Вы здесь: Авторские колонки FantLab > Авторская колонка «Sprinsky» > Гленн Рахман. Пёс херусков (Симон из Гитты 18)

Гленн Рахман. Пёс херусков (Симон из Гитты 18)

Статья написана 6 апреля 06:04

Размещена:

в авторской колонке Sprinsky

Гленн Рахман

Пёс херусков

Германские вожди налегали, размахивая скамьёй, которую они схватили в отчаянной попытке проломить сосновые доски стены. Симон из Гитты услышал крик предводителя отряда, рейкса Ганнаска, и оглянулся. Рейкс упал на колени, из его широкой спины торчали стрелы. После падения Ганнаска римские лучники перенаправили своё оружие на его последователей.

— Сильнее! — крикнул самаритянин-авантюрист, и в тот же миг дубовая скамья расколола дощатую стену и в образовавшуюся брешь хлынул солнечный свет.

Симон, стоявший ближе всех к стене, быстро протиснулся сквозь неровный пролом и, пошатываясь, вывалился наружу. Крики на латинском предупредили его, что опасность всё ещё остаётся; он оказался прямо на виду у другого римского отряда. Самаритянин метнулся в сторону, намереваясь отвлечь легионеров от людей, всё ещё пытавшихся выбраться из зала тинга, но, рванувшись к лесу, внезапно столкнулся лицом к лицу с другой группой хорошо вооружённых римлян.

Легионеры наступали быстро и яростно, предполагая, что восточный человек станет лёгкой добычей. Но Симон из Гитты, закалённый в боях и обученный на арене, бросился на них так, словно сам был нападающим. Он наносил удары своим гладиусом направо и налево с яростью загнанного в угол медведя, и его искусное владение мечом заставило их отступить. По полученным ранам они поняли, что перед ними умелый воин.

В этот миг кто-то сзади крикнул на латинском:

— Подкрепление! Скорее!

Позади них кто-то из римлян звал на помощь; выбирающиеся из зала тинга германцы оказались слишком сильны для группы солдат, оказавшихся рядом с ними. Некоторые из сражавшихся с Симоном бросились прочь, чтобы присоединиться к общей схватке. Когда натиск на него ослаб, гиттиец в полной мере воспользовался предоставленной возможностью.

Ложный выпад и подсечка свалили одного из противников; неуклюжее падение этого человека, растянувшегося на земле, помешало его товарищам. В тот же миг самаритянин отступил и бросился прочь, направляясь к берегу реки. На берегу, когда римляне уже настигали его, он сделал мощный прыжок и нырнул в реку Везер.

Мало кто из проживших рядом с Нилом столько, сколько прожил Симон, не сумел бы стать за это время умелым пловцом. Он нырнул поглубже, чтобы избежать римских копий и стрел. Самаритянин проплыл под водой значительное расстояние, лишь изредка выныривая, чтобы быстро вдохнуть воздух. Достигнув середины реки, он оглянулся и увидел, что враги не преследуют его вплавь. Симон знал, что тяжёлое снаряжение помешало бы им в этом, и даже хорошему пловцу в таком облачении пришлось бы нелегко. И, по-видимому, у них не было оружия дальнего боя, чтобы метнуть в него или выстрелить из лука.

Симон продолжал свой заплыв мощными гребками, пока, изрядно запыхавшись, не достиг мокрого песка противоположного берега. Спотыкаясь, он пересёк пляж и упал за скальным выступом. Теперь, когда у него появилась минута передышки, самаритянин увидел, что римляне качают головами и отворачиваются. Они отправятся искать более лёгкую добычу.

Симон отдохнул за естественным укрытием несколько минут, чтобы не провоцировать своим видом римлян на более настойчивое преследование. Переведя дух, он переместился на более удобную позицию за зарослями сорняков и принялся наблюдать за передвижениями врага. Единственные солдаты, которых теперь видел самаритянин, были далеко, и казалось, что он теперь свободен, по крайней мере, на короткое время. Но если их командиры узнают, что столь разыскиваемый ими Симон из Гитты ускользнул, ситуация может измениться.

Но пока восточный человек чувствовал, что может позволить себе роскошь растянуться на песчаной почве для отдыха.

Его кровь вскипала при мысли о том, как Ганнаск получил приглашение на мирные переговоры с другой частью племени хавков, только для того, чтобы быть предательски убитым с помощью сотрудничавшего с римлянами рейкса Леофсига. Однако истинным создателем ловушки должен был быть префект Рейна, Гней Домиций Корбулон. По слухам, он был безжалостным и коварным человеком. Именно Корбулон в течение последних нескольких месяцев сражался с людьми Ганнаска на суше и на море. К сожалению, римляне слишком часто прибегали к хитростям и убийствам. Достойные воины считали такую тактику отвратительной даже на войне. В душе Симон поклялся убить обоих заговорщиков, если представится такая возможность.

Но что теперь?

Авантюрист из Леванта внезапно оказался один, без поддержки в варварской стране, которую он едва знал. Его перспективы казались мрачными. Идти на север, чтобы присоединиться к западным хавкам, было бесполезно. Уверенность племени Ганнаска пошатнулась после их поражения на море. Что было ещё хуже, римляне уже далеко продвинулись в Германии и построили укреплённый военный лагерь рядом с границей хавков. После смерти Ганнаска его малодушные подчинённые вскоре будут наперебой стараться заключить мир с римским полководцем.

Что ж, пусть будет так. Войну больше нельзя было выиграть; мир, по крайней мере, спасёт жизни людей. Симон предчувствовал, что римский префект будет снисходителен, не желая превращать уже выигранную незначительную войну в крупный конфликт, который окажется долгим и дорогостоящим. Рим уже был занят в Британии и не захотел бы ввязываться сейчас во второй конфликт. Корбулон, вероятно, предложит племенам перемирие при условии, что Рим будет иметь последнее слово в том, кто заменит Ганнаска на посту вождя его племени. Правительство, конечно, выберет коллаборациониста из хавков, какого-нибудь негодяя вроде Леофсига.

Самаритянин в отчаянии покачал головой. Он мог бы вернуться в Галлию и навестить нескольких друзей, которые могли пережить войну. Чего можно толком достичь, путешествуя по Германии в одиночку?

Но, как ни странно, у него был ответ на этот вопрос. Он пришёл к нему, как шёпот ветра:

Найди Бринно.

Восточный человек закусил губу. Да, Бринно. Мальчик остался снаружи с простыми воинами, в то время как его отца заманили в зал тинга и убили. Хотя Бринно было всего двенадцать лет, его жизнь тоже находилась под угрозой. Рим проводил политику уничтожения всех представителей неблагонадёжных династий, включая детей. Разве не римляне сделали племянника Юлия Цезаря, Октавиана, владыкой империи после его гнусного преступления — убийства единственного законного сына Юлия Цезаря, Цезариона? Именно так действовала политика в Риме. Чем выше стоит преступник, тем больше поддержки он обычно получает от своего развращённого народа.

Приняв решение, Симон встал, решив вернуть Бринно в безопасное место, к племени его отца, каннинефатам. Но где найти мальчика? Не был ли он уже схвачен и казнён в деревне на другом берегу Везера?

Взглянув на противоположный берег, Симон заметил несколько отчаливающих небольших лодок. На мгновение он забеспокоился, что они плывут за ним, но затем увидел, что те повернули вверх по течению. Куда они направляются? Он задумался. Осматривая окрестности в поисках других признаков активности, Симон заметил одинокую лодку, плывущую в его направлении. Приглядевшись, авантюрист определил, что в лодке находится всего один человек. Был ли этот парень другом или врагом?

Симон коснулся рукояти меча. Если человек в лодке окажется врагом, так тому и быть. Он убьёт его и заберёт лодку вместе со всем снаряжением.

Самаритянин спрятался, дожидаясь прибытия человека. У незнакомца были какие-то трудности, он останавливался, чтобы вычерпать воду после каждых нескольких взмахов весла. Если лодка текла, почему он не вернулся в деревню для ремонта? Может быть, он не осмеливался это сделать? А может, он тоже был беглецом? Это могло быть интересным. Любой человек, находящийся в немилости у римлян, мог бы стать потенциальным союзником. Самаритянин попытается узнать о нём побольше, пока не поймёт, что к чему.

Человек продолжал плыть, пока нос его лодки не коснулся ближнего берега, после чего он перевалился через борт и вытащил судёнышко на берег. На таком небольшом расстоянии Симон решил, что германец кажется ему знакомым.

— Эй, приятель! — крикнул восточный человек из своего укрытия.

Новоприбывший поднял голову. Да, подумал Симон, это был воин из тех, что примкнули к Ганнаску, один из простых людей, которые не вошли вместе со своим рейксом в роковой зал тинга.

Варвар взял копьё со дна лодки и осторожно приблизился к спрятавшемуся человеку. Когда Симон показался, глаза германца заблестели.

— Чародей! — воскликнул он.

— Да, это я! — ответил восточный человек. — Скорее! Скройся, пока тебя не заметили из деревни!

Хавкский воин быстрым движением присоединился к нему за кустами.

— Ты плыл вверх по реке с нами, — сказал Симон. — Как тебя зовут?

— Эбервин, — ответил светлобородый соплеменник. — Меня также называют Остроклык.

Симон проигнорировал прозвище; варварские прозвания означали очень мало. Эбервин выглядел лет на тридцать, крепкий мужчина с суровым лицом. У него было неприятное лицо, которое, вероятно, отбило бы у многих задир желание провоцировать его без нужды. Он носил обычную одежду германцев — тунику, штаны, тяжёлые ботинки и кожаную шапку. Мощные плечи казались больше, чем были на самом деле, благодаря искусному способу ношения плаща.

— Что случилось с рейксами? — нетерпеливо спросил хавк.

Покачав головой, Симон сказал:

— Ганнаск получил много римских стрел. Он так и не покинул зал.

— Проклятье! — выругался германец. — А что с остальными?

— Некоторым из нас удалось выбраться наружу, но на нашем пути было много римлян. Похоже, я оказался единственным, кто смог прорвать их кордон. Восточные хавки предали нас легионерам.

— Я сам это обнаружил! — заявил Эбервин, скрипя зубами.

— Что случилось с нашими людьми, оставшимися в деревне? — спросил самаритянин.

Остроклык усмехнулся.

— Мы ждали обещанной еды, но в итоге дождались от жителей деревни лишь римских солдат. Я наблюдал за нападением. — Затем, смутившись, добавил: — Я находился немного в стороне, разговаривая с женщиной, которая мне понравилась.

— Что ты видел?

— Ни один человек не сдался. Они сражались, чтобы защитить мальчика.

— Бринно?

— Да, Бринно. Некоторые из наших парней защитили парня и отнесли к лодкам. Остальные держали оборону и не подпускали римлян. Все, кто не уплыли, оказались окружены и зарублены.

— В каком направлении ушли выжившие?

— На юг.

— Вверх по течению? Это будет медленное плавание, — сказал он.

— Да, но Леофсиг контролирует реку к северу отсюда. Глупо идти туда.

— Что на юге?

— Херуски, которые были дружелюбны к Ганнаску. Если боги окажутся благосклонны, там будут рады нашим людям, особенно сыну рейкса. Насколько я слышал, это племя не любит Леофсига.

— Я видел несколько лодок, плывущих на юг, числом около семи!

— Да. Римляне погнались за ними, в основном за Бринно, как я думаю. Больше мне ничего не известно. Какие-то женщины обнаружили моё укрытие и позвали своих мужчин! Я бросился бежать и случайно нашёл пустую лодку.

— Ты взял дырявую?

— Нет. Подлые дьяволы бросали в меня копья, когда я уплывал, и одно из них пробило ей дно. — Он указал на копьё, которое держал. — Но я задаюсь вопросом, не намеренно ли так много опытных копейщиков промахнулись. Я видел, как люди Леофсига стояли в стороне, гнушаясь помогать римлянам убивать наших сородичей.

Симон задумался. По его собственным словам, Эбервин признался, что не помог своим осаждённым товарищам. Однако, справедливости ради, от германского воина ожидали, что он отдаст свою жизнь за своего рейкса, а не за первых попавшихся простых воинов своего отряда — и даже не за сына рейкса. Можно сказать, германец поступил благоразумно в безнадёжной ситуации. Стоит признать, Симон поступил точно так же, когда увидел, что его товарищи окружены и подавлены превосходящим по численности противником. Тем не менее Остроклык не проявил значительной храбрости, и самаритянин не думал, что ему следует слишком уж безоглядно полагаться на мужество незнакомца, пока тот не докажет его на деле.

— Я в долгу перед Ганнаском, — наконец сказал Симон. — Моя честь требует, чтобы я помог его сыну, насколько сумею.

Остроклык мрачно кивнул.

— Как и моя! Я не смог защитить своих рейксов, но клянусь сделать всё, что в моих силах, для его мальчика.

— Скоро стемнеет. Если твоя лодка повреждена, нам придётся отправиться вверх по течению и поискать другую.

Хавк покачал головой.

— По такой реке, как эта, нелегко плыть ночью. Берега в местах изгибов реки будут опасно подмыты, здесь полно мест с глубокой грязью, кустами и завалами деревьев. Лучше починить лодку, чтобы утром у нас было что-то, на чём можно плыть!

— Ты можешь починить её без инструментов и материалов? — спросил Симон.

— Конечно! А ты нет? — спросил воин-варвар.

Самоуверенность Остроклыка оказалась оправданной. Он поручил Симону собирать, расщеплять и очищать еловые корни, чтобы заделать пробоину в дне лодки.

Варвар сам наложил швы, используя толстую иглу. Затем Эбервин запечатал свою работу еловой смолой, которую он собрал в лесу в виде твёрдых комков, имевшихся на многих стволах деревьев. Эта смола, расплавленная в глиняном горшке для приманки, давала клейкий сироп, пригодный для запечатывания сшитых швов. При его приготовлении Эбервин использовал технику лодочного мастера — добавляя сухой, измельчённый в порошок помёт животных, чтобы изменить консистенцию клея, сделав его более гибким после охлаждения. К счастью, на звериных тропах не было недостатка в помёте. После завершения всех необходимых работ Эбервин посоветовал своему спутнику поспать, пока заплатка не затвердеет за ночь.

Ещё до рассвета они вышли на лодке в реку. Поскольку они отстали от римлян на несколько часов, у них не было возможности тратить время на поиски еды. Вместо этого они тащили за судёнышком рыболовные лесы из еловых корней, насадив на них крючки, найденные в лодке. Люди не могли ничего сделать, чтобы утолить свой растущий голод до наступления сумерек, когда наконец причалили к берегу и приготовили свой улов. Пока они ещё оставались на территории Леофсига, напарники сочли благоразумным не просить помощи ни в одной из прибрежных деревень, мимо которых проплывали.

С наступлением рассвета они снова вышли в реку. В начале дня им попался на глаза одинокий рыбак. Остроклык, жаждущий новостей, окликнул соплеменника и представился воином, служащим Леофсигу. В ходе разговора рыбак рассказал, что римляне недавно проплыли мимо его деревни.

— Они пришли из низовья реки, — сказал он. — Искали сведения о беглецах на лодках — каких-то «плохих хавках», как они их называли. Мы не очень любим римлян и поэтому сказали им, что ничего не знаем.

— А как было на самом деле?

— Ну, кто-то говорил, что хавки проплыли на юг немного раньше.

— Хм-м-м, — сказал Остроклык. — Мы тоже не любим римлян. Это злые люди, и мы бы с радостью избежали встречи с ними. Как далеко отсюда они могут находиться?

К тому времени, когда Эбервин попрощался с незнакомцем, он узнал, что они с Симоном быстро догоняют преследователей Бринно.

Выгребая изо всех сил против течения, Симон размышлял о длинном списке своих недавних несчастий. Несколько месяцев назад его друг, римский сенатор Азиатик, вовлёк самаритянина в заговор, задуманный некоторыми галльскими повстанцами. Его роль заключалась в том, чтобы помочь подкупить исключительно продажного местного претора Санквиния Максима. Сенатор хотел убедить чиновника, чтобы тот игнорировал растущее восстание как можно дольше.

Целью галльских повстанцев было изгнание римлян. Их долгосрочный план состоял в том, чтобы Британия и Галлия действовали вместе, изолируя и уничтожая имперскую армию в Британии. Такая катастрофа потрясла бы империю столь же сильно, как потеря четырёх легионов в Тевтонбургском лесу почти сорок лет назад. Ещё одной такой катастрофы для римлян могло бы оказаться достаточно, чтобы они наконец отказались от своего желания править землями к северу от Альп.

Симон впоследствии встретился с Максимом и признал этого человека отъявленным негодяем, готовым на предательство ради золота. К несчастью, претор нажил много врагов в Риме, делая не слишком много для пресечения набегов хавкских пиратов Ганнаска.

После того как немногие оставшиеся друзья Максима в столице предупредили его, что император смотрит на него с подозрением, наместник счёл для себя лучшим выходом снискать почести, «раскрыв» и уничтожив галльский заговор. Ему были известны имена многих заговорщиков, и он казнил всех, до кого только мог дотянуться, чтобы они не стали свидетельствовать против него. Особенно сильно он хотел захватить известного мятежника Симона, за голову которого была назначена большая награда. Едва избежав ареста, самаритянин бежал на германскую сторону Рейна.

Находясь за лимесом, Симон узнал, что запоздалые манёвры Максима никого не обманули, и Клавдий прислал ему приказ покончить с собой. Тем временем Симон сблизился с предводителем пиратов Ганнаском, и их набеги на галльское побережье некоторое время процветали.

Но как только прибыл преемник Максима, Корбулон, он привёл в порядок нерадивые гарнизоны Максима и построил собственный флот. Главнокомандующий воспользовался им для захвата пиратов на море. Потопление и захват большей части их судов положили конец текущему кризису.

После этого Корбулон повёл свою армию через Рейн и разбил военный лагерь рядом с территорией западных хавков. Перспективы Ганнаска были туманными, если он не сможет найти новых союзников. Увы, ни одно племя не сочло разумным подружиться с ним, пока его собственный народ хавков был сильно разделён. То, что восточные хавки до сих пор держались в стороне от конфликта, сильно разочаровывало. Чтобы привлечь на свою сторону восточные племена, Ганнаск отправил посольство к их рейксу Леофсигу для заключения союза. Но Леофсиг сообщил об этом римлянам и помог им заманить Ганнаска в ловушку. После этого предательства всё текущее положение должно было рухнуть.

Тем не менее Симон полагал, что спасение Бринно будет воспринято германцами как моральная победа. Если Германия не окажется полностью деморализована, масштаб римского триумфа снизится и любой мир на границе окажется недолгим.

На следующий день, ближе к полудню самаритянин заметил, что река стала неестественно тихой. Стих даже плеск выпрыгивающей рыбы. Хотя он настороженно следил за обоими берегами, пока они плыли на юг, восточный человек не заметил ничего подозрительного.

— Птицы замолкли, — наконец сообщил Симон Эбервину.

— Да, я заметил. Это странно.

Они угрюмо продолжали плыть вверх по течению, повысив при этом бдительность.

За одним из многочисленных изгибов напарники увидели впереди несколько, беспорядочно разбросанных у берега лодок, некоторые из них лежали перевёрнутыми на мелководье. Они осторожно приблизились и увидели, что пляж усеян неподвижными телами римлян.

Решив провести расследование, товарищи спустились вниз по течению и причалили свою лодку в уединённом месте, а оттуда двинулись к римскому лагерю. Убедившись, что это безопасно, они направились к убитым. Сначала искатели приключений не могли понять, что произошло. Тела легионеров, похоже, были покрыты ранами от зубов и когтей, как будто на них напала стая голодных зверей. Казалось невероятным, что три дюжины легионеров могли быть загрызены напавшими животными. Однако Симону доводилось видеть подобные раны на телах преступников, брошенных на растерзание зверям на арене, и действительно, некоторые солдаты выглядели так, словно погибли, пытаясь спастись бегством. Большинство трупов были жадно обглоданы, как это сделали бы дрессированные звери. Разыскивая следы животных, они довольно легко их обнаружили.

На грязи и песке виднелись отпечатки, похожие на собачьи или скорее даже волчьи, но поразительных размеров.

— Что это? — спросил Симон.

Следы были шириной в пядь.

— Я никогда не видел лап такого размера! — прошептал Остроклык.

Не желая задерживаться в таком месте, но нуждаясь в припасах, они быстро собрали оружие, инструменты и мешки с едой. Эбервин забрал себе приличный гладиус, а также стальной шлем. Он также подумывал взять большой прямоугольный легионерский щит, но ему не понравился его вес и громоздкость. Симон собрал немного стрелкового оружия, а также прихватил римский плащ. Он хорошо подходил для Германии с её суровым климатом и полчищами насекомых. Они закинули свою добычу в римскую лодку, которая была получше их собственной, и поплыли в ней на север, туда, где ждало их первое судёныншко. Перегрузив всё полезное из старой лодки, они снова отчалили, остро осознавая, что звери-убийцы могут быть неподалёку.

— Почему мы не видели ни одного мёртвого из нападавших? — спросил варвар. — Нет никого, кто убивает лучше римлян.

Симон покачал головой, не представляя, что мог бы на это ответить.

Менее чем в миле вверх по реке, на восточном берегу, показалась германская деревня с пристанью.

— Так далеко на юге это может быть поселение херусков, — предположил Остроклык.

— Сбежавшие от резни римляне могли захватить деревню, — предупредил Симон. — Нам нужно осмотреть её пешком, а не безрассудно плыть в пределах досягаемости римского оружия.

Вытащив лодку на берег и спрятав её, они приблизились к деревне со стороны леса, расположенного позади неё. Их человеческий запах заставил стервятников взлететь из центра деревни, и присутствие этих тварей предупредило исследователей о том, что их ждёт впереди.

Именно это они и обнаружили.

Справа и слева от маленького поселения лежали мёртвые германцы, усеянные ранами, похожими на те, что были на изуродованных телах римлян. Сила и свирепость напавших зверей, должно быть, превосходили мощь разъярённых медведей. Уже без всякого удивления люди обнаружили на земле те же самые гигантские волчьи следы.

— Это безумие, Симон, — сказал Остроклык, срывающимся голосом. — Что за создания бродят у этой реки?

Вместо ответа самаритянин направился к местному залу тинга, который обычно был самым укреплённым сооружением в любой германской деревне. Такие залы использовались в качестве пунктов сбора и последних оплотов в деревнях, подвергшихся нападению. Главные двери этого дома лежали на траве, их кожаные петли были вырваны из креплений. Открывшаяся внутри картина бойни ужаснула обоих закалённых воинов.

В воздухе стоял смрад недавней резни. Но в воздухе витало и что-то похуже — неописуемое, вызывающее тошноту зловоние. Оно напоминало смрад тухлого мяса, завёрнутого в мокрую собачью шерсть.

Когда они вышли на свежий воздух, Остроклык сказал:

— Некоторые лица я узнал. Люди Ганнаска были с жителями деревни, когда те погибли. Что бы ни убило римлян, оно побывало и здесь.

— Я не видел тела Бринно, — сказал Симон из Гитты. — На самом деле, я вообще не видел мёртвых детей, даже младенцев в колыбелях. О чём это тебе говорит?

Эбервин покачал головой.

— Не знаю. Звери не щадят детей. Но если нападавшие были не животными, то кем же?

— Смотри! — сказал Симон, указывая на землю. — Здесь побывали не только звери. Эти следы не от римских сандалий и не от сапог соплеменников. Они выглядят странно — как от обуви, сделанной для очень необычных ног. Кто в Германии может носить такую?

Эбервин внимательно пригляделся.

— Никто. У тебя есть какие-нибудь идеи, чародей?

Бывший гладиатор осторожно ответил:

— На арене животных учат нападать так, как они никогда бы не стали это делать в дикой природе. Может быть, здесь произошло то же самое.

— Что ты имеешь в виду?

— Способ нападения был звериным, но существа, по-видимому, позволяли людям ходить среди них. Возможно, они были кем-то вроде дрессировщиков, которые могут находиться среди зверей на арене.

— Кто в Германии стал бы обучать животных таким вещам и зачем?

Симон поморщился.

— Подумай о пропавших детях, Эбервин. Многие маги владеют заклинаниями, заставляющими зверей нападать по команде. К сожалению, большинство колдунов приносят жертвы тёмным богам. И нет жертвы более приятной для богов смерти, чем ритуальное убийство ребёнка, ещё не достигшего совершеннолетия.

— Я не знаю ни одного племени, которое приносит в жертву детей, кроме нескольких историй, рассказанных о бруктерах.

Симон внимательно посмотрел на него. На самом деле он слышал слухи об этом зловещем племени. «Бруктеры» означало «строители мостов»*. Почему племя так называется?

* Древнегерманское племя, жившее между рекой Липпе и верхней частью реки Эмс, к югу от земель хавков. Происхождение названия племени спорно. Существует гипотеза, что оно происходит от слова Brook=Bruch, болото (ср. соврем. англ. brook — «родник»).

Эбервин нахмурился.

— Некоторые говорят, что бруктерские ведьмы используют тёмные руны, чтобы открывать двери — или мосты — в Нифельхель. Они могут призывать через эти мосты злых духов, таких, как те, что участвуют в Дикой Охоте.

Симон задумался над этим. Дикую Охоту считали вторжением существ из подземного мира в мир людей. Это означало, что боги смерти выходят наружу, чтобы забрать свои жертвы. Нифельхель, как верили германцы, был самым низким уровнем Хель. А бездна Нифельхеля являлась ужасным центром тёмного царства, домом демонов, а также тюрьмой для самых злых человеческих душ.

— Ты думаешь, что колдуны решили вызвать диких зверей из Нифельхеля? — спросил германец.

— Не могу сказать наверняка, но если детей забрали для жертвоприношения, то, возможно, оно ещё не произошло. Если мы поспешим, то, может быть, успеем найти их живыми. Следы, оставленные крупными животными и шедшими с ними детьми, должны быть легко прослеживаемыми.

Симон ожидал, что хавк отреагирует на его предположение с недоверием, но вместо этого он лишь печально кивнул.

Тропа, которую они нашли, поднималась по склонам к одному из скалистых хребтов, тянущихся вдоль восточного берега Везера. На полпути жуткую тишину леса нарушил вой.

— Похоже на волка или человека, подражающего волку, — сказал Эбервин.

Симон кивнул.

— Человеку понадобились бы мощные лёгкие, чтобы издавать такой глубокий резонирующий звук.

— Это могут быть твари-убийцы.

Самаритянин, вместо ответа, ткнул большим пальцем вправо.

— Давай поднимемся на ту возвышенность и посмотрим, что оттуда можно увидеть.

— Но только не этим путём, — возразил варвар. — Мы приблизимся к источнику звука, и не позволим зверям почуять наш запах.

Симон решил, что мастерство хождения по лесу у этого человека лучше его собственного, и жестом приказал хавку идти первым. Поднявшись выше, они оказались перед небольшим утёсом, у подножия которого находилось несколько больших, наполненных до краёв ям, каждая из которых смердела гниющей плотью. Кости, которые они увидели, выглядели обглоданными. Олени и люди составляли наиболее распространённую падаль, но одна яма содержала нечто такое, что могло привести в замешательство даже самого искушённого человека.

— Это один из них? — удивился вслух варвар.

Перед ними находился скелет, у которого был череп волка и кости человека геркулесового сложения, но явно деформированные.

— Неудивительно, что мы не видели убитых тварей, — сказал Симон. — Они уносят своих мёртвых.

— И пожирают их! — добавил Эбервин.

У этого странного существа были длинные руки и большие, как у шиманзе, кисти, вооружённые звериными когтями. Череп походил на волчий или собачий, с большой выступающей мордой и острыми неровными зубами. Но эти челюсти имели двойной ряд зубов, и все они выглядели мощными и здоровыми — не как у собак с отклонениями от нормы, у которых иногда проявляются подобные черты. На оставшихся лоскутах шкуры чудовища сохранилось достаточно спутанной шерсти, чтобы предположить, какой она была — густая и серо-чёрная.

— Это не германский зверь! — заявил хавк.

— Надеюсь, он никогда не станет германским зверем! — сказал его спутник. — Пойдём.

Поднимаясь, они снова почувствовали отвратительный запах мокрой псины и гнилого мяса.

Ветер нёс этот смрад со стороны скального образования. Симон решил забраться на скалу и осмотреться сверху. Соответственно, он велел Эбервину быть начеку и оставаться на месте.

Подъём не был трудным, но когда искатель приключений смог заглянуть за вершину скального массива, он остановился и замер. Стая человекоподобных волков отдыхала на северных уступах и склонах, напоминая собак, дремлющих под солнцем. Он насчитал около двадцати, пока густеющий лес и собирающиеся тени не преградили ему обзор.

Оказаться обнаруженным такими опытными хищниками означало для него смерть, поэтому он с предельной осторожностью спустился со своего скального наблюдательного пункта и присоединился к Остроклыку. Прошептав германцу всего несколько фраз, извещающих об опасности, Симон указал вверх и беззвучно, одними губами показал: «Туда».

Отвратительный запах на некоторое время ослаб, но затем вернулся. В то же время они услышали высокие голоса, бормочущие какую-то бессмыслицу. Что бы ни издавало эти звуки, они доносились с другой стороны доступного для подъёма скального контрфорса. Симону нужно было совершить ещё одно восхождение, но на этот раз Эбервин воспротивился приказу бездействовать.

— Позволь мне! — сказал он.

Симон проигнорировал варвара и принялся за то, что намеревался сделать. Вид, открывшийся ему сверху, поразил его больше, чем стая собакоподобных людей.

Вихрь света кружился прямо над землёй. В голове Симона всплыли события десятилетней давности, когда колдун Продикос открыл адские врата в храме Артемиды в Эфесе. Заклинатель намеревался наполнить мир существами из другого царства, находящегося в Мирах Внутри Миров.

А на земле рядом с этим светом стояли три существа — демоны, как он подумал, — прямоходящие, двуногие и не принадлежащие ни к одному человеческому племени. Худощавого телосложения, они казались высокими людьми. Их руки были длинными, тонкими и заканчивались шестипалыми кистями. Глаза находились в костных глазницах и напоминали кошачьи. Кроме того, лица их были вытянуты наподобие звериных морд, а уши напоминали экзотические морские ракушки.

Эта троица удивительных существ носила обтягивающие оранжевые рубашки — или Симон видел странно текстурированную кожу? Их основной одеждой были красные килты до щиколоток, плиссированные складками и украшенные декоративными узорами. Помимо этого у каждого демона на шее болтался кулон с зелёным драгоценным камнем. Самаритянин отметил, что их необычная обувь как раз могла оставить те самые странные следы, которые они обнаружили в деревне.

Но отвратительный запах был таким же, как и внизу, и исходил он от двух собаковидных зверолюдей, прилёгших в позе угрюмых гончих у ног своих хозяев, поджав ноги, как собаки.

Оба зверочеловека — псоглавцы, как решил назвать их Симон, — были крупными, с мощным телосложением и собачьими головами, которые казались непропорционально большими для их плеч. Трудно было судить об этом при их нынешнем положении, но руки у них казались достаточно длинными, чтобы доставать до колен

Но сердце Симона сжалось при виде пленных детей. Они сидели на корточках у скальной стены, выбрав себе место как можно дальше от пугающих существ. Их было около двадцати, причём старшие мальчики были скручены верёвками — иногда только за запястья, но у самых крепких на вид были связаны ещё и лодыжки. Он увидел Бринно, связанного по рукам и ногам, но в остальном выглядевшего невредимым. Самыми младшими пленниками были малыши и младенцы, большинство из них цеплялись за девочек постарше и жалобно плакали. На самом деле Симон удивлялся, как они вообще могли дышать, учитывая зловоние, исходившее от зверолюдей.

Жалость подступила к горлу искателя приключений, словно ком в горле. Он прекрасно знал, что чувствует ребёнок, у которого на глазах убили всю его семью. Даже если юные германцы каким-то образом переживут этот жуткий день, какой глубокий урон будет нанесён их духу?

Но для чего всё это было? Плывущий свет, демоны, псоглавцы и дети? Хотя он ничего не мог понять, каждая клеточка его существа настоятельно требовала остановить происходящее.

Внезапно один из пленных мальчиков вскочил на ноги и бросился бежать вниз по склону. Один из зверолюдей подпрыгнул, позволив Симону лучше рассмотреть его собачьи ноги. Когда он поднялся, стало заметно, что у него был хвост, как у дикого волка. Но один из демонов быстро метнулся перед псоглавцем, пытаясь удержать его на месте, в то же время позволив двум другим своим сородичам броситься в погоню. Демоны были хорошими бегунами, и чуть больше чем через минуту они вернулись к уступу со своим пленником, держа его с двух сторон.

Однако возбуждённый волкочеловек продолжал проявлять непокорность. Демон, по-видимому, был бесстрашен, поскольку звероподобное существо было намного выше и крепче его. Он схватил камень своего амулета и сунул его перед глазами твари, выкрикивая: «Чак-кай-оо! Чак-кай-оо!», его голос звучал как колебания музыкального инструмента.

Псоглавец наконец успокоился, словно послушное животное. Когда демон указал на землю, тварь, всё ещё издававшая воинственные звуки, опустилась на задние лапы и приняла лежачее положение.

Шаркающий звук заставил самаритянина вздрогнуть, но оглянувшись, он понял, что варвар карабкается по скале сзади. Симон бросил на него сердитый взгляд, но германец проигнорировал невысказанный упрёк и подошёл к нему. Когда он взглянул вниз на занятый выступ, его бородатое лицо исказилось от изумления.

Восточный человек прошептал:

— Мы должны убить их всех.

— Как? — беззвучно спросил Остроклык, шевеля одними губами.

— Быстро, убить быстро.

Варвар покачал головой. Симон нахмурился. Сейчас было не время спорить о тактике.

Без слов варвар скользнул вниз, спускаясь со скального контрфорса.

Симон отпустил его, хотя внутренне проклинал. Неужели этот человек сбежит? Если да, то и хорошо! Трус только помешает.

Самаритянин поспешно подсчитал шансы. Если он нападёт один, ему сначала придётся разобраться с одним из двух зверолюдей. Это будет непростая задача, учитывая очевидную силу твари и её смертоносное природное вооружение. Убьёт он её или нет, второе чудовище набросится на него через считаные секунды. И насколько эффективным окажется гладиус против яростной атаки когтей, зубов и мускулов? А что насчёт демонов? Насколько они грозны в бою?

Симон стиснул зубы. Даже если их мастерство было посредственным, битва против четырёх или пяти врагов казалась почти безнадёжной.

Он размышлял о своём следующем шаге, когда из тенистой листвы появились ещё четверо псоглавцев. Симон вздрогнул. Его план, и без того безрассудный, стал бесполезным и самоубийственным после прибытия подкрепления к противнику.

Тем не менее что-то в глубине души упрямого человека всё ещё хотело попытаться, хотя разум запрещал это, напоминая о разнице между храбростью и безрассудством.

Когда солнце коснулось западного хребта, кружащийся свет над сценой внезапно стал ярче и сильнее. Его расширение выглядело как окно внутри вращающегося свечения. Через это окно Симон смог увидеть проблески фиолетового небесного купола над лесом черноватых деревьев и за ним. Но это были не вечнозелёные деревья Германии; их кора была покрыта тёмными и светлыми пятнами, а гибкие ветви напоминали спящих питонов.

Недавно прибывшие псоглавцы зашлись в возбуждении от присутствия детей, приближаясь к ним, как волки к овчарне. Двое демонов выступили вперёд, преградив им путь, сверкая зелёными самоцветами перед их мордами и выкрикивая: «Авало к'ук'ол!»

Твари остановились и попятились. Неужели их заставили это сделать самоцветы? Были ли они заколдованы? Демоны твёрдо стояли на своём, повторяя свои команды, пока, очень медленно, волкоподобные существа не повернулись и не поползли прочь, опустив головы, постепенно растворяясь в тенях темнеющего леса. Однако первая пара зверей осталась на месте, вероятно, из-за лучшей выучки или потому, что они были более покладисты, чем члены основной орды.

Самаритянин ждал даже после того как четверо псоглавцев ушли. Шансы снова были пять к одному, но его огорчало осознание того, что ещё много свирепых и грозных зверолюдей скрываются где-то за пределами видимости.

Часть его души, побуждающая к действию, становилась всё сильнее. Он вспомнил своё собственное детство в плену, дни, когда сидел в тёмных камерах, мечтая о спасителе. Этому спасителю не суждено было появиться в течение долгих лет, пока чародей Досифей не прибыл с большим запозданием, чтобы взять его под своё крыло. Но эти дети не могли так долго ждать. Он всё ещё был уверен, что это должно было закончиться приношением детей в жертву. Симон обнаружил, что шепчет моление Баалу, называемое «Последней молитвой», которую часто произносили воины, собираясь с духом на пороге битвы.

Именно в этот момент хриплый голос германца потребовал:

— Кто вы такие, дьяволы, и что здесь затеваете?

Симон увидел Остроклыка на краю скалы, его меч и баклер сверкали в красных лучах заходящего солнца.

Демоны тоже уставились на него, вероятно, в недоумении от такой дерзкой выходки. Один из них крикнул: «Савох-да-дол!», и два зверочеловека вскочили на ноги, как получившие приказ собаки. Они прыгнули к утёсу, цепляясь когтями за его поверхность и быстро взбираясь вверх.

Зверолюди поднимались быстрее, чем любой обычный волк. Благодаря самоотверженному поступку Эбервина шансы Симона изменились. Теперь он сдерживался лишь для того, чтобы дать хавку достаточно времени на отвлечение его нечеловеческих преследователей.

Именно в этот момент один из демонов посмотрел на положение заходящего солнца и подал знак другому. Тот немедленно подошёл к одному из детей, схватил его за запястье и поднял на ноги. Мальчик, которого он выбрал, был тем, что пытался сбежать. За это, по-видимому, он должен был стать первой жертвой. Главный демон ждал приближения мальчика, сжимая в руке длинный, богато украшенный клинок.

Не издавая боевого клича, Симон оттолкнулся от вершины скалистого выступа и прыгнул в гущу странных существ, сумев не потерять равновесия.

Встревоженный второй демон оттолкнул мальчика в сторону и выкрикнул в адрес Симона какую-то бессмыслицу. Не желая оказаться околдованным, воин взмахнул гладиусом и рассёк горло демона надвое. Существо рухнуло на бок, извиваясь и дрыгая ногами. Самаритянин резко повернулся лицом к двум другим созданиям; одно из них выставило вперёд свой зелёный камень и восклицало: «Чак-кай-оо! Чак-кай-оо!»

Даже если это было заклинание, Симон всё равно ничего не почувствовал. Вероятно, поняв, что его действия неэффективны, демон отскочил назад и вытащил из ножен длинный кинжал. Искатель приключений бросился на него, и металл Рима столкнулся с металлом Иномирья. Хотя демон и выглядел устрашающе, он не был выдающимся фехтовальщиком. Бывший гладиатор-фракиец парировал атаку, отбив клинок существа в сторону, и завершил поединок ударом, который насквозь пронзил тело его противника. Но меч застрял в груди демона, вынудив Симона упереться ногой в его бёдра, чтобы вырвать оружие.

Из раны демона потекла не красная кровь, а что-то оливково-зелёное и более густое. Позади Симона раздался вибрирующий крик, от которого у человека заболели уши. Но он вытерпел это неприятное ощущение и метнулся к следующей цели.

Однако демон отскочил, словно кузнечик. Прыжок прижал существо в килте к скале, по которой оно начало карабкаться. Симон бросился за ним в погоню, его ярость кипела. Достигнув края, где стоял Остроклык, он увидел демона, мчащегося среди сосен и издававшего пронзительный звук, который, должно быть, был призывом о помощи.

Искатель приключений не собирался упускать демона. Несмотря на всю быстроту существа, ему, казалось, не хватало выносливости, и Симон вскоре приблизился к нему на расстоянии удара мечом. Ударив сзади, он сшиб тварь лицом в заросли дрока. Прежде чем экс-гладиатор успел нанести смертельный удар, тишину воздуха нарушил вой, похожий на человеческий.

Возвращался псоглавец!

— Мом-вуло! Мом-вуло! — кричал раненый демон, сжимая свой камень дрожащими пальцами. Человек взмахнул мечом, отсекая руку, державшую амулет. Демон тут же откатился в сторону, но Симон ненадолго приостановил атаку, чтобы выхватить кулон из сорняков, видя в нём оружие против зверочеловека, который в этот момент продирался сквозь ежевику, чтобы добраться до него. Симон бросился в укрытие, спрятавшись за корявой сосной.

Но псоглавец прервал свой рывок, чтобы остановиться над своим хозяином, наблюдая за ним и прислушиваясь к издаваемым им звукам страдания. Только тогда волкомордое существо подняло свой яростный взгляд, чтобы встретиться с взглядом Симона. Самаритянин приготовился к его нападению, зная, что убежать невозможно — по крайней мере, не с той скоростью, с которой мог двигаться псоглавец.

Ледяной холод пробежал по телу восточного человека, когда он осознал, до какой степени выразительными были глаза псоглавца, теперь светящиеся жёлтым. Это был не отражённый свет, как у кошачьих глаз, ведь небо было затянуто, и прямые солнечные лучи не падали ему на лицо. Эти глаза излучали собственный свет, как светлячки — но гораздо ярче. К его огорчению, что-то вроде улыбки исказило пасть, полную слюнявых клыков. Если этот взгляд был выражением уверенности, то он, вероятно, был оправдан. Восемь римских песов* в высоту — такая гора мускулов превосходила даже самого сильного человека. А против этих зубов и когтей гладиус, который держал Симон, казался совершенно бесполезным.

Давненько уже ему не приходилось так теряться перед одиночным противником. Вступить в рукопашную схватку с таким чудовищем казалось верной смертью. Первым порывом искателя приключений было спровоцировать его на атаку, а затем уклониться, намереваясь ударить с более уязвимой стороны, но…

У него возникла другая идея.

* Пес (фут) был равен 29,57 см – таким образом рос псоглавца составлял 2,36 метра.

Симон протянул руку, держащую камень демона, выкрикивая: «Чак-кай-оо! Чак-кай-оо!» — подражая высоте и тону голоса демона.

«Лежать, мерзкая тварь!» — вот что, как он предполагал, это означало.

Человекоподобное существо моргнуло, как это сделал бы удивлённый человек, язык его тела выдавал неуверенность.

В этот момент замешательства Симон должен был ударить, иначе он был бы обречён в любой оборонительной схватке. Самаритянин инстинктивно исключил из числа целей твёрдую массивную грудь псоглавца, а также его живот — если туда ударить, смерть наступит, в лучшем случае, не сразу. Даже его ранить, ответную атаку существа было бы трудно пережить.

Вместо этого Симон рванулся вперёд, нанося удар в цель, которую он не мог видеть — настолько она была скрыта густой шерстью в паху. Он рисковал жизнью, надеясь, что строение тела псоглавца похоже на сложение обычного волка.

Псоглавец взвизгнул и согнулся пополам, как человек, получивший подобный удар. Чудовище скорчилось на земле и завыло ужасным воем, схватившись руками за промежность. В этот новый момент преимущества Симон прыгнул вперёд, изо всех сил ударив гладиусом. Он почувствовал, как его отточенное лезвие рассекает костяной купол черепа чудовища.

Затем самаритянин мгновенно отскочил из его досягаемости, уклоняясь от беспорядочно бьющих и царапающих конечностей. Но он лишь ждал возможности, его целью была шея зверочеловека. Подходящий момент настал, когда Симон увидел, что движения твари замедляются, и он рванулся сквозь открытую защиту существа, нанося завершающий удар. Симон перерезал толстое горло волкоподобного существа, и горячая красная струя брызнула ему на голени.

Воин, снова отступив, знал, что бой окончен, но у самаритянина не было времени наслаждаться победой. Ему ещё предстояло изгнать из мира последнего живого демона. Странное существо всё ещё лежало там, где закончило свой перекат; казалось, у него не осталось сил. Косообразным взмахом Симон отделил голову демона от его удлинённой шеи. Она могла бы стать уникальным трофеем, но искатель приключений даже не подумал о такой возможности.

Вместо этого Симон бросился бегом обратно к скале, возвышавшейся над детьми, которым угрожала опасность.

Стоя на краю утёса, самаритянин мог сверху наблюдать тревожное зрелище. Множество псоглавцев собралось там, образовав полумесяц вокруг юных германцев, загоняя их в угол. Но зверолюди, по-видимому, были отвлечены тем, как их сородичи разрывали на куски плоть двух мёртвых демонов внизу. Они жадно запрокидывали головы, заглатывая куски, грубо оторванные от конечностей и туловищ существ.

Плач младенцев напомнил Симону о детях. Весь шум производили младенцы; пленники постарше сидели, сжавшись в комок, онемев от ужаса.

Но Симон заметил ещё одну вещь: кружащийся свет исчез. Возможно, для его поддержания требовалась демоническая магия. Но было ли это явление на самом деле вратами? Если да, то он был рад обнаружить, что они исчезли. Если бы из мира, в который открылись врата, явились ещё демоны, они могли бы привести целую армию псоглавцев. С такой силой демоны сумели бы распространить свой контроль по всему миру гораздо быстрее, чем Римская империя.

Симон увидел, как зверолюди переключили своё основное внимание на него, все горящие глаза были устремлены на гиттийца. Бегство по-прежнему было невозможным. Скала, на которой он стоял, не сильно замедлила бы их преследование.

Но толпящиеся псоглавцы не делали ничего особенного. Они лишь переглядывались друг с другом, бормоча, как человеческая толпа, охваченная недоумением. Симон должен был что-то предпринять, пока не стало слишком поздно, и у него имелось только одно оружие, которое могло бы тут пригодиться.

Стиснув зубы, самаритянин поднял зелёный камень перед жёлтыми глазами толпы. Он выкрикнул: «Авало к'ук'ол!» — ту самую команду, которой демоны прогнали непокорных зверей от предназначенных в жертву детей.

Псоглавцы отреагировали, но не так, как раньше. Издаваемые ими звуки внезапно превратились в какофонию ворчания и скуления. Пока Симон наблюдал, отдельные члены стаи начали издавать лающие повелительные звуки, словно вожаки стаи утверждали свой контроль.

Симон приготовился к последней битве, но вместо этого плотное построение волколюдей начало распадаться. Отдельные особи отделялись от массы и расходились прочь. «Почему они уходят?» — недоумевал Симон.

Какова бы ни была причина их ухода, он не выглядел паническим бегством; скорее это походило на неторопливое отступление. Имела ли к этому какое-то отношение выкрикнутая им команда, или же по какой-то причине так распорядились вожаки стаи? Совсем скоро выступ скалы опустел, если не считать связанных и грудных детей.

Искатель приключений остался на месте, стараясь не издавать ни звука, который мог бы привлечь тварей обратно. Через несколько мгновений Симон глубоко вздохнул и начал спускаться со скалы. Тьма сгустилась настолько, что он уже плохо видел юных германцев. Чтобы не пугать их ещё больше, самаритянин заговорил успокаивающим тоном. Симон наугад опустился на колени перед девочкой и ножом перерезал её путы. Затем он освободил ещё нескольких детей, одного за другим.

— Симон! — позвал последний развязанный им мальчик, и этот голос был ему знаком. Самаритянин разглядел у своих ног Бринно, черты его лица были едва различимы в тенях.

— Ты сможешь развести огонь? — спросил он сына Ганнаска.

— Д-да, — кивнул Бринно.

— Нам нужны факелы! — сказал Симон. — Мы с тобой должны будем отвести всех этих детей обратно в деревню. — Он не стал добавлять: «Если зверолюди позволят нам это».

Симон протянул мальчику своё огниво и кресало.

— Нам нужны факелы, — повторил он.

— Я сделаю их, — пробормотал Бринно, поднимаясь на дрожащие ноги, чтобы приступить к делу.

— Итак, твой план сработал, — хрипло произнёс сверху германец.

Симон обернулся на звук и был более чем удивлён, увидев Остроклыка, стоящего на краю скалы, где только что находился он сам!

— И твой тоже, как я смотрю, — ответил самаритянин. Симон впервые улыбнулся с тех пор, как был повержен Ганнаск. — Как, во имя Баала, ты сбежал от того второго псоглавца?

— Не без тяжёлой схватки! — ответил воин, задыхаясь. Затем Эбервин поднял руку, показывая свою ношу. Восточному человеку потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что он видит силуэт головы псоглавца на фоне почти чёрного неба.

— За мной гнались два дьявола, но один отстал, — сказал хавк. — Я нырнул в скальную нишу, так что оставшийся зверь мог добраться до меня только одним путём. Это была адская битва!

Симон оценивающе посмотрел на своего друга, но было слишком темно, чтобы разглядеть какие-либо раны.

— Прости. Я неправильно понял твои намерения, когда ты ушёл, — сказал он.

Остроклык, проигнорировав извинения, спросил:

— Где остальные волколюди?

— Очень близко. Они могли бы убить нас, но предпочли этого не делать.

В тишине души искатель приключений решил, что слово «предпочли» было здесь наиболее подходящим.

Эбервин кивнул.

— Милость норн! Орда, должно быть, объелась после своего жадного пиршества в деревне!

— Может быть, но я думаю, что дело не только в этом. Просто не знаю.

— Но дело ещё не закончено, колдун! Если эти чудовища вырвутся на свободу и начнут размножаться, они распространятся от океана до океана, и мы никогда от них не избавимся!

Утомлённый самаритянин тяжко вздохнул.

— Нам двоим, конечно, не переловить столько. Как только мы доставим этих детей в деревню их соплеменников, нам придётся предупредить херусков. Именно они должны будут сплотить племена, чтобы объединиться и напасть на псоглавцев. Что же касается их размножения, то его можно предотвратить, если не останется в живых ни одного самца и ни одной самки.

Симон из Гитты подавил сомнения в том, что германцы смогут истребить псоглавцев. У него были веские основания полагать, что эти существа быстрее и сильнее людей, а также намного умнее обычных животных. Если волколюди решат укрыться в необитаемых местах, они смогут процветать, питаясь дичью и увеличивая свою численность. Фактически псоглавцы, вероятно, были куда лучше приспособлены к выживанию в дикой Германии, чем любой из ныне живущих людей.

Симон не знал, почему волколюди не напали и не собирались ли они в скором времени вернуться, чтобы закончить начатое. Он также понимал, что находясь в непосредственной близости от этих существ, они не могут чувствовать себя спокойно. Ни одна местная деревня тоже не будет в безопасности. Какая германская крепость окажется достаточно прочной, чтобы выдержать нападение массы таких чудовищ? Но его тревоги не ограничивались псоглавцами. Как они с Остроклыком смогут удовлетворить отчаянные потребности нескольких плачущих младенцев, которые уже давно пропустили время кормления?

Другие рассказы цикла

Роберт Прайс Предисловие. Меч Аватара

1. Ричард Тирни Меч Спартака — лето 27 года н. э.

2. Ричард Тирни Пламя Мазды — осень 27 года

3. Ричард Тирни Семя Звёздного бога — осень 31 года

4. Ричард Тирни Клинок Убийцы (ранняя версия с Каином-Кейном К. Э. Вагнера) — январь 32 года

4. 1 Ричард Тирни Клинок Убийцы (переработанная версия с Нимродом) — январь 32 года

5. Ричард Тирни, Роберт Прайс. Трон Ахамота — осень 32 года

6. Ричард Тирни Барабаны Хаоса (роман) — весна 33 года. Части 1, 2, 3,

6.1. Ричард Тирни В поисках мести (стихотворение) — весна 33 года.

7. Роберт Прайс Изумрудная скрижаль

8. Роберт Прайс Гробница титана