Эта статья – продолжение серии статей, живописующих конкретику механизмов Методики Альтова (метОды объективной оценки качества фантастических текстов).
Цель — практическая подготовка алгоритма некой воображаемой сетературной точки, пользователи которой — не напрягаясь, в режиме спокойного заполнения стандартного пространства несложной, простой и понятной анкеты — будут формировать объективные оценки фантастических текстов. Что-то вроде здешнего жанрового классификатора, но с совершенно иным, гораздо более вычурным «выхлопом».
Итак, продолжим. Человековедческая ценность.
****
Данный пункт методики – наиболее сложен для восприятия в среде, так скажем, «начинающих рецензентов». Профессиональный критик прекрасно поймёт, о чём речь. Вполне возможно, что сам термин «человековедческая ценность» будет озвучен оным профессиональным критиком как-то иначе, не суть важно. Важно другое: «начинающие рецензенты» вообще упускают из сферы внимания сей параметр оценки. Для них (для «начинающих») оного параметра как будто не существует вовсе.
И совершенно напрасно. Ибо Литература — это прежде всего человековедение (и обществоведение). Сила влияния автора «на умы и сердца» зависит не только от художественной ценности, новизны и убедительности, но ещё и от человековедческой ценности, то есть от того, в какой мере идея позволяет раскрыть (исследовать, изобразить) особенности человека и общества.
Представленные ниже количественные оценки используются при анализе «бумажных произведений», то бишь прошедших горнило корректуры, редактуры и художественного совета. В данном тексте (для сетераторов) приведены – для примера. И для ориентировки:
1 балл – чисто бытовая ситуация или идея, относящаяся к человеку (обществу), но не содержащая элементов поведенческой новизны (или, точнее, редкости), в частности, известная человеческая ситуация, без изменений "разыгранная" на фоне реалий «душевных перекрестков сознания».
2 балла – о человеке (обществе) сказано уже известное, но есть новые детали, особенности и т.п. В частности, новые ощущения человека в обычной (либо – напротив – необычной) обстановке, нетрадиционная реакция.
3 балла – человек (общество) поставлен в необычные обстоятельства, либо – рассматривается под необычным углом зрения, благодаря чему в человеке (обществе) раскрывается нечто новое (или хорошо забытое старое).
4 балла – новые принципы (или новое о принципах) построения общества. В частности, все художественно оформленные утверждения о вечных истинах под новым углом зрения.
5 баллов — наличие «вероятностно оцениваемых» персонажей, событий, явлений, когда однозначная трактовка добра и зла — не просто затруднительна, она — фактически — невозможна.
Категорически не рекомендуется путать человековедение и художественность. Примером "чистого человековедения" может служить концовка "Войны и мира" — вторая часть эпилога. Толстой рассматривает "философию истории" — это 4-й уровень по человековедческому показателю. Но художественно эта часть ниже других частей "Войны и мира". В сущности, это научно-популярный очерк. (Нельзя, конечно, рассматривать эту часть "Войны и мира" отдельно от всего романа. Здесь это сделано только для наглядности примера).
Но не только оным 4-ым уровнем – естественно – оценка и ограничивается (типа «есть философИческая нетленка» / «нет оной нетленки»). Всё много тоньше, и – что очень важно – много ИНТЕРЕСНЕЕ. Текст, претендующий на «литературность», должен удовлетворять трём весьма существенным ограничениям:
— неочевидная мораль (неоднозначность трактовки);
— правдивость очевидности;
— морализаторство «между строк».
Слово «должен» тут – весьма характерное. Автор текста – вполне естественно – никому и ничего в этом смысле не должен, упаси Господь утверждать обратное. Но и напяливать на словесную конструкцию попону с надписью «литература», уподобляя набор словес стойлу Пегаса, автор в таком случае – не менее вполне естественно – абсолютно не вправе. Ибо Литература – это не «набор слов, не лишённых красивости», а именно – прежде всего – человековедение. А оный же «набор…» — всего лишь «розовые сопли в сахаре», не более того.
***
Неочевидная мораль (неоднозначность трактовки).
Любое повествование, претендующее на высокое звание «литературный текст» обязано содержать некую мораль. Не в смысле «мойте дети руки перед едой, а то заболеете», а как раз – наоборот. Или даже так: НАОБОРОТ. Ибо «словеса ради словес» = «маразм из маразмов». Ибо – стандартно и примитивно. Именно так, как и «должно быть по результатам наблюдения БАНАЛЬНОЙ и ОБЫДЕННОЙ действительности»: «…Добро – доброе, Зло – злое, Дурак – дурной. Примитивно. До скрежета зубовного — примитивно…».
Периодически по ТВ крутят передачи об «уходящей волне» актёров «советской закалки», уделяя много времени «творческому методу» старых мастеров. Так вот – рефрен оных передач: «…образ такого-то злодея получился столь ярким и незабываемым именно потому, что гениальный актёр такой-то играл оного злодея, выискивая у него в душе «светлые пятна» (и – наоборот)…». Неоднозначность трактовки, освобождение воображения читателя – и есть основа человековедческой ценности текста.
Естественно, что оные «трактовки» в каждом конкретном случае – далеко не объективны. Так и должно быть. Именно так, и не иначе. Даже репортаж, претендующий на некую номинацию в неких конкурсах типа «Репортёр года» в обязательном порядке обязан содержать личностную трактовку событий автором репортажа. Именно сие обстоятельство – оценивается, номинируется, награждается. И не простая констатация типа «ах, смотрите, как всё плохо, как всё плохо», а некая подспудная, хитрая, эзоповская философия, некие выкрутасы с непрямыми оценками, но – яркими, запоминающимися, значимыми.
При этом никто не говорит, что прямолинейность в изложении нетленных Истин – это однозначно плохо, упаси Господь ещё раз. Просто оная прямолинейность – «не литературна», увы, как сие ни прискорбно. Формальная педагогика, законотворчество, морализаторство в чистом виде – да сколько угодно! Одно маленькое ограничение: литературой оные словеса не называйте. А вне оного ограничения – хоть обморализируйтесь.
***
Правдивость очевидности.
9 из 10 современных сетераторов наступают на одни и те же грабли, и никак не хотят понимать простейшей истины: ЛГ – прежде всего – ДОЛЖЕН БЫТЬ ЖИВЫМ.
Человек не бывает «100% плохим» или «100% хорошим», таковым «человека — ЛГ» делает неопытный автор. А злодею – присущи «приступы доброты», а праведнику – «приступы злобы». А «постоянных ликов» у реальных людей не бывает. А Мария Магдалена до встречи с Христом была уличной проституткой. Но всё, чем запомнилась человечеству оная Мария Магдалена – всегда было при ней, просто заметить бы оные духовные качества смог бы лишь гениальный автор, буде он собрался бы живописать жизнь оной уличной проститутки. А неопытный автор живописал бы «проститутку – отдельно», а «Магдалену – отдельно», и получились бы – в итоге – вместо двух периодов жизни одной личности два совершенно разных человека.
Настоящая героика, которая «без фальши», без «садизма предопределённости» — она не «благодаря», а исключительно «вопреки». Исключительно – вопреки. Нет на свете людей (психически здоровых), которые испытываю кайф от того, что закрывают собственной грудью амбразуры дотов, направляют горящий самолёт в скопище цистерн-бензовозов и т.п.
Нет таких людей. А подвиги – есть. И чудеса самопожертвования – тоже есть. Только ежели никто не видит сомнений, горьких сожалений по поводу «и на кой чёрт я одел себе на шею это ярмо?» — вовсе не означает, что оных сомнений и сожалений нет вовсе.
Потому что всё это – много сложнее. Много сложнее.
***
Морализаторство «между строк».
Соблюсти форму «морализаторства», и даже «морализаторства с претензией на тонкий юмор» — ещё не всё. Это – только форма. Надобно оную форму ещё и содержанием достойным наполнить.
Пример: «Косточка» Толстого. Примитивно, даже – намеренно примитивно. Но изучению оной «Косточки» посвящены тома монографий, научных статей, литературоведческих исследований. Ибо – переполнена «изюминками подстрочного восприятия». Ибо – помимо формы есть и значимое содержание, эти самые «мысли между строк».
Выдержка из упомянутых монографий:
«…Зачем же Лев Толстой именно это, совсем понятное, здесь пишет: “И очень они ему нравились”? А вслед за этим лишним предложением пишет то, что уж совсем понятно: “Очень хотелось съесть”. И когда мы уже три или четыре раза все поняли, автор повторяет опять ту же мысль: “Он все ходил мимо слив”. Может быть, Лев Толстой не умел писать коротко? Или случайно не заметил, что повторил одно и то же несколько раз? Не убрать ли нам из “Косточки” что-нибудь лишнее? И Льву Толстому поможем писать короче, и читателям будет поменьше читать, и в книге освободится немного бумаги для какой-нибудь пословицы, например?
Дети решительно протестуют.
– Нет! Все это нужно! Ваня знал, что нельзя брать, но ему очень хотелось. Он боролся с собой!
– Молодцы, ребята! Вы все точно почувствовали. Ведь у автора про Ванины чувства нет ни единого слова! Лев Толстой нигде не пишет: “Ваня переживал, колебался, сомневался, стыдился...” Наверное, потому, что маленький Ваня сам о своих чувствах ничего не может сказать словами. Он, скорее всего, и слов таких пока не понимает: “колебаться, сомневаться, переживать”. Автор пишет только о том, что Ваня делал или не делал: “нюхал, ходил, не удержался”. А мы, представляя себе движения Вани, его поведение, начинаем чувствовать его переживания, колебания, сомнения. Вот как удивительно пишет Лев Толстой…».
Да – вот как удивительно пишет Лев Толстой. Удивительно. А форма-то – аналогичным образом подавляющему числу сетераторов – намеренно примитивна.
Зато – разница-то какова!
***
Вот такое кино