Окончание интервью, взятого Янушем Урбановичем от имени сетевого журнала “Esensja” у Мацея Паровского -- опубликованное (выложенное в сеть ) 01 марта 2001 года, оно носит название:
Мацей Паровский: Мы обсуждаем результаты опросов (голосований). В опросе журнала «Nowa Fantastyka», который был устроен иначе, задуман по-другому, аналогично и в голосовании «Сфинкс»-а ("SFinks"), результаты были определенно иными, чем при голосовании за премию имени Зайделя.
”Esensja”: Те люди, которые ездят на конвенты, не покупают «Cфинкс»-ов.
Мацей Паровский: На конвенты ездят разные люди, я иногда вижу их пьяными, ссорящимися. И я вижу, что там идет потасовка за голоса.
”Esensja”: Я не думаю, что посетители конвентов являются единственной репрезентативной группой читателей фантастики, но и группа читателей «Сфинкс»-са также нерепрезентативна. Одно дело – «Сфинкс», другое – конвенты. Разве среднестатистический фэн не находится посередине, где-то между этими группами?
Мацей Паровский: Я делаю журнал не для «среднестатистического фэна». Я не понимаю такого понятия – «среднестатистический фэн». Можно ли связать его с «Фениксом»?
”Esensja”: Я не знаю.
Мацей Паровский: У меня самый большой тираж литературного журнала в Европе...
”Esensja”: Который неустанно падает.
Мацей Паровский: У всех тиражи падают.
”Esensja”: У „Fenix”-а не падает.
Мацей Паровский: Неправда. Падает! К счастью, у меня другая философия, чем у “Fenix”-а. Настолько другая, что я не беру «CyberJoly Drim», а “Fenix” берет. Философии настолько разные, что «Феникс» не берет «Убитого» Креса, а я беру. О чем речь? Ведь для авторов и читателей это хорошо, что мы разные.
”Esensja”: Вы сами придумали себе читателя.
Мацей Паровский: Это вы придумали мне придуманного читателя. Я вообще не думал о читателе, когда посылал в печать «Карлгоро, 6 часов вечера»,
«Золотую галеру»
или «Бомбу Гейзенберга».
Я просто умирал от восторга.
Де Голль однажды сказал: «Всегда, когда я был прав, я был в меньшинстве». Я редактирую журнал с самым большим тиражом среди литературных журналов в Европе. Журнал, который люди читают, в котором пишут, дебютируют, рисуют. И ко мне приходят фэны, среди которых я узнаю гневных авторов графоманских текстов. Или очерняют меня в фэнзинах и в Интернете. Фэновские бонзы карают меня за то, что я ни разу не приехал на их замечательную конвенцию. Это превратилось в доподлинную охоту на ведьм. Теперь они все взяли дела в свои руки и будут вершить литературное правосудие. Над кем? Над тем, кто лучше, чем вы сами. Поражение Дукая в Варшаве – это позор для польского фандома. Но Дукай отчасти принял на себя удар, направленный на меня. Я так считаю.
На этом мероприятии были представлены редакторы трех журналов и одного издательства, и все они были заинтересованы в успехе Бжезиньской. Они продвигали ее книгу и свои журналы. Была хорошая возможность пригвоздить Паровского к позорному столбу: «Почему ты не взял то, что получило премию?». Вот так вынесли мне приговор. Если в зале суда сидит семья одного из подсудимых, а за судейским столом (я не говорю о фальсификации голосов, я имею в виду количество присяжных заседателей) члены той же семьи, мне интересно, какой будет результат. И должен ли я кланяться этой судейской комиссии, когда вижу ее состав? Я думаю, что рассказ Дукая был лучшим! Я спросил у коллеги, что он думает о рассказе «И любил ее хоть помирай/A kochał ją, że strach», он сказал, что рассказ так себе. Я взял карандаш и начал править текст, потому что спотыкался на предложениях. Ну и подумал – зачем я это делаю, ведь у меня есть для этого номера рассказ Земкевича «Żywa gotówka/Живые деньги»
и фрагмент повести Жердзиньского,
а для следующего -- «Сердце тьмы/Serce mroku».
Так зачем мне это делать? Коваль [Мирослав Ковальский из издательства “superNowa” – прим. Esensja] давил, потому что Коваль хотел продвинуть ее книгу. И Варшава вынесла свой вердикт. Большинству из них было сподручно продвинуть свое и показать, что я ничего не знаю.
”Esensja”: За премию имени Зайделя проголосовало несколько сотен человек. Протокол доступен.
Мацей Паровский: Кому он доступен? Где его можно увидеть? В 2000 году было голосование – будут ли объявлены результаты? Числа? Ведь фандом, насколько помню, 64 голосами против 41 однозначно определил, что он не хочет эти числа знать, т.е. не хочет, чтобы другие знали. Это попросту несерьезно. Так дела не делаются. Я видел последний «Локус», тоже голоса – расклад очень точно показан.
”Esensja”: Точно так же неизвестно, кому не досталась Нобелевская премия в этом году.
Мацей Паровский: Послушайте. Есть группа из пятисот человек. Вдобавок существует неассоциированное с нею сообщество из пятидесяти тысяч человек.
”Esensja”: А кто ассоциирован?
Мацей Паровский: Фэндом, те, кто покупают «Феникса» и «Фантастыку». Их тридцать-сорок тысяч. А тех, кто эти журналы читают, в пять раз больше.
”Esensja”: А эти пятьсот человек, это кто?
Мацей Паровский: Участники конвента. Авторы. Издатели. Фэны. Аспиранты. Критики, аколиты. Ну и души, сабли или костры, как это принято на сеймиках. Все самозванцы.
В конце концов, ведь и я вхожу в число этих пятисот. А теперь они говорят, что они – это фантастика, а я нет. Земкевич вообще отказал мне в праве на Януша. Так кто с Ним, с Зайделем, водку пил, обсуждал и спорил – фэны или я?!
Не знаю, фантастика ли они. История, которая признает, что одни правы, а другие – нет, нас рассудит.
Я принимаю к сведению приговор Варшавы и морально с ним не соглашаюсь. Вот и все.
”Esensja”: Может быть, стоит возобновить присуждение премии журнала «Фантастыка»?
Мацей Паровский: Я думал об этом. Но это значит – выставить себя на осмеяние, присуждая премию вместе с Енчмыком, Орамусом и Шольгиней! Во-первых, мне придется выбирать между авторами со своих страниц, обидев кого-то из них. Во-вторых, делать выбор между другими авторами, и моими, что нарушило бы принцип справедливости. Когда существовал один лишь журнал «Фантастыка», а других не было, он мог присуждать премию. И дотянуться до Земкевича с его рассказом «Человек в поезде/Człowiek z pocągu» из «Проблем/Problemy». А сейчас мы соревнуемся, воюем. Первая жертва на войне – правда.
Можно сделать нечто другое, я об этом думал. Но тут, прежде всего, нужно договориться со всеми журналами. Дескать во всех журналах печатаем список всех польских рассказов, прилагаем отрывной купон анкеты, и указываем на этом купоне адрес единого центра. Не премия Зайделя или «Сфинкса», а премия читателей четырех-пяти редакций. Я имею в виду “Portal”, “Magic and Sword”, “Fenix”, “Fantastyka”. Однако я не имею права составлять свое жюри. Это было бы легкомысленно. Я участвую в игре. Как я смог бы выбрать между, скажем, рассказом «Спящая красавица/Śpiąca Królewna» Земкевича и хорошими рассказами Дукая, Бялоленцкой, Земяньского, Хуберата или Жердзиньского, которые были у меня в том же году. Что скажет Жердзиньский, если я выберу Земкевича? Мой автор. А вот читатель—объективный судья, при условии, что он не является в то же время редактором, издателем, девушкой или шурином автора.
Конечно же, аудиторию, состоящую, в том числе, из тридцати сотрудников этих трех журналов или издательств, заинтересованных в продвижении одного конкретного автора, объективным судьей никак не назовешь.
”Esensja”: Сейчас будут вопросы из зала. От разных людей собранные. Первый: где вы отводите место в фэндоме для игроков RPG , и что, по-вашему, представляет собой фэндом?
Мацей Паровский: Большую часть моей жизни чтение было моим личным делом, а не организационным. Я здесь не для того, чтобы придумывать место для игроков в фэндоме.
”Esensja”: Отношение «Новой фантастыки» к игрокам всегда было холодным, если не сказать враждебным.
Мацей Паровский: Неправда!
”Esensja”: Была одна приличная статья про РПГ. Одна!
Мацей Паровский: Есть журналы, посвященные играм? Есть. Был ли в них достойный текст, посвященный литературе? Задаются ли геймеры в своих журналах вопросом, куда поставить тех, кто любит литературу, а не игры? Почему вы требуете, чтобы я придумал для них место?
”Esensja”: Речь идет о враждебном отношении «Новой фантастыки» к игрокам.
Мацей Паровский: Самая жесткая и острая статья о геймерах, напечатанная в «Новой Фантастыке», была написана Земкевичем.
”Esensja”: Худшую статью об игроках, напечатанную в вашем журнале, написали Матерская и Попëлек.
Мацей Паровский: Худшую всегда можно найти, а это трезвомыслящие девушки.
”Esensja”: По тексту видно, что они никогда не играли и вообще не понимали, о чем идет речь.
Мацей Паровский: Я не отважился бы искать игрокам их место где бы то ни было, потому что это их проблема и их задача. Все, что я знаю, это то, что когда я нахожусь на литературных, литературно-фантастических и литературно-геймерских, то есть смешанных мероприятиях, я смотрю на игроков со стороны, фотографируюсь, обмениваюсь с ними парой слов. Я спрашиваю, является ли факт того, что что-то торчит, результатом вспучивания клея, или это элемент маскировки? Они отвечают, что это несовершенство модели, улыбаются.
Это одно из приключений взрослого человека, который всякий раз, когда читает что-то о какой-то области, в которой совершенно не разбирается, всегда прикасается к феномену некомпетентности или неполноты.
”Esensja”: Дело не в технических вещах, а в том, что, например, они не видели RPG-сессию своими глазами, что, например, написали, что RPG-сессия идет по фиксированному сценарию, а это совершенно не соответствует действительности. Игроки свободны в выборе действий персонажа.
Мацей Паровский: Отвечаю очень обобщенно: мир, зрители, Польша разделились на фэнов, любителей и фанатиков определенных сфер, и они очень строго охраняют эти территории. Они окидывают враждебным взглядом любого, кто приходит извне. Азимов описал это в сборнике эссе под названием «Магия и золото».
Внутренняя критика фантастики всегда была более жесткой по отношению к тому, кто пришел извне. Все книги авторов, которые не вышли из гетто, которые не были известны в фэндоме, априори подвергались гонениям. Только позже мы задумывались, может быть стоило утопить этого парня, а не обезглавить. Вот так культурная реальность оказалась разбитой на маленькие участочки, с которых каждый рычит на каждого другого и каждый с такой небрежностью формулирует точку зрения, что трудно понять, что происходит, и трудно осознать, что есть только одна интерпретация, которую представляет наша группа.
Я получал распечатки онлайн-дискуссий обо мне и «Новой Фантастыке», но мне пришлось о них просить. Я пришел в ужас от вписанной в ваши размышления, априори, заранее предполагаемой моей недоброжелательности. От вашего упрямства, мелочности, жадности. Но потом я включил радио и послушал, что люди говорят друг о друге. Сегодня в Польше настолько высока концентрация злобных, нечестных, неприязненных по отношению к другим людям, негативных мнений, что единственное, что ты можешь сделать, это отказаться от эмоциональных переживаний и заниматься своими делами. Или повеситься.
”Eszensja”: Следующий вопрос из зала: как по-вашему, какова причина сужения читательской аудитории «Новой фантастыки», какие действия вы намерены предпринять, чтобы завоевать себе читателей? Планируются ли какие-либо изменения в журнале?
Мацей Паровский: У меня сложилось впечатление, что причины сужения читательской аудитории «Фантастыки» идентичны причинам сужения читательской аудитории других журналов и книг в Польше. Функционирование литературного ежемесячника с тиражом в пятьдесят тысяч экземпляров на этом фоне – феноменальное явление, успех. Это раздражает.
Происходит великая революция в средствах массовой информации, в Польше существует проблема бедности, в Польше существует проблема ошеломления новыми возможностями, которые базируются не на чтении только, а на путешествиях, прослушивании, просмотре, играх и странствиях в киберпространстве. Способ остановить падение и переломить тенденцию – который я знаю лучше всего, я не говорю, что он единственный, и я не говорю, что он лучший, – это обеспечить журналу репутацию заслуживающего доверия, честного, содержательного журнала, который дает своим читателям продукт высочайшего духовного и профессионального качества. Также я думаю о новостях, подарках, показах, конкурсах, скидках, думаю об интересных идеях, литературных и публицистических. И хочу обратить ваше внимание на то, что иногда несколько сотен человек в месяц ходят в кино в Польше, показывая контролеру номер журнала «Фантастика» вместо входного билета.
”Esensja”: Но количество читателей уменьшается и в один прекрасный день может уменьшиться настолько, что вам денег и на хлеб не хватит…
Мацей Паровский: Есть такая опасность...
”Esensja: И что тогда?
Мацей Паровский: Я не знаю. Знаю только, что я пытался связать журнал с чем-то, что выходит на явь во всех социологических и маркетинговых исследованиях. Мой читатель – любитель кино. Это то, на что я опираюсь, это то, чего я придерживаюсь, и, наверное, именно это дает мне остановку падения продаж и необходимые для дальнейшего функционирования журнала деньги от рекламы фильмов. Я подумываю об Интернете, хотя пока еще только подумываю, потому что не знаю, насколько Интернет способен увеличить читательскую аудиторию, насколько перспективен переход на другой носитель. Боюсь этого.
”Esensja”: Спасибо. Следующий вопрос: почему в «Новой Фантастыке» доминируют тексты с очень актуальным политическим посылом, причем этот посыл форсируется с полным пренебрежением художественной стороной?
Мацей Паровский: Я не согласен с оценкой «Новой Фантастыки», содержащейся в этом вопросе. Какие политические тексты?
”Esensja”: Например, колонки Енчмыка или несчастный Регалица, тексты Павла Сольского...
Мацей Паровский: Регалица был два с половиной года назад, и он попал в самый центр большого польского спора, который продолжается до сих пор.
Был один провокационный текст, в котором Павел Сольский высмеял агрессивный феминизм и показал, как сложно переплетаются корни американской культуры.
Поэтому я не согласен с тезисом о том, что доминируют политические вещи. Я не согласен также с том, что это вещи, сделанные художественно плохо. Был один яркий политический текст Яцека Комуды, очень интересный, который получил в опросе читателей столько же голосов за лучший, сколько и за худший текст года. Думаю, что в такой мало сплоченной стране, как Польша, нет ничего странного в том, что пишутся рассказы на эту тему.
”Esensla”: Если они только свидетельствуют о чем-то и не говорят ничего интересного, то их нужно с ходу печатать?
Мацей Паровский: Я думаю, что текст Яцека Комуды был очень интересным исследованием маргинала, который пытается морально возвыситься и терпит неудачу. И весьма мрачным показом доведенных до крайности духовных последствия военного положения. Удаление этого рассказа из журнального выпуска было бы шагом цензуры. Посткоммунистическим.
”Esensja”: Помню, как вы анонсировали в своих редакционных статьях тексты о потопе. Потом появился рассказ “Мокрые пальто”, я прочитал его два раза, и по сей день не знаю, о чем он был. Уж точно не о потопе.
Мацей Паровский: Не анонсировал. Всего лишь намекнул в одной (!) редакционной статье. Давайте же, черт побери, внесем тут полную ясность. Я позволил себе минуту задушевной беседы с читателем. Опыт моего поколения показывает, что в прозе проявляются интенсивные общественные переживания. Для меня, например, совершенно неожиданным был всплеск волны социологических романов: Зайделя, Внук-Липинского, Орамуса, Вольского, Жвикевича и, наконец, мой. Я-то думал, что я единственный, кто пишет такую книгу. Тогда был август 1980-го, в 1981 году издательство начало его печатать, и один из издателей сказал мне: «Мы отвергли некоторые вещи, подобные вашей, но у нас открылись глаза». Так что в культуре зрело что-то внутри, под сподом, но однажды взорвалось. И вот случился потоп. Я ни черта не знал об этом, потому что ничего не понял из телесообщений, да я телевизор особо и не смотрел, я редактировал книгу. И только родственник-вроцлавянин рассказал мне, как это выглядело.
Он показал – вот досюда вода доходила, рассказал—как она воняла, что с собой несла, рассказал про диарею, про все такое. И я начал понимать, что пережил город. Тогда до меня дошло, что для такого количества людей, а Вроцлав не глупый и не маленький город, это наводнение было чем-то похожим на то, чем для меня были коммунизм и март 1968 года. И поскольку я этот март изрыгнул в виде прозы, статей и литературных миниатюр, то через четыре или пять лет начал подозревать, что и Вроцлав изрыгнет, выплюнет этот потоп. Не более. Вот это я и сказал. «Мокрые пальто» было единственным послепотопным текстом, который я напечатал после значительных его исправлений. Потому что в этом тексте была эмоциональная запись того, о чем рассказывал мне мой двоюродный брат, запись этого ужаса, наложенная на поэтику хоррора. Это действительно был не лучший в литературном отношении рассказ, так что, возможно, с моей стороны было рискованно печатать его отчасти потому, что он соответствовал моим литературным заявлениям. Но мне он и в самом деле понравился, правда, -- и это факт—вдобавок, может быть, еще и за то, что точно вписался в матрицу моих псевдо-пророчеств.
Поймите! Когда меня избивали в марте, когда я спасался бегством вместе с другими людьми, я ведь не знал, что впитываю в себя нечто, что останется со мной, внутри меня до конца моей жизни. И что те, кто бежит рядом со мной, или на другой стороне улицы, тоже это впитали. То, что позже вылилось в социологическую фантастику. Об этом наводнении рассказывали с таким же огнем в груди, с каким я рассказывал о марте. Может быть, я еще что-то прочитал об этом в “Одре” и отреагировал. Редакционная статья — это не только описание того, о чем в журнале и на какой его странице идет речь. Но вы все еще злитесь на меня за все, что бы я ни сделал или не сделаю. Другим же сходят с рук настоящие аферы.
”Esensja”: Ну, более легкий вопрос: на «Краконе-97» вы сказали, что отвергли рассказ, который позже появился в «Фениксе», «Священный месяц Ринь».
Мацей Паровский: Я знаю! Я хочу поговорить об этом!
”Esensja”: Подождите, это вопрос из двух частей: вы сказали, что отвергаете его, потому что в нем пропагандируется убийство детей. И а теперь вот у вас вышел в свет рассказ «Настоящие ослики светятся в темноте/Prawdziwe osiołki śwtecą po ciemku», в котором в образе замечательных суперпарней представлены саентологи.
Мацей Паровский: Да какие они замечательные? Опасные. Странные, грозные. Которые, de facto, убивают. Они производят перенос души. Они сжигают людей, варят их в масле.
”Esensja”: Но у них все это работает, эта их психотехнология. Вы не боитесь того, что после публикации «Осликов…» кто-то может уверовать в саентологию?
Мацей Паровский: «Ослики» – это странная, экзотическая, тревожная история, знакомящая с этой самой опасной процедурой переноса душ, которой, не дай Бог, кто-то будет подражать. Она показалась мне литературно интересной, хотя я и по сей день я считаю этот рассказ незавершенным в том смысле, что в ней было несколько, хм… «платоновских» абзацев, которые достаточно было просто дописать, чтобы сделать его гораздо лучшим, вот только это был рассказ на три с половиной, крепкие три с половиной, а не четыре с минусом. Я не знал, что посоветовать автору.
”Esensja”: Я спрашиваю потому, что центр по борьбе с сектами обвинил автора рассказа в том, что он пропагандирует саентологию.
Мацей Паровский: А я подумал – секта обвинила. Этот рассказ вывел на сцену новое качество, не такое новое, каким в рассказе Баранецкого была телепатическая передача биоэнергии, но в нем оказалось то, чего не было в нашей фантастике. Были города, ракеты, роботы, полиция, потом киберы. А тут было нечто другое. Вы знаете, цензорский карандаш в моей руке, дескать это нечто опасное, это надо вычеркнуть, не то. Что не потянулся к тексту, но даже не дернулся. И я хочу сказать еще кое-что. И когда я читал рассказ Лазарчука, цензорский карандаш тоже не дернулся, потому что у меня нет такого карандаша. Я попросту не купил этот рассказ.
Впрочем, я хорошо помню, при каких обстоятельствах я объяснял, почему не напечатал Лазарчука. На «Кракон-98» меня спросил ПЕТР ХОЛЕВА—не по идеологическим ли причинам я отверг рассказ. И я честно ответил: «Да, конечно». Я не согласился с Лазарчуком. У него там некое общество, некая реальность, живые существа, часть метаболизма которых заключается в поедании собственных детей—я сильно упрощаю. Прилетевшие с Земли космонавты испытывают к этому отвращение. И восстают против него. Но конечная философия этой истории такова – не судите, не выносите приговоров, может быть, так и должно быть. Делается уступка, и я с этой уступкой не согласен. Я вырос на другой литературе. Когда Филеас Фогг, совершая путешествие за 80 дней света, въехал в Индию и там увидел, что на костре сжигают женщину, вдову умершего человека, он не сказал «такая уж ее судьба», а разогнал толпу и спас ее. Конечно, я не сторонник того типа вмешательства, который был описан братьями Стругацкими в книге «Трудно быть богом», но я за литературу, которая знает свой долг. И литература здесь не для того, чтобы сказать: они убивают детей, ну что ж—вот какие они есть, тут ничего не поделаешь. Я имел в виду, что Лазарчук вводил на сцену определенный тип межзвездного пофигизма, определенный тип морального равнодушия.
”Esensja”: Эта раса разумных существ была сконструирована таким образом, что когда их отучили от подобного рода действий, они оказались обреченными на вымирание.
Мацей Паровский: Эта история показалась мне ловушкой, тихой, структурно закамуфлированной рекламой подлости и пассивности. Я рад тому, что рассказ появился в «Фениксе», а не у меня, в «Новой Фантастыке», потому что я считаю его мерзким. В мире, в котором по нечистым, впрочем тоже, причинам армии НАТО вторгаются в Югославию, потому что кто-то кого-то выселяет и убивает, говорить: «Жаль, что такое происходит, но так это работает», или, например, что «любимое занятие камбоджийца – падать в глиняную яму с мотыгой в затылке, не нам судить...». Было что-то такое же подлое и мерзкое в этом Лазарчуке.
”Esensja”: Но они делают это не потому, что им это нравится, а потому, что они вынуждены.
Мацей Паровский: Они? ИХ нет, они придуманы как носители гнусного тезиса, скрытого извращения. Можно сконструировать историю о том, что мужчине приходится бить женщину, потому что тогда в его организме выделяются определенные ферменты, которые позволяют ему жить. Если он не бьет свою женщину раз в день, не пинает ее ногами, то не сможет жить. Потому что его тело устроено таким образом, что нуждается в сильном возбуждении. И вот дикие животные вымерли, климат стал мягче, горы сгладились. Только когда мужчина месит свою женщину ногами, в его мозгу высвобождается стимулирующее вещество, и он далее живет. Поэтому приезжие, видя, что он мордует свою женщину, говорят: «Это очень плохо, но тут наше дело—сторона».
”Esensja”: Был и такой рассказ. «Чудовища» (“The Monsters”) Шекли.
Мацей Паровский: Не совсем так, но спасибо! И это тоже была вредная и подлая история, и я сказал на редсовете, кажется, в 1987 году: послушайте, идея о том, что жены умоляют, чтобы их убили хвостами, что они отвергают любую помощь от другой цивилизации, дескать пусть эта самая цивилизация держится от них подальше… Этот рассказ оскорблял женщин, человека и мужчину в частности.
”Esensja”: Но рассказ был не о людях.
Мацей Паровский: В мире, в котором мы живем, рассказ, который говорит «при чем тут мы, не наше это дело» -- такая себе история. Это не цензор, сидящий во мне снял эту историю. А эстет. И, вероятно, моралист. Я думаю, что мы можем, что иногда должны выбирать между посланиями. Это сообщение показалось мне вредным. Он нес в себе убеждение в том, что пассивность и терпимость ко всему – это хорошо, это нормально. Они спускают кожу с кого-то – если не могут получить удовлетворение иначе, что ж... Я не купился на эту культурную установку. Смердела и была отравленной.
”Esensja”: Вы неустанно подстраиваетесь под постмодернизм.
Мацей Паровский:«Неустанно подстраиваюсь?» Не очень приятная формулировка. Но допустим, что иногда это происходит. Эстетически.
”Esensja”: Смысл постмодернизма – это моральный релятивизм.
Мацей Паровский: Нет! Единственного постмодернизма не существует! Я говорю о постмодернизме, когда Сапковский в рассказ, посвященный человеку с мечом за спиной, блуждающему по пустыне, легонько втискивает вкусные аллюзии на пять других мифологических и литературных произведений. Для меня это постмодернизм.
А то, что не важно, ем я или меня едят, готовлю я из кого-то обед или из меня таковой готовят, насилую ли я или меня насилуют—нет, для меня это не постмодернизм. Для меня это хаос, нигилизм.
Постмодернизм — это состояние духа, в котором пережитые произведения, книги, фильмы, концерты, комиксы так же важны, если не более важны, чем жизненный опыт. И эти произведения, пережитые, прочитанные, входят в мои произведения, в мою жизнь, в мою душу.
Для меня постмодернизм – это диалог, игра с природой и культурой. А то, что происходит у Лазарчука, у того Шекли, это ситуация балаганной шутки и в то же время философской агрессии. Агрессии против человечности, против величия, против правды.
Я не феминист, но я бы присоединилась к феминисткам, протестующим против рассказа Шекли. Это было глупо. Идея литературного образа жены, будь то ящерица или женщина, которая хочет, чтобы ее убил муж и говорит пришельцу: «Отвали, не вмешивайся» – столь же интересна, как и идея образа жены алкоголика, которую он бьет и которая говорит мужчине, который их разлучает: «Оставь меня, он меня бьет, потому что он мой муж, за это я его и люблю».
”Esensja”: А если бы в рассказе речь шла о жене паука, пожирающей своего мужа?
Мацей Паровский: Но там были гуманоиды.
”Esensja”: Да, в случае Лазарчука, но не в случае Шекли.
Мацей Паровский: Вы пропустили одно великое произведение, где в аналогичной области моя мораль уступила место эстетике: я имею в виду замечательную новеллу в фильме «Баллада о Нараяме» Там старики зимой поднимаются на гору умирать, чтобы освободить место для молодых, предоставить им жизненное пространство.
Я был в ужасе, осознав значение этого. Представьте себе, как сильно может воздействовать такой фильм на людей в стране, где в одной квартире живут три семьи. Они скажут «а теперь бабушка, давай-ка шуруй на чердак, там минус пятнадцать и ты ненадолго будешь мучиться». Но в этом фильме было жестокое достоинство, это было ужасно, но был там и элемент победы над собой. А Лазарчук раздражал меня своей замаскированной, сомнительной убедительностью. Не все хорошо написанные тексты печатаются. Печатаются тексты, которые идеологически соответствуют человеку. Гжендович не купил «Убитого». Я не купил Ледтке, а Гжендович купил. Он, вероятно, не взял бы «Вампиров из Оджиконьской», я охотно взял. Так и должно быть. В этом и заключается плюрализм, а не в том, что я могу печатать только то, на что указывает мне ПЕТР ХОЛЕВА. Меня ужасно беспокоит, когда мои честные и искренние ответы используются против меня. Петр спросил меня, случалось ли так, что я не принимал текст из-за своих убеждений. Я ответил максимально честно – каждый печатает то, что его так или иначе устраивает, и речь шла не о техническом несовершенстве, потому что с технической стороны к ним особых претензий не было.
”Esensja”: Кстати, раз уж речь зашла о подборе текстов для журнала – почему вы отказались от редакционных советов, больше не проводите их в «Новой фантастыке»?
Мацей Паровский: Я не отказался. В последнее время редсоветы снова проводятся. Правда в том, что редакционный совет – это не святыня, на которую молятся, а оперативное мероприятие. Редсоветы проводились, когда в редакции было 15 человек. А когда журнал делают четыре человека – руководители отделов публицистики, художественно-оформительского, отдела польской литературы, иностранного отдела, одна из которых приезжает в редакцию время от времени, а остальные очень заняты, иногда бывает сложно их собрать. Эти вопросы решаются по телефону.
”Esensja”: А не кажется ли вам, что журнал, которым руководят три человека и для которого эти трое много пишут, теряет контакт с читателем?
Мацей Паровский: Как бы там ни было, мы немного путешествуем по Польше. Каждый месяц я организую встречи в Варшаве на улице Электоральной. Мы единственные на рынке, у кого есть колонка писем читателей, у нас высокий процент дебютов. Новые и новые авторы появлятся во всех отделах – публицистики, графики, литературы, нам пишут рецензии на книги авторы со всей Польши -- под псевдонимами и собственными именами.
Колонка коротких рецензий была создана в 1990 году, когда выяснилось, что на рынке каждый год появляется не двести книг фантастики, а тысяча, и Холлянек сказал: «С этим надо что-то делать. Мы должны что-то с этим делать. Панове, этих книг сейчас в пять раз больше». Орамус -- хоть он обычно и пропускал мимо ушей ворчание Холлянека -- подумал, что старик прав, и придумал колонку «коротышек», в результате чего в журнале стали появляться двенадцать рецензий вместо четырех. Вот так появились эти самые короткие рецензии. Под влиянием рынка... и как следствие свободы творчества.
С другой стороны, нежелание подписывать «коротышки» настоящим именем является следствием их вынужденной поверхностности. Вроде как-то неловко хвастаться коротким текстом. В «Фениксе», кстати, тоже «коротышки», если таковые появляются, оснащаются весьма загадочными подписями.
”Esensja”: И не порождает ли это опасность, что все вернется на круги своя? Как было тогда, когда Инглëт, прикрываясь псевдонимом, крушил критической дубиной все, что попадалось ему на глаза, не боясь того, что к нему кто-нибудь прицепится?
Мацей Паровский: Большинство этих отзывов отнюдь не разгромные. С другой стороны, ваше обвинение Инглëта в недобросовестности кажется мне деструктивным и надуманным.
”Esensja”: Ну что ж, нам пора заканчивать. Спасибо за интервью.