"На скамейке Лагерного сада сидел человек средних лет и курил сигарету..."
Виктор Колупаев любил начинать свои вещи просто. Как можно проще, как можно обычнее. Потом детали вступали в противоборство, рождался парадокс.
В самом начале перестройки, когда готовилось множество справочников, посвященных российской фантастике (из них, конечно, в свет вышли считанные единицы), я получил массу биографических справок от писателей, как признанных, так и молодых. Самые солидные, самые пространные справки, как и следовало ожидать, принадлежали самым молодым. Издав одну или две книжки, они много и охотно писали о том, что собираются сделать в будущем и что ими уже сделано. Самую краткую справку представил Виктор Колупаев.
"Виктор Колупаев. Родился в 1936 году в поселке Незаметный (ныне город Алдан) Якутской ССР. Окончил Томский политехнический институт по специальности "радиоэлектроника". Работал в различных научных организациях города Томска. В 1976 году принят в Союз писателей СССР.
Книги: "Случится же с человеком такое..." (1972), "Фирменный поезд "Фомич"", "Весна света" (1986), "Волевое усилие" (1991). Всего вышло 16 книг (в том числе в США, ГДР, Чехословакии).
Кредо: Хорошо прожил тот, кто прожил незаметно".
Этому кредо Виктор никогда не изменял. Представляя гостей, так и говорил: "Дмитрий Биленкин, Москва... Геннадий Прашкевич, Новосибирск... Борис Штерн, Киев...", а в конце неизменно добавлял: "А я Виктор Колупаев, местный житель..." Он страшно не любил находиться на первом плане. И мечта у него была соответственная: хотел понять, что такое Время и Пространство (насколько я знаю, нынешних фантастов это интересует меньше всего). В школе был не прочь совершить кругосветку на паруснике, в десятом классе даже подал документы в военно-морское училище, но забыл, кажется, приложить фотографии. После чего всю жизнь (теперь уже действительно – всю жизнь) прожил в Томске. С любопытством расспрашивал меня о дальних странах, но любопытство его никогда не бывало чрезмерным.
Томской журналистке Е.Орловой Виктор однажды признался: "Хотел научиться виртуозно играть на фортепиано. Классическую музыку я довольно хорошо знал, собирал пластинки любимых композиторов, а в школе еще радио слушал. В 1963 году купил рояль, тогда лишь третий год был женат и дочь еще была маленькая. В квартире – ничего, кроме какой-то кровати и этажерки, ну стол, кажется, был. И вот я купил в комиссионке старый разбитый беккеровский рояль длиной больше двух с половиной метров. Вместо одной ножки подставил березовый чурбан. Сам научился настраивать его, причем он был настолько разбит, что на нем играть можно было ну день. Мне из гитарного сделали ключ плоскогубцами, и этим ключом почти каждый день его настраивал. Видимо, у меня был такой возраст, когда учиться не хватало терпения. Но играл, сочиняя что-то свое и получая удовольствие от извлечения самих звуков. Поднимал крышку и перебирал клавиши в порядке, одному мне ведомом. Можно представить, какой грохот стоял. Если дома никого не было, играл на нем часами. Лет шесть у нас был этот рояль. А потом, когда я получил двухкомнатную квартиру, появилась другая мебель и ему не хватило места. Пришлось рояль отдать, просто подарить. Купили пианино. И вот звук нового инструмента настолько мне был неприятен, что я больше к клавишам не прикасался. Какой был прекрасный голос у того разбитого рояля. Какое ощущение полета..."
Поиски своего угла – вот извечная исконно русская тема.
Виктор Колупаев написал о поисках своего угла поразительную повесть "Жилплощадь для фантаста", которую по-настоящему никто еще не прочел. Не прочтены по-настоящему "Жизнь как год", даже "Фирменный поезд "Фомич"", никогда, кстати, не издававшийся в полном, не извращенном цензурой и редакторами варианте.
В 1988 году Виктор Колупаев был удостоен самой престижной по тем временам премии по фантастике – "Аэлита". Но началась перестройка, сломался быт, сломалась система отношений. Виктор надолго замолчал. Только в 2000 году в Томске после почти десятилетнего молчания вышел в свет роман "Безвременье", написанный в соавторстве с Ю.Марушкиным. Моя рецензия в "КО" на этот роман, кажется, была единственной. Да и кто увидит книгу, кто напишет о книге, изданной в количестве 75 экземпляров?
Итог многих лет (может, всей жизни) – поэтическое исследование "Пространство и Время для фантаста" (1994, Томск) вышло тиражом несколько большим – 300 экземпляров. Рецензий на эту книгу вообще не было, книгу не заметили.
"Размышлять специально о Времени по какому-то плану мне не требуется, – писал Виктор. – Что бы я ни делал, о чем бы ни думал, старая загадка постоянно напоминает о себе, тревожит, радует и мучает меня. И вторым словом сознания (подсознания?), что ли, я размышляю о Времени. О Пространстве и Времени.
Наверное, нет ничего особенного в том, о чем я думаю. Не я один. Осознанно или неосознанно об этом думают все. Только чаще обыденно: "О! Уже шесть часов вечера!" О быстротекущем времени, о невозвратном времени, о невозможности остановить его или хотя бы растянуть думает, конечно, каждый. Отсюда и печаль, грусть – самые информационные для меня человеческие чувства. В таком состоянии мне хорошо думается.
Классе в седьмом или восьмом, вот уж и не помню точно, я впервые обнаружил, что существуют Пространство и Время. День, ночь, год, расстояние до школы и до леса – это все я, конечно, знал и раньше. Они были обыденными, естественными и понятными. А вот то Пространство, которое само по себе и в котором живут звезды, то Время, которое тоже само по себе, и в котором живу я и вся Вселенная...
Это поразило меня в ту зимнюю ночь на всю жизнь.
Весь день падал снег, было тепло и вдруг разъяснилось и резко похолодало, но в воздухе еще чувствовалась влажность. Я шел из школы. Наш дом стоял на склоне горы, так что с улицы он выглядел одноэтажным, а в глубине двора становился двухэтажным. И мы жили в последней квартире на втором этаже, окнами на железнодорожную станцию. С того места, где я шел, открывался вид на вокзал, железнодорожные пути, забитые составами, прожекторы на стальных опорах, виадук, депо. Там внизу что-то грохотало, лязгало, гудело, переливалось огнями.
Я остановился и посмотрел чуть вверх, потом выше, а затем вообще задрал голову насколько мог. И тут я обомлел. Я не понимал, что произошло. Я вдруг увидел небо объемным. Одни звезды были ближе, другие дальше, а третьи вообще мерцали из бездонной глубины. Они были цветными: голубыми, желтыми, красноватыми, почти белыми. Какие-то странные фигуры, знаки, таинственные письмена образовывали они на небе. И небо было прекрасно, неописуемо красиво, невыразимо красиво и в то же время жутковато своей необъятностью. Я и прежде тысячи раз видел звезды, они и тогда, они всегда были красивы. Но в эту ночь в них появился какой-то скрытый и непонятный для меня смысл..."
Возможно, это было главным открытием Виктора Колупаева. О нем он писал всю жизнь. Оно позволило ему приблизиться к странной догадке, объясняющей если не все, то многое: "Я не знаю, каким образом Вселенная может выйти из сингулярного состояния. Скорее всего, эта проблема не просто физическая. Но предположим, что скорость фундаментального воздействия начинает уменьшаться и Вселенная выходит из сингулярного состояния. Это происходит не в шуме и грохоте Большого взрыва, а в тихом Сиянии и Славе".
"Если вам повезет, вы и этот роман не заметите", – не без горечи заметил Виктор в прошлом году в Томске на презентации романа "Безвременье". Действие в этом романе (в полном его виде) охватывает Время и Пространство, начиная от возникновения Вселенной до ее конца. "Более того, – добавлял сам Виктор, – оно прихватывает и ту Вселенную, которая будет после ее конца".
Работая над романом, Виктор сажал картошку и другие овощи на мичуринском участке, как называют в Томске сады. Надо было жить. Книги его не издавались очень долго. Старые издательства исчезли, новые не нуждались в романтических и реалистических исследованиях. И силы были уже не те. "Конечно, двадцать лет назад я мог писать без передышки целый месяц, отвлекаясь на прогулку с собакой, – признавался Виктор. – Сейчас я так не могу. Шесть-семь часов такой работы – и просто падаю перед телевизором, не видя, что там показывают, меня это не интересует. Лишь бы он тарахтел. Но мыслей, мне кажется, у меня стало больше. Продолжаю работать над темой Пространства и Времени, параллельно с трилогией. Это философская работа. Мне приятно сидеть за столом, даже не столько писать, сколько читать. Скажем, Платона или Лосева, кого-то еще..."
Время от времени встречаясь за столом, мы заканчивали вечер пением оперных арий. Иногда мешали друг другу, иногда наши голоса сливались.
Очень худой, очень смуглый, Виктор на все смотрел пытливо и с интересом, даже когда был озабочен чем-то, когда был расстроен. Кому-то со стороны он мог показаться человеком скучноватым, замкнутым, но это не так. Он глубоко понимал и чувствовал юмор. Мичуринский его участок располагается за Огурцово (местный аэропорт). Когда "Ту" или "Илы" на форсаже уходят в небо, от рева и ужаса на грядках сами собой закрываются цветы. А если по непогоде рейс отменяют, посмеивался Виктор, все равно в предполагаемую минуту взлета цветы привычно закрываются.
Давно известно, что одним все дается от Бога, другим – от Властей.
Виктор Колупаев принадлежал к первым. Не случайно на знаменитом московском семинаре 1976 года Аркадий Натанович Стругацкий сказал, что Виктор Колупаев пишет интереснее, чем Рэй Брэдбери. Прозвучало это неожиданно, но Аркадий Натанович никогда не отказывался от своих слов. И в Союз писателей Виктор вступал по его рекомендации.
Написав "Безвременье", Виктор Колупаев был убит безвременьем.
http://www.fandom.ru/inter/kolupaev_5.htm
*
С 1970-х годов работал над трудом «Пространство и Время (Физический аспект)», краткое его изложение было издано малым тиражом в 1994 году в Томске под названием «Пространство и время для фантаста».
https://archivsf.narod.ru/1936/viktor_kol...
*
Виктор Дмитриевич, почему вы не любите давать интервью?
— Мне кажется, оно никому не будет интересно. Я не люблю о себе рассказывать, не люблю быть на виду. Впервые вычитал у Декарта, но потом оказалось, что эта мысль еще у древних греков была: "Хорошо прожил тот, кто прожил незаметно". Мне это понравилось — я и сам всегда так думал. И вообще, я родился в Якутии в поселке Незаметном.
— Когда в поезде попутчик спрашивает вас: кем вы работаете, что вы отвечаете?
— Я давно не ездил в поезде — лет семь или восемь. Раньше всегда говорил — инженер, потому что так оно и было.
— С тех пор вам таких вопросов не задавали? Например, в поликлинике любят спрашивать о профессии...
— Когда был там последний раз, назвался литконсультантом. Тогда у чиновников имелась своя клиника, к которой прикреплялись, в том числе, и писатели, художники... Мне туда ходить было стыдно. А в обычной больнице скажешь "писатель" — спросят: "Зачем сюда-то пришел?.." Ну а теперь уже никто не интересуется, по возрасту видно — пенсионер.
— Вы всегда хотели быть писателем?
— Не знаю... В школе стихи писал, даже поэму начал, но серьезно к этому не относился — уже тогда знал, что буду радиоинженером. Позже может и подумывал о писательстве, но моя работа радиоинженера меня слишком увлекала. Например, когда работал с дельфинами — это было куда интересней фантастики. Из томичей только три человека плавали на дельфинах, и я — один из них. "
— Самое фантастическое событие в вашей жизни? Было такое?
— Даже два. Одно, правда, не фантастическое, но потрясло оно меня на всю жизнь. Классе в седьмом увидел звездное небо. Я, конечно, и раньше его замечал, знал, что звезды — это что-то вроде солнца, и вокруг — планеты... Но на этот раз они были потрясающими: огромные, цветные в зимнем морозном воздухе. Я так долго на них смотрел (часа два), что поморозил ноги. Тогда-то я и понял, что значит время и пространство. По-детски, конечно. Позже выяснил и все больше утверждался в том, что ничего в этом не смыслю. Но с того времени всю свою жизнь хотел понять, что же такое пространство и время.
— А сейчас понимаете?
— Понимаю! Не могу, правда, сказать, что познал все до конца, но кажется, на один шаг к решению этой проблемы сумел подойти.
А второе событие действительно фантастическое, и объяснения ему у меня нет до сих пор... Когда дочери было месяцев девять или десять, я пришел с работы с друзьями, а она посмотрела на нас из кроватки, показала пальчиком, засмеялась каким-то безбрежным смехом и сказала: "Капики, дзяпики, аптека". Это был 1961 год. В то время я еще ничего не писал, а она ничего, кроме "мамы" не говорила — у ребенка для таких слов еще голосовой аппарат не сформировался... Я тут же "догадался", что Дзяпики — это мы, аптека означает, что всех нас надо лечить, ну а Капики, видно, место, где все с нами происходит. И в ту минуту я уже точно знал, что буду писать фантастику и напишу роман "Дзяпики". Вечером сел и написал одну страницу будущей повести, правда, а не романа, где главными героями стали дзяпики. После этого года четыре прожил спокойно, а с шестьдесят пятого года начал писать фантастические рассказы.
Больше никаких таинственных случаев со мной не было. Ни с НЛО, ни с чем-либо загадочным не встречался — подобные чудеса меня избегают.
— Значит, в начале всего были капики, дзяпики и аптека...
— Был еще и толчок... В 1965 году журнал "Техника — молодежи" объявил конкурс на фантастический рассказ. Его нужно было составить по опубликованным иллюстрациям. Я сел писать и писал его девять месяцев. Я его вымучивал, но не бросал, потому что твердо решил дописать. А когда закончил, мне так понравилось то чувство, которое я испытал, поставив точку в конце своего плохого рассказа, что я решил обязательно это чувство испытать еще раз, но уже не по заказу. И стал писать. За три года появилось более тридцати рассказов, среди них и "Билет в детство". Сюжетов было много: одни перегорали, тут же рождались другие, но, честно говоря, я уже тогда знал, что все это плохо.
— Какова судьба этих рассказов?
— Первые двадцать я просто уничтожил, чтобы однажды "не дрогнуть". Помню, как-то не выдержал, отдал что-то из раннего в печать, а потом было стыдно. Вот и застраховался, чтобы не дрогнуть в следующий раз.
— Почему вы, радиоинженер, стали писать фантастику лирическую, о не о полетах в космос и гениальных изобретениях?
— А я с этого и начинал. Первые двадцать рассказов как раз и были о космосе, о машине времени. Среди них даже опубликованная повесть "Качели Отшельника". Но однажды я понял, что все это беспомощно в литературном отношении, что герои мои ходульные, людей за ними не видно, только имена. Тогда решил писать о том, что хорошо знаю, и герои стали получаться живыми. С того времени, кажется, с "Билета в детство" и начались другие рассказы... А еще я понял, что нет фантастики о прошлом или о будущем. Любой рассказ — это рассказ о настоящем.
— Что приятнее делать: читать книги или писать книги?
— Я ничего и никогда не писал через силу — кроме того, первого рассказа по картинкам... Мне хватило его одного... Поэтому все, что я пишу, я пишу только потому, что делать это мне приятно.
— Что вы читаете?
— В основном, читаю огромное количество литературы по физике и философии, и чем дальше, тем меньше литературы художественной. Если есть возможность, читаю древних греков и римлян. С огромным наслаждением. Сейчас читаю второй том Тита Ливия, часто перечитываю "Нравственные письма к Луцилию" Сенеки. У меня в библиотеке Плутарх, Платон, Аристотель, Цицерон — собираю все, что попадается. Тут есть и своя корысть: хочу написать, по крайней мере, две книги о древних греках и римлянах. Одну, например, о том, как они воспринимали свет.
— А что вы пишете?
— Не фантастику. Это вообще не художественная, а, скорее, исследовательская работа.
— Почему книгу, в которую вы собрали свои самые любимые произведения, вы назвали "Весна света"? Имеет ли слово "свет" для вас особое значение?
— Во-первых, это не любимые рассказы, а те, за которые мне не стыдно. Ну а во-вторых, тут нужно снова вернуться к седьмому классу. Коротко скажу: главное, чем я всегда занимался — проблема пространства и времени. Периодически, еще со школы, пытался сколачивать "исследовательские" группы для изучения этих вопросов. Группы периодически разваливались, а один я ничего решить не мог. Я и фантастику стал писать потому, что научно не мог найти ответа, и вопросы подсознательно переходили в фантастику. Большинство моих рассказов связано со временем. А решение проблемы пространства и времени связано в какой-то степени со светом... Но все это довольно сложно. Как раз этим я и занимаюсь теперь... Мне не хотелось бы пока говорить об этом, по тому что если все изложить значит выдать в какой-то мере тайну, которую я собираюсь раскрыть примерно через год. Когда я набрел на идею, которую разрабатываю сейчас, я и фантастику бросил — ни одного рассказа не написал за последние годы.
— А напишете еще?
— Я и тороплюсь закончить свое исследование, потому что созрело уже несколько новых фантастических вещей, которые не терпится написать. Правда, совершенно других, не таких, как раньше.
— Какие направления в фантастике вас привлекают, к какому вы причисляете себя?
— Никогда не задумывался над этим. Пожалуй, больше нравится сказочная фантастика... Очень люблю Стругацких, Брэдбери, Шекли...
— Чем отличается советская" фантастика от зарубежной?
— Чтобы говорить об этом, нужно хорошо знать и ту и другую. Я зарубежную знаю очень плохо — она у нас только недавно стала появляться в больших количествах. Последнее время и нашей мало читаю. Может быть, главное отличие: они там раскованы, а мы, советские, имеем очень сильного внутреннего цензора. Пожалуй, за исключением Стругацких... Я, например, могу, кажется, написать остро, но все равно всегда буду думать, как бы написать так, чтобы цензура не поняла, а читатель понял. Всегда приятно, когда удается обмануть первую. И так поступал не только я один. Именно поэтому советская фантастика Западу или американцам не очень понятна.
— Неинтересна?
— Просто непонятна.
— Какое место в вашей библиотеке занимают ваши собственные книги?
— Лежат вон там где-то... Сначала — да, стояли на полке. Но у меня здесь идеальный порядок — подобрано все, что нужно для работы, а мои книги для работы мне не требуются, вот я и убрал их подальше.
— Кто первый читает ваши произведения?
— Редактор.
— А дома?
— ...Дочке как-то показывал то, что десять лет назад написано. А жена... — не знаю. Я считаю за счастье, если она мало моей литературой интересуется, что нет у меня своего домашнего критика. Если критикуют чужие, я никогда не обижаюсь и не переживаю. Однажды при мне кого-то из писателей отчитывала его жена: "Зачем ты так написал... Кто так пишет!" Слушаю и думаю: "Господи, для чего он ей показывает..."
— Верно ли, что ваши любимые темы разговора: о политике, о собаках и об огороде?
— О собаках я действительно люблю говорить, потому что люблю их. Дома у меня всегда живут собаки. Об огороде — больше в шутку... Приятно, что делаешь реальное, полезное дело: вот землю вскопал, навоз привез... А о политике раньше нравилось говорить, когда можно было повлиять на что-то. Например, во времена экологической "борьбы", когда все вопросы в конце концов упирались в обком КПСС. Во время предвыборной кампании радовало то, что и в стране, и в Томске все, в основном, были единомышленниками. Все было просто и понятно: одна партия — коммунистическая, другая — все остальные. Это сейчас демократическое движение развалилось на множество частей... А вообще, на мой взгляд, занятие политикой чрезвычайно противное — это не для меня.
— Приходилось ли вам сталкиваться со сбывшимися предсказаниями того, что происходит с нашей страной?
— Не знаю... Во всяком случае, очень не хотелось бы, чтобы сбылись предсказания писателя Кабакова, в его повести "Невозвращенец". Там 1993 год — на нашей территории 40 государств и в Москве перестрелки. Остался ровно год.
— Но ведь примерно это уже было...
— Нет, там полный хаос, разруха.
— Верите ли вы в политические прогнозы, и какие вам больше нравятся — положительные или отрицательные?
— Ну, как и каждому — положительные... Дело ведь не в том, веришь или нет. Любая система, от атома до Метагалактики, имеет нечто общее: прямые и обратные связи. Они могут быть параллельными, последовательными, положительными, отрицательными и т.д. А в экономике имеется только один механизм обратных связей — это рынок, и ничего другого сделать нельзя, по крайней мере, неизвестно. Именно нам выпало расплачиваться за семьдесят четыре года безумия. Если создадим этот механизм — будем нормальным обществом.
— По всему миру рассуждают о том, как помочь нашей стране, и собирают посылки с продуктами. Если бы вдруг обитателям летающих тарелок — гостям из будущего, из смежного пространства — надо ело молча курсировать над нами, и они тоже решили оказать нам помощь — не обязательно продовольственную — следовало ли бы нам ее принять?
— А почему бы и нет? Я не считаю, что мы обязаны все время искать свои пути развития: слишком дорого это обходится человечеству. Вот Томск: чья это история — сибирских татар или русских? Я не сторонник исключительности русского пути развития, равно как и земного пути. Если бы пришельцы оказали нам помощь, была бы на Земле какая-нибудь смешанная история земного и космического человечества. Я себя в шутку называю гражданином космоса, хотя и не очень верю в пришельцев.
— Как вы считаете, что думают о нас в будущем, что пишут в школьных учебниках?
— Историю все проходили, помним: войны, разрушающиеся и восстанавливающиеся государства, катаклизмы... Все это — внешние проявления каких-то таинственных сил. Вот я читал Ливия: там 26 тысяч убито, там 50... Думаешь: "Господи, сколько бы эти люди могли сделать, если бы их не убили." Я бы писал историю не разрушений, а созидания. Например, писал бы о том, как в разные времена люди воспринимали пространство и время, как относились к свету, об их культуре, искусстве, науке.
— В какого Бога вы верите?
— Не в христианского, не в Будду, не в Магомета, а в некоторую Целесообразность в природе. Моя вера близка к тому, во что верил Эйнштейн.
— Если есть Высшая Целесообразность, то можно верить, что и в нашей стране все тяготы и проблемы разрешатся, если не хорошо, то, по крайней мере, целесообразно?
— Я сказал — в природе. Люди — это другое. Они раздвоены между физическим и психическим. Например, физически человек не может попасть в прошлое, а психически может. Может мысленно вернуться в свое прошлое, и это перевернет всю его жизнь... Но это очень сложная тема.
— Чем вы любите заниматься дома?
— Что значит "дома"? Дома я пишу... Ну, вот шкафы сделал своими руками. Не скажу, что это любимое занятие, но доставляет удовольствие.
— У вас есть желание, которое вы загадаете под Новый год?
— Наверное, загадаю про урожайный год, чтобы войны не было, чтобы погода была хорошей...
— Что в Новом году вы пожелали бы нашим читателям?
— Пожалуй, здоровья, удачи, терпения, спокойствия. Очень не хочу, чтобы какие-то политические катаклизмы произошли еще. Сейчас всем тяжело, но ни ГКЧП, ни новые прокоммунистические партии не сделают нашу жизнь лучше.
Интервью Т. МЕЙКО
цитировать
свернуть ветку
