документы, Батя кивнет, ответишь: «есть доставить то-то!». Словом, если подойти непредвзято, генералы для рядовых бойцов нечто вроде инопланетян: ты догадываешься или даже точно знаешь, что они есть в природе, иногда видишь их, но влияния существенного на тебя они никакого не оказывают.

И если для писарей, доблестных работников штабной службы, генералы не такой уж редкостью были, видали мы их, то вот для солдат и сержантов из батарей такие чины были в диковинку. Не все солдаты за свою службу видят генерала, а уж Командующего округом — тем более. Да не то, что солдаты, офицеры — и те не все видят. Редкая птица Командующий округом. Один такой он в округе. И, тем не менее, увидеться с Командующим мне довелось. Мало того, что увидеться, так еще в очень непринужденной обстановке и даже иметь с ним, как пишут в газетном официозе, теплую и дружескую беседу.

Вообще-то планы о наездах (прошу Читателя помнить, что в те времена данное слово не имело криминального оттенка, рэкет тут совершенно не причём) Командующего в ту или иную часть известны заранее. Но жизнь есть жизнь, бывает по-всякому. И живой организм Армии тоже подвержен сбоям и всякого рода кунштюкам. И вот как-то раз Командующий ТуркВо, генерал-полковник Белоножко Степан Ефимович, завернул к нам в часть совсем нежданно и негаданно, свалился, словно снег на голову. К Туркмении эта поговорка очень даже прилагаема, ибо снег в этих краях исключительно редок. Так вот, Командующий был в наших местах вовсе по другим делам, но, поскольку наша часть была у него на особом счету, взял да и завернул к нам. Имел он на это право.

Дело было в воскресенье. Солнце зверски наяривало ультрафиолетом с небес, плавя асфальт строевого плаца, словно пытаясь вскипятить под панамами солдатские мозги. Хорошая стояла жарища, настоящая, туркменская. Обед уже прошел и свободный от внутренних нарядов военный народ предавался любимому занятию, которого так мало в настоящей Армии, а именно — праздности: вяло толкался на стадионе, дремал в казарме, читал книжки в библиотеке, пил лимонад в солдатской чайной и просто спасался от жары под «грибком» курилки. Словом, на полную катушку использовал воскресное свободное время, предусмотренное Уставом. Что касается меня, то я решил устроить постирушки. Сгреб свою «мобуту» и, обутый в ботинки, в одиноких военных трусах цвета хаки, занял позицию в «умывальнике». Умывальник у нас представлял собой просторное помещение в казарме, вдоль стен которого буквой «П» проходили труба с привинченными к ней кранами. Внизу же, на полу помещения, повторяя изгибы трубы, располагался достаточно широкий бетонный желоб, облицованный плиткой, в котором можно было помыть ноги или же использовать его в качестве корыта. Очередной наряд надраил кафельную плитку, которая сверкала белизной, словно фарфоровая посуда. Вот этим желобом я и воспользовался. На то время, когда происходили описываемые события, одна половина умывальной трубы уже более месяца не работала, что-то там забилось, а поскольку приказа на расчистку никто не отдавал, то и не принимались пока за ремонт. В Армии так: от службы не уклоняйся, но и на службу не напрашивайся. Размышляя между делом о причудах армейской жизни, я замочил своё обмундирование в «корыте» и решил выйти на крылечко перекурить, пока добротно просоленная солдатским потом «мобута» малость размякнет. Но тут истошный вопль дневального по казарме всколыхнул воздух, словно разрыв гранаты: «Батарея, смирно!» Дневальный заорал так, что сразу было ясно: случилось нечто непредвиденное, из ряда вон, адекватное разве что наглой высадке вражеского десанта прямо на наш плац. И крик его не замолкал, дневальный явно пытался ещё что-то прокричать, но толком так и не мог это осуществить. Слова, торопливо выскакивая из его луженой глотки, набегали друг на друга, толкаясь и перемешиваясь в нечленораздельное рявканье. Просто слышалось нечто вроде: гав-гав-гав!

— Что за притча такая?! — встревожился я и метнулся к полуоткрытой двери умывальника. Но не успел. Дверь в умывальник распахнулась и...

Да, теперь я понял причину дикой паники дневального. Тут завопишь!

…Ибо дверь в умывальник распахнулась, и проём вдруг как-то сразу заполнился фуражками, блестящими пуговицами, золотыми погонами, красными лампасами. Батюшки! Два генерал-майора, несколько полковников, обычные майоры в счёт не идут, не до них. Слишком мелкие чины в такой свите, виньетка, как говорили раньше фотографы, то есть обрамление. А впереди этого сверкающего золотыми погонами сонмища военных выступает представительный генерал с тремя большими звездами на погонах — генерал-полковник. Тут до меня сразу дошло: да это же сам Командующий округом! А я в таком неприглядном виде, в трусах и ботинках! Боец, одетый не по форме — неполноценный боец, это однозначно. Только тут я по-настоящему понял, каково оно было Чапаеву. А ведь действительно, будь знаменитый комдив одетым по форме, так ещё неизвестно, чем бы кончился тот налет лихих казачков на станицу. Ситуация… Но застигнутым врасплох красноармейцам можно было к реке отступать, а мне бежать некуда, только в окно. Но время упущено, раньше надо было сигать. С другой стороны, а зачем? Ведь пули не свистят, чего уж так-то паниковать? Ну, генералы. Аж целых три штуки. И что с того? Свои же генералы, не вражеские. Я встал во фрунт, хотя и осознавал идиотское мое положение. А что тут поделаешь? Теперь уж придётся действовать по обстоятельствам, в зависимости от того, как будет складываться военная обстановка. В общем, вытянулся я в рост и стою перед окружным генералитетом в ботинках и трусах, словно бравый солдат Швейк на медосмотре. Однако же влип! Правая рука так и дергается, силится, стало быть, самопроизвольно, автоматически честь отдать. Словом, части моего застигнутого врасплох организма пытались зажить своей, самостоятельной, жизнью. Думал об одном: только бы по запарке не козырнуть нечаянно, находясь перед Командующим в таком дурацком виде. Это в американской армии военные бэби прикладывают руку к пустой, без головного убора, голове. Нашим же Уставом такое отдание чести не предусмотрено. Однако зря я боялся, высокое начальство пребывало в самом отличном расположении духа. Командующий оглядел меня с головы до ног, чуть усмехнулся и спросил:

— Чем занимаешься, солдат?

— Сержант такой-то! Стираю обмундирование, товарищ генерал-полковник! — рявкнул я, стараясь держать плечи развернутыми и вытянувшись по стойке «смирно». Хотя, в принципе, в общественных местах, как-то: баня, туалет, лазарет и прочие подобные заведения честь военнослужащими не отдается, все как бы равны. Но не стоять же мне, в самом деле, перед Командующим округом, небрежно отставив ногу, подбоченившись и заложив большой палец за резинку трусов?! По Уставу, я, конечно, имел на это право, но в тот момент этим правом я пренебрёг.

— А, вон как! Молодец! Чистота — залог здоровья! — прокомментировал Командующий.

— Так точно, товарищ генерал-полковник! — снова закричал я, наполнив просторное помещение умывальника гулкими звуками.

— Да ладно…— махнул рукой Командующий. — Не так громко. А вода у вас есть в умывальнике?

— Так точно, есть! — Я сбавил на полтона ниже и опустил воинское звание.

Командующий прошел к кранику и, опережая кинувшегося было ему на помощь расторопного майора из своей свиты, положил руку на вертушку и открыл его. Понятно, что результат был нулевой, ибо именно та сторона умывальной трубы не работала. Проверяющий всегда наткнется именно на то, на что ему вовсе не следует натыкаться. Так было, есть и будет, проверено жизнью. Тут никакой аномальщины нет, это нормальное явление, таковы законы нашей реальности. Не удивляемся же мы числу π. Так и здесь.

— Ага… — буркнул генерал-полковник и сурово взглянул на меня. — А ты говоришь, что вода имеется. Выходит, неправду говоришь?

Свитские, все как один, хмуро уставились на меня. Известно, обманывать нехорошо. А обманывать Высокое Начальство нехорошо вдвойне, да ещё и чревато последствиями. В таком случае никакие законы войскового товарищества уже не действуют, наказание последует незамедлительно. А тут сам Командующий застукал! Всё, амба. Потому и насупились сопровождающие лица. А нет, чтобы подумать, какого же рожна я здесь шарахаюсь в трусах, если воды нет? И я постарался развеять у свитских возникшие было нехорошие подозрения:

— Никак нет, товарищ генерал–полковник! Вода у нас всегда в наличии. В нашем климате нельзя без воды.

Я протянул руку к другой трубе и рывком крутанул вертушку. Тугая струя с шумным клекотом ударила в днище желоба, рассеивая брызги. Свита попятилась.

— Гм. — удивился Командующий, но тем не менее настойчиво ткнул пальцем в свою трубу. — А почему здесь нет воды?

— Ремонтируем! — бодро рубанул я. И помня, что в Армии все расписано по часам и минутам, хотя и не всегда выполняется, дал временную привязку— К вечеру будет готово.

— Ну, хорошо. — удовлетворилось Высокое Начальство. — Продолжайте, сержант, свои постирушки.

Он приподнял ладонь чуть выше своего генеральского плеча, тем самым слегка обозначив приветствие и одновременно разрешая мне заниматься своими делами, затем опустил её и развернулся к двери. А за ним вся свита вымелась из умывальника, как будто её и не было. Я стоял, тупо продолжая глядеть на полуприкрытую дверь умывальной комнаты. Надо же, сам Командующий округом! Можно сказать, чуть ли не откозырял мне. Наваждение какое-то. А я перед ним предстал в таком карикатурном виде, в трусах и ботинках. Вот надо же так: один раз в жизни выпал шанс, а меня черт дернул со стиркой! Да, впрочем, и шут с ним, что не по форме одет, выглядел-то я браво, поддержал реноме нашей воинской части и, скорее всего, от моего вида осталось неплохое впечатление у окружного начальства. И к тому же, хорошо поговорили, душевно. Потому вполне можно считать, что в целом встреча удалась…

А на плацу уже орал, докладывая Высокому Начальству, прибежавший Дежурный по части. Спрашивается, где его носило, пока я тут принимал удар на себя? Стирка была безнадежно испорчена. Сейчас вызовут в штаб, обязательно понадобятся какие-нибудь документы. А «мобута» моя квасится в корыте. Хотя, что паниковать раньше времени? Я выскользнул из умывальника в помещение казармы, достал из-под своей подушки сигареты со спичками и вышел на крыльцо. Прикурив сигарету и укрывшись за кленами, росшими у крыльца казармы, я попытался отследить ситуацию сквозь просветы в листве. Приняв рапорт Дежурного по части, Высокое Начальство в окружении сопровождающих лиц стояло на плацу, о чем-то переговариваясь. У нас бытовала в те времена шутка, что, мол, в случае начала военных действий, независимо от того, как там будут складываться дела у стран Варшавского Договора, танки нашего Туркестанского округа на четвертый день должны стоять на берегу Индийского океана. Вполне возможно, об этом и говорило окружное начальство, утверждать точно не могу, я не особенно и прислушивался к их разговору. Но тут на территорию нашей части влетел командирский «газик» и резко затормозил, боднув воздух. Батя, несмотря на возраст, энергично покинул кабину и отрапортовал Командующему.

— Так-то вы встречаете своего Командующего! — шутливо пожурил тот нашего Командира. — Да ничего, Николай Михайлович, я тут пролётом, заскочил к вам на полчаса. Они о чем-то еще поговорили вполголоса минут десять, стоя у края плаца, затем Командующий и его свита загрузились в «Волги» и растворились, словно мираж в горячем воздухе, волнами плывшим над раскаленным асфальтом,.

А дневальный нашей казармы, стоя обалдело у тумбочки, еще некоторое время икал от пережитого. Ещё бы! Такое событие! Будет чего в старости вспомнить. Детям и внукам не раз расскажет бывший дневальный, как он рапортовал Командующему. Хороший был переполох, что и говорить…

ОКОПНАЯ ПРАВДА

Если кто-то говорит, что писари — это сачки, и службу настоящую не знают, и окопы не рыли, я всегда отвечаю: и знают службу более некоторых, и окопы тоже приходилось копать. Иногда. Вот, кстати, штабная окопная история.

Писарем строевой части на тот момент служил у нас в штабе Миша Альцев, родом из города Аральска. Хороший был парень, внешне чем-то слегка напоминал киноактера Евгения Евстигнеева. Но сугубо гражданский был Миша человек, непросто ему давалась армейская служба. В том смысле, что не терпел он построений, распоряжений начальства, считая их посягательствами на личную свободу. Но в Армии, так уж устроено: часть своих свобод ты должен делегировать своим командирам, а уж они тобой вольны распоряжаться по своему усмотрению в зависимости от складывающей обстановки на театре армейских действий. То есть в военное время могут и на смерть послать. А ты должен пойти, не дрогнув. Ведь присягу давал, клялся. И потому необходимо в мирное время учиться подчиняться. Такие вот пироги. Да. Ведь Армия не может состоять из одних Наполеонов. Нужны и рядовые бойцы, готовые беспрекословно выполнить распоряжения военных начальников.

Ну, а Мише это не очень нравилось, в душе он был, если можно так выразиться, некоторым образом диссидентом по отношению к воинской дисциплине, и потому, бывало, ходил с расстегнутым воротничком, с завёрнутыми рукавами гимнастерки и тому подобными нарушениями формы одежды. Вот только к летней форме, нашей удобной «мобуте», он относился благосклонно, ибо там ничего поправлять не надо: оделся с утра и практически не озабочен внешним видом, потому всё как бы всегда в норме. Вот такие черты его характера в комплексе и давали иной раз настолько удивительные результаты, что оставалось только руками разводить. Ну, судите сами…

Принёс я как-то на просмотр документы Начальнику штаба. А документы серьёзные, оставлять их мне без догляда нельзя по инструкции. Бумаг много, времени нужно для просмотра немало. НШ достал сигареты, кивнул мне, дескать, садись, пододвинул пачку: кури, просматривать долго буду. Да, такие привилегии у нас, писарей, были: подполковник разрешал курить в кабинете. Ну, я поблагодарил, сижу, попыхиваю сигаретой. Семен Давыдович шелестит бумагами, пишет резолюции, тем самым врагу заслон готовит прочный. Всё по-военному. Все как бы при делах, служба идёт и тут ему вдруг понадобился зачем-то писарь строевой части. Нажал он кнопку, вызвал посыльного, приказал найти Альцева. Ну, в Армии подобные дела быстро делаются. Даже в кабинете было слышно, как посыльный истошно завопил с неистребимым кишлачным акцентом в окружающее пространство со штабного крыльца:

— Писар Алцев, срошно на штаба!

Не прошло и пары минут, и вот уже боец «Алцев» на пороге. Но в каком виде! Где носило Мишаню — непонятно, но где-то на территории части, потому как в панаме, ибо за пределами штаба и для писарей головной убор обязателен. Так вот, на голове у Миши красуется панама, но рукава осенней гимнастерки по локоть засучены, словно у мясника, в уголке рта сигарета прилепилась —- у меня челюсть, щелкнув, вниз отвалилась. И это раздолбай ловко так честь отдал и доложился: рядовой Альцев, мол, так и так. НШ на него уставился, как на Кентервильское привидение, слова вымолвить не может. Я тоже поначалу дар речи потерял, потом опомнился и показал Мише кулак. До него, наконец, дошло, он выхватил сигарету изо рта, зажал в кулаке, вытянулся во фрунт и бодро заорал:

— Виноват, товарищ подполковник, торопился прибыть по вашему приказанию!

Вот же охломон! Ну, нахал! НШ осуждающе покрутил головой, не найдя, что ответить. Опешил, видать, подполковник. С другой стороны, мы же с НШ тоже курим сигареты. Такая вот интересная ситуация. И НШ поступил мудро, не стал делать замечания Мише, а отдал ему какое-то распоряжение по службе, ради которого он его и вызывал и коротко бросил:

— Выполнять!

А когда Мишаня вымелся из кабинета, Начштаба сказал мне:

— Подтяни дисциплину в отделении. — и вновь углубился в военные бумаги.

И залётов вот такого плана у Миши было множество. Хорошо, что парень он был веселый и не унывающий, относился к этому философски. Да и по службе был, в основном исполнителен, залёты его не имели тяжких последствий, и до поры до времени подобные шалости сходили ему с рук. И даже впоследствии он получил звание ефрейтора. Но это было потом. А вот до того как-то однажды он крепко достал Начальника штаба. Чем он его огорчил — я уже не помню, но НШ шибко осерчал, и понял, что в военных знаниях Миши есть серьёзный пробел. Потому и решил заняться им всерьёз и самолично. В воскресенье, после завтрака, когда бойцы могли предаться заслуженному, но относительному, потому что враг не дремлет, отдыху, появился в штабе Семен Давыдович. Он вызвал к себе Мишу, приказал ему взять БСЛ, то есть большую саперную лопату и они вдвоём, словно джеклондонские старатели, отправились из расположения части куда-то на пустырь. Мы недоуменно пожали плечами, потому как были совершенно не в курсе планов Начальника штаба. Раз ушли вдвоём — значит того требует военная обстановка, начальству видней. Может, и тайна военная какая-то. Да и не принято в Армии лишние вопросы задавать начальству. Ну, занимаемся мы своими делами: кто спит, кто в волейбол играет, кто книжки читает, кто постирушку устроил. Забыли о Мише.

А время незаметно шло, и вот уже провозгласили построение на обед. Мы оживленно толпились на плацу, отделяя желудочный сок и сглатывая слюну, разбираясь по-батарейно и повзводно, строились в шеренги и вытягивались в колонны, готовясь к броску в столовую. И тут появился наш Миша. Потный, взъерошенный, под мышками и на спине темные пятна. Такое впечатление, будто писарь строевой части таскал вместо лошади двухлемешный плуг, поднимая неподатливую туркменскую целину. Мишаня был хмур, молчалив и даже, я бы сказал, зол. По всему чувствовалось — физически и ударно потрудился товарищ. Не исключено, что даже чего-то и перевыполнил. Правда, тут нам было не до расспросов, объявили команду «Шагом марш!», мы загорланили песню, каждое подразделение свою, и, слитно ударив армейскими башмаками по раскаленному асфальту, целеустремленно направились в столовую. Приём пищи — это всегда радостное мероприятие для солдата. И нужное для дела, которому ты служишь. Как у нас шутили: хорошо пережевывая пищу, ты укрепляешь обороноспособность нашей Родины. И кто может возразить на этот образчик казарменного юмора? Никто, ибо выражение правильно по сути.

После обеда, традиционно рассевшись в штабной курилке, мы начали выяснять у Миши подробности его непонятной отлучки. Сначала он отмалчивался, отмахивался, курил нервно, но, видимо, переполнявшие его чувства рвались наружу, словно тесто из квашни, Миша не выдержал и стал, как говорят криминалисты, колоться, то есть рассказывать подробности.

А всё дело оказалось в том, что за провинность решил его наказать Начальник штаба. Ну, лопнуло терпение у Семена Давыдовича, тем более мужик он был строгий, в войну воевал практически с первых дней и закончил уже на Дальнем Востоке, показав Квантунской армии силу наших гвардейских минометов, то есть «катюш». В общем, суровый он был мужик, службу знал. И в тот раз показался ему Миша, по-видимому, хуже самурая, потому и решил он наказать нашего писаря. А наказание Начштаба придумал с пользой для Миши, ибо умения, полученные в мирной жизни, вполне могли спасти жизнь бойцу, если вдруг завтра война, если завтра в поход. Вот такие были наши офицеры: кумекали они и в педагогике, и в психологии. Без пользы не мордовали солдат, а учили уму-разуму.

А придумал НШ следующее. Вывел он Мишу с лопатой на пустырь, достал из кармана Полевой Устав пехоты, очертил на земле контуры и приказал:

— Слушай мою команду! Ставлю боевую задачу. Отройте, товарищ писарь, индивидуальный окоп полного профиля согласно Уставу для стрельбы стоя.

И картинку Мише показал. А надо сказать, настоящий окоп это вам не простоя яма. Яму копают для сельского туалета, так называемого нужника. А вырыть окоп — это достаточно серьёзно. Это — инженерное сооружение и возводится оно по всем правилам фортификационной науки. Ибо в настоящем бою правильно оборудованный окоп и от пули защитит, и от танка спасёт. Короче, поспособствует реально выжить, нанести врагу урон и победить.

В общем, начал Миша с остервенением врубаться в твердую, словно железобетон, спёкшуюся туркменскую землю. Первые полметра были самыми трудными в смысле проходки. Камень, а не земля. Навыка саперного нет. Да и лопата была не очень острая. Она лязгала от ударов о землю, вибрировала, но копала из рук вон плохо. Черенок суковатой палицей елозил в руках, грозя скорыми мозолями. Кто же мог предвидеть такое?! Можно было наточить, если бы знатьё… Но зато так получалось как бы более приближено к боевым условиям. И потому Миша, потея и шепча себе под нос всякие экспрессивные слова, долбил, словно каторжник, твердую сухую землю. Это — Армия, а не команда бронепоезда «Анархия», здесь приказы не обсуждаются. Здесь они выполняются, несмотря ни на что. Прикажут копать, например, траншею от забора и до обеда — и будешь копать, наполняя практическим смыслом понятие континуума «пространство-время». А Мише в тот раз выпало освоить искусство сооружения индивидуального окопа.

Начштаба же присел на пригорке, развернул предусмотрительно захваченную газету и углубился в чтение. Сам процесс копки земли его мало интересовал, в войну насмотрелся-накопался, на всю оставшуюся жизнь хватит. А вот Мишане сапёрное дело было в новинку, и с непривычки чувствовал он себя прескверно.

Солнце карабкалось в зенит и жгло свирепо. Туркмения — солнечная страна, в этом стратегического секрета нет. Солнца много. Но военным солнце не помеха для выполнения приказа: так нас учили. Миша обреченно долбил твёрдую землю, постепенно зверея и проклиная всё на свете. Начштаба просматривал газету, курил сигареты, время от времени подавая советы Михаилу. Миша неопределенно хмыкал, кивал головой, как бы принимая с благодарностью, хотя, сами понимаете, на душе у него было совсем другое.

Но, как говориться, терпение и труд всё перетрут. Пробил-таки боец твёрдый верхний слой, а дальше пошла глина уже помягче. Да и навык появился, опыт саперный. Миша шустро кидал землю наверх, насыпая бруствер, согласно указанной схеме. В общем, втянулся в землеройный процесс. Известно, привыкнуть можно ко многому, если не ко всему. Вскоре Миша уже стоял по пояс в земле, словно былинный богатырь Святогор, и продолжал постепенно уходить вглубь. Выкопал ступеньки для спуска и выскакивания, в случае атаки, из окопа, утрамбовал бруствер, расчистил сектор обстрела. Словом, все строго по правилам военной инженерии. Покончив с отделкой окопа, Миша счёл поставленную боевую выполненной, а потому выбрался на поверхность, вытер со лба обильный пот, приставил лопату к ноге и четко отрапортовал:

— Разрешите доложить, товарищ подполковник, поставленная боевая задача выполнена, окоп готов! — бодро доложился Миша, хотя в горле у него пересохло, хотелось пить, курить и вообще послать подальше все эти землеройные работа вместе с Начальником штаба. Но! Это — Армия, и воинская дисциплина предписывает солдату всегда быть бодрым, несмотря на всяческие тяготы и лишения армейской службы. Вялость и апатия в Армии не поощряются, а наоборот, активно преследуются при помощи внеочередных нарядов на уборку казармы, территории части, туалетов и прочих мест, кои нужно содержать в образцовом порядке. Или же при помощи рытья индивидуальных окопов, как случилось с писарем строевой части.

Начштаба поднялся с пригорка, сделал, разминаясь, наклоны корпусом влево-вправо, и подошёл к свеженькому окопу. Внимательно осмотрел его со всех сторон, одобрительно хмыкнул, не поленился даже спуститься. Придирчиво осмотрел ступеньки, припал к брустверу, проверяя, удобно ли будет стрелять. Оказалось — удобно. Придраться вроде бы и не к чему, хорошо поработал боец. Но на то и существует начальство, чтобы замечать огрехи подчиненных. Начштаба ткнул пальцем в стенку окопа и произнес:

— Вот здесь должна быть ниша для гранат, даже две ниши: отдельно для гранат, отдельно для запалов.

На этом инспекция окопа закончилась, и Семён Давыдович покинул инженерное сооружение. Миша, собрав свою волю в кулак и, сцепив зубы, чтобы невольным выкриком не выдать своё душевное состояние, принялся дорабатывать проклятый окоп в свете последних указаний, а Начштаба покуривал сигарету, взирая сверху на усердие подчиненного. Когда окончательная доводка окопа была завершена, он скомандовал:

— Молодец, всё хорошо. Вылезай.

Как только взмокший от пота Миша вылез из окопа, Начштаба бросил на дно окопа окурок.

— Всё, задание выполнено. А теперь — закапывай. Надо уметь не только окапываться, но ещё уметь замаскировать следы своей деятельности в случае нужды какой.

— Какая, на хрен, нужда? — подумал Миша про себя. — Нет у меня абсолютно никакой нужды маскироваться.

Но пререкаться предусмотрительно не стал, рытьё окопов — оно неплохо вразумляет и дисциплинирует. Так что пришлось закапывать такой чудесный, сооружённый по всем правилам фортификационной науки окоп. Ну, ломать — не строить. Ликвидация окопа прошла не в пример рытью быстрее, и вскоре Миша, чувствуя, как под гимнастеркой стекают по спине ручьи пота, доложил о завершении рекультивационных мероприятий.

— Вот и хорошо, — сказал Начштаба. — Теперь выдвигаемся в расположение части, как раз успеешь к обеду. И лопату не забудь…

— Вот такое взыскание было на меня наложено… — закончил Миша своё поучительное повествование, стряхивая пепел с сигареты. — Отрыл я, ребята, по всем правилам настоящий окоп для стрельбы стоя…

— А если бы НШ заставил тебя открыть окоп для стрельбы, стоя на лошади? На обед бы не успел. До вечера бы копался, словно экскаватор. — наперебой начали подкалывать мы Мишу. — Но зато, Миша, теперь ты настоящий солдат. Окопник.

— Да и вообще, после Армии специальность "землекоп" не помешает. Мало ли как может жизнь повернуться.

И мы дружно захохотали.

— О чем с вами говорить мне, опытному бойцу? — Миша изобразил на лице нарочито важное выражение. — Вы службы настоящей не знаете, окопов не рыли. Тем более, с нишами для гранат, чёрт бы их побрал.

Мы с этим согласились, ибо окопов действительно не рыли. Наша войсковая часть была техническим подразделением и главное наше оружие — это автомашины-вездеходы с военными игрушками и разнообразной аппаратурой для контроля и управления этими самыми игрушками. Были даже четырехоcные грузовики с дизельными двигателями на платформе, что-то вроде «Ураганов», а может, это и были модификации тех cамых «Ураганов», точно не могу сказать. Да оно и не важно. Главное, что габариты у этих монстров были впечатляющие. Так что закопать таких «верблюдов» в землю саперными лопатами — тут понадобиться толпа профессиональных землекопов. Поэтому у нас в части были специальные землеройные машины и бульдозеры. Такая мощная техника быстро, в случае необходимости, выкапывала траншеи необходимой глубины. Когда мы строили свою столовую, то для рытья котлована выгнали из боксов автопарка спецмашины, заодно получилась и внеплановая тренировка механикам-водителям. Что тут было! Чуть ли не полгарнизона сбежалось смотреть на их работу траншеекопателя МДК-3. Ревел мощный дизель-мотор, пласты земли сплошным потоком улетали из траншеи, образуя громадный бруствер, а шустрый БАТ-путепрокладчик с составными лопатами быстро перемещал кучи вынутого грунта в нужное место. Любо-дорого было смотреть на такую работу. Быстро и красиво. Добротная у нас была техника. Военная, что тут говорить.

И потому окопов мы никогда не рыли, даже будучи на войсковых учениях в Каракумах. Да и трудно в песках копать окопы. Мартышкин труд, осыпается песок. В предгорьях, где грунт иной, мы сооружали брустверы из камней, как говорится, оборудовали огневые позиции на складках местности из подручного материала.

Вот такая она, окопная правда.

ТРЕВОГА!!

Армия — одна из главнейших опор государства. А опоры следует крепить постоянно. И потому учения у нас происходили очень плотно. Может, мне просто повезло, что я служил в такой беспокойной части, но «воевали» мы часто. Отрабатывали взаимодействия подразделений в различных ситуациях, отшлифовывали работу штаба. Мы называли это «играть в войну», хотя игры иной раз были вовсе не шуточные, без сна и отдыха, на пределе сил.

Мы ведь были в непосредственном и полном распоряжении Командующего нашим округом, и потому отношение к нам было особое в плане учений. Какие бы учения в округе не проводили – мы всегда участвовали в них. Как говорится, в каждую бочку — затычка. А плюс ещё и учения свои, по плану боевой учебы войсковой части. Так что такие вот забавы на свежем воздухе для нас были не в диковинку. Скорее, наоборот.

Но я любил учения. Вот когда видишь результаты своей как бы однообразной воинской службы! Тут надо делать всё быстро, иной раз в кузове автомобиля на ходу, когда неимоверно хочется спать, а нет возможности. Ну, разве, пули и осколки не свистели, а так вполне реально было. И пересохшие от жары и пыли глотки, и охрипшие командиры, и постоянное движение: вперед, вперед, вперед…

Мы были лакомым куском для противника, и потому шанс уцелеть у нас был только в скрытности, умелом маневрировании на местности и бдительном боевом охранении. Вот это и отрабатывалось постоянно. Мы были мобильной войсковой частью, посаженной на колёса.

Борьба за минуты велась самого начала объявления тревоги. Конечно, мы зачастую догадывались, что будет объявляться тревога, но точное время никому не было неизвестно. А это, как говорится, всегда не вовремя. Но, тем не менее, справлялись бойцы. Бесконечные тренировки приучают…

И вот она, тревога! Сирена орет, словно медведь, которому задницу подпалили, рыкает и воет дурно, лампочка красная мигает, а сама войсковая часть напоминает муравейник, в который некий хулиган палкой потыкал. Тут можно сослаться на кинофильмы. Есть много таких кинолент, о войне. В них частенько показывают, как грузится, покидая насиженное гнездо какое-нибудь воинское подразделение. Вот эта картинка именно один в один похожа на ту обстановку, какая у нас в штабе была во время тревоги. Ну, форма у солдат, конечно, другая и автомобили иные, но сама атмосфера военной суматохи аналогична. Солдаты, кряхтя и изогнувшись от тяжести, тащат из штаба ящики металлические и заталкивают их в распахнутые двери КУНГов, грузится личное имущество офицеров штаба, беспрерывно звонит телефон, мечутся посыльные, докладывая Начальнику штаба о выполненных ими заданиях. Но вот машина загружена, старший машины мчится к Начальнику штаба, глотая слова, торопливо докладывает, тот молча даёт отмашку от козырька фуражки рукой — вперёд! Старший вскакивает на подножку уже начавшего движение автомобиля — быстрей, быстрей с территории части, к месту сбора. А посредники из Штаба Округа с белыми повязками на рукавах тут же стоят. Секундомерами щёлкают, карандашами в блокнотиках чирк-чирк, отслеживают, значит, нашу суету на соответствие установленным нормативам. А у нас всё расписано, всё основное заранее уложено в тревожные ящики. И карты-склейки района учений в нужном количестве уже приготовлены. Остается только необходимые текущие документы (всё строго секретно, боже ж мой — Армия!), тщательно сверив с описью, вложить в нужный металлический ящик. И этих нескольких минут мне хватает с лихвой, ящики закрыты, опечатаны печатью и загружены ударно в КУНГ. Орёл, красавчик! Доложился Начальнику штаба, запрыгнул в кабину уже на ходу — поехали! На всё про всё и отведённых минут хватает с избытком. Вот теперь можно и закурить…

Небольшая информация для тех, кто не в теме. КУНГ — аббревиатура, обозначающая кузов унифицированный нулевого (нормального) габарита. Проще говоря, КУНГ — будка на кузове автомобиля. Но наши КУНГи были, конечно, не будки. Жилая комната на колесах так — будет точнее: встроенные шкафы, столик, табуретки, отопительная печка (электрическая, бензиновая или обычная буржуйка), лежак, шкафы с приборами и т.п., в зависимости от того, для каких целей предназначен КУНГ: для жилья или производственных военных нужд.

Так вот, продолжу далее об учениях. Но такой слаженной бывает погрузка, если всё идет по плану, даже когда ты пусть и не рулишь процессом, то хотя бы в курсе происходящих событий. Поскольку информированный человек — уже вооруженный. А уж насчет информированности — ха! — я всегда всё знал самый первый. По должности положено. Ибо именно мне вручался прибывшими из Штаба округа посредниками секретный пакет, в котором находилась расписанная партитура учений, преследуемые цели и задачи, продолжительность, а также топографическая карта района предстоящих учений. Само собой, было мне известно и время «Ч», то есть время выезда в поле. И врасплох меня было не застать, ибо я был уже вооружён информацией. Всю эту поступившую секретную информацию я приходовал согласно инструкции, а потом нёс на доклад Командиру. И начиналась та самая военная работа, то есть, как говорили в Армии — время пошло. Да, с ударением на втором слоге. Посредники проверяли работу штабных офицеров, личный состав подразделений, строевую, спортивную и идеологическую подготовку, ездили в автопарк, смотрели склады вооружения и хозяйственные, то, сё, в общем, всё дотошно и досконально. А потом уже били в набат и начинались собственно те самые мужские игры на свежем воздухе. Так было всегда, пока не случилось однажды…

Была весна. Служба моя катилась к своему завершению, и сам чёрт мне был не брат. Старшина штабной службы — это вам не хухры-мухры. Всё положенное знать мне по должности, я знал. И даже больше, о чем, конечно, помалкивал. Служба такая у нас, молчаливая. Всё, что положено мне было уметь по должности, я тоже умел, и даже лишнее, но об этом тоже помалкивал на всякий случай, твердо придерживаясь солдатской мудрости: от службы не отказывайся, но и на службу не напрашивайся. Вот так я и пребывал в состоянии некого равновесия между строгостью армейских Уставов, молодецкой амбициозностью и некоторой леностью от природы.

Я самодовольно и совершенно справедливо (хотя, как потом выяснилось, это было всего лишь моё мнение и не более того) полагал себя уже достаточно поездившим на учения, и это соответствовало действительности, ибо я выехал на первые свои учения уже через пять месяцев после начала службы и с той поры за два года не пропускал ни одного. И потому я решил отправить на эти учения подготовленную мной замену — младшего сержанта Володю Кинощука. Ведь когда-то же ему надо начинать, ведь я скоро уеду домой, а ему ещё служить. Ну, вот такое моё было решение, и оно было неоспоримым — это Армия и я младший командир. Но в том-то и фокус, что в Армии над младшими командирами стоят старшие командиры, а над ними — Командир части, а над ним… ну, и так далее, думаю, принцип понятен. И каждый из вышестоящих командиров имеет право отдавать свои приказы, отменяющие приказы нижестоящих командиров. И Командир нашей части не преминул воспользоваться своим правом. Вызывал он меня как-то вечерком к себе в кабинет и, попыхивая своим неизменным «Казбеком», поинтересовался, как идут дела с моим дембельским аккордом, то есть ремонтом секретного класса, в котором занимались офицеры. Дела шли хорошо, и я уже предвкушал, как, передав всю «секретку» сменщику, уеду домой. Так что я с гордостью доложил Командиру, что дембельский аккорд близок к завершению. Батя попыхтел «Казбеком», пуская струю дыма, словно Змей Горыныч, а потом сказал:

— Ну, молодцом, похвально… — он на мгновение замолчал, глядя куда-то вдаль, в только ему видимые горизонты, потом вновь бросил взгляд на меня из-под своих мохнатых, «брежневских» бровей. — Тут такая диспозиция. Ты же в курсе, что у нас большие учения предстоят?..

Ясен пень, я был в курсе и уже понимал, откуда ветер задувать начал. Армия учит быстрому анализу ситуации, чтобы там не говорили, подъелдыкивая, штатские. Понимать я понимал, но что мог предпринять? Армия держится на дисциплине.

— Так вот… — продолжил Командир, беспощадно чадя своим «Казбеком» — Ученья эти очень важные. Командующий округом будет сам выезжать в поле, посещать войсковые подразделения. Так что штаб должен работать безупречно.

Что Командующий округом выедет в поле, так то вовсе не есть большая военная тайна, ему по должности положено присутствовать на учениях, а вот что он будет бывать в подразделениях во время учений — это действительно интересно. Обычно в подразделениях присутствуют его глаза и уши, если можно так сказать: посредники из числа офицеров штаба округа.

— Я, конечно, понимаю твой дембельский настрой и всё такое, но ввиду важности проводимых мероприятий я прошу тебя принять в них участие. — подвел итог Командир и снова запыхтел своим «Казбеком», искоса посматривая на меня.

Отступать мне было некуда. В Армии выполнение приказа вышестоящего начальника безусловно. Через невозможное, но выполни. На том и держится Армия. А вот просьба вышестоящего начальства — она хуже приказа. Тут уж — всё. То есть дважды, трижды умри, если понадобиться, но выполни. И по высшему разряду. И никак по–другому. Потому как — Просьба. В общем, альтернативы не существовало. Я изобразил на своём лице, как мог, воинское рвение, и, стараясь затушевать вполне уместное разочарование, вытянулся по стойке «смирно» и рубанул:

— Есть принять участие в учениях, товарищ полковник!

По-суворовски так, бодро. На том и порешили.

…Итак, впереди предстояли учения. Последние для меня, но, тем не менее, с выездом в поле.

Поначалу всё шло как обычно. По-армейски рутинно: приехали представители из Штаба Округа. Я получил объёмистый пакет с материалами по предстоящим учениям. Поставил на учет документы в соответствии с инструкцией и, развернув карту-склейку предстоящих учений, посетовал окружному майору, доставившему пакет, на не совсем удобный район учений.

Майора это удивило:

—А тебе-то что от того? Тебе же не бегать с автоматом по барханам! В каком смысле — неудобный район? – спросил он, припав к амбразуре окна выдачи документов.

— Оно так, не бегать…— согласился я. — Но район учений вытянут от середины Туркмении до самого Каспия, а это сколько картографических листов масштаба «сотки» понадобится на одну склейку! А этих карт-склеек тоже немало надо…

— А куда столько карт, у вас же не дивизия? — спросил майор.

— Не дивизия. Но все равно много. Командиру — надо. НШ надо, замполиту — надо…— начал перечислять я.

— А замполиту зачем? — жизнерадостно улыбнулся майор. — Замполиту выдай политическую карту мира. Лишь бы в боевом азарте за границу не выскочил и ладно. Пусть на полушариях стрелы чертит, громит врага беспощадно.

Мы оба понимающе засмеялись.

Итак, всё, в общем-то, шло как обычно. На другой день я с утречка отправился в столовую, благо сменщик мой, Володя Кинощук, уже привел отделение писарей из столовой.

Откушавши и настроенный на благодушный лад, словно полакомившийся сметаной кот, я возвращался из столовой в штаб. Но тут меня насторожила непонятная суета. Куда-то бежал военный люд, что-то кричали офицеры. Я прибавил шагу. «Тревога, что ли? — подумал я. — так какого хрена? Еще ничего в части не проверяли и сразу выезд? Тут что-то не так. Но когда я полушагом, полубегом влетел на плац, сомнений уже не было: тревога! Твою дивизию! А у меня ни фигашеньки не готово. Что до «тревожного» ящика с документами, вывозимыми на учения, так он всегда в боевом положении, потому и тревожный, добавить туда текущие дела — это всегда так было — за те минуты, отведенные по нормативу, мы уложимся. Но! Но! Но главное и отчаянно провальное — ни одна карта-склейка ни готова! Вот в чем прикол, как теперь говорят тинэйджеры. А эти чёртовы карты-склейки понадобятся сразу же, как только часть загрузится в воинский эшелон. И это довольно быстро произойдет. Ситуация явно просела и я отчётливо понял, что влип.

— Вот, — подумал я, — надо же так обделаться под конец службы. Что стоило вчера посидеть допоздна, все заготовить. Или Вовке поручил бы. Ему куда деваться, сделал бы. Так нет же, демократия и леность. Вот так и идут под трибунал на настоящей войне.

Ворвался в секретку. А младший сержант Кинощук держится молодцом, уже суетится, отбор документов ведёт, сложил стопкой на столе, сверяет со списком. Хорошая у меня замена получилась! Ну, мы по-быстрому, но внимательно всё проверили, уложили, пишмашинку с копиркой запаковали. Все причиндалы прихватили — вроде как полный порядок. Словом, всё хорошо, если бы не…

— А с картами что делать? — спросил растерянно Володя.

— В связи с изменением боевой обстановки будем злостно нарушать инструкцию! — скомандовал я, вскрывая шкаф с топокартами. Распахнул его. Взял в руки окружную карту-склейку, скомандовал:

— Я диктую номера тополистов, а ты вынимай всю пачку листов данной номенклатуры и укладывай в ящик. Некогда отсчитывать их и перечень печатать! Составим рукописный перечень на количество пачек по номенклатурам листов.

Конечно, количество листов в пачках было известно (они же секретные листы и учтены в специальном журнале). Но и то, что мы намеревались осуществить, было грубейшим нарушением инструкции по обращению с секретными документами. Вывозить в поле нужно только то, что необходимо, что поименовано в специально составленном перечне. Тополисты, тем более, без пересчета, там не были обозначены. Они должны быть вывезены в поле уже в виде карт-склеек определенного количества. Следовательно… Но что делать? Как говорится в кинофильмах, война, браток, ты же видишь, что творится кругом! А на войне как на войне, главное — победить врага, то есть переломить ситуацию в свою пользу. И победителей не судят. Короче, накидали мы пачки нужных топографических листов в ящик-сейф, взял я коробку с клеем, вещмешок со своими личными вещами, получил у дежурного по части своего «макарова» с двумя обоймами патронов и с помощью посыльных осуществил погрузку своих ящиков, набитых секретами и тайнами, в подъехавший автомобиль и опечатал дверь. Водитель был из молодых, свежего призыва и потому малознакомый. Но молодец, не подвел, вовремя подогнал машину.

Я помчался, доложил Контрразведчику и Начальнику штаба о своей готовности, попрощался с Володей Кинощуком, сказал водителю, чтобы занимал место в колонне (наше — четвертое), а сам взметнулся в КУНГ, закрылся на защелку и начал свою войну, вступив в бой раньше всех. Мой окоп — это стол с топографическими картами. И грянул бой…

…Ножницами обрезаю ненужные поля листов, быстро сгибаю листы, предварительная стыковка, клей, окончательная стыковка — склеиваю. И снова — ножницы, снова сгибаю лист и так далее... Неудобно, длинные склейки получаются, свисают на пол. По окончании работ карты-склейки ещё нужно сложить примерно по размеру конторской книги, для того, чтобы склейка поместилась в офицерском планшете. Машина урчит, раскачивается, меня тоже шатает в кузове. Ага, занимаем положение в колонне — отметил я машинально. А сам чик-чик ножницами. Приноровился, стыкую тополисты, дело пошло, процесс встал на поток. Одно плохо: клей силикатный, а у меня на него аллергия. И вскоре я зашмыгал носом, забулькал, словно закипающий чайник. Не боевое ранение, конечно, но досаждает сильно. Специально полотенце на это счет захватил и, словно, шолоховский Макар Нагульнов, так же яростно боролся с недугом. Но, несмотря на подобную досадную помеху, дело спорилось. Вспомнил про Политическую карту мира для замполита. Посмеялся. Армейский юмор — он тоже иногда бывает достаточно тонким. В общем, ножничками чикаю, клеем мажу, носом булькаю, шуршу готовыми картами-склейками. Пытаюсь удержаться на уходящем из-под ног полу кузова, ибо машина уже резво помчалась в составе колонны, поспешая на погрузку. Вот уже замелькали в узком кунговском окошке дома и деревья. Вскоре мы оставили позади славный город Мары, он хоть и областной центр, но небольшой по размерам, и въехали на территорию транспортного железнодорожного участка. Машина остановилась. И вот именно в это самое время я и сложил в аккуратную «гармошку» последнюю карту-склейку. Открыв дверь, одуревший от духоты, бульканья и спешки, я выпрыгнул из КУНГа. Водитель плеснул мне из канистры воды, я очистил и отмыл руки от клея и бульканье пошло на убыль. Жизнь налаживалась. И только я, как говорится, вновь начал ощущать все её прелести, послышался ор по цепи:

— Старшину Козубова — срочно к Командиру.

Всё, началось. Враг, как говорится, у ворот, и пошла военная потеха…

Дверь на замок. Наложил печать и на рысях в штаб. Время пошло, война, браток…

Батя коротко рявкнул: карты, я козырнул и мигом обратно. А сам доволен донельзя: всё же успел. Пусть и нарушив инструкцию. Но — не подвёл. Это главное. А излишне вывезенные тополисты, конечно, в сохранности были доставлены в часть после учений.

КРОВАТЬ-РАСКЛАДУШКА НА БАРХАНЕ

Военные учения — они сродни боевым действиям, только без разрывов снарядов, уханья мин и посвиста пуль. Но в остальном — тот же тяжёлый ратный труд под палящим солнцем пустыни, бесконечные, выматывающие душу и тело дневные и ночные марш-броски, боевое охранение, работа со своими военными изделиями, оборудование боевых позиций, маскировка — и снова тревога, и снова марш-бросок, и снова рёв двигателей, и снова утомительное ночное движение практически в полной темноте, ориентируясь лишь на слабый габаритный огонёк впереди идущего автомобиля. И тёплая вода уже не утоляет жажды, от курева горчит во рту, а голова становится тяжелой и всё время норовит опуститься на грудь, глаза режет от недосыпа, вроде песку туда подбросили, мысли текут вяло и тягуче…

…Учения в тот раз и вправду были масштабными. Гудели самолеты в воздухе, где-то грохотали танки и ухали пушки. Мы тоже не отставали. Носились по барханам и горам на своих «ЗиЛах, словно проворные вараны, выходили из-под «атомных ударов», маскировались с помощью масксетей в расщелинах и барханах. В общем, играли в свои военные игры, отрабатывали поставленные задачи, оттачивали воинское мастерство, чтобы, когда придет время «Ч», внести свой весомый вклад в дело разгрома врага. Для этого и выезжают на учения, на которых всё было в условиях, максимально приближенных к боевым.

Чекист мне как-то сказал по секрету, что на такие большие учения забрасывают «диверсантов» — отряды спецназа, боевиков КГБ и они вносят значительный оживляж в и без того беспокойную жизнь полевых учений: похищают часовых, угоняют военную технику, словом, как могут, осложняют жизнь войскам. Как-то один раз угнали у ротозеев машину — секретную часть. То-то шуму было. Угнать «секретку» — значить вывести войсковую часть из строя, всё равно, что знамя части утратить. Потому-то я спать старался в КУНГе своего автомобиля. Если проспят часовые и диверсанты угонят машину, то так просто им туда не проникнуть: я же вооружен, следовательно, могу сопротивляться и даже как бы уничтожить документы, чтобы не достались врагу. Понарошку, конечно.

В общем, старался быть бдительным, тем не менее, маленько дал промашку, и вот как оно было…

Мотались мы несколько ночей подряд по пескам, заметая следы и уходя из-под ударов «противника». Офицеры штаба хотя бы подменялись друг с другом и могли по паре часов всхрапнуть. Но я ведь один, а, кроме обязанностей начальника секретной части, я еще выполнял печатание документов на пишмашинке. Да и разве поспишь толком, болтаясь в кабине при переезде на другое место дислокации? Какой может быть сон в кабине грузовика, ревущего по бездорожью? Вот то-то и оно. И потому на третью ночь я уже был буквально никакой, в полудревесном состоянии. И уже после полуночи НШ мне сказал:

— Старшина, ступай, вздремни, пока всё затихло.

Я не стал чиниться. Неуверенно шатаясь, словно зомби, выкатился вон из штабного автобуса. Спать в душном, накалившемся за день КУНГе чертовски не хотелось. Я вытащил кровать-раскладушку, запечатал секретку, разложил тут же между штабным автобусом и своей «секреткой» кровать с мятой подушкой, и как был, в бушлате, завалился спать, предварительно сунув ремень с кобурой и пистолетом под подушку и наказав водителю и часовому разбудить, если что.

Сон мой был крепок и продолжителен. Настолько продолжителен, что проснулся я оттого, что солнечный луч бил прямо в глаза, а армейский бушлат на мне уже, образно говоря, парил. Окончательно проснувшись, я заморгал глазами. И глазам открылась удивительная картина. Ну, во-первых, сверху я был почему-то дополнительно укрыт еще и офицерской шинелью, о чем мне подсказал погон подполковника. Хорошенькое дело! Неужто, пока спал, меня в звании повысили? Очень стремительная карьера: от старшины до подполковника. Конечно, я понял, что это шинель нашего Начальника штаба. Но откуда она здесь?! Конечно, я отправился спать уже в полусонном состоянии. Но не настолько же, чтобы попутно прихватить офицерскую шинель! Наверно, это НШ меня укрыл. Позаботился — подумал я тепло о старшем офицере. Но вот на этом положительные эмоции и закончились. Ибо когда я приподнялся и огляделся вокруг, то так и остался сидеть, с отвисшей от изумления челюстью. А изумляться было чему. Вокруг меня расстилалась пустыня. Пустыня Кара-Кум, самая большая и мрачная пустыня страны. И более ничего и никого. Только пустыня. Ни машин, ни бойцов, только песчаные барханы, да реденькие чахлые кустики саксаула. И тишина под набирающим силу белым и беспощадным солнцем пустыни. А посредине этого песчаного безмолвия находился я. Сидя на кровати-раскладушке. У меня возникло стойкое ощущение, что мне снится кошмарный сон. Но ведь я же не сплю! Значит…

— Забыли! Забыли меня в суматохе! — дошло до меня, и я торопливо вскочил с кровати. Сунул руку под подушку. Ага, оружие на месте. Привычно подпоясался ремнем, поправил кобуру. Ну, при оружии. А это уже немало. Теперь меня голыми руками не возьмешь! — неизвестно кому пригрозил я. Хотя кто здесь собирается брать меня? Иранский спецназ? Но вряд ли я та фигура, которую нужно срочно брать за цугундер… Кому я нужен, если даже сослуживцы забыли меня посредине пустыни? И машина с секретными документами, возле которой я должен быть неотлучно, словно сторожевой пёс возле своей будки, находится неизвестно где. Было от чего запаниковать и вполне естественно, что мысли мои лихорадочно заметались, а сам я усиленно вспотел и не столько от набирающего силу солнца, а больше от внутренних переживаний.

Но почему часовой не разбудил? Застрелю гада! Хотя, прежде чем стрелять, надо добраться до своих. Но как? Район учений я помнил хорошо, да что пользы мне от этого? Ни компаса, ни карты у меня нет. Где наши машины? Ищи ветра в пустыне. Я принялся внимательно разглядывать следы протекторов, пытаясь определить направление уехавших машин. Хоть я и не Чингачгук, но с направлением определился быстро, ибо на влажном утреннем песке следы были видны достаточно отчетливо. Сориентировавшись с направлением движения, я сложил раскладушку (казенное имущество, не бросать же!), сгрёб шинель в охапку, и пошел по петляющему следу. Пройдя минут пятнадцать, я решил взобраться на более пологий бархан, чтобы увидеть горизонт и сориентироваться на местности. К тому же мне пришло в голову, что нашим без меня не обойтись, ибо КУНГ закрыт на ключ, который у меня хранится. Так что в любом случае спохватятся и выедут на поиски. Это прибавило мне бодрости и я, окрыленный этой мыслью, достаточно быстро вскарабкался на бархан, утренний песок держался плотно и ноги не проседали глубоко. И вот там, когда я стоял на вершине этой песчаной горы, мне открылись неожиданные перспективы. Вокруг, до самого горизонта тянулись унылые однообразные барханы, и не было им ни конца, ни края. Это же Кара-Кум, Черная пустыня, с которой шутки неуместны. А метрах в трехстах, от моего местонахождения, укрывшись в лощинке между двумя здоровенными песчаными холмами, стояли армейские машины нашего штаба. Вовсю шла боевая работа. Вокруг автомобилей суетились бойцы, натягивая маскировочные сети, в стороны расположения подразделений связисты тянули провода, разматывая катушки, дымилась у окраины жидкой саксаульной поросли полевая кухня. А я стоял на гребне бархана, и не было в тот момент в пустыне Кара-Кум человека счастливее меня. Мне показалось даже, что я слышу запах тушёнки. Хотя вряд ли это было на самом деле, далековато, но то, что я сильно голоден, было очевидным, и я начал торопливо спускаться вниз, стараясь не растерять свое имущество. Вскоре меня заметили стоявшие у штабных машин бойцы и начали хохотать, показывая на меня пальцами. Смешно, видите ли. Хотя надо отдать должное, вид бойца с кроватью- раскладушкой, вынырнувшего из глубин пустыни, довольно нелеп. Словно горемыка-бедуин, отставший от каравана.

Прибыв в расположение и буркнув нечленораздельно в сторону развеселившихся бойцов, я прямиком направился к своей автомашине, проверил сохранность печати и допросил водителя. Тот запираться не стал и чётко отрапортовал, что будить меня не разрешил Начальник штаба. Мало того, он же укрыл меня своей шинелью и приказал не тревожить мой сон, так как я уже которую ночь без сна, а штаб переезжает недалеко. Оказывается, поутру обнаружили, что место для стоянки было излишне открыто и плохо подходило для маскировки, поэтому и решили переехать неподалёку и схорониться в лощинке между барханами и саксаульной порослью. И правда, когда бойцы закончили маскировочные мероприятия, умело разбросанные масксети довольно таки хорошо скрыли автомашины среди песков, и обнаружить нас можно было только с расстояния метров 20-30. Проспи я безмятежно до обеда среди пустыни, так глядишь, и потерялся бы в Каракумах. Шучу, конечно. Не дали бы мне потеряться.

ТУРКМЕНИЯ – КАК МЕСТО УЧЕНИЙ

Туркмения – удивительно своеобразная и красивая страна. В каких только местах мы не побывали! Вот, например, горные перевалы. Да, я не оговорился. Именно горные перевалы. Обычно Туркмению представляют как страну пустынь. Что ж, этого не отнять. Пустыня Кара-Кум, по моему мнению, самая жуткая пустыня из тех, которые я видел. Это угрюмая, грозная местность, где неприспособленному человеку очень трудно выжить.

Но есть в Туркмении и горы. И они достаточно высоки, дики и малопригодны для прогулок. Итак, я начал о перевалах. Мне посчастливилось пройти два таких перевала.

Первый перевал – это что-то вроде «зигзага», который оставляет след лыжника, взбирающегося в гору. То есть сначала едешь в гору и влево, затем, по выражению моряков, меняешь галс и едешь в гору, но уже вправо, Потом опять в гору и влево и так далее, постепенно забираясь все выше и выше. Таким способом можно достичь седловины перевала и начать спуск вниз по обратному склону. Только так. А вот взять гору штурмом в лоб никак не получится — никакой мощности двигателя не хватит, чтобы машину вытащить наверх. Перевал достаточно опасен, ибо стоит заглохнуть двигателю, сейчас же начнутся проблемы, ибо автомобиль сразу норовит скатиться назад.

Второй типа перевала еще более труден. Он как бы классического типа, такие перевалы любят показывать в кино. Внешне он выглядит следующим образом. С одной стороны горной дороги – отвесная скальная стена, поднимаешь голову, чтобы разглядеть её вершину — шапка сваливается, а с другой дороги – бездонная пропасть, виднеющиеся далеко внизу домики — словно спичечные коробки. И ладно ещё, когда дорога ровная, но есть участки, когда она поднимается вверх и достаточно круто, петляя вдоль скалы. Перевал этот был достаточно продолжителен. Двум машинам на дороге не разъехаться и если попадется встречная машина, то кто-то должен уступить дорогу другому, укрывшись в кармане — небольшой нише в скале обочь дороги. Понятное дело, что карманов таких немного и потому иной раз кому-то приходится ехать задним ходом достаточно долго. А по такой узкой дороге, без всяких защитных ограждений со стороны пропасти такое занятие, как езда задним ходом, довольно опасное. Перевалы мы проходили со специальными тормозными колодками, наподобие железнодорожных тормозных башмаков. Только наши были побольше, и сделаны в виде клиньев из деревянного бруса с длинными ручками. По два бойца шагали сзади передвигающейся машины, готовые в любую секунду подставить эти клинья под колёса, чтобы машины не покатилась назад, случись какая неисправность. Да еще по сторонам надо посматривать, чтобы не свалиться самому в пропасть. Я как-то рискнул подойти совсем близко к краю бездны и заглянуть вниз. И потому могу утверждать: бездна действительно притягивает к себе, особенно в первые мгновенья. Потом себя пересиливаешь и уже не так страшно. Но всё же лучше не шутить с этими вещами.

А вот в пустыне – там по иному. Там бесконечные громадные барханы, тоже как бы горы, но песчаные. Иногда в песках бывает буря. Это тоже довольно неприятно. Правда, нам попадать в неё не довелось. Но вот последствия её мы ощутили на себе. Разбушевавшаяся песчаная буря поднимает в воздух тучи песка и пыли. Когда сила ветра ослабевает, песок, как более тяжелый, оседает быстро. А тонкая пыль висит в воздухе несколько дней. И мир вокруг разительно преображается, напоминая марсианский пейзаж: песчаные холмы, никакой жизни, все вокруг окрашено в желтовато-оранжевый цвет и на солнце можно было смотреть не щурясь. Оно совсем не яркое, тусклое, сродни лунному диску. И приходилось в буквальном смысле слова стряхивать пыль с ушей. В таком нереальном мире мы как-то воевали целые сутки, пока не покинули этот запыленный район. Такие вот природные аномалии случаются в Туркмении.

Конечно, все эти наши мужские игры на свежем воздухе не оставляли равнодушными наших вероятных противников. Всеми правдами и неправдами они старались поглазеть на нас. Хоте лично мне непонятно, чтобы это им дало? Ну, машины. Ну, брезентовые тенты. Хотя людям спецслужб такая информация, возможно, и нужна. Естественно, участились полеты их самолетов в районе границы, да и визуальное наблюдение велось очень плотное. В это трудно поверить, но это совершенно так. И был случай, когда мы тому были свидетелями.

Однажды, воюя в песках, мы приблизились к самой границе, наша часть буквально выскочила из барханов и помчалась по такыру прямо в направлении сопредельной территории. Вдалеке были видны столбы с колючей проволокой – начиналась полоса отчуждения. Наши машины мчались по такыру развернутым строем, шеренгой, как бы немного уступом. Потому как ехать друг за другом по такыру нет никакой возможности – пыль от впереди идущего автомобиля закрывает всю видимость. Итак, шеренга из нескольких десятков военной техники, ревя моторами и окутанная клубами пыли шла точно в направлении границы. Хорошо мчаться по такыру! Вот мы и мчались, упиваясь комфортом езды по ровной местности. А впереди, там, на гребнях и склонах сопок чужой земли, сверкали вспышки, словно сопки эти какой-то великан усеял битыми стекляшками, которые теперь отсверкивали в лучах яркого туркменского солнца. Вот такой неожиданный калейдоскоп. Любопытствующие за кордоном вовсю отслеживали наши маневры, и только солнце, которому пофиг были все наши человеческие игры, выдавало сторонних наблюдателей, бликуя на стеклах оптики.

Но мы также стремительно, по-молодецки, как мчались по такыру, вдруг сделали поворот направо, пронеслись вихрем две-три сотни метров параллельно границе и вновь ушли в барханы, прикрывшись мощным и непроницаемым пылевым заслоном. И знает пусть коварный враг…

Но самое любимое время на учениях — это их окончание. Обычно мы выезжали к концу военных занятий в предгорья, густо поросшие малиной, ежевикой, дикими яблонями и грушами. И если дело было летом –– то настоящее раздолье, объедались ягодой.

Эти сутки для отдыха мы использовали на полную катушку: купались в безымянной речушке с холодной водой, стирали обмундирование, просто отсыпались, смотрели кино, у нас был с собой свой передвижной кинотеатр. Размещался армейский кинотеатр в будке автомобиля УАЗ-452. В салоне кузова находился кинопроектор, а фильм проецировался на заднюю стенку кузова, в которую был вмонтирован экран с противосолнечным козырьком, и фильмы можно было смотреть даже днем. Солдаты располагались прямо на земле, рассевшись полукругом у автомобиля.

Кроме того, мы бродили по склонам невысоких гор. Заглядывали в пещеры. Ведь многие из нас выросли на равнине и отродясь в горах не бывали. А тут такой случай!

А еще мы ловили крабов. Да, именно, в Туркмении водятся крабы. Это такая разновидность пресноводного краба. Крабы небольшие, размером с кофейное блюдечко, серовато-синего цвета…

В общем, много чего интересного происходило во время мужских игр на свежем воздухе. Была удивительная республика Туркмения с её такой разнообразной природой. Как не менее удивительной была и тогдашняя наша страна, Советский Союз, и его Армия. И я так думаю, что не случись в моей жизни Армии, то иная была бы у меня жизнь. Я не говорю, хуже или лучше, но – иная. А уж то, что недоставало бы в ней армейских эмоций – так это совершенно точно.

Вл. Козубов, июль 2018.

Опубликовано в журнале Воин России, № 4 2018 год, стр. 194-213