Ричард Тирни. Барабаны Хаоса (Симон из Гитты 6). Роман, часть вторая

Предисловие и пролог

Часть первая

Часть вторая

Глава VII

Элисса, более известная как Елизавета из Сихара, дочь Рохана, увидев на мокрой дороге паланкин с задёрнутыми занавесками, сразу поняла, что к ее дому прибыл необычный гость. Простота носилок не обманула ее, ибо однажды она уже видела их темные очертания с занавесками и несущих их стражников в черных плащах.

Женщина слегка вздрогнула. Это был тот день, когда исчезла ее маленькая рабыня Лотис.

Элисса закрыла ставень и задвинула засов.

Освещенный лампами интерьер ее роскошной комнаты казался ярче, чем холодный, дождливый день снаружи. Мгновение она стояла в нерешительности, затем повернулась и торопливо, почти мужской походкой, вышла из своей комнаты и спустилась по выложенному плиткой коридору к лестнице.

Она встретила Максенция у подножия лестницы, когда тот проходил сквозь колонный портик. Очевидно, слуги сообщили ему о прибытии гостя.

— Максенций…

Он повернулся к ней, и на мгновение в его глазах блеснула признательность, а по суровому римскому лицу скользнула легкая улыбка. Элисса почувствовала мимолетное удовлетворение; хоть и в возрасте под сорок, она все еще была необычайно красивой женщиной, с темными глазами и без единого седого волоса в черных волосах, перевязанных нитями жемчуга, почти царственной в своей римской столе из красного и золотого шелка. Но ее удовлетворение угасло, когда черты Максенция вновь обрели привычную суровость.

— Не сейчас, Элисса. Я спешу.

— Это опять тот ужасный старик, не так ли? — тот, который впервые пришел сюда около четырех месяцев назад. Что ему от тебя нужно?

Римлянин остановился; суровость в его глазах почти превратилась в угрожающий взгляд.

— Дом большой. Если мой гость тебе неприятен, ты можешь легко избегать его.

— Но я хочу знать, кто это. Разве он не был здесь всего два дня назад?..

— Никаких вопросов, Элисса. Иди в свои покои.

Она знала, что лучше не спорить, когда в его голосе появлялся этот стальной тон. С полным негодования взглядом она повернулась и поднялась по лестнице. Максенций направился к передней части дома, чтобы встретить своего гостя в вестибюле.

Однако вместо того чтобы отправиться в свои апартаменты, Элисса спряталась в тени наверху лестницы и стала наблюдать. Через мгновение вернулся Максенций и прошел через атриум внизу в сопровождении худого седовласого старика в темной мантии и странной митре. За ними следовал Кратос, огромный телохранитель Максенция, бывший когда-то гладиатором. Через мгновение трое исчезли между колоннами в дальнем конце атриума.

Элисса обошла балкон, поддерживаемый колоннами атриума, и осторожно заглянула в дверь на похожий балкон, окружавший перистиль. Она снова почувствовала прохладный влажный воздух снаружи, увидела влажную листву сада внизу, тускло поблескивающую под дождем. В задней части она мельком увидела Максенция и старика, входящих в комнату за колоннами; затем дверь за ними закрылась, и Кратос заслонил её своей массивной фигурой, встав перед ней, и неподвижно застыл в тени, скрестив руки на могучей груди.

Медленно Элисса закрыла дверь на балкон. Любопытство боролось в ней с легким страхом. Ей хотелось узнать, что затевает Максенций, но… будет ли это безопасно даже для нее?

Ибо этот человек изменился с тех пор, как она стала жить с ним почти два года назад. Правда, в нем всегда присутствовала эта суровость, это римское высокомерие, даже опасность… но все это делало их отношения для нее ещё более волнующими. Она знала, что ухаживал он за ней из-за ее богатства не меньше, чем из-за ее красоты, но с другой стороны, его положение во власти привлекало ее так же сильно, и если в нем и присутствовала доля жестокости — что ж, разве она не присуща всем мужчинам? Между ними существовало понимание и возбуждение — первое такое возбуждение, которое Элисса испытывала с мужчиной за многие годы.

Но за последние несколько месяцев Максенций изменился…

Элисса резко встряхнула головой, словно отгоняя свои страхи. Ее губы сжались в решимости. Она узнает, что здесь происходит. Элисса быстро направилась к комнате у южного конца балкона и вошла в нее.

Четыре комнаты, выходившие на южную сторону перистиля — комнаты слуг — соединялись дверями и теперь были пусты, их обитатели занимались делами по дому или ходили за покупками. Элисса быстро прошла мимо них, затем осторожно открыла наружную дверь последней. Отлично — восточный балкон, выходивший на перистиль, теперь скрывал ее от взгляда гладиатора. Она тихо прокралась по галерее в комнату над той, где, как она знала, совещались Максенций и старик, осторожно открыла дверь и проскользнула внутрь.

Это была небольшая кладовая, загроможденная деревянными ящиками, рулонами ткани, старыми гипсовыми статуями и прочим хламом. Женщина медленно прокралась по голому деревянному полу, стараясь ничего не задеть в полумраке. Она слышала приглушенные голоса снизу и обнаружила, что они становятся отчетливее, когда приблизилась к северо-восточному углу возле наружной стены. С бесконечной осторожностью она опустилась на колени, увидела мерцание света лампы сквозь узкую щель между досками — и обнаружила, что теперь вполне отчетливо слышит доносящиеся снизу голоса.

— …но это невозможно! — говорил Максенций, его голос был резким от напряжения. — Дюжина человек погибла мгновенно, во вспышке пламени?..

— Да, и с ними их офицер Марий, один из наших самых доверенных людей из тех, кем ты командуешь. Это случилось только вчера вечером.

— Но как же ты мог узнать? Хоразин находится в трех днях пути отсюда даже для быстрого гонца.

Старик усмехнулся.

— Ты так быстро забыл, кому мы служим, Максенций? Одна из сов Ассатура появилась на моем подоконнике сразу после рассвета, принеся это послание.

На какое-то время воцарилась тишина. Затем Максенций ответил:

— Теперь я понимаю, почему ты приехал сюда лично, а не доверил эту новость гонцу. Ты действительно великий колдун, Анна.

Элисса ахнула. Анна — так звали человека, который, по слухам, обладал великой властью, стоя за первосвященниками Иерусалимского храма. Много лет назад он сам был первосвященником, пока римский прокуратор Квинтилий Вар не сместил его — за колдовство, по мнению некоторых сплетников. Анна был стар, намного старше, чем кто-либо мог помнить. После того как он был смещён, первосвященниками становились его сыновья; нынешним первосвященником был Каиафа, его зять. Но неужели этот зловещий старик, разговаривающий с Максенцием в комнате внизу, мог быть тем самым Анной?..

— Колдун, убивший твоих солдат, — продолжал старик, — бежал на юг на волшебном корабле с тремя пленниками, которых допрашивали об исчезновении Чаши Биах из ее древнего тайника под руинами Хали. Ты должен приказать всем своим войскам следить за дорогами и задержать их…

— Клянусь Палладой! — прорычал Максенций. — Неужели ты и все твои иудейские священники и колдуны не можете найти этих беглецов? А если нет, то как это сумеют сделать мои солдаты?

— Сова сообщила мне, что след корабля с беглецами был потерян к югу от Геннисаретского озера. Очевидно, колдун наложил на него покров невидимости. Поэтому его и тех, кого он спас, следует искать более обычными способами. Вот описание, которое Изхар передал сове: сам колдун носит черные одежды странного покроя, довольно облегающие — очень непрактичный наряд, и его легко узнать. Говорят, он также носит стеклянные диски перед глазами — несомненно, гипнотическое устройство, поэтому позаботься предупредить своих людей, чтобы те отводили от него взгляд, как от мифической Медузы. Трое, которых он спас из Хоразина, — это седобородый старик по имени Досифей, черноволосый юноша Менандр и девушка с длинными светлыми волосами. Особенно следите за этим Досифеем — я слышал о нем раньше. Он сам своего рода колдун, полный хитростей и сведущий в искусстве иллюзий.

— Колдуны, — пробормотал римлянин. — Эти восточные провинции, очевидно, кишат ими. Ну что ж, я прикажу своим войскам следить за дорогами в поисках беглецов. Но что, если этот одетый в чёрное колдун с ними? Я совсем не хочу, чтобы моих людей сжигали огнем!

— Пусть захватят беглецов, если смогут, но не пытаются сражаться с колдуном. Если он с ними, сообщи мне. Есть… другие… кто может с ним справиться. Он никому не служит, очевидно, перейдя на сторону тех слуг Яхве-Цваота, которые противостоят нам.

Элисса тихо ахнула. Анна произнес Имя Единого, священное для самаритян и иудеев, которое нельзя было сквернить в публичной речи. Более того, старик только что произнес это Имя в непринужденном разговоре с неверующим римлянином!

— Очень хорошо, — сказал Максенций. — Я немедленно пошлю сообщение в иерусалимский гарнизон.

— Ты сделаешь больше, о трибун. Я пришел сюда не как простой гонец. Ты сам отправишься в Иерусалим, сегодня же.

— Клянусь Геркулесом, ты меня раздражаешь! Ни один иудейский колдун, каким бы могущественным он ни был, не будет мне приказывать!

Старик рассмеялся низким, зловещим смешком.

— Римская гордость! Очень хорошо, трибун, тогда я прошу тебя прибыть в Иерусалим. И причина этого может смягчить твоё негодование. Сила, которая сделает тебя императором Рима, а меня — монархом Востока, теперь в наших руках — ибо еще одна сова прилетела ко мне вчера вечером с известием, что твой подчиненный Скрибоний и его войска сейчас возвращаются из-за Иордана, неся то, что искали.

Максенций снова помолчал. Затем спросил:

— Ты хочешь сказать, что Каиафе удалось привести их к скрытой пещере на горе Нево, где ваш древний иудейский пророк спрятал ковчег?

— Молчи! — прошипел Анна. — Разве ты не помнишь, как в последний раз мы говорили об этом в этой самой комнате? Та рабыня, прятавшаяся в комнате наверху, слышала каждое наше слово…

— Лотис? — фыркнул Максенций. — Ее там сейчас нет, могу тебя заверить! Я отдал ее Скрибонию, чтобы он использовал ее по своему усмотрению; потом, когда он закончил с ней, я послал ее к Акрабу, который присматривает за одним из моих отдаленных поместий. Послание, которое я отправил сопровождавшим ее солдатам, было ясным: после того как они с Акрабом вдоволь потешатся с ней, они должны были свернуть ей шею. Нет сомнения, что к этому времени они закончили свои забавы.

Элисса съежилась в темноте, страх сжал ей сердце. Теперь она знала, почему ее молодая доверенная служанка не вернулась…

— Хорошо, — сказал старик. — Теперь я должен идти. Ты и твои люди через час последуете за мной по дороге в Иерусалим. Нет сомнения, что твои кони обгонят меня и моих стражников задолго до того, как вы достигнете города. Не подавай виду, что узнал меня, ибо никто не должен знать, что я встречался с тобой здесь, в городе ненавистных самаритян. Затем скачи всю ночь — луна взойдёт, давая достаточно света — и завтра мы встретимся со Скрибонием в Башне Сета.

— Я запомню. Славься, монарх Востока!

— Славься, император Рима!

Элисса услышала, как мужчины открыли дверь и вышли из комнаты; их шаги затихли вдали на плитах перистиля. Она вздрогнула, поднялась со своего неудобного места и тихонько вышла из маленькой комнаты, стараясь не шуметь. Новый страх перед Максенцием овладел ею; очевидно, его жестокость и жажда власти были еще глубже, чем она предполагала…

Внезапно ее страх перерос в настоящий ужас, ибо когда она выбралась из комнаты, то увидела всего в нескольких шагах от себя большую сову, сидящую на перилах балюстрады, выходившей на перистиль. Большие глаза птицы были устремлены прямо на нее, а на ее груди висел странный медальон, сверкавший драгоценными камнями, напоминавшими V-образное скопление звезд.

Бесшумно сова отвернулась от нее, расправила крылья и стремительно полетела вниз, в темноту украшенного колоннами, заливаемого дождем перистиля.

Элисса поспешила назад, через комнаты и залы, по которым она подошла к комнате, где подслушивала. Ноги ее дрожали, а ужас не отпускал. Почему вид совы так ее испугал? Что этот ужасный старик внизу говорил о сове, которая говорила с ним? И что ее возлюбленный Максенций, сказал о ее служанке Лотис, которая подслушивала в той самой комнате — Лотис, которая вот уже два дня как пропала?..

Дом теперь казался пустым, темным и полным страха. Она вернулась в свою комнату, молча встала посреди неё и прислушалась, ожидая. С улицы послышался какой-то звук. Элисса подошла к ставням, осторожно приоткрыла их и увидела, как старик садится в свои задернутые темной тканью носилки. Стражники в плащах тут же понесли их в серую мглу.

Она закрыла ставни, еще несколько минут молча стояла, нервно сжимая и разжимая руки. Затем услышала ожидаемый звук — шаги, приближающиеся по коридору.

Вошел Максенций. Его глаза были жесткими, суровыми, черты лица застыли, словно в холодной ярости.

— Ты подслушивала, — сказал он.

— Подслушивала? Максенций, что ты имеешь в виду?..

— Не нужно отрицать. Тебя видели. Много ли ты услышала? Нет, не утруждайся отвечать. Я больше не буду слушать твою ложь. Я должен исходить из того, что ты слышала все, и действовать соответственно.

Элисса почувствовала холодный страх.

— Что ты собираешься делать?

— Сегодня я должен уехать в Иерусалим. Меня не будет несколько дней. В это время ты не должна покидать дом и принимать посетителей; я оставлю с тобой охрану, которая проследит, чтобы ты этого не сделала. Они будут прислуживать тебе; слуги распущены.

Ее страх немного утих. Она хотела спросить его о Лотис, но не осмелилась.

— Максенций, что это за темное колдовство, в которое ты ввязался? Что этому старому иудейскому колдуну от тебя нужно? Он опасен — он попытается использовать тебя. Я слышала рассказы…

Максенций оскалил зубы в жесткой усмешке и шагнул вперед; подхватив одной рукой подбородок Элиссы, он запрокинул ей голову и пристально посмотрел ей в глаза.

— Старый еврей не будет использовать меня — и ты тоже. Я ни с кем не разделю свою власть. Ты привлекательная женщина, Элисса — ты возбуждаешь меня, как никто другой. Я хочу, чтобы ты жила, чтобы ты и дальше волновала меня. Повинуйся моим приказам, и ты будешь жить. Но не давай мне советов и не задавай вопросов.

Он отпустил ее, и она отступила, в ее глазах был страх.

— Что это за сила, которой ты не хочешь делиться, Максенций? Что колдун пообещал тебе в обмен на твою помощь?..

Римлянин ударил ее по лицу с такой силой, что она растянулась на плиточном полу. В ушах звенело, она на ощупь приняла сидячее положение и уставилась на мужчину, слезы боли застилали ей глаза.

Максенций усмехнулся, глядя на нее сверху вниз. В его глазах было больше восхищения, чем гнева. Ее темные волосы, частично выбившиеся из прически, беспорядочно рассыпались по плечам, обрамляя ее испуганное, изумленное лицо.

— Я же сказал тебе, Элисса, никаких вопросов. Ну же, вставай.

Она нерешительно поднялась, не отводя от него глаз. Он и раньше был с ней груб, но не так, как сейчас.

Максенций медленно вынул из-за пояса кинжал, задумчиво повертел его в пальцах, не сводя с женщины взгляда.

— Как ты прекрасна, гордая женщина, с испугом в глазах! — Затем резко повернулся и дважды ударил в медный гонг клинком ножа, после чего вложил оружие в ножны.

— Я вызвал стражу, — сказал он, ухмыляясь. — Мне нужно приготовиться к отъезду в Иерусалим. Но прежде чем уйти, я вернусь сюда, в твою комнату. Должен сказать, твой нынешний вид чрезвычайно меня возбуждает!

В коридоре послышались приближающиеся шаги, и через мгновение вошли двое стражников. Элисса ахнула. Это были не римляне, а одетые в черное солдаты, такие же, как те, что несли носилки старого Анны. Их лица были словно деревянные, бесстрастные под темными железными шлемами, а глаза, казалось, светились слабым желтым светом.

— Это твои новые слуги, Элисса. Они будут прислуживать тебе в ближайшие дни. Но прямо сейчас они подготовят тебя к нашим прощальным удовольствиям. — Максенций повернулся к стражникам и отрывисто приказал: — Разденьте эту женщину и свяжите ее. Дайте ей несколько ударов плетью, но не повредите кожу. Затем оставьте ее здесь.

— Максенций! — закричала Элисса. — Нет!

— Я вернусь меньше чем через час, любовь моя, обещаю. Но, клянусь Геркулесом, я намерен насладиться тобой перед отъездом! Какая гордость, какая осанка — в Риме ты могла бы сойти за жену патриция!

Он повернулся и вышел из комнаты. Элисса взвизгнула, когда бесстрастные стражники в черном подошли и схватили ее.

Досифей открыл глаза, поморгал, затем вспомнил, где находится — в небольшой верхней комнате постоялого двора «Мир», где он снял жилье перед рассветом. Он проспал несколько часов, не двигаясь и все еще лежал на спине, со сложенными на груди руками. Это был метод, которому он научился у персидских адептов десятилетия назад — отключение мыслей, которое давало отдых, даже когда естественный сон не приходил.

Он сел, взглянул в дальний угол комнаты, где спали рядом юноша и девушка, почти обнявшись. Досифей улыбнулся. Их сон был естественным. Они улеглись в своих спальных скатках далеко друг от друга, взволнованные после дневных опасностей, и только смешанное для них снадобье помогло им заснуть; но когда его действие прошло, они, очевидно, неосознанно сблизились, ища утешения друг в друге.

Улыбка Досифея угасла. Он поднялся и накинул свою расшитую звездами мантию поверх выцветшей туники, затем подошел к окну и открыл ставни. В комнату ворвался поток прохладного воздуха. Он посмотрел на плоские крыши деревни Салим, поднял глаза на быстро бегущие облака. Воздух был влажным, но дождь прекратился — дождь, который начал моросить, когда они с Менандром и Илионой добрались до деревни, с поклажей за спиной, и постучали в дверь этой гостиницы, которую он так хорошо знал…

Он услышал, как Менандр зашевелился, бормоча что-то во сне. Старик торопливо опустился на колени, потряс юношу за плечо и прошептал:

— Менандр, проснись!

Юноша открыл глаза, затуманенные сном, вопросительно посмотрел. Он взглянул на девушку, которая спала рядом с ним, ее светлые волосы рассыпались по его руке.

— Учитель… что?..

— Тсс! Вставай. Не буди Илиону. Следуй за мной.

За дверью, в коридоре, Досифей сказал озадаченному юноше:

— Я должен покинуть вас. День клонится к вечеру, и Тридцать собираются. Мой друг Ботос, хозяин гостиницы, послал за ними. Они прямо сейчас собираются у вод Энона.

Менандр кивнул. Он вспомнил Тридцатерых — последователей того безумного пророка Иоанна Крестителя, среди которых он, Симон и Досифей сидели четыре года назад, перед путешествием в Персию. Его глаза прояснились, стали внимательными.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал, наставник? Сопровождал тебя?

— Нет, я хочу, чтобы ты пошел и купил осла, чтобы нести наши вещи. Ботос, без сомнения, подскажет тебе, где его найти. Если я не вернусь к тому времени, как ты это сделаешь, приведи Илиону и приходи на собрание Тридцати. Ты знаешь это место.

Сказав это, Досифей тут же повернулся и ушел, спускаясь по наружной лестнице. Менандр вернулся в комнату, посмотрел на спящую Илиону, затем опустился рядом с ней на колени. В этот момент она показалась ему невероятно красивой, светлые волосы обрамляли её лицо волнами и рассыпались по протянутой белой руке.

— Илиона, — тихо произнёс он. — Илиона, проснись.

Она пошевелилась. Легкое блаженство, казалось, озарило ее черты.

— Симон?.. – пробормотала она

Менандр снова почувствовал укол ревности.

— Проснись, Илиона. Мне нужно пойти купить осла. Ты хочешь пойти со мной или остаться здесь и еще поспать?

Девушка открыла глаза, села и чуть капризно покачала головой; светлые волосы свободно рассыпались по ее обнаженным плечам.

— Менандр! Ты разбудил меня, чтобы сказать, что я могу поспать? Или… помочь тебе купить осла?..

— Может быть, мне и не стоило беспокоиться. Я просто не хотел, чтобы ты проснулась и удивилась, куда все делись. Спи дальше. Я вижу, тебе снились хорошие сны.

— Нет, я пойду с тобой, иначе умру от скуки. — Девушка огляделась, моргая, чтобы прогнать остатки сна. — Где Досифей?

— Он ушел присоединиться к Тридцати у вод Энона. Он хочет, чтобы мы встретились с ним там.

— Тридцать? О, этот глупый культ, к которому вы с ним однажды чуть не присоединились. — Илиона снова покачала головой. — Почему вы двое задерживаете наше путешествие в Персию из-за такой глупости?

— Я говорил тебе снова и снова, Илиона, это не мой выбор. И не называй Тридцатерых глупым культом. Боюсь, они замешаны в очень темной магии. Их лидер Иоанн раньше разглагольствовал о существе, которое скоро придет и свергнет мировой порядок. Теперь он мертв, как я слышал, ему отрубили голову по приказу Ирода Тетрарха за колдовство и крамольный язык — и боюсь, что Досифей теперь надеется сам возглавить Тридцатерых. Он мудрый человек, но может быть глуп в своей жажде обрести темные знания. — Глаза Менандра стали задумчивыми. — Порой он нас в впутывал такие проблемы… Илиона, я всем сердцем желаю, чтобы мы уже были на пути в Персию, чтобы учиться у мудрого Дарамоса. Я не доверяю Тридцати — они слишком глубоко погружаются в зло, тайные пророчества и слишком жаждут их исполнения. И не хочу снова встречаться с тем странным чародеем прошлой ночи, хотя он и спас нам жизни…

— Чародей Таггарт, — в свою очередь, задумалась Илиона. – С трудом верю, что то, что произошло прошлой ночью, не было сном. Менандр, неужели великий Дарамос тоже обладает такой колдовской силой?

— Не знаю. Я видел, как Дарамос совершал странные вещи — переносил свою бесплотную форму и голос в места, далекие от его тела, и даже поднимал тяжелые предметы силой одной мысли. Но нет. Я никогда не видел, чтобы он или кто-либо другой творил такое колдовство, какое мы видели прошлой ночью.

Илиона на мгновение помрачнела, затем оживилась.

— И все же, этот Таггарт сказал, что он не настоящий чародей, и я думаю, он говорил правду. Разве ты не почувствовал этого? Он владеет колдовскими устройствами, но не выглядит так, как тот, кто обладает истинным знанием. Я подозреваю, что он всего лишь слуга мастеров, владеющих секретами, в которых он мало что понимает. Разве он не сказал об этом на своем ломаном латинском? И подумай, Менандр, разве великий чародей не знал бы по крайней мере греческого, не говоря уже о языках Персии и Древнего Египта?

Менандр с готовностью кивнул. Мудрый Дарамос был его героем, и те восторженные слова, которыми он описывал мага, сделали его героем и для Илионы, заставив бездомную девушку возложить на него все свои будущие надежды. Оба они полагали неприемлемым, чтобы какой-либо чародей мог быть могущественнее.

— И подумай вот о чем, Менандр, — взволнованно продолжала Илиона. — Досифей одолжил этому человеку копию «Эль-Халала» — и тем самым обманул его.

— Обманул? Не понимаю…

— Не понимаешь? И ещё надеешься когда-нибудь стать адептом тайных знаний? Подумай, Менандр, этот Таггарт говорит только на латыни, и то не очень хорошо. Он даже не взглянул на свиток, который дал ему Досифей. Это греческий перевод, над которым он работал последние несколько месяцев. Этот человек не способен его прочесть. Так что, видишь, он глуп и его легко обмануть. Разумеется, Дарамос бы так не поступил.

Менандр почувствовал легкое раздражение, отчасти потому, что Илиона увидела то, чего не увидел он, а отчасти из-за коварной тактики своего наставника.

— Что же задумал Досифей? Зачем он обманул этого человека?

— Возможно, чтобы узнать об истинных возможностях этого чародея.

Раздражение Менандра усилилось.

— Это похоже на правду. Досифей часто прибегает к хитростям там, где честность сослужила бы лучшую службу.

Илиона вопросительно посмотрела на юношу.

— Ты сомневаешься в мудрости своего наставника в этом вопросе?

— Я знаю его. Он не Дарамос.

— И ты доверяешь неизвестному чародею Таггарту?

— А почему бы и нет? Он спас всем нам жизни, и взамен не попросил ничего, кроме старого свитка Маттана. Готов поспорить, он его вернет, как и обещал. Но мы теряем время. Вставай, если ты идешь со мной, и давай приготовим что-нибудь поесть.

Илиона встала, улыбаясь, прекрасная в своей небесно-голубой тунике без рукавов и с растрепанными волосами, и потянулась за своим плащом.

— Может быть, у нас еще есть надежда добраться до Персии, Менандр — конечно, если ты и дальше продолжишь сомневаться в мудрости своего старого наставника.

Симон вошел в маленькую комнату, неся лампу, которую он зажег от жаровни на первом этаже гостиницы. Лампа была необходима, потому что, хотя до заката оставалось больше часа и моросящий дождь прекратился, небо все еще было затянуто тяжёлыми тучами. Симон закрыл дверь, наклонился над неподвижной фигурой Лотис, которая спала на своей циновке у стены, затем сел за грубый стол и зажег вторую лампу. Мрак немного рассеялся.

Лицо девушки было спокойным, дыхание ровным. Это было хорошо. Он даст ей поспать еще.

Они прибыли к западным воротам Себасты под моросящим дождем, через час после рассвета. Симон испытал несколько тревожных моментов, когда они проходили между двумя массивными круглыми башнями под пристальным взглядом римских стражников, но ничего не произошло; их обычная самаритянская одежда и мул, несущий немногочисленные пожитки, не привлекли внимания, и их не остановили. Но Лотис не разделяла опасений Симона, казалось, пребывая в оцепенении. К тому времени, как они добрались до небольшой гостиницы, она походила на лунатика, тупо смотрела в пустоту, реагировала на указания, но не на вопросы. Очевидно, она впала в состояние запоздалого шока в результате недавнего тяжелого испытания.

Симон оставил ее в комнате, поставил мула в конюшню и заплатил крысолицему хозяину гостиницы за ночлег. Когда он вернулся в комнату, Лотис сидела там, где он ее оставил, уставившись в пустоту. Он снял с нее влажную верхнюю одежду, затем с помощью пламени лампы загипнотизировал ее, погрузив в глубокий сон и внушив ей, что она все вспомнит, когда проснется.

Теперь он задавался вопросом, было ли это мудро. Девушка, очевидно, пережила ужасное испытание. Иногда разум может исцелиться только забыв случившееся…

Симон сунул руку под свой расшитый символами плащ мага и достал кошель; он тихо звякнул, когда самаритянин положил его на стол.

Поспав нескольких часов сна он тихо встал, приоткрыл ставню и выглянул в ночь. Дождь прекратился. Повернувшись к кошельку на столе, открыл его и начал пересчитывать монеты. Он ненадолго вышел на улицу, устроив там представление фокусника; этот час или около того принес ему почти двадцать сестерциев, что намного превышало сумму, которую он заплатил за комнату.

Симон снял украшенный плащ, надел свой простой самаритянский плащ, затем снова подошел к окну и открыл его шире. Воздух снаружи был свежим, прохладным, но это немного рассеяло духоту маленькой комнаты. Он выглянул наружу. Облака начинали рассеиваться; на западе, за городской стеной, появились слабые полосы лучей закатившегося солнца.

Девушка пошевелилась, застонала, что-то пробормотала. Симон повернулся и увидел, что она ворочается на циновке. Глаза её все еще были закрыты, лицо искажала гримаса боли или страха.

Внезапно она села, широко открыв глаза и рот — и закричала.

Глава VIII

Симон опустился на колени рядом с девушкой.

— Лотис, тебе приснилось что-то плохое?

Она глубоко, судорожно вздохнула; ее темные глаза были широко открыты — от ужаса? Боли?

— О боги…

Он осторожно обнял ее за плечи.

— Расскажи мне, Лотис.

Ее глаза закрылись, лицо исказилось мучительной гримасой; она застонала, сжала кулаки перед ртом и, рыдая, упала в объятия Симона.

— О, боги, я все вспомнила! Я вспомнила!

Симон обнял ее, погладил по волосам, мрачно следя за тем, как в его собственном сознании всплывают темные воспоминания. Когда через несколько минут сильные рыдания девушки стихли, он снова тихо спросил:

— Расскажи мне. Что ты помнишь?

— Когда… Максенций понял, что я подслушивала, он… он…

— Продолжай, Лотис. Ты должна рассказать мне. Так будет лучше.

Она подняла на него глаза; слезы текли по ее бледному лицу.

— Я… я не могу, Симон…

— Максенций. Он причинил тебе боль, не так ли?

— Нет. Он… он отдал меня одному из своих офицеров — человеку, которого я долго боялась, больше года. Я боялась… из-за того, как этот человек всегда смотрел на меня, что он говорил мне, когда находил меня одну. Максенций отдал меня ему — он затащил меня в комнату и заставил меня… О боги, его лицо! Его жестокое лицо!

Она снова разрыдалась, и Симон снова обнял ее, гладя по волосам и нежно покачивая, пока она не успокоилась.

— Потом… потом Максенций приказал мне идти к Акрабу — и я знаю, что он приказал своим солдатам следовать за мной и… и делать со мной всё, они что захотят.

Симон кивнул.

— Поплачь, Лотис. Теперь ты в безопасности. Поплачь, и пусть зло исчезнет из в твоей души.

Она долго рыдала у него на руках. Наконец, успокоившись, но все еще вздрагивая, девушка спросила:

— Симон, Симон! Почему боги допускают такое?

— Не вини богов за то, что делают люди, — ответил он. — Скажи мне теперь, как зовут того человека, который надругался над тобой?

— Скрибоний. — Лотис снова скривилась, словно от боли. — Он командует римской стражей у Силоамских ворот в Иерусалиме.

Огонь мерцал в глубоко посаженных глазах Симона; его пальцы, лежавшие на плечах девушки, напряглись.

— Скрибоний?

Она увидела его боль и на мгновение забыла о своей.

— О, Симон, прости. Да, это тот самый Скрибоний, который… который был с Максенцием, когда…

Симон кивнул; его хватка на плечах девушки ослабла.

— Когда мои родители были убиты, а меня забрали в рабство. Не думай больше об этом, Лотис. Ляг и поспи еще. Спи. Когда ты проснешься, тебе станет лучше. Спи…

Он повторял эти слова снова и снова, мягко, но настойчиво. Глаза девушки закрылись, и через мгновение она снова уснула на подстилке. Симон укрыл ее одеялом, затем поднялся и посмотрел на нее сверху вниз. Разум Лотис был очень восприимчив к внушению; очевидно, она устала от долгого ужаса и готова была подчиниться воле того, кому, как она чувствовала, могла доверять.

Он закрыл ставни, затем лег на свою подстилку под окном, оставив гореть лампу на случай, если девушке приснятся кошмары. Тихо дыша, Симон очистил свой разум от мыслей и дал себе команду проснуться через час, после чего погрузился в сноподобный транс.

Когда он проснулся, лампа все еще горела ровным, спокойным пламенем. Самаритянин чувствовал себя отдохнувшим. Когда он поднялся, он увидел, как Лотис пошевелилась и открыла глаза. В них больше не было боли или страха, только печаль.

— Лотис, мне снова нужно выйти…

В ее глазах вспыхнул страх.

— Ты же… не собираешься меня бросить?

— Конечно, нет. Меня не будет всего часа два. В сумке есть еда, а внизу — очаг для приготовления пищи. Когда я вернусь, мы снова соберем наши вещи, еще немного отдохнем, а затем покинем этот город на рассвете, как только откроют ворота.

Лотис слегка расслабилась.

— Я буду так рада! И все же я боюсь за мою госпожу. Она была добра ко мне. Год назад она вмешалась, когда Скрибоний впервые начал приставать ко мне, отчитала его как следует и даже заставила Максенция приказать ему больше не беспокоить меня. Теперь она будет спрашивать обо мне. Если госпожа разозлит Максенция…

— Понимаю. Скажи мне, Лотис, кто эта женщина, которую римлянин взял себе в любовницы из дома моих родителей?

— Симон, поверь мне, она не злая. Ты слышал о ней — Элисса из Сихара, женщина, которая…

Симон кивнул.

— Которая была любимицей сплетников, даже когда мы были детьми и жили под одной крышей. Да, я помню. К тому времени умер ее пятый пожилой муж. Что заставило ее стать любовницей римского трибуна? Его богатство?

— Частично. Но в ней есть какая-то дикая жилка, Симон. Она многое доверяла мне, даже рассказывала о своих чувствах к Максенцию. В каком-то смысле, я думаю, она любит его. Она говорит, что не любила ни одного мужчину после своего первого мужа, который умер, оставив ее бедной; с тех пор она выходила замуж только за богатых и пожилых мужчин, но теперь, когда она сама богата, клянется больше не выходить замуж — иметь только любовников, которые бросают ей вызов и возбуждают ее. Она говорит, что Максенций — один из самых потрясающих мужчин, которых она когда-либо встречала; она смеется над его вспышками гнева, над периодами мрачных раздумий и говорит, что жизнь с таким мужчиной только добавляет остроты. Но я боюсь за нее — она не видела глубины его жестокости.

— Ты добрая душа, Лотис, — сказал Симон, — но не беспокойся об этой женщине. По-моему, она из тех, кто может позаботиться о себе.

— И все же она была добра ко мне. И, думаю, будет скучать без меня.

— Она может нанять сотню служанок. Тебе не стоит находиться в этом доме, Лотис. Ты была там слишком долго. Мне пора идти. Приготовь себе хорошую еду, приведи в порядок себя и свою одежду. Если хозяин потребует больше денег вперед за свои услуги, деньги в кошельке на столе.

— Но… разве ты не скажешь мне, куда идешь?

— Купить еще немного еды, может быть, немного поучаствовать в уличных представлениях. Не помешает получить несколько лишних сестерциев, когда мы завтра отсюда уедем.

Он повернулся и вышел из комнаты, избегая ее взгляда, избегая печали и страха, которые, как он знал, увидит в них.

Когда он ушел, Лотис повернулась к закрытому окну и открыла его. На улицы внизу спустилась тьма; звезды мерцали среди рассеянных облаков, и луна, почти наполовину полная, слабо освещала темный склон южного склона Эбала. Сейчас не было ни открытых лавок, ни уличных толп, перед которыми можно было бы выступать.

Она посмотрела на кошель на столе. Она знала, что он оставил ей все деньги, на случай, если не вернется…

Симон спустился по внешней лестнице, вошел в небольшую общую комнату на первом этаже и взял факел из держака рядом с очагом, затем снова вышел и пробрался в темноте к задней части гостиницы. Войдя в небольшой пристроенный сарай, служивший конюшней, он увидел мула, дремавшего с закрытыми глазами возле тюка с зерном и кое-какой утварью, которую он не стал брать с собой в комнату. Опустившись на колени, он ощупал мешок и вытащил большой предмет, завернутый в темную окровавленную ткань.

— Акраб, — пробормотал он свертку, — скоро ты встретишься со своеим хозяином в Гадесе.

Поднявшись, он повернулся и вышел за дверь, не подозревая, что мул открыл глаза и следил за его уходом — следил за ним глазами, странно светящимися в свете факела, будто бы собственным светом.

Их было всего восемь. Досифей задумчиво погладил свою белую бороду, потрогал длинный, недавно выструганный дубовый посох. Всего восемь человек стояли перед ним полукругом на берегу широкого пруда. Все были мужчинами, самому молодому было около двадцати самому старшему — за шестьдесят. Каждый носил коричневую мантию, как у Досифея, но без магических украшений. Все с ожиданием смотрели на старого чародея, в глазах тех, кто поможе читалось благоговение.

— Братья, где остальные? — спросил Досифей.

— Мы все, кто остался в Салиме, за исключением трактирщика Ботоса, — сказал самый старший, лысеющий грек с седой бородой. — Еще четверо живут в Скифополисе и Пелле, слишком далеко отсюда, чтобы их можно было призвать за один день. Остальные теперь следуют за Иешуа бар Йосефом, назарейским учителем, и двое из них стали его учениками.

— Двое из наших Тридцати? Кто они?

— Нафанаил бар Толмай и Симон Зилот.

Досифей кивнул.

— Зилот всегда был импульсивен, а что касается Нафанаила, то его отец Толмай уже многое мне рассказал об этом.

Седобородый нервно переступил с ноги на ногу.

— Толмай против нас. Он хотел бы, чтобы Ам-ха-арец завладели всем, а землей снова правил Ассатур, как это было во времена до того, как кочевники-хабиру пришли завоевывать и навязывать свой ложный культ. Неужели Толмай тоже присоединился к назареянам?

Досифей отвел взгляд, виновато вспоминая, как тело его друга захватывало что-то зеленое и пульсирующее…

— Нет, Исагор. Толмай был против этого Иешуа бар Йосефа, негодовал, что тот переманил Нафанаила, и теперь я боюсь, что он объединился с Изхаром из Черной синагоги… Но хватит. Вы все должны рассказать мне все, что знаете об этом назарейском чудотворце, ибо я вижу, что за те годы, которые я провел в Персии, произошло много событий.

— В Персии? – качнул головой Исагор. — Я помню. Ты с Симоном и Менандром отправился туда на поиски Дарамоса, которого считали величайшим магом со времен Останеса. Вы нашли его?

— Да, и почти четыре года изучали под его руководством тайные искусства и мистерии.

Несколько молодых людей ахнули, и глаза всех засверкали от благоговения. Досифей купался в этом восхищении, чувствовал, как оно согревает его.

— Дарамос в самом деле лишь наполовину человек, как говорят слухи, — спросил один из младших, — или он?..

— Сейчас я не могу сообщить вам больше, — ответил Досифей. — Достаточно сказать, что я привез с собой копию свитка Маттана на оригинальном ханаанском языке. Я не знаю ни одного его греческого перевода, кроме того, над которым сейчас работаю. Смотрите…- Старик сунул руку себе под мантию, достал большой пожелтевший свиток и высоко поднял его. — Вот «Эль-Халал», и в нем многие из утраченных тайн, которые мы так долго искали.

Остальные тесно обступили его, разглядывая свиток. Исагор схватился за него.

— Дай посмотреть!

Досифей развернул его настолько, насколько позволяли его худые руки. Старый грек внимательно вгляделся в архаичные письмена и наконец воскликнул:

— Это действительно древний ханаанский свиток, и — боги! — этот отрывок рассказывает о приходе Ам-ха-ареца в этот мир…

— Больше ни слова, — поспешно свернул свиток Досифей. — Скоро я все вам открою. Но сейчас вы должны рассказать мне об этом рабби Иешуа и о том, как он смог увести от нас столь многих.

Остальные неохотно отступили. Исагор вздохнул.

— Ты, несомненно, слышал, что наш бывший учитель Иоанн бар Захария был убит несколько месяцев назад тетрархом Иродом?

— Да, кажется, за то, что он вызвал раздражение Ирода какими-то местными вопросами.

— Ты слышал верно. Иоанн яростно проповедовал против тех, кто не соблюдает Закон. Он пророчествовал, что теперь его нужно соблюдать строже, чем когда-либо, ибо скоро придет Тот, кому суждено его исполнить. В то время мы не понимали, что он имеет в виду своего собственного двоюродного брата, Иешуа бар Йосефа.

Досифей ахнул.

— Двоюродный брат Иоанна? Я не знал…

— И мы не знали, — сказал Исагор. Но однажды этот Иешуа появился среди нас — к югу отсюда, где Иоанн крестил многих в водах Иордана. Иоанн крестил и его, и когда человек вышел из воды и ступил на берег, мы услышали слабый гул, похожий на гром, высокий и далекий. Я поднял глаза и увидел тонкое белое облако, тянувшееся по небу прямой линией, разделяющей небеса. Многие другие тоже это видели. Оно медленно таяло и рассеивалось, но прежде чем оно исчезло, к этому человеку внезапно подлетел белый голубь и сел ему на плечо, издавая странные трели; я был рядом, Досифей, и слышал это собственными ушами, как и несколько других, хотя никто из нас не понимал языка, на котором говорила птица. Вскоре поползли слухи, что голос с самого неба провозгласил этого Иешуа своим возлюбленным сыном. Что это за колдовство, Досифей? Что оно предвещает?

— Думаю, многое. Звезды приближаются к важному расположению, какого не было почти четырнадцать веков. Скажи мне, Исагор, какое у тебя сложилось впечатление об этом назарее? Каковы были его манеры, его внешность?

— Его вид был торжественным, даже печальным. Я чувствовал в нем странную силу и в то же время сострадание — я могу поверить рассказам о том, что он колдун и исцелил многих. Он выше среднего роста, а его лицо… трудно описать. Благородное лицо, и все же в его чертах присутствует что-то овечье или козлиное. Тебе трудно в это поверить, Досифей?

Старый чародей подавил дрожь, вспомнив, что говорил ему раввин Толмай в Капернауме.

— Нет, нет, — пробормотал он, скорее себе, чем вопрошающему. — Это один из знаков — многих знаков. Время действительно приближается, как я и боялся… — Он поднял глаза. — Исагор, ты слышал о Тех, кто производит свое потомство среди людей?»

В глазах старого грека мелькнул страх.

— Да. Некоторые шепчутся, что этот Иешуа — отродье Иао Саваофа. Может ли такое быть правдой?

Досифей заколебался.

— Сирийское богохульство…

— Не скрывай от нас своих знаний, старый маг. Разве ты сам только что не намекнул на такую возможность? Ты многому научился в своих странствиях. Расскажи нам все.

Старик наигранно вздохнул.

— Очень хорошо. В дополнение к этой книге Маттана, свиток Останеса на оригинальном персидском языке раскрывает многое, чего нет ни в одном греческом переводе; кроме того, я приобрел много других книг из библиотеки архимага Продикоса, чья мрачная слава вам известна. Как только мы сможем организовать еще одну встречу, в присутствии всех членов Тридцати, я раскрою тайны, которые узнал, и тогда вы увидите, что это действительно зловещие и необыкновенные времена и многое нужно сделать, чтобы предотвратить…

— Предотвратить что, Досифей?

— Я расскажу вам в свое время.

— Нет! — воскликнули остальные. — Не скрывай! Скажи, Досифей!

— Зевсом клянусь, ты нам скажешь, — настаивал Исагор, раздраженный многозначительной медлительностью старого самаритянина. — Не води нас за нос. Какую беду этот назарей собирается обрушить на землю? Что именно мы должны предотвратить?

— Возможно, гибель мира, — сказал Досифей. — Не спрашивайте меня больше. Я объясню все, что смогу, при нашей следующей встрече.

Раздалось множество голосов, протестующих, настаивающих, умоляющих чтобы старый чародей рассказал им больше. Но Досифей остался непреклонен.

— Когда же мы встретимся в следующий раз? — спросил Исагор.

— После того, как я встречусь с этим назарейским чародеем. Где я могу его найти?

— Сегодня я слышал, что он находится всего в дне пути к югу отсюда, в городе Аферема, — сказал один из младших членов. — Он проповедует в сельской местности неподалеку оттуда. Но говорят, что вскоре он отправится в Иерихон.

— Хорошо. Я вернусь так быстро, как смогу. И если встречусь с Нафанаилом и Зилотом, то попытаюсь убедить их тоже вернуться. Могу я говорить всем, кого встречу, что я пришел от твоего имени, Исагор?

Старый грек сглотнул.

— Почему не от своего имени, Досифей? Ты намного опередил нас в тайных знаниях. Для нашей группы настали нелёгкие времена. Нам нужен такой лидер, как ты, и новые знания, которые ты собрал в своих странствиях.

Досифей подавил улыбку; именно этого он втайне ожидал и надеялся.

— Нет, нет… — вежливо сказал он, сделав отрицающий жест рукой.

— Да! — настаивали остальные. — Веди нас, Досифей. Веди нас!

— Хорошо же. Пошлите за остальными Тридцатью, за всеми, кого сможете найти. Я вернусь, как только смогу, и расскажу вам все, что узнал. Тогда все члены совета решат, достоин ли я вас возглавить. Давайте разойдёмся сейчас, ибо приближается ночь. Я сообщу Ботосу о наших решениях и уйду на рассвете.

Они разошлись, и Досифей медленно побрёл обратно в деревню. Когда он подошел к гостинице в последних лучах заката, то увидел Менандра, ждущего его у ворот.

— Хорошо ли прошло собрание, о наставник?

— Очень хорошо, Менандр. Ты купил осла?

Юноша кивнул.

— Ботос помог нам найти хорошего, хотя это заняло некоторое время. Он там, сзади. Илиона присматривает за ним. Она назвала его Досиандр — в честь нас.

— Я так понимаю, она не в лучшем настроении?

Менандр вздохнул.

— С ней часто бывает очень трудно. Иногда мне кажется, что я бы ее как следует отлупил, если бы не любил так сильно.

Досифей мягко улыбнулся.

— Открою тебе секрет, мой мальчик. Ты молод, а Илиона исключительно красивая девушка, и поэтому твои чувства к ней сильны, но ты любишь ее не больше, чем она любит Симона.

— Я… я нет? Она… не…?

— Не так, как я тебе говорил.

Менандр вспомнил.

— Ты имеешь в виду, как Симон и Елена? И как ты и… та, о ком ты упоминал, которую римляне убили давным-давно.

— Да. — Досифей посмотрел на восток, где Спика, голубовато-белый самоцвет Девы, сверкала над дальними холмами среди темнеющего пурпура неба. — Когда это случится, Менандр, вы оба узнаете, и в тот же миг вы также узнаете больше о вселенной и ее высшей природе, чем вам когда-либо кто-либо мог бы рассказать. Но вы должны терпеливо ждать своего часа, ибо это дело, которое нельзя ни призвать, ни ускорить. Продолжай относиться к Илионе как к подруге и ученице, и не пытайся заставить ее быть чем-то большим, ибо это может привести к ненависти. Дружба лучше.

Менандр кивнул.

— Я постараюсь. Иногда она раздражает меня, хотя и привлекает больше всех. Она становится все более капризной в своем разочаровании и срывает его на мне. Иногда она тоскует по Симону, а иногда стремится отправиться в Персию и учиться у Дарамоса. Когда мы поедем в Персию, о наставник?

Досифей помедлил.

— Не скоро. У меня здесь много дел. Срочных дел.

На лице юноши отразилось явственное разочарование.

— Каких?

— Менандр, меня попросили возглавить Тридцатерых.

— Ах.

— Ты тоже можешь стать одним из них, если захочешь, ибо многие покинули нас, и я уверен, что не все из них вернутся. Некоторые почти так же молоды, как и ты. Возможно, мне даже удастся убедить их принять Илиону в качестве первой женщины-участницы, ибо они очень меня уважают.

Менандр вздохнул.

— Я знал, что ты на это надеялся.

— Ты сейчас разочарован, юноша, но это того не стоит. Впереди нас ждут захватывающие времена. Тридцать — самый незаурядный орден тайной мудрости в восточных провинциях. Под руководством Иоанна они заслужили широкое уважение за свои способности к исцелению и пророчествам, а после того, как я объединю их под своим руководством, они станут еще более уважаемыми и востребованными. Ты знаешь, что это означает, Менандр. Люди приносят дары в благодарность за исцеление и пророчество. Много даров, часто весьма солидных. Мы станем богатыми, и тогда ты сможешь отправиться в Персию, или куда угодно еще, куда пожелаешь. Но сначала нужно выполнить срочные дела. Вскоре звезды сойдутся в положении, благоприятствующем темным делам; надвигаются великие события, в которых тебе предстоит сыграть свою роль.

— Я не понимаю.

— Поймешь, когда я вернусь и проведу следующее собрание Тридцати. А до тех пор больше не спрашивай меня ни о чём.

— Вернешься? Куда ты идешь?

— В Аферему, лежащую на юге, в одном дне пути отсюда — или, может быть, в Иерихон, до которого два дня хода — чтобы разыскать этого таинственного пророка Иешуа бар Йосефа. Если он тот, кем я его считаю, мир в большой опасности. Собери мои вещи сейчас. Я должен поспать несколько часов и уйти, пока луна еще высоко.

— Сегодня ночью? Но… разве тебе не понадобится моя помощь?

— Ботос предоставит мне крепкого парня, чтобы тот управлялся с ослом. Я возьму с собой Карбо, чтобы он раз в день передавал вам сообщения. Ты должен остаться здесь и позаботиться об Илионе. Убеди ее, что я вернусь завтра или послезавтра — или ещё через день.

Менандр почувствовал укол тревоги.

— Ты хочешь сказать, что не знаешь, когда вернешься?..

— Повинуйся мне, юноша, — строго сказал старик. — Ты сведущ в магии и тайнах, ты учился у Дарамоса и у меня. Но девушка еще новичок в этом и нуждается в утешении. Не подведи ее — и меня.

— Но когда ты вернешься, учитель?

— Через четыре-пять дней, самое большее, надеюсь. Но даже если это займет больше времени, ты должен ждать здесь и успокаивать Илиону. Займи ее учебой. Не позволяй ей расслабиться.

— Я… я постараюсь. Это все?

— Нет. Завтра на рассвете ты должен пойти на вершину холма, где мы в последний раз видели чародея Таггарта, и посмотреть, вернется ли он, как обещал.

Менандр вспомнил и внезапно почувствовал еще большую тревогу.

— Я? Но разве я уже достаточно искусен, чтобы иметь дело с таким чародеем!

—О, но это в самом деле так, и я верю, что ты справишься хорошо. В любом случае я уверен, что этот человек не такой великий чародей, каким кажется из-за его способностей. Видишь ли, я провел некое испытание…

Часть тревоги Менандра сменилась раздражением.

— Значит, Илиона была права! Ты обманул этого человека — после того, как он спас нам жизни.

— Обманул? Назови это проверкой. Вспомни сказку о демоне в кувшине, Менандр. Имея дело с могущественными существами, полезно знать пределы их возможностей, на всякий случай.

— Я не почувствовал от этого человека никакой угрозы. Он мог бы легко уничтожить нас, если бы захотел.

— И все же предстоящая встреча с ним тебя тревожит. Тебе следовало бы уже знать, Менандр, что мудрый человек всегда старается иметь что-то, с чем можно торговаться. Если этот Таггарт не смог перевести отрывок из книги Маттана, ты поймешь, что у нас все еще есть то, что ему нужно — знание греческого языка. Используй это преимущество мудро, юноша, и ты можешь принести нам всем большую пользу. Нам не помешала бы помощь такого чародея.

Менандр снова ощутил неприятное предчувствие.

— Значит, ты не пойдешь со мной?

— О, если бы я мог! Но я должен немедленно заняться более важным делом. Если этот Иешуа бар Йосеф действительно тот, о ком вещал Иоанн и древние пророки, на карту может быть поставлена судьба мира. Я должен узнать как можно больше и как можно скорее, прежде чем придет время этих событий.

— Но чародей… Таггарт. Не может ли он тоже сыграть важную роль в этих предсказанных событиях?

— Я не знаю никого подобного ему, о ком говорилось бы в древних писаниях. Более того, как я уже сказал, он, похоже, мало что знает, несмотря на всю свою силу. Тем не менее, учись у него всему, чему только сможешь. Ты уже взрослый, Менандр, и много лет изучал мудрость под руководством двух учителей. Теперь пришло время тебе воспользоваться этой мудростью. Я доверяю тебе.

— Но…

— Больше ни слова. А теперь — ужин, учеба и спать. Помни, ни слова об этом Илионе до завтра, после того, как я уйду.

Они повернулись и вошли в ворота постоялого двора. Менандр молча молился Баалу о том, чтобы тот унял у него трепет под ложечкой.

Спеша по пустынным, погружённым в тень улицам, плотно закутавшись в темный плащ, Симон почувствовал угрызения совести. Он знал, что Лотис не поверила объяснению его ухода, знал, что она должна была увидеть мрачную решимость на его лице. Он хотел защитить ее, заботиться о ней — боги знают, что она и так достаточно настрадалась! Но они, так же, как и она, должна знать, что мысли о мести, которые сжигали его все эти долгие годы, не могли быть отвергнуты. Их пламя поддерживало его в самые темные времена, и теперь настал час их исполнения.

Максенций… Скрибоний…

А еще была Элисса из Сихара. Лотис хорошо о ней отзывалась. Но как он должен был поступить с этой своевольной любовницей римлянина, с этой женщиной, которая последние два года бесстыдно жила под крышей его родителей, предаваясь плотским утехам с человеком, убившим их?..

Он погладил рукоять острой сики под плащом.

И вот, в густой, безлунной темноте, улицы начали казаться Симону странно знакомыми. Хотя луна была недостаточно яркой, чтобы осветить большую часть узких переулков, он спешил вперед без колебаний. Это был район, где он провел большую часть своей юности, и даже в сгущающемся мраке мог сказать, что он мало изменился.

Затем, свернув за угол, он увидел в конце короткого переулка знакомый высокий карниз, силуэт которого вырисовывался на залитом лунным светом небе. Дом был больше окружающих, построенный в классическом стиле, который предпочитал его дед Симон. Фасад был отвесным и слишком высоким, чтобы взобраться по нему. Осторожно, убедившись, что узкие переулки в самом деле пусты, он обошел усадьбу сзади. Здесь к главному дому примыкало более низкое строение с плоской крышей — Симон вспомнил, что оно использовалось как конюшня.

Он перекинул свой узел через шею и одно плечо так, чтобы он висел сзади, затем развязал длинный шнур, закрепленный на поясе. К одному концу шнура был привязан небольшой, но крепкий крюк с тремя зубцами. Симон сделал несколько глубоких вдохов, медленно выдохнул, затем начал раскручивать крюк вокруг себя все большими и большими кругами. Внезапно он отпустил шнур; крюк взмыл вверх и слегка стукнул по плоской крыше. Симон осторожно потянул его, пока не почувствовал, что он зацепился, затем дернул. Шнур выдержал.

Медленно, с предельной осторожностью, Симон начал подниматься по стене, плавно перебирая руками, как его учил старый персидский наставник. Он знал, что не должен резко менять силу натяжения шнура, ибо если крюк зацепился за простую неровность камня или штукатурки, малейшее изменение давления могло сорвать его. На мгновение, приблизившись к верху, он оказался в лунном свете; затем его левая рука ухватилась за край, и он подтянулся и перевалился через него.

Несколько минут он лежал, спрятавшись за низким парапетом, медленно сматывая шнур, пока напряжение не покинуло его мышцы. Следующий этап будет легче: по черепичной крыше и вниз, на балкон, выходящий на открытый перистиль.

Это было исполнено быстро, поскольку он часто проделывал это в детстве без ведома родителей и слуг. Перистиль был погружён в тень, но он видел, как в бассейне внутри него мягко мерцает отражение звезд. Его ноги коснулись плит балкона, и он тут же отстранился от полированной колонны, по которой скользнул вниз, а затем углубился в тени.

Он осторожно попробовал каждую дверь, пока не нашел одну незапертую, и тихонько приоткрыл ее. На мгновение Симон замер, но не услышал ни звука, похожего на дыхание спящего. Комната, как он помнил, принадлежала слуге, но сейчас казалась пустой. Самаритянин медленно проскользнул внутрь, закрыл дверь и двинулся по полу в полной темноте, обострив все свои чувства. Этому его тоже хорошо научили наставники — как ориентироваться в темноте, не спотыкаясь и не задевая вещей. Нельзя спешить — нужно сохранять равновесие, осторожно ощупывать путь впереди одной рукой и носком ноги…

Он нашел знакомую дверь на балкон, выходящий в атриум, приоткрыл ее и увидел свет. Факел горел в изголовье лестницы на другом конце балкона. Осторожно распахнув дверь шире, он проскользнул внутрь. Никого не было видно. Атриум внизу выглядел колодцем теней.

Симон медленно прокрался вправо, мимо главной двери на балкон перистиля, и продолжал идти, пока не достиг угла двора, самого дальнего от факела. Он по-прежнему не слышал ни звука, не видел никакого движения. Неужели дом заброшен? Нет, наверняка нет, раз горит этот факел. И все же, где же слуги?..

Он двинулся к западу вдоль северной стены, попробовал обе двери. Обе открылись от его прикосновения, но, тихо стоя внутри, не смог обнаружить никакого присутствия кого-либо ещё. Странное чувство охватило его, ибо эти две комнаты были его собственными. Как они выглядят теперь?..

Словно тень, Симон прокрался на западный балкон. Первая дверь там была комнатой его отца, следующая — его матери; две южные предназначались для гостей. Если все они пусты, ему придется проверить нижний этаж. Странно выглядит эта полная тишина. Осторожно он попробовал дверь в комнату отца.

Она открылась.

Симон намеренно помедлил, собираясь с духом. Он крепко сжал рукоять своей сики. Эта комната, скорее всего, была выбрана Максенцием для спальни.

Самаритянин тихонько прокрался внутрь и замер, прислушиваясь. Легкое разочарование охватило его, когда он понял, что и здесь не чувствует чьего-либо присутствия.

— Баал! — пробормотал он неслышно. — Где же?..

— Нет! — внезапно раздался пронзительный женский голос. — Убирайтесь отсюда! Убирайтесь и оставьте меня в покое!

Глава IX

Симон напрягся, выхватил меч, но тут же понял, что отчаянный крик женщины не мог быть адресован ему. Он донесся из соседней комнаты, приглушенный стеной и закрытой дверью. Теперь он видел слабую полоску света под этой дверью. Комната его матери…

— Оставьте меня в покое! — В голосе звучало отчаяние. А затем Симон услышал, как снаружи открылась дверь и с грохотом ударилась о стену, после чего по балконным плитам застучали торопливые шаги. Раздался новый крик: — Отойдите от меня! — на этот раз с балкона.

Быстро прикрыв за собой дверь, он выглянул наружу.

Высокая темноволосая женщина вышла из соседней комнаты и спешила прочь от него к лестнице. Она оглянулась, и Симон мельком увидел ужас на освещенном сзади профиле её лица. Затем из комнаты вышли две темные фигуры и направились за ней — закутанные в черные плащи стражники, молчаливые и целеустремленные, их шлемы темного железа блестели в свете факела.

С беззвучным рычанием Симон скользнул из комнаты. Быстрый взгляд в освещенную лампой комнату, откуда пришли женщина и ее преследователи, показал, что она пуста. Он бросился в атаку.

Один стражник обернулся на слабый звук торопливых шагов — как раз вовремя, чтобы встретить широкий гладиус Симона своей шеей. Его голова, вращаясь, полетела через перила балкона и с приглушенным железным звоном упала на плитки внизу; тело пошатнулось, судорожно хватаясь за воздух, затем оступилось и упало, грохоча доспехами.

Женщина снова закричала.

Второй солдат надвигался на Симона — тёмная фигура с мечом в руке. Симон метнул свой сверток в лицо мужчине и услышал, как кость хрустнула о кость. Он тут же бросился вперед, полоснул мечом по плоти и отскочил, избегая ответного удара. Стражник крякнул, затем шагнул вперед с поднятым мечом. Симон выругался, волосы его встали дыбом. У человека не текла кровь, он не кричал и казался невредимым. Еще один из этих проклятых одержимых демонами! Затем клинок звякнул о клинок. Симон медленно отступал, отражая механические повторяющиеся удары, ища место, чтобы поразить угрожающую фигуру…

Ваза разбилась о шлем стражника, ее осколки зазвенели вокруг Симона на плитах. Стражник полуобернулся к женщине, которая подошла и швырнула ее. В этот миг Симон прыгнул вперед и ловко взмахнул клинком; лезвие его короткого меча точно вошло между доспехом и краем шлема. Стражник рухнул, его голова повисла на клочке плоти.

Симон перепрыгнул через трупы, вложил меч в ножны.

— Быстро, женщина, отойди от них! — рявкнул он.

Та осторожно отступила, в ее глазах был страх.

— Не трогай меня! Я помогла тебе и рада, что ты убил их.

— Не будь так уверена, что это сделал я. — Симон указал пальцем. — Смотри!

Женщина снова закричала — ибо из перерубленной шеи каждого трупа хлынула густая зеленая жидкость вместе с внезапным потоком крови. Затем потоки жидкости образовали два вязких комка, которые начали ощупывать плиты, двигаясь к Симону. Он сорвал факел с кронштейна и двинулся вперед, держа его низко перед собой, и твари тут же отступили.

С мрачным видом Симон загнал их между балясинами балкона, увидел, как они потекли за край и исчезли, а спустя мгновение услышал глухие шлепки о плитки внизу. Затем он снова повернулся к женщине, которая, сделавшись белой, как полотно, прислонилась к стене.

— Анат! — прошептала она. — Демоны?..

Симон шагнул вперед и внимательно посмотрел на нее.

— Ты Элисса из Сихара?

Она посмотрела на него и кивнула.

— Кто ты?..

— Что ты делаешь в доме моего отца, в комнате моей матери? Ты любовница римлянина?

— Максенция? — Ее темные глаза вспыхнули внезапной яростью. — Я ненавижу его! Он унизил меня, избил — меня, дочь пророков Гаризима! Он даже угрожал мне пытками и смертью, когда вернется…

— Его здесь нет? Значит, тут есть еще охранники или слуги?

Женщина замялась.

— Отойди! Я позову их, если ты посмеешь…

Симон коротко рассмеялся.

— Понимаю. Мы одни, Элисса из Сихара, любовница римлян.

Женщина выпрямилась. Симон заметил, что в ней чувствовалась гордость и благородство, несмотря на бледность, вызванную страхом.

— В твоём голосе звучит ненависть. Что ты имел в виду, когда спросил, что я делаю в… доме твоего отца?

— Именно это. Я Симон из Гитты. Моими родителями были Антоний бар Симон и его жена Рахиль, их убили здесь восемь лет назад Максенций и его сообщники-вымогатели. Ты наверняка знала, как он завладел этим домом.

— Значит… истории, которые я слышала, правдивы? — спросила Элисса. — Я думала, это обычные слухи, порожденные завистью, которые часто рассказывают о богатых и влиятельных людях.

Симон сомневался в этом. Все знали, на что способны римляне. Тем не менее, он почувствовал, как его гнев утихает. В конце концов, женщина помогла ему против стражников, которые, очевидно, держали ее в плену.

— Откуда у Максенция такие охранники? — спросил он.

Элисса вздрогнула.

— От Анны, колдуна, который стоит за иерусалимским духовенством. Где он их отыскал, я не знаю. Господь Гаризима! Они не разговаривали и не отходили от меня ни на шаг — они были со мной, когда я ложилась и вставала, когда ела, даже когда купалась или… Ужасно! И всегда смотрели на меня с ничего не выражающими лицами и злыми желтыми глазами, пока я не решила, что сойду с ума!

Симон обнаружил, что не чувствует к женщине никакого гнева.

— Когда ты впервые встретилась с Максенцием?

— Меньше двух лет назад. Клянусь, я ничего не знала о твоих родителях. И теперь ты собираешься убить меня — после того, как спас от стражников Максенция?

Симон покачал головой. Женщина казалась искренней в своей новообретенной ненависти к Максенцию и, судя по всему, была богата и, несомненно, влиятельна — потенциально ценный союзник. К тому же Симон должен был признать, что она была одной из самых привлекательных женщин, которых он когда-либо видел.

— Я пощажу тебя, — сказал он, — потому что девушка по имени Лотис хорошо о тебе отзывалась, а я высоко ценю ее мнение. Она, вероятно, будет рада снова тебя увидеть.

— Лотис! — воскликнула Элисса, и в ее глазах безошибочно угадывалась неподдельная радость и облегчение. — Я боялась, что Максенций…

— Он хотел, чтобы ее убили, но те, кого он назначил для этого, погибли сами. — Симон зажег еще один факел, вынул его из держака и протянул женщине. — Иди и возьми то, что сможешь унести из своих вещей. Мы должны уйти. В стойле есть вьючные животные?

— Только две лошади стражников. Максенций забрал остальных, когда он со своим отрядом последовал за Анной в Иерусалим.

— Хорошо. Я приведу их к прихожей. Подожди меня там.

Элисса нервно взглянула вниз, в затемненный атриум.

— Демоны?..

— Если они приблизятся к тебе, используй факел. Они не выносят огня. Не позволяй им дотронуться до тебя, иначе они проникнут в твою плоть. На расстоянии они безвредны.

Элисса поспешила обратно в свою комнату. Симон наклонился и поднял свой сверток, прошел мимо ее двери, не взглянув внутрь, а затем вошел в комнату своего отца. Почему-то он был рад увидеть, что ни один предмет обстановки не остался прежним. На стене над изголовьем кровати висел большой квадратный римский щит и два скрещенных пилума.

Максенций…

Он медленно подошел к большой кровати и, развернув свёрток с головой Акраба, положил ее на подушку. Она смотрела в комнату ввалившимися пустыми глазами, бледная в свете факела Симона, ее кровь пятнала покрывало, рот был открыт, словно в беззвучном крике.

— Ты передашь моему господину послание от меня, Акраб, — прошептал Симон. — Я напишу его за тебя.

Он повернулся к столу, где лежали таблички, стилус, пергаменты и папирус. Взяв чернильницу и большую кисть для письма, он вернулся к изголовью кровати и написал на штукатурке стены над ней:

СЫН ОТЦА ВЕРНУЛСЯ.

Затем, поспешно оставив комнату и связанные с ней воспоминания, он спустился по лестнице и поспешил приготовить лошадей.

Как только Менандр покинул деревню, он услышал топот ног за спиной. Быстро нырнув в тень пальмы, юноша положил руку на кинжал у пояса и нервно принялся ждать приближения закутанной фигуры…

Затем, увидев вспышку белой туники, когда плащ спешащей распахнулся, он расслабился. Это была Илиона.

Он вышел из тени и встал перед ней.

Слабый звездный свет тускло блеснул на прядях волос, выбившихся из-под ее капюшона, и едва заметно осветил ее лицо, но даже так Менандр почувствовал страх в ее широко открытых глазах.

— Менандр?..

— Илиона! Почему ты идешь за мной? Я думал, ты спишь.

— Менандр, пожалуйста, не оставляй меня! Я знаю, со мной было нелегко жить рядом. Я наговорила тебе и Досифею много злых слов, но имела в виду совсем не это. Пожалуйста, не уходи! Если ты это сделаешь, как я буду жить? Я никого не знаю в этой стране, мне некуда идти, меня некому защитить. Меня ограбят, заберут работорговцы…

— Илиона, о чем ты говоришь?

— Досифей ушел, и теперь ты уходишь тайком, чтобы присоединиться к нему! — заплакала девушка. — Я знаю, вы оба должны ненавидеть меня за все те грубые слова, которые я сказала, но я имела в виду совсем не то. Я заглажу свою вину, Менандр — я больше не стану дуться и злиться, и буду делать всю работу…

Менандр коротко рассмеялся.

— Илиона, ты сумасшедшая! Я бы никогда тебя не бросил. Разве ты не знаешь, как сильно я тебя люблю?

Девушка казалась пораженной.

— Ты… ты любишь?

— Конечно! Как же иначе?

Девушка бросилась ему на шею и почти в отчаянии прижалась к нему, дрожа и едва не рыдая.

— О, Менандр, я так рада! Я думала, ты меня ненавидишь. Ты и Досифей были для меня как дедушка и брат, которых у меня никогда не было, а я в ответ была такой злой…

Менандр нежно погладил ее волосы там, где откинулся капюшон.

— Ты считаешь меня… братом?

— Да, да. Пожалуйста, не думай, что это самонадеянно с моей стороны, Менандр. Ты и Досифей — вся моя семья. Я бы не стала произносить столько злых слов, просто мне было грустно — я была разочарована тем, что мы не поедем в Персию, как обещал Досифей, что я никогда не встречу мудрого и доброго Дарамоса…

Менандр сглотнул и кивнул.

— Я тоже разочарован этим, Илиона. Но я никогда тебя не брошу. Обещаю.

Девушка вытерла слезы и посмотрела на него с недоумением.

— Но… где же тогда Досифей?

— Он уехал ночью в Аферему — это целый день пути к югу отсюда. Он решил, что должен выследить безумного назарейского пророка, который в последнее время будоражит народ. Но он сказал, что вернется через несколько дней, и оставил нам много провизии и денег.

— Понимаю. Но тогда, куда ты идешь?

— На встречу с чародеем.

— Ах. — Девушка кивнула. — Я забыла. Он сказал, что вернется в этот ранний час… Менандр, я иду с тобой.

— Это может быть опасно…

— Пожалуйста, не отказывай мне в этом. Вы с Досифеем так близки, что иногда я чувствую себя лишней рядом с вами. Пожалуйста, позволь мне разделить это с тобой. Как мы можем сблизиться, кроме как разделяя наши приключения, даже наши несчастья?

Менандр вздохнул.

— Сблизиться — как брат и сестра. Хорошо, Илиона, идем. Не стану отрицать, я рад твоей компании. Мы вместе встретимся с этим чародеем.

Некоторое время они шли по тропинке среди редких кустарников, почти не разговаривая. Ночной воздух был прохладным, и звезды холодно сверкали в вышине. Вскоре тропа затерялась среди многочисленных пересекающихся овечьих троп на склонах, и они, оставив позади деревья и кусты, наконец поднялись на гребень невысокого округлого холма. Здесь они остановились, глядя на неподвижный пейзаж под слабо светящейся голубизной ночного неба. На востоке мерцали звезды Водолея, тусклые в первом слабом жемчужном проблеске приближающегося рассвета. Ветер шевелил траву на вершине холма.

— Он сказал, что встретит нас здесь, — неуверенно произнес Менандр.

Внезапно ворон на его плече вспорхнул, вытянул клюв и каркнул:

— Куа!

— Что? Что ты чувствуешь, Карбо? Что-то рядом?..

В воздухе появилось мерцание, зыбь, словно жар над пустыней, хотя воздух был довольно прохладным. Менандр пристально посмотрел на него, почувствовал, как по коже побежали мурашки. Не почудился ли ему слабый равномерный гул?..

В следующее мгновение они с Илионой вскрикнули, испугавшись — прямо перед ними внезапно материализовался странный летательный аппарат колдуна, зависнув как обычно на фут над землей, а внутри стояла темная фигура самого чародея. Его окружал слабый голубой свет, но он тут же погас.

— Боги! — выдохнул Менандр. — Откуда ты взялся?

— Я уже был здесь, — сказал человек, выбираясь из аппарата. — Я ждал вас уже несколько минут.

— Но... как?..

Человек достал из сумки крошечную черную книгу, осветил ее волшебным светильником, перелистывая страницы. Затем вздохнул и убрал оба предмета обратно в сумку.

— В вашем языке нет слов, чтобы это объяснить. Достаточно сказать, что свет приходит к нам, подобно волнам, и что мой корабль обладает способностью изгибать эти волны вокруг себя и таким образом становиться невидимым. Но этот процесс отнимает много… сил… у корабля, поэтому я делаю это только в тех местах, где могут быть другие… наблюдающие… и то лишь на короткое время.

У Илионы сложилось впечатление, что под «другими» он подразумевал не просто проходящих мимо путников или пастухов.

— Знчитт, у тебя есть враги, великий чародей?

— Скажем так, есть те, кто остановил бы меня, если бы знали, что я делаю. Но у меня не так много времени. Где Досифей?

— Мне жаль, — сказал Менандр. — У него были очень важные дела. Но он поручил мне встретиться с тобой и убедиться, что ты остался доволен.

Таггарт раздраженно нахмурился.

— Это важнее, чем он думает. На карту поставлено выживание человеческой расы.

— Да ведь именно это он и сказал! — воскликнул Менандр. — Он сообщил мне, что приближается время, когда весь мир может быть уничтожен, если определенным вещам будет позволено произойти, как было предсказано. По этой причине он отправился к чародею Иешуа бар Йосефу...

— Что? Что твой старый учитель знает обо всем этом?

Двое молодых людей отступили на шаг, услышав сильное напряжение в голосе мужчины.

— Мне... мне мало что известно, — сказал Менандр. — Мой наставник сказал лишь, что звезды ныне выстраиваются в нужном порядке, спустя примерно четырнадцать веков, и что сейчас есть те, кто собираются исполнить ритуалы, которые приведут в движение темные силы.

— «Звезды»... «ритуалы»... «силы», — пробормотал Таггарт. – Разумеется, древние писания излагали бы это именно такими словами. Скажи мне, юноша, ты читаешь по-гречески?

— Конечно. И Илиона тоже. Как и каждый образованный человек в империи...

Менандр смущённо запнулся, почувствовав, что, возможно, обидел мужчину. Но Таггарт лишь слегка улыбнулся.

— Боюсь, я не очень образован по вашим меркам. Я прибыл издалека. Но вот... — чародей повернулся, сунул руку за борт своего корабля и достал свиток. — Когда твой наставник дал мне это, я не посмотрел на него, а когда прибыл в пункт назначения, то обнаружил, что не могу его прочитать.

Менандр заметил легкую улыбку Илионы. Он снова почувствовал стыд и раздражение, усиленные очевидной простодушностью незнакомца.

— Неужели твое путешествие в Хали было напрасным, о чародей?

— Зови меня Таггарт. Нет, не совсем напрасным, ибо я обнаружил, что то, что я искал, действительно отсутствует. Кто-то забрал это.

— Досифей сказал мне, что кто-то копался там до него, но не был уверен, что они нашли Чашу Биах.

— Что ж, они действительно нашли ее, и многое другое. Как я и подозревал, недалеко от области раскопок есть камеры, которые хоть и остались нетронутыми, но теперь пусты. А это значит, что искатели забрали то, что хотели, не только путём раскопок.

— Как такое возможно? — воскликнула Илиона. — Как можно видеть сквозь каменные стены и доставать то, что за ними, не разрушая их?

— Они, несомненно, смотрели так же, как и я, посредством... — Таггарт поискал слово — ...волн, незаметных для невооруженного глаза. Я подозреваю, что в этих камерах когда-то хранились, помимо... э-э... чаши, те металлические полусферы, содержащие существ, с которыми вы столкнулись в Хоразине. Тысячи лет эти существа спали, но теперь их пробуждают. А чтобы извлечь их из-за неповрежденных стен, потребовалось бы гораздо больше… силы… чем есть в моем небесном корабле.

— Боги! — содрогнулась Илиона, вспоминая. — Но даже мой отец Продикос не был способен к такому колдовству...

— Он мог бы это сделать — или, вернее, могло бы существо, обитавшее в нем, — вот только оно было оторвано от своих собратьев и застряло в этом мире, постоянно пытаясь сбежать отсюда. Продикос, как мне рассказывали, однажды нашел одну из меньших камер под Сардами, пробудил существ из найденных в там полусфер – несомненно, случайно, — и оказался одержим их предводителем.

Илиона закрыла лицо руками; когда она снова подняла глаза, то была бледной, как смерть.

— Я знала, что мой отец был одержим, но... одним из этих?

Таггарт кивнул.

— Предводителем тех, кто в этом мире служит существу, которое вы называете Ассатуром. Но, прости, я вижу, это тебя беспокоит.

— Боги! Боги! Один из этих!

Менандр обнял ее, прижал к себе, пока она рыдала у него на груди.

— Все в порядке, Илиона. Он мертв, и ты знаешь, что он оказался одержим лишь спустя много лет после твоего рождения. — Когда ее рыдания стихли, он повернулся к человеку в черном. – Будь ты проклят, чародей, откуда ты узнал о ее отце?

Таггарт неловко переступил с ноги на ногу, чувствуя себя неуютно.

— Мне однажды показали его… образ… на звездолете заррийцев. О нем знали… за ним следили… но считали незначительным из-за его изоляции. Насколько я понимаю, позже он приобрел опасные знания и его забрали… другие. Я, разумеется, не знал, что он — одержимый — был отцом этой девушки.

Илиона подняла заплаканное лицо.

— Скажи мне, чародей, что с ним случилось? Не щади меня.

— Нет, — сказал Менандр. — Илиона, ты же не хочешь переживать это снова.

— Скажи мне, колдун! Моего отца забрали демоны в великом храме в Эфесе, вместе с его фамильяром, лаской, в которой, как говорили, обитала душа умершей императрицы Ливии. Говорят, их забрали, чтобы скормить чудовищной богине Нижнего Мира, супруге самого Ассатура. Это правда? Скажи мне!

Таггарт вздохнул.

— Твой отец был мертв задолго до того, как его тело перестало подчиняться тому, что было внутри него, ибо приспешники Ассатура в конце концов уничтожают разум своих… хозяев. Мне мало что известно о подробностях, помимо того, что существо, обитавшее в Продикосе, было возвращено своему господину и уничтожено, поскольку оно стало мыслить слишком по-человечески после стольких лет в теле человека. Но также я слышал, что одному из них, ранее обитавшему в римской императрице, наказание смягчили, и оно было… низведено… до служения в теле маленького животного.

— Ласка — фамильяр Продикоса! — воскликнул Менандр. — Но тогда и императрица Ливия была одержима? Мы знали, что она была великой колдуньей, но...

— «Колдовство»… «одержимость» — когда-нибудь я расскажу вам об истинном значение всего этого, — сказал Таггарт. — Но у меня сейчас нет времени. Один из вас должен прочитать мне отрывок, который Досифей указал в этом свитке.

Менандр взял его и маленький волшебный цилиндр; при его свете он довольно ясно различал греческие письмена.

— Значит, ты хочешь, чтобы я перевел это на латынь?

— Нет, у меня есть способ получше.

Человек снова заглянул в свой корабль, на этот раз достав два одинаковых предмета, которые слабо светились голубым светом. Один он надел на голову; это была гибкая полоса из чего-то похожего на металлическую ткань, удерживавшая на его лбу широкий диск из цельного металла. Затем он шагнул вперед, как будто собираясь надеть другой на голову Менандра. Юноша отшатнулся.

— Не бойся, — сказал Таггарт. – Вот, надень.

Менандр взял предмет, осторожно надел его, как это ранее сделал чародей, так что диск оказался у него на лбу. Он почувствовал лишь гладкую прохладу металла.

— Хорошо, — сказал Таггарт. — Теперь прочитай отрывок, который указал Досифей.

Менандр ахнул. Он понимал каждое слово, которое произнес чародей, хотя эти слова были на совершенно незнакомом ему языке!

— Боги!..

— Не тревожься. Эти передатчики мыслей — устройства заррийцев, а не магия. Они позволяют нам понимать друг друга, на каком бы языке мы ни говорили.

У Менандра помутилось в голове. В его сознание хлынул поток чего-то большего, чем просто слова. Возникали странные ассоциации, оттенки смысла. На мгновение ему показалось, что он смутно понял, почему эти «передатчики мыслей» не являются настоящей магией, и когда прозвучало странное слово «заррийцы», у него возникло краткое видение чудовищных синих существ, высоких, могущественных и зловещих. По спине у него пробежал холодок...

— Менандр, на каком языке он говорит?

— Я... я не знаю, Илиона, но... понимаю его!

— Пожалуйста, — сказал Таггарт, — у меня мало времени. Прочти свиток.

Менандр поднял его, неуклюже развернул, направляя на него маленький огонек двумя пальцами; он был свернут до указанного Досифеем места — сорок седьмого столбца. Медленно, осторожно он начал читать вслух, а человек по имени Таггарт внимательно слушал, по-видимому, понимая произносимый по-гречески текст:

И когда сыны Ванахейма в давние времена завоевали Стигию, многие бежали оттуда под предводительством колдуна Ухуота, поселившись в конце концов далеко на северо-востоке, где основали город. И назвали они этот город Каракосса (что означает «Душа Темного Солнца») в честь того мира среди звезд Бычьего Лика, куда их великий бог Сет бежал много эонов назад во время войны между Древними и Первобытными Богами.

И взмолился Ухуот к Сету, говоря: «Ха-Сет-ур (то есть “О Великий Сет”), молим тебя, помоги нам в борьбе против тех, кто завоевал твою древнюю страну Стигию и кто даже сейчас собирается свергнуть нас, последних твоих почитателей!» И послал им Сет множество закутанных в мантии с капюшонами приспешников из того мира за Оком Тельца — и ужасны были эти приспешники — а также множество меньших из миров Шести Солнц, которые называются Ка'а-Сет-ур (что означает “Покорённые Великим Сетом”). И сии меньшие приспешники, вселившись в тела стигийских воинов, сделали их чрезвычайно трудно убиваемыми мечом, копьем или стрелой, так что все их раны, за исключением самых тяжелых, заживали прямо во время битвы. Так были отброшены в резне и ужасе все полчища ваниров, выступившие против них, а впоследствии и другие враги. И в течение многих веков после этого царство Ухуота совершало свое темное поклонение и крепло, и никто не осмеливался воевать против него.

Так город Каракосса стал великим и знаменитым, и к западу от него был построен храм Хали, в одном дне пути к горам. И стало так, что каждый год процессии шли из города к храму, и в этих случаях жрецы и цари стояли перед алтарями и пили золотой нектар из Чаши Биах, чтобы увидеть Фантом Истины. Затем трубили в Биахтрил, призывая летучемышекрылых биахимов прилететь и вознести принесенных в жертву в небеса, к самой обители Великого Сета среди Гиад.

Менандр замолчал. Странные видения наполняли его разум, пока он читал — видения миров и солнц, разбросанных в черных безднах за пределами земного неба — огромных цилиндрических металлических кораблей, несущихся через эти бездны от мира к миру — закутанных в капюшоны существ со щупальцами, медленно шествующих процессией вдоль черного озера, странно колыхавшегося и бурлившего под тусклым солнцем. Он почувствовал благоговение и легкий страх, осознав, что эти странные понятия и вспышки мудрости приходят к нему из разума Таггарта.

— Прости, господин... я больше не могу читать.

Таггарт кивнул.

— Понимаю. Устройство может утомить того, кто не привык им пользоваться. Сними его.

Менандр так и сделал. Тут же обрывки видений перестали появляться. Он услышал, как чародей сказал на латинском:

— Илиона, не могла бы ты надеть повязку и продолжить чтение отрывка?

Девушка заколебалась.

— Менандр, ты так странно выглядишь!

— Все в порядке, Илиона, — заверил он ее. — Сделай, как он говорит.

Она надела повязку на голову, пристроив диск на лоб. Он был прохладным и сухим, ничуть не согретым кожей Менандра. Она почувствовала легкое покалывание, ощутила вспышки странных мыслей.

— Пожалуйста, продолжай читать, — поторопил Таггарт.

Девушка вздрогнула, осознав, что теперь отчетливо понимает слова языка, не имеющего отношения ни к одному из тех, что она слышала или знала прежде. Затем, поспешно повинуясь, повернулась к свитку и, пока Менандр держал свет, прочла вслух:

После Ухуота в Каракоссе царствовал Тале, после него — Наоталба, а после него — Апоп; и все они жили намного дольше обычного человеческого века из-за существ, обитавших внутри них. И царство крепло под их правлением, и могущество его росло в завоеваниях, пока наконец Апоп не подчинил себе даже землю Кхема и не воссел на трон фараонов. Так культ Сета был возвращён в ту землю, что прежде звалась Стигией, вместе с поклонением Гол-гороту, Ихтилле, Шупникуррат и всем другим темным стигийским богам, и в течение ста с лишним лет алтари вдоль Нила пили человеческую кровь. И было возрождено даже поклонение Тому, кто обитает в облачных глубинах Демхе, кого в древнем Шеме звали Яхве Цваот, в Каракоссе — Уагио-тсотхо, а в Стигии — Йог-Сотот…

Таггарт ахнул, а Илиона вскрикнула, почувствовав, как в ее сознании вот-вот сформируется ужасное видение. В панике она сорвала металлическую повязку с головы, отбросила ее и задрожала. Она ничего не видела, но ужасное имя вызвало волну страха.

Менандр схватил ее за руку.

— Илиона?..

— Я… я в порядке, — выдохнула она.

— Простите, — сказал Таггарт, который тоже казался немного потрясенным. — Я не ожидал этого… этого имени. И все же мне обязательно требовалось это сделать. Однажды у меня был очень неприятный опыт…

— Долго ли нам еще это терпеть, чародей? — резко спросил Менандр.

— Не дольше, чем вы пожелаете. Я не стану заставлять вас помогать мне. И все же я повторяю, что на карту поставлена судьба человеческой расы. Если бы вы только знали, какие силы собираются завладеть этой землей…

Импульсивно Менандр схватил повязку и снова надел ее на голову как раз вовремя, чтобы уловить видение, исчезающее из сознания Таггарта — клубы пламени, надвигающиеся и бушующие от горизонта до горизонта, огромные чуждые формы, с грохотом проносящиеся в небесах, чудовищные бездны, разверзающиеся, само небо, начинающее растворяться…

— Боги!..

— Да. — Голос Таггарта был мрачным, когда он снова заговорил на своем странном языке. — Это то, что необходимо предотвратить.

Слегка дрожа, Менандр взял свиток, нашел место, где прервалась Илиона, и продолжил читать вслух:

Но затем явились те прислужники Первобытных богов из Ка-Алантога, которых персы называют Гланток, а ахейцы — Келено*, чья звезда располагается в Плече Быка. И в один день погиб великий и древний город Каракосса, что процветал на равнине Геннисарет с момента разрушения Стигии и всех земель Хайбории. В те времена, как написано, Шесть Солнц также сбросили власть Сета и вернули свою древнюю свободу, и по сей день они воюют против Гиад и Того, кто там правит.

* Келено́, Келайно́ (др.-греч. Κελαινώ — тьма, чернота, мрак) — в греческой мифологии, одна из плеяд, персонификация мрака.

Но Древние, собравшись с силами, изгнали Первобытных богов из Ка-Алантога, захватив в результате их громадные библиотеки, полные великих и могучих тайн, непостижимых для людей. И тогда они замыслили расширить свои войны вместе со своими нечестивыми союзниками из Шести Солнц, которые остались им верны.

Но на Земле остались некоторые из этих злых союзников, кои были запечатаны Древними в тайных хранилищах, — там они спят до тех пор, пока снова не понадобятся Сету и его приспешникам; и это — Земной Народ, которого древние хананеи называли Ам-ха-арец.

Когда же погибла Каракосса, Яхмос поднял восстание и стал фараоном Кхема, изгнав сыновей Апопа. И тех, кто бежал, называли гиксосами или царями-пастухами, потому что они поклонялись Великому Сету, Богу Пастухов, и его супруге Шупникуррат, и даже Тому, кто обитает за пределами Демхе — черты людей, произошедсших от них, несколько напоминали черты овец, коз и ослов. И гиксосы основали город, который ныне зовется Йеру-салим, и на его южной оконечности они воздвигли Башню Сета, а на западной — храм Гол-горота. Ежегодно они несли Чашу Биах в торжественной процессии от Башни Сета к храму Гол-горота, и перед алтарем Древнего их цари пили из нее, а затем дули в Биахтрил, чтобы биахимы, как встарь, могли уносить вопящих жертв к Великому Сету среди Гиад; но никогда Йеру-салим не достигал величия Каракоссы.

Затем пришел Йошуа, возглавивший завоевательный поход хабиру, и они взяли и сожгли Иерихон, Ай и многие другие города. И цари-пастухи испугались, как бы их город тоже не пал, и они спрятали Чашу и Биахтрил в склепах, далеко друг от друга, так что даже если бы один из этих предметов был найден, биахимы не могли бы быть призваны из-за отсутствия другого. Чаша была спрятана под древним святилищем Хали, что близ Ахзива, а Биахтрил — под другим святилищем, называемым Бет-анания (что означает «Дом Боли», поскольку там поклонялись Повелителям Боли), и оно находится возле дороги, идущей из Йеру-салима вниз к Иерихону.

Так много узнал я, Маттан, из писаний Хали, пророка царей-пастухов, который взял свое имя от Святилища, которое, в свою очередь, получило свое имя от того Озера за небесами, где обитает Великий Сет.

Менандр вздохнул и снял металлическую повязку; в голове его всё плыло от множества обрывочных видений, которые его чтение породило в разуме чародея.

— Есть еще что-нибудь? — спросил Таггарт.

— Нет. — Менандр покачал головой, моргнул, словно пытаясь прояснить зрение. — Перевод Досифея на этом обрывается.

Человек взял головную повязку Менандра, затем снял свою. — Это место, названное Домом Боли — вы о нем слышали?

— Бет-анания? Нет… Погоди! Есть город с похожим названием — Вифания, через который я проезжал четыре года назад, когда посещал Иерусалим и Иерихон в компании Досифея. Говорят, что это означает «Дом спелых фиников», но, возможно, название было слегка изменено давным-давно, чтобы скрыть его темную историю.

Из небесного корабля внезапно донесся жужжащий звук. Таггарт взглянул на восток, затем быстро забрался внутрь и коснулся светящегося квадрата; жужжание прекратилось.

— Я должен идти, — сказал чародей. — Скоро станет слишком светло. Встретитесь ли вы двое со мной здесь снова завтра до рассвета?

Менандр и Илиона нерешительно переглянулись.

— От этого многое зависит, — настаивал мужчина. — Внимательно прочтите первую часть свитка — у меня, несомненно, будет еще много вопросов после того, как я обдумаю то, что только что узнал. Думаю, вы мне очень помогли, но мы не можем останавливаться сейчас на этом. Будьте здесь завтра в тот же час. Прощайте.

— Но… — Менандр шагнул вперед. — Подожди!

Нараставший вой корабля заглушил его крик. Затем летающее устройство поднялось и с невероятной скоростью устремилось на восток, исчезая в первых серых лучах рассвета.

Медленно молодая пара спустилась по склону холма к далекой деревне Салим, ничего не говоря друг другу и размышляя…

Глава X

Человек в темной мантии перестал нервно расхаживать по комнате, подошел к каменному подоконнику и выглянул в ночь. Луна давно скрылась за западными холмами. На востоке, за засушливой равниной и далекими возвышенностями, приближающийся рассвет едва начинал затмевать звезды; а на севере, простираясь прямо под высоким окном, из которого смотрел человек, теснились строения большого города, улицы которого были полны чернильных теней.

— О Иерихон, ты стар, очень стар, — пробормотал он, поглаживая свою густую седую бороду. — Ты видел темные дела, но никогда за все свои века тебе не доводилось видеть ничего подобного тому, что вскоре произойдет…

— О Каиафа, — раздался голос из комнаты, — тот, кого ты вызывал, здесь.

Седобородый обернулся и увидел трех мужчин, вошедших сквозь занавешенный дверной проем. Двое были стражниками в темных плащах, а человек, которого они сопровождали, был высоким и худым, одетым в серые одежды и черную ермолку. Его волосы и редкая борода были темными и взъерошенными, в свете факела они казались рыжеватыми, а ярко блестящие черные глаза, казалось, излучали странную смесь печали и фанатизма.

— Хорошо. Можете оставить нас.

Двое стражников низко поклонились, затем, пятясь, вышли из комнаты с каменными стенами; их шаги затихли в выложенном плитами коридоре. Седобородый поспешил к занавесям, задвинул тяжелую деревянную дверь; затем, нахмурившись, повернулся к новоприбывшему.

— Эти двое не одержимы, — заметил последний. — Их глаза не светятся в свете факела. Можно ли быть уверенным, что они не подкрадутся и не подслушают нас?

— Это верные храмовые стражники, — сказал седобородый. — Забудь о них. Ты много знаешь, Иуда, но мудрые люди приходят на встречи более пунктуально, чем ты. Ты сильно опоздал — уже почти рассвело.

— Сборщик налогов Закхей устроил пир в честь моего господина, и некоторые гости ушли или легли спать только полчаса назад. Мы могли бы встретиться раньше, Каиафа, если бы сделали это на улице возле дома Закхея, как я просил, а не здесь, в этой римской крепости.

Каиафа покачал головой.

— Так лучше. Я не могу рисковать, чтобы меня увидели, ибо многие задумаются, почему первосвященник Храма тайно находится здесь ночью. Твой учитель и без того уже достаточно беспокоит народ своими речами о грядущем исполнении Закона. Нет, лучше я останусь здесь, в крепости, пока…

Он оборвал себя. Новоприбывший мрачно улыбнулся.

— Ты хочешь сказать, пока те, кто тайно привез тебя сюда из Иерусалима, не смогут так же тайно уйти с тобой под покровом ночи.

— Ты много знаешь, Иуда из Кериофа. Надеюсь, твой учитель этого тоже не знает.

Человек по имени Иуда на мгновение уставился в пространство, его темные глаза почти мистически блеснули.

— Иногда мне кажется, что он может знать все.

— Но… он подозревает, что ты здесь?

Иуда снова посмотрел на Кайафу.

— Я ничего не сказал ему, и он ничего не сказал мне.

Первосвященник облегченно вздохнул.

— Хорошо. Значит, ты все еще с нами?

— Да. Разве я не доказал свою значимость? Разве твои храмовые стражники не нашли давно потерянный Ковчег Завета в тайной пещере на горе Нево, именно там, где я сказал?

— Нашли, и он находится здесь, в этой крепости, прямо сейчас. Ты оказался весьма полезным знатоком сокрытых знаний, Иуда. Но теперь, касательно твоей просьбы о встрече…

— Да. Чтобы узнать тайну Ковчега, мне пришлось потратить все деньги, которые ты мне выдал. Если мне и дальше нужно быть полезным, тебе, понадобится больше.

Каиафа нахмурился.

— Сколько?

— По меньшей мере, еще тридцать дневных заработков серебром.

Священник кивнул, повернулся к столу и что-то коротко написал на маленьком кусочке пергамента, затем протянул его мужчине.

— Вот, предъяви это любому храмовому писцу. А теперь возвращайся к своему учителю, пока тебя не хватились.

— Еще кое-что, о священник. Есть человек, который может попытаться помешать тому, чего добиваетесь вы с Анной.

Каиафа резко поднял глаза.

— Кто этот человек?

— Могущественный чародей. Мой учитель называет его «Врагом». Будь осторожен, ибо он может появиться в любой момент, так же быстро, как молния с небес. Он носит черные одежды необчного покроя и летает на странном черном корабле.

— Летает?

Иуда больше ничего не сказал.

— Очень хорошо, — кивнул первосвященник. Я приму более основательные меры предосторожности. Но сейчас тебе следует идти, ибо я должен отправиться в Иерусалим до рассвета.

— Несомненно, переодетым, и в тех же самых крытых носилках, в которых римляне и твои храмовые стражники принесли тебя прошлой ночью из Иерусалима?

— Оставь эти домыслы, Иуда, и никому их не повторяй. Это может быть опасным для тебя. Служи мне, как и прежде, и я продолжу щедро тебя вознаграждать.

— Думаю, скоро я буду в Иерусалиме, чтобы получить твою плату.

— Хорошо. Ты умный и рассудительный человек, Иуда. Продолжай помогать нашему делу, и будешь вознагражден высоким положением в Новом Царстве. А теперь иди.

Иуда вышел из комнаты. Оглянувшись, он увидел, что Каиафа уже поворачивается, чтобы надеть свой дорожный плащ.

Двое стражников проводили Иуду по узким каменным лестницам и выпустили его в большой двор, закрыв за ним железную решетку.

Пересекая двор, слабо освещенный факелами и первыми слабыми серыми лучами наступающего рассвета, он увидел группу римских солдат и храмовых стражников, входивших через большую арку во внешней стене крепости. Несколько последних несли что-то, напоминавшее паланкин, но носилки были покрыты сплошным черным покрывалом, и то, как напрягались люди, несшие позолоченные шесты, показывало, что предмет был довольно тяжелым.

Иуда отступил в тень, уставившись на эту вещь, его темные глаза блестели от благоговения. Он услышал, как стоявший во главе отряда центурион отдал приказ своим людям; решетка снова поднялась, и несколько солдат вошли в крепость. Через несколько минут они вернулись, неся паланкин с плотными занавесями на окошках.

— Итак, Каиафа, ты уезжаешь прямо сейчас, вместе с Ковчегом, — пробормотал Иуда. — Ты не рискуешь показаться здесь при свете дня. О Эль Шаддай! – неужели я доживу до того, чтобы увидеть, как первосвященника твоего храма проносят по этой земле на плечах наших ненавистных врагов! Но как ты некогда поразил Филистию, о Господь, так скоро поразишь и Рим – да, и всех таких предателей, как Каиафа, которые ему помогают!

Повернувшись, он проскользнул в ворота, ведущие со двора в город, затем некоторое время осторожно пробирался по многочисленным узким неосвещенным улочкам. Приблизившись к большому дому Закхея, окруженному пальмами и садами, он с удивлением увидел высокую фигуру своего учителя в белых одеждах, стоявшего у закрытых ворот в серой утренней дымке.

— Я сделал, как ты желал, о учитель, — сказал Иуда, приблизившись.

— Разве я говорил тебе что-либо делать?

Как всегда, Иуда был тронут живым тембром голоса, печальными, но спокойными глазами, овечьими чертами лица, которые так трогательно напоминали о глубоком… сострадании?..

— Нет, учитель. В этом не было нужды. Каиафа, действуя на основании моих прежних открытий, завладел Ковчегом. Теперь он распорядится, чтобы его снова принесли в храм, как ты желал и предсказывал.

— Каиафа и Анна – предатели Завета. — Человек поднял свои печальные, кроткие глаза к западным холмам. — Они хотят захватить власть для себя, а не повиноваться моему Отцу, и тем самым нарушают Его Первую Заповедь. Но этого не будет, ибо скоро херувимы снова расправят крылья в доме Отца моего, и тогда придет Его Царство, и вся боль и страдания исчезнут из этого мира.

И Иуда, низко поклонившись своему учителю, снова почувствовал, как его душа наполняется верой и великой надеждой.

Они втроем покинули Себасту, как только ее восточные ворота открылись в сером свете предрассветной зари. Симон и Элисса были одеты в обычную самаритянскую одежду, а Лотис сопровождала их как рабыня. Хотя они вышли вместе с толпой других, ожидавших открытия ворот, и хотя Элисса была закутана в покрывало и одета как все, Симон все равно испытывал беспокойство, проходя между фланкирующими башнями под взглядами римских стражников. Мул, которого вела Лотис, выглядел достаточно заурядным, но вороные кони, шедшие за Элиссой и Симоном, были красавцами, возможно, даже слишком заметными…

— Клянусь Бахусом! — внезапно воскликнул стражник на сирийском греческом, показывая пальцем: — Только самаритянин или иудей стал бы использовать таких прекрасных животных в качестве вьючных!

Другие солдаты засмеялись. Симон почувствовал их взгляды на себе, когда шёл со спутницами по дороге, но никто не бросился их преследовать, и менее чем через час стены и башни города понемногу уменьшались вдали на западе.

Все утро они неторопливым шагом продолжали двигаться на восток, остановившись лишь один раз для короткого отдыха. Слева от них возвышались склоны Эбала, затененные высокими облаками, а справа гора Геризим, святейшее место в Самарии, — как, вспомнил Симон, ему часто говорили в детстве. На Эбале стоял столп, содержащий проклятия Яхве Цваота, на Геризиме – другой, с Его благословениями, оба воздвигнутые во исполнение Одиннадцатой Заповеди, которую Он дал Моисею – по крайней мере так гласили древние писания.

Теперь Симон смотрел на эти склоны с гораздо меньшим благоговением, чем в детстве. Много раз во время мук своего римского плена он отчаянно молился богу Геризима, клялся совершить жертвенное паломничество на его вершину, если когда-нибудь получит освобождение, но когда через два года его наконец спас наставник Досифей, было уже слишком поздно. К тому времени Симон увидел слишком много ужаса и смерти; он больше не мог верить в благословения Геризима, а только в проклятие, витающее над Эбалом.

С тех пор то, что Симон узнал во время своих странствий, лишь укрепило в нем чувство, что ни на каких богов нельзя полагаться. Его наставники и собственный опыт научили его, что сверхъестественных сил лучше избегать; в противном случае следует овладеть искусством контролировать их или избегать. Но прежде всего, не следует искать их помощи, ибо они коварны.

Во время путешествия все трое мало разговаривали, ибо слишком устали и не имели возможности заснуть от волнения после спасения Элиссы. Остаток ночи Лотис и ее госпожа подробно обменивались подробностями пережитого, часто прерывая разговор, чтобы обняться в искреннней радости от того, что снова встретились живыми и невредимыми. Симон почти не участвовал в разговоре, часто спускался, чтобы осмотреть конюшни или настороженно бродил по соседним переулкам. Задолго до рассвета они втроем собрали свои вещи и покинули гостиницу.

Было уже поздно утром, когда они проехали через город Сихем. Элисса заметила, что Симон, хотя и продолжал молчать, казалось, больше не был замкнут в себе; его глаза горели жёстким блеском, когда он оглядывался вокруг в толпе торговцев, нищих и покупателей, словно выискивая в ней знакомое лицо.

Наконец, когда они приблизились к менее многолюдному и более богатому району за центром города, Симон заметил:

— Я слышал, что Иахат, главный сборщик налогов Самарии, живет где-то здесь.

— Да. — Лотис показала дом на склоне недалеко от дороги, большой особняк, окруженный стеной, за которой виднелись деревья. — Вот там…

Она замолчала, заметив острый, обеспокоенный взгляд своей госпожи. Симон снова погрузился в молчание, его лицо стало суровым, а взгляд снова задумчивыми и сосредоточенным.

Около полудня они прибыли в город Сихар, пригород Сихема, где у Элиссы был дом, оставленный ей, как она объяснила, ее вторым мужем. Когда онии приблизились к нему, Симон увидел что он был таким же большим, как и дом его родителей, хотя построенным скорее в восточном стиле, а не в эллинистическом или римском. Когда они вошли через арку в небольшой сад, седой сгорбленный раб поспешно выковылял из дома и направился к ним, размахивая деревянным посохом.

— Чего вам нужно, чужаки? — потребовал он. — Это не общественная улица…

Элисса засмеялась, затем резко сбросила покрывало.

— Что, Гелон, ты не узнаешь свою госпожу? А если бы ты починил эти ворота, сюда бы не забредали чужие!

Старик остановился, широко раскрыв глаза.

— Моя госпожа, уличные мальчишки сломали их и украли большую часть овощей… но почему вы не предупредили о своем приезде? Почему вы так одеты? Что случилось?..

— Я скоро отвечу на твои вопросы, — сказала Элисса, улыбаясь замешательству Гелона, — но сначала мы должны поесть. Разбуди слуг и вели им приготовить еду. Затем вернись сюда и позаботься о нашем друге Симоне из Гитты.

Седой дворецкий проводил троих внутрь, затем поспешно удалился. Элисса сказала:

— Подожди здесь, Симон. Гелон позаботится обо всем, что тебе нужно.

С этими словами она и Лотис поднялись по лестнице в верхние покои.

Через несколько минут старик вернулся и проводил Симона в небольшую комнату, где слуги расставляли большие глиняные кувшины с водой рядом с широким тазом, и когда они ушли, он позволил себе удовольствие снять свою дорожную одежду и искупаться – удовольствие, которого он былл лишён с тех пор, как покинул Экдиппу. Наконец, слуга вернулся с простой чистой туникой и сандалиями, и когда Симон их надел, снова появился управляющий домом и позвал его. Симон последовал за ним из комнаты и поднялся по лестнице, заметив вопросительный хмурый взгляд старика.

Они вышли на плоскую крышу, окруженную невысоким парапетом. Гелон жестом предложил Симону сесть на кушетку перед низким столиком, на котором слуги расставили блюда с разнообразными фруктами, рыбой и кубки с вином. Через несколько минут на крыше появились Элисса и Лотис, присоединившись к нему. Женщина теперь выглядела такой же прекрасной, как и когда Симон впервые увидел ее; темные волосы, теперь удерживаемые лишь золотой повязкой на лбу, свободно струились по гладким оливковым плечам и светло-желтой ткани платья в греческом стиле.

Симон невольно поднялся.

— Госпожа, ты очень красива.

Она улыбнулась, жестом велела ему сесть обратно, уселась сама и принялась есть. Симон, последовав ее примеру, обнаружил, что очень голоден, и с аппетитом набросился на еду. Он заметил, что Элисса жестом пригласила Лотис к столу, и рабыня, после секундного колебания перед неожиданным благоволением, присоединилась к ним и с удовольствием поела.

Хотя Симон был очень голоден, он почувствовал, что Элисса хочет поговорить с ним, и когда его аппетит немного утих, он поднял глаза и встретил ее темный взгляд, устремленный на него. Она почти не притронулась к еде. Чувствуя себя немного обжорой, Симон вытер рот салфеткой и спросил:

— Что случилось, Элисса? Расскажи мне.

Она налила себе кубок вина, но не притронулась к нему.

— Лотис рассказала мне, что ты великий волшебник, и теперь я вижу, что у тебя есть способность к чтению мыслей. Возможно, ты сможешь объяснить мне то, что произошло со мной около четырех месяцев назад.

Симон заметил внезапное внимание Лотис. Он поднял брови и отпил из своего винного кубка.

— Это как-то связано с Максенцием?

— Иначе я бы и не заговорила об этом, зная, что этот римлянин – твоя главная забота.

Симон почувствовал в тоне женщины нотку упрека, но предпочел проигнорировать ее.

— Расскажи мне.

— Я встретила человека, который утверждал, что он Машиах.

Симон, собираясь снова отпить вина, увидел серьезность в глазах женщины и поставил свой кубок. Он подавил желание рассмеяться.

— Но, Элисса, многие утверждали, что являются Машиахом – обещанным спасителм нашей земли. Я помню нескольких еще с детства…

— Этот человек был другим. — В глазах женщины мелькнуло раздражение. — Не думай, что я сумасшедшая, Симон. Лотис была со мной, когда я его встретила, и многие другие в этом городе подтвердят, что он был… ну, необычным.

Симон взглянул на Лотис, но она опустила глаза и, казалось, была полностью поглощена едой.

— Продолжай, Элисса, — произнёс он.

— Я приехала в этот дом на несколько дней, пока Максенций был в Иерусалиме. Воды было мало, поэтому я велела Лотис и Гелону пойти к Патриаршему пруду и наполнить несколько кувшинов; я пошла с ними, так как это красивое место, где вода стекает в каменный бассейн, окруженный зеленью, и он нравился мне с детства. Пока мои слуги набирали воду, ко мне подошел высокий человек и попросил напиться. По его одеждам я узнала в нем иудея, и меня удивила его дерзость.

Симон понимающе кивнул. Самаритяне и иудеи давно и ожесточенно соперничали в том, кто из них больше ненавидит другого, и это несмотря на их общую неприязнь к римлянам и схожие религиозные убеждения.

— И все же я не обиделась, — продолжала Элисса, — ибо в этом человеке было что-то такое – что-то странное и серьезное, – говорящее мне, что он не такой, как другие. Я только спросила его: «Почему ты, иудей, просишь пить у меня, самаритянки?» Человек ответил: «Если бы ты знала про Эон Тсотхо и того, кто просит у тебя пить, ты бы сама попросила у него, и он дал бы тебе Живую Воду». Я спросила его, боюсь, довольно саркастично, что он имеет в виду под «Живой Водой» и где он ее взял, и он ответил: «Испей ее, и не будешь жаждать вовек, но вода, которую я дам, сделается в тебе источником, текущим в жизнь вечную*». Я снова попросила его показать эту «Воду» – видишь ли, Симон, до сих пор это была для меня игра, перебрасывание словами с этим чужестранцем, который почему-то показался мне очаровательным – когда внезапно он сменил тактику и сказал: «Пойди, позови своего мужа и вернись сюда с ним». Я возмутилась и ответила: «У меня нет мужа». К моему удивлению, этот человек сказал: «Я знаю, ибо у тебя было пять мужей, и тот, с кем ты сейчас живешь, вовсе не твой муж». Я была потрясена, ибо иудей действительно прочитал мои мысли.

* Иоанн 4.14

Симон скептически поднял бровь.

— А тебе не приходило в голову, что этот человек мог подослать к тебе шпионов Максенция?

— Ни на мгновение. Симон, я чувствовала, как разум этого человека проникает в мой. Более того, я тогда же заметила на его лбу диск из слабо светящегося металла, едва различимый под его темными волосами, и каким-то образом поняла, что это источник его силы. В тот момент я почувствовала, что он должен быть пророком, и сказала ему об этом, но напомнила, что мой народ поклоняется на горе Геризим, а не в Иерусалиме.

Он ответил: «Женщина, поверь мне, наступает час, когда ни на этой горе, ни в Иерусалиме не будут поклоняться Отцу». Он говорил еще много чего, но я мало обращала внимания, потому что была потрясена. Когда он закончил, я сказала: «Только Машиах, который должен прийти, может являть такие вещи». Тогда человек произнёс: «Я, говорящий с тобой, и есть он».

— И ты поверила ему? — спросил Симон.

Элисса кивнула.

— В то время — да, и, возможно, все еще верю. Тебя там не было, Симон, и ты не видел его глаз, не ощущал мощи диска на его лбу. И ты не чувствовал сострадания в его тоне, в его взгляде…

Симон повернулся к Лотис.

— Это правда?

— Да, Симон. Я тоже видела светящийся диск и чувствовала силу взгляда этого человека, хотя они и не смотрел на меня.

Симон кивнул.

— Продолжай, Элисса. Что этот человек сделал дальше?

— Ничего, потому что его ученики — около дюжины неотёсанных галилейских мужланов — в этот момент вернулись из Сихема, где покупали припасы. Они тоже ничего не сказали, но я видела, что они презирают меня как самаритянку, поэтому я оставила Гелона с мулом, чтобы он доставил воду, и ушла с Лотис в этот дом. Этот человек оставался в городе два дня, намекая людям, что он Машиах. Многие поверили ему — отчасти, как я поняла, из-за моего свидетельства о том, что он прочитал мои мысли. В это время я узнала, что его зовут Учитель Иешуа бар Йосеф. Он много проповедовал, но не принимал никакой предложенной ему пищи, говоря: «У меня есть такая пища, о которой вы не знаете». Я также узнала, что он говорил со многими другими об их самых сокровенных мыслях. Наконец он отправился в Галилею, и я была разочарована, потому что чувствовала в нем великую мудрость и даже надеялась, что его заявление о том, что он Машиах, может быть правдой.

— Какое все это имеет отношение к Максенцию? — спросил Симон.

— Максенций, когда я вернулась в Себасту и рассказала ему об этом, сначала очень разозлился и заподозрил неладное. Он почувствовал, что этот Иешуа бар Йосеф может быть зилотом, который пришел выследить его…

— Иешуа — «спаситель», — пробормотал Симон. — Разумеется. Какое другое имя мог бы использовать тот, кто претендует на роль Машиаха?

— …но когда я наконец убедила Максенция, что этот человек действительно прочёл мои мысли, он помрачнел и больше не говорил на эту тему. Через три или четыре дня старый Анна впервые тайно посетил этот дом. Проливает ли все это свет на твои поиски, Симон?

— Не знаю, — устало покачал головой Симон. — Еще одна нить в этом запутанном клубке… — Он молча закончил еду, затем встал. — Я не могу сейчас об этом думать, Элисса; мне нужно отдохнуть — я не спал со вчерашнего утра. Возможно, когда я встану, все покажется яснее.

— Да, — кивнула Элисса. — Нам всем нужен отдых, Симон.

Она велела Гелону, который крутился на заднем плане у лестницы, проводить Симона в его спальню, а затем ушла с Лотис в свои покои.

Когда слуга оставил Симона одного, самаритянин лег на узкую кровать, закрыл глаза и ровно задышал. Постепенно его дыхание становилось все более поверхностным, пока он не погрузился в безмятежное состояние глубокого покоя с помощью техники, которой его научил его персидский наставник, маг Дарамос. Его последней мыслью было волевое внушение своему телу проснуться, как только солнце коснется западных склонов Геризима, а последним видением стало крысоподобное лицо Иахата, сборщика налогов Самарии — Иахата, который восемь лет назад привел римлян к дому его родителей…

Старый Гелон, тяжело дыша, опустил тяжелый мешок с кормом на пол конюшни, затем прикрепил свой факел к одной из глинобитных стен. Обернувшись, он увидел, что двое черных коней спокойно стоят в своих стойлах и смотрят на него.

— Вы в самом деле знатные создания, — пробормотал он, немного тяжело дыша. — Интересно, у кого моя госпожа вас купила?

Свет факела отражался в глазах коней — ярче, чем следовало бы, с беспокойством подумал Гелон. Глаза лошади не должны светиться, как у рыси… Отмахнувшись от этого чувства, фыркнув и пожав плечми, он подошел и открыл одно из стойл, затем повернулся и наклонился к мешку с кормом.

— Время кормить вас, мои темные красавцы…

Конь шагнул вперед, слегка поднялся на дыбы и ударил передней ногой. Копыто попало Гелону прямо в затылок; послышался резкий хруст позвонков. Старик перелетел через мешок с кормом, ударился головой о стену, затем рухнул на устланный соломой пол и затих.

Конь тряхнул черной гривой, затем повернулся к другому стойлу и зубами поднял щеколду. Мгновение спустя оба животных вышли на залитый солнцем двор, остановились и огляделись, затем посмотрели друг на друга. Вскоре один из них наклонил голову к югу, слегка вытянул копыто и нацарапал на земле буквы:

М А К С

Другой конь кивнул, в свою очередь вытянул переднюю ногу и написал:

И А Х Т

Первый конь тут же развернулся, поскакав к сломанным воротам и через арку выскочил на улицу, а затем умчался на юг по дороге в Иерусалим, распугивая изумленных путников.

Второй, следуя за ним, резко повернул направо и поскакал по дороге на северо-запад, обратно к Сихему. Удивленные пешеходы шарахались вправо и влево, когда животное проносилось мимо них; многие чертили в воздухе отвращающие знаки или бормотали защищающие молитвы, прежде чем неуверенно продолжить свой путь.

Менее чем через полчаса вороной конь остановился перед большим домом — особняком, окруженным стеной, поверх которой виднелась листва деревьев. Он подошёл к деревянным воротам в стене, поднял копыто и несколько раз сильно постучал. Вскоре ворота открылись, и из них выглянул черноволосый мужчина в тунике слуги, нахмурившись.

— Что тебе нужно?.. Ах! — Глаза его загорелись. — Какое ты великолепное животное. Подожди здесь, славная лошадка, пока я не принесу веревку из конюшни…

Конь фыркнул, ткнулся носом в землю и быстро нацарапал краем копыта идеально симметричную «V» в пыли.

Темное лицо слуги внезапно побледнело.

— Баал и Анат! — ахнул он. — Знак! Но ведь ты не можешь быть…

Животное протиснулось через ворота в тенистый сад, оттолкнув слугу. Снова оно нацарапало на земле «V». Слуга с распахнутыми от изумления глазами и разинутыми ртом быстро закрыл и запер ворота, затем повернулся и побежал в особняк. Через несколько мгновений он вернулся в сад, сопровождаемый невысоким небритым мужчиной в запятнанном едой кафтане и небрежно повязанном полосатом тюрбане.

— Что значит «посланник»? — огрызнулся невысокий мужчина с капризным визгом. — Я вижу только лошадь.

— Но это правда, господин Йахат. Посмотрите — там, перед животным, на земле!

Мужчина посмотрел на «V» в пыли. В этот момент конь постучал копытом рядом с символом.

— Видите, господин?

Йахат наклонился, сморщив свой большой кривой нос. Это, а также его маленькие темные глаза придавали ему жуткое сходство с крысой. Воздух со свистом вырвался сквозь его стиснутые зубы, которые виднелись за толстыми губами в застывшей, безрадостной ухмылке; мышцы челюсти двигались под редкими волосками жёсткой седеющей щетины.

— Клянусь Ашимой*, это так! — ахнул он. — А я надеялся, что мы больше ничего о них не услышим. — Затем, посмотрев на черного коня, спросил: — Значит, я нужен Максенцию?

* Божество неизвестного происхождения, которому поклонялись жители Емафа, перебравшиеся в Самарию после падения Израиля в 722 г. до н. э. Еврейское предание поясняет имя А. выражением «коротковолосый козел».

Тот кивнул, ткнулся носом в Йахата, затем повернулся и вытянул голову на юг.

— Не понимаю. Ты хочешь, чтобы я пошел в этом направлении? Почему?

Животное покачало головой, фыркнуло, словно в нетерпении, затем нацарапало на земле слово. Йахат наклонился и прочитал:

С О В А

Лицо мужчины, похожее на крысиное, побледнело. Он повернулся к своему слуге и прошипел:

— Иди к верхнему окну, выходящему на рощу, и трижды протруби в козий рог.

— Но, господин, еще светло…

— Не важно. Спящая сова услышит и прилетит.

Когда слуга ушел, Йахат снова повернулся к лошади. Каким-то образом его застывшая ухмылка теперь выражала оттенок страха, хотя раньше выражала гнев.

— Сова скоро будет здесь; тогда мы сможем поговорить, — сказал он. — Но скажи мне сейчас — да или нет — есть ли опасность?

Животное кивнуло головой.

— Для… меня?

Черная грива взметнулась в более энергичном кивке.

— От чего? — взвизгнул Йахат, забывшись. — Скажи мне немедленно, безумный зверь!

Конь нацарапал на земле слово:

С И М О Н

Сборщик налогов сдавленно ахнул и упал на колени, его лицо стало белее прежнего, глаза широко закатились от ужаса.

— Неужели… бар Антоний? Говорят, в прошлом году он сбежал с римской арены…

Голова с чёрной гривой кивнула, неумолимо, как рок. Затем из высокого окна дома раздались три пронзительных звука козьего рога, звенящих, отдающихся эхом…

Каиафа выбрался из с носилок и устало потянулся. Легкий ветерок шелестел среди редких деревьев на невысоком хребте. Это был долгий день пути.

Первосвященник повернулся к своим неподвижным носильщикам и сказал им:

— А теперь оставьте меня. Возвращайтесь в город. Придёте за мной завтра, через два часа после рассвета.

Солдаты опустили носилки и двинулись по тропинке, спускавшейся на запад в долину Кедрон. Каиафа смотрел им вслед. За Кедроном склоны поднимались к могучим стенам и террасам Великого Храма, за которым, в свою очередь, раскинулся город Иерусалим, чьи стены и башни отливали синевой в лучах заходящего солнца. Небо над ним слегка посерело от дымки многочисленных вечерних костров для приготовления пищи, которые только начинали разжигать.

— Словно саван, — пробормотал священник с беспокойством во взгляде. — Действительно ли это предвещает твою гибель, о Иерусалим?

Он повернулся и пошел между деревьями, прошел через открытую арку в высокой стене, между двумя молчаливыми, закутанными в черные плащи солдатами, которые ее охраняли. Внутри тропинка вела через небольшой двор к портику дома — самого большого и роскошного на всей этой Масличной горе, как хорошо знал Каиафа. Старый Анна хитроумно спланировал покупку этой земли, потому что она была не только уединенной и легко охраняемой, но и располагалась очень близко к необходимому месту…

Священник внезапно остановился и вздрогнул. Высокая фигура, стоявшая среди колонн портика, была не Анной. Это был римский офицер, в левой руке он держал шлем с плюмажем, правая засунута за пояс с мечом; позади него, слабо различимые в тенях, стояло с полдюжины легионеров с копьями. Затем офицер шагнул вперед, и Каиафа увидел, что это центурион Скрибоний, командир Силоамской башни.

При виде этого человека Каиафа почувствовал свою обычную неприязнь и беспокойство; в походке Скрибония была заносчивая надменность, за узкими глазами и кривой улыбкой чувствовалась скрытая жестокость.

— Приветствую тебя, первосвященник, — сказал офицер, приближаясь.

Каиафа нахмурился.

— Что ты здесь делаешь? Твое место на посту в башне Сета…

Римлянин громко расхохотался.

— Полегче, священник. Мне казалось, что ты велел никогда не использовать это название в речи.

— Значит, в Силоамской башне.

Каиафа понял, что усталость заставила его совершить ошибку, но он с достоинством выпрямился.

— Твои солдаты слишком далеко, чтобы слышать. Ответь на мой вопрос.

— Анна послал мне пакет с... крылатым гонцом, — сказал Скрибоний, от его самоуверенности не осталось и следа. — Они с Максенцием возвращаются с севера, но могут задержаться. Мне было приказано ждать твоего возвращения здесь и передать тебе это.

Он протянул Каиафе небольшой запечатанный пергаментный пакет. Священник повертел его в руках, но не сделал попытки открыть.

— Хорошо, центурион. Можешь идти.

Скрибоний небрежно кивнул, махнул своим людям, затем прошел мимо Каиафы и вышел из арки; солдаты быстро последовали за ним.

Когда они ушли, Каиафа вышел из-под арки и тихо стоял, наблюдая, как легионеры удаляются по тропе, пока они не скрылись за западным склоном хребта. Солнце клонилось к горизонту; тени, отбрасываемые городом и храмом на холме напротив стали длиннее, наполняя Кедронскую долину сгущающейся тьмой. К югу вдоль этого холма тянулась городская стена, линия зловещей синей тени, прерываемая редкими квадратными зубчатыми башнями. Взгляд Каиафы остановился и задержался на самой южной башне, которая была немного выше и крепче остальных.

— Башня Сета, — пробормотал он. — Римская, но построенная на фундаменте старше Рима, старше Иудеи. О Иерусалим, что за тайны хранят твои старые камни!

Поднялся прохладный ветер. Каиафа слегка поежился. Он вернулся во двор, затем сломал печать на пакете. На внутренней стороне пергамента имелся текст; это было письмо к нему, и он начал читать арамейские буквы в угасающем свете.

Изхар, с помощью того, что в нем обитает, сумел вспомнить слово в слово те части «Эль-Халала» Маттана, которые нас больше всего беспокоят. Сейчас он направляется в Иерусалим через Иерихон в надежде найти то, что погребено к востоку от Вифании, но мы не можем ждать его; ты должен действовать быстро, ибо рабби Иешуа, как тебе известно, уже в Иерихоне и может в любое время прибыть в Вифанию.

Изхар послал мне эти пергаменты с крылатым гонцом, и точно так же я посылаю их тебе. Изучи их немедленно и узнай расположение места, где спрятано именуемое Биахтрилом.Он находится недалеко к востоку от Вифании. Когда ты это сделаешь, пошли Скрибония и нескольких его солдат под покровом темноты, чтобы добыть его. Прикажи им хорошо замаскироваться. Когда Биахтрил будет у тебя в руках, иди к башне Сета и спрячь его там, вместе с тем, что там уже есть. Я со всей поспешностью направляюсь в Иерусалим и приду к башне на вторую ночь после этой. Жди меня там.

Записка была без подписи и даты. Каиафа устало вздохнул, повертел плотно сложенный пергаментный пакет, затем медленно поднялся по ступеням портика. Завтра ему предстоит выполнить много храмовых обязанностей, в том числе правдоподобно объяснить многим своим собратьям-священникам своё отсутствие в течение целого дня. Ему нужен был отдых, но он знал, что этой ночью у него его почти не будет...

Глава XI

Симон проснулся точно на закате. Сон его был без сновидений, за исключением последнего мгновения, когда ему показалось, что он видит зеленовато-серые черты своего былого наставника Дарамоса — заостренные уши и широкий безгубый рот; приплюснутый нос; печальные, раскосые глаза, в уголках которых, однако, таились морщинки смеха и мудрости. Рот открылся, словно собираясь заговорить...

Симон резко проснулся, сев прямо.

— Дарамос?..

Затем поднялся, улыбаясь своей глупости. Он почти ожидал послания от образа из своего сна, но почувствовал легкое разочарование от того, что его не последовало.

Симон вымыл руки и лицо, затем облачился в простую коричневую самаритянскую одежду. Шагнув через занавешенную дверь в зале, он увидел одиночный горящий факел и внес его в свою комнату, закрепив в держаке у двери. Небо за открытым окном все еще было светлым, но солнце скрылось за склоном Гаризима и почти не освещало комнату.

При свете факела Симон достал из своего мешка несколько предметов. Вглядываясь в полированное бронзовое зеркало, он начал приклеивать к лицу фальшивую темную бороду. В юности, будучи пленником Рима, он приобрел привычку бриться, и в последующие годы сохранил ее; это давало ему больше возможностей для перевоплощения — от седобородого старика до гладко выбритого римлянина, в зависимости от ситуации.

Он закончил приклеивать бороду и уже надевал типичный самаритянский головной убор, когда услышал шаги в коридоре. Мгновение спустя за занавешенной дверью он глубокий женственный голос Элиссы, тихо позвавший его по имени.

— Заходи.

Она вошла и тут же отшатнулась, испугавшись.

— Симон, это ты?

— Да, — улыбнулся он ей. — Благодарю тебя.

— За... за что?

— За твою похвалу моему мастерству.

Она засмеялась, затем подошла к нему.

— Теперь я понимаю тебя, Симон. И в твоих глазах есть юмор. Я знала, что в тебе есть юмор и другие чувства.

Симон почувствовал ее близость.

— Другие?..

— Чувства, отличные от ненависти. Желания, отличные от мести.

При этих словах его взгляд стали жестким. В тот же миг ее глаза сделались печальными и виноватыми.

— О, Симон, прости. Ты слишком долго ощущал ненависть — но ты должен чувствовать другие, более радостные вещи. Мне не следовало напоминать тебе от этом.

Симон взял ее руку в свою, убрал ее со своей груди — но прикосновение пробудило в нем чувства, которые он наполовину забыл. Она была прекрасна — одна из самых красивых женщин, которых он когда-либо встречал. Его левая рука лежала на ее плече — ощущение ее гладкой кожи под тонкой тканью платья было наслаждением, требованием...

— Симон…

Они оказались в объятиях друг друга; ее тело было теплым огнем, прижавшимся к нему, извивающимся, страстным. Огонь превратился в пылающее пламя, когда их губы встретились, слились. Элисса застонала, вздохнула, откинула голову.

— Симон, о Симон! Мне тоже так одиноко — как и тебе...

И снова ее слова заставили его вспомнить. Что-то в его груди сжалось, ожесточилось. Он мягко отстранил ее, все еще мягко держа за плечи.

— Симон? — произнесла она. В ее темных глазах была печаль.

— Я... я не могу. Не сейчас.

Рыдание застряло у нее в горле. Она отвернулась.

— Это Иахат, не так ли?

Он кивнул.

— Я должен уехать на некоторое время. Но это ненадолго. Я вернусь к тебе позже.

Женщина повернулась к нему; ее глаза, хотя и влажные, спокойно встретили его взгляд.

— Ты не обязан. Я знаю, что ты должен чувствовать ко мне — к женщине, которая делила дом твоих родителей с римлянином, убившим их.

— Ты не порочна, Элисса. Ты прекрасна. Что бы ни сделал Максенций, дабы, скрыть от тебя свою истинную натуру, я знаю, что это не твоя вина.

— Симон, я хочу помочь тебе.

Он почувствовал, что она говорит искренне.

— Ты и поможешь. Жди меня здесь. Я вернусь до рассвета.

Он снова поцеловал ее — не страстно, а нежно, ласково. Затем повернулся и, бросив взгляд назад, выскользнул в дверь и исчез, с едва слышным звуком сандалий, каавшихся плит пола.

Элисса некоторое время стояла неподвижно.

«Симон, странный маг — ты, как призрак, вошёл в мою жизнь, в мое сердце...»

А Симон, спешащий прочь из ее особняка в сгущающихя сумерках, удивлялся странной судьбе, которая внезапно сделала эту женщину — предмет стольких пленительных и дразнящих слухов в этих краях, когда он был лишь растущим и любопытным юношей — частью его жизни.

«Элисса, я вернусь к тебе...»

Затем, торопливо шагая по темной дороге, он намеренно отбросил мысли о ней и устремил их вперед — к мести.

Досифей устало покачивался верхом на осле, вцепившись в его гриву. Впереди он увидел огни города, мерцавшие в сумерках, словно зажжённые факелы.

— Боги, старик! — воскликнул юноша, ведший животное. — Неужто мы должны идти, пока мои ноги не сотрутся в пыль? Неужели ты не позволишь нам отдохнуть в... что это за город впереди?

— Несомненно, это Силом, — сказал старый самаритянский чародей. — Я надеялся добраться до окрестностей Аферемы сегодня вечером, но если твоя усталость слишком велика...

— Моя усталость? Старик, ты убьешь себя, если будешь так упорствовать!

Досифей остановил своего осла, спрыгнул на землю и встал во весь рост, сурово нахмурившись.

— Тогда займи мое место, Евпат, — сказал он. — Я поведу осла. Но сначала давай поужинаем и дадим отдохнуть твоим мышцам. Сегодня ночью будет ясная луна.

Крепкий юноша покачал головой.

— Хорошо, но я думаю, что ты сумасшедший, старик.

Пока Евпат собирал дрова, Досифей ловко развел огонь с помощью кремня и кресала, испытывая тайную гордость. Он знал, что крепкий юноша был впечатлен. Немногие мужчины старше семидесяти могли попеременно идти пешком и ехать верхом по холмам и долинам в течение половины ночи и всего дня, не выказывая усталости. Но, с другой стороны, не так много людей прошли обучение у Дарамоса, мастера магии...

И все же он был слегка разочарован. Хотя Досифей прошел долгий путь и теперь находился в нескольких милях к югу от города Сихар в холмах у границы Иудеи и Самарии, до его цели оставалось еще много миль. И почему-то, сам не зная почему, он чувствовал, что ему важно продолжать двигаться на юг как можно быстрее.

Но костёр, который они развели за укрывающими скалами, был теплым, похлебка, которую сварили на нем, сытной и вкусной, и вскоре Досифей почувствовал, как мышцы у него расслабляются. Его кости были старыми и жесткими. Хорошо было сидеть здесь, откинувшись на гладкий валун, чувствуя сонливость. Сильный Евпат уже наелся и крепко спал, храпя. Несомненно, им следовало провести ночь здесь; валуны укроют их от глаз любых проходящих разбойников, как только огонь погаснет, а небо было чистым и звездным, не предвещая дождя.

Внезапно с севера донесся звук — отдаленный стук копыт.

Досифей с трудом поднялся, засыпал огонь песком, затем выглянул между валунами в сторону дороги. Растущая горбушка луны высоко сияла над далекими восточными холмами. Стук копыт становился громче. Затем Досифей ахнул, когда большой черный конь выскочил из-за поворота на севере, показавшись во всей красе, галопом мчась на юг, а его глаза сверкали в лунном свете, как у рыси. Мгновение — и он исчез за очередным поворотом к югу, лишь пыль висела над дорогой, по которой он проскакал.

На мгновение Досифей присел молча, потрясенный. Затем, после того как звук копыт затих в тишине, он поспешил к храпящему юноше и толкнул его носком сапога.

— Евпат! — прошипел он. — Проснись, увалень! Мы должны спешить в Силом и укрыться за стенами крепкого постоялого двора. В этой ночи бродят демоны!

Симон тихо спешил по темным улицам Сихема, встречая мало прохожих, ибо большинство горожан с наступлением ночи уже сидели по домам. На улицах стояла кромешная тьма, несмотря на то, что растущая луна поднялась уже высоко.

Он спрятался в тени и подождал, пока мимо пронеслось по меньшей мере два десятка закутанных в плащи мужчин, возглавляемых человеком на черном коне. В середине процессии они несли занавешенный паланкин. Звон металла и блеск лунного света на стали указывали на то, что они были в доспехах и вооружены. Когда они прошли мимо, Симон поспешил дальше, не обращая на них особого внимания. Очевидно, это был не городской патруль, ибо они не несли зажженных факелов. Возможно, какой-нибудь знатный вельможа со своей вооруженной охраной тайно навещал чью-нибудь знатную жену...

Через час после выхода из Сихара он оказался у дома Иахата, тихо прислушиваясь у ворот в высокой стене. Внутри не было слышно ни звука, но там наверняка имелась стража. У сборщика налогов было много врагов. Симон медленно прошел вдоль стены, почти до ее угла, затем легко подпрыгнул и ухватился за верх. Его тренированным мышцам потребовалось лишь мгновение, чтобы подтянуться. Мгновение он лежал на ней ничком, прислушиваясь; затем, бесшумный, как змея, спустился в сад по стволу ближайшего дерева и скользнул вперед в тени стены.

Приблизившись к воротам, он услышал легкое шевеление и в тот же момент почувствовал сильный запах вина. Кто-то рыгнул; за звуком последовало хлюпанье. Присев, Симон смог слабо различить фигуру часового, всего в нескольких шагах от него, подносящего к губам винный мех. Судя по тому, как он сидел, облокотившись на стену, парень был явно наполовину пьян. Симон ухмыльнулся. Жалованье Иахата этой ночью было потрачено зря — фатально зря.

Ни единый листок не шелохнулся, когда Симон прокрался мимо стражника сквозь заросли и направился к особняку. Внутри не было видно ни лучика света, что было странно в столь поздний час. Он тихо проскользнул в портик и осторожно попробовал дверь. Та была не заперта. Это выглядело слишком просто. Неужели ловушка?

Симон толкнул дверь, но не вошел. Он посторонился и немного подождал. Внутри царила тишина и мрак. Нет, не полная темнота, ибо теперь он мог различить в глубине дома слабое мерцание скрытого источника света.

Выхватив свою остро отточенную сику, он пригнулся и скользнул внутрь, затем бесшумно закрыл за собой дверь. Долгое мгновение неподвижной тишины убедило его, что прихожая пуста. Он медленно пополз к свету, сохраняя равновесие, ощупывая пальцами рук и ног пространство перед собой, прежде чем сделать новый шаг.

Дом казался заброшенным. Да и ощущался таковым.

Перейдя широкую комнату, вероятно, атриум, Симон вошел в кухонную зону, где и обнаружил источник света — одинокую маленькую масляную лампу, горевшую в нише стены. На столе под ней стояло еще несколько таких же. Выбрав одну, он зажег ее и бесшумно покинул кухню, чтобы продолжить осмотр.

После почти часа медленных и осторожных блужданий Симон обыскал весь дом, сверху донизу. Как он и думал, в нём никого не было. Это выглядело странно. Иахат, при его богатстве, наверняка держал бы больше слуг, помимо одного стражника у ворот. Где же они?

Не важно. Иахат вернется позже ночью, возможно, с попойки. И когда он появится, в тенях его будет ждать смерть.

Симон прокрался обратно на кухню, погасил свою масляную лампу и поставил ее обратно на стол, затем отступил в тень лестницы. Теперь он будет ждать.

Прошел еще час или больше, пока он сидел в тишине на верхней ступени лестницы, мимо которой Иахату пришлось бы пройти по пути в свою спальню. И тут он услышал звук из сада. Мужской голос. Затем раздался стук деревянного засова на воротах снаружи, после чего последовали голоса двух разговаривающих мужчин. Ворота закрылись; послышались шаги по гравию передней дорожки. Медленно Симон поднялся, прислушиваясь, едва дыша.

Входная дверь с грохотом распахнулась, затем захлопнулась; раздались тяжелые шаги, за которыми последовал грубый смех.

— Видишь этот свет, Федр? — прорычал один из мужчин. — Тащи девку туда. За мной.

Симон услышал еще несколько неуклюжих шагов, звуки задевания о мебель, ругательства и грубый смех. Он посмотрел в сторону нижней части лестницы и увидел, как двое мужчин вышли из теней на тусклый свет, падавший из кухонного проема. Первый был крепким краснолицым мужчиной лет сорока, с мечом, одетым в коричневый плащ и нагрудник; он слегка покачивался, сжимая в левой руке полупустой бурдюк с вином. Другой был молод, светловолос и чисто выбрит на римский манер, его фигура под короткой желтой льняной туникой была стройной и мускулистой; за пояс у него был заткнут длинный кинжал в ножнах. Он тащил за собой по полу большой и тяжелый мешок.

Двое скрылись на кухне. Симон медленно спустился по лестнице.

— Пошевеливайся, — услышал он ворчание старшего. — Давай посмотрим на нее.

— Полегче, Кир, дай только развязать мешок… а вот и все! Ну, скажи мне, старик, красавица она или нет?

— Клянусь Бахусом, на этот раз ты превзошел себя, парень! Но… я уже видел ее раньше. Она живет на этой же улице, вероятно, не дальше чем в трех-четырех домах отсюда. Она доставит нам удовольствие, но мы не можем отпустить ее, чтобы она потом рассказывала всякие истории. Иахат не возражает против того, чем я тут занимаюсь, когда его нет, но он терпеть не может скандалов.

— О боги, нет! — закричал женский голос. — Не убивайте меня! Пожалуйста… я сделаю все что угодно…

Симон медленно и бесшумно спустился по лестнице.

— Слышишь ее? — прорычал Кир. — Она говорит, что сделает все что угодно.

— Проклятье, так всё и будет, — сказал Федр. — И она станет делать это снова, и снова, и снова.

Смех.

Симон достиг подножия лестницы и заглянул на кухню. Между двумя мужчинами на грубой ткани мешка, в котором ее принесли, на коленях стояла молодая девушка, бледная и дрожащая, темноволосая, с темными глазами — белый цветок среди жёстких листьев. Она была моложе Илионы или Лотис — не старше четырнадцати…

Худощавый юноша схватил ее за волосы, рывком поднял на ноги.

— Встань, сучка. Покажи свои ноги.

Она вскрикнула от боли, затем, дрожа, встала в своей короткой тунике, прижимаясь руками к себе.

— Пожалуйста… не убивайте меня…

— У нас нет выбора, дорогая, — сказал юноша, его лицо исказилось в злорадной, садистской ухмылке. — Но если ты потрудишься на нас, то проживешь еще несколько дней, пока хозяин Кира не вернется из Иерусалима. И в течение этих нескольких дней мое тело будет твоим, полностью твоим, снова и снова. Ты умрешь счастливой, уверяю тебя!

Кир захохотал и сделал глоток вина. Симон шагнул вперед и встал в дверях.

— Прошу прощения, — сказал он.

Мужчина постарше шумно выплюнул вино; молодой резко обернулся и присел, злобно сверля его взглядом. Оба выхватили клинки.

— Простите, — сказал Симон, ухмыляясь, — но я невольно подслушал. Я так понимаю, что вы захватили эту молодую женщину и намерены насладиться ею, пока ваш господина в отъезде — в Иерусалиме, вы сказали?

— Кто ты такой, черт тебя побери? — прорычал Кир, его гладиус дрожал в напряженной руке.

— Расслабься, старик, — протянул юноша, усмехаясь. — Разве ты не видишь, что этот парень просто хочет присоединиться к веселью?

— Нет, Федр, я никогда его раньше не видел. Он не должен здесь быть…

— О, но я думаю, что должен, Кир. — Симон шагнул в комнату и внимательнее посмотрел на стражника. — И, мне кажется, я вас помню. Вы довольно много лет служили Иахату, не так ли? Вроде бы восемь лет назад вы были с ним одной ночью, когда он привел двух римских офицеров в некий дом в Себасте.

— Будь ты проклят! — взревел Кир. — Кто ты такой?!

Ухмылка Симона стала безрадостной. Он сорвал фальшивую бороду и бросил ее на пол.

— Я Симон бар Антоний. Теперь ты меня узнаешь, Кир?

— Умри! — взвизгнул стражник, бросаясь на него с выставленным мечом.

Симон легко уклонился и нанес молниеносный удар ребром ладони; позвонки громко хрустнули, и Кир с грохотом свалился в дверном проеме и остался лежать, дергаясь со сломнной шеей.

Федр взвыл и прыгнул на Симона, нанося удар кинжалом, а затем взвыл еще громче, когда его противник уклонился от удара и железной хваткой схватил его за запястье. Рука юноши выгнулась назад и громко хрустнула. Он с воплем развернулся, сжав левый кулак — и ребро правой руки Симона резко обрушилось на его переносицу; в следующее мгновение крики оборвались, когда левая ладонь самаритянина яростно ударила вверх, вбивая сломанные кости носа обратно в лицо Федра и дальше в мозг.

Мгновение Симон смотрел вниз на своих убитых врагов, с напряженной ухмылкой, всё ещё застывшей на лице, затем повернулся к девушке, которая теперь, пытаясь спрятаться от него, съежилась в дальнем углу кухни с широко раскрытыми от ужаса глазами.

— Они умерли быстрее, чем заслуживали, — сказал он. — Не бойся меня, девочка. Вот… — Он взял догорающую лампу из ниши, зажег настенный факел, вынул его из держака и протянул ей. — Иди домой, быстро. Если кто-нибудь еще пристанет к тебе на улице, кричи, и я приду и убью их тоже.

Девушка взяла факел, затем боязливо обошла его, в ее глазах все еще был страх. Она выбежала из кухни, и мгновение спустя Симон услышал, как открылась входная дверь, а затем ворота. Еще несколько минут он стоял, прислушиваясь, но ничего не услышал.

— Хорошо, — пробормотал самаритянин, ставя наконец лампу на стол. Затем, опустившись на колени, снова вынул свою сику и провел её острым лезвием по горлу мертвого Кира. Оттуда медленно потекла кровь, растёкшись лужицей на плитах пола.

— Ты не скроешься от меня в Иерусалиме, Иахат, — пробормотал он. — Я найду тебя. Но если мое послание дойдет до тебя раньше, тем лучше. Ты заслуживаешь того, чтобы познать страх.

С этими словами он обмакнул палец в кровь и написал на стене над трупом:

СЫН ОТЦА ВЕРНУЛСЯ

Затем, поднявшись, перешагнул через тело Кира и вышел в ночь.

Каиафа почувствовал дрожь волнения, когда, прищурившись, вглядывался в крошечные корявые буквы на истрепанном пергаменте. Да, это здесь — то, что он искал. Старый Анна был прав! Его сердце забилось быстрее, губы непроизвольно, неслышно зашевелились, когда он читал архаичный текст:

И ныне Чаша сокрыта под руинами древнего святилища Хали, что близ Ахзива… и Биахтрил под другим святилищем, именуемым Бет-анания, что означает «Дом Боли»… близ дороги, что ведет из Йеру-салема в Иерихон…

Каиафа откинулся на спинку своего мягкого кедрового кресла, глядя на полки, где хранились многочисленные свитки Анны.

Бет-анания — это, без сомнения, Вифания, каковое название, по мнению многих, означало «Дом спелых фиников» — деревня, расположенная не далее чем в одной римской миле от этого самого места! Несомненно, ее нынешнее название было изменено, чтобы скрыть зловещее первоначальное значение.

Первосвященник снова обратился к документам, но с разочарованием обнаружил, что больше ничего не может найти по этому вопросу. Каиафа вздохнул и снова откинулся назад, потирая усталые глаза. Он знал, что эти глаза уже не так хороши, как прежде, а надпись была сделана очень мелким, корявым почерком, да ещё с использованием древнего ханаанского алфавита. Более того, содержание многовековых записей жреца Ваала Маттана было мрачным и тревожным, касающимся темных богов, которые некогда правили миром и должны вернуться, чтобы править снова — из моря, из обширных пещерных миров, из черных звездных пространств за пределами земли. Анна часто рассказывал ему о таких вещах, но здесь, в этих подлинных фрагментах писаний Маттана, содержались еще более пугающие намеки. Каиафу особенно встревожило открытие первоначального значения слова «Ам-ха-арец», а также что иерусалимские иевусеи*, жившие до эпохи Давида были наследниками не только гиксосов, но и мрачной Стигии, и принесли культ этой древней, пронизанной колдовством земли в самое сердце Иерусалима и его окрестностей…

* Доеврейские обитатели Иудеи, которые в конце III тыс. до н. э. основали Иерусалим (прежде известный как Салим или Иевус) и первоначально населяли его. Согласно Библии, жили в горах и являлись потомками Иевусея из рода Ханаана.

Подавив беспокойство, первосвященник снова обратился к пергаментам. То, что он искал, должно быть в другом месте, среди плотно написанных строк, ибо так Изхар сказал Анне — и Анна был бы недоволен, если бы он, Каиафа, не нашел этого и не принял соответствующих мер.

Прошел еще час. Глаза Каиафы слезились, когда он читал при свете масляных ламп; его душа содрогалась от некоторых открывшихся ему вещей. Ни земля, ни люди, населявшие ее, вовсе не были такими, какими он всегда их представлял, и за пределами этого мира существовали чудовищные, невозможные для постижения вещи…

Внезапно он нашел то, о чём упоминал Анна. У него перехватило дыхание, затем священник внимательнее пригляделся к корявым письменам.

В семи стадиях к востоку от Бет-анании, где дорога на Иерихон начинает круто спускаться, стоит разрушенное святилище Первобытных Богов. Люди считают его обычной гробницей в скале, но внутри неё все еще покоится Биахтрил, с помощью которого маги древней Каракоссы некогда вызывали биахимов с небес.

Каиафа снова откинулся назад, потирая глаза, испытывая странную смесь облегчения и дурных предчувствий. Ему нужно поспать. А завтра ночью он должен послать отряд переодетых римлян и храмовых стражей к востоку от Вифании, чтобы найти нечто, именуемое Биахтрилом.

Он встал, прошел в заднюю часть дома и вышел в сад. В воздухе чувствовалась прохлада. Каиафа открыл заднюю калитку и прошел между двумя одетыми в черные плащи храмовыми стражами, стоявшими по обе стороны от них; почему-то он был рад увидеть, что это люди, а не представители воинства Ам-ха-арец с пылающими глазами. Затем он пошел дальше на юг между деревьями. Луна, только начинавшая расти после второй четверти, касалась западного горизонта; с востока поднималось плохо различимое созвездие, которое греки называли Водолеем. За ним последуют Рыбы, Овен, скрываемые солнцем Гиады и Плеяды, за которыми в свою очередь последуют Близнецы…

Близнецы, одной из звёзд которых была Ка’а-Сет-ур, кою греки и римляне невольно называли Кастором, вокруг которой вращались Миры Шести Солнц, восставшие против Ассатура, Единстенного Истинного Бога, которому некогда поклонялись иевусейские цари-пастухи на том самом месте, где теперь стоял храм Яхве Цваота…

И Плеяды, вокруг одного из солнц которых вращался мир Ка-Алантог, отткудда происходили Ам-ха-арец, служившие Ассатуру, и на котором были поставлены невообразимо огромные архивы Древних. Ка-Алантог — «Покоренный Змеем» — который персы называли Гланток, а эллины невинно нарекли Целено*…

* 16 Тельца, одна из самых слабых звёзд Плеяд.

И Гиады, ныне обитель самого древнего Сета и тех безымянных, закутанных в черные капюшоны существ, которые служили ему самым непосредственным образом…

Каиафа остановился. К югу от него возвышался невысокий, чернильно-чёрный в ночи холм, отмечавший конец хребта. Холм, называемый Горой Соблазна, где в древности Соломон приносил жертвы чудовищным богам по наущению своих чужеземных жен.

Иевусейские жены?..

— Скоро ты явишься сюда, — пробормотал он. — Скоро, о Великий Господь, когда звезды будут благоприятны. Тогда твое истинное поклонение будет восстановлено, как в древности. Приди же скорее, о Великий, дабы верные служили тебе на этой земле вовеки, властвуя над всеми людьми во Имя твое!

Подул холодный ветерок. Каиафа повернулся и пошел обратно по залитому лунным светом хребту, размышляя, почему надвигающееся исполнение его заветного желания могло сплетать ликование со знобким холодом в его душе.

Была полночь, ущербная луна садилась, когда Симон вернулся в Сихар и приблизился к дому Элиссы. Дом стоял совершенно тёмный, ночь была тихой.

Слишком тихой...

Он замедлил шаг и прижался к затенённой стене, затем бесшумно перелез через неё, как ранее через стену особняка Иахата. На мгновение он замер, прислушиваясь, затем бесшумно прокрался к сломанным воротам, стараясь держаться в тени деревьев и кустов.

Его инстинкт оказался верен. Сразу за аркой стояли смутные фигуры трёх закутанных в плащи мужчин, не пьяных, как стражник у Иахата, а стоявших прямо, настороженных, явно находившиеся в ожидании...

Он скользнул прочь и направился к портику дома. Дверь была открыта; внутри царила чернота. Могли ли там быть ещё люди, поджидавшие его? Долгие мгновения он прислушивался, разум его был спокоен, но чувства обострены до предела, как учил наставник Дарамос. Он не ощущал никакого присутствия за дверью. Один из стражников у ворот тихонько кашлянул. Из тени портика Симон едва различал этих троих, частично освещённых угасающим лунным светом. По крайней мере, они были людьми, потому что их глаза не отражали тусклый свет.

Он прокрался внутрь, помня дорогу, но всё же иногда натыкаясь в темноте на незнакомые предметы. Судя по всему, мебель была перевёрнута. На кухне ещё тлел очаг; Симон зажёг от углей факел и осторожно осмотрел задние комнаты и верхний этаж, следя за тем, чтобы свет не мог проникнуть в ведущие наружу окна. Место было разгромлено; очевидно, его грубо обыскали и разграбили. Затем его свет упал на скрюченное тело, кровь из которого запятнала плиты — молодую темноволосую девушку в тунике служанки.

Симон наклонился ближе, с облегчением обнаружив, что это не Лотис. Тело лежало поперёк порога комнаты Элиссы — очевидно, девушка сопротивлялась и была убита на месте. Симон вошёл внутрь и увидел ещё больше следов разгрома — разбитые сундуки и мебель, разбросанная одежда и постельные принадлежности, но никаких признаков присутствия людей. Элисса и Лотис, очевидно, были похищены и увезены в ночь, и теперь трое из числа их похитителей молча ждали у ворот…

Тут Симон вспомнил занавешенный паланкин и отряд вооружённых людей, от которых он уклонился на улице; они направлялись в эту сторону. И дом Иахата, почти пустой…

Иахат на пути в Иерусалим!

Самаритянин осторожно прокрался в свою комнату, собрал немногочисленные пожитки, а затем покинул дом через заднюю дверь, прикрывая свет факела своим распахнутым плащом, насколько это было возможным. Он вошёл в конюшню, закрыл дверь, закрепил факел на стене — и в тот же миг увидел скрюченную фигуру, лежащую у стены напротив стойл. Тело человека — несомненно, мёртвого, ибо никто не стал бы спать в такой неудобной позе.

Симон подошёл и перевернул тело. Это был старый слуга Гелон, со сломанной шеей и остекленевшими выпученными глазами на седом лице.

Из стойл донёсся шум. Симон повернулся и увидел, что в одном из них стоит мул, небрежно отвернув голову. Но двух прекрасных чёрных коней не было — несомненно, их забрали грабители Иахата.

Он открыл стойло мула, вывел его на усыпанный соломой пол и быстро закрепил у него на спине свой лёгкий мешок. Рядом с мёртвым Гелоном лежал полупустой мешок с кормом; он завязал его и тоже добавил к поклаже мула.

— Ну, приятель, — пробормотал он животному, — думаю, теперь нам нужно идти в Иерусалим, и без промедления…

Внезапно дверь конюшни распахнулась, и внутрь ворвались трое мужчин с мечами в руках.

— Ага, я так и знал, что видел свет! — крикнул один.

Симон резко обернулся, выхватил свой гладиус и сику, и все трое бросились на него. Мужчины остановились, поражённые быстрой реакцией самаритянина, затем рассыпались широким полукругом. Очевидно, это были тренированные бойцы, намеревавшиеся напасть на него одновременно с разных сторон…

— Сейчас!

Все трое бросились в атаку. Симон прыгнул на человека справа от себя, уклонился от его удара с ловкостью, приобретённой на арене, нырнул под него и полоснул; мужчина взвыл, когда острый стальной клинок сики распорол ему живот. Не останавливаясь, Симон перекатился, едва избежав удара второго нападавшего, затем нанёс удар снизу вверх, пронзив пах врага коротким широким мечом. Но третий человек был уже рядом с ним, и его клинок летел слишком быстро, чтобы Симон успел уклониться…

Топот копыт, громкий треск — и последний враг Симона перелетел через него и врезался в стену, меч его со звоном упал на пол.

Симон встал, не веря своим глазам. Трое его врагов лежали мёртвые или умирающие, последний — у стены рядом с трупом старого Гелона, там, куда его отбросило после жестокого удара копытом мула в голову!

И теперь животное тихо, невозмутимо стояло на месте, и его глаза блестели, как у кошки в свете факела.

У Симона волосы встали дыбом. Он крепче сжал оружие.

— Колдовство, — прошептал он.

Мул тряхнул головой, отодвинул носом солому с пола и начал скрести землю копытом. Симон пристально наблюдал за ним, не веря своим глазам. Царапины сложились в грубые греческие буквы, образуя слово:

Д Р У Г

— Кто… что ты такое?..

На этот раз животное нацарапало слово:

С О В А

У Симона по коже побежали мурашки, когда он внезапно вспомнил сову, упавшую на поляне два дня назад — и маленькое желеобразное существо, выбравшееся из неё и заползшее в кусты — и мула, внезапно заржавшего в тех кустах, где он был привязан….

— Боги! — выдохнул Симон. — Значит, ты…

Мул коснулся слова ДРУГ, затем рядом добавил: Я ПОМОГУ.

Симон насторожился.

— Но ты помогал черноплащным слугам Ассатура, когда… когда был совой.

Мул фыркнул и нацарапал: РАБ. ТЕПЕРЬ СВОБОДЕН.

— Что ты имеешь в виду?..

Новые царапины: ТЕПЕРЬ В БОЛЬШОМ ТЕЛЕ. Я РАСТУ. Я ПОМНЮ.

Симон ничего не мог понять. Медленно он отступил и вложил оружие в ножны.

Мул снова коснулся написанных им слов: Я ПОМОГУ.

— Очень хорошо. Мне определённо нужна твоя помощь. Мои друзья в опасности и их увели — думаю, в Иерусалим. Демон ты или нет, но ты только что спас мне жизнь, и уже несёшь мой мешок. Так что следуй за мной. Но, клянусь всеми богами, я не сяду на тебя верхом!

Симон повернулся и вышел из конюшни, прошёл через двор и арку в стене, затем лёгкой трусцой направился на юг. Мул последовал за ним по пустынной полуночной дороге.

Когда они скрылись из виду, из деревьев у сломанных ворот бесшумно взлетела сова, мгновение покружила на фоне звёзд, а затем устремилась на юг.

Глава XII

Менандр слегка вздрогнул от прикосновения прохладного ветерка и плотнее закутался в плащ; Илиона, в таком же плаще, приблизилась к нему, словно ища тепла. Вверху холодно мерцали звёзды. Луна давно скрылась на западе, небо над далёкими восточными холмами едва начинало бледнеть.

— Чародея нигде не видно, — прошептала Илиона. — Неужели он снова стал невидимым?

— Возможно. Подожди здесь.

Менандр отошёл от неё и осторожно двинулся по пологому изгибу вершины холма, выставив перед собой одну руку; но хотя он несколько раз прошёл туда и обратно по вершине, с разных сторон, юноша не встретил никаких невидимых препятствий.

— Чародея здесь нет, — сказал он, вернувшись к девушке, — потому что если бы он был, то наверняка бы уже показался.

— Может быть, с ним что-то случилось. Менандр, ты не думаешь, что его нашли враги — те, кого он боялся, которые могли следить за ним?

Менандр пожал плечами.

— Ещё не совсем рассвело. Подождём ещё несколько минут.

— А потом?..

— Потом мы вернёмся в деревню и снова придём сюда перед рассветом завтра.

Они стояли в молчании, пока небо медленно светлело за чёрными холмами на востоке. Затем оба внезапно ахнули от изумления. Из-за холмов, поднимаясь с северо-востока по пологой дуге, вылетело сверкающее тело, ярче Венеры в её самом ярком состоянии. Затем оно повернуло на юго-восток и наконец исчезло за дальними холмами.

— Боги! — пробормотал юноша. — Неужели я сплю? Ты тоже это видела, Илиона?

— Да. — Девушка вздрогнула и прижалась к нему. — Я видела.

Некоторое время они стояли в молчании, наблюдая за восточным небом. Затем объект появился снова, на этот раз в точке немного южнее его первого появления. Он медленно двинулся на юг по дуге, пересекая тускнеющие звёзды Андромеды и Рыб, и снова исчез. Это повторилось несколько раз, пока небо медленно бледнело; казалось, он описывал серию огромных дуг за иорданскими холмами.

— Должно быть, он огромный! — сказал Менандр. — Самые дальние вершины холмов находятся почти в двадцати римских милях отсюда.

Илиона схватила его за руку.

— Как ты думаешь, Менандр, это могут быть… враги чародея… которые ищут его?

Объект описал последнюю дугу к юго-востоку, затем исчез за холмами и больше не появлялся.

— Возможно, ты права, Илиона. Если так, я надеюсь, они его не найдут. Давай спустимся с этого холма и вернёмся в Салим.

Они начали спуск и через несколько минут оставили позади открытый склон, оказавшись среди деревьев и радуясь, что их теперь укрывают тени. Ночное небо с его сверкающими звёздами, хотя и неуклонно бледнеющее перед наступающим рассветом, казалось почему-то более зловещим, чем прежде, словно его наполняло множество холодных наблюдающих глаз.

Досифей внезапно проснулся после долгого и столь необходимого ему сна. Тусклый серый свет раннего рассвета проникал в небольшую верхнюю комнату, в которой он и слуга Ботоса провели ночь. Старый чародей медленно поднялся, надел простую иудейскую одежду вместо своей самаритянской, затем наклонился и потряс спящего слугу.

— Просыпайся, Евпат. Рассветает. Нам пора в путь.

Парень что-то проворчал, но неуклюже встал и принялся собираться. Через полчаса они позавтракали на кухне гостиницы, забрали осла из конюшни и двинулись по узким и тенистым улицам Силома.

На самом восходе солнца они прибыли к южным воротам города, где им посчастливилось присоединиться к группе группе паломников, отправляющихся в Иерусалим, намеревавшихся принести жертвы в великом Храме и принять участие в предстоящем празднике Пасхи.

Во время путешествия Досифей, назвавшись благочестивым паломником из Салима, поговорил с несколькими мужчинами и как бы вскользь расспросил их о городе Афереме, куда они должны были добраться до полудня. Один пожилой учёный левит по имени Аггей — галилеянин, гостивший у родственников в Силоме — оказался весьма осведомлённым в этом вопросе.

— Я хорошо знаю это место, — сказал он, — потому что мой брат преподаёт в тамошней синагоге. Он присоединится к нашей группе, когда мы прибудем.

— Я слышал, что там недавно выступал пророк, — сказал Досифей. — Интересно, он ещё там?

— Маловероятно. Твои новости устарели. Он уехал почти две недели назад в Иерихон и теперь проповедует за Иорданом, недалеко от Бетрамфты — так я слышал вчера. Видел бы ты толпы, которые за ним следуют! Когда он находился в Афереме, можно было поклясться, что храмовые пасхальные жертвоприношения будут проводиться там, а не в Иерусалиме.

— Ты был там?

— Да. И я слушал, как он говорил, и беседовал с несколькими людьми, которые сказали, что следовал за ним по всей стране последние несколько месяцев.

— Какой он был? — Досифей не смог скрыть в голосе нотки нетерпения. — Что он говорил?

— Он кажется странным человеком, — ответил Аггей. — То, что он говорил, не показалось мне таким уж важным, потому что в основном это были старые притчи или проповеди, почерпнутые у Гиллеля и ессейских мудрецов, или отрывки из Закона — такие вещи хорошо известны ученому человеку, каким, как показывает твоя речь, ты являешься.

— Благодарю тебя, Аггей; я приложил некоторые усилия к изучению древних писаний. Но скажи мне: если суть речей этого раввина Иешуа так непримечательна, почему у него такое огромное количество последователей?

Старый левит презрительно фыркнул.

— Необразованную толпу гораздо легче склонить на свою сторону, чем людей знания, таких как ты и я. Они пойдут за любым, кто делает вид, будто говорит авторитетно. А этот Иешуа бар Йосеф, безусловно, так и делает! В его манере, в его глазах и тембре голоса есть что-то, что внушает уважение, даже веру — я сам это почувствовал, и если бы он говорил о разумных вещах, я бы не усомнился в его искренности. Но он не первый, кто говорит нам, что скоро наступит время, когда этот злой мир будет разрушен и создан заново.

Досифей почувствовал в этом человеке горечь — горечь, которой он мог лишь посочувствовать, и проницательно спросил:

— Значит, он сказал, что является обещанным Машиахом, который свергнет власть римлян?

Старый левит кивнул.

— Не так многословно, Досифей, но смысл его слов был ясен. — Он устало вздохнул. — Сколько таких лжепророков приходило и уходило! — позорно казненных на крестах римлянами или побитых камнями разочарованным народом, когда их обещания не сбывались.

— И все же, друг мой, я чувствую, что ты хотел бы, чтобы это было так — как и я, и все остальные, кто вынуждены терпеть тиранию Рима. Но давай, расскажи мне больше, ибо я также чувствую, что этот рабби повлиял на тебя сильнее, чем могло бы показаться из твоего презрения к его проповедям.

— И я тоже чувствую, Досифей из Салима, что ты очень интересуешься этим человеком! Что ж, когда ты услышишь, как он говорит с толпой, то поймешь, почему это так завораживает. — Взор старого левита стал почти мистическим, когда он уставился в пространство перед собой, вспоминая; казалось, по его телу пробежала дрожь. — Особенно когда он рассказывает о том дне, когда все в ужасе побегут с полей и крыш домов, и тогда не будет места, чтобы спрятаться, и что наконец придет конец всем страданиям, и все на этой земле будет уничтожено и воссоздано по-новому. Я очень испугался, когда услышал, как он говорит таким образом, хотя и чувствовал на его лице великое сострадание — или я боялся его из-за этого сострадания?..

— Было ли что-нибудь еще, что ты заметил в его лице? Может быть, нкие черты? — спросил Досифей.

Аггей пристально посмотрел на старика.

— Ты имеешь в виду нечто овечье или козлиное в его облике? Да, и другие тоже отмечали это. Но не думай, что из-за этого он выглядит уродливо. Когда ты услышишь, как он говорит, когда увидишь его глаза, то поймешь лучше.

Досифей слегка вздрогнул, припомнив слова Маттана:

— «Черты тех, кого Они породили среди человечества...»

— Ты о чём? — спросил Аггей. — Я не понимаю…

— Ничего, просто вспомнилась старая цитата. Скажи мне, друг мой — ты говорил с некоторыми из последователей этого рабби. Что они тебе о нем рассказали?

— Много странного. Говорят, что он исцелил многих, возложив на них руки. Я этого не видел, но несколько месяцев назад слышал, что он воскресил мертвого сына вдовы в Наине, моем родном городе. И мой брат рассказывает о двоих в Афереме, которые были исцелены во время недавнего визита раввина — мужчина и женщина, много лет страдавшие изнурительными болезнями; эти двое сказали моему брату, что чувствовали, как дух вошел в них из рук этого человека, чтобы очистить их, а затем снова вернулся в него, так что, когда он наконец отнял от них руки, они были исцелены. Многие в толпе свидетельствовали, что он делал то же самое в других местах, а также что иногда изгонял демонов из тел одержимых.

— Эти... демоны... когда-нибудь были описаны? — спросил Досифей.

— Некоторые утверждали, что видели, как они выходят в виде отвратительной ползучей жидкости, прячась от дневного света, просачиваясь в щели или деревья, или даже в тела животных. Однажды, в Гадаре за Иорданом, некоторые из этих изгнанных демонов оказались посреди большого стада свиней, которые немедленно запаниковали и бросились с обрыва в озеро. Но кто может сказать, сколько преувеличений в таких рассказах, передаваемых среди толпы слухами?

— Ам-ха-арец, — пробормотал Досифей.

Левит посмотрел на него.

— Так часто называют галилейских простолюдинов.

— Да, хотя у этого термина есть более старое и мрачное значение. Но, пожалуйста, продолжай, Аггей. Расскажи мне больше об этих... слухах.

— Их много, потому что в течение последних нескольких месяцев этот Иешуа странствовал по многим областям, вплоть до Тира на севере и южных областей Переи за Иорданом, постоянно воздействуя на толпы своей целительной магией, а затем покоряя их умы своими загадками и притчами. Тем временем некоторые из его учеников ходят в толпе, намекая на тайные смыслы этих историй — смыслы, которые могут быть известны только узкому кругу посвященных.

Досифей кивнул.

— Прием, известный всем умелым магам, стремящимся собрать толпу последователей: привлечь внимание, удержать его, а затем возбудить любопытство и желание узнать больше. Но скажи мне, Аггей, каким, по-твоему, было главное послание этого раввина Иешуа толпе? Чего, по-твоему, он больше всего от них хочет?

— Чтобы все они следовали Закону, который, по его словам, он пришел исполнить — вплоть до каждой точки. Он призывает их прекратить свое небрежение, вернуться к Закону, который Моисей получил много веков назад от Того, чье имя не должно произносить, чтобы его цель могла быть вскоре достигнута. И это очень странно, потому что сам Иешуа часто публично нарушает тот самый Закон, который он проповедует, что очень злит многих книжников и ученых — включая меня самого, должен признаться. Более того, некоторые из его ближайших учеников, как известно, грубо нарушали Закон — например, Матфей, сборщик налогов, а также его брат Иаков. Оба они были печально известны в Капернауме ростовщичеством и вымогательством у своих соотечественников-галилеян. А еще есть Иуда из Кериофа, которого некоторые считают колдуном.

— Колдуном? — Глаза Досифея блеснули интересом.

— Во всяком случае, это странный, мрачный человек, к тому же ученый, сведущий в древних знаниях и языках. Некоторые говорят, что он является самым близким доверенным лицом рабби Иешуа, хотя с виду рабби ьольше благоволит некому Кифе, большому неотёсанному галилейскому рыбаку. Затем есть Зилот, о котором говорят, что он хорошо владеет сикой.

— Ты говорил с кем-нибудь из этих людей?

— Нет, но я разговаривал с одним учеником по имени Нафанаил бар Толмаи.

— А! Я знаю его. Его отец — раввин в синагоге в Капернауме. Но прости меня, добрый Аггей — пожалуйста, продолжай.

— Этот Нафанаил рассказал мне весьма интересную историю, чтобы развеять мой скептицизм относительно способностей его учителя. Однажды, находясь в Капернауме, рабби Иешуа почувствовал нужду в деньгах, поэтому он послал своего ученика-рыбака Кифу к Галилейскому морю, чтобы призвать некое существо-рыбу, которое принесет им золото. Существо поднялось из-под воды; оно было чем-то похоже на человека с жабрами и чешуей, и дало Кифе странную золотую монету стоимостью примерно в шекель. Нафанаил клялся, что услышал эту историю от самого Кифы. Он также сказал, что местные жители этой местности знают об этом существе и называют его Прото-ихтон — «Первая Рыба» — веруя, что оно является правителем многих подобных существ, обитающих в этом огромном озере.

«Глубоководные», — подумал Досифей, но сумел скрыть свое волнение.

— Я слышал такие истории, — спокойно произнёс он, — но не думал, что в этих существ все еще верят. Легенды о них восходят к древним временам, еще до того, как Иисус Навин завоевал эту землю. Без сомнения, этот рабби Иешуа и его ученик Кифа использовали эти легенды, чтобы произвести впечатление на невежественный народ, и бедный Нафанаил попался на их удочку.

Старый левит пожал плечами.

— Вне всякого сомнения. Но в эти дни происходит слишком много странного. Почему этот рабби призывает к строгому соблюдению Закона, но сам попирает его своим поведением? Не говоря уже о том, что он раздражает римлян, намекая, что может быть Машиахом — Царем, который будет править Израилем? Он пытается добиться собственной смерти?

«Возможно, так оно и есть», — с тревогой подумал Досифей. Он кивнул и сказал вслух:

— Воистину, настали странные времена, друг мой.

— И еще одно, — продолжал Аггей. — Зачем этот загадочный рабби и его мрачный ученик Иуда из Кериофа посещали старого колдуна Йосефа бар Хели в его поместье в Афереме?

— Колдуна? — Досифей пристально посмотрел на своего спутника.

— Так его иногда называют, хотя, конечно, не в глаза. Йосеф — самый богатый человек в регионе Аферемы, член иерусалимского Синедриона, и он стар — некоторые говорят, что он так же стар, как храмовый священник Анна, чью молодость никто не помнит. Во время визита рабби в Аферему мой брат однажды вечером пошел в дом старого бар Йосефа, чтобы обсудить некоторые вопросы, касающиеся предстоящей Пасхи, и когда он закончил и уходил после наступления темноты, то увидел двух новоприбывших, которых впускали в поместье, и узнал их.

— Рабби Иешуа и его ученика Иуду?

— Да.

Досифей нахмурился на смутные воспоминания, которые пробудили в нём слова его спутника.

— Этот Йосеф бар Хели — как давно он приехал в Аферему?

— Около десяти лет назад, говорят, из Иерусалима. Насколько я понимаю, у него есть собственность в этом городе, а также влияние в Храме. Но ходят слухи, что когда-то он занимался колдовством в Галилее и нажил там свое богатство темными путями.

Досифей подавил дрожь, представив себе рыбоподобных существ, поднимающихся из залитых лунным светом вод и несущих золото в своих перепончатых руках.

— Еще один вопрос, друг мой: ты не знаешь, был ли у этого старого Йосефа... сын?

— Я ничего не знаю о его семье, но, возможно, они живут в Иерусалиме. Говорят, что оттуда иногда приезжает к нему поразительно красивая молодая женщина. Возможно, это его внучка или племянница. Красавица, судя по всему. Я слышал, что она сейчас гостит в Афереме.

— Эй, там, стоять! — раздался мужской голос, громкий и властный. Досифей остановился и повернулся вместе с остальной группой, раздраженный, что их прервали. Он увидел группу солдат, быстро нагонявших отряд путников, и во главе этого отряда ехал человек на большой черной лошади…

Лошадь, с тревогой понял Досифей, такая же большая и черная, как та, которую он видел скачущей без всадника по освещенной луной дороге прошлой ночью.

Йосеф из Аферемы смотрел на север из самого верхнего окна своего особняка, стоявшего к югу от деревни, расположенной между пологими, зеленеющими холмами. Его старые глаза, щурившиеся от полуденного солнца, все еще были остры для того, чтобы смотреть вдаль; он мог различить за деревьями своего поместья и плоскими крышами домов города дорогу, спускавшуюся с холмов, и на самом дальнем её участке виднелосьь что-то, похожее на отряд солдат, останавливающих караван паломников — зрелище, давно привычное в его родных краях. Несмотря на теплый воздух, он поплотнее запахнул свой темный плащ, словно пытаясь отогнать озноб. Худая правая рука рассеянно сжимала белую бороду, пока он наблюдал за разыгрывавшейся вдали драмой на дороге; темные глаза гневно блестели над мощным орлиным носом — глаза орла над гордым клювом.

— Будь прокляты римляне, — пробормотал он, — и их подхалимы из храма и сборщики налогов. Сейчас они наводят ужас по всей земле, но скоро их постигнет черная погибель. Скоро...

Внезапно его размышления оказались прерваны большим белоснежным голубём, который спланировал с голубого неба и сел на подоконник. Глаза старого бар Йосефа заблестели еще сильнее, когда он наклонился к птице; его голос хрипло прозвучал от сильного волнения, когда он спросил:

— Какие новости, Параклит? Я долго ждал. Говори!

Голубь, глаза которого блестели необычайным разумом, начал быстро ворковать и выводить трели. Старик внимательно слушал в течение долгих минут, наклонив голову к птице, как к человеческому собеседнику, точно не желая пропустить ни единого его слова.

— Ты хорошо потрудился, — сказал он наконец, когда голубь перестал кивать головой и ворковать. — Возвращайся теперь к своему господину. Скажи ему, что Мириам и Марфа передают такое послание: «Господин, тот, кого ты любишь, болен». Он поймет.

Птица издала последнюю трель, взмахнула крыльями и взлетела с подоконника, устремляясь в голубое небо в юго-восточном направлении.

Старик повернулся к заваленному свитками столу и ударил в небольшой стоявший на нем медный гонг. Через несколько мгновений в комнату вошел молодой человек с короткой бородой; выражение его лица было бесстрастным, за исключением темных глаз, блеск которых выдавал разумную настороженность.

— Время пришло, Зеф, — сказал старый Йосеф. — Иди и скажи Мириам, чтобы она пришла сюда, в мою комнату. Затем подготовься к нашему отъезду. Мы отправляемся в Вифанию этой же ночью.

Молодой человек поклонился в знак согласия, его глаза заблестели еще сильнее. Затем он повернулся и вышел из комнаты.

Минут через пять Йосеф услышал тихий шорох шагов в коридоре, и в следующее мгновение в его покои вошла величавая молодая женщина. Она была высокой, черноволосой, облаченной в красновато-коричневые одежды, подобные тем, что носили знатные иудейские девы. Пряди цвета воронова крыла надо лбом чуть приминал изящный серебряный венец, украшенный разноцветными драгоценными камнями. Необычайно красивые и утончённые черты лица отражали ум и решительность — твердый подбородок и рот, высокие скулы, ровные серые глаза с едва заметной зеленоватой искрой.

— Зеф говорит мне, что время пришло, о чародей, — произнесла она. В ее твердом, богатом женственном голосе звучала едва уловимая взволнованность.

Йосеф восхитился ею, как восхитился бы любой мужчина на его месте, хотя огонь желания уже не горел в его старом теле.

— Это так. Жених уже готовится отправиться в Вифанию, и Невеста должна быть там, чтобы встретить его. И тогда воскрешение Эль-ха-Заррии свершится, и обряд Золотого Царя будет исполнен. — Он повернулся к небольшому шкафчику темного дерева, открыл его верхнюю дверцу и достал маленький флакон, который держал почти благоговейно. — Возьми это, возлюбленная невестка, и береги его, ибо завтра его содержимым должно будет свершиться помазание Машиаха.

Молодая женщина с восхищением уставилась на древние ханаанские письмена, глубоко выгравированные на темном, зеленоватом стекле.

— Масло для помазания! Но этому сосуду, похоже, много столетий…

— Так и есть. Уже много поколений в этой страдающей земле не помазывали Золотого Царя. Но теперь он здесь — давно предсказанный, долгожданный — и завтра его Невеста свершит его помазание, и Обряд Возвышения будет исполнен. А вскоре после этого он совершит великое жертвоприношение, которое возвестит его Царство, которое затмит все царства, бывшие прежде, и даже могущество Рима не устоит перед ним ни мгновения.

Легкая жесткость промелькнула в глазах женщины; она подошла к окну и посмотрела на землю; ее лицо, прекрасное, но суровое, было подобно лику богини-судии.

— Невеста хорошо исполнит свою роль.

— Жених должен умереть, как тебе хорошо известно, но ты предоставишь живой сосуд для его возвращения в Новое Царство, после того как земля будет очищена от всякой жизни и переделана. Тогда мы, немногие верные, будем пребывать во славе на ней, вечно управляемые Им и Его Отцом.

Она кивнула.

— Да будет так. Мир станет лучше без человечества и всей его жестокости. Пусть время придет скорее! — Она повернулась и величавым, почти царственным жестом задернула занавеску, скрыв вид на окружающий пейзаж. — Долой этот мир — он больше не забавляет меня. У меня будет новый. — Легкая улыбка тронула ее прекрасные губы; капризная искорка прогнала суровость из холодных серо-зеленых глаз. — Пусть Отец попробует снова создать мир, достойный меня.

— Эй, посторонись! — крикнул солдат на черном коне. —Расступись, чернь! Прочь с дороги, все вы!

Большинство паломников немедленно повиновались, но старый Аггей повернулся и остался стоять на месте, кипя от негодования.

— Ты не римлянин, капитан. Почему ты передразниваешь их высокомерие и оскорбляешь безоружную группу святых паломников?

Солдат направил коня вперед. Досифей схватил Аггея за рукав и едва успел оттащить его с дороги. Вслед за конём проследовал паланкин, который несли восемь солдат в темных одеждах. Внезапно занавески на нём раздвинулись, и оттуда выглянуло небритое крысоподобное лицо, темные глаза беспокойно — и, как показалось Досифею, довольно испуганно — забегали.

— Стойте, солдаты! — крикнул человек из паланкина. Затем, когда колонна остановилась, он повернулся к Аггею и сказал: — Тысяча извинений, почтенный старец, но мы несем срочные вести трибуну Максенцию. — Его взгляд метнулся обратно вниз по пыльной дороге. — Вы случаем не видели одинокого самаритянина? Молодого человека с темной бородой, ведущего с собой мула?

— Мы не путешествуем ни с неверующими самаритянами, — вскричал Аггей, дрожа от гнева, — ни с язычниками-римлянами, ни с пресмыкающимися перед ними сборщиками налогов, такими как ты, Иахат из Сихема!

— Самаритянин — опасный человек, — сказал Иахат, не обращая внимания на вспышку гнева, — вор и убийца. Его зовут Симон. Если вы встретите похожего человека, немедленно сообщите властям.

Он отрывисто выкрикнул приказание солдатам и собрался задернуть занавески своего паланкина. В этот момент легкий ветерок откинул одну из этих занавесей, и Досифей с изумлением увидел глаза, блестевшие в полутёмном нутре — круглые глаза, обрамленные клювом и перьевыми ушами большой совы.

Затем занавески закрылись, и солдаты промаршировали мимо. За паланкином Иахата проследовал другой куда больший по размерам, который несли двенадцать человек; его богато окрашенные занавески были плотно зашиты.

Когда два десятка солдат в темных плащах прошли, паломники снова собрались и медленно продолжили свой путь. Досифей некоторое время шел в задумчивом молчании, наблюдая за колонной Иахата, спешившей по пыльной дороге к Афереме. Он едва слышал непрерывное бормотание Аггея, проклинавшего неверующих римлян, греков, самаритян и сборщиков налогов.

Симон… Неужели это мог быть он?

Да, решил Досифей, ибо он часто слышал из уст самого Симона имена Иахата и его римского хозяина Максенция…

Его размышления были прерваны громким резким карканьем. Подняв глаза, он увидел ворона, сидевшего среди ветвей большого дуба недалеко от дороги.

— Я должен остановиться и отдохнуть здесь, Аггей, — сказал он. — Ты со своими спутниками иди вперед, я скоро присоединюсь к вам в деревне.

После нескольких протестующих возражений по поводу безопасности Досифея Аггей и другие паломники поступили так, как он и предложил. В конце концов, был полдень, путники встречались часто, и город уже был виден.

— Позаботься об осле, Евпат, — сказал старый чародей, когда группа ушла. — Найди ему хороший корм. Я отдохну в тени вон того дуба.

Слуга сделал, как ему было велено, но, оглянувшись, заметил, что ворон не улетел при приближении старика. Фамильяр чародея, понял он с легкой дрожью.

Досифей уселся под дубом на плоский камень.

— Ну, Карбо, — сказал он, когда слуга отошел на достаточное расстояние, — спускайся и расскажи мне сегодняшние новости.

Птица слетела с ветвей и уселась на низкий валун, затем издала длинную серию сложных карканий. Досифей внимательно вслушивался в отрывистые латинские фразы, перемежавшиеся редкими греческими словами; время от времени он кивал, иногда прерывая ворона, чтобы задать вопрос. Наконец он сказал:

— События развиваются стремительно. У меня не будет времени вернуться к Тридцати, как я надеялся. Ты должен лететь к Менандру, Карбо, и сказать ему, чтобы он велел им как можно скорее прибыть в Иерусалим. И если увидишь по дороге Симона, предупреди его, что он в опасности…

— Вид! — каркнула птица, указывая клювом на север по дороге. — Венит!*

* Vid – видеть, venit – идёт (лат.).

— Что? — Досифей быстро поднялся. — Ты видел его? Он идет?..

Едва он произнес это, как заметил человека, появившегося из-за дальнего поворота дороги, ведущего за собой мула. Когда незнакомец приблизился, Досифей увидел, что это был высокий темнобородый мужчина в самаритянской одежде.

— Эй, Симон! — крикнул Досифей, когда тот поравнялся с ним. — Поднимайся сюда и присоединяйся ко мне.

Человек ненадолго заколебался, затем свернул с дороги и повел мула вверх по склону между валунами.

— Я бы никогда не узнал тебя, если бы не твой голос, Досифей. Ты выглядишь как какой-то благочестивый старый иудейский паломник. Как ты нашел меня?

— Я этого не делал. Это Карбо тебя заметил. Вижу, ты тоже хорошо замаскировался, но тебе не удалось обмануть зоркий глаз нашего друга. Да и некоторых ночных стражей, очевидно! Послушай: ты в опасности; Иахат и его солдаты прямо сейчас распространяют известие о том, что темнобородого самаритянина по имени Симон следует схватить за воровство и убийство.

— В самом деле? Тогда мне нужно сменить личину. — Симон осторожно отклеил фальшивую бороду, потер бритый подбородок, затем присел у корней дуба. — Похоже, новости необычно быстро доходят до Иахата. Его почти можно заподозрить в… колдовстве?

Досифей кивнул, снова садясь на камень.

— Когда Иахат проезжал мимо нас по дороге, я мельком увидел сову в его носилках. Ты ведь знаешь, что это означает! В его колонне были и другие носилки — довольно большие и с зашитыми занавесками.

— Вот как! — Симон выругался. — Не сомневаюсь, там были Элисса и Лотис — вероятно, связанные и одурманенные.

— Лотис? Элисса?

— Бывшая любовница Максенция и ее служанка. — Симон встал и, подойдя к своему мулу, развязал мешок с припасами и бросил его на землю. — Иахат похитил их прошлой ночью. Это долгая история. Я расскажу тебе об этом, пока мы будем есть, а потом мне придётся поспешить. Нет, сначала я покормлю мула. Пусти меня к мешку с кормом, Карбо…

Ворон, слетевший на мешок, чтобы поклевать его завязки, покорно спрыгнул на спину мула. На секунду он замер там, с некоторым возмущением глядя на Симона, затем вдруг пронзительно закричал и яростно взмахнул крыльями, взлетая в воздух.

— Ин иби!* — пронзительно каркнул он, взмывая в ветви дуба. — Ин иби!

* In ibi – в нём (лат.).

— В нём — что? — Досифей с недоумением посмотрел на мула, затем на ворона, который теперь сидел на высокой ветке. — Карбо, что на тебя нашло?

— Боюсь, это то, что нашло на мула, — сказал Симон. — Карбо, должно быть, почувствовал его присутствие.

Досифей повернулся к животному, которое теперь задирало морду вверх, к каркающему ворону. На мгновение оно замерло так, затем опустило голову и начало царапать передним копытом пыль. К изумлению Досифея, царапины сложились в грубые греческие буквы, которые гласили:

ВОРОН НЕ ТАКОЙ КАК Я

— Понимаю, — медленно произнес Досифей. — Очевидно, ты знал, Симон, что этот зверь одержим.

— Да. И он дружелюбен, потому что прошлой ночью спас меня от меча одного из воинов Иахата. Но что он здесь написал, Досифей? Неужели наш старый друг Карбо действительно такое же существо, как этот мул и… те совы?

— Подозреваю, что так, — кивнул старый чародей. — Идем, Симон, пообедаем в тени и поделимся тем, что оба недавно узнали.

Симон оставил открытый мешок с кормом на земле для мула, затем присоединился к чародею под большим дубом. Перекусывая хлебом и финиками, они рассказывали друг другу о своих странствиях и приключениях после расставания.

— Это время странных событий, — сказал наконец Досифей. — Что касается твоего вопроса о Карбо, то я давно подозревал, что он может быть чем-то подобным. За много лет до нашей встречи я купил его у римского солдата, из числа расквартированных в Галилее, который, в свою очередь, получил его от рыбака той страны. В древности в этьих землях происходили странные вещи, и многие, кто там живет, до сих пор помнят об этом. Боюсь, Симон, что твой мул и наш друг Карбо — оба Ам-ха-арец, те существа, от которых нынешние галилеяне получили свое имя.

Симон заметил, что мул закончил есть и теперь стоял всего в нескольких шагах от них, а Карбо сидел на самой нижней ветке дуба. Оба, казалось, внимательно слушали их разговор.

— Помнишь ли ты, Симон, — продолжал чародей, — как древний маг Останес писал о бегстве Великого Сета с земли на Гиады после войны между Первобытными богами и Древними? Сет нашел там новых и ужасных приспешников, и со временем даже заключил договор с Черным Затогом, которого называют Князем Сил Воздуха, Королем и Повелителем зазвёздной расы. С этими союзниками он снова сражался против Первобытных Богов и завоевал множество миров и солнц, включая даже Целено в Плеядах, где Древние основали свои величайшие архивы и наполнили их чудовищными знаниями. И также он завоевал Шесть Солнц, которые греки называют Кастором, и вокруг которых вращаются миры, откуда изначально пришли те, кого мы называем Ам-ха-арец. Приспешники Сета взяли из этих существ Кастора тех, которые были склонны его слушаться, и послали их служить ему на архивной планете Целено или в качестве его служителей на других завоеванных мирах. И они оказались могущественными слугами, ибо могли вселяться в тела многих различных существ, управляя их действиями и даже в некоторой степени мыслями.

Симон слегка вздрогнул, несмотря на полуденную жару. Он взглянул на ворона и спросил:

— Это правда, Карбо? Неужели ты и этот мул действительно из той расы, которую в Галилее называют «земным народом»?

— Ита! — кивнула птица. — Ам-ха-арец!

— Боги! — Симон повернулся к Досифею. — Неужели это правда?

Прежде чем волшебник успел ответить, мул снова начал царапать землю. На этот раз образовавшиеся слова гласили: ПРАВДА. МЫ ШЕСТЬ СОЛНЦ. ВРАГИ СЕТА. ПОМОЖЕМ ТЕБЕ.

Досифей понимающе кивнул.

— Карбо, спускайся вниз. Поешь досыта зерна, а затем возвращайся в Салим и сообщи Менандру и оставшимся Тридцати, что они должны как можно скорее присоединиться к нам в Иерусалиме.

Птица набросилась на зерно, и пока она ела, Симон спросил своего старого наставника:

— А куда ты теперь направляешься?

— Туда, в Аферему. Сегодня вечером я навещу поместье колдуна Йосефа бар Хели и, надеюсь, узнаю больше об этих делах. Ты поможешь мне, Симон?

— Нет. Я следую за Иахатом. Если он и его солдаты остановятся на ночь, я подкрадусь к ним, как змея, и эти солдаты проснутся на рассвете, обнаружив своего господина без головы. Затем я пойду за Максенцием.

— Понимаю. Ты все еще стремишься к мести, которой жаждал все эти годы. Что ж, я тебя не виню. Но чувствую, что ты также планируешь спасти этих двух своих подруг, что может оказаться более трудным делом. Будь осторожен, Симон, и, если позволишь дать тебе совет, выбрось эту самаритянскую одежду вместе с бородой. Иудейские или даже сирийские одежды сослужат тебе лучшую службу в дальнейшем.

— У меня нет времени, чтобы достать такую одежду, — сказал Симон, — но не волнуйся. Я обойду эту деревню и продолжу свой путь. Самаритянская одежда мне вполне подойдет, если только я не попытаюсь войти в Иерусалим. Надеюсь, мне не придется этого делать.

Мул тряхнул головой, затем выцарапал на земле: Я ТОЖЕ ИДУ. ПОМОГУ ТЕБЕ.

Симон откинул со лба потные темные пряди.

— Что ж, мул, твоя помощь до сих пор была искренней…

— Думаю, Симон, твоему «мулу» нужно имя, — предложил Досифей. — Почему бы не назвать его Валаамом?

Молодой самаритянин кивнул.

— Да, почему бы и нет? Он не может говорить, как легендарная ослица Валаама, но, определённо, способен писать, и это еще более удивительно! Пойдем же, Валаам. В этот миг возмездия я не откажусь ни от одного честного предложения помощи, будь то от человека или демонического духа.

Но Досифей лишь повторил:

— Будь осторожен, Симон — очень осторожен.

Часть третья

Башня Сета

продолжение следует

Другие рассказы цикла

Роберт Прайс Предисловие. Меч Аватара

1. Ричард Тирни Меч Спартака — лето 27 года н. э.

2. Ричард Тирни Пламя Мазды — осень 27 года

3. Ричард Тирни Семя Звёздного бога — осень 31 года

4. Ричард Тирни Клинок Убийцы (ранняя версия с Каином-Кейном К. Э. Вагнера) — январь 32 года

4. 1 Ричард Тирни Клинок Убийцы (переработанная версия с Нимродом) — январь 32 года

5. Ричард Тирни, Роберт Прайс. Трон Ахамота — осень 32 года

6. Ричард Тирни Барабаны Хаоса (роман) — весна 33 года. Части 1, 2, 3, 4, 5, 6

6.1. Ричард Тирни В поисках мести (стихотворение)

7. Роберт Прайс Изумрудная скрижаль

8. Роберт Прайс Гробница титана

9. Ричард Тирни Душа Кефри — весна 34 года

10. Гленн Рахман Наследник Тьмы (роман-вбоквел, без участия Симона) — 37 год. Части 1,

11. Ричард Тирни Кольцо Сета — март 37 года

12. Ричард Тирни Червь с Ураху, части 1, 2, 3, 4 — осень 37 года

13. Ричард Тирни. Проклятие крокодила — февраль 38 года

14. Ричард Тирни Сокровище Хорэмху — март 38 года ч. 1, 2, 3

15. Роберт Прайс Секрет Нефрен-Ка — 39 год

16. Ричард Тирни Свиток Тота — январь 41 года

17. Ричард Тирни Драконы Монс Фрактус — осень 41 года

18. Гленн Рахман, Ричард Тирни Свадьба Шейлы-на-гог — день летнего солнцестояния 42 года

19. Гленн Рахман Путь дракона (роман)

20. Гленн Рахман Пёс херусков — весна-осень 47 года

21. Ричард Л. Тирни, Гленн Рахман Сады Лукулла (роман) — осень 48 года. Части 1, 2, 3, 4.

22. Роберт Прайс Культ кастраторов

23. Ричард Л. Тирни Столпы Мелькарта — осень 48 года

Перевод В. Спринский, Е. Миронова