Иногда в качестве упражнения я люблю что-нибудь попереводить повторно и посравнивать себя с предшественником.
Делюсь тем, что вышло. Сегодня у меня "Последний ответ" Азимова. Существует многажды изданный перевод 1990 г., сделанный И. Можейко (он же писатель Кир Булычев).
На переводе И.Можейко я остановлюсь в комментариях
Айзек Азимов
1980
В свои сорок пять Мюррей Темплтон находился в отличной форме. Все органы работали безупречно, и только на кое-каких ответственных участках коронарных артерий намечались проблемы, но хватило и такой малости.
Боль обрушилась внезапно, достигла невыносимого пика и пошла на убыль. Дыхание замедлялось, в душе нарастало умиротворение. Нет удовольствия сильнее, чем отсутствие боли... особенно сразу же после неё. Он чувствовал головокружительную лёгкость и, казалось, воспарял над собственным телом.
Открыв глаза, Мюррей с отстранённым любопытством отметил, что люди вокруг очень возбуждены. Неожиданный приступ застиг его в лаборатории, так что, падая, он слышал удивлённые вскрики коллег, а потом всё растворилось в невыносимой муке.
Теперь же боль ушла, а остальные по-прежнему суетились, по-прежнему толпой обступали его тело...
И вдруг Мюррей Темплтон осознал, что видит самого себя с высоты. Вон он лежит распластанный на полу, лицо искажено болью. И в то же время он преспокойно наблюдает сверху за всем вокруг.
«Ну и ну! Правы были чудики, говорившие, что существует загробная жизнь».
Несмотря на свою унизительность для атеиста и физика, эта мысль вызвала у Мюррея только лёгкое удивление, не способное поколебать снизошедший на него покой.
«А где ангел или ещё кто-нибудь? Почему меня никто не встречает?» — подумал он.
Земная сценка меркла. Сознание всё сильней заполоняла тьма, и вдруг — последний зрительный образ — вдалеке забрезжило пятно света, которое очертаниями смутно походило на человека и излучало тепло.
«Вот так дела, — проскочила мысль. — Я отправляюсь на небеса».
Стоило об этом подумать, как свет потускнел, но тепло осталось. Умиротворение в душе не ослабевало ни на йоту, хотя во всём Мироздании остался только сам Мюррей и... Голос.
— Я столько раз уже это делал, и всё же не потерял способности радоваться успеху, — произнёс Голос.
Мюррей решил ответить, но не почувствовал отклика ни ото рта, ни от языка, ни от голосовых связок. И всё же он попытался извлечь из себя звук. Попытался без губ промычать, выдохнуть или попросту вытолкнуть слова, сокращая... хоть что-нибудь.
И у него получилось. Он услышал собственный голос, вполне знакомый и абсолютно внятный.
— Я на небесах?
— Конкретного места в привычном тебе понимании нет.
Мюррей растерянно замолк, но не мог не задать следующий вопрос:
— Простите, если говорю глупость, но... Вы Бог?
— Странно, почему-то мне всё время задают один и тот же вопрос, пусть и бесконечным числом способов, — насмешливо прозвучал Голос, не изменяя интонации, не утрачивая хоть как-то свою совершенную мелодичность. — У меня нет для тебя ответа. Ты просто не способен его постичь. Я есть — вот, собственно, и всё. Можешь облечь это знание в любые слова и концепции.
— А я тогда кто? Душа? Или тоже некая абстрактная человекоподобная сущность? — спросил Мюррей, стараясь избежать сарказма, но не преуспел.
Мелькнула было мысль прибавить «Ваша милость» или «Святейший», или ещё что-нибудь для смягчения тона, однако заставить себя он не смог, хотя впервые задумался об угрозе наказания адом, каким бы тот ни был. Не вышла бы боком эта непочтительность. Или грех?
Голос, похоже, не обиделся.
— Тебя объяснить просто... даже такому, как ты. Можешь называть себя душой, если хочешь, но на самом деле ты лишь совокупность электромагнитных взаимодействий, в точности повторяющих те, что существовали у тебя мозгу во время материального бытия. Вплоть до мельчайших деталей. Вот почему ты способен мыслить, сохраняешь воспоминания и личность, и тебе всё ещё кажется, что ты — это ты.
— В смысле? Основа мозга остаётся неизменной? — со скепсисом поинтересовался Мюррей.
— Не совсем. Неизменно лишь то, что я таким сделал. Эта электромагнитная совокупность — моё творение. Я сформировал её, пока ты жил во плоти, а в момент отказа физического тела перенастроил.
Судя по всему, Голос был очень доволен собой. Выдержав паузу, он продолжал:
— Система замысловатая, но безукоризненно точная. Конечно, я мог бы сохранить таким образом в твоём мире любого, но мне больше по вкусу избирательный подход.
— Получается, вы удостаиваете вечной жизни очень немногих.
— Очень.
— А что с остальными?
— Забвение!.. Ах да, ты, наверное, подумал об аде.
Впору было залиться краской, но Мюррей не мог.
— Нет, просто он на слуху. И всё же, вряд ли я жил настолько добродетельно, чтобы вы обратили на меня внимание и сделали избранным.
— Добродетельно?.. А-а, понимаю. Не так-то просто снизойти на твой мыслительный уровень. Нет, в тебе меня привлекла способность думать. По тому же критерию я уже отобрал квадриллионы других разумных существ по всей Вселенной.
Мюррей внезапно заинтересовался: дало о себе знать профессиональное любопытство.
— Вы сами отбираете или есть другие наподобие вас?
На миг ему показалось, что он раздражает собеседника своими вопросами, но Голос ответил всё тем же ровным тоном.
— Есть или нет другие для тебя неважно. Эта Вселенная моя, и только моя. Создана по моему замыслу, для моих целей.
— Странно, что несмотря на квадриллионы других электромагнитных взаимосвязей, вы тратите время на меня. Я так важен?
— Вовсе нет, — ответил Голос. — Я одновременно и с другими, но как именно тебе не понять.
— Но вы едины?
Снова насмешка.
— Похоже, кое-кто хочет подловить меня на непоследовательности. Допустим, ты амёба, чьё понятие индивидуальности не выходит за рамки одиночных клеток, и тебе довелось спросить у кашалота, в котором под тридцать квадриллионов клеток, один он или колония? Как, по-твоему, должен ответить кашалот, чтобы его поняла амёба?
— Я подумаю на эту тему, — сухо ответил Мюррей. — Может, найду способ добиться чего-то вразумительного.
— То-то же. Именно за этим ты здесь. Будешь думать.
— Зачем? По-моему, вы и так все знаете.
— Даже знай я всё, не знал бы, что всё знаю, — ответил Голос.
— Напоминает восточные афоризмы и кажется глубоким ровно потому, что совершенно лишено смысла.
— А ты не промах. Отвечаешь на парадокс парадоксом, только вот мои слова на самом деле не парадокс. Подумай сам: я существовал всегда, но что это означает? А то, что я не помню, как появился. Чтобы помнить, нужно иметь начало, я же вечен. Если я не помню, как появился, — значит, уже не знаю по меньшей мере одно: природу собственного возникновения.
И ещё: хоть мои знания бесконечны, существует целая бесконечность непознанного. Как я могу быть уверен, что обе равны? Бесконечность потенциальных знаний, возможно, бесконечно больше бесконечности актуальных. Возьмём простой пример: если бы я знал все чётные целые, моё сознание вмещало бы бесконечный ряд чисел, но нечётные целые всё равно бы оставались для меня Террой инкогнита.
— Но нечётные целые можно вывести. Разделите каждое чётное число из исходного бесконечного набора на два — и вы получите новый бесконечный набор, включающий бесконечное множество нечётных целых.
— Ты ухватил суть. Я доволен. Тебе как раз и предстоит искать другие, куда более труднодостижимые способы перекидывать мосты от известного к неизвестному. Воспоминания остались при тебе. Ты сохранишь все данные, с которыми ты работал, а также всё, что вывел или выведешь на их основе. Если нужно, можешь запрашивать те дополнительные сведения, которые считаешь значимыми для решения поставленных себе самому задач.
— Разве вы не можете перекинуть все эти мосты сами?
— Могу, но так интереснее. Я создал Вселенную для того, чтобы получить больше данных для обработки. Задействовал принцип неопределённости, энтропию и прочие способы рандомизации, чтобы сделать замысел в целом не столь очевидным. Вышло хорошо, потому что итог не перестаёт меня забавлять, сколько существую.
Далее я позволил себе всё несколько усложнить, и это привело к возникновению первой жизни, а затем и разума, и воспользовался им как источником умов для исследовательской команды, но не потому, что нуждаюсь в помощи, а из желания ввести ещё один случайный фактор. Я обнаружил, что не могу предсказать, какой новый кусочек знания они получат, откуда и как то придёт.
— А такое бывает?
— Ещё бы! Не проходит и века, как где-нибудь совершается интересное открытие.
— Нечто такое, до чего вы бы додумались сами, если бы вас не опередили?
— Да.
— Вы действительно считаете, что я смогу принести вам пользу в качестве исследователя?
— В ближайшем столетии? Очень маловероятно, однако на длинной дистанции успех неизбежен, поскольку ты у меня на службе до конца времён.
— Мне предстоит думать и думать целую вечность? Без конца?
— Да.
— Зачем?
— Я же сказал. Искать новые знания.
— А помимо этого цели есть? Зачем мне искать новые знания?
— Разве твоя университетская жизнь не была связана именно с этим? В чём заключалась цель тогда?
— Собирать информацию и делать открытия, на которые способен лишь я. Принимать похвалы товарищей. Радоваться достижениям, зная, что мне выделено на всё это не так уж много времени... А теперь я совершу только те открытия, которые ты сделал бы и без моей помощи, если бы дал себе труд приложить хоть немного усилий. Ты не сможешь петь мне дифирамбы. Мои достижения для тебя лишь способ развлечься. Да и что за удовольствие от достижений, когда можно идти к ним целую вечность. Так себе заслуга!
— А тебе не кажется, что мыслительный процесс и открытия ценны сами по себе? Что другой мотивации не требуется?
— На конечном отрезке времени так и есть. Но не в вечности.
— Понимаю, к чему ты клонишь. Так или иначе, у тебя нет выбора.
— Говорите, мне предстоит думать. Вам не удастся меня к этому принудить.
— Не хочу заставлять напрямую, да это и ни к чему. Тебе не остаётся ничего другого, кроме как думать — значит, будешь думать. Ты попросту не умеешь не думать.
— Тогда я сам поставлю себе цель. Сделаю её смыслом существования.
— Ну, это можно, — снисходительно ответил Голос.
— Я уже нашёл, что станет таким смыслом.
— Можно узнать?
— Вы уже знаете. Мы не разговариваем сейчас привычным для меня образом. Вы манипулируете моими электромагнитными полями, отчего мне кажется, что я говорю и слышу собственный голос, хотя обмен мыслями протекает напрямую. Когда под их воздействием поля изменяются, вы тут же узнаете, о чём я думаю, так что не нуждаетесь в разрешении.
— Как ни удивительно, но ты прав, и это радует, но... Если бы ты добровольно посвятил меня в свои мысли, то порадовал бы ещё больше.
— Тогда слушайте. Целью моих мысленных поисков будет способ разрушить созданную вами совокупность электромагнитных полей, то есть меня самого. Не хочу думать исключительно ради вашей забавы. И думать вечно ради неё не хочу. И вечно существовать вам на потеху — тоже. Все свои мысли направлю на то, как покончить с этими вашими полями. Вот что позабавит... Меня!
— Не возражаю. Вопреки твоему желанию, даже мысленная концентрация на самоуничтожении будет не лишена любопытной новизны. Да, кстати, даже если тебе удастся покончить с собой, ты ничего не добьёшься. Я тут же воссоздам тебя, и второй раз уничтожить себя тем же образом уже не выйдет. А если возьмёшь моду изыскивать всё более хитрые способы, начну возвращать тебя каждый раз, исключая лазейку за лазейкой. Игра обещает быть интересной, но, как ни крути, тебе придётся существовать вечно. Такова моя воля.
Мюррею стало не по себе, но ответил он совершенно невозмутимо.
— Значит, я всё же в аду. Вы дали понять, что его нет, но будь это место адом, вы бы лгали в полном согласии с правилами вашей бесовской игры.
— В таком случае какой смысл уверять тебя, что ты не аду? И всё же, уверяю, ты не прав. Здесь не ад и не рай. Их нет, есть только я.
— Тогда подумайте вот о чём: вдруг мои мысли будут для вас бесполезными? Допустим, я не придумываю ничего интересного. Не стоит ли меня в таком случае уничтожить, избавив себя от хлопот?
— В качестве награды? Хочешь удостоиться Нирваны за провал и вознамерился меня в нём убедить? Никаких сделок! Ты не потерпишь неудачи. Перед тобой целая вечность, рано или поздно родишь хотя бы одну интересную мысль, как бы этому ни противился.
— Тогда я поставлю себе другую задачу. Не стану пытаться уничтожить себя. Моей целью будет покончить с вами. Придумаю что-нибудь такое, о чём вы не просто никогда не думали, а даже не могли помыслить. Найду последний ответ, после которого необходимость в познании отпадёт.
— Ты не понимаешь природы бесконечности. Для меня не существует ничего, что я не мог бы узнать, хотя, возможно, мне известно не обо всём — попросту не дал себе труда ознакомиться.
Мюррей призадумался:
— Вы не можете узнать, как возникли. Сами сказали. А значит, вы не можете знать и какой конец встретите. Что ж, очень хорошо. Он-то и станет смыслом моего существования, и он же станет последним ответом. Я не буду уничтожать себя. Лучше уничтожу вас... ну, если не опередите.
— Ха! Ты дошёл до этой идеи значительно быстрее основной массы. Думал, тебе понадобится больше времени. Среди моих избранников, приобщённых к бытию вечной и совершенной мысли, нет никого, кто не замахивался бы на то же самое. Разочарую тебя, это невозможно.
— Ничего страшного. За вечность что-нибудь придумаю.
— Что ж, попробуй, — невозмутимо ответил Голос и пропал.
Только вот у Мюррея появилась цель, и он не намеревался отступать.
Но чего, как не своего конца, жаждет абсолютно любая сущность, осведомлённая о собственной вечности?
Ведь что ещё мог искать Голос несчётными миллиардами лет? Зачем же, как не ради помощи в этом долгом квесте, он создал разум и приставил к работе спасённые умы? Мюррей решил, что именно он добьётся успеха.
Обстоятельно, уже предвкушая результат, Мюррей начал думать.
Времени было вдоволь.
цитировать