https://fantlab.ru/edition412263
Нейросетевой "перевод" Пролога, выполненный в целях изучения возможностей нейросетей.
Вмешательство человека и дополнительная редактура не проводились.
Официальный перевод для сравнения, легально доступный на литрес в свободном доступе — https://www.litres.ru/book/zamil-ahtar/ep...
ПРОЛОГ
ВАСИЛИЙ
В тот день небеса окрасились кровью. Сперва облако казалось лишь диковинкой, красным пятном, нанесённым на небосвод рукой ангела. Но когда оно приблизилось, железное сердце моё содрогнулось от воплей, доносящихся изнутри. Нечестивое кровавое облако плыло с северо-востока над нами и далее – к бескрайним пескам.
Геракон говорил, будто видел руки, ноги и головы, торчащие из облака. Священник Йохан клялся, что зрел исполинское око, распахнувшееся в его складках. Мой тактик, Маркос, уверял, будто щупальца, покрытые пузырями глаз, хватали пролетавших мимо воробьёв. Но я зрел лишь кровь, струящуюся сквозь нутро облака, подобно тому, как струится она по венам бойца.
К счастью, дождь из облака не пролился на нас. Один пленённый соплеменник из Абьяда поведал, что несколько лет назад такое облако проплыло к оазису, излюбленному путниками, и пролилось дождями. Была ли иссохшая земля благодарна за кровавое питьё вместо воды? По словам абьядца, спустя считанные часы после того дождя из земли проросли черепа с живыми глазами. И место то проклято навеки, молвил он, пока «Великий Ужас не пересоздаст всех нас в огне».
Зельтурийская пустыня была проклята. Проклята ложной верой. Проклята самими Падшими Ангелами. Но уловки их не устрашат меня. Ибо я, Отверзающий, предречённый апостолами в Ангельской Песне, не побегу прочь. Нет, я пришёл сокрушать и покорять, и страхи, что тревожат слабые души, не совратят меня с пути.
И вот, в день, когда родился апостол Вент, в месяц ангела Думы — Безмолвного Разрушителя — мы подошли к горам Зельтурии. Горы были алыми, будто сложенными из пропитанной кровью глины, крутыми и высокими, крепче любой стены. Латиане веруют, будто племя Падших Ангелов, Эфриты, изваяло для них сей пещерный град, дабы могли они поклоняться своей демонице, укрывшись в каменной твердыне.
Ныне же мы докажем, что ничто не укроется от божественного света. Что мужи́ истинной веры способны сравнять с землёй даже горы. Наше воинство числом в семьдесят тысяч не устрашится ни кровавых облаков, ни зноя пустыни, ни стены высотой в лигу, изваянной демонами из бездымного пламени.
Чтобы противостоять нашим семидесяти тысячам, святой король, что прячется за горой, выслал одного – юношу со спокойным взором и светлыми волосами, чья внешность более свойственна ледяным землям, нежели сей мрачной пустыне.
Он пришёл один, облачённый в потрёпанную ворсистую шерстяную хламиду, серую, как крыса. Он шёл босиком, и подошвы его ног не были обожжены жгучим песком. Борода его была светло-каштановой, телосложение — жилистым, а во взоре не читалось страха.
Я же был закован в кольчугу и латы, и увенчан шлемом, подобно истинному командиру легионов.
Маг стоял, выпрямившись, сжимая в руке чётки. Лёгкий ветерок взметал меж нами песок.
— Мир тебе, Василий Сокрушитель, — изрёк он на безупречном круцианском. — Так ведь тебя величают, не правда ли? — Голос его звучал подобно железу, но струился, точно мёд.
— Так и есть.
— Отчего же? Что сокрушил ты?
— Множество стен. И несколько сердец.
— Но горы тебе сокрушать ещё не доводилось.
— Сокрушу, ежели ты не сдашься, — молвил я, переходя к сути. — Избавь свой народ от резни. Ежели вы бросите нам вызов, мы не оставим в этой пустыне ни единой живой души. Мы проделали долгий путь и жаждем принести наши жизни, и ваши, в жертву Архангелу.
— В таком случае вам всем суждено сгинуть во тьме этих священных гор.
Я ожидал упрямства. Но с возрастом всё менее был склонен упиваться им. Если бы только они ведали, что им суждено проиграть, мы все могли бы избавить друг друга от страданий.
— Я только что прибыл из Кандбаджара, где восседал твой святой король, сбежавший, как крыса, от огня. В летописях напишут, что мы были милосердны: едва стража распахнула врата, мы даровали пощаду и им, и простым горожанам, и даже вашим святилищам. Кандбаджар лишь расцветёт под моей властью. Те же условия я с радостью дарую Зельтурии.
— Ты мнишь себя милосердным? — Он постучал своими чётками.
Неужели он глумился над моими словами?
— Милость сия не моя, но Архангела. Мы пришли не искоренять вас или веру вашу. Мы сбережём ваш священный град, и усыпальницы ваших святых, и права, и жизни жителей, и пилигримов. Но только если вы сдадитесь.
— В Зельтурии нет врат. Можете провести свои легионы через проход. Он всегда открыт. Всегда гостеприимен к уставшим путникам.
— Встречает железом, вне всяких сомнений. Твой проход вмещает — самое большее — десять человек в ряд. Наверняка остатки армии твоего святого короля уже устроили там засаду. В этом проходе вы и миллионное войско сдержите.
— И, зная это, ты всё равно явился? — Маг развёл руками. На лице его проступила слабая усмешка. — Зачем?
— Затем, что я могу окружить ваши горы со всех сторон. Вы ведь не выращиваете там урожай. Сколько пройдёт времени, прежде чем вы начнёте обгладывать кости? Две, может, три луны?
— Мы не будем голодать, император Василий. У тебя войско в семьдесят тысяч — у меня же племя джиннов, что обрушат на тебя молнии. Которое позаботится о том, чтобы мы были сыты и невредимы. Мне стоит лишь приказать.
— Если ты столь могуч, как уверяешь, где же ты был, когда я утопил войско святого короля в Вограсе?
— Я был здесь, исполняя свой долг. Ты не единственная опасность, от которой нужно оберегать сей град. К слову, будьте осторожны, расположившись лагерем в пустыне. Племена Абьяда склонны враждовать меж собой. Отравляют колодцы и приберегают дичь. Хоть они и гостеприимный народ, вас они могут и не счесть за гостей. Даю вам одну луну, и это не считая того, что могут сотворить джинны.
Я усмехнулся.
— Нельзя дозволить Падшим Ангелам отравлять сердца и умы людей. Я, Отверзающий, положу им конец. Любой силой, которую смогу призвать.
Если бы только я мог ощутить хоть какую-то эмоцию с его стороны! Хотя по подёргивающимся усам можно было заключить, что мои слова заставили его призадуматься.
— Скажи, — молвил он, — видел ли ты, как кровавое облако уплывало на юг?
— Видел.
— И счёл ли ты сие дурным предзнаменованием иль предвестником победы?
— Более чем предвестником нашей победы: сие было знамением для вас. Бог, хранивший вас, потусторонние силы, что помогали вам… — Я указал на небо. — Есть нечто большее, что наблюдает за всем.
Маг закусил сухую нижнюю губу.
— Ты говоришь о Несотворённом.
— Именно.
Он вздохнул, протяжно и резко, и в непроницаемости его впервые появилась трещина.
— В детстве, в ледяных землях, я зрел такое, что и поныне с трудом могу облечь в слова. Тамошние жители не скрывают облик своих богов за благодетелями и святостью. Они поклоняются им в первозданном обличии, признавая силу и знамения их, что столь очевидны.
— Так внемли же мне. Дабы спастись, мы должны укрыться под одним кровом. Я предлагаю тебе приют.
— Племена, жившие у Красной реки, поклонялись Несотворённому. — Он продолжал бормотать, игнорируя моё великодушное предложение. — И я давно научился страшиться Его. Того, что Он может явить в наш мир. Не преднамеренно, но лишь из-за Своего диковинного облика.
— Тогда ты понимаешь, почему я делаю то, что делаю. Зельтурия противится моей миссии — распространить веру, которая спасёт всех нас, до самых пределов земли. Я должен убрать все препятствия со своего пути.
— Насколько я помню, в Ангельской Песне сказано, будто Несотворённый назначил Архангела и Двенадцать Святых править сим планом бытия, прежде чем не сотворить Себя. Даже Он предпочёл, дабы меньшие ангелы были единственными объектами поклонения.
Сильный порыв ветра пронёс песок по моим латам. Я смёл его. Маг же дозволил песку покрыть свои брови и волосы.
Я не желал обсуждать богословие. У меня хватило терпения лишь на последнюю мольбу, и я надеялся, что она окажется весомой.
— Вы, латиане, погрязли во всевозможной магии крови и узах с демонами. Вы оскверняете свои сердца каждодневно тайными учениями, ниспосланными в качестве испытания ангелом Маротом. Неужели вы мните, что сила даётся даром? Неудивительно, что кровавые облака облюбовали сии земли. Но я могу спасти вас от этого. И только я могу спасти сей мир от Его создателя. Сие — то, для чего я был избран. Я не упиваюсь смертями, но уничтожу всех на своём пути — даже горы, наполненные джиннами.
Маг сложил руки. Убоявшись, что он замышляет колдовство, я отступил.
— Успокойся. — Он испустил обречённый вздох. — Похоже, беседа наша оказалась столь же бесплодной, как возделывание песка. Ступай и яви худшее из того, на что ты способен, император Василий Сокрушитель. Я буду ждать тебя в Храме Святого Чисти. Ах да, и надеюсь, что ты и твои легионеры не заблудитесь по пути. Те тесные проходы и впрямь бесконечны.
Я мог лишь улыбнуться его решимости.
— Так или иначе, но я обрушу твою безбожную гору.
Я вернулся в наш лагерь, разбитый на суровом ложе из кустарников и водоёмов, что простирались на многие мили. Мои люди готовились к осаде. Охотничьи отряды, ведомые нанятыми нами соплеменниками из Абьяда, рыскали по зарослям в поисках пустынных оленей. Легионеры копали рвы по периметру, а затем заполняли их кольями, дабы нас не застали врасплох атакой с флангов или в спину. Префекты лагеря обследовали местность в поисках воды и приказывали рыть новые колодцы там, где сие было целесообразно.
По правде говоря, ежели зельтурийцы не сдадутся, нам будет столь же нелегко выдержать осаду, как и им. Пустыня, по сути своей, не изобильна, а семьдесят тысяч глоток не смогут упиваться песком. Хуже того — немногие из нас привыкли к яростному дневному зною или внезапному переходу к пронизывающему холоду с приходом луны. Выживание в пустыне требовало особых навыков и, ещё более, диковинного склада, коего у нас, выходцев из более благодатных земель, не было.
Однако рвения нам было не занимать. Непоколебимой истины, на которой зиждился каждый из нас. После десятилетия междоусобных войн, в которых я одолел трёх претендентов на престол Сатурна, никто, кроме меня, наконец, не объединил земли Этосиан. И объединились мы ради единой цели: дабы двинуться на восток, к водопаду на краю земли, и отверзнуть сердца всех, кого встретим, для веры, как и предсказано в Ангельской Песне.
Я вошёл в свой шатёр и налил ледяной воды в серебряный кубок. Горло моё проглотило достаточно песка во время недолгой беседы с магом, и ещё больше — разочарования. Он не звучал как человек, готовый уступить, в отличие от стражников, охранявших кольцевую стену Кандбаджара. Одних можно купить золотом, других — страхом, третьих — здравым смыслом. Какова же плата мага, я не мог сказать. Если она такова же, как и моя, — если его наняла сама вера, — тогда нас ждёт долгая осада.
Я уселся на свой раскладной стул и поднёс воду ко рту. Позволил ей растечься по пересохшему горлу, раскусил лёд зубами и проглотил. Лёд, что мы привезли с собой, не продержится всю осаду, так что это удовольствие следовало смаковать.
Легионер в железных доспехах просунул голову в шатёр.
– Легат Фома желает видеть тебя, лорд-император.
Я кивнул:
– Пусть войдёт.
Фома вошёл, всё ещё облачённый в свои царственные одеяния, сотканные из шерсти с его роскошного поместья на продуваемом ветрами побережье Деймоса. Мех, обрамлявший воротник его серебряной с розовым рубахи, казался удушающим, как и та бирюзовая безделушка на его шее. Судя по тому, как он пропитался потом, и по его резкому запаху, к пустыне он явно не приспособился.
– Как всё прошло? — спросил он.
— Зельтурийцы останутся в своих пещерах и будут сопротивляться.
– Неудивительно. И обдумал ли ты моё предложение?
Его предложение. Мне захотелось сплюнуть на его серебряные сандалии.
Просто пройти мимо Зельтурии, в восточные земли, и далее — на полуостров Кашан — где, как говорят, поклоняются кровавым богам, ещё более странным, чем боги ледяных земель Юнана — было трусливой тактикой.
Мы уже потратили год на завоевание Химьяра и Лабаша. Хоть взятие Химьяра и далось кровавой борьбой, лабашиты сдались быстро, и негус их даже принял Архангела в своё сердце.
— Мы пришли не за богатствами востока, — изрёк я. — Мы пришли за их сердцами и душами.
— Но с их богатствами — и ещё бо́льшим числом сердец и душ — мы сможем вернуться к Зельтурии сильнее. Я слышал, кашанцы приручили могучих мамонтов для использования в бою.
— Мы и без того сильны. Да и Кашан не будет прогулкой по райскому саду. Говорят, черво-гниль терзает ту землю. Лучше переждать, прежде чем идти через её джунгли. Хотя бы год.
— Год в этом зное. Глядеть на горы и ждать, пока зельтурийцы сдадутся. Когда говорят, что многие из них даже не нуждаются в еде или питье. Что вера их питает.
— Я привержен этому пути, легат. Вам и прочим лучше направить все силы, дабы эта осада обернулась триумфом.
По уродливой гримасе Фомы было очевидно, что решимость моя ему не по нраву. Редко когда приходилась. Во времена междоусобных войн он часто примыкал к той или иной фракции, выступавшей против моей. За исключением того дождливого лета — ныне минуло двенадцать лун, — когда мы ненадолго объединились, дабы сокрушить Владыку Рассола из Диконди. Но даже после той победы Фома поспешил примкнуть к моим врагам, пока я не остался единственной силой, к которой можно было примкнуть.
Тем не менее я добавил его в свою «конюшню» союзников. Много их не бывает. Я видел, как иные мстили по причинам как мелочным, так и благородным, и потому хорошо знал, сколь безрассудна карательная месть — хотя ради ужасных людей приходилось делать исключения. В конечном счёте я победил, став объединителем. Я воззвал к устоям, на которых зиждились мы все, к вере Этоса, и сотворил из неё нерушимый столп, на который водрузил своё Восьминогое Знамя. И при том я не делал различий между недругами и союзниками. Бесконечная война заканчивалась лишь в тот день, когда все присягали мне на верность.
И тогда мы двинулись на восток. Люди, десятилетиями убивавшие друг друга, ныне вместе убивали неверных. Но даже с неверующими я предпочитал искать общий язык. Не вера объединит нас — пока ещё, — но более низменное призвание: телесная безопасность и богатство. Я обеспечу безопасность жителям Кандбаджара, чего не сумел сделать их святой король, и тем самым заслужу их верность прежде, чем наша вера завоюет их сердца.
— Фома. — Я щёлкнул пальцами. — Где мой сын?
— Доран помогает строить укрепления.
— Пачкает руки в песке, да?
— Как тебе хорошо ведомо, мальчик — точнее, мужчина, учитывая, сколь широки стали его плечи, — подаёт пример. Подобно своему отцу.
Я просиял, несмотря на явную лесть Фомы. Язык его был часто медовым. А когда нет — как несколько мгновений назад, — можно было понять, что он выражает свои истинные желания и страхи.
— Я проведу час в молитве, — молвил я. — После выслушаю вопросы от всех и внемлю любым опасениям. Мы проведём эту осаду, как подобает, как сотворили, когда спасли Костань от сатурнийцев и их напыщенных пиромантов.
То была осада, доставшаяся нелегко. Стены Костани, пусть и не горы, но всё же: высокие, толстые и, что хуже всего, глубокие. Император, воздвигший их сто лет назад, поговаривают, сам начертал планы, хотя не смыслил ни в инженерном деле, ни в строительстве стен. Спецификации якобы явились ему в божественном сне, в котором ангел Малак посулил ему столпы, столь же крепкие, как и его собственные. Те стены хранили Костань от хаганов и налётчиков. Но они не смогли уберечь её от меня, что ещё раз доказывало избранность моей цели.
— Не сомневаюсь в твоей серьёзности. — Судя по мягкости тона, Фома был готов сдаться. Будучи человеком честолюбивым, он больше не позволял честолюбию превосходить практичность. Противостоять мне было попросту опасно для его здравия и здравия его дома и детей, и он это прекрасно ведал. Особенно после того, как я сразил в бою двух его сыновей. Он ведал это уже более десятилетия, как и все в моём собрании префектов, легатов и священников. Лишь так и можно править: указав тем, в ком теплится честолюбие, что наивысшее место для них — подле тебя, а любая попытка возвыситься обернётся крахом.
— Но в чём-то ты сомневаешься, — продолжил я. — Что могло бы успокоить твоё сердце?
— Боюсь, после того, как я зрел то кровавое облако, ничто не успокоит моё сердце, кроме моей пуховой перины в Деймосе.
— Не ты один потрясён столь зловещими знамениями. Восток омрачён чародейством. Обольщён демонами. Мы должны быть готовы к худшему. Наш священный огонь изгонит всех крыс из их нор. Мы должны укрепить наши сердца верой, как укрепляем тела железом.
— Ты мудр, лорд-император. Но абьядский толмач… — Фома содрогнулся, челюсть его свело от страха.
— Что он сказал?
— Он молвил, будто кровавое облако пришло из земель, сокрытых в глубинах Бескрайней Пустоши. Из проклятой расщелины в земле, именуемой Божьим Морем. Он рёк, что рождённые под такими облаками наделены силой писать кровью. И ещё он ведал, что племена сих писарей крови обитают поблизости, в Вограсе, и что они не оставят нас в покое за нападение на сей нечестивый град.
— Вограс… Это в нескольких днях пути. Неважно. Мы искореним тех, кто провалил испытание Марота.
— А если мы столкнёмся с магией крови? Кто сравнится с ними?
— «Пред верой всякая тьма бежит». Так написано в Ангельской Песне.
— Я же зрел, как тьма стоит недвижно. А свет — приходит и уходит.
Он был встревожен.
Ни одна круцианская армия прежде не заходила так глубоко в латианские земли, так что нам всем следовало быть настороже.
— Мне ведомо, что каждому из нас не по себе вдали от своих очагов и жатв. Но я объединил Круцис и Этос именно ради этой цели. Дабы исполнить пророчество. Нигде в Ангельской Песне не написано, что сие будет легко. Нет, сие станет величайшим испытанием веры, превыше всех былых и грядущих.
Фома кивнул своим неспешным, задумчивым кивком.
— Даже у священников нет столь обнадёживающих слов. Мне всегда было нелегко уверовать, особенно пред лицом столь бездонных страданий. Но сегодня я причислю себя к верующим. И сделаю всё возможное, дабы укрепить дух легионов.
— Благодарю тебя, Фома. Твоя служба, как и всегда, ценна.
На том он и оставил меня для молитв. Я преклонил колени, смежил вежды и представил в своём сердце Архангела, как делал сие с самого детства. Вера моя была единственным, что осталось неизменным с того дня, как отец впервые повёл меня в часовню. Она всё ещё была верой того невинного сердца и несла в себе те же ребячьи надежды. И всё же ныне, когда я представлял Архангела, крылья Его, распростёртые среди облаков, Его многочисленные очи, зрящие мир со всех мыслимых углов, было нечто иное. Нечто тёмное в вышних небесах. Нечто, что не мог озарить ни единый луч света. И было оно необъятным, словно охватывало тысячи тысяч лиг. Хуже того, оно росло. Росло и надвигалось. Вскоре оно накроет всё, и мы более не сможем отвести свой взор. Нам придётся встретиться с ним лицом к лицу.
Той же ночью кто-то потряс меня за плечи, пробудив от сна без сновидений.
— Лорд-император, кровавое облако вернулось. — Всё более и более мужающий голос моего сына.
— Доран. — Я сел на своём ложе и потянулся за кувшином с водой, надеясь унять ночную сухость во рту. Но едва я пригубил, как тут же выплюнул.
Сие была не вода. Слишком металлическая и вязкая. И, судя по пятну на моём одеяле, слишком красная.
— Отец, мы должны бежать. — Ему минуло шесть и десять лет, но страх на щеках делал его похожим на десятилетнего мальчишку. Его тёмные кудри ниспадали на вздувшиеся плечи, что затвердели от работы, как у любого мужа в моей армии.
— Бежать? От чего?
— От облака. Облака крови и воплей. Разве ты не слышишь, отец?
Я замер и вслушался в шелест ветра.
За ним скрывалось нечто иное… стоны. Визги. Будто целый город варился заживо. Мужчины, женщины и дети, купающиеся в собственной воспламенённой крови и внутренностях. И исходило сие свыше.
Я встал и схватил свою спату, словно она могла защитить меня от облака. И всё же я чувствовал себя в большей безопасности, пристегнув её к поясу. С сыном подле себя я вышел из-под полога шатра и ступил на песок Зельтурийской пустыни.
Небо было выпуклым, пузырящимся, красным. Оно простиралось повсюду, словно некий злобный бог развернул над нами пропитанный кровью ковёр. Теперь я видел те руки и ноги, погружающиеся и выныривающие из облака, словно страдающие внутри жаждали вырваться, но их затягивали обратно демоны, что мешали тот котёл.
Я сглотнул, ощущая вкус крови, которую пригубил ранее.
— Должно быть, тот маг направил его обратно. Он хочет прогнать нас. Но это лишь жалкая уловка.
— Отец, это не уловка. Вся вода в колодцах стала красной. Каждый кусок еды сочится гнилой, чёрной кровью.
— Сие зло, которое мы пришли уничтожить, Доран. Ежели я побегу от него, как смогу я называть себя Отверзающим?
— Как мы будем есть или пить? Неужто ты велишь нам вкушать нечто столь гнусное?
— Есть вещи и пострашнее в этом мире, сын мой. Я зрел таковые. Я вижу их даже в своих молитвах. Есть тьма необъятная, та, что не была создана, но вплетена в саму ткань мироздания.
Мой прекрасный сын сморщил глаза и покачал головой.
Сколь же черны были его волосы, и всё же вились, в отличие от моих или его матери. Никто из нас в семье не был столь широкоплеч, со столь волевым подбородком и волнистыми бровями.
— Что ты велишь нам делать, отец?
— Вели людям уповать на веру. Сие облако пройдёт, как проходят все. Наше рвение переживёт его. Затем мы начнём осаду и положим конец подобным чарам и демоническим уловкам навеки. Любой — и я говорю о каждом, — кто побежит, будет выслежен и вкусит собственной крови. Я медленно перережу им глотки и провозглашу их бесчестье во всех пределах Святого Круциса, дабы даже родные матери прокляли их имена.
Я расхаживал по лагерю, выкрикивая:
— Закалите свою веру! Сие — лишь уловки Падших. Не бойтесь, ибо ангелы за нашими спинами!
К чести моих людей, никто не бежал.
Многие держались за руки со своими братьями и пели священные стихи Ангельской Песни, и при этом вызывающе взирали на небо, будто слова их могли отогнать сие кровавое облако. Но я знал, что испытание будет тяжелее.
Я заметил Фому на спине верблюда. Абьядский толмач сидел впереди, покуда верблюд вытягивал свою длинную шею. Животное было навьючено деревянными ящиками и рулонами ткани.
— Куда ты направляешься, легат? — спросил я, моё лицо было на уровне его серебряных сандалий.
— Лорд-император, вы должны отдать приказ отступать. Нам следует направиться в Кандбаджар и вернуться сюда, лишь когда облако рассеется.
Я вздохнул с разочарованием.
— Ежели этого довольно, дабы заставить нас бежать, они повторят сие, когда мы вернёмся. Маг творит свою уловку, и мы должны переждать.
— Это не уловка, — молвил абьядский толмач своим ломаным выговором. Он был юношей с изогнутым шрамом под одним глазом, коего мы наняли, ибо он говорил на многих языках запада и востока. — Маги столь же подвластны этим вещам, как и мы. Даже джинны бегут пред лицом подобного зла. Мой народ сказывает историю — странные твари, что живут в Божьем Море, пробуждаются раз в семь сотен лет. Сие облако родилось из самого Божьего Моря, и посему мы правы, страшась того, что оно может принести.
Я обнажил свой меч и направил его остриё на его почку, кончик клинка вонзился в его расшитый гобеленами халат.
— Я страшусь лишь ангелов. А они не страшатся ничего. Ты перестанешь сеять трусость, или я напою песок твоими внутренностями.
— Валяй. Я предпочту смерть тому, что вскоре свершится здесь.
— И что же вскоре свершится? — вопросил я. — Оно лишь парит. Быть может, прольётся дождём, но что с того? Каждый из нас — воин. Неужто ты мнишь, будто мы не купались в крови, своей и чужой? Неужто мы не внимали симфониям воплей? Мы принесли больше воплей на сию землю, нежели любое облако.
— Твоё высокомерие ослепило тебя. — Абьядец дёрнул один конец своего нефритового тюрбана. — Несомненно, это кровавое облако явилось, чтобы покарать тебя. И это злая участь — оказаться втянутым в твою орбиту.
— Спускайся с верблюда, — приказал я. — Облако и впрямь пугает. Но я куда страшнее. Не вынуждай меня доказывать сие.
— Твой клинок дарует мне одну смерть. И я реку, что сие лучше, нежели многократные смерти там, наверху.
Я занёс руку, дабы пронзить верблюда насквозь, прежде чем они смогут бежать. Но в тот же миг небо прорезала вспышка, будто молния пронеслась сквозь кровавое облако.
Мы все воззрились вверх. Облако вздымалось. Оно дышало. Оно простиралось на многие мили, и, когда вопли стали громче, туман устремился вниз с неимоверной скоростью.
— Оно приближается! — закричал Фома. — Архангел, спаси нас!
Большинство моих легионеров стояли в своих железных доспехах, встретив надвигающееся кровавое облако с молитвами на устах. Но для некоторых вид тех маслянистых, наполненных глазными яблоками щупалец, извивающихся внутри, был невыносим. Они побежали, рассыпаясь по пескам, будто сие могло их спасти.
Что до меня, я был предупреждён об этих ужасах. О том, что Несотворённый может явить со своего насеста вне времени и творения. Я даже зрел их в своих молитвах, что удивительно. Я стоял прямо, когда красный туман окутал нас, сгущаясь, пока не стал столь же удушлив, как дым. И на мгновение вопли и молитвы смолкли. Всё затихло. Всё замерло.
Я стоял один в кровавой мгле, нижняя часть моего тела была скрыта её густотой. Внезапный холод проник в мои кости, и, пока я дрожал, смрад расплавленной меди и богомерзкой гнили ударил мне в нос.
— Так вот оно что, — молвил я. — Не такой уж и ужас. Пусть пройдёт. Архангелом заклинаю, пусть пройдёт.
И тогда оно начало редеть, и мы обнаружили, что находимся в ином месте.
цитировать
свернуть ветку
