Ленинградский писатель Геннадий ГОР продолжил под рубрикой «Литературные споры» дискуссию о фантастике, начатую в сентябре 1969 года в «Литературной газете» статьей Игоря БЕСТУЖЕВА-ЛАДЫ и выступлениями Николая ФЕДОРЕНКО, Алексея ЛЕОНОВА и Станислава АНТОНЮКА. Его статья была размещена в газете на одной странице с позицией доктора филологических наук Андрея БЕЛОУСОВА (впервые оцифровано на fandom.ru):
Геннадий ГОР. ЖИЗНЬ ДАЛЕКАЯ, ЖИЗНЬ БЛИЗКАЯ.
О НАУЧНОЙ фантастике пишут инженеры, рабочие, ученые, журналисты, врачи.
Кто же не пишет о научной фантастике? Критики и литературоведы.
Читателям фантастики (в нашей стране их миллионы) поневоле приходится браться за новое для них дело — выяснять специфику и сущность пока еще эстетически загадочного жанра.
Не литературоведы и эстетики, а именно они — читатели — на страницах «Литературной газеты» и разных, иногда очень далеких от теории литературы и эстетики журналов ставят близкие их духовным интересам вопросы и ищут на них ответы.
Что такое научная фантастика? Каково ее назначение? В чем ее цель? Какое место она должна занять в современной художественной культуре?
В мире ежегодно выходят тысячи фантастических книг. Это невозможно себе представить в XIX веке. Читателям того времени хватало Жюля Верна и Уэллса. Люди той эпохи относились к научной фантастике с некоторым предубеждением. Уэллс ведь писал не только фантастические, но и вполне традиционные бытовые романы. Этим он пытался сбалансировать свое неустойчивое положение в глазах читателей, не доверявших странному жанру, а заодно доказать, что и ему сподручно то, что умеют другие.
В нашу эпоху появилось множество фантастов и еще больше фантастических книг. Но удивительно: девальвация не наступила. Книги не залеживаются. Наоборот, их всегда не хватает.
Что же случилось с миром, с читателем, с фантастикой? Почему на долю этого загадочного жанра выпал такой успех?
Современные физико-математические и молекулярно-биологические открытия куда парадоксальнее, чем самый дерзкий научно-фантастический роман. Современный фантаст попал бы в смешное и жалкое положение, если бы стал, как Жюль Верн и А. Беляев, подсказывать изобретателю и ученому новые научные и технические идеи. У современных фантастов совсем другая и куда более художественная задача. Они пытаются помочь современному человеку интеллектуально, психически и эмоционально обжить и освоить быстроменяющуюся среду.
Для чего фантасты пишут о других планетах и о других способах видения и понимания мира? Да потому что тот мир, в котором мы живем, изменяется быстрее, чем наши привычки и способы его постижения.
Не эту ли мысль облюбовал Чарли Чаплин, которого — вовсе не желая обидеть его коллег кинематографистов — я вынужден тоже назвать фантастом? Чаплин первый с восхитительной силой показал в «Новых временах» трагическое несоответствие человека и среды, его социальное и эмоциональное отчуждение.
Социальное и эмоциональное отчуждение... Эта тема на все лады обсуждается западными социологами и философами культуры. Проблема «человек и среда» трактуется ими в невыносимо мрачных, безнадежных, эсхатологических тонах. После работ таких социологов и философов культуры, как Маркузе, Адорно и Фромм, книги Бредбери и сказочно фантастические картины Чаплина ощущаются, как глоток свежего воздуха, как прогулка в лесу, как встреча с прекрасным человеком, не потерявшим веры в социальный и духовный прогресс.
Прогрессивная фантастика не теряет веры в человека, в его любовь к знанию, тому самому знанию, которое экзистенциалисты считают главным виновником всех бед человечества.
НЕ ВСЕ, что пишется у нас о фантастике советской и прогрессивной зарубежной, может содействовать ее развитию. Уж слишком неотчетливо высказывают свои неясные претензии некоторые авторы к этому жанру. Если еще с трудом можно понять, чем они недовольны, то невозможно уяснить, чего они хотят. Может, они недовольны, что советская фантастика из приключенческой стала философской и высокохудожественной?
Но разве не задача советской фантастики ставить и решать философские и мировоззренческие проблемы? Разве не ставит их в своих книгах, например, И. Ефремов, которого лет двадцать назад кое-кто упрекал за его интерес к мировоззрению, к науке, к технике, к будущему, а не к новой модели автомобиля или трактора?
О Стругацких сейчас пишут так, как будто, кроме Стругацких, никого нет. Все последние статьи о фантастике посвящены только разбору творчества Стругацких, словно произведения этих интересных писателей вобрали в себя все достоинства и все недостатки, типичные для всей современной фантастики. Слово «другие» появляется в статьях сразу после фамилии Стругацких. За последнее время даже Ефремов стал попадать в рубрику «и другие».
Почему авторы многочисленных статей о фантастике, ругающие или хвалящие Стругацких, забывают о творчестве Емцева и Парнова, Немцова, Варшавского, Вадима Шефнера, Громовой, Гуревича, Гансовского, Войскунского и Лукодьянова, Альтова, Абрамовых? Почему они не упоминают о книгах молодых фантастов?
Мне скажут: это дело литературоведов и профессиональных критиков. Но я уже выразил свое огорчение, что критики и литературоведы, за исключением Е. Брандиса и В. Дмитревского, делают вид, что фантастики не существует.
Как утверждает библиотечная статистика, каждый четвертый рабочий в Советском Союзе читает научно-фантастические книги. На это давно обратили внимание социологи, но литературоведы к статистике относятся равнодушно. Кто знает, может, они и правы? Ведь сами по себе цифры ни о чем не говорят. У Сименона и у Агаты Кристи читателей во много раз больше, чем у гениального Томаса Манна. Тот, кто знает современную фантастику, понимает, что этот довод несостоятелен. Парадокс ведь заключается и том, что современная фантастика, несмотря на свою занимательность и популярность, куда ближе к Томасу Манну, чем к Сименону и Кристи.
Да, я не оговорился, современная фантастика близка к Томасу Манну, Достоевскому, Свифту. Чапеку. Ее пафос и глубинное содержание — это гносеология, ненасытная жажда художественно — философского знания. Как Томас Манн и Чапек, она в кровном, но не бросающемся в глаза родстве с той сферой естественных наук, где в нераздельном виде слит точный и достоверный опыт человечества с самым широким и глубинным философским обобщением.
И нередко крупный фантаст — это одновременно и крупный ученый. У нас — палеонтолог И. Ефремов, в Англии — астрофизик Фред Хойл, автор интересного романа «Черное облако». В «Черном облаке» описывается попытка человеческого разума войти в контакт с разумом иного типа. Обладатель иного разума парадоксален: это — гигантское физическое тело, приплывшее из космоса и закрывшее солнце.
Оригинальная и тонкая идея этого романа, как и идея лемовского «Соляриса», навеяна открытиями кибернетики и астрофизики. И такие сложные книги читает каждый четвертый советский рабочий, который вместе с другими миллионами читателей хочет что-то узнать о фантастике и напрасно заглядывает в литературоведческие труды или в библиографические отделы толстых журналов.
Но читатели не могут ждать, когда литературоведы вспомнят об их интересах, и вот появляются статьи ученых, экономистов, инженеров. Им, конечно, нелегко разобраться в сложных вопросах эволюции жанра. И если литературоведы не имеют времени, писатели-фантасты должны помочь читателям.
Я НЕ ЗНАЮ, где начинаются истоки фантастики. Меня больше интересует ее настоящее и будущее. Я убежден: хорошая фантастика ближе к поэзии, чем к прозе.
Поэзия всегда была близка к философии. Она всегда стремилась к универсальности, к умению объять с помощью емкого слова все сферы бытия, все оттенки человеческого чувства. Но разве не это же самое свойственно фантастике?
Если оставить в стороне философскую прозу, бытовая и психологическая проза не ставит перед собой целью изображение универсума и универсального. Наоборот, она чуждается универсального, а изображает не космос, а квартиру, бытового и обыденного человека, а не человека-мыслителя, человека-философа, человека-творца, человека универсальных знаний и стремлений.
Поэзия не чуждается универсального. В ее поле зрения попадает все — и квартира, и Вселенная, в поэзии все это рядом. И близкое, и далекое. Гете недаром выбрал себе в герои Фауста, а Тютчев для своих размышлений облюбовал космос.
Советский человек, строя космические корабли, чувствует себя не только жителем своего города, но и гражданином Вселенной. Современник Гагарина и Королева, Курчатова и Ландау не может не мыслить универсально. И это одна из причин, почему поэзия и фантастика стали такими популярными.
И когда я говорил о фантастике, что она соответствует духу эпохи, я и имел в виду это самое.
В эпоху появления уэллсовских «Машины времени» и «Человека-невидимки» «массовый» человек был скорей существом бытовым, чем универсальным. В нашу космическую эпоху передовой человек резко меняется духовно и социально. Естественно, что резко меняются и его эстетические потребности и вкусы.
«Литературная газета» № 43 от 22 октября 1969 года, стр. 6.
P.S. 23 октября 1969 года Борис Стругацкий писал брату Аркадию:
— Неделю назад в Ленинград приезжал отв. секретарь Литературки, неплохой знакомый Саши Лурье. Я попросил Сашу выяснить, как там обстоят дела. Саша предлагал устроить мне встречу, но я отказался из общих соображений — и сглупил. Получилось так, что Саше не удалось ни разу оказаться с ним тет-а-тет и поговорить как следует. Саша сообщил мне только два высказывания этого ответственного: «Вы не представляете, Саша, какая глыбища прет на нас в связи со Стругацкими и каких усилий нам стоит эту глыбищу пока сдерживать» и «Сейчас вот мы боремся за статью Гора». Как известно, статью Гора отстоять удалось, но какою ценой! Гор мне вчера рассказал, что БЫЛО в его статье: резкая полемика с «Журналистом» (выброшено, остался лишь слабый намек); перед фразой «О Стругацких пишут так, словно больше никого нет» был абзац, этих Стругацких восхваляющий (выброшено, даже и следа не осталось); в перечисление фантастов вставлены редакцией (без согласования с Гором) Немцов и Альтов.
цитировать
