Чародей-ретроград
К девятому году своего печально известного правления Вендриэль Добрый полагал, что слышал всё.
Когда он раскрыл свой план наказания своенравного города Лиларет, его генералы сказали:
— Мы не можем…
— Мы это уже слышали, — сказал лорд Вендриэль и отскочил в сторону, ибо его меченосец был очень быстр.
Когда эпический поэт Фокквидор продекламировал лишь половину первой строки своей последней поэмы, лорд Вендриэль сказал: «Мы это уже слышали», и щёки Фокквидора вскоре оказались сдавлены щеками его собратьев на железных пиках Ряда Поэтов.
Меченосец первого лорда был крепким юношей по имени Флиндорн, у которого, казалось, не было ни времени, ни желания заниматься чем-либо ещё, кроме затачивания и использования своего манкеллера. Тем не менее у него находилось достаточно и того, и другого для бурного обмена соками с Глиттицией Фульнатхузой, любимицей своего господина. Едва этот обмен состоялся, хлад присутствия первого лорда пал на них вместе с его тенью.
Хотя она пыталась обмануть некроманта, о коем ходили легенды, будто он превращался в пылинки, кружащие по Вендренскому дворцу, чтобы лучше шпионить за своим двором, Глиттиция не была глупа. Но перед холодным железом его ярости её интеллект застыл, как дождевая капля, и она выпалила:
— Он меня заставил!
— Мы это уже слышали…
Затем Флиндорн поразил их обоих, выпрыгнув из гамака и объятий Глиттиции, схватив своё оружие и обезглавив себя.
Того времени, которое лорд Вендриэль потратил на поглаживание бороды, глядя на дёргающееся тело, оказалось достаточно, чтобы леди пришла в себя. Она сказала:
— Я знаю кое-что, чего вы никогда не слышали.
Лорд также полагал, что видел всё, но Флиндорн доказал его неправоту. Вендриэль сказал:
— Говори, труп.
— Нет. Если ты не пообещаешь пощадить меня, я ничего не скажу. Тайна сгниёт вместе с моей головой на Ряду Наложниц.
— Знаешь, мы можем заставить эти головы говорить, — сказал первый лорд. Затем он потрепал её по подбородку и выразил недовольство в манере, которую считал игривой: — Мне придётся тебя пощадить, не так ли? Благодаря тебе я остался без палача.
Приняв это как высшее милосердие, на которое она могла рассчитывать, Глиттиция сказала:
— Вы никогда не слышали голоса Архимага.
* * * *
Размышляя над этой истиной, Вендриэль почти неделю не отдавал приказа о её казни. К тому времени у него собрался длинный список голов, которые срочно требовали отделения от тел, и о них некому было позаботиться должным образом. Он израсходовал так много меченосцев, что осталось совсем мало кандидатов, обладавших требуемым блеском и энергией, да и эти немногие бежали из города после того как Флиндорн столь творчески подал в отставку.
Глиттиция Фульнатхуза, по сути, не сказала первому лорду ничего нового. В юности его внимание привлёк некий таинственный отшельник, на которого другие чародеи походили не больше, чем детские вертушки на торнадо. Даже в умокувыркательно древних свитках, которые он похитил в детстве из заброшенных руин Кроталорна, содержались осторожные намёки на бессмертного Архимага.
Ни в одном из свитков не было указано, каким именем нарекла его гипотетическая мать. Знание этого дало бы власть над бессмертным, и потому Вендриэль поднимал старые кости и ещё более древнюю пыль, чтобы узнать подлинное имя. Слово «Архимаг» повторяли ему с всё более варварскими акцентами тени его предков — морских разбойников, пришедших из Морбии на заре истории. У аборигенов острова было похожее слово в их обезьяньем бормотании, но никто из них не знал истинного имени отшельника.
Информаторы лорда становились всё менее значимыми по мере того как он просеивал всё более древнюю пыль. Шаман морских разбойников, раздражённый тем, что его разбудили после тысяч лет забвения, сумел подбить Вендриэлю глаз своей погремушкой из бедренной кости, прежде чем его усмирили, но даже тогда он смог произнести старинное заклинание, которое поразило некроманта язвенной пагубой Беброса. Более молодые тени, какими бы злобными они ни были, не могли собрать такой силы для своих ударов или заклинаний. Самые древние из них были не более чем струйками зловонного воздуха, которые трепетали и колебались в течение кратких мгновений, прежде чем рассеяться навсегда.
Из урны, найденной под самыми нижними криптами Фандрагорда, Вендриэль наконец вызвал тень, не походившую ни на одну из тех, что призывал до сих пор, тревожно не похожую вообще ни на какого мужчину или женщину. На запутанном языке Ломарских текстов она прошептала слова, от которых волосы Вендриэля встали бы дыбом, если бы он временно не потерял их из-за наведённой шаманом пагубы. Этот прах был исключительно рад тому, что его подняли, и не поддавался никаким попыткам его удержать. Вырвавшись из оков пентаграммы Вендриэля, словно это была детская игра в классики, он вылетел из башни чародея и носился по тёмному лабиринту нижнего города Фротирота в течение недели, оставляя за собой множество жертв, чьи невесомые тела трескались и осыпались хлопьями, как коконы цикад. В последний раз его заметили, когда он уносился в сторону Фандрагорда, где всякое зло находит свой дом; но перед отбытием тень раскрыла фрагмент имени.
Ничего не боясь в те дни, Вендриэль использовал этот фрагмент в разведывательных чарах, осторожном протягивании неосязаемого щупальца к своей добыче. Самые могущественные адепты вообще никогда не заметили бы этого заклинания или отмахнулись от него, как от надоедливого комара. Никто из них не смог бы проследить его обманный путь до башни некроманта. Но едва Вендриэль принялся шипеть змеиные слоги, как его мантия вспыхнула пламенем.
Звездочёт Квисквиллиан Феш был осмеян за описание увиденной той ночью «кометы с лысой, покрытой оспинами головой, казавшейся почти человеческой», после того как он частично увидел дугообразную траекторию полёта пылающего некроманта из его высокого окна в пруд с крокодилами внизу. Хотя крокодилы привыкли получать вопящие угощения из этого источника, они были на мгновение отпугнуты пламенем, что дало Вендриэлю время уклониться от их челюстей с помощью поспешно произнесённого заклинания.
Пристыженный и напуганный, Вендриэль решил больше не искушать Архимага; но его урок ещё не был закончен. В течение следующих трёх лет будущего правителя Фротойна преследовал бес, который исподтишка поджигал ему сапоги, воду для ванны и его собственное семя в те моменты, когда можно было менее всего ожидать подобных маловероятных беспокойств. Слуги, которые одевали, мыли и развлекали лорда, разбегались и прятались, когда они были больше всего нужны, и в течение многих лет после этого он кричал, если кто-то без предупреждения зажигал свет в его присутствии.
Когда лорд, наконец, разработал заклинание для разжижения человеческих костей, которому его отец, Вендриэль Любезный, не смог противостоять, Вендриэль Добрый принял кольца первого лорда. Он надеялся, что его юношеская дерзость забыта, и решил пригласить Архимага на своё введение в должность. Подобных миссий не предпринималось на памяти живущих, и церемония была отложена на неделю, пока он пытался подыскать таких членов своего грозного родового полка «Любимцы Смерти», которые предпочли бы доставить послание, а не выпить яд.
Делегация героев вернулась с большим рыжим котом. По словам делегатов, слуги волшебника заверили их, что это животное — не кто иной, как Архимаг, в том облике, в коем ему было угодным пребывать на протяжении последних нескольких столетий, и что он очень рад присутствовать на церемонии, о чём свидетельствовало его душевное мурлыканье. Вендриэль внимательно осмотрел кота, который зевнул и вылизал свои тестикулы. Он был почти уверен, что это обычный кот, появление которого должно было бы оскорбить геральдического тигра Вендренов, но не осмелился допрашивать его с помощью волшебства или проявить к нему малейшее неуважение.
Развалившись на видном почётном месте на бархатной подушке, кот наблюдал, как он принимает мантию и кольца своего отца в храме Поллиэля. Как и некоторые другие, рыжий гость задремал во время его первой речи в качестве первого лорда Фротойна, но был единственным, кому удалось это сделать безнаказанным.
Вскоре после этого кот исчез, оставив Вендриэля в неведении, оказал ли Архимаг ему честь, возвысив его над всеми предыдущими правителями, или выставил полным дураком. Люди опасались, что лорд ещё более безумен, чем они предполагали, но Вендриэль знал, что такой страх никогда не был препятствием для хорошего правления.
Он выкинул бессмертного из головы, пока Глиттиция Фульнатхуза не пробудила в нём старую склонность. Он больше не был самонадеянным мальчишкой, который пытался использовать мастерство самого мастера, чтобы шпионить за ним. Он больше не был начинающим правителем, который донимал его неумелыми дипломатами. Он был стар, мудр и могуществен. Он видел и слышал всё.
Кроме Архимага.
* * * *
Единственными людьми, о которых было известно, что они посещали дворец Архимага, были неописуемо отвратительные детоловы. Один из этих волосатых зверей был схвачен по приказу первого лорда, грубо отмыт и надушён, избит до подобия цивилизованности и пинками загнан в его приёмную.
— Я этого не делал! — закричал детолов Заго, повалившись на пол, случайно приняв при этом подобающую распростёртую позу.
— Мы это слышали... Нет! — Вендриэль вовремя спохватился, прежде чем Гнепокс, последний претендент на место Флиндорна, успел взмахнуть своим манкеллером; но этот молодой человек, глядясь в полированный щит удобно неподвижного стражника и напрягая различные комбинации своих мышц, пропустил его намёк. Хотя Флиндорн уже так долго гнил в общей яме, что даже самые искусные косметологи и парфюмеры не смогли бы придать ему презентабельный вид, Вендриэль уже почти был готов воссоединить его голову с телом и вернуть ему прежнюю должность.
Он велел Заго подняться. При задержании на нём была только набедренная повязка, каковые носили лишь второсортные негодяи, и которую те, кому было поручено привести его в порядок, немедленно сожгли. Не желая тратить одежду на мертвеца, которым, вероятно, вскоре стал бы любой обычный человек, привлёкший внимание первого лорда, они бросили его голым перед Вендриэлем. Съёжившаяся фигура детолова не могла скрыть волчьего телосложения, приобретённого в погоне за уличными детьми по канализации и трущобам Нижнего Города, в битвах с конкурентами и странно возмущёнными родителями. Вендриэль задумался, умеет ли он обращаться с мечом палача, а Глиттиция Фульнатхуза оказалась не единственной придворной, которая отметила в обнажённом грубияне некие черты, которые её порадовали или могли бы это сделать.
Вендриэль Добрый попытался успокоить своего подданного одной из своих бледных, наводящих ужас улыбок и спросил:
— Ты видел Архимага, приятель?
— Нет, лорд.
— Ты слышал его голос?
— Нет, лорд.
— Видел ли ты в его дворце... — бледный взгляд Вендриэля хлестал придворных, точно колючий снег, когда он выискивал на их лицах хоть что-то похожее на усмешку, — видел ли ты... кота? Рыжего кота?
— Лорд, я никогда не был внутри его дворца.
— Тогда как же ты ведёшь с ним дела?
— Я собираю нежелательных отпрысков и проталкиваю их через западные ворота его сада. Те, кто выживают, выходят через восточные ворота самыми покладистыми существами, которых только можно пожелать увидеть.
— Наши познания в коммерции ограничены, но разве кто-то не должен платить тебе за это?
— Да, лорд, это лорд-протектор избыточных подданных, и если вы хотите допросить преступника, то вам следует обратиться к нему, а не... — Детолов верно догадался, почему губы Вендриэля внезапно стали бледнее его белой кожи, и вернулся к теме: — У восточных ворот я собираю тех, на которых есть моё клеймо, и передаю их лорду-протектору. Он платит мне, лорд, если это можно так назвать, хотя любой справедливый человек сказал бы, что он высасывает кровь из моего сердца и выплёвывает её мне в лицо.
— А что получает от этого Архимаг?
— Он пожирает их души. Или, по крайней мере, так говорят.
Вендриэль знал об этих вещах больше, чем Заго когда-либо мог узнать, но его интересовали не столько ответы, сколько манера поведения человека, который их давал. Он мог использовать этого запуганного простофилю, который вёл дела с магом, в схеме, включающей его собственный уникальный талант к саморассеиванию. Это был опасный навык, который он редко использовал, потому что каждый раз, когда лорд это делал, он терял часть своей сущности, но это могло позволить ему услышать и увидеть единственного из своих подданных, который всё ещё мог пробудить в нём слабейший проблеск любопытства.
Забыв о том, что он продолжает пристально смотреть на детолова, обдумывая свой план, лорд не заметил, что превращает его в дрожащую кучу нервных тиков. Заго подумал, что некромант пытается проверить, может ли он тоже пожирать души, и что у него это прекрасно получается.
Заметив наконец, что молчание затянулось, Вендриэль спросил:
— Ты веришь, что он пожирает их души?
— Я... — Заго больше не мог говорить. Он увидел множество рабов на периферии толпы придворных, серых среди благородных павлинов. Скучая в ожидании приказаний, они выглядели такими же бездушными, как и те, кого он собирал у восточных ворот Архимага. Он хотел указать на них, предложить первому лорду самому убедиться в этом, но мог только дёргаться и махать руками, как идиот.
Вендриэль понял его.
— Нет, мы бы не стали держать его произведения у себя. Это честные мертвецы.
Придворные встали поплотнее, отстраняясь от рабов, как если бы весь двор первого лорда был одной величественной съёживающейся медузой. Они знали, что собой представляют эти рабы, и терпеть не могли, когда им об этом напоминали. Те, кто слишком хорошо служил Вендриэлю Доброму, кого он не мог себе позволить потерять, могли ожидать подобного туманного продолжения своей мотыльковой жизни; те, кто служил ему плохо, получали ту же награду быстрее. Попытки найти этот тонкий баланс, как они говорили всем, кто был готов слушать, превращали их жизнь в ад.
Вендриэль повысил голос, обращаясь ко всему своему двору:
— Некогда существовал обычай отправлять на оглупление не только лишних детей, но и ленивых слуг и других преступников. Он вышел из употребления при империи, когда был сочтён слишком мягким, и Архимаг стал всё глубже погружаться в свои личные заботы. Но это важное лицо явилось в скромном обличье, дабы погреться в лучах нашей коронации, изъявив желание занять место у наших ног; и в отсутствие каких-либо мягких наказаний, правосудию не хватает самого эффективного инструмента — возможности повергать в ужас. Поэтому мы решили возобновить этот обычай.
Заго снова попытался начать дышать во время, казалось бы, типично скучной речи, но её смысл наконец дошёл до сердца детолова и заставил его замереть.
— Нет, лорд, пожалуйста! Что я сделал? Может быть, я заслуживаю смерти, но...
— Не ты, дурак. Тебе выпадет честь сопроводить выбранного нами злодея к западным воротам сада Архимага...
— Благодарю, лорд!
— ...и за эти ворота. Мы желаем, чтобы ты лично доставил преступника с нашим посланием и внимательно наблюдал, что с ним произойдёт. Или с ней.
Хотя Заго почти еженедельно на протяжении десяти лет прогонял через эти ворота воющую толпу, каждый новый визит пугал его всё больше. Пройти через ворота самому было таким ужасом, с которым он сталкивался лишь в кошмарах, но на этот раз у него не получится проснуться от собственного крика.
Те сорванцы, чьи кошмары населял он сам, возможно, порадовались бы, увидев, как Заго падает в обморок.
* * * *
В то утро детолов не был одинок в своём ужасе, ибо наименьшим из талантов первого лорда было умение говорить так, что казалось, будто он обращается к каждому человеку из толпы лично. Даже некоторых мёртвых рабов пришлось оживлять заново после того как он развернулся, взметнув плащ вокруг свой тощей фигуры, и вышел из зала. Каждый мужчина был уверен, что именно его душа будет съедена; каждая женщина считала себя проклятой из-за его внезапного пугающего добавления.
Никто не верил в это сильнее, чем Глиттиция. Обычная холодность её лорда стала леденящей. Он вызывал её всего три раза за недели, прошедшие после её прегрешения с Флиндорном, да и то лишь для того, чтобы она помогала новой фаворитке самыми унизительными способами. Хуже того, всякий раз, когда его новый меченосец портил казнь в особенно нелепой манере, Вендриэль бросал на неё раздражённые взгляды, ругая Гнепокса, словно нетерпеливо ожидая увидеть её имя в своём длинном списке.
Но она была в восторге от приговора, который ужаснул всех остальных, потому что, услышав его, в ней впервые зародилась надежда, которую осмелилась лелеять. Она была уроженкой Ситифоры, с кожей цвета слоновой кости, миндалевидными глазами, чёрными волосами и неясными чертами лица, которые позволяли фротойнцам гордо утверждать, что они не могут отличить одного ситифорца от другого. Она также была страстной читательницей сказок Мопсарда и особенно любила ту, где принцесса убеждает своего палача подменить её сердце сердцем дочери свинопаса и принести его своей злой мачехе. Она предпочитала не задумываться о судьбе принцессы, когда та позже встретится с Тремя Мстительными Свиньями из названия сказки.
Подменить себя другой женщиной для обезглавливания было бы невозможно: она наверняка сделала бы какое-нибудь неуместное замечание до того, как упадёт лезвие. Но та, чья душа была съедена, сказала бы только то, что ей повелят сказать. Если бы Вендриэль заметил какие-то отличия в той, кого приведёт обратно Заго, он мог бы списать это на процесс оглупления. Спорить об этом они могут сколько угодно, если она сама сможет до этого скрыться куда подальше.
Оставалось подчинить Заго, и она полагала это детской игрой, пока не нашла его в тренировочном зале, где он обучал Гнепокса пользованию манкеллером. Её сердце упало, когда она увидела, как детолов льнёт к красивому юноше, направляя его удары, как его рука задерживается, похлопывая мускулистую задницу новичка-палача.
— Пришла помочь тренироваться? — со смехом сказал Гнепокс, увидев её. — Ты как раз то, что нам нужно!
К её неудовольствию, Заго даже не оторвал взгляда от юноши, увлечённый разминанием его плеч, но глаза Глиттиции впились в него, заставив заметить её, скользящую вперёд в своей искусно растрёпанном кисейном платье.
— Оставь нас, — приказала она. — Мне нужно поговорить наедине с этим жалким созданием.
Заго наконец поднял глаза с холодной наглостью, которой, как она думала, он не мог обладать.
— Подходи и говори с ним, — сказал он. — Я не буду слушать.
Это развеселило Гнепокса, и они оба захохотали, как легкомысленные мальчишки, в то время как Глиттиция кипела от ярости. Одно её слово, сказанное на ухо Вендриэлю раньше, могло бы сокрушить дюжину Заго, но она утратила это могущество. Заставляя себя сосредоточиться на своей цели, она проглотила подступившую к горлу желчь.
— Гнепокс, пожалуйста. Я когда-нибудь просила тебя об одолжении?
Он взмахнул своим большим мечом, прочертив свистящий круг недалеко от её шеи.
— Скоро попросишь.
Подонок из трущоб спародировал властный жест дозволения уходить, который он, вероятно, впервые увидел тем утром. Это ещё больше позабавило Гнепокса, который подмигнул своему новому другу и вышел расхлябанной походкой. Заго уставился на неё ещё наглее, скрестив на груди свои жилистые руки, и сказал:
— Знай, леди, что мне нет дела до девушек.
Глиттиция позволила своему условному одеянию слететь с тела и скользнула ближе. Её ловкие пальцы полностью разбудили то, что пробудил Гнепокс.
— Тогда позволь мне научить тебя, как вести дело с женщиной, — прошептала она.
Для Заго секс требовал не большей подготовки, чем плевок в чьё-то лицо или пинок под зад. Он совершался почти так же быстро, и эффект часто был таким же. Но для Глиттиции, которая никогда не знала такого грубого обращения, он стал извращённым наслаждением. Это можно было сравнить с коротким шажком на низкий и знакомый табурет, вдруг превратившимся в захватывающий дух полёт к облакам. За тот недолгий десяток ударов трепещущего сердца её голосовые связки провизжали столько вздора, что она готова была вырвать их из горла.
Увлечённый изучением частей человеческого тела, на которые раньше не обращал внимания, он не почувствовал её отвращения. Глиттиция отстранилась от его неловких прикосновений. Его детское любопытство раздражало её не меньше, чем всё остальное, и она попыталась отвлечь его.
— Как становятся... — слово было настолько отвратительным, что она боялась, как бы оно не оскорбило и его тоже, но эвфемизма не существовало, — детоловами?
Она снова вздохнула, когда он перестал вести себя как подозрительная хозяйка в птичьей лавке и ответил на вопрос:
— Я когда-то был Призрачной крысой. Так мы себя называли, и это было прекрасно. Мы жили в разрушенном дворце, одном из тех полузатопленных, что стоят на канале Шести Наслаждений. Мы делились тем, что украли, и топили любого, кто пытался украсть это обратно. Наверное, у меня были мать и отец, но Призрачные крысы — это всё, что я когда-либо знал. Иногда мы крали детей, так что, возможно, так я и стал детоловом.
— Может быть, тебя украли из знатной семьи, — сказала она, оживляясь от сходства ситуации с романом Порполарда Фурна. — Может быть, ты настоящий наследник какого-нибудь сказочного поместья. Это родимое пятно?
— Нет, это вчерашний след от чьего-то сапога. Моя мать, без сомнения, была шлюхой, а мой отец — одним из её клиентов.
Невозможно было связать этого тупого зверя с тем волнением, которое он вызвал у неё. Она вспомнила его неподобающее поведение на аудиенции, его отвратительное представление с Гнепоксом. Ей снова пришлось сдержать раздражение, прежде чем оно испортит её план. Она попросила рассказать больше.
— Многим детям из этого класса удаётся избегать облав, — сказал он, — но когда они достигают половой зрелости, спасения для них нет. Они должны отправиться к Архимагу, и все их сдают. Я брился и притворялся, что мой голос не изменился, но был большим, громким и у меня не получалось прятаться как следует. Если бы никто другой не сделал этого, Призрачные крысы предали бы меня, чтобы заслужить особое отношение к себе. Поэтому я предал их первым. Я устроил засаду на всю шайку. Моей наградой стало ученичество у детолова.
Выражения лиц ситифорцев, как известно, трудно прочесть, но у него это получилось. Он сказал:
— Да, это был плохой поступок, и я дурной человек, но я жив, и у меня всё ещё есть душа, чем бы она ни была.
— О, Заго! — Думая о том, что грозит ей самой, Глиттиция заплакала.
В отличие от всех других мужчин, которых она знала, он проигнорировал её слёзы.
— Научи меня получше тому, как использовать женщин.
— Нет, Заго! Нет, я... ох, ну ладно.
* * * *
Детолов согласился с её планом или сделал вид, что согласился, но вечером, когда м готовилась посетить анклав ситифорцев, чтобы подыскать двойника, её схватили и заперли в собственных покоях. Никаких объяснений не последовало.
* * * *
Глиттиция представляла, как проведёт свой последний час в качестве мыслящей женщины в горько-сладком созерцании воздушных шпилей Фротирота, пока миллионы песнопений, похоронных плачей и баллад его шумных жителей разносятся над каналами, по которым скользит её похоронная ладья. Она будет стоять гордо и безразлично, обречённая императрица романтики. Никто не заметит слезы, которая сверкнёт на её щеке, когда она подумает о своём далёком доме в Ситифоре и обо всём, что могло бы произойти.
Она и представить себе не могла, что эти драгоценные моменты будут запятнаны мыслями о том, как прекрасно выглядит Заго с завитыми волосами и бородой, с широкими плечами, закутанными в серый дорожный плащ полка родовой гвардии. И даже не представляла, что её будут отвлекать рабы, гребущие на лодке: не мёртвые, которых Вендриэль Добрый благоразумно держал поблизости, а бездумные, что улыбались и кивали головами всякий раз, когда она смотрела в их сторону. Они не знали, что её собирались сделать такой же, как они, и их безмозглая готовность угодить казалась жестоко ироничной.
Она поддалась искушению, которое мучило её с тех пор, как она покинула дворец Вендренов, и попыталась смахнуть пыль с плеча Заго, однако капитан их эскорта оттолкнул её руку.
— Но он весь в пыли! — запротестовала она. — Вы же солдат, неужели вы этого не видите?
— Приказ. — Мужчина был ещё мрачнее, чем должны выглядеть Любимцы Смерти, словно это было его последнее путешествие. Она предположила, что капитан был возмущён, увидев, как детолов бесчестит его форму.
— Мне сказали, что первый лорд наложил на этот плащ защитное заклинание, — пробормотал Заго не двигая губами, словно товарищ по заключению. — Мне никак нельзя его нарушать.
— Позволь мне его надеть.
Он сжал её руку. Она прокляла себя за то, что нашла это не просто утешительным, но и волнующим. Однако зачарованный плащ остался при нём.
Это прикосновение взволновало и самого Заго, и он снова поймал себя на том, что тупо пересчитывает охранников. Их по-прежнему было всего три руки пальцев, все они были крупнее его, и у каждого над шлемом торчал эфес манкеллера. Он мог бы выхватить один из этих мечей, застав врасплох нескольких солдат, но тогда всё будет решать численный перевес. Глиттиция могла бы уплыть, но он сразу пойдёт ко дну в своих окованных железом ботинках.
Единственное, что можно было сделать с источниками замешательства, которые он обнаружил — это поскорее их устранить. Глиттиция ввергала его в смятение больше, чем кто-либо когда-либо, поэтому Заго быстро сообщил о её идиотском плане побега Гнепоксу. Вендриэль Добрый выразил ему свою вечную благодарность, в чём бы она ни выражалась. Это должно было уладить дело, но Глиттиция всё ещё приводила его в растерянность. Он молился, чтобы у него получилось выполнить свою миссию, не совершив чего-нибудь глупого, но суицидальные планы по её спасению скакали в его голове, как нашествие жаб.
Движение лодок и барж поредело, а затем полностью прекратилось, когда они вошли в канал Плавающих Теней. Заго изучил гребцов, которые улыбались и кланялись ему. Он не мог сказать, попадался ли ему в руки кто-то из этих рабов, когда они были детьми. Если да, то они не держали на него зла. И Глиттиция тоже не будет. Как только её душа станет пищей для колдуна, она запоёт «Ура Заго!», маршевую песенку, которую он сочинил для своих человеческих стад, на пути из сада Архимага, если он ей прикажет. Как бы он ни любил эту песню, Заго сомневался, что у него хватит духу услышать, как она её поёт.
Они пришвартовались у пристани умбрового дворца, откуда он повёл группу к улице Помятого Жасмина и западным воротам. Это было самое знакомое место в его повседневной жизни, но посещение его в столь странной компании и такой необычной одежде сделало эту сцену словно перенесённой в мир неприятно ярких снов. Дверь, за которой скрывались его худшие страхи, выглядела не столько угрожающей, сколько обшарпанной, испятнанной следами кулаков детоловов и множеством отпечатков маленьких пальчиков, которые пытались в последний раз ухватиться за её замысловатую резьбу.
И в довершение всех странностей, из-за угла вывернул отряд скованных детей и поплёлся к ним. За ними шёл грубый тип, с напыщенностью, характерной либо для императора Талласхои, либо для полного безумца, подталкивая их крючковатым клевцом. Он резко остановился и в недоумении уставился на вооружённых незнакомцев. Очевидно, он не узнал Заго, но тот опознал в нём своего коллегу по имени Плистард. Они не были друзьями.
Глиттиция изо всех сил сжала его руку. Возможно, он видел это её глазами, возможно, он сам стал другим человеком, но Заго никогда не замечал, как жалко выглядели дети, какими отчаявшимися они были. Хотя некоторые из них рыдали, слёзы давно высохли на их грязных лицах.
— Освободите эту сволочь, — сказал Заго капитану. — Мы ведь не хотим, чтобы они мешали нашей миссии, верно?
— Освободите эту новую сволочь, — приказал капитан своим людям.
Рыча, Плистард набросился на вмешавшихся со своим клевцом. Солдат упал с разбитой головой, сверкнули мечи, повсюду метались разбегающиеся дети.
— Назад, к каналу! — шепнул Заго, подталкивая свою пленницу. — Ты же умеешь плавать, верно?
— Ты в своём уме? Канал Плавающих Теней?..
— Давай, это твой единственный…
— Что ты делаешь? — навис над ними капитан.
— Успокаиваю пленницу.
— Успокаивай её внутри. Мы держим ситуацию под контролем, — сказал он и указал на расчленённые останки Плистарда мечом, с которого капала кровь. Но капитан схватил Заго за рукав, прежде чем тот успел повиноваться. — Слушай, если увидишь Архимага, не упоминай о его визите на коронацию нашего первого лорда.
— С чего бы мне?..
— Молодец.
Таща Глиттицию за собой, он заколотил в ворота, как делал это раньше. Они открылись, как и прежде.
— Прости меня, — сказал он.
— Ты сделал всё, что мог.
— Ты не знаешь.
Он прошёл через ворота, чего никогда раньше не делал. Сад был пугающе тих. Среди журчащих фонтанов и жужжащих пчёл дворец дремал, как дружелюбный бурый зверь. Единственным человеком, оказавшимся в поле зрения, был садовник с лицом настороженной обезьяны под широкой шляпой.
— Добро пожаловать, — сказал он. — У нас нечасто бывают взрослые гости.
Заго почувствовал, как Глиттиция толкает его, но не понял, почему. Он сказал:
— Мы пришли повидаться с Архимагом.
— Ах. Хорошо. Видите ли, он не часто встречается с людьми.
— Мы от лорда Вендриэля Доброго, первого лорда Фротойна, короля Ситифоры и Внешних Островов, Молота Гастейна, Бича Талласхои, Меча Морбии, Возлюбленного Слейтритры и Тигра Дома Вендренов, — произнёс Заго, как его тщательно наставляли.
— Это может произвести на него впечатление. Пойдёмте, посмотрим.
Когда садовник двинулся вперёд, Заго прошептал:
— Почему ты меня всё время толкаешь?
— Это он, разве не видишь? Притворяется слугой. Чародеи всегда так делают. Разве ты не читал Порполарда Фурна?
— Я не умею читать, — сказал Заго, — но думаю, что это всего лишь садовник. — Он услышал собственное бормотание: — Я никогда не видел никого храбрее тебя.
— Возможно, мне следовало бы кричать и плакать, но я чувствую себя оцепеневшей. Давай покончим с этим.
Он обнял её и неумело поцеловал. Затем она заплакала.
* * * *
Зал, в который они вошли, был огромным, но единственной его особенностью, которую Заго сразу же ощутил, была ошеломляющая жара. День был тёплым, но в камине в дальнем конце плотно задрапированной шторами залы горел огонь. В поле зрения по-прежнему не было ни души, и садовник быстро топал по чёрной равнине отполированного до зеркального блеска мрамора, пока его фигура заметно не уменьшилась.
Заго, крадучись, двинулся вперёд, а Глиттиция повисла у него на руке, предпочитая комфорт его присутствия теням позади них. Он чувствовал на себе её пристальный взгляд, хотя предпочитал не смотреть и не проверять это ощущение. Уже очень давно никто не ожидал от него ни надежды, ни помощи или чего-либо ещё, и он ненавидел это.
Заго уже почти смирился с её глупой выдумкой насчёт садовника, когда угловатая драпировка у камина чуть сдвинулась, явив лицо. Глиттиция вскрикнула. Заго, возможно, тоже бы так сделал, но спазм сковал его лёгкие.
Находящийся слишком далеко, чтобы его можно было слышать, слуга говорил, пока обладатель лица слушал — а может, и нет. Лик этот был неподвижным, как маска из тёмного дерева, и таким же нечеловечески сухим, хотя садовник блестел от пота, проведя всего несколько минут в удушающей жаре зала. Заго не был уверен, сидел ли Архимаг в кресле, чья обивка повторяла грязноватые тона его одеяний, или, если кресла не было, стоял или сидел на корточках в одеждах, скрывавших тело невероятной формы. Это оставалось загадкой, даже когда они подошли к невыносимому очагу.
— Заго, — прошептал Архимаг. — Дети часто говорят о тебе.
Детолов попытался проигнорировать это замечание, когда произносил заученную им тарабарщину о возрождении старых обычаев и обретении новых друзей. По крайней мере, он считал, что передал сообщение, но когда закончил говорить, то не мог вспомнить, что только что сказал. Заго не мог думать ни о чём, кроме безбровой, лишённой век, безгубой маски, которая смотрела на него. Глядя в жёлтые глаза, он был поражён тошнотворным предположением, будто Архимаг вовсе не сидит, не стоит и не устроился на корточках, но свернул своё тело в беспокойные кольца. Узорчатые одеяния, возможно, были не чем иным, как его противоестественной кожей.
— Да, Вендриэль Добрый, я знаю о нём. Мне бы хотелось присутствовать на его коронации, но люди, по-видимому, посланные пригласить меня, некоторое время совещались за моими воротами и ушли, не постучавшись. Они украли моего кота. — Архимаг на мгновение задумался, но Заго не мог сказать, был ли он зол или просто озадачен. — Он, однако, нашёл дорогу домой, и в этом приключении с ним не случилось ничего дурного.
Глиттиция удивилась, что способна смеяться, пусть и горько, над оплошностью Вендриэля. Она пожалела о смехе, когда маска повернулась в её сторону, и голос сказал:
— Это тот субъект, который вы хотите… обработать?
— Нет, я не хочу этого, — сказал Заго. — Я лишь повторил слова первого лорда. Если бы я говорил от себя, то умолял бы вас…
— На вас необычайно много пыли, молодой человек, — прервал его Архимаг.
Тяжёлая рука выскользнула из запутанных складок, чтобы отряхнуть плащ Заго. Он не слишком доверял защитному заклинанию Вендриэля, но его обескуражило, что оно было так быстро обнаружено и нейтрализовано. Теперь он чувствовал себя более обнажённым, чем в присутствии первого лорда. Его плечи ещё долго дрожали и покрывались мурашками после прикосновения.
— Что ты хочешь попросить у меня, детолов? — Прежде чем он успел ответить, чародей с отвращением указал на пыль, которая теперь покрывала его безупречный пол, и сказал слуге: — Принеси метлу. Итак, ты желаешь?..
— Чтобы ты не поглощал её душу.
— Её душу? — Угловатое лицо придвинулось невыносимо близко. Ни Заго, ни Глиттиция не могли сказать, кто теперь кого поддерживает. — Возможно, у неё она ещё есть. А как насчёт тебя, Призрачная крыса?
Эти слова словно сорвали жёсткую корку с сердца Заго, и боль юношеского предательства пронзила его так же жестоко, как в ту ночь, когда он лежал, прячась возле заброшенного дворца Призрачных крыс, зажимая уши руками, чтобы не слышать криков детей и ударов дубинок.
Боль почти сразу сменилась неописуемым сиянием удовольствия. Он не видел лиц своих потерянных братьев и сестёр, не слышал их смеха, не чувствовал их утешительных прикосновений, но внутри него разлилось позабытое тепло, то чувство, которое он испытывал, когда был с ними. Души Призрачных крыс резвились в этой пустой комнате, прощая его и приветствуя. Невероятно, но наконец-то он почувствовал, что вернулся домой.
Это чувство угасло, оставив пустоту, которую не мог заполнить даже ужас перед Архимагом. Заго оплакивал своих друзей, чьи души обменял на свою, хотя до сих пор считал такую сентиментальность крайне маловероятной. Он был на грани того, чтобы взмолиться: «Сделай меня одним из них», но Архимаг опередил его банальным замечанием: «А, вот и метла», и детолов нашёл в себе силы промолчать.
— Возьми её! — прошептала Глиттиция. — Сделай всё, что он хочет.
Он увидел, что слуга протягивает ему метлу, чтобы подмести пыль, недавно стряхнутую с его плаща. Это показалось странным предложением для гостя, но пути сильных мира сего, не говоря уже о могущественных чародеях, были для него загадкой.
— Высыпь в огонь, будь так добр, — сказал Архимаг.
Задача оказалась невероятно сложной. Сперва пыль прилипала к полу, словно наделённая собственной волей. Когда он энергично орудовал метлой, это совсем не походило на подметание пыли, а больше напоминало перекатывание громоздкого свёртка, предмета, который извивался, чтобы уклониться от него, и яростно отбивался. Это мог быть невидимый злой человек, калека или кто-то ещё, странно несвободный в движениях, которого он толкал перед собой. Когда Заго добрался до очага, пыль принялась сопротивляться ещё яростнее, и ему пришлось орудовать метлой, как дубиной.
Пламя вспыхнуло, опалив ему бороду, когда пыль попала на него, затем с воплем взметнулось вверх по дымоходу извивающимся столбом.
— Я и не знал, что дворец Вендренов настолько грязная дыра, — заметил Архимаг. — На твоём месте я бы бежал от лорда как можно дальше. Было бы разумным начать прямо сейчас.
Никто из них не задержался, чтобы задать вопрос или попрощаться. Заго первым добрался до двери, но беспокойство за спутницу заставило оставить её открытой, и он помчался через сад. Когда Глиттиция нашла его, дрожащего у восточных ворот, то спросила:
— Что там с тобой случилось? Что ты увидел?
— Он не пожирает их души. Он оберегает их от мира, — сказал Заго. — Я чуть не попросил его забрать мою собственную.
— Не поздновато ли для неё, как ты думаешь?
— Это-то меня и остановило.
* * * *
После пяти десятилетий безвестности, Квисквиллиан Феш почти с ностальгией вспоминал тот единственный миг, когда оказался в прицеле всеобщих насмешек. Молодые звездочёты уже даже не смеялись, когда он представлялся; обыватели больше не говорили о пьяницах в запое, что они «наблюдают комету Квисквиллиана»; и никто не удосуживался больше даже хихикать над ним, когда он предсказывал, как иногда делал, её неминуемое возвращение.
Он понял, что его прежние предсказания заслуживали насмешек, когда наконец произвёл неопровержимый расчёт, основанный на нумерологическом значении своего имени. На этот раз он спрятал полученные цифры подальше. Когда учёные толпами ломились в его двери, крича, что видели его комету и сокрушаясь, какими глупцами были, он говорил: «Я знаю», и предъявлял запечатанное предсказание.
В назначенный день он долго пролежал в постели с затычками для ушей и маской для сна, намереваясь быть в хорошей форме к полуночному возвращению уникального звёздного странника. Это, по-видимому, заставило его пропустить пожар, резню или какое-то другое популярное развлечение, потому что, когда он вышел вечером, улица перед домом кишела любопытными.
Он, пошатаясь, подошёл к незнакомцу, который лепетал, что конец света близок, ибо в полдень в небе была замечена человекоподобная комета с огненным хвостом, описавшая крутую дугу в небе. Некоторые говорили, что она, подняв шипящий столб пара, упала в канал Плавающих Теней, что было очень жаль, поскольку ничто, упавшее туда, никогда не возвращалось на сушу.
— Это была моя комета! — захихикал звездочёт. — Это была комета Квисквиллиана! Я её предсказал! Пойдёмте, посмотрите мои расчёты! Они могут ошибаться на двенадцать часов, но…
— Отпусти меня, старик! Ты сумасшедший! — сказал незнакомец, как делали и все остальные, к кому приближался Квисквиллиан.
Чем бы ни было это чудо, оно вскоре было забыто за безумием рассуждений по поводу отсутствия первого лорда на публичных мероприятиях.
Слухи лишь усилились с появлением через несколько дней заметно исхудавшего Вендриэля Доброго. Над телом, казавшимся тонким до бесплотности, двигались лишь черты мертвенно-бледного лица, да и то с очевидной болезненностью. Его струящиеся белые волосы и борода явно были фальшивыми. Обладающие буйной фантазией наблюдатели говорили, что от некроманта осталась только голова, насаженная на деревянную фигуру в его чёрных одеждах.
Во время своего долгого выздоровления лорд продиктовал список тех, кого желал обезглавить. Он заполнил свиток длиной с поле для двельта, который включал в себя всех детоловов, ситифорцев, Любимцев Смерти и рыжих котов. Гнепокс хвастался впечатляющими успехами в отношении котов вплоть до своего таинственного исчезновения.
Как только Гнепокс исчез из виду, Вендриэль выздоровел более чем полностью. Его одутловатое лицо постоянно порождало ассоциации с тестом, а тело набухло за ночь, как опара. Лорда видели скачущим, словно человек втрое моложе его, хотя манера движений очень напоминала неизящность пропавшего палача.
* * * *
Заго узнал, как утомительно жить с человеком, которого ты предал, даже если жертва ничего об этом не знает. А Глиттиция, выпрашивая объедки у незнакомцев и испытывая экстазы, приносимы ей этим неотёсанным типом, наблюдала, как сама становится сварливой и злой.
Они добрались до Ситифоры, где она легко ускользнула от него в толпе черноволосых горожан с кожей цвета слоновой кости. Заго подружился с молодым гладиатором, чьи черты лица напоминали ему Глиттицию, и вскоре забыл большую часть того, чему она учила его в плане обращения с женщинами.
Содержание
Брайан МакНафтон и истории, которые его вдохновили. Предисловие
Трон из костей
III. Дитя упырицы
IV. Рассказ доктора
V. Как Зара заблудилась на кладбище
VI. История сестры и брата из Заксойна
Перевод В. Спринский, Е. Миронова