Ричард Тирни. Барабаны Хаоса (Симон из Гитты 6). Роман, часть четвёртая

Предисловие и пролог

Часть первая

Часть вторая

Часть третья

Часть четвёртая

Глава XXI

Менандр тихо сидел в темноте, чувствуя страх. Частично он был вызван напряжением, которое юноша ощущал в чародее Таггарте, сгорбившемся над панелью тускло светящихся цветных квадратов, с помощью которых он, очевидно, управлял скоростью и направлением своего небесного корабля. Однако насколько Менандр мог теперь судить, судно вообще не двигалось; по крайней мере, он не мог обнаружить никакого движения.

Рядом с ним, прижавшись к борту судна, словно в мирном сне лежала Илиона. Сначала, когда корабль чародея мчался с невероятной скоростью на восток после разрушения Силоамской башни, она истерически кричала о невидимом щупальце, которое на короткое время схватило её за руку; затем, пока Менандр держал её и нежно говорил с ней, Таггарт прижал к её плечу небольшой цилиндр. Предмет коротко зашипел, как змея, но более механически, и Илиона моментально успокоилась, а затем погрузилась в глубокий сон.

Рядом с ней присел ворон Карбо, прикрыв глаза и едва касаясь пола небесного судна вытянутым клювом. Очвидно, он был жив, но надолго ли?

— Чародей, — осмелился спросить Менандр, — ворон будет жить?

— Ворон? — Таггарт постарался сосредоточить своё внимание на чём-то, кроме цветных квадратов. — О да. Я недавно проверял его состояние. Кости срастаются и хорошо заживают, хоть он и очень стар. Через несколько дней он снова сможет летать.

Менандр нашёл это невероятным.

— Ты уверен?

— Конечно. Ваш друг Карбо — отличный практик внутренней медицины, несмотря на ограничения его уменьшенного состояния. Он в кратчайший срок подлатает эту старую птицу. Но всё же я посоветовал бы поскорее подобрать ему новое, боллеее крупное тело, ибо ворон совсем изношен и долго не прослужит.

Менандр ничего не понял. Он спросил:

— А что с Илионой?

— Она пережила сильный шок от соприкосновения с плотью Внешнего. Но я думаю, что она скоро проснётся и ей не станет хуже от пережитого.

Менандр встал.

— Твои слова утешают меня, чародей, и всё же, где мы? Когда мы бежали от разрушения Силоамской башни, я ощущал огромную скорость; однако теперь мы словно погружены в темноту, где нет даже звёзд…

— Я перекрыл доступ всего света, чтобы нас не обнаружили… наблюдатели. Хотя вам кажется, что мы неподвижно стоим в темноте, мы неуклонно движемся на восток со скоростью ста римских миль в час. Я не смею двигаться быстрее, иначе наблюдатели в небе заметят это. — Таггарт взглянул на свою панель светящихся квадратов. — Прошло около двух часов с тех пор, как мы покинули Иерусалим. Наблюдатели не будут заглядывать так далеко на восток. Теперь мы можем включить свет.

Сказав так, он прикоснулся к одному из квадратов.

Менандр ахнул, увидев, как вокруг них раскинулась огромная, залитая солнцем панорама пейзажа. На несколько минут ему пришлось закрыть глаза, чтобы отгородиться от, казалось бы, ослепляющей яркости, но когда они привыкли к дневному свету, он с благоговением огляделся. Волшебный корабль всё ещё мчался на восток, прямо к солнцу, пылавшему над далёкими холмами. В нескольких сотнях футов под ними простиралась пустыня, каменистая и безжизненная, во все стороны до самого горизонта, в бурых и жёлтых тонах.

— Впереди, похоже, оазис, — сказал Таггарт. — Мы можем там отдохнуть и решить, что делать дальше. Сейчас нам, разумеется, нельзя возвращаться в Иерусалим.

— Нельзя? — Менандр почувствовал, как его страх усилился. — Почему?

— Этот последний выброс энергии из моего корабля предупредит любых наблюдателей за небом в окрестностях Земли, как заррийцев, так и галактов. Нам придётся некоторое время держаться подальше от Иудеи.

Менандр больше не задавал вопросов. Он не вполне понимал, но по какой-то причине боялся разъяснения больше, чем неведения.

Таггарт был прав. Зелёный участок у подножия восточных холмов оказался небольшим оазисом, окружённым травой, кустарниками и несколькими тенистыми пальмами, ютящимися у входа в каменистое и узкое вади. Там пересекались пыльные тропы, но когда корабль медленно спустился к земле, Менандр увидел, что это место в настоящее время пусто.

Илиона шатко поднялась, как только плавающая платформа опустилась под пальмами.

— Менандр… где мы?..

— В безопасном месте, Илиона, вдали от всех опасностей. Иди, я помогу тебе выйти из корабля.

Они вместе подошли к пруду и долго пили, затем сели на траву в тени пальм. Илиона казалась несколько мечтательной, как будто всё ещё частично находилась под влиянием какого-то снотворного.

Вскоре Таггарт присоединился к ним, неся охапку сухих кусочков хлеба и кусочков вяленого мяса. К удивлению Менандра, все куски хлеба крошки были абсолютно одинаковыми, как и кусочки мяса.

— Твоя магия удивительна, Таггарт! Ты снова скопировал еду, которую я дал тебе на дороге в Иерихон? Неужели нет предела тому, сколько раз ты можешь это делать?

— Пока… магическая сила не иссякнет, — сказал Таггарт. Он слегка улыбнулся, словно какой-то своей мысли. — Я мог бы умножить их в несколько тысяч раз, если бы возникла необходимость…

Они ели в тишине. После еды Менандр почувствовал, как у него поднялось настроение, и решил, что был глуп, не решаясь расспрашивать чародея.

— В таком случае у твоего небесного корабля бесконечная энергия, Таггарт?

— Едва ли. — Хмурый взгляд Таггарта выражал лёгкое беспокойство. — Мне вскоре нужно будет подключиться к источнику энергии, иначе… — Он замолчал и посмотрел в небо, затем продолжил: — Этот корабль, несомненно, кажется тебе очень продвинутым, но на самом деле он очень примитивен. Ему почти миллион лет, и он является чем-то вроде музейного экспоната.

Менандр подумал о храме муз в Александрии, где учёные изучали писания и реликвии древности. Таггарт иногда выражался очень странно…

— Видишь ли, — продолжал чародей, — это средство передвижения является реликвией далёкого времени, когда заррийцы владели лишь своей родной солнечной системой и бродили по ограниченному числу миров, иногда вступая в схватки один с другим. В то время они отличались большим разнообразием темпераментов, чем сегодня, и даже были двуполыми, как и мы, люди. Это было до того, как Затог, Великий Древний, бежал из нашей галактики в их после Первобытной Войны и сделал их своими прислужниками.

Менандр понял слово «галактика» — оно означало великую «млечную» полосу звёзд, которая пересекает ночное небо — но не мог понять, в каком смысле Таггарт использовал это слово. Чародей был сумасшедшим?..

— Боюсь, что всё это мало что значит для тебя, Менандр, — сказал Таггарт, вздыхая. — Всё это очень странно и сложно, я знаю, но я должен как-то тебе это объяснить. С твоей помощью есть ещё небольшой шанс предотвратить уничтожение мира.

Менандр внезапно похолодел.

— С моей помощью? Но я всего лишь…

— Что он говорит? — внезапно воскликнула Илиона. — Менандр, я не очень хорошо понимаю латынь, но… он сказал, что мир будет уничтожен?

— Илиона, не бойся…

— О боги! Где мы, Менандр? Что с нами происходит? Я больше не могу выносить этого безумия. Зачем мы вообще пришли в проклятые земли Самарии и Иудеи? Почему Досифей не отвёз нас в Персию, как обещал, учиться у мудрого и доброго мага Дарамоса?

— Дарамос! — внезапно воскликнул Таггарт. — Ты знаешь персидского мага по имени Дарамос?

Илиона могла лишь с открытым ртом смотреть на чародея, потрясённая его напором, так что ответить пришлось Менандру:

— Дарамос некоторое время был моим наставником в Персеполисе. Досифей и Симон также учились у него. Он очень стар и мудр.

— Стар, говоришь! Насколько стар?

— Никто не знает. Некоторые говорят, что он прожил столетия. Ты слышал о нём, Таггарт? Похоже, ты очень интере…

— Как он выглядит? Скажи мне.

— Ну, он совсем невысокий и широколицый, кожа у него зеленоватого оттенка, а уши…

— Ха! — Таггарт ударил правым кулаком в левую ладонь; глаза еего засветились от радости. — Это он! Должен быть он!

— Ты знаешь Дарамоса? — сказала Илиона, и печаль на её лице сменилась благоговением. — Ты его знаешь?

— Да, но… живой! Кто бы мог подумать? Я не видел его с той ночи, когда персы взяли штурмом и разграбили Вавилон! Но однажды он сказал мне, что его предки были долгоживущими, очень долгоживущими… — Таггарт встал и стряхнул крошки хлеба спереди своей чёрной рубашки, затем быстро подошёл к своему небесному кораблю и забрался внутрь. — Поторопитесь, — позвал он молодую пару.

Менандр и Илиона поспешно присоединились к нему, и небесный корабль снова начал быстро подниматься вверх и на восток, двигаясь над склонами бесплодных холмов.

— Персеполис, говоришь?

Менандр кивнул. Таггарт ударил по цветным квадратам, и его корабль поднялся выше и быстрее полетел на восток. В глазах чародея было заметно странное волнение, и каким-то образом оно породило надежду в груди Менандра. Человек, очевидно, очень хотел найти Дарамоса, и хотя Персеполис находился в тысяче или даже больше миль к востоку от Иудеи, корабль чародея, очевидно, мог преодолевать по крайней мере сотню миль за час.

Менандр заметил, что Илиона тоже почувствовала эту надежду. Её широкие голубые глаза, ранее печальные и апатичные, теперь были зачарованно устремлены на обширный горизонт пустыни, который бесконечно простирался впереди.

Но в тайных мыслях Менандра эта надежда смешивалась со странным беспокойством, связанным с тем, что Таггарт сказал относительно персидского вторжения в Вавилон. Ибо это вторжение, как он вспомнил, произошло более пяти столетий назад.

Анна поднялся намного позже обычного, ибо предыдущая ночь была изнурительной. Большую часть её он провёл, опрашивая свидетелей обрушения Силоамской башни; затем, вместо того чтобы вернуться на свою виллу, он удалился в особняк Каиафы в юго-западном квартале Иерусалима.

Поднявшись с постели, он почувствовал — несмотря на то, что находилось в нём, поддерживая его жизненную силу свыше обычного человеческого возраста — определённую усталость. Он быстро стряхнул это чувство, ибо также ощутил новое возбуждение, предвкушение события, которое вскоре должно было исполнить все его давние амбиции.

— Мир! — пробормотал он, словно обращаясь к кому-то в комнате, хотя она была пуста. — Пусть пройдут ещё два рассвета, и тогда мы с тобой будем править всем этим.

На мгновение его глаза желтовато сверкнули в тусклом свете лампы.

Через полчаса, когда слуги одевали его, он услышал шум, похожий на гомон далёкой толпы. Когда его прислужники закончили и удалились, старый священник вышел из своей комнаты на широкий балкон, с которого открывался вид на восточную часть Иерусалима. Даже с этого расстояния он мог видеть часть большого проёма в городской стене, где стояла рухнувшая башня. Кричащая толпа, хоть он и не мог видеть её за множеством промежуточных зданий, очевидно, находилась между этой стеной и неглубокой долиной Сыроваров, которая делила южную половину города на восточную и западную части; несомненно, они толпились вокруг нижних дворов обширного храмового комплекса. Было очевидно, что в Иерусалим стекались огромные толпы, как происходило уже несколько дней, но этим утром они казались гораздо более шумными, чем обычно. Анна надеялся, что тут не назревает ещё одно восстание; если бы это было так, Максенцию и его легионерам пришлось бы изрядно попотеть.

— Ничто не должно помешать нам сейчас, — пробормотал он. — Мы слишком близко — очень близко!

Слуга вошёл в комнату позади него и доложил о приходе Каиафы. Когда Анна вернулся в свою комнату, он увидел, что первосвященника сопровождал худой, лысеющий, седоволасый старик в одеяниях раввина.

— Это Толмай, учитель из синагоги в Капернауме, — сказал Каиафа. — Теперь он один из нас.

— Изхар велел мне прийти к тебе, как только я прибуду в Иерусалим, — сказал Толмай. — Я счастлив служить Ассатуру, о Анна, ибо больше не живу во тьме. Мой внутренний спутник рассказал мне всё и открыл мне глаза на Фантом Истины.

Каиафа слегка вздрогнул. Хотя священник был сведущ в тайных знаниях и очень предан своему тестю Анне, он почему-то никогда не мог заставить себя принять «внутреннего спутника».

— Хорошо, Толмай. — Анна ухмыльнулся и потёр худые руки. — Изхар говорит мне, что ты потомственный хранитель тайн Ихтиллы, переданных из тех забытых времён, когда Геннисарет ещё был известен как земное озеро Хали. Такие древние знания могли бы быть очень полезны для нас. Но, Толмай, почему ты не прибыл сюда, в Иудею, с Изхаром?

— Я сначала отправился в Вифсаиду, неся другого «спутника», чтобы посмотреть, смогу ли я привлечь раввина Самезера к нашему делу; ибо он тоже много знает о древней Каракоссе и пророчестве о Последнем Царе. Но он уже отправился на юг, в сторону Иерусалима — несомненно, разыскивая своего сына Филиппа, который присоединился к группе последователей рабби Иешуа.

— Это прискорбно, — сказал Анна. — Тем не менее, мы ещё можем его привлечь, если он появится в городе. Но скажи мне, Толмай, разве ты не сказал, что только что прибыл в Иерусалим?

— Да, через Силоамские ворота. Что случилось с башней, которая раньше там стояла? Говорят, она рухнула вчерашней ночью…

— Я расскажу тебе об этом позже. Ты проходил через толпу, которая так волнуется сейчас в этой части города?

— Я вошёл с этой толпой, — сказал Толмай. — Большинство из них — последователи рабби Иешуа, который этим утром въехал в город верхом на молодом осле, подобно царям Каракоссы и Иевусеи древности.

— Осёл! — ахнул Каиафа. — Символ Сета! Тогда Иешуа бар Йосеф должен быть…

— Нет! — резко оборвал его Анна, — хотя, очевидно, он пытается выдать себя за предсказанного Последнего Царя. Расскажи нам всё, что ты знаешь, Толмай.

— Я проходил через Вифанию этим утром, — сказал седоволосый старый раввин, — когда наткнулся на толпу и узнал, что это последователи рабби Иешуа. Я немедленно приказал своей группе слуг присоединиться к ним, ибо, как и мой друг раввин Самезер, ищу сына, энтузиазм которого привёл его к вступлению в культ назорея. Но как я ни искал Нафанаила, у меня не получилось найти его в толпе, которая становилась всё больше. Вскоре толпа остановилась на дороге недалеко от деревни Вифагия, и небольшая группа мужчин вывела оттуда молодого осла. Затем я увидел рабби Иешуа, очень высокого и заметного в своих белых одеждах, который сел на него и продолжил свой путь в Иерусалим; и пока он двигался, толпа становилась всё больше, бросая перед ним ветви с листвой и даже свои плащи, чтобы его животное ступало по ним.

— Да, это Обряд Пришествия! — прошипел Анна. — Позже он сменит свои белые одежды на изорванное жёлтое одеяние Золотого Короля… Но продолжай, Толмай. Продолжай!

— Я оставался с постоянно растущей толпой, пока она, извиваясь, двигась на юг по долине Кедрон и, наконец, хлынула в город через Силоамские ворота, но давка была настолько сильной, что я так и не смог приблизиться к своему сыну Нафанаилу, хотя и видел его время от времени. В городе было ещё хуже, и наконец я оставил свои попытки и пришёл сюда. В последний раз я видел рабби Иешуа, когда он проповедовал толпе с одного из внешних портиков на территории Храма.

— Ну конечно! — Анна повернулся к первосвященнику. — Каиафа, вызови отряд стражи. Я думаю, мы должны послушать, что этот настолько популярный рабби говорит толпе. Если он призывает к восстанию, мы попросим трибуна Максенция пресечь это в зародыше.

— Однако этот Иешуа может и не быть врагом, — с надеждой сказал Каиафа. — В конце концов, он, похоже, возрождает древнее почитание Ассатура и, очевидно, много знает о каракосских традициях…

— Слишком много! — огрызнулся Анна. — И этот человек не просто возрождает традицию, он заявляет, что он Последний Царь — Машиах — как намекал наш шпион Иуда. Отправляйся, Каиафа, — и после того, как соберёшь свой эскорт, отправь гонцов ко всем членам Синедриона, которых сможешь найти, и объяви о встрече в зале Газзита на закате. Мы не можем рисковать сейчас, когда наши планы так близки к завершению!

Досифей и две опекаемые им женщины проснулись очень поздно, несмотря на все свои переживания и тревоги, ибо усталость продлила их сон. Они поднялись далеко за полдень и, справившись в трактире, обнаружили, что еду там не будут подавать до конца «священного сезона», кроме как людям с хорошими связями.

— Вы должны заплатить сейчас и уйти, — воинственно сообщила им Марфа, — ибо отныне здесь может жить только Святой и его последователи.

Досифей, который думал, что оплата уже не нужна, тем не менее дал женщине два дополнительных денария, которые она потребовала, затем взял с собой Элиссу, Лотис и слугу Евпата и двинулся на восток через Вифанию по дороге в Иерусалим. Этот сллучай его обескокоил, ибо теперь ему придется искать новое жильё или разбивать лагерь в сельской местности — первое в это время года почти невозможно, второе неудобно и опасно. Более того, если только кто-либо из их группы не будет постоянно дежурить в трактире Марфы, Менандр не сможет найти их по возвращении…

Его мрачные размышления внезапно были прерваны при виде молодого человека лет двадцати, спешащего по дороге им навстречу — человека, которого Досифей узнал как самого молодого члена Тридцати.

— Парменион! — воскликнул старый чародей. — Рад встрече, парень!

Тот остановился, недоумённо посмотрев на Досифея и двух женщин, затем на слугу, ведущего осла.

— Евпат?.. Но тогда… Он снова посмотрел на старика. — Досифей! Почему ты одет в иудейские одежды? И кто эти иудейские женщины с тобой?

— На самом деле они самаритянки, — усмехнулся Досифей. — Как повезло, что мы тебя встретили! Менандр сказал мне, Парменион, что он послал Карбо, чтобы он призвал тебя и остальных Тридцать присоединиться к нам в Вифании, но я никак не ожидал тебя так скоро. Где вы остановились?

— Здесь нет мест для жилья. Мы расположились в полумиле к северу отсюда, на дороге в Анафоф. Я проведу вас туда.

— Нет, нет. — Досифей открыл свой кошелек и вложил серебряные монеты в руку Пармениона. — Мы найдем ваш лагерь без посторонней помощи. Я хочу, чтобы ты продолжил путь в Вифанию и нашел трактир Марфы. Подожди там прибытия Менандра. Когда он придет, приведи его к нам.

— Но у меня есть новости, которые я должен передать Исагору.

— Тогда расскажи их мне, и я передам ему.

Молодой человек глубоко вздохнул.

— Хорошо. Сегодня утром мы все отправились в Иерусалим, за исключением Исагора, который остался в лагере со слугами и вьючными животными. Мы смешались с толпой, узнавая все, что могли, об этом рабби Иешуа бар Йосефе. Полагаю, вы знаете, что он въехал в город сегодня утром на молодом осле и был одет во всё белое…

— Боги, нет! — воскликнул Досифей. — И всё же я подозревал, что это может произойти. Очевидно, он совершает древний обряд Каракоссы — Пришествие Царя.

Парменион вопросительно посмотрел на старика.

— Ты многое знаешь, мудрый маг, ибо толпа действительно относится к нему, как к царю. Он провел утро, проповедуя им, призывая их следовать Закону, в служении которому они стали нерадивы, излагая многие притчи, и наконец, около полудня, он повел их в атаку на территорию Храма! Немногие священники, которые сопротивлялись ему, были сметены народной яростью; менялы и продавцы скота были изгнаны на улицы, а скот был бесплатно роздан всем, кто пришел принести жертву на алтаре Храма. Я находися на краю толпы и едва мог слышать рабби Иешуа сквозь гам, но всё же расслышал, как он кричал своим громким блеющим голосом: «Ни одно разбойничье логово не лишит моего отца того, что ему причитается!*»

* Парафраз Матфей 21:13.

Досифей подавил приступ страха.

— Значит, тогда число кровавых жертвоприношений увеличивается! Что еще ты узнал, Парменион?

— Ночью рухнула Силоамская башня. Что-то вышло из долины Хинном и разрушило ее. Остались большие круглые следы от какого-то чудовищного существа, которое пришло, а затем ушло, но никто его не видел, хотя при обрушении башни погибли как минимум восемнадцать стражников…

Досифей слушал с нарастающим страхом, пока Парменион продолжал подробно описывать то, что он слышал. Затем его страх усилился более личной тревогой, когда молодой человек сказал:

— Мы опасаемся, что Симон был захвачен римлянами. Некоторые из нас разговаривали в таверне с несколькими легионерами, расквартированными в крепости Антония, и они рассказали нам о человеке, который, пытаясь отомстить за своих убитых родителей, сумел проникнуть в Силоамскую башню, переодевшись легионером; этот человек был схвачен, но не раньше, чем убил нескольких римлян и сборщика налогов…

— Симон? — прервал Досифей. — Как ты можешь знать, что описываемый тобой человек действительно он?

— Легионеры, с которыми мы говорили, дежурили в крепости Антония, когда туда привели плененного Симона, и они слышали эту историю из его собственных уст. Они не без восхищения относились к Симону, поскольку выражали определённую неприязнь к своему командиру, трибуну Максенцию, и еще больше к его помощнику, центуриону Скрибонию, который погиб при падении башни.

— Значит, Скрибоний мертв! Я знаю, что Симон поклялся отомстить ему и Максенцию…

— И, очевидно, многим другим, — с восторгом произнёс Парменион. — По слухам, он убил множество римских чиновников, сборщиков налогов и вымогателей, которые убивали добродетельных, отбирали их деньги и имущество и продавали их в рабство. Сколько в этом всём правды, я не знаю, но похоже, что Симон быстро становится героем черни, как иудейской бедноты, так и сирийцев. Даже один из римских офицеров хорошо отзывался о нем — центурион по имени Корнелий, который, как я слышал, восклицал, что никто никогда не оказал миру большей услуги, чем Симон, когда он выпотрошил продажного сборщика налогов Иахата. Да, он так и сказал, и толпа в таверне превозносила его за эти слова!

— Я рад это слышать, — сказал Досифей, тронутый очевидным восхищением молодого человека Симоном. — Это дает надежду, что мы сможем освободить нашего храброго товарища. Я подумаю, как мне применить свои искусства для этой задачи. Но пока, добрый Парменион, поспеши в Вифанию и жди Менандра. Я найду Исагора и расскажу ему все, что знаю.

Когда молодой человек исчез в восточной стороне, Досифей махнул Евпату, который отвечал за осла, а затем повел их по северной дороге в Анафоф. Элисса, которая с трудом сохраняла молчание, теперь поспешила к старому чародею и выпалила:

— Симон — пленник в Антонии? Досифей, мы должны вытащить его! Сопроводи меня в Иерусалим — я знаю там одного банкира. Он может договориться о любом выкупе, который потребуют эти римские вымогатели, под залог моего имущества.

Старый маг увидел истинное беспокойство в ее глазах.

— Увы, это ни к чему хорошему не приведет. Враг Симона — это Максенций.

Элисса почувствовала правду этих слов, и это пронзило ее душу холодом.

— Но тогда что мы можем сделать?

— Мы можем поспешить в лагерь Тридцати и посоветоваться с ними. Все они ученые и находчивые люди. Если бедственное положение Симона действительно привлекло внимание и сочувствие иерусалимской черни, я думаю, что мне удастся добиться его освобождения. Но давайте не будем питать избыточных надежд, пока не узнаем больше. Смотри, впереди перекресток. Больше ни слова. Мы должны как можно быстрее двигаться на север и найти лагерь Исагора.

Менандр и Илиона с благоговением смотрели на пейзаж из вздымающихся холмов, хребтов и ущелий, за которыми возвышались далекие заснеженные вершины могучих гор.

В течение многих часов они наблюдали, как огромные панорамы пустынного ландшафта проносились под волшебным летательным аппаратом, в конечном итоге уступив место столь же обширным равнинам, богатым зеленью, по которым текли могучие реки. Этот последний регион, как понял Менандр, был равниной Шинар, где, как говорили, зародилась человеческая цивилизация. Он был вдвойне поражен, когда Таггарт указал на темную область на севере и объявил, что это Вавилон, город, который Менандр когда-то много лет назад посетил в компании Симона и Досифея. И вот наконец равнины сменились холмами и горами Элама. За этими далекими восточными вершинами, как было известно Менандру, таился древний полуразрушенный город Персеполис, с которым у него были связаны такие теплые воспоминания. Очевидно, чародей Таггарт сдержал свое слово.

— Таггарт, — сказал он, — очевидно, твой небесный корабль может доставить тебя куда угодно на этой земле. Насколько далеко находится та западная земля, откуда, как ты однажды сказал нам, ты прибыл?

Взгляд чародея стал задумчивым и обеспокоенным.

— В милях это многие тысячи, в годах — почти две тысячи… но у меня нет слов. Та земля была… или, скорее, будет уничтожена. Я никогда не смогу туда вернуться.

Менандр уловил жесткость в голосе и чертах лица чародея, скрывавшую, как он почувствовал, великую печаль.

— Ты пришел из страны, которая будет уничтожена? Как ты можешь это знать?

— Я знаю.

— Я не понимаю.

— Надеюсь, вы и ваши потомки никогда этого не поймете. Мой мир… был… таким, где человечество преодолело большинство проблем, связанных с болезнями и голодом, и, если бы его лидеры были добрыми и разумными, возможно, оно преодолело бы также бедность, невежество и жестокость. Вместо этого эти лидеры направили свои усилия на приобретение все большей и большей власти, поощряя рост населения мира, чтобы плодить все больше и больше рабов и покупателей. В итоге, со временем болезни и голод вернулись в гораздо больших масштабах, чем мир когда-либо знал раньше, и человечество бурлило, разбухало и гнило, как дрожжи в запечатанном чане. Люди умирали сотнями миллионов, многие из них погибали в войнах, разжигаемых беспорядками из-за лишений — войнах, ведущихся оружием, слишком ужасным для понимания людьми этой примитивной эпохи Рима. Затем, после крушения наций, к власти пришли новые правительства — ужасные деспотии, основанные на терроре и пытках, правящие всеми людьми с помощью… с помощью методов, которые люди этого века назвали бы колдовством.

Менандр молчал, чувствуя в человеке по имени Таггарт такую напряжённость чувств, какой он никогда раньше не ощущал в нем.

— Но затем, — продолжил чародей, — из космоса пришли заррийцы, полностью сокрушив власть земных правителей, уничтожив человеческую цивилизацию и отбросив немногих выживших обратно во тьму дикости. Я был одним из немногих, кто радовался этому, и я смеялся, даже когда чувствовал, что вот-вот погибну, наблюдая, как высокие черные тучи простираются от горизонта до горизонта, надвигаясь с титаническим громом, сравнивая с землёй и разрушая последние остатки человеческих городов…

Менандр снова почувствовал страх, ибо теперь он понял, что напряжённость в глазах и голосе мужчины рождена ненавистью — возможно, ненавистью ко всему человеческому.

— Заррийцы взяли меня к себе в качестве «приёмыша», — продолжал Таггарт, — как и Таарана и, возможно, ещё с полдюжины других людей, чьи мозговые волны, измеренные их приборами, указывали на то, что они настолько отличаются от обычного человечества, что могут быть полезны в управлении этой планетой. Таким образом, я был их инструментом на протяжении веков, посещая былые времена Земли, чтобы исследовать то, что заррийцы считают слабыми местами — места, где их правитель Затог и другие Древние могут однажды прорваться. Эта временная точка — Иерусалим, как раз в данный период его истории, явлестся самой слабой из всех, которые мы с Таараном когда-либо обнаруживали… Но я чувствую, Менандр, что ты меня не понимаешь.

Страх Менандра усилился, ибо он почувствовал, что на самом деле понимает, о чём идёт речь. За формальной, но запинающейся и путаной латынью Таггарта он уловил сообщение, что чародей состоит в своего рода союзе с могущественными и чудовищными демонами, которые замышляют уничтожить мир. Он взглянул на Илиону, увидел, что ее глаза широко раскрыты и вопрошающе смотрять на него. Она тоже чувствовала угрозу — возможно, больше от тона Таггарта, чем от его реальных слов.

— Не бойтесь, — сказал чародей, видя выражение немого вопроса на их лицах. — Я решил, что лучше останусь жить, чем увижу, как свершится справедливость, поэтому теперь я работаю против заррийцев и их властелина. Похоже, они ошиблись насчет моих «мозговых волн» я такой же испорченный и эгоистичный, как и все остальные. — Он коротко, резко рассмеялся. — Не унывай, Менандр. Смотри, мы пересекаем горы. Скоро мы все встретимся с нашим старым мудрым другом Дарамосом, и, насколько я его знаю, у него найдётся для нас какой-нибудь совет.

В течение следующего часа они летели в молчании, пока небесный корабль, следуя вдоль восходящего рельефа местности, постоянно поднимался. Менандр и Илиона чувствовали, что чародей был поглощен своими темными мыслями и странными горькими воспоминаниями. Однако мрачное настроение, вызванное его последними замечаниями, не продолжилось долго, ибо ландшафт вокруг судна с каждым мгновением становился все более и более завораживающим. Поднимающиеся холмы переходили в отроги могучих гор, чьи вершины и склоны были белыми от нерастаявших весенних снегов, а крутые скалистые склоны обрывались в огромные долины и глубокие тенистые каньоны. Воздух, несмотря на невидимый магический щит судна, ощущался все более прохладным и свежим, в то время как уши у молодой пары часто закладывало почти до полной глухоты, но тут же вновь обретали слух. Никогда Илиона не видела таких огромных и изрезанных горных панорам, даже в окрестностях Олимпа и окружающих его вершин; в то время как Менандр, который видел часть этого региона с земли во время своего предыдущего визита несколько лет назад, не мог сдержать восхищенного вздоха, когда корабль чародея пронес его между этими титаническими пропастями, открывая виды, доселе известные только коршунам и орлам.

Затем, когда они пролетели между двумя огромными снежными скалами и начали спускаться, Менандр увидел знакомую ему панораму, пусть и с немыслимого до сих пор высокого ракурса — широкую равнину реки Аракс, за которой поднимались новые предгорья и хребты к невероятным снежным вершинам. А далеко на востоке, у самого подножия этих предгорий, раскинулся геометрический лабиринт, который Менандр узнал — хаотические многоколонные руины того, что когда-то было огромным городом.

— Боже! — выдохнула Илиона, пораженная. — Менандр, что это?

— Это Персеполис, Илиона. Персеполис, дом Дарамоса…

Девушка сложила руки перед лицом, глядя поверх них широко раскрытыми голубыми глазами. Менандр легко прочитал эмоции в этих глазах — благоговение, страх, предвкушение и, прежде всего, надежду. В этот момент он почувствовал, что разделяет все это с ней, и внезапная тревога пронзила его — страх, что девушка, возможно, питала нереалистичные ожидания и сейчас могла испытать гигантское разочарование.

— Илиона, — сказал он, — я говорил тебе, что Дарамос не такой, как другие люди. Он мудр, добр и стар, но его внешность — ну, необычна, мягко говоря…

— Ты часто описывал его мне, — сказала Илиона. — Я полюблю его. Я знаю, что полюблю… — Её и без того едва различимый голос затих.

Летательный аппарат Таггарта опустился ниже, проплыл над залитым солнцем Араксом по направлению к далёким руинам и продолжил снижение. Менандр снова почувствовал, как заложило уши, энергично сглотнул и почувствовал, как они прочистились. Колоннадные руины Персеполиса быстро увеличивались, становясь всё более отчётливыми в деталях. Теперь их высочайшие колонны поднимались на фоне темнеющего синего восточного неба, величественные в своём великолепии — а затем небесное судно опустилось среди них, гудя с приглушённой мощью, зависнув всего в футе или около того над каменными плитами огромного двора.

Шум двигателей судна стих почти до полной тишины. Несколько человеческих фигур, словно мимолётные тени, промелькнули между колоннами и исчезли — крестьяне из близлежащих лавок и деревень, как понял Менандр, пришедшие продать свои товары монашеской общине, но теперь, несомненно, испуганные видом небесного судна чародея.

Таггарт выбрался наружу и помог молодой паре спуститься за ним на каменную мостовую. Менандр, несмотря на своё давнее знакомство с многоколонной громадой разрушенного дворца, при виде его вновь испытал великий трепет и почувствовал, что благоговение Илионы было ещё сильнее. Затем он мельком увидел приземистую фигуру, движущуюся в сумеречной тени одной из колонн, которая вышла на свет заходящего солнца и направилась к ним.

Илиона ахнула.

— Боги, это он! — пробормотал Менандр. — Должно быть, он почувствовал наше приближение. Не бойся, Илиона.

Фигура, медленно двигавшаяся им навстречу, сначала показалась Илионе очень толстым ребёнком, одетым в коричневую мантию, богато украшенную мистическими символами, но по мере приближения она увидела, что это вовсе не ребёнок, а очень странное существо. Его голова была чрезвычайно широкой и плоской, с длинным безгубым ртом и парой высоких остроконечных ушей. Руки были такими же короткими, как у игрушечной зверушки, нос такой короткий и тупой, что его вообще нельзя было назвать чертой лица, а кожа носила странный серовато-зелёный оттенок. Но вся его гротескность уравновешивалась и преодолевалась большими миндалевидными глазами, в которых, парадоксальным образом, казалось, дремала вся человечность и трагедия разумной жизни, при готовые проявиться в любой момент.

— Дарамос! — воскликнул Таггарт. — Это действительно ты? Кто бы мог ожидать, что ты ещё жив, после всех этих веков!

Дарамос медленно моргнул своими большими тяжёлыми веками.

— Таггарт? — произнёс он глубоким, живым, но в то же время мягким голосом. — Я чувствовал приближение друзей, но никогда не подозревал, что ты среди них. Прошло более пяти столетий с тех пор, как мы свергли деспотов Вавилона, и ты заставил Чёрную Руку написать своё роковое предостережение на стене Валтасарова пира!

— Ты почувствовал наше приближение? — сказал Таггарт. — Но как?..

— И Менандр! — добавил гном, поворачиваясь к юноше. — Ты был всего лишь мальчиком, когда учился у меня с Симоном и Досифеем много лет назад. Я вижу, что ты теперь прекрасный молодой человек, готовый к любому бремени этого мира.

Менандр почтительно поклонился, затем сказал:

— Почтенный наставник, эта молодая женщина — Илиона, и она желает стать твоей ученицей. Её отец был тёмным колдуном, который стремился использовать её для своих злых целей, но она сбросила его влияние и желает быть ученицей Света.

Дарамос снисходительно махнул своей короткой лапкой.

— Тебе не нужно её защищать, добрый ученик. Я чувствую, что она Истинный Дух, и этот её дух говорит сам за себя всем, кто способен его воспринять.

Затем, к удивлению Менандра, Илиона бросилась вперёд и, упав на колени перед карликовым существом, проговорила дрожащим голосом:

— О Дарамос, я так долго мечтала познакомиться с тобой, с тех пор как впервые услышала о тебе! Ты добр и милосерден. Пожалуйста, позволь мне остаться с тобой и учиться у тебя.

Глаза коленоперклонённой девушки, широко раскрытые, синие и полные надежды, оказались точно на уровне тёмных миндалевидных глаз странного карлика. Долгое мгновение эти две пары глаз тихо смотрели друг в друга, как сине-золотой рассвет, сталкивающийся с тёмным звёздным западом. Затем, подобно ночи, уступающей влиянию утра, лицо Дарамоса, казалось, посветлело; его широкий рот слегка изогнулся в спокойной, едва заметной улыбке, но морщинки в уголках глаз углубились, и каким-то образом Менандр почувствовал в этом лёгком изменении выражения приятия и даже радость, рождённую глубоким восприятием и великой любовью.

— Добро пожаловать, Истинный Дух, — тихо сказал великий маг, беря каждую из дрожащих рук девушки в одну из своих маленьких, коротких ладоней. — Я чувствую, что у тебя была тяжёлая доля, но этот этап твоего пути окончен. Теперь ты в безопасности — как всегда была в безопасности, если бы только знала об этом. Ибо разве не ты причина сотворения миров? Иди — я покажу тебе женский двор, где ты встретишь новых друзей, затем поешь, отдохнёшь и поспишь. А завтра ты проснёшься к началу новой жизни и новому осознанию.

Менандр, видя слёзы радости и облегчения, выступившие в глазах Илионы, и вспоминая свою первую встречу с добрым старым магом, отвернулся, чтобы скрыть свои собственные слёзы. При этом он мельком заметил на суровом лице Таггарта движение челюстных мышц и напряжение рта, и почувствовал, что чародей чувствует себя неудобно, возможно, даже смущенным, в присутствии тайны, которую он не понимал.

Глава XXII

Парменион, выйдя из дверей постоялого двора, увидел, что за ним пристально наблюдают два дюжих галилеянина, стоявшие там на страже. Однако они не пытались его остановить или допросить, несомненно, всё ещё считая его одним из группы незначительных слуг, с которыми он ухитрился войти ранее.

Снаружи сгущались сумерки, и у двери постоялого двора горел один-единственный факел. Прежде чем эта дверь закрылась, Парменион увидел невысокого мужчину в одеждах раввина, который поспешил вперёд и попытался войти. Его усы топорщились в стороны, что заставило Пармениона подумать о кошке, а лоб был нахмурен в выражении решимости.

— Отойдите, Воанергесы! — крикнул он двум высоким галилеянам. — Мой сын, Филипп, там, и я намерен его увидеть.

— Убирайся прочь, — прорычал один из мужчин сквозь свою густую коричневую бороду, — или на этот раз мы вышвырнем тебя на ту сторону улицы. И на этот раз ты приземлишься на голову, а не на задницу.

— Хамы! Похитители! Я увижу моего сына…

— Успокойся, козявка. Филипп присоединился к нам по собственному выбору. Что касается тебя, лжераввин, то разве Учитель не стряхнул пыль со своих сандалий после того, как ты отказал ему в разрешении говорить в синагоге в Вифсаиде? Ты не будешь теперь нарушать этот пир в его честь. Убирайся.

С этими словами галилеянин толкнул маленького старика в грудь, отчего тот растянулся в пыли, затем отступил в дом и захлопнул дверь.

Парменион шагнул вперёд и помог маленькому раввину подняться на ноги.

— Спасибо, молодой человек, — сказал Самезер, стряхивая с себя пыль короткими руками. — Ах, если бы все юноши были так же услужливы, как ты! Моего сына обманом заставили присоединиться к проклятому культу Иешуа Назареянина, и ему больше не разрешают видеться или разговаривать со мной… Но разве я не видел, как ты покидал этот самый постоялый двор всего минуту назад?

— Видели. Мне удалось войти со слугами рабби Иешуа и его учеников, и я только что был свидетелем очень интересной церемонии. Меня зовут Парменион, и я член Тридцати — группы, к которой вы когда-то принадлежали, добрый господин.

— Что? — отступил на шаг старик. — Откуда ты это знаешь?

— Насколько я понимаю, вы раввин Самезер из Вифсаиды. Досифей сказал мне, что вы и раввин Толмай когда-то были членами Тридцати.

— Да. Раввин Самезер бросил короткий сердитый взгляд в сторону двери постоялого двора. — Ты, должно быть, видел моего сына Филиппа внутри. Ты его знаешь?

— Я очень недолго виделся с ним там. Он выглядит хорошо, как и сын раввина Толмая Нафанаил.

— Рад это слышать. Но почему ты здесь, Парменион? Возможно, ты шпионишь для Досифея?

— На самом деле, Досифей поручил мне наблюдать за его учеником Менандром, но юноша, похоже, сильно задерживается. Жаль, потому что у меня есть новости, которые, я уверен, Досифею было бы интересно услышать.

— Действительно? Послушай, юноша, я сам хотел бы поговорить с Досифеем. Скажите мне, где его найти, и я лично передам ему твои новости.

Парменион кивнул.

— Я был бы благодарен за это, господин. И когда вы пойдёте к нему, пожалуйста, попросите его прислать кого-нибудь, чтобы сменить меня на моём посту. Он взглянул на дверь постоялого двора, затем вниз по улице на группу молодых людей, собравшихся вокруг двух тяжело нагруженных ослов. — Это ваши слуги?

— Да.

— Тогда давайте присоединимся к ним и немного отойдём от этого постоялого двора.

Когда все они устроились в тени здания, откуда им открывался хороший вид на освещённую факелами дверь, находясь при этом вне пределов слышимости, Парменион продолжил:

— Вот что я хочу, чтобы вы сказали Досифею, господин. Сегодня вечером я был свидетелем ритуала, значение которого, я уверен, он поймёт лучше меня.

— Ритуал! — произнёс Самезер с очевидным живым интересом. — Боюсь, я знаю, что это могло быть, ибо в данное время года древние цари когда-то проводили свои… Но я перебил тебя. Пожалуйста, продолжай, Парменион, и ничего не упускай.

Парменион посмотрел на него с любопытством.

— Рассказывать особо нечего. После того как раввин Иешуа и его последователи сели за стол, а мы, «слуги», уселись вдоль стен и по углам, в комнату вошла красивая темноволосая женщина, в царственнном одеянии из золотой парчи и с диадемой из звёзд на голове, неся небольшой белый сосуд, очевидно, алебастровый. Из него она достала флакон тёмно-зелёного стекла и, не говори ни слова, вылила его содержимое на голову раввина. Я сразу почувствовал пряный запах, наполнивший комнату, и понял, что это какое-то едкое снадобье. Затем худой, смуглый мужчина с рыжеватыми волосами и пронзительными чёрными глазами поднялся с противоположного конца стола и нараспев произнёс, насколько я могу вспомнить: «Зачем выливаете это драгоценное миро? Разве его нельзя было продать больше чем за триста денариев, а деньги раздать бедным?» Затем Учитель ответил ритуальным монотонным голосом: «Оставьте её, и не смущайте, ибо она хорошо послужила мне, предварив меня к моему нисхождению. Бедные всегда страдают среди вас, но будете ли вы помогать им в их страданиях вечно? Скоро я уйду, чтобы похоронить все страдания, и ту, кто помазала меня, будут вечно помнить с благодарностью за это». Затем остальные присутствующие пробормотали: «Она помазала его, и теперь он сойдёт для погребения»*. Затем все приступили к угощению, а я, утолив голод и немного побеседовав с некоторыми слугами, незаметно выскользнул за дверь.

* Парафраз Марк 14:3 – 14:9.

Старый Самезер сделал знак в воздухе перед собой.

— Это то, чего я боялся. Обручение Царя скреплено, и сегодня оно будет свершено. Парменион, укажи мне, как добраться до твоего лагеря. Я должен рассказать об этом Досифею.

Парменион повиновался, затем спросил: — Но что это за обряд Обручения Царя, свидетелем которого я стал?

— Эти вопросы превышают твой уровень понимания, юноша. Достаточно сказать, что в древней Караккосе каждый «Последний Царь» клялся положить конец всем страданиям, но все потерпели неудачу. Однако Обручение Царя призвано обеспечить продолжение рода Царя из поколения в поколение, чтобы один из его потомков когда-нибудь попытался… Но довольно. Я сейчас иду советоваться с Досифеем. Благодарю тебя, Парменион. Если мы все будем работать сообща и объединим наши знания, то, возможно, мой сын Филипп и все остальные в этом мире будут избавлены от судьбы, уготованной ему этим культом безумия.

Менандр, поужинав с послушниками и вздремнув в маленькой отведенной ему келье, проснулся и встал с постели. Несмотря на усталость, он знал, что не сможет спать сейчас, когда так много вопросов остаются без ответов.

Едва веря, что он действительно здесь, юноша прошёл по хорошо знакомому лабиринту коридоров под заброшенными дворцами Персеполиса, пока не достиг скромных покоев своего старого наставника Дарамоса. У занавешенного входа в эти покои не было никакой охраны, и по мере приближения Менандр слышал голоса двух людей внутри — Таггарта и самого старого Дарамоса. Подойдя ближе, Менандр понял, что они говорят на языке, который он не мог понять, однако Досифей когда-то научил его некоторым элементам этой речи. Это была древняя форма египетского языка, не используемая людьми на протяжении веков.

Раздвинув занавеси, Менандр увидел, что оба говорящих сидели на напольных циновках, лицом друг к другу, в центре комнаты, заваленной свитками и множеством разнообразных инструментов Дарамоса, предназначенных для предсказаний.

— Прости, великий Дарамос, но я прошу разрешения поговорить с тобой.

Почтенный гном слегка поклонился в знак признания, затем махнул юноше на другую напольную циновку.

— Хорошо, что ты пришёл, Менандр, ибо нам многое нужно обсудить.

Когда Менандр уселся, он увидел, что ворон тихо устроился на подушке в углу комнаты и, очевидно, спал.

— Ты осмотрел Карбо, о наставник?

— Да. Птица выздоравливает исключительно хорошо. Но она очень стара, и долго не выдержит нашего друга. Это лишь одна из вещей, о которых ты должен узнать, Менандр, чтобы ты мог принимать мудрые решения относительно своей роли в грядущих великих событиях.

Дарамос теперь говорил на тщательно артикулируемой латыни, несомненно, ради Таггарта. Менандр заметил это.

— Таггарт рассказал мне кое-что о великих событиях, но боюсь, что мое невежество все еще намного превосходит мои знания. Какую роль я должен сыграть?

— Таггарт попросил, чтобы тебе было позволено сопровождать его завтра обратно в Иудею и совершить то, что сам он не может сделать. Но прежде чем мы углубимся в это, я должен спросить тебя об этом свитке. — Дарамос поднял папирусный цилиндр, который Менандр узнал. — Я только что закончил читать частичный перевод Досифея на греческий язык книги Маттана «Эль-Халах», о которой я слышал, но никогда прежде не видел. Скажите мне, Менандр, действительно ли у Досифея есть ее полная копия на оригинальном ханаанском языке, как полагает Таггарт?

— Есть. — Менандр быстро рассказал все, что знал о рукописи и как ее приобрел Досифей. — Но я мало знаю о ее содержании, — заключил он, — кроме того, что она, очевидно, пророчит зло человечеству.

— Больше того, — сказал Дарамос. — Но я позволю Таггарту рассказать тебе о том, что он только что сообщил мне.

Менандр почувствовал легкий озноб. Прежде его почтенный наставник всегда был уверенным толкователем знаний и мудрости, но теперь казалось, что он только что узнал о вещах, которые вызвали у него глубокую озабоченность и даже неуверенность.

Таггарт потянулся к черному футляру, лежавшему рядом с ним, вытащил синий металлический обруч и надел его себе на голову так, что слабо светящийся диск лег на лоб. Менандр, узнав устройство, внутренне съежился.

— Не волнуйся, — сказал Таггарт, заметив, что юноша чувствует себя неуверенно. — У тебя не будет таких ярких ощущений, как если бы тоже надел такой. С этим устройством я смогу проецировать и понимать нюансы наших мыслей немного яснее, чем позволило бы мое слабое знание латыни, — и это необходимо, потому что то, что я должен вам сказать, не только важно, но и сложно. Слушайте внимательно. Многие тысячи лет назад происходила великая война между существами, слишком грандиозными и могущественными, чтобы люди этой эпохи могли их осознать. Некоторые из этих существ создали жизнь на Земле и многих других мирах, чтобы питаться психическими энергиями, генерируемыми страданиями этой жизни; но им противостояли другие существа, которые, не нуждаясь в таких энергиях для своего существования, стремились уничтожить жизнь, чтобы использовать миры для других целей. Некоторые древние человеческие писатели называли этих существ «Первобытными Богами» и «Старшими» соответственно. Я не могу сейчас вдаваться в подробности их природы; достаточно сказать, что Старшие были побеждены в этой части галактики и изгнаны или заточены на различных мирах.

Без мыслепередающего диска на своем лбу Менандр все же обнаружил, что понимает странные и тревожные концепции, даже когда Таггарт случайно неправильно употреблял слово или неверно строил предложение. Яркие видения не приходили к нему, как раньше; тем не менее он каким-то образом получил представление о пугающе огромной вселенной, в которой звезды были бесчисленными солнцами, собранными в закручивающиеся облака, называемые галактиками, где чудовищные существа сражались на невероятных просторах пространства и времени…

— Недавно, — продолжал Таггарт, — то есть несколько тысяч лет назад, непрекращающаяся война вновь вспыхнула в этом звездном регионе. Одно из самых могущественных Старших, называемый некоторыми древними человеческими народами Сетом или Хастуром, обосновался среди звезд Гиад и сделал доминирующую расу этого звездного скопления своими приспешниками. Ты однажды встретил одного из этих приспешников, Менандр, — закутанное существо в капюшоне и со щупальцами в синагоге Хоразина.

У Менандра по спине пробежал холодок.

— Его там больше нет, о Таггарт, ибо я встретил его и раввина Изхара на вилле священника Анны близ Иерусалима.

Юноша быстро рассказал обоим слушателям все, что знал об этом, затем спросил своего наставника Дарамоса:

— Встречал ли вы когда-нибудь такое существо, учитель?

— Нет, — сказал карликовый мудрец, — ибо я никогда не бывал в звездных мирах, как Таггарт, а те немногие существа, что обитают на Земле, до сих пор лежали сокрытыми в бессмертном сне. Однако я читал о таких вещах в очень древних трудах, дошедших до нас со времен Валузии и Коммориома.

— Сейчас это существо единственное в своем роде на этой планете, — продолжал Таггарт, — но многие создания другого рода также служат Хастуру — зеленые каплевидные твари. Несколько сотен из них прибыли на Землю и помогли народу каракосцев, служащему Хастуру, достичь вершины своей власти. Позже, после разрушения Каракоссы другими приспешника Первобытных богов, каплевидные существа впали в спячку в пещерах под галилейскими холмами, запечатанные в своих медных полусферах, и лишь немногие из них время от времени появлялись на протяжении веков, чтобы следить за прогрессом человечества, иногда вселяясь в людей или животных, чтобы шпионить. Люди смутно помнят их как Земной народ, или «демонов», которые проникают в них и овладевают ими. Приспешники Хастура пришли на Землю со звезды Целено в Плеядах, где Старшие основали свой величайший информационный центр, но они лишь предательское меньшинство расы, которая когда-то правила Империей Шести Солнц — тем светилом в небе, который греки знают как звезду Кастор. По сей день ведется мощная небесная война, дабы определить судьбу Шести Солнц, и обитающие там существа-сгустки защищаются от завоевания приспешниками Хастура из Гиад и предательской фракцией сгустков Целено.

— Боги сражаются за миры! — воскликнул Менандр, пораженный. — Но как все это может касаться меня? Как я мог бы помочь или сыграть какую-либо роль в…

Дарамос поднял правую руку.

— Слушай внимательно, Менандр. Прежде всего ты должен помочь своему другу Карбо, чтобы вы с ним могли действовать сообща в надвигающихся испытаниях и опасностях.

— Видишь ли, — сказал Таггарт, — Карбо — одно из существ-сгустков с Шести Солнц. Несколько десятилетий назад он был захвачен прдставителями фракции Целано и… редуцирован… чтобы быть заточенным в теле ворона. Многие такие пленники, чтобы они могли служить рабами и посланниками, были помещены в мелких земных существ — в основном в сов и пустынных кошек, которые могут видеть ночью, но иногда их помещали и в дневных птиц или животных. Ибо… единицы… из которых состоят эти каплевидные существа, намного меньше, чем те, из которых состоят люди и другие земные животные; это, а также их почти бесструктурная флюидическая природа, позволяет им просачиваться — вселяться — в людей и других существ. Это также означает, что они не умирают и не становятся калеками, когда часть их вещества — или даже большая часть его — разрушается. Они похожи на… голограммы… в которых часть подразумевает целое. Но однажды оказавшись уменьшенными, они теряют большую часть своей памяти и становятся восприимчивыми к внушению, как дети, подчиняющиеся приказам своих хозяев. Единственный способ восстановить их полную разумность — это позволить им жить внутри более крупных носителей и вырасти до своего первоначального размера. Итак, Менандр, если ты хочешь помочь своему другу Карбо…

Таггарт замолчал. Менандр почувствовал странное возбуждение, вспоминая, как Досифей рассказывал о покупке Карбо у римского легионера в Галилее много лет назад. Ворон Досифея, необычайно умный для птицы — был ли он действительно одним из тех Ам-ха-арец из галилейской легенды? Трудно было представить Карбо чем-то иным, помимо собственно ворона, — и все же, разве не всем известно, что фамильяр колдуна одержим живущим в нем духом?

— Большее тело для Карбо, чтобы он мог расти? Ты имеешь в виду что-то вроде осла или козла?

— Или, что ещё лучше, — тихо сказал Дарамос, — тело разумного человека, предпочтительно того, кто о нём знает и доверяет ему.

Менандр вздрогнул, хотя и предчувствовал такое предложение. Это правда, что он думал о Карбо как о друге протяжении многих лет, которые они прожили вместе и помогали друг другу. И все же мысль о том, что одно из этих желеобразных существ проникнет в его собственную плоть…

— Опасности нет, — сказал Таггарт. — Как я уже говорил, один из спутников Карбо находится во мне прямо сейчас. Этому обстоятельству я обязан. Жизнью. У существ Шести Солнц есть кодекс чести: их политика заключемтся в том, чтобы никогда не вселяться в других разумных существ и не доминировать над ними, а обитать в них только в духе взаимного уважения и добровольного сотрудничества — политика, совершенно противоположная политике фракции Целано, как тебе хорошо известно.

Менандр бросил тревожный взгляд на своего наставника.

— Ты советуешь мне поступить так, о мудрый наставник?

— Это должен быть твой собственный выбор, Менандр. Но не сейчас. Сначала выслушай остальное, что скажет Таггарт.

— Эта планета — Земля — сейчас в большой опасности, — продолжил Таггарт, — не столько от приспешников Хастура, сколько от тех, кто служит еще более великому Старшему, которого каракоссцы называли Уагио-тсотхо, а иудеи до сих пор почитают как Яхве Цваота. Эти приспешники — заррийцы, могущественная раса, правящая целой галактикой в созвездии, которое греки называют Андромедой, и этот могущественный Старший известен там как Гход Затог. Тсотхо, Цваот или Затог — это существо, которое совершенно не похоже на какие-либо известные нам живые существа, ибо он… простирается… шире пределов обычного пространства и времени. Поэтому в нашем космосе оно может существовать во многих местах одновременно. Оно едино; однако для таких существ, как мы, оно может казаться множественным.

Мысли Менандра закружились. Он слышал о таких причудливых концепциях от Досифея, который пытался излагать ему некоторые древние писания, но даже мыслепередающий диск Таггарта мог сделать такие вещи лишь смутно понятными.

— У Затога есть «врата» во многие миры и из них, величайшими из которых являются могучие черные вихри, расположенные в центрах всех галактик. После того, как Первобытные боги закрыли все, кроме самых мелких врат в окрестностях Земли и соседних миров, Затог побудил заррийцев, своих могущественных приспешников, вторгнуться в эту галактику и завоевать ее для него. Однако их задача была нелегкой, ибо эта галактика уже контролировалась могучими металлическими слугами Первобытных богов. Так началась последняя фаза космической войны, которая тысячелетиями бушевала между заррийцами и Галактическими Защитниками.

— Земля, отдаленный аванпост нынешней Галактической империи, до сих пор мало что знала об этом конфликте, но скоро узнает о нем больше, если Затогу удастся осуществить свою новую цель — вновь открыть врата, которые дадут ему доступ к этому миру. С этой целью он вызвал рождение на Земле двух существ, разделяющих его природу, чтобы они могли подготовить путь. Одно из этих существ выглядит почти неотличимым от человека, и оно известно как Иешуа бар Йосеф, рабби из Капернаума.

— Я так и подозревал, — серьезно сказал Дарамос. — Это тот, кто родился под «звездой» поколением ранее.

— Звезда? — спросил Менандр. — Что ты имеешь в виду, о наставник?

— Она появилась в небесах более тридцати лет назад, — объяснил карликовый маг, — дугой пересекая ночное небо с востока на запад — огромное яркое сияние, ярче даже Венеры, движущийся среди созвездий. В течение нескольких ночей она проделывала это, пересекая небо каждые несколько часов, исчезая на западе только для того, чтобы в конечном итоге снова подняться на востоке, пока однажды ночью ее больше не стало видно. Затем, более чем через год, группа магов, называющих себя орденом Высших Стражей, прошла через Персеполис. Их лидер, некий К’шастра, рассказал мне, что они возвращаются из далекого путешествия на запад, которое они предприняли в надежде найти место, где звезда сошла на землю; ибо, как утверждал К’шастра, Высшие Стражи были хранителями древних секретов и подозревали, что звезда была исполнением темного пророчества. В Иудее астрологи царя Ирода направили их в деревню, где, как говорили, звезда остановилась и зависла однажды ночью, так близко к земле, что пейзаж был освещен ею, словно множеством полных лун. В ту ночь многие пастухи спустились с холмов, чтобы поклониться новорожденному младенцу мужского пола, произнося благословения над ним во имя Ассатура, Бога пастухов. Услышав эту новость, К’шастра и его товарищи-маги были очень взволнованы и сами отправились на поиски ребенка. Они нашли его все еще живущим в городе с его родителями, к тому времени уже не младенцем, а ребенком, довольно крупным для своего возраста. После определенных проверок они убедились, что ребенок действительно был одним из Новых Элохимов, сыном Древнейшего, и в знак поклонения преподнесли богатые дары его человеческим родителям, а также пообещали свою помощь в будущем и то, что они будут служить его космическому Отцу в грядущем Новом Эоне. И теперь, Менандр, я чувствую, что этот Новый Эон близок к реализации, ибо как раз вчера вечером видел новую звезду в небесах, похожую на звезду древности, но гораздо более тусклую и пересекающую небо медленнее.

— Это действительно та же самая «звезда», — сказал Таггарт, — хотя она кружит вокруг Земли на гораздо большей высоте, чем раньше. На самом деле, это великий металлический звездный корабль заррийцев, содержащий могущественные магические… устройства… для наблюдения и разрушения. На борту даже есть один зарриец, и… и именно с этого корабля мы с Таараном прибыли на Землю несколько месяцев назад.

Чародей в черном одеянии замолчал, и Менандр почувствовал, что Таггарту неохота – может быть, даже стыдно — продолжать.

— Ты и твой спутник помогали заррийским демонам? — подсказал юноша.

— Да. Наша задача была незначительной и довольно черной — обеспечивать «чудеса», которыми раввин Иешуа мог впечатлить толпы, перед которыми он проповедовал. С этой целью мы нашли и разбудили нескольких впавших в спячку желеобразных существ, которые служат Хастуру, пообещав вернуть их на Целено в обмен на помощь, которую они нам окажут. Одно из этих существ обитает в рабби Иешуа даже сейчас и помогает ему в его исцелениях посредством «возложения рук». Таким образом, число последователей раввина и их рвение растёт, и они невольно поставляют психическую истовость, которая фокусируется и направляется, чтобы помочь в открытии Врат.

— Значит, теперь есть три фракции этих существ! — воскликнул Менандр.

— Не совсем, — сказал Дарамос, снова подняв руку. — Пожалуйста, будь внимателен, Менандр. Слушай спокойно, как я не раз тебя наставлял. Потом ты сможешь подумать и задать вопросы.

— К этому времени, — продолжал Таггарт, — я понял, что пришествие Гхода Затога на Землю должно привести не просто к разрушению испорченных человеческих цивилизаций, со спасением из них нескольких человек, чтобы те основали новую, более высокую цивилизацию под руководством заррийцев. Нет, открытие Врат будет означать полное уничтожение всей земной жизни, не только сейчас, но и в пределах последних нескольких миллионов лет, а сама Земля окажется перемещена в отдаленную область пространства и времени, чтобы отныне управляться Затогом и его приспешниками. Короче говоря, человечество не просто будет уничтожено, оно просто вообще не появится, словно никогда не существовало

В наступившей тишине Менандр снова взглянул на своего старого наставника. Темные глаза Дарамоса, хоть и оставались спокойными, мрачно отражали свет масляных ламп.

— И это означает, Таггарт, — тихо сказал карликовый маг, — что и с тобой будет так же – окажется, что ты никогда не существовал.

— Да. Я давно мечтал, чтобы каким-то образом, в какой-то временной линии, несмотря на весь ужас и страдания, из человеческого рода в конечном итоге получилось бы что-то стоящее. Но это!.. — Таггарт сжал кулаки во внезапном сильном напряжении, словно не зная, что сказать дальше.

— Так вот почему ты переметнулся.

Таггарт кивнул.

— Но сначала я самолично отправился к рабби Иешуа, когда он был один в пустыне, и попытался убедить его изменить свой план, показать ему, что он может править человеческим родом на благо людей, а не уничтожать всякую возможность их существования — в том числе и своего собственного. Но он не стал слушать. Чтобы прекратить их страдания, он пожертвует даже собой.

— А что насчет Таарана, твоего спутника? — спросил Дарамос.

— Он того же мнения, что и рабби Иешуа — что человеческий род должен быть уничтожен так тщательно, чтобы не осталось никаких шансов на его существование ни в одной из возможных вселенных. Однако его мотивом является ненависть, а не сострадание.

— Неужели эти два чувства так противоположны, — сказал Дарамос, — что они не могут исходить из одного источника?

На мгновение Таггарт сделался озадаченным; затем он едва заметно усмехнулся.

— А ты совсем не изменился, Дарамос, хотя с нашей последней встречи для тебя минуло несколько столетий. Для меня же прошло всего два десятилетия, но я чувствую, что сильно изменился.

— Не внешне. Но, пожалуйста, продолжай.

— Рассказывать почти нечего. Через некоторое время после моей неудачи с рабби Иешуа, мы с Таараном снова были отправлены на Землю, чтобы встретиться с ним, на этот раз на высоком горном склоне к северу от Вифсаиды. При рабби были трое его главных последователей, которых мы должны были убедить в сверхъестественной силе их лидера. На Иешуа был силовой пояс заррийцев — предмет, который я когда-то предлагал ему, но он от него отказался. Рабби использовал его, чтобы окружить себя эффектным белым светом, что, конечно, сильно впечатлило его трех человеческих последователей, как и было задумано; полагаю, они сочли своего лидера богом, а нас с Таараном — сверхъестественными существами. После этой небольшой уловки я принял решение, которое уже обдумывал, и когда Тааран вернулся к заррийскому кораблю, который доставил нас на Землю, я остался под предлогом привлечения новых союзников из спящих Ам-ха-арец. Я не вернулся. С тех пор я работал, чтобы помешать приходу Затога в этот мир — боюсь, пока без особого успеха. Тааран и заррийский роботизированный корабль искали меня несколько раз, но без особого усердия, так что мне стоит признать, что я не слишком значим для планов заррийцев.

— Тогда как же, о Таггарт, мы с тобой можем надеяться предотвратить надвигающееся всеуничтожение? — спросил Менандр.

— На самом деле у нас будет могущественный союзник, потому что заррийский корабль — не единственный, который сейчас кружит вокруг Земли. Сегодня прибыл галактический корабль и занял гораздо более высокую орбиту, синхронизированную с вращением Земли, в результате чего он постоянно висит над Иудеей, удерживая первый в своём поле зрения. Несомненно, он наблюдает за заррийским кораблем. Сегодня вечером, когда я вернусь к своему небесному судну, я отправлю ему узконаправленное сообщение; в это время заррийцы будут на другой стороне Земли и поэтому не обнаружат его — как и Тааран или любые другие наземные разведчики, которые будут в тысяче миль отсюда, в Иудее. Так что, Менандр, мы сражаемся с «богами» не в одиночку. Поможешь ли ты?

Менандр почувствовал смертельный холодок страха. Его участие потребует, чтобы он принял… Карбо… в себя, а затем отправился навстречу смутно определенным опасностям невероятного масштаба. Нет, это было невозможно. Более того, это было несправедливо! Как этот иномирный чародей Таггарт или даже его уважаемый наставник Дарамос могли требовать от него, простого парня, чтобы он отправился сражаться с чудовищными богами?

Он взглянул на Дарамоса, увидел, что лицо старого мага было по-прежнему спокойным и торжественным. Очевидно, ничто не могло нарушить его глубокую мудрость, даже надигающееся уничтожение мира, всего человечества, всей жизни и даже его самого…

Затем Менандр почувствовал внезапное облегчение. Разве Дарамос не объяснял ему многократно, что бесчисленные миры и души погибали и будут продолжать погибать бесчисленное количество раз в великом космическом цикле рождения и смерти? Разве он не учил, что нельзя привязываться ни к какому времени, месту или состоянию, поскольку всё это иллюзии, порождающие страх и страдания? Возможно, было бы лучше, чтобы эта Земля, полная бессмысленной боли и ужаса, полностью исчезла, как чудовищный кошмар, растворяющийся в лучах рассвета. Возможно, сущность превыше человеческой по имени Иешуа бар Йосеф было право — возможно, боги-созидатели были злыми, а боги-разрушители — предвестниками добра…

Однако разве Дарамос не учил также, что добро и зло тоже были лишь частью Великой Иллюзии? Менандр никогда не чувствовал, что понимает эту истину, если только она была истиной…

Затем, как непрошеное, неожиданное видение, перед его внутренним взором внезапно встало лицо Лотис — лицо девушки, и в то ж время нечто большее, чем лицо, — девушки, чьи темные волосы сияли яркими бликами, как бесчисленные звезды, а черные глаза, казалось, отражали бесконечные глубины космоса. И в тот момент Менандр вспомнил, почему и для Кого возник этот космос.

— Да, — сказал он, немного удивленный твердостью собственного голоса. — Да, Таггарт, я помогу. Скажи мне, что я должен делать.

— Хорошо. Таггарт неловко поднялся с циновки, затем поднял свою сумку. — Но не сейчас. Нам нужно поспать и быть свежими утром. Завтра я проинструктирую тебя насчёт использования некоторых устройств, особенно одного. А пока спокойной ночи вам обоим.

Когда мужчина ушел, Дарамос тихо сказал:

— Я вижу, что ты недавно узнал новую истину, Менандр.

— Да, о наставник. В Иудее я встретил девушку по имени Лотис, и… и теперь мне кажется, что я понял одну вещь, которую Досифей однажды пытался мне сообщить.

Маг на мгновение закрыл глаза, затем снова открыл их.

— Это хорошо. Теперь ты понимаешь то, чего не понимает даже Таггарт, несмотря на все его знания о колдовстве, неизвестном народам этой эпохи. Он ничего не знает об Истинных Духах, хотя сам является одним из них, ибо мудрость его времени сделала — или сделает — такое знание невозможным. Он много знает о том, как возник космос, но ничего о том, почему он возник. Он знает, что бурления вселенной породили Разум, но о следствии этого — что Разум порождает вселенную — он ничего не знает. И ему многое известно о приспешниках тех Старших, чьи цели он надеется сорвать, но в природе самих этих Старших есть много того, чего он не понимает.

— Чего он не понимает в них, о наставник?

— Что Единое — это многое, а Многое — Единое. — Дарамос поднял с пола свиток пергамента и развернул его. — Ты помнишь этот символ, Менандр, и то, что я когда-то говорил тебе о нем?

Менандр узнал рисунок и слегка вздрогнул. Он изображал головы семи древнеегипетских богов, чьи шеи были соединены с общим телом, напоминающим сплетение змей и черепов.

— Оригинал этого символа украшает дверь древней гробницы в Верхнем Египте — гробницы Анубиса, Хранителя Врат. Его значение в том, что есть Единый, который находится на более высоком уровне Бытия и может проявлять Себя во многих временах и местах и во многих обличьях. Теперь я скажу тебе больше: это Существо, написание Имени которого ты выучил в юности, но тебя предупредили никогда не произносить его вслух, этот Единый, Которого Нельзя Называть, этот Яхве Цваот, или Иао Саваоф, или Уагио-тсотхо, или Йог-Сотот, или Гход Затог, как Его по-разному называют в зависимости от того, какой народ Его символизирует, — это та же сущность, что и Сет, Ассатур или Хастур, Владыка Целено и Гиад.

Какое-то время Менандр пытался понять значение сказанного. Затем его осенило.

— Но это означает… что фракция иерусалимских священников и фракция рабби Иешуа служат одному и тому же существу! Знают ли они об этом, о наставник?

— Уверен, что рабби Иешуа знает это прекрасно. Колдун Анна и его сообщник-заговорщик не знают, в этом я тоже уверен; они верят, что действуют для того, чтобы стать правителями всего мира. Они не осознают, что являются частью еще большего заговора, направленного на полное уничтожение этого мира.

— Боги! — Восклицание Менандра тут же показалось ему совершенно неадекватным, абсурдным. У неего голова шла кругом от явленных ему космических громадностей, затмеваемых еще более обширными уровнями разумной Силы и Бытия. — Как я или кто-либо из нас сумею стать хоть сколь-нибудь значимой частью во всем этом?

— Ты уже являешься этой частью, — спокойно сказал Дарамос. — Тебе предназначено исполнить величайшую роль во всём этом. Есть еще более высокие уровни Бытия, в которых даже Первобытные боги и Старейшие собираются в Единство — в Хаос Азатота, где даже изначальный Свет и Тьма кружатся и сливаются, чтобы поглотить все возможные миры. И за пределами этого…

— Нет! — воскликнул Менандр, вскочив на ноги. — Я больше не могу этого слышать!

— Тебе и не нужно, ибо ты уже знаешь. Ты принял свое решение, основываясь на глубоком Знании, хотя всё еще не полностью осознаешь это. Ты знаешь, что для тебя важно, и будешь действовать в соответствии с этим.

Менандр подумал о Лотис, и эта мысль была подобна якорю здравомыслия, связующим его с миром и собственным народом. Какая разница, что боги и миры могут быть поглощены в космических войнах? Это было не важно, за исключением того, что если это произойдет, он никогда больше не увидит ее, а он очень хотел этого. Без этого мира она никогда бы больше не существовала — по крайней мере, не в том виде, в котором она покорила его сердце. И поэтому, так или иначе, мир должен быть спасен!

— Ты проделал сегодня долгий путь, Менандр, — сказал древний маг, — и не только в милях. А теперь иди и спи спокойно, ибо я чувствую, что вскоре тебе предстоят еще большие путешествия.

Глава XXIII

Симон из Гитты внезапно проснулся, услышав лязг металла о металл. В течение долгих часов он лежал на холодных грубых камнях своей камеры глубоко под Антониевой крепостью, стараясь спать столько, сколько мог, пытаясь успокоить свой разум и сохранить свои силы в часы бодрствования. Он понятия не имел, как долго его держали взаперти, часы или дни, но чувствовал, что, скорее, верно последнее. И все же, если так, то почему его заклятый враг Максенций так долго медлил с тем, чтобы прийти к нему, чтобы насмехаться, пытать и убивать?

Поднявшись на локте, Симон увидел римских стражников, которые заставляли двух оборванных мужчин с дикими глазами надеть ножные кандалы, похожие на его собственные, и заколотили железные кольца заклепками. Через несколько минут, выполнив свою задачу, стражники удалились, поднявшись по узкой каменной лестнице и унеся с собой большую часть света. Когда они ушли, только один факел все еще горел в настенном кронштейне, слишком тусклый и дымный, чтобы внушать надежду.

— Какой сегодня день? — рискнул спросить Симон.

— А какая разница? — прорычал один из заключенных. — Отныне тьма — это жизнь; завтрашний рассвет увидит нас распятыми.

— Помолчи, Гестас, — сказал другой. — Почему мы должны быть угрюмыми на пороге смерти? Незнакомец, сегодня день перед Пасхой. Мы здесь, потому что выступили против римских угнетателей, убивая их сборщиков налогов и нападая на их патрули.

— Тогда вы мои друзья, — сказал Симон. — Я здесь, потому что я убил нескольких римлян и сборщиков налогов, которые несколько лет назад убили моих родителей и забрали мое наследство. Трибун Максенций возжелал дом и владения моих родителей, и поэтому он…

— Максенций! — воскликнул тот, кого звали Гестасом. — Я хорошо его знаю. Он обездолил многих галилеян, сирийцев и иудеев. Я бы с еличайшим удовольствием вскрыл бы ему глотку ножом… но увы! — его демоническая удача привела его ко мне первому.

— Ты, должно быть, тот, кого зовут Бар аббас, — сказал другой заключенный.

Симон вздрогнул.

— Откуда ты это узнал?

— Многие люди рассказывают твою историю на улицах. Они даже призывают толпу требовать твоего освобождения по обычаю помилования одного заключенного по их выбору во время Пасхи, и толпа, похоже, благосклонно реагирует на это предложение. Я слышал, как они кричали: «О, если бы было больше таких „сыновей отцов“, которые спасли бы нас от угнетения!» Я даже слышал, как один или два римских солдата высказывались в поддержку твоих действий, хоть и не одобряли твоего освобождения.

Симон с интересом сел.

— Очевидно, те, кого я убил, были не слишком любимы народом. Да, теперь я вспоминаю, что центурион, который доставил меня сюда, сказал своим солдатам, что я хорошо сделал, убив вымогателя Иахата. Но кто может распространять эту историю и выдвигать такие требования от моего имени?

Гестас пожал плечами, яростно помотал головой так, что спутанные пряди волос хлестнули по голым плечам.

— Кто знает? Если бы только нам с Дисмасом повезло так же, как тебе, «сын отца»! Твои шансы на побег, возможно, невелики, но, по крайней мере, похоже, что они у тебя есть.

Симон откинулся назад, чувствуя новую надежду и новую тревогу. Единственным объяснением было то, что Досифей, с помощью Тридцати, должно быть, агитировал толпу в пользу своего ученика. Несомненно, хитрый старый маг скрывал тот факт, что он, Симон — «Бар Аббас» — был ненавистным самарянином, и если этот факт не вскроется, то действительно может появиться повод для надежды. И если дело обстоит именно так, то Симон понимал, что должен успокоить свой разум и сохранить силы до того часа, когда они ему понадобятся.

— На улицах было большое волнение, — продолжал Гестас, по-видимому, желая поговорить, — из-за этого агитатора Иешуа бар Йосефа, заявляющего, что он Машиах, а затем обрушилась Силоамская башня…

Симон снова сел.

— Очевидно, многое произошло с тех пор, как меня сюда привезли. Расскажи мне все, что ты видел и слышал, Гестас. Если назревает революция, возможно, еще есть надежда для всех нас…

Трибун Максенций, шагая на запад по шумным и зловонным улицам Иерусалима, был рад обществу своего гигантского телохранителя и контуберния легионеров, которые следовали за ним. Позади себя, в направлении Храма, он слышал шум беспорядочных толп, но здесь, между руинами Старой стены и дворцом Антипы, сброд собирался не так густо и вел себя не так буйно.

Когда он проходил мимо колоннадного северного портика дворца, он заметил несколько стражников Храма в черных плащах. Один из них поманил его, и он подал знак своим легионерам остановиться; затем, сопровождаемый только могучим Кратосом, последовал за стражником в затененный портик. Несмотря на сияние полуденного солнца, он едва мог разглядеть худощавую фигуру в мантии, стоявшую за колоннами, но мгновенно понял, кто это должен быть.

— Анна, — пробормотал он, входя в желанную тень, — что ты здесь делаешь? Я иду к…

— К префекту Пилату. Я знаю. Думаю, тебе стоит кое-что узнать, прежде чем ты с ним поговоришь.

— Что именно?

— Прошлой ночью в Вифании рабби Иешуа был официально помазан в соответствии с древними обычаями Каракоссы, Израиля и Иудеи, а затем провозглашен своими последователями Последним Царем.

— Клянусь Плутоном! Это тот титул, к которому ты стремишься.

— Тише! — огрызнулся священник, оглядываясь по портику. Затем продолжил почти шепотом: — Если мне не удастся обрести этот титул и могущественные колдовские силы, которые с ним связаны, ни один из нас не будет править так, как мы надеемся.

Максенций тоже с беспокойством огляделся в тени колонн:

— Что же нам тогда делать?

— Сегодня ночью ты должен арестовать рабби Иешуа и проследить, чтобы его предали смерти.

— Боги! Неужели мне нужно делать все самому? — прорычал трибун. — Я уже выбился из сил, пытаясь обуздать эти буйные толпы, не говоря уже об организации ремонта пролома в городской стене на месте Силоамской башни. А прибытие префекта Пилата из Кесарии этим утром оказало на меня еще большее давление. Он хочет знать, почему вчера ночью рухнула башня и почему сонмы людей сейчас с таким неистовством толпятся на внешних дворах Храма. За последние два дня я сумел поспать едва ли четыре часа! Если Пилат узнает, что я замешан в заговоре против империи…

— Тихо! — прошипел Аннас. — Ты повышаешь голос. Тебе нечего бояться, если сделаешь всё так, как я скажу. Прошлой ночью, когда мы, священники Синедриона, проводили совещание в зале Газзита, наш шпион Иуда из Кериофа принес нам известие о помазании рабби Иешуа. Он также сообщил нам, что рабби и его последователи должны встретиться этой ночью в Гефсиманском саду, на другой стороне долины к востоку от города. Иуда согласился привести нас туда под покровом темноты. Именно там, Максенций, ты должен арестовать Иешуа бар Йосефа, и тебе следует взять с собой когорту легионеров, чтобы быть уверенным в выполнении этой задачи.

— Когорту! — воскликнул Максенций, сам того не заметив. Затем, понизив голос, добавил: — С какой стати я должен брать с собой несколько сотен вооруженных людей, чтобы арестовать лидера горстки галилейских оборванцев?

— Не забывай, что рабби привлек на свою сторону множество людей — набожных фанатиков, ненавистников римлян, мечтателей, которые верят, что он пришел, чтобы исполнить Закон и основать Новое Царство. Хуже того, он, несомненно, привлек на свою сторону некоторых нелюдей Ам-ха-арец, и ты знаешь, что это значит: он будет защищен великими колдовскими силами, даже если его человеческие последователи окажутся слишком трусливы, чтобы встать на его защиту.

Максенций твердо выпрямился.

— Не волнуйся, Анна, я сделаю свою часть работы, если ты продолжишь выполнять свою. Твоя магия и заговоры не принесут тебе ничего, если их не подкрепить моим воинским опытом. После того, как я увижу Пилата, я постараюсь урвать себе еще несколько часов сна, а затем выдерну твоего амбициозного рабби из самой гущи его последователей.

— Хорошо. Однако будь осторожен, когда пойдешь к Пилату. Боюсь, что один или два члена Синедриона могут замышлять против нас и, возможно, даже обладать каким-то влиянием на римского префекта. В частности, я подозреваю старого Йосефа из Аферемы, который знает о тайнах Безымянного гораздо больше, чем говорит. Боюсь, что он тоже стремится стать Последним Царем.

— Почему бы тогда просто не избавиться от него?

— Он занимает видное положение в Синедрионе, и у нас пока нет доказательств против него. Кроме того, он сотрудничает с нами против рабби Иешуа. Йосеф утверждает, что у него есть улики против префекта Пилата, касающиеся его прошлых занятий колдовством и смерти предыдущего префекта, плюс обычных хищений из государственной казны. Он сказал мне, что уже предложил Пилату, чтобы Иешуа умер за то, что стремился стать царем Иудеи, и префект согласился. Поэтому Пилат сыграет свою роль и не отпустит этого порочного рабби, даже если этого потребует толпа.

— Проклятие всем богам! — прорычал Максенций. — Я слышал, как многие в толпе требовали, чтобы Симона из Гитты, которого они называют Бар-Аббасом, освободили на Пасху. Я не допущу этого, клянусь Аидом! У меня есть старые счеты…

— Нет! — строго сказал Аннас. — Как бы ни развивались события, ты не должен позволять своей личной неприязни мешать нашим планам. Прежд всего этот Иешуа должен умереть, ибо он стремится к той же власти, которую ищем мы сами. Когда она будет в наших руках, тогда ты сможешь разобраться с Симоном из Гитты, а я с Йосефом из Аферемы. Однако до тех пор ты должен направить все свои силы на устранение рабби Иешуа. На самом деле, если выяснится, что значительная часть толпы призывает к освобождению Симона на Пасху, то я хочу, чтобы ты активно поработал над этим освобождением. Нанимай сирийцев и самаритян, чтобы они шумели в его защиту; даже переодевай легионеров иудеями, если понадобится. Ты понимаешь?

— Клянусь богами Тартара! — Максенций стиснул зубы, прижал подрагивающие кулаки к бедрам. — Я с нетерпением предвкушал, как буду пытать эту самаритянскую мразь часами, нет, целыми днями…

— Не причиняй вреда этому человеку, ибо он может нам понадобиться. Позже ты можешь поступить с ним, как пожелаешь, как и со всеми остальными, кто тебя оскорбил. А теперь я должен идти. Не забудь напомнить Пилату обо всем, что от него требуется. Славься, Император!

Максенций гордо выпрямился.

— Славься, Царь Востока!

Затем, когда древний священник и его стражники в черных одеждах удалились за пределы слышимости от портика, трибун добавил вполголоса:

— Славься, старый козел! Не волнуйся, все, кто замышляет против меня, действительно умрут — включая тебя. Не сомневаюсь, что ты замышляешь погубить меня, когда я перестану быть для тебя полезным, точно так же, как хочешь погубить старого Йосефа из Аферемы. Что ж, ты не единственный, кто в последнее время изучал колдовство…

Подав знак находившемуся поблизости Кратосу, Максенций покинул портик, отдал приказ своим людям, а затем повел их к старому дворцу Ирода, где проживал префект Пилат.

Менандр, опираясь на борт неподвижного небесного судна чародея, с благоговением смотрел на запад, через широкую долину Иордана. Над иудейскими холмами, примерно в двадцати милях, клонилось к закату позднее послеполуденное солнце. Легкий ветерок, шелестя редкой травой на хребте, где приземлилось судно, принес прохладный намек на приближающийся вечер.

— Это самое близкое расстояние, на которое я смею приближаться к Иерусалиму без использования экрана невидимости, — сказал Таггарт, — а для этого у меня слишком мало оставшейся силы. Итак, ты помнишь все, что я тебе говорил?

Менандр нервно кивнул.

— Хорошо. Не вынимай устройство для записи голоса из защитного чехла, пока не будешь готов его использовать; это сведёт риск обнаружения к минимуму. Теперь встань точно посередине судна и держи руки опущенными, прижав их к бокам. Я собираюсь… спроецировать… тебя на борт галактического корабля, который немедленно спроецирует тебя обратно на Землю в знакомое тебе место; этот корабль точно запоминает свое местоположение. Не двигайся во время процесса. Завтра, после того как ты выполнишь свою миссию, вернись в то же место; галактический корабль затем спроецирует тебя обратно на это судно, где бы оно ни будет находиться в тот момент. У тебя есть какие-либо вопросы насчёт этого или о чем-либо еще, что мы обсуждали?

Менандр глубоко вздохнул, затем застыл в центре аппарата, жестко держа руки по бокам.

— Нет, о чародей. Я готов.

Таггарт повернулся к панели и нажал на светящийся квадрат. Менандр сразу же почувствовал покалывающий холод, а затем увидел, что мир вокруг него, казалось, растворяется, исчезает, словно в пелене внезапной метели…

В следующее мгновение мир снова стал твердым — но он был совершенно не похож ни на что, что ему когда-либо доводилось видеть.

Менандр стоял на гладком светящемся металлическом диске, одном из нескольких, встроенных в темный, идеально ровный пол. За этой областью дисков и над ней простирались огромные пространства, где в туманной серебристой дымке возвышались гигантские металлические конструкции — потрясающие структуры, находящиеся за пределами его понимания или возможности дать им хоть какое-то название. Вдалеке среди них, на высоких мостиках и балюстрадах, он смутно разглядел медленно шагавших и неподвижно стоявших человекоподобных гигантов — существ, которые сияли тем же металлическим блеском, что и сложные плоскости, углы, балюстрады и колонны вокруг них. Тут и там пульсировали цветные огни, и все это огромное и чуждое пространство было наполнено странным низким и ровным гулом…

Затем его снова кольнуло холодом — метелью, растворяющей мир в себе — и Менандр внезапно оказался стоящим на горном гребне, схожим с тем, который он только что покинул. Но на этот раз он узнал это место. Это была та самая вершина холма, с которой открывался вид на Иерихонскую дорогу, поднимающуюся из оврага на относительно ровную местность, а неподалеку к западу лежала деревня Вифания. Солнце, которое было видно из-за Иордана, теперь скрылось за ближайшими холмами.

— Боги! — пробормотал потрясенный Менандр. — Несомненно, это величайшее колдовство из всех!

Он поспешил вниз по склону, где присоединился к группе припозднившихся паломников, и к сумеркам уже вошел в Вифанию. Когда Менандр подошел к постоялому двору Марфы, он увидел молодого человека, бегущего ему навстречу, и узнал в нем Пармениона, одного из самых молодых членов Тридцати.

— Менандр! Мы уже почти решили, что потеряли тебя, — сказал Парменион, когда юноша приблизился. — Мы наблюдали за этой гостиницей посменно со вчерашнего дня… — Он замолчал и внимательно посмотрел на Менандра. — Что случилось? Ты выглядишь так, будто видел демона.

— Я столкнулся с колдовством, превосходящим все человеческие мечты! Но у меня нет времени на разговоры, Парменион. Где Досифей?

— Его больше нет в этой гостинице, которую полностью занял рабби Иешуа со своими последователями. Пойдем со мной. Я покажу тебе лагерь Тридцати, который находится на дороге в Анафоф.

Пока они шли на северо-запад из Вифании, Парменион рассказал Менандру все, что знал о том, что происходило в течение последних двух дней. Менандр с облегчением узнал, что Лотис и ее хозяйка находятся с Досифеем в лагере Тридцати, но выразил беспокойство, что Симон теперь был пленником римлян.

— Мы работаем над его освобождением, — сказал Парменион. — Большинство из Тридцати, включая Досифея и Исагора, сегодня были в Иерусалиме, будоража толпы в защиту Симона. Похоже, римляне освободят одного заключенного перед Пасхой в качестве уступки толпе, и мы позаботились о том, чтобы дело Симона стало известным в народе.

— Если кто и сумеет провернуть такое, то это будет Досифей, — с надеждой произнёс Менандр.

На перекрестке они встретили других членов Тридцати, в сумерках возвращавшихся из Иерусалима, и к тому времени, как они добрались до своего лагеря, круглая луна уже высоко поднялась на востоке. Менандр увидел Досифея и Исагора, сидящих на коврах перед самой большой палаткой, вместе с несколькими другими членами отряда, и поспешил присоединиться к ним.

— Менандр! — воскликнул старый чародей. — Благодарение Господу Гаризима! Где ты был эти два дня?

— В Персеполисе, о наставник, на совещании с великим магом Дарамосом. Чародей Таггарт отвез нас с Илионой туда на своем небесном судне.

— Персеполис? — спросил Парменион, внимательно вглядываясь в лицо юноши. — Менандр, ты хорошо себя чувствуешь?

— Пусть он говорит, — сказал Досифей. — Менандр, присоединяйся к нам. Я чувствую, нам есть что рассказать друг другу. Парменион, скажи женщинам, чтобы принесли нам еду. Сегодня был напряженный день.

Менандр уселся на циновку, скрестив ноги, и начал рассказывать всё, что с ним приключилось, а члены Тридцати обступили его, слушая с недоверием. Пока он рассказывал свою историю, он заметил, что Лотис и её госпожа Элисса присоединились к группе и тоже увлечённо слушали. При свете мерцающего костра их красивые темноглазые лица казались тусклыми. Жены некоторых членов подавали финики и хлеб собравшимся, но вскоре большинство забыло о еде, внимательно слушая фантастическую историю Менандра. Некоторые, внимательно наблюдая за лицом юноши, заметили, что его темные глаза иногда казались блестящими, как у ночного зверя, отражая свет огня.

— Значит, Илиона осталась с Дарамосом, — сказал Досифей, когда юноша закончил свой рассказ. — Это хорошо, ибо она не была счастлива в этой земле, и я рад за неё. Но… — волшебник наклонился вперед и посмотрел своему ученику в глаза, — где Карбо?

— Он… он здесь со мной, о наставник. Прошлой ночью, после долгих раздумий, я некоторое время держал ворона в руках, и…

Досифей серьёзно кивнул.

— Ясно. Карбо действительно с тобой. Скажи мне, юноша: ты чувствовал какие-либо… эффекты?

— Никаких, о наставник. Я ничего не чувствовал в то время, и с тех пор не испытывал ничего, кроме несколько большего аппетита, чем обычно. Чародей Таггарт, который также носит в себе… спутника… коснулся моей руки, а затем заверил меня, что Карбо в порядке и быстро вырастет в размере и разумении — и что он скоро будет общаться со мной.

Некоторые из присутствующих смущённо отстранились от юноши, но старый Досифей лишь вздохнул и затем заметил:

— Мне кажется, я завидую тебе, Менандр. На недолгое мгновение в синагоге Хоразина я тоже принял в себя спутника, и в тот момент мне показалось, что я почувствовал странное новое понимание вещей.

— Я ничего подобного не чувствовал, о наставник. Таггарт говорит, что только те Ам-ха-арец, которые служат Ассатуру, пытаются влиять на умы своих носителей. У Шести Солнц есть кодекс чести, который запрещает им это делать.

— Что ж, возможно, мне тогда повезло, — задумчиво произнёс Досифей. — Но теперь, Менандр, я должен рассказать тебе обо всём, что произошло здесь с тех пор, как ты ушёл.

Когда они наконец закончили делиться своим опытом, огонь уже догорал, и полная луна поднялась высоко на востоке. Досифей неловко поднялся на ноги и сказал:

— Теперь мы все должны лечь поспать и хорошо выспаться, ибо завтра предстоит много сделать. Из того, что рассказал нам Менандр, очевидно, что рабби Иешуа намерен совершить Обряд Азазеля и тем самым открыть Врата. Мы должны предотвратить это, иначе всё будет потеряно.

— Откуда ты можешь знать такие вещи? — потребовал Исагор. — И что это за Обряд Азазеля?

— «Эль-Халал» Маттана описывает его как жертвоприношение крайней болезненности через самосожжение, совершаемое для удовлетворения Внешних, которые питаются психической энергией, генерируемой страданием. Рабби Иешуа, как вы, несомненно, уже знаете, не просто человек. Будучи отчасти сущностью намного более высокого порядка, чем человечество, он способен на гораздо большие страдания, чем мы, и поэтому сознательно приближает свою гибель. Он намерен, принеся себя в жертву как Козла Азазеля, обеспечить последний всплеск психической силы, который откроет Врата — и тогда его соплеменники пройдут сюда через них, чтобы отомстить за него и установить свою власть над этим миром.

Менандр нервно кивнул.

— Таггарт мне именно так и сказал, о наставник. Но, послушай, он также объяснил мне, как предотвратить…

В этот момент двое молодых людей вбежали в круг света от костра и поспешили к Исагору.

— Господин, — задыхаясь, проговорил один из них, отдышавшись, — мы следовали… за рабби Иешуа, как… нам было велено…

— Да-да, где же он тогда? — требовательно спросил Исагор. — Он снова вернулся на постоялый двор в Вифании?

— Нет, — сказал другой юноша. — Он и несколько его последователей тайно вышли из города и отправились в Гефсиманский сад. Сейчас они собрались там, чуть более чем в миле отсюда.

Менандр быстро подошел к говорящему.

— Я знаю это место. Скажи мне, парень, сколько их там?

— Возможно, дюжина, не более. Но?..

Менандр развернулся и бросился прочь. Торопливо выбираясь из небольшой группы, он внезапно обнаружил, что путь ему преградила стройная фигура в плаще, и он едва успел остановился, чтобы избежать столкновения.

— Менандр! Куда ты так спешишь?

— Лотис! — Он взял обе её руки в свои и серьёзно посмотрел ей в тёмные глаза. — Мне снова нужно уйти на некоторое время. Я должен что-то сделать.

— Ты рассказал нам так много странных вещей этой ночью, Менандр! Я с трудом могу поверить, что всё это действительно происходит — что весь мир в такой опасности.

— Это так, но я могу это изменить. У меня есть устройство, которым чародей Таггарт научил меня пользоваться…

— Могу я помочь? Я пойду с тобой, если хочешь.

— Нет. Эта задача потребует скрытности, и я лучше справлюсь с ним в одиночку. Пожалуйста, сообщи Досифею, что я вернусь до рассвета. Я расскажу тебе больше, когда вернусь.

— Да защитит тебя Господь Гаризима, Менандр.

Они кратко обнялись, а затем Лотис увидела, как её новообретенный друг снова поспешил в ночь навстречу неизвестным опасностям. В следующее мгновение его фигура в белом одеянии исчезла, как призрак, среди чёрных, отбрасываемых луной теней.

Немногим более чем через полчаса Менандр подошёл к северо-восточному углу каменной стены, окружающей Гефсиманский сад. Несмотря на чувство неотложности, он свернул с дороги, спрятался среди деревьев и кустов и несколько минут отдыхал, позволяя своему дыханию и сердцебиению прийти в норму. Он знал, что все его чувства должны быть спокойны и насторожены, когда он войдёт в сад, чтобы не наткнуться на людей-наблюдателей.

Затем он снял своё бросающееся в глаза белое левитское одеяние, затем тунику, аккуратно сложил их и спрятал под лиственным кустом. Не следовало надевать широкие ниспадающие одежды, которые могли бы зацепиться за ветки или дать возможность ухватиться за них преследователю. Когда он снова осторожно выбрался на дорогу, юноша был одет только в набедренную повязку из простой темной льняной ткани, а через плечо был перекинут ремень, который пересекал его грудь и поддерживал небольшую черную сумочку на боку…

Внезапно он остановился, почувствовав движение, и спрятался в тени деревьев. Кто-то шёл по дороге к саду. По мере приближения фигуры Менандр увидел, что это был высокий, но слегка согбенный старик в темном плаще, несущий длинный посох; его лицо скрывал капюшон, из-под которого ниспадала длинная белая борода, выглядевшая бледным пятном в лунном свете. Через минуту фигура прошла на юг, а затем, резко повернув направо, исчезла в узком темном проёме в стене сада.

Менандр заколебался. Восточная сторона стены была залита лунным светом; если он последует за фигурой в чёрном плаще через арку, то окажется хорошо заметен любому, кто находился бы внутри. Лучше не рисковать.

Следуя вдоль северной стены на запад, он вскоре добрался до места, где она скрывалась в тени высокого дерева. Потребовалось всего несколько мгновений, чтобы взобраться на её восьмифутовую высоту и бесшумно спуститься внутрь. Здесь деревья и кустарники были гуще, и он крался вперёд с чрезвычайной осторожностью. Менандр не видел никаких признаков фигуры в плаще или кого-либо ещё, и не мог никого услышать. Интересно, где же рабби Иешуа и его последователи? Несомненно, они должны находиться возле западного входа в сад, ближайшего к Иерусалиму, что выходит на долину Кедрон…

Он вышел на узкую тропинку и пошёл немного быстрее, но с неослабевающей осторожностью. На каждом разветвлении юноша выбирал тропу, которая вела на юго-запад, в том направлении, где, как он чувствовал, должен находиться западный вход — хотя он совсем не был в этом уверен, поскольку никогда не бывал близко к Гефсиманскому саду с этой стороны…

Внезапно Менандр остановился, прислушиваясь. Да, никакой ошибки — он слышал низкое бормотание мужского голоса совсем недалеко впереди себя.

— Абба…

Арамейское слово, означающее «отец»! Менандр напряжённо присел, заглянул сквозь стебли кустов и увидел всего в нескольких шагах впереди себя человека в белой одежде, стоящего на коленях на земле в бледном пятне лунного света. Менандр мгновенно понял, что наткнулся на того самого, кого он пришёл искать — самого рабби Иешуа бар Йосефа.

— Отче, — повторил дрожащий голос, — всё оказалось возможным для Тебя.

Менандр зашарил в сумке, висящей на его плечевом ремне, удивляясь тяжёлой печали, почти агонии, которая, казалось, исходила от странного козлиного лица мужчины и вибрировала в его голосе. Этот голос, пусть и был глубоким и звучным, слышался слишком низким и далёким, и Менандр понял, что ему придётся подползти ещё ближе к человеку, чтобы использовать устройство, которое дал ему Таггарт…

— Прими теперь от меня сию чашу.

Менандр замер в оцепенении, когда коленопреклоненный мужчина извлёк из-под своей белой мантии предмет, который выглядел как стройный и изящный потир. Когда он держал его в лунном свете, сосуд, казалось, мягко светился собственным серебристо-золотым блеском.

— …О, Отче, да исполнится воля Твоя. Ах, если бы только могло быть иначе!

Очарование Менандра внезапно сменилось ужасом, когда он увидел, что лицо мужчины чудовищно меняется, темнея и стекая вниз. На несколько мгновений казалось, будто текучая вуаль, сверкающая в лунном свете, выступила на его лбу и щеках, как кровавый пот. Менандр закусил губу, чтобы не вскрикнуть, ибо он понял, что происходит: странный рабби выпускал наружу спутника, который обитал в нём!

Теперь существо стекло на землю, где легло неподвижно, одна тень среди многих, оставляя лицо и белую одежду мужчины такими же чистыми, как и прежде. В тот же миг в кустах, к которым был повернулся рабби, произошло какое-то движение, и Менандр снова прикусил губу, когда из тени бесшумно выступила худощавая фигура в чёрной одежде. Она быстро наклонилась и взяла сверкающий потир из рук коленопреклонённого Иешуа, затем повернулась и бесшумно исчезла среди деревьев, а чёрное каплевидное существо следовало за ней, как огромный быстро ползущий слизняк. Через мгновение они исчезли, но не раньше, чем Менандр успел заметить отблеск лунного света на длинной белой бороде под тёмным капюшоном фигуры.

Ещё несколько минут человек в белом одеянии оставался на коленях, его большие темные глаза были утремлены к луне, а выражение страдания на его лице постепенно исчезало. Наконец с собранным и спокойным лицом, на котором всё ещё читалась глубокая печаль, он поднялся на ноги, повернулся и медленно, размеренно пошёл прочь, наконец исчезнув среди чернильных теней деревьев.

Менандр, поняв, что всё это время задерживал дыхание, выдохнул и глубоко вдохнул, затем тоже поднялся. Его первым побуждением было последовать за стариком в чёрном одеянии, который пришёл и ушёл так же бесшумно, как одна из теней ночи, ибо предыдущие разговоры с Досифеем заставили его заподозрить, кем должен быть этот человек, а также природу той жуткой светящейся чаши, которую он только что получил в руки. Но нет, ему нельзя отступать от задачи, которую доверили ему Таггарт и Дарамос. Слишком многое было поставлено на карту.

Менандр повернулся и бесшумно начал красться сквозь деревья в направлении, куда ушёл раввин в белом одеянии, но его осторожное продвижение было неизбежно медленным. Он успел пройти менее чем на бросок камня, когда услышал мужские голоса и стал двигаться ещё медленне. Наконец, присев между двумя кустами, он осторожно раздвинул листья и выглянул. Прямо впереди лунный свет обрисовывал небольшую поляну, а за ней западную стену сада, в которой зияла большая арка. На поляне стоял рабби Иешуа и трое других мужчин. Последние потирали глаза и неуклюже пошатывались, как будто только что проснулись.

— Прошу прощения, о Учитель, — сказал один из них с галилейским акцентом. — Мы снова подвели тебя в дозоре. Этот день был очень утомительным и полным смятения.

— Не волнуйся, Кифа, — мягко сказал рабби. — Настало время, как я и предсказывал. Пойдём, ибо тот, кому было назначено предать меня, уже здесь.

Менандр зашарил в своей сумке и начал подкрадываться ближе, но в этомт момент услышал шум многих голосов и лязг доспехов за стеной сада. Звуки быстро усиливались, а затем огромная толпа солдат начала выходить из арки. Многие из них несли мечи, посохи и факелы; большинство были римскими легионерами, но некоторые носили черные доспехи храмовых стражей, и Менандр с уколом страха заметил, что глаза последних странно блестели в свете факелов. Во главе их шёл худой человек в серой одежде с тёмно-рыжими волосами, чьи спутанные локоны змеиными каскадами ниспадали из-под чёрной шапочки; его горели с таким напряжением, что казалось, будто фанатизм сочетался в нём с мистическим экстазом. Рядом с ним шёл высокий и мускулистый римский офицер, на красивом лице которого застыло суровое и мрачное выражение.

— Кто этот человек, Иуда из Кериофа? — резко спросил офицер.

Худой Иуда шагнул вперёд, его лицо было искажено натянутой усмешкой, в которой Менандру почудилась боль агонии, и обнял рабби Иешуа, восклицая при этом:

— Приветствую, о учитель! — Затем, тихим голосом, который мог расслышать только Менандр, находишийся для этого достаточно близко, добавил: — Дело сделано, учитель, — именно так, как ты того желал.

— Схватите этого человека в белом! — рявкнул римский офицер.

Шедшие первыми солдаты ринулись вперёд. Иуда мгновенно отпрянул. Но как только первый храмовый стражник попытался схватить рабби, дородный галилеянин по имени Кифа вытащил короткий меч из-под своей мантии и с яростным криком нанёс удар. Менандр услышал глухой стук металла, отскочившего от кости, и увидел, как стражник в чёрных доспехах отшатнулся, его правое ухо свисало с головы на тонком клочке плоти.

— Стой! — зычным голосом крикнул рабби, вытянув руку, словно желая остановить натиск солдат силой своей воли.

Все замерли на месте, поражённые этой нечеловечески мощной командой. Даже Кифа и раненный стражник остановились и стояли неподвижно, а несколько легионеров фактически отступили на шаг. На мгновение все застыли в оцепенении.

Затем Менандр едва расслышал, как рабби Иешуа пробормотал:

— Успокойся, Кифа. Не вмешивайся.

И в следующее мгновение Менандр с ужасом увидел, что повреждённое ухо желтоглазого стражника не кровоточит — более того, оно медленно возвращалось в своё естественное положение, удерживаемое по краям разреза зеленоватой, полупрозрачной субстанцией…

— Хватайте его, я сказал! — взревел римский офицер.

Кифа и другие галилеяне развернулись и бросились на юг среди деревьев. Солдаты, не обращая на них внимания, окружали рабби, римляне кричали и ругались, а стражники Храма в чёрных плащах были странно и мрачно безмолвны.

— Неужели я простой разбойник, что вы пришли арестовать меня таким образом? — внезапно прогремел Иешуа своим нечеловечески могучим голосом.

Менандр больше ничего не слышал в этом шуме, к тому же он понял, что некоторые солдаты, спешащие окружить рабби, подошли опасно близко к его укрытию. Когда он повернулся, чтобы бежать, два римлянина заметили его и подняли тревогу; в следующее мгновение он почувствовал, как его схватил третий легионер, приближения которого он не заметил.

— Я поймал этого мальчишку, парни! Клянусь Бахусом, это тот парень, который сбежал от нас в овраге!

Менандр внезапно вывернулся, освободив левую руку из правой руки солдата, затем ловко присел, что позволило ему избавиться от набедренной повязки, которую крепко держал мужчина. Мгновенно юноша вскочил и бросился прочь среди деревьев, оставив свою единственную одежду в руке поражённого легионера.

— Поймай этого скользкого мальчишку, Луций! — крикнул офицер. — Я хочу допросить его!

Менандр свернул влево, затем направился на север так быстро и бесшумно, как только мог, не обращая внимания на колючие ветки кустарников, впивавшизся в его обнажённую кожу, безмолвно благодаря своего наставника Дарамоса за многочисленные кропотливые уроки искусства бегства. Вскоре звуки неуклюжей погони затихли, и ещё через несколько минут юноша нашёл северную стену и перелез через неё в тени так же быстро, как и раньше.

Наконец, осторожно продвигаясь среди редкого кустарника этой местности, он нашёл место, где спрятал свою одежду. Быстро надел свою тёмную тунику, затем туго свернул белый плащ в маленький узел. Звуков погони слышно не было.

Как хорошо, что он не схватился за этот шнурок, подумал Менандр, перебирая пальцами шнур, на котором висел тёмный мешочек у него на боку. Если бы ему пришлось оставить устройство чародея в руках легионера, это испортило бы всё. Тем не менее, Менандр понял, что на этот раз он потерпел неудачу. Ему придётся попробовать снова завтра. Если бы только он мог узнать, куда уведут рабби Иешуа…

Он поспешил на север, держась вдоль дороги, но в отдалении от неё, избегая пятен лунного света, насколько это было возможно. Он должен вернуться в лагерь, посоветоваться с Досифеем…

Внезапно Менандр замер, когда увидел фигуру, движущуюся к северу от него — худощавую, высокую, слегка сутулую, закутанную в плащ и капюшон, чей тёмный абрис на мгновение отчётливо нарисовался в пятне лунного света на дороге.

Глава XXIV

Досифей, дремавший на своих одеялах у самого открытого полога своей палатки, внезапно проснулся от звука мягких шагов. Выглянув, он увидел фигуру, стоящую прямо за угасающим пламенем костра — молодого человека, в белом одеянии и тёмной тунике. Глаза его светились в свете мерцающих языков пламени.

— Менандр? — Старик поднялся и поспешил наружу, плотно запахивая свою тёмно-коричневую мантию. — Я ждал тебя…

— И я тоже ждала тебя, Менандр.

Второй голос принадлежал молодой женщине. Досифей повернулся и увидел её стройную фигуру в плаще, выходящую из теней, и не удивился, узнав её.

— Досифей? Лотис? — спросил Менандр. — Я думал, вы все будете спать. Сейчас третья стража ночи.

— Я уверен, что у тебя есть новости, — ответил старый самаритянин, бросая хворост в огонь, — и хочу услышать их сейчас. Присоединяйся к нам, Лотис.

Когда все трое уселись вокруг вновь разгоревшегося костра, Менандр начал рассказывать всё, что случилось с ним в Гефсиманском саду. Лотис, довольная, что старый волшебник не отослал её, слушала без перерыва, с беспокойством замечая, как глаза Менандра иногда поблёскивают в свете мерцающих языков пламени.

Когда юноша рассказал о том, что снова увидел человека в плаще с белой бородой на залитой лунным светом дороге, Досифей понимающе кивнул.

— Это не мог быть никто иной, как колдун Йосеф из Аферемы. А то, что он получил из рук своего пасынка, рабби Иешуа, было, без сомнения, Чашей Биах. Значит, ты последовал за ним, Менандр?

— Да, о наставник. Он вернулся на главную дорогу, затем пошёл по ней в направлении Вифании. Однако не доходя до города, он свернул на юг по тропе, ведущей к гроту гробниц.

— Ах. Грот — да… Менандр, этот человек — очень проницательный и опытный чародей. Ты уверен, что он не заметил тебя?

— Да, учитель. Я был очень осторожен. Большая часть дороги была заставлена палатками паломников; ещё одну фигуру, движущуюся среди них, вряд ли можно было заметить. А на последнем, безлюдном участке перед гротом я тщательно использовал все умения скрытности, которым научил меня ты с Дарамосом.

— Хорошо. — Досифей снова кивнул. — Продолжай.

— Чародей Йосеф встретил там среди гробниц человека — своего слугу и ученика Зефа, как оказалось. Мне удалось незаметно подобраться к ним среди гробниц и подслушать большую часть их разговора.

— И о чём они говорили?

— Ты сам это услышишь, о наставник. — Менандр открыл тёмный мешочек у своего бока и извлёк чёрный прямоугольный предмет размером с палец человека. Положив его на землю, он затем нажал на небольшой выступ, слегка выделявшийся на одном конце его верхней части. — Слушай.

Досифей и Лотис, охваченные любопытством, слегка наклонились вперёд. На мгновение они услышали лишь ровное, едва слышное шипение из чёрного предмета. Затем послышалась человеческая речь:

«…после чего он передал двенадцати из них Чашу Биах, чтобы все они могли испить из неё и узреть предвещаемый Фантом Истины. И теперь, когда его цель достигнута, он передал эту чашу мне, своему земному отцу».

Лотис и Досифей вздрогнули, оглядываясь вокруг. Голос, принадлежавший старику, произнёс слова с гордой, почти ритуальной интонацией; казалось, он раздавался совсем близко, но в свете костра никого не было видно.

— Кто?..

— Тихо! — призвал Менандр своего старого наставника, указывая на чёрный ящик. — Слушайте.

«Значит ли это, что он больше не нуждается в нас, о учитель?»

На этот раз голос принадлежал молодому человеку, и Досифей почувствовал, как по его спине пробежал холодок, когда он понял, что он исходит из чёрного ящика, лежащего на земле перед ними. Это было настоящее колдовство!

«Нет, если всё пойдёт так, как он задумал, Зеф, — вновь послышался голос старика. — Завтра они отведут на холм Гол-горот и убьют посредством Ритуала Боли, который римляне невольно унаследовали от Каракоссы через Карфаген. Он умрёт в Агонии Азазеля, после чего Гол-горот пройдёт через Малые Врата посредством Ковчега в Святилище Безымянного. Затем Великие Врата будут открыты Гол-горотом и Братом, и Отец пройдёт через них, дабы очистить этот мир и сделать его достойным Себя».

«Это будет большим потрясением для Анны и трибуна Максенция».

(Краткий смех.)

«Но это всё очень сложно. Что, если наши планы пойдут наперекосяк?»

«Ты хорошо знаешь, Зеф. Тогда мы должны будем доставить Невесту в безопасное место в далёкой стране, чтобы она могла носить семя нашего Учителя и передать его из поколения в поколение. Готова ли она сейчас к такому путешествию?»

«Да. Но она больше не в Вифании. Этой ночью она находится в Иерусалиме, в доме, где наш Учитель сегодня явил своим ученикам Фантом Истины, намереваясь быть рядом с ним завтра в час его гибели и триумфа. На рассвете она пойдёт молиться в Храм, а затем отправится на жертвоприношение своего Господа».

«Такое действие достойно её великого духа. Пойдём, Зеф, мы тоже должны покинуть Вифанию и отправиться в Иерусалим этой же ночью, ибо, возможно, завтра у меня там будет многое дел. Я должен придумать, как похитить Биахтрил у Анны, ибо он понадобится нам, чтобы призвать на помощь биахимов, если мы потерпим неудачу».

«Но, разумеется, мы не можем потерпеть неудачу, о учитель, после столь многих лет подготовки».

«Надеюсь, что нет, и до захода солнца завтра я надеюсь быть на горе Поруганий, попивая Золотой Нектар, чтобы увидеть восход Селены, прежде чем Безымянный и его космические легионы хлынут через Врата. Тем не менее мы должны подготовиться к любой непредвиденной ситуации. Пойдём, Зеф, нам нужно поспешить в гостиницу Марфы и разбудить наших слуг».

Чёрный ящик ненадолго издал звук, похожий на шарканье сандалий по гравию, затем с резким щелчком умолк.

— Это была большая часть разговора, который я слышал, о наставник, — объяснил Менандр. — Очевидно, рабби Иешуа вчера вечером пировал в Иерусалиме с некоторыми из своих последователей, а затем встретился с колдуном Йосефом в Гефсиманском саду, чтобы передать ему чашу…

— Чашу, Чашу Биах! — пробормотал Досифей. — Рабби совершил Обряд Откровения для своих последоватей, но я уверен, что он не раскрыл им всего, ибо они лишь часть его альтернативного плана на случай, если он потерпит неудачу… Боги, Менандр! — что это за колдовство чародея Таггарта, которое запечатлевает голоса людей в шкатулке?

— Я не знаю, но пока мне не удалось использовать его так, как он мне велел. Он сказал, что крайне важно захватить в него голос раввина Иешуа.

— Очень странно. Он сказал, почему?

— Нет. Мне поручено доставить ему чёрную шкатулку завтра, на вершину холма, возвышающегося над Иерихонской дорогой к востоку от Вифании. Но я не могу, потому что потерпел неудачу. Я должен пойти в Иерусалим и попробовать снова.

Досифей несколько минут молча хмурился, глядя на тлеющие угли костра, затем сказал:

— Они убьют его на холме Гол-горот — вероятно, это будет Голгофский холм, названный так потому, что по преданию там похоронен череп Адама. Но Маттан пишет, что это место древнего святилища Старейшего, называемого Гол-горотом. Удачное искажение — ибо для невежественного населения здешних мест, кто более древен, чем Адам? — Досифей тяжело поднялся на ноги. — Завтрашний день обещает быть насыщенным и трудным для всех нас. Ты устал, Менандр, и я не буду утомлять тебя дальнейшими вопросами. Иди спать. Мы ещё поговорим об этом утром.

— Благодарю тебя, о наставник. Я и впрямь очень устала.

Менандр поднялся и, обняв Лотис, попрощался с ними, после чего удалился в шатер. Лотис, голова которой кружилась от только что услышанного, повернулась и направилась к шатру своей госпожи, но вдруг почувствовала, что Досифей следует за ней по пятам в темноте.

— Подожди, Лотис. Его голос был тихим, но настойчивым. — Я должен поговорить с тобой.

Она повернулась к нему. Досифей увидел немой вопрос в ее спокойных темных глазах и снова осознал, насколько эта молодая женщина отличалась от испуганной, растерянной девушки, какой она была в день их первой встречи. И как она была прекрасна, как сияло ее лицо под бледными лучами Селены, богини Луны…

О Ты, Вожделение Воспоминаний, Владычица Бесконечности…

— Лотис, я должен попросить тебя об одолжении.

— Ты наставник и друг Менандра, о Досифей. Проси у меня всё, что пожелаешь.

— Одолжение, о котором я прошу, может быть опасным для тебя и твоей госпожи, поэтому хорошо подумай, прежде чем согласиться. Я хочу, чтобы вы вдвоем отправились в место, куда я не смею войти — восточный двор иерусалимского Храма, куда женщина Мириам намеревается пойти завтра утром. Я не смею входить даже во внешние пределы Храма сейчас, ибо там есть адепты, которые следят за мной и распознают любую маскировку.

— Ты имеешь в виду колдуна Йосефа из Аферемы?

— Да, и проницательного старого Никодима, и, вероятно, их аколитов, которые теперь предупреждены. Возможно, даже колдун Анна узнал к этому времени о моем присутствии в Иерусалиме. Но ты, Лотис, в своем наряде храмовой девственницы, сопровождаемая Элиссой, называющей себя твоей матерью…

— Понимаю. — Лицо Лотис стало серьезным. — Это и впрямь опасное дело, о котором ты просишь, ибо я слышала, что все гои, пойманные во внутренних пределах Храма, приговариваются к смерти. Однако если это поможет вам и Менандру, я сделаю так, и, думаю, моя госпожа тоже согласится. Боюсь, до сих пор мы мало чем могли вам помочь.

— Обдумай это хорошенько, — сказал Досифей. — На рассвете я снова поговорю с тобой, а также с твоей госпожой. Если вы решите заняться этим, я обращу вам на помощь все свои искусства, как в обучении, так и в маскировке. Ибо я подозреваю, Лотис, что из всех людей ты, возможно, лучше всех подходишь для того, чтобы разгадать загадку этой таинственной «Невесты» рабби и открытия ее тайного знания. А теперь спокойной ночи, и спи крепко.

Сказав это, старый маг повернулся и направился обратно к своему шатру, снова удивляясь своему уважению и доверию к этой молодой женщине, Лотис, и своему предположению, что она могла говорить не только за себя, но и за свою госпожу.

— Сколько же здесь твоих воплощений! — пробормотал он, снова взглянув на полную луну. — Но как мало из них осознают свою собственную природу. И до чего же странно, что сейчас, именно в это время и в этом месте, их двое, осознавших себя и находящихся в процессе встречи друг с другом. О Великая Богиня, это странная игра, в которую ты играешь с собой и со всеми нами, и завтра мы узнаем, как эта игра развернется в этом мире!

Симон из Гитты очнулся от беспокойного кошмарного сна и сел на холодных каменных плитах. В коридоре снаружи приближались шаги. Дребезжание цепей в кромешной тьме рядом с ним подсказало ему, что двое его товарищей по заключению тоже проснулись.

Послышался лязг задвижек и замков, затем вспыхнул свет факелов. Трое мужчин вошли в тюремную камеру — римские солдаты, одетые в промасленную кожу, бронзу и железо. Симон протер глаза, затем снова посмотрел, увидел, что один из троих был Максенций.

— Закрепите факелы, — приказал трибун, — затем снимите ножные цепи с этих заключенных.

Стражники подчинились, и пока они орудовали молотками и железными зубилами, глаза Симона привыкли к свету. Максенций нетерпеливо расхаживал по узкой камере, его лицо было искажено гневным выражением.

— Значит, рассвет? — спросил человек, которого Симон знал как Дисмаса. Его голос казался странно спокойным.

— Настал час вашей гибели. Максенций повернулся к одному из своих солдат. — Отведите этих двоих на двор и приготовьте их к распятию.

— Ты, идолопоклонническая свинья! — зарычал человек по имени Гестас. — Твоё темное колдовство защитило тебя от моего клинка, но десять тысяч других клинков все еще жаждут твоей крови. Ты не уклонишься от всех!

Максенций сделал жест, и кулак стражника резко врезался в лицо Гестаса, отчего тот растянулся на полу. Максенций усмехнулся, затем нетерпеливо махнул рукой.

— Уберите их отсюда.

— Однако, это факт, что ты практиковал черное колдовство, трибун Максенций, — спокойно сказал Дисмас, — и за тебя действительно ждет неминуемая гибель. Я знаю, ибо этой ночью мне приснился сон.

Стражники отступили. Максенций сжал кулаки. Почему-то этот заключенный, высокий и спокойный стоявший в своих оковах, нравился ему еще меньше, чем гневный и дерзкий Гестас.

— Сон? — невольно повторил он.

— Горе тебе, разоритель! — громко провозгласил Дисмас, его темные глаза внезапно загорелись мистической напряжённостью. — Тебе, убивавшему отцов народов наших, обесчещивавшему их женщин, разграбившему их дома и продавшему их детей в рабство — тебе я говорю: Горе! Ибо мне было явлено видение гибели, и зрелище смерти во сне. Твой поан создания империи рушится даже сейчас, о командующий когортами, и твое предполагаемое царство пало еще до того, как успело возникнуть. Ты жаждал править всеми людьми, о возвышенный трибун, но даже сейчас демоны, с которыми ты объединился, восстают, дабы сокрушить тебя, и вскоре твои человеческие союзники покинут тебя и оставят одного встречать свою погибель. Не от клинков твоих яростных врагов постигнет тебя эта участь, о гордый римлянин, но из черных бездн, что таятся за пределами миров. Да, слушай! — Голос мужчины поднялся; его мистические глаза пристально глядели вперед, как будто он смотрел сквозь каменные стены на что-то страшное, но невидимое для других. — Я слышу, как оно приходит из внешней тьмы, о Максенций! Чаша твоих беззаконий полна, и даже сейчас твоя гибель приближается, ступая из ночи под приглушенные удары барабанов Хаоса — участь, более ужасная, чем когда-либо мог представить себе человек!

Максенций почувствовал, как в нем поднимается огромная ярость, но с огромным усилием сдержал взрыв гнева, который рвался наружу.

— Уберите отсюда этого сумасшедшего! — рявкнул он. — На крест его вместе с сообщником-бунтовщиком! Но оставьте один факел, когда уйдете, ибо я хочу поговорить с этим Симоном наедине.

— Господин, вы уверены? — сказал один из охранников, с беспокойством глядя на высокого, хорошо сложенного самаритянина. Даже с руками, все еще скованными спереди, этот человек казался опасным противником.

— Делай, что я говорю, Маркус. Иди. И закрой за собой дверь камеры.

Когда стражники и их пленники удалились, Максенций встал и молча, задумчиво посмотрел на Симона, который стоял перед ним во весь рост, сверкая темными, пристальными глазами. Симон, со своей стороны, настороженно сдерживал свою ненависть. Эмоции побуждали наброситься на врага, задушить его цепью наручников, сломать ему шею… но он инстинктивно понимал, что римлянин не пришел бы сюда один без защиты, возможно, колдовского рода. И в этот момент он заметил широкий пояс на талии Максенция — тот самый пояс из светящегося, синего металла, который он видел на Скрибонии в башне Силоама и, еще раньше, на волшебнике Таггарте.

— Ты мудр, — сказал трибун. — Ты не можешь навредить мне, ибо я защищен колдовством. И даже если ты проскользнешь мимо меня, мой телохранитель Кратос стоит на страже у входа в эту камеру. Ты уже встречал его раньше.

Симон подавил свою ярость.

— Чего же ты хочешь?

— Я решил освободить тебя, самаритянин. Что ты об этом думаешь?

Симон подозрительно посмотрел на римлянина. Максенций рассмеялся.

— Нет, это не уловка. Я решил ещё немного позабавиться с тобой. Было бы слишком просто просто убить тебя сейчас после всех неприятностей, которые ты причинил, поэтому я немного продлю игру. Кажется, ты стал популярным человеком, Сыном Отца — настолько популярным, что толпа большую часть вчерашнего дня завывала, требуя твоего освобождения. Ты, конечно, знаешь, что существует обычай отпускать одного заключенного на каждую Пасху, поэтому я намерен удовлетворить эту их прихоть. В конце концов, раз уж я собираюсь стать их верховным правителем, то почему бы мне не быть популярным у них. Но не питай надежд, самаритянин, ибо я скоро верну тебя обратно в это место, где ты будешь ждать рассвета и креста. Ты никогда не сможешь избежать этой участи, ибо моя сила огромна и скоро станет абсолютной.

Симон чувствовал, что этот человек лжет, но не знал, до какой степени. Он внезапно сделал шаг вперед, вытянув руки — и, как и опасался, наткнулся на твердый, невидимый силовой барьер.

Максенций снова рассмеялся.

— Видишь, самаритянин, моя магия велика. Ты не можешь навредить мне, и я могу играть с тобой в кошки-мышки сколько угодно. Позже этим утром, когда толпа снова потребует твоего освобождения, я пошлю стражника, чтобы он снял с тебя остальные цепи и освободил тебя. Наместник Пилат сыграет свою роль в этой маленькой драме, как я ему и приказал. Наслаждайся своим днем свободы, Симон из Гитты, ибо он будет коротким — столь же коротким, как благосклонность переменчивой толпы. Скоро я стану императором над всеми людьми, и в этот день ты и все, кто меня оскорбил, познаете ужасную участь.

Симон не удержался и произнёс:

— Однако я только что слышал, как тебе был объявлен приговор.

Максенций слегка побледнел; его челюсти напряглись от гнева. Затем он резко коснулся светящейся пряжки своего пояса. Тюремная камера в тот же миг наполнилась ослепительным белым светом. Симон ахнул и отшатнулся назад, подняв руки к глазам, чтобы защитить их от невыносимого сияния, окружавшего фигуру трибуна. В ушах раздавалось слабое, но пронзительное жужжание.

— Да, смертный, пресмыкайся! — прогремел римлянин. — Пресмыкайся перед своим господином и богом!

Симон почувствовал безумие в голосе этого человека. Глядя сквозь пальцы слезящимися глазами, он увидел Максенция, стоящего в центре этого интенсивного сияния, его правая рука осуждающе указывала на него, а доспехи сверкали, как у олимпийского божества. Затем, к его изумлению и ужасу, Симон увидел, что ноги римлянина не касались пола — он стоял без опоры по крайней мере на фут выше него!

— Пресмыкайся, смертный, и знай, что ты никогда не сможешь избежать своей участи!

Симон прижался к стене, прикрывая глаза и понимая, что не должен больше провоцировать трибуна в его нынешнем безумии. Он лихорадочно подумал: «Максенций овладел колдовским поясом волшебника. Я не должен дать ему понять, как много я знаю».

Свет резко померк. Симон услышал удаляющиеся шаги, лязг железной защелки и скрип петель…

Затем дверь камеры захлопнулась, и он снова остался один, его глаза медленно привыкали к успокаивающей темноте.

Максенций, чей странный пояс снова светился своим обычным тусклым синим светом в полумраке, поспешил вверх по каменным лестницам, ведущим из темниц крепости Антония, за ним следовал его грозный телохранитель. Во внутреннем дворе он остановился, чтобы отдать несколько коротких приказов солдатам, а затем поднялся по еще нескольким каменным лестницам в свои покои, оставив дюжего Кратоса снаружи охранять дверь.

Когда он остался один, он яростно ударил правым кулаком по столу, заставив зазвенеть кувшины и кубки.

— Чтоб этот старый Анна провалился в Тартар! — прорычал он. — Если б не он, самаритянина пригвоздили бы к кресту в этот самый час. Что ж, моя угроза не была пустой — скоро я верну его. И когда я это сделаю, клянусь богами, Анны больше не будет рядом, чтобы вмешаться!

Он налил себе кубок вина, выпил и налил еще один, затем подошел к ящику, полному папирусных свитков. Выбрав один из самых объемистых, он сел за стол и начал его разворачивать. Свиток был написан на несколько архаичной латыни, и Максенций почувствовал, как его гнев утих, когда он начал его изучать, ибо из всех трудов, которые он когда-либо похищал из библиотек своих жертв, этот был тем, что больше всего его завораживал. Он когда-то принадлежал старому врачу из Кесарии, который, как говорили, перевел его с персидского оригинала мага Останеса, и ее изучение заставило Максенция всерьёз заинтересоваться колдовством и, в конечном итоге, привело к его союзу с Анной.

«Ха-ха! Анна, старый зануда, — усмехнулся про себя римлянин, — ты был бы менее самоуверен, если бы знал, что я прочёл это».

Больше часа он сидел тихо, время от времени попивая вино и внимательно читая свиток. Однажды он нахмурился, когда упоминание о темных богах заставило его с тревогой вспомнить проклятие осужденного бунтовщика Гестаса, но через несколько минут это было забыто, когда он обнаружил отрывок, памятный по предыдущим чтениям — отрывок, который он искал:

…ибо колдун, желающий заслужить благосклонность Ассатура и его демонов в качестве слуг, дабы править людьми, должен принести в жертву живые тела Истинных Духов посредством боли, пыток и смерти. И сие должно быть свершено незадолго до весеннего равноденствия, когда солнце пребывает в надире в Гиадах, а луна высоко в Скорпионе, каковое созвездие в древности именовалось Великим Драконом Хаоса. Кроме того, сие должно быть совершено в месте, освященном многими веками магии и жертвоприношений Древним, а таких мест на Земле очень мало. Итак, это обряды и заклинания…

Максенций протер глаза, затем перечёл отрывок снова и снова. Обряды и заклинания — Анна и Каиафа выполнили большую часть этого. Последние несколько недель они почти не занимались ничем другим, как в Храме, так и ночью, на холме, называемом горой Поругания, к югу от виллы Анны на низком хребте за Кедронской долиной. Этот холм был тем самым «местом… освященным… Древним» — ибо разве Соломон, а до него иевусеи не приносили там жертвы демонам на протяжении многих веков? И сегодняшняя полночь станет временем, когда полная луна окажется в зените в созвездии Великого Дракона Вавилона. И все-таки что там с «Истинными Духами», которых нужно принести в жертву? Анна говорил, что лишь немногие из человечества были таковыми — люди, чьи души содержали большую, чем обычно, часть духов изначального Бога и Богини, издревле разделенных и заключённых в материи — и утверждал, что может распознавать их магическими средствами.

— Элисса! — мстительным шипением сорвалось имя с языка Максенция. — Она и её служанка, Лотис — да, и та молодая блондинка, которую отправили в Силоамскую башню…

Да, старый хрыч упомянул в разговоре со Скрибонием и несколькими другим легионерам, что все трое были Истинными Духами. Несомненно, он собирался принести их всех в жертву. Однако все трое сбежали, и теперь римские солдаты и храмовая стража искали их, в то время как Анна, без сомнения, обеспечивал поиски и похищения запасных жертв на случай, если другие не будут найдены.

— О боги, пусть их схватят мои офицеры! — с жаром пробормотал трибун; затем, услышав стук в дверь, поспешно свернул свиток и крикнул: — Войдите!

Центурион Марк вошел в комнату в сопровождении крепкого мужчины с заросшим щетиной лицом, в кожаной тунике, обшитой металлическими заклепками, и с оружейным поясом, на котором были закреплены меч и кинжал. В узких и бегающих глазах мужчины было что-то жестокое и хищное.

— Это Рабдос из Скифополиса, — сказал Марк, — человек, которого мы наняли, чтобы баламутить толпу в пользу — э-э — Бар-Аббаса. Он хочет получить свои деньги.

— Мои сирийцы отлично поработали, достопочтенный трибун, — прорычал мужчина с кривой ухмылкой. — Наместник Пилат уже поручал мне такую работу, так что можно сказать, я в этом эксперт. Могу ли я надеяться, что великодушие трибуна будет соответствовать моему опыту?

— Его люди действительно неплохо справились, — сухо сказал Марк, — хотя некоторые из них запутались и кричали о освобождении Иешуа бар Аббаса. Видите ли, многие последователи раввина тоже кричали в толпе.

— Однако наши люди многих из них поколотили дубинками, — сказал Рабдос, — так что все вышло, как надо.

— Значит, Пилат приговорил этого Иешуа к распятию? — спросил трибун.

— Да.

Максенций кивнул.

— Хорошо. Центурион Марк позаботится о том, чтобы тебе заплатили, Рабдос. Но сначала я хочу, чтобы ты оказал мне одну последнюю услугу — довольно неприятную, которой я бы не хотел обременять ни одного честного легионера. Он снял с пояса большой ключ и протянул его Рабдосу. — Иди в темницы и освободи из камеры некоего Симона из Гитты, затем выведи его во двор и сними с него кандалы на глазах у толпы. Марк покажет тебе дорогу.

Когда они ушли, Максенций встал и вышел из своих покоев. По нескольким узким коридорам и лестницам он спустился на первый этаж крепости, минуя главный двор, откуда доносился шум бурлящей толпы, и наконец вышел в преторию, просторный, но мрачный зал, освещенный лишь несколькими факелами. Судейское кресло в дальнем конце сейчас пустовало, но рядом с ним стояло около двадцати легионеров, и среди них высокий, пленник в белом одеянии, связанный веревками.

Солдаты вытянулись по стойке смирно, когда Максенций шагал к ним по длинному залу.

— Центурион Лонгин, — сказал трибун, подойдя к группе, — этот заключённый и есть тот мятежный рабби, которого, как мне сказали, мы должны бичевать и распять?

— Да, трибун Максенций. — Офицер ударил себя по нагруднику в знак приветствия, затем протянул свернутый пергамент и небольшую дощечку с письменами. — Нам также приказано облачить его в царственные багряные и пурпурные одежды, увенчать его плетеным терновым венцом и прикрепить всё это к его кресту.

— Царские одежды? Венец? — Максенций схватил пергамент, взглянул на доску с надписью. Четкие черные буквы гласили на трех языках:

ЦАРЬ ИУДЕЙСКИЙ

— Кто распорядился насчёт этого вздора? — резко спросил трибун.

— Сам наместник Пилат, господин, — сказал Лонгин. — Все это изложено в пергаменте.

Максенций быстро просмотрел его и убедился, что это так. Он готов был прикусить язык за проявление удивления и невежества перед своими солдатами. Без сомнения, это был еще один из проклятых ритуалов, придуманных Анной, чьи приказы, вероятно, были переданы Пилату через этого старого вымогателя Йосефа из Аферемы. Что ж, лучше пока выполнить эти приказы. Анна, в конце концов, был экспертом по части ритуальных приготовлений…

— Хорошо, — Максенций свернул пергамент и сунул его за пояс. — Но прежде чем мы устроим эту комедию, Лонгин, раздень пленника для бичевания.

Легионеры, развязывая своего высокого подопечного, грубо сорвали с его плеч белый плащ, затем сняли с него длинную тунику и сандалии. Мужчина не сопротивлялся и не протестовал; его большие грустные глаза безучастно смотрели в тьму дальней части зала, как будто устремлённые в другие, неземные миры.

Когда он оказался раздет догола, если не считать истрепанной желтой тряпки вокруг чресел, Максенций рявкнул:

— Теперь свяжите его снова. — Затем, пока солдаты подчинялись, трибун шагнул вперед и впился взглядом прямо в большие темные глаза пленника. — Так ты и есть тот, кто должен был стать Последним Царем, — прорычал он. — Что ж, ты потерпел неудачу. Твои мятежные призывы причинили мне много хлопот, безумный рабби, но теперь ты станешь лишь распятым пугалом в короне. А что касается истинного Последнего Царя — ты смотришь на него!

Пленник медленно опустил лицо и посмотрел прямо в глаза Максенцию. Трибун невольно отступил на шаг. Он ненавидел смотреть снизу вверх, когда сталкивался с кем-либо; более того, было что-то очень тревожное в мистических темных глазах раббина и его слегка овечьих чертах…

— Наглец! — яростно зарычал Максенций, ударив мужчину по лицу. — Клянусь богами, я сам высеку тебя — просто чтобы убедиться, что всё сделано правильно!

— Командир… — неуверенно произнёс центурион Лонгин.

Максенций взял себя в руки. Пленник попятился на шаг, но теперь стоял бесстрастный, безэмоциональный; кровь — странно жидкая, розоватая кровь — струилась из его широкого козлиного носа и стекала вниз по груди, пачкая желтую ткань вокруг чресл. Максенций смутно удивился этой истрепанной тряпке, столь жалкой по сравнению с изысканно сотканной верхней одеждой мужчины…

— Разденьте его полностью, — рявкнул Максенций. — Лонгин, дай мне свой бич.

Центурион кивнул, затем вынул из пояса многожильный бич и передал его своему командиру. Максенций оценивающе, одобрительно взвесил его. Один из солдат сорвал желтые лохмотья с чресл пленника…

Внезапный хор вздохов и криков вырвался из всех солдат. Как один человек они отпрянули, оставив обнаженного человека стоять в одиночестве в центре; несколько клинков мечей со скрежетом вылетели из ножен.

Максенций в ужасе уставился на него, подавляя внезапный рвотный позыв. И вновь он обнаружил, что на него смотрят глаза, взгляд которых он не мог вынести — глаза, расположенные среди чудовищных пятен и извивающихся мясистых трубок и щупалец…

— Пещеры Аида! — истерически закричал солдат. — Он не человек!

— Заткнись! — Максенций поманил бичом легионера, державшего истрепанную желтую набедренную повязку. — Надень это на него — сейчас же!

— Господин… — голос Лонгина слегка дрожал, — что это значит?

— Это значит, что мир вот-вот избавится от отвратительнейшего демона, — прорычал Максенций, перебирая тяжелые пряди бича и острые куски железа, вплетенные в них, — и я намерен лично убедиться, что он не продержится на кресте до конца дня. Лонгин, если это существо ещё будет живо после девятого часа, я хочу, чтобы ты лично добил его. Он не должен дожить до заката.

— Само собой, господин, ибо на закате начнется Пасха, и иудеи снова устроят беспорядки оттого, что мы допускаем казни во время их праздненства. Однако к чему спешка?

— У меня есть свои причины. Просто сделай, как я говорю.

Центурион кивнул, затем снова ударил себя по нагруднику в знак приветствия.

Максенций схватил бич и двинулся к пленнику, глядя на него с гневом и отвращением.

«Значит, ты новая жертва Анны, — мрачно подумал он. — Что ж, я позабочусь о том, чтобы ты не прожил достаточно долго, чтобы осуществить его замыслы. И все же, клянусь всеми богами, ты будешь страдать!»

Затем, мысленно решил трибун, как только это отвратительное дело будет закончено, он присоединится к своим войскам в удвоенном поиске Элиссы и её служанки. Тогда у него будут свои собственные Истинные Духи для принесения их в жертву, и это жертвоприношение произойдет в нужный день, в нужном месте и в правильный час…

Глава XXV

— Бар Аббас! — толпа сотрясала воздух дикими криками одобрения. — Отдайте нам Бар Аббаса!

Симон из Гитты щурился в утреннем солнечном свете, стоя перед южным портиком крепости, лицом к ликующей толпе. Он был нечёсан и грязен, одет лишь в свою рваную, испачканную в подземелье набедренную повязку, но, к счастью, наконец-то свободный от цепей.

— Ты удачливый негодяй, — прорычал Рабдос с резким смехом. — Иди к своим поклонникам и развлекайся. Кажется, они готовы угостить тебя всеми напитками и шлюхами, каких только пожелаешь.

Симон, не обращая внимания на насмешку, спустился по ступеням к толпе. Он не доверял этому Рабдосу из Скифополиса, имевшего репутацию одного из самых жестоких и беспринципных служителей Пилата. Несомненно, многие из его сирийских агитаторов всё ещё были в толпе — некоторые, возможно, с убийственными указаниями от Максенция.

Подойдя к подножию широкой каменной лестницы, он начал замечать знакомые лица в авангарде толпы и узнал в них членов Тридцати. Среди них были Исагор, Парменион — и Досифей.

— Быстрее, Симон, — торопил старый маг. — Мы должны увезти тебя отсюда как можно скорее.

Тридцать — на самом деле лишь около половины этого числа — окружили его и начали проталкиваться сквозь толпу, крича на ходу: — Дорогу Бар Аббасу!

— Дорогу Бар Аббасу! — откликнулась толпа. — Дорогу герою, новому Самсону, поразившему наших филистимлянских врагов!

Двигаясь на юг от широкого внутреннего двора, они прошли под сенью длинного портика, граничащего с территорией Храма. Здесь, окружённый своей свитой, Симон почувствовал, как на его плечи набросили плащ, а затем обнаружил, что его торопливо ведут через небольшие ворота в просторный, мощёный мрамором Двор язычников. Он мельком увидел за другим длинным портиком сверкающую белую массу Храма Яхве, и на мгновение ему показалось, будто он уловил приглушённый бой барабанов.

— Бар Аббас! — кричала преследующая толпа. — Где Бар Аббас?

— Сюда, друзья мои! — крикнул один из Тридцати — темноволосый мужчина, которого Симон узнал как иудея Иакова. На мужчине была только набедренная повязка. — Я иду в Храм, чтобы принести жертву в знак благодарности Безымянному, который только что вывел меня из Долины Смертной Тени. Идите со мной…

— Быстрее, Симон, — прошипел Досифей, — вниз, в этот очистительный бассейн!

Симон спустился по ступеням в небольшую, обложенную камнем яму, и почувствовал, как с его плеч сняли плащ. Прямо перед тем, как погрузиться под воду, он увидел, бросив взгляд сквозь множество ног окуружавших его защитников, как Иакова толпа подняла на плечи и унесла с дикими криками одобрения.

Он задерживал дыхание, сколько мог, наслаждаясь прохладным и очищающим прикосновением воды. Когда наконец он осторожно поднялся и выпрямился, то увидел, что двор в этой своей части был почти пуст; толпа устремилась на восток, неся своего героя к портику Соломона и за угол, к главным воротам внутренних дворов Храма. Симон с облегчением вздохнул, затем вышел из бассейна, с него капала вода. Его спутники тут же сгрудились вокруг, чтобы скрыть самаритянина от глаз, сняли с него набедренную повязку и вытерли его полотенцем, затем поспешно облачили в чистую тунику из тёмного льна.

— Клянусь богами, я никогда ещё так не нуждался в «очищении»! — воскликнул Симон. — Надеюсь, Иаков не пострадает из-за меня…

— Я думаю, его ждёт царский приём, — сказал Исагор, снова набросив плащ на плечи Симона. — Любой, кто попытается навредить ему сейчас, будет разорван на клочки. Но пойдём, мы не можем здесь оставаться.

Они покинули территорию Храма через западные ворота и, пройдя по нескольким узким улочкам, вошли в небольшую и скромную синагогу. Она был пустой, но в задней комнате стоял обильно накрытый стол с едой, водой и вином. Без долгих церемоний Симон сел со всеми остальными и принялся есть с благодарностью и жадностью; в Антониевых темницах ему не давали ни крошки.

— Я в неоплатном долгу перед вами, Досифей, Исагор, — сказал Симон между глотками хлеба и мяса. — Я слышал, что толпа кричала в мою пользу, и подозревал, что за этим можете стоять вы.

— Мы начали шуметь за тебя, — сказал Досифей, — но толпа так охотно подхватила это дело, что подозреваю, что и другие жаждали твоего освобождения — не ради тебя, а для того, чтобы обеспечить гибель раввина Иешуа.

Симон сделал большой глоток воды, затем отпил вина.

— Кажется, это тебя беспокоит.

— Так и есть, ибо даже сейчас, когда мы сидим здесь, рабби Иешуа ведут, чтобы он претерпел Козлиные Мучения. И ты можешь догадаться, что это значит, Симон. Боюсь, сегодня тебе не будет покоя — как и никому из нас. Сразу после того, как мы закончим есть, ты должен поспешить обратно в Вифанию и встретиться с чародеем Таггартом на вершине холма в начале спуска по Иерихонской дороге. Оказавшись там, ты должен встаять неподвижно, опустив руки по бокам — таковы были указания Менандра…

— Что это за безумие? — потребовал Симон. — И где Менандр?

— Он отправился на холм Гол-гороф, чтобы выполнить задание, которое ему поручил чародей. Ты должен убедить Таггарта прийти сюда лично, Симон, ибо времени остаётся мало. Менандр тоже встретит нас здесь, когда выполнит свою задачу.

— В этой синагоге? Кстати, как так получилось, что вы ею пользуетесь?

— Раввин Самезер проводит здесь церемонии каждую Пасху. Он согласился вновь присоединиться к Тридцати и помочь нам ради своего сына Филипа, который присоединился к культу рабби Иешуа. Даже сейчас Самезер в Храме с Элиссой и Лотис, надеясь получить больше сведений о чудовищном замысле Назареянина…

— Элисса и Лотис? — Симон уставился на своего наставника. — Они не иудейки — их могут казнить, если обнаружат! Это ещё одна из твоих дерзких затей, Досифей? Если ты подверг Элиссу и Лотис опасности… Боги! Мне следовало бы свернуть твою глупую шею!

— Успокойся, Симон. Опасности нет, ибо Самезер выдаёт себя за дядю Элиссы, а Лотис за свою дочь, и я позаботился о том, чтобы у них были документы, подтверждающие это.

Симон почувствовал себя немного спокойнее. Его наставник, как он знал, был искусен во многих искусствах, которые он освоил в совершенстве, включая подделку документов.

— А теперь слушай внимательно, Симон, — продолжил Досифей, — ибо с тех пор, как тебя схватили, произошло слишком много событий, и ты должен знать всё…

Элисса из Сихаря с благоговейным трепетом озиралась в огромном внутреннем дворе, где сновали бородатые священники, облачённые в белые одежды левиты и другие прихожане, многие из которых приносили животных или птиц для жертвоприношения. Даже здесь, как она заметила, мужчины, казалось, преобладали в движении и сделках; место это называлось Женским Двором только потому, что женщинам не разрешалось проходить дальше, в более священный западный двор, окружающий жертвенный алтарь и сам Храм, и даже внутри него их передвижение были ограничены возвышением с одноколонной галереей, которая окружала двор с трёх сторон.

Сейчас она испытывала меньше беспокойства по поводу риска, на который они шли, чем когда они впервые вступили в пределы Храма. Во-первых, римским солдатам не разрешалось входить на эту территоррию; во-вторых, когда старый Самезер передавал все их пожертвования в Храм, он заявил служащему здесь писцу, что эти две женщины являются его племянницей и внучатой племянницей, и никто не усомнился в этом. Более того, громкая и большая толпа только что хлынула во двор через его восточные ворота — толпа, приветствующая некоего Бар Аббаса — из-за чего храмовой страже было затруднительно различать отдельных людей.

Элисса отметила, что Лотис казалась совершенно беззаботной. Как изменилась эта девушка за последние несколько дней! Элисса всё ещё была немного озадачена просьбой, с которой Досифей обратился ним обеим этим утром, но Лотис, казалось, поняла её сразу и интуитивно. Для Элиссы было достаточно того, что она могла помочь Симону и Менандру, но ей хотелось лучше разобраться в паутине угрозы и тёмной магии, в которую оказалась впутана её жизнь.

— Храмовые девы проходят обучение в этой области, — сказал Самезер, указывая на северо-западный угол большого двора. — Следуйте за мной и держитесь поближе ко мне, обе. Говорить буду я.

Они поднялись по нескольким ступеням в северную галерею и двинулись на запад, стараясь держаться в тени колоннады. Вскоре они достигли огороженной территории, отделённой рядом высоких складных ширм. В их проёме женщина, в которой Элисса узнала как трактирщицу Марфу.

— Что тебе здесь нужно, лжераввин? — требовательно спросила Марфа. — Ты не найдёшь здесь своего сына Филипа, ибо он бежал со всеми остальными трусливыми мужчинами, которые называли себя верными последователями нашего Учителя. Только мы, женщины, остались по-настоящему верны ему в этот ужасный час.

— Мне жаль, Марфа. Я знаю, что ваш Учитель был арестован прошлой ночью…

— Они убьют его! — завыла женщина. — Я предупреждала его, но он не слушал. Казалось, он намеренно искал свою погибель. О, почему мужчины так глупы! И почему мы, женщины, так верны тем, кого любим, заслуживают они этого или нет! — Она сердито покачала головой, смахнула слезу, затем с внезапным подозрением посмотрела на Элиссу и Лотис. — Кто это? Разве они не были среди тех, кто спал в моих конюшнях?

— Моя племянница Елизавета пришла из Галилеи, чтобы посвятить свою дочь Лотис служению Храму, — спокойно сказал Самезер. — Они желают получить наставления от знаменитой и учёной госпожи Мириам.

Марфа взглянула на одежду Лотис.

— Они могут войти, — неохотно сказала она, — но не ты. Мужчинам вход вопрещён.

Самезер заглянул за неё сквозь проём в ширмах.

— Но разве я не вижу внутри священника? Ах да, вижу. И если я всё ещё могу доверять своим стареющим глазам, то это не кто иной, как старый Йосеф из Аферемы.

— Йосеф посвящён в… в определённые мистерии.

— Понимаю, — мягко улыбнулся Самезер. — Ты имеешь в виду мистерии Великой Богини.

— Заткнись! — рявкнула Марфа, нервно оглядываясь; затем, видя, что никого нет поблизости, добавила: — Тебе пора идти.

— Нет, я имею право войти. — Самезер сделал быстрый, сложный жест левой рукой. — Пропусти меня.

Марфа прикусила губу, оцепенело нахмурившись.

— Подождите здесь, — сказала она, затем поспешно удалилась за ширмы. Через мгновение она вернулась в сопровождении старого седовласого священника.

— Привет и мир тебе, Самезер, — сказал старый Иосиф, — и добро пожаловать на наш конклав. Марфа говорит мне, что ты дал Знак.

— Приветствую и мир тебе, Йосеф, — Самезер повторил жест. — Мы, служащие Ихтилы, всегда знали её тайны. Под каким именем ты служишь Ей?

— Мы называем её Ашерой, ибо под этим именем Ей поклонялись в древности на этом самом месте. Но разве имя имеет значение? Входи, брат мой.

Марфа угрюмо отошла в сторону, когда Самезер, сопровождаемый Элиссой и Лотис, вошел в огражденное помещение. Оно было широким и хорошо затененным, частично открытым со стороны колоннады, где стояли несколько матрон, охраняя каждый вход. Примерно две дюжины храмовых девственниц сидели на коврах, расстеленных на каменных плитах, лицом к массивной каменной стене, отделявшей Женский двор от территории Храма.

— Сегодня ты более гостеприимен ко мне, Йосеф, чем были ученики твоего сына в таверне прошлой ночью.

— Приношу свои извинения, Самезер. Помазание Царя не могло быть прервано — как ты, посвященный в древние каракосские предания, хорошо понимаешь. Но теперь Время пришло, и нам больше не нужно быть в разногласиях. Что же касается твоего сына, Филипа, то не бойся, ибо он в безопасности — настолько в безопасности, насколько это вообще возможно сейчас.

Самезера нахмурился, словно от внезапного беспокойства.

— Значит, это Время действительно настало?

Иосиф слегка поклонился в знак согласия.

— Скоро мир познает покой.

Элисса, слушая этот разговор, почувствовала странный холод. Она настолько забылась, что сказала:

— Знаешь ли ты, о жрец, что Анна и трибун Максенций замышляют править миром между собой и используют для этого темную магию?

Самезер знаком приказал ей молчать, но Йосеф сказал:

— Нет, пусть говорит. — Старый жрец поклонился ей, затем Лотис. — Анна и Максенций — глупцы, которым вскоре суждено стать мудрыми. Они не имеют значения. Но ты, Моя Госпожа — о, ты действительно очень важная особа! Как только я увидел тебя и твою… дочь… я почувствовал, что снова нахожусь в воплощенном присутствии Той, Кто Превыше Всего. В этом есть доля судьбы. Я счастлив, что мне повезло встретить тебя в этот день!

Элисса, шокированная и смущенная тем, что иудейский жрец проявляет такое почтение к ней и ее служанке, была еще больше удивлена, услышав, как Лотис сказала:

— Тогда, почтенный господин, вы знаете тайну того, как Единое стало Двумя, и как Двое теперь вечно стремятся найти друг друга?

Древний жрец серьезно кивнул.

— Я вижу, что ты, Моя Госпожа, Пробужденная, как и моя подопечная, госпожа Мириам.

— Я пришла, чтобы услышать её, почтенный, — сказала Лотис.

— И ты услышишь, прямо сейчас. Смотри — она здесь.

Элисса посмотрела в западный конец зала и увидела, что красивая черноволосая молодая женщина стоит там перед массивной каменной стеной, недалеко от колонн, лицом к группе храмовых девственниц и их матрон. Рядом с ней, в низком кресле, сидела старая женщина-альбинос, выглядевшая слабой и хрупкой, но с легкой улыбкой на губах и отстраненным взглядом в бледных глазах.

— Встаньте, о послушницы Ашеры, — сказала молодая женщина Мириам, подняв руки вверх, — и воспойте со мной хвалу Ей.

Все храмовые девственницы встали и, после минутного молчания, начали петь в унисон под руководством женщины, стоявшей перед ними:

Из Горних Царств пришла я, мудрая Ашера,

И, как туман, весь мир собой объяла.

В Плероме Высшей раньше я жила,

Мой трон воздвигнут на столпах из облаков,

Я в одиночестве пересекла простор небесный,

Ходила в Бездне тёмной и глубокой,

Моими земли были все и воды океанов

И люд земной всю власть мою познал.

Элисса вздрогнула, поняв, что слышит богохульство, за которое, согласно иудейскому закону, всех присутствующих могли побить камня до смерти. Затем она услышала, как Самезер, словно вторя ее собственным страхам, прошептал старому Йосефу:

— Хвала Богине! И все же, безопасно ли это? — здесь, на территории самого Храма Безымянного!

— Не бойся, брат, — прошептал в ответ Йосеф. — Прошлой ночью все эти девственницы и их матроны приняли в этом самом месте Живую Воду, и потому узрели Фантом Истины. Сама младая Мириам совершила над ними священный обряд, и все они поклялись ей в верности и сохранении тайны.

— Хвала! — пробормотал Самезер. — Ибо кому и возносить здесь хвалу, как не Ашере, кою издревле почитали в этом самом Храме как Супругу Безымянного?

Молодые певицы замолчали, и теперь Мириам продолжила петь одна, её голос был чистым и музыкальным, как звон хрусталя:

Затем Господь Великий мне своё посланье передал,

Велел спуститься в мир и там шатёр раскинуть.

В земле Иакова отныне свой намет поставить,  

Он наказал, и место лучшее в Израиле сыскать.

Он до рассвета всех миров узрел Меня,

И я вовек пребуду здесь, ему верна.

Элисса вдруг осознала, что песнопение было слегка искажённой формой гимна Иешуа бен Сираха Софии, Богине Мудрости. Дерзость этой Мириам явно была велика, чтобы читать такое в самом Храме мужского ревнивого Безымянного Бога иудеев! Она почувствовала внезапное негодование по отношению к прекрасной певице, а затем поняла почему: Самезер и Досифей явно почитали её, даже обожествляли, причём последний указал Элиссе на то, что Симон делал то же самое. Да, буквально обожествляли — ибо они, казалось, считали женщину символом, даже самым воплощением некой древней богини! Более того, собственная служанка Элиссы, Лотис, странно повзрослевшая и задумчивая в последнее время, казалось, проявляла чрезмерный интерес к этой женщине, и теперь Элисса впервые осознала, что между Лотис и этой странной пророчицей Мириам было сильное сходство…

Пророчица? Как её тёзка Мириам, сестра Моисея, которая в древности вопевала утопление египетских армий?..

Элисса, должно быть, произнесла как минимум бы часть своих мыслей вслух, потому что внезапно услышала, как старый Йосеф прошептал ей:

— Да. Пророчица и Богиня. Ибо Она приходит и уходит по Своей воле, из этого мира в тот, проверяя каждый, чтобы увидеть, соответствует ли он Её фантазии. Отец и его сострадательный Сын знают гораздо больше, чем человечество, но Она знает больше всех — как ты однажды тоже осознаешь это, женщина из Сихара, когда полностью пробудишься.

Элисса была поражена, узнав, что старый Йосеф знал, кто она такая; однако, как ни странно, не почувствовала страха. Ей даже понравилось то, что он сказал — отчасти. Но прежде чем она успела подумать об этом дальше, она снова услышала, как девственницы поют в унисон со своей наставницей, леди Мириам:

Кому смогла себя Ашера мудрая явить,

И кто познал всю глубину путей её и тайн?

Ведь даже Безымянный бог, творец миров,

Их сотворил лишь ей одной на радость, дабы

Она могла в них жить и там сойтись в любви с Ним.

— Это странный парафраз и переложение из Бен Сираха, — прошептала Элисса старому жрецу, к которому она теперь чувствовала странную близость, даже сродство.

— Сирах — это перефразировщик и аранжировщик. Мириам поет оригинальную древнюю песнь, который иудейские жрецы позже исказили в своей тщетной попытке обесчестить Богиню и подавить поклонение Ей.

— Но как она осмеливается петь её здесь?

— Она не осмеливается ни на что, — сказал Йосеф. — Она живет и судит; это Ее Господь, Тот, Кто выше даже богов, смеет все. Он создает миры для Ее удовольствия, и именно Ее суждение определяет успех или неудачу Его творения.

Пение закончилось. Женщина Мириам, как теперь увидела Элисса, полностью стояла в широком луче солнечного света, струившегося между двумя колоннами. В этом свете она еще больше походила на Лотис, напоминая ее не только тонкостью черт лица и шелковистой чернотой волос, но и статью, выражением и осанкой, неосознанно благородной, царственной, королевской.

Лотис, в свою очередь, ничуть не подозревая об этом, медленно продвигалась вперед сквозь группу девственниц, словно завороженная, и теперь стояла впереди них, глядя на госпожу Мириам широко раскрытыми от благоговения глазами. И это было даже не столько благоговение перед кумиром, сколько сильнейшее ощущение сродства с той, чью суть она ощущала такой же, как и ту, что была её собственной.

— Моя госпожа… — произнесла она немного нерешительно.

Спокойные серые с зеленью глаза смотрели в темные, вопрошающие — озаренные солнцем самоцветы, отразившиеся в черных омутах. Затем женщина слегка улыбнулась, уголок ее рта едва заметно изогнулся — улыбка доброго веселья, тронутая удивлением…

— Кажется, я знаю тебя как саму себя, девушка. Несомненно, несмотря на одежду, которую ты носишь, ты, должно быть, служанка той женщины, которая стоит там — женщины, которой в Сихаре мой Господь предложил Живую Воду. Но я чувствую, что ты, по крайней мере, не нуждаешься в таком глотке просветления. Ты проснулась, пока спала в гостинице Марфы? Однажды ночью мне приснился там сон.

Лотис забыла о присутствии девственниц и их матрон, которые все слушали в недоумении, забыла о Храме и его толпах, забыла даже об опасности, которой она и ее госпожа подвергались, находясь здесь. Внезапно показалось, будто она и Мириам стоят одни посреди этого луча солнечного света, каким-то образом оказавшись над всеми мирами и за их пределами, две яркие сущности на освещенном полу из Олимпийских плит, окруженные бесконечными сумерками несотворенных мистерий…

— Воадычица Света, — сказала Лотис, слегка дрожащим голосом, — правда ли, что этому миру теперь грозит опасность погружения во тьму?

— Разве он не всегда был в такой опасности? — сказала Мириам. — Да, и разве эта опасность не придавала этому миру величайшую остроту вкуса? Можем ли мы любить нетленное?

— Я действительно люблю одного, и я не хотела бы, чтобы он погиб!

— Ты любишь Единого, как и я. Он, как и мы, жил и умирал в бесчисленных формах. Но мы никогда не теряем друг друга.

— И все же я хочу его именно в этой форме! О Владычица Мудрости, мы с ним встретились совсем недавно. Должна ли я потерять это величайшее из всех сокровищ даже в тот момент, когда оно найдено?

Женщина вздохнула, и Лотис, казалось, увидела в ее глазах бесконечную печаль, даже космическую трагедию.

— Они забирают моего Господа, чтобы распять его прямо сейчас, и я хотела бы, чтобы всё было иначе, ибо он самый добрый и нежный из всех людей, которые когда-либо жили, и самый храбрый. И все же это происходит по его собственной воле, и поэтому как я могу не одобрять это? Он осмелился на все, и я должна надеяться на его успех, даже если это означает его гибель именно в этой форме. И даже несмотря на это, часть меня все же надеется на его неудачу, чтобы я могла продолжать знать и любить его именно в этой форме. Это слабость?

Лотис увидела слезы в глазах женщины, слезы, которые отражали ее собственную печаль и тревогу. Женщина задала тот самый вопрос, который Лотис сама хотела задать.

— Как ты можешь выносить это? — вскричала девушка. — Если я потеряю Менандра сейчас, то знаю, что тоже погибну!

— Как и должно тебе – с ним вместе. И если это произойдет, тогда и мы, и все остальные тоже погибнем и найдем друг друга снова в мирах грядущих.

— Если? — Лотис отчаянно ухватилась за слово. — Тогда это не точно?

— Ничто не определено, как ты прекрасно знаешь. Мой старый наставник Йосеф знает многое, а мой Господь гораздо больше, но даже они не постигают всей мудрости Богини, а именно понимания того, что в конечном итоге все должно погибнуть, и все же ничто не погибает окончательно.

— Значит, и у тебя есть надежда, что?..

— Как я могу надеяться на неудачу моего Господа? Как я могу не надеяться, что этот мир будет освобожден от страха и боли, и от еще худших страданий, которые обязательно постигнут его, если он выживет? – Ее глаза внезапно стали жесткими, голос вибрировал царственным, даже олимпийским презрением. — Эта Римская империя, и даже весь человеческий род стали слишком ограниченными, слишком скупы на доблесть, и как следствие, слишком преумножились в страданиях. Человечество находится в великом упадке, и лишь уничтожение способно спасти его. Оно больше не забавляет меня, и я хотела бы видеть его сметенным, чтобы сцена мира была очищена для новых и лучших актеров. Ибо Богиня может восхищаться даже трагедией, но к страданиям бесчисленных безнадежных человеческих насекомых Она может испытывать лишь презрение! И все же… — голос женщины вновь смягчился, глаза её стали грустными — все же, каким-то образом, я надеюсь, что уничтожение не придет, ибо я люблю моего Господа именно в этой форме. Да, и кроме того, я ношу его семя, которое страстно желаю передать из поколения в поколение…

Лотис уткнулась лицом в ладони, чтобы скрыть слезы. Она не нашла ответа, только отражение своей собственной души. И все же это оказалось ответом на единственный вопрос, котрый имел значение.

Элисса тем временем, слишком далеко от Лотис и Мириам, чтобы слышать, что происходит между ними, спросила старого Йосефа:

— Как же тогда, о почтенный, ты догадался, кто я такая?

— Я одарен и обучен распознавать Истинных Духов, — сказал священник, — и кроме того, Учитель описал мне и тебя, и Лотис. Он был очень разочарован тем, что вы не получили от него Живой Воды, которую он предложил, ибо узнал в тебе и твоей служанке истинных Сестер своей Невесты. И все же судьба действует странно, ибо – о чудо! — вы оказались здесь даже сейчас, в этот роковой час.

— Живая Вода? — задумчиво произнесла Элисса. — Да, он предложил ее мне. Но что это?

— Золотой Нектар Первобытных Богов. — Древний мудрец извлек из-под своих одежд тонкую, сверкающую золотом чашу на тонкой ножке, гладкую и без украшений, которая, казалось, мягко мерцала, излучая своё собственное сияние. — Прошлой ночью я получил эту чашу из рук моего сына, вместе с его внутренним спутником, его исцеляющим духом; оба были принесены на Землю много веков назад с далеких Плеяд. Эта чаша — источник всей Живой Воды в этом мире, и один глоток из нее дает представление о мирах и Сущностях, превосходящих все известные человечеству. Вот — для меня честь дать тебе Нектар от имени моего Учителя.

Йосеф извлек небольшой флакон из чистого хрусталя и откупорил его, затем прижал ножку чаши у основания. Чаша издала звук — короткое, нежное жужжание или звон — а затем Йосеф наклонил ее и налил несколько капель янтарной жидкости с края в крошечный флакон.

— Это… Живая Вода? — недоверчиво произнесла Элисса.

— Да. — Старый Йосеф снова спрятал чашу под свои одежды, затем закупорил хрустальный флакон и передал его Элиссе. — Выпей это, и ты увидишь Фантом Истины, как это сделали ученики Учителя и девственницы Храма прошлым вечером. Тогда ты узнаешь волю Бога и Богини, и почему судьба Последнего Царя должна быть судьбой страданий, ужаса и смерти. Но после того как ты выпьешь, не смотри в облачные глубины Демхе, когда Врата откроются, иначе твоя душа может быть втянута туда, чтобы погибнуть среди предельных ужасов.

Элисса, задаваясь вопросом, не сошёл ли с ума ли этот странный старик, взяла у него флакон и восхитилась искрящимся чистым сиянием янтарной жидкости внутри, но, внутренне содрогнувшись, решила никогда ее не пробовать.

— Благодарю тебя, Йосеф из Аферемы, — сказала она, убирая вещь в складки своего платья. — Возможно, позже…

— Да, не сейчас, в этот печальный час. Выпей ее сегодня ночью, когда взойдет луна и до того, как откроются Врата. Ибо луна — Ее символ, и ее лучи усилят эффект Нектара.

Элисса беспокойно повернулась, затем к своему удивлению увидела Лотис и Мириам, которые, казалось, заключили друг друга в объятия для взаимного утешения. Это зрелище странно тронуло ее. Мгновение спустя они разделились, посмотрели в сторону Элиссы, а затем, взявшись за руки, двинулась по плитам к ней, в то время как девственницы и матроны расступались, чтобы пропустить их.

По мере их приближения Элисса осознала нарастающий шум за пределами девичьего четырехугольника, поняв, что большая часть толпы, пришедшей принести жертвы, теперь устремляется прочь через восточные ворота Женского двора. Многие из них кричали: «Бар Аббас! Бар Аббас!»

— И впрямь Сын Отца! — пренебрежительно пробормотал Йосеф, когда шум утих. — Они приветствуют одного из своих сиюминутных мятежных героев, без сомнения. И всё же их слова звучат более истинно, чем они думают, ибо воистину настал день «Сына Отца».

— Нам пора уходить, добрый Йосеф, — сказала темноволосая Мириам, когда она и Лотис подошли ближе, — ибо почти наступило Время.

Пока она говорила, Элисса услышала звук, который ранее не могла разобрать за шумом толпы — глубокий, медленный, ритмичный гул, похожий на приглушённый бой барабана. Это озадачило ее, ибо она не могла припомнить, чтобы нечто подобное было частью иудейских пасхальных обрядов. И всё же звук, казалось, доносился со стороны Храма…

Она почувствовала, что дневной свет слегка померк, как будто облако прошло перед солнцем; однако, взглянув на небо над колоннами портика, не увидела никаких облаков, только голубое небо, синева которого казалась более глубокой, чем обычно, и солнце, смотревшееся необычно бледным.

— Действительно, Время пришло, — сказал старый Йосеф. — Марфа, иди позови наших носильщиков. Мириам, приведи свою мать и ее слуг и встреть нас у средних ворот в северной стене этого двора.

Когда старый мудрец удалился вслед за Марфой, Лотис повернулась к Мириам и сказала:

— Моя госпожа, я тоже последую за вами.

Они снова безмолвно обнялись, а затем Мириам поспешила прочь, как будто не желая или не имея возможности говорить больше.

— Думаешь, это мудро, Лотис? — спросила Элисса, когда женщина и альбиноска под ее опекой покинули прямоугольник двора. Она почувствовала раздражение от того, что привязанность девушки, казалось, так внезапно переключилась с нее на эту странную женщину Мириам.

— Совсем не мудро, — решительно сказал Самезер. — Я уверен, что они идут на место казни, и там будет большая и отвратительная толпа. Кроме того, нам нужно вернуться в синагогу и доложить Досифею о том, что мы узнали.

— Тогда идите туда вдвоём. Возможно, я узнаю больше от госпожи Мириам. К тому же, там будет Менандр.

— Лотис, что с тобой случилось? — сказала Элисса. — Ты не сможешь помочь никому из них, и просто подвергнешь себя мрачному зрелищу. Нет, ты не можешь идти. Как твоя госпожа, я запрещаю это!

Глухой гром барабанов всё громче раздавался со стороны Храма, и небо, казалось, потемнело еще больше.

— Это уже началось, — пробормотал Самезер. — Пойдем, хватит разговоров. Мы должны немедленно доложить Досифею.

По его настоянию они поспешили покинуть закрытый четырехугольник и направились к самым западным воротам северной стены двора. Здесь толпа почти полностью рассеялась. Когда они вошли в ворота, им открылся вид вниз на широкий Двор язычников, где они заметили паланкины старого Йосефа и двух женщин, движущиеся на запад сквозь толпу.

— Стойте! — Голос Самезера вдруг стал настойчивым, когда он положил руку на плечо Элиссы. — Не выходите туда, никто из вас!

В тот же миг Элисса с шоком увидела причину предупреждения маленького раввина и сдерживающе положила руку на руку Лотис. У подножия ступеней, ведущих вниз с широкого портика за воротами, стоял ряд римских легионеров. Они не обращали особого внимания на толпу во Дворе язычников, но внимательно следили за воротами, ведущими к Женскому двору. Затем…

— Господь Гаризима! — ахнула Элисса. — Среди них Максенций. Должно быть, кто-то видел, как мы вошли…

— Назад! — пробормотал Самезер, отталкивая их от широких ворот. — Римлянам запрещено входить в эти священные пределы. Идите, смешайтесь с толпой, где она гуще всего, на случай, если они пошлют храмовую стражу, чтобы найти вас. Никто из них меня не знает — я проскользну через одни из южных ворот, затем немедленно сообщу Досифею. Возможно, Тридцать смогут устроить ещё один отвлекающий манёвр. Не покидайте этот двор, никто из вас!

Затем он поспешил скрыться в толпе, а Элисса и Лотис в смятении смотрели ему вслед, понимая, что они оказались в ловушке в этом месте. Барабаны из Храма грохотали всё глубже, громче, а небо продолжало темнеть…

Глава XXVI

Симону пришлось пробиваться сквозь толпу, хлынувшую в Иерусалим, но, пройдя через восточные ворота, он обнаружил, что идти стало легче. Несмотря на это, ему пришлось свернуть с забитых паломниками дорог и обойти стороной запруженный мост через реку. Он перешел вброд Кедрон немного севернее того места, где в него впадали зловонные храмовые стоки, темные от крови бесчисленных жертвоприношений, а затем энергично побежал по пересеченной местности, поднимаясь по пологому склону Масличной горы. Было хорошо бежать на свободе при дневном свете после тесноты заключения в темницах Антонии.

И все же, как он теперь заметил, дневной свет, казалось, немного тускнел... Внезапно он услышал с юга отдаленные крики множества голосов — приглушенные вопли ужаса, пронзительные молитвы и проклятия. Остановившись, он посмотрел на юг и увидел большую группу паломников, хлынувших из своих лагерей на восточном склоне долины, переходящих через ручей к стенам Иерусалима и руинам Силоамской башни. Казалось, он отчаянно хотели попасть в город. Затем, устремив взгляд поверх этих беженцев к гребню, Симон внезапно увидел странное зрелище — полосу придавленной растительности, простирающуюся по диагонали вверх с юга к горбу хребта, известному как гора Поругания. Пока он смотрел, это разглаживание распространилось еще немного вверх, как будто гигантский невидимый слизень полз ввысь по склону из долины Хинном...

Затем, слабо, он услышал в воздухе глубокий ритмичный звук, похожий на приглушенный бой далёкого барабана или пульсацию гигантского сердца. И все же дневной свет определенно тускнел!

— Боги! — Симон снова побежал, на этот раз куда быстрее, внезапно испугавшись собственных мыслей. Очевидно, то, что разрушило Силоамскую башню, снова было на свободе, и на этот раз уже днем...

Однако когда он наконец приблизился к селению Вифания на другой стороне хребта, это был уже не день. Небо, хоть и оставалось безоблачным, сначала потемнело до глубокого тёмно-синего, а затем до сумрачного фиолетового цвета. Теперь оно было почти черным, и все же полуденное солнце все еще светило — диск глубокого и дымчато-красного цвета, более тусклый, чем полная луна в полночь. Симон слышал, как толпы людей в городе и лагерях вдоль далекой дороги на севере вопят от страха.

Он снова остановился, на этот раз чтобы передохнуть, и понял, что биение, которое он слышал, было не стуком его собственного сердца, а тем же жутким гулом, похожим на отдадённый барабанный бой, только теперь громче, чем раньше. Глядя на юго-запад, он обнаружил, что едва может разглядеть горб горы Поругания, черным силуэтом вырисовывающийся на фоне последней слабой полосы дневного света. Глухой барабанный бой продолжался. Он, казалось, исходил от этого горба, хотя Симон ничего не мог видеть на его вершине. Чернота неба, казалось, сосредоточилась над ним, расширяясь наружу как туманный диск тьмы по всему окоёму. Скоро она закроет все небо...

АЗАГ-ТОТ!

Далекие толпы закричали, и Симон застыл в ужасе. Могучий отголосок, который донесся с горы Поругания, не был природным громом. Это было произнесенное слово.

ТАШМАД... ТАРТЗА... ХАЛЕЛ-ЭЛЬ...

Еще больше этих ужасных слов, громогласно раздающихся в воздухе. Что-то — нечто, чудовищное и невидимое — возглашало ритмичную песнь на вершине горы Поругания!

Симон повернулся и побежал к селению так быстро, как только позволяла усиливающаяся темнота, а позади он продолжал слышать, как этот громоодобный продолжал свое пение, медленно и тяжело, словно произнося приговор миру.

Никодим, покидая освещенный факелами зал Газзита, вздрогнул, глядя на неестественно черное небо. Солнце казалось кровавой луной, почти не дающей света. Рядом с ним жутко сияло скопление звезд — тусклое — «V» Гиад, — в то время как другие звезды тоже слабо проглядывали тут и там на чернильном своде небес.

— Господь Сиона! — ахнул молодой человек рядом с Никодимом. — Это происходит, как и говорил мой учитель Йосеф. Смотри, там сияют Кастор и Поллукс, а на севере Козья звезда над Храмом, и звезды Ориона высоко на юге. Кто из людей когда-либо раньше видел эти звезды в такое время года!

— Верно, Зеф. Но поторопись, ибо мы должны присоединиться к твоему учителю на холме Гол-гороф. Позови Параклита.

Зеф трижды издал тихий свист, и мгновение спустя большой белый голубь слетел из теней колоннадного портика и, трепеща крыльями, опустился на его правое плечо. Никодим снова слегка вздрогнул, увидев, как глаза птицы блестели в свете факелов.

Они поспешили через широкий Двор язычников и направились на юг вдоль западной колоннады Храма. Здесь на многих колоннах тоже горели факелы, но вокруг все еще было сумрачно и к тому же странно пустынно; немногие встреченные ими люди торопливо проходили мимо них, не произнося ни слова, если не считать бормотания молитв. Их лица были белы от ужаса. Позади них, со стороны Храма, доносился ритмичный приглушенный гул, как будто звучал гигантский барабан.

Когда Никодим и Зеф вышли из колоннады через юго-западные ворота и спустились по ступеням к большому мосту, пересекающему Тиропеонскую долину, они обнаружили, что город выглядит еще более пустынным, чем храмовая территория. Очевидно, в течение часа, когда неестественная ночь опустилась на землю, иерусалимцы в ужасе разбежались по домам, а паломники – в свои лагеря. Несколько факелов блестели на камнях парапета моста, и еще немного на далеких улицах и дворцовых территориях за ними, в то время как несколько красных огней поднимались из глубокой узкой долины снизу, но нигде не было видно ни одной человеческой фигуры.

— Эль-Шаддай! — пробормотал Никодим. — Подумать только, всего час назад это место было наполнено шумной толпой…

— Господин, смотрите! — внезапно прервал его Зетос. — Кто-то идёт!

Белый голубь нервно ворковал. Никодим остановился и вгляделся вперёд. Мужчина бежал к ним через широкий Тиропеонский мост, тёмный плащ развевался за ним. В тишине его топот по камням отдавался резким эхом. Затем, когда он приблизился, старый священник узнал его и воскликнул:

— Приветствую, Иуда из Кериафа! Куда ты идёшь?

Мужчина остановился рядом с пылающим факелом и уставился на них, тяжело дыша, слишком запыхавшийся, чтобы ответить. Его зубы обнажились в белой гримасе, а тёмные глаза сверкали диким, даже фанатичным возбуждением.

— Мы с Зефом направляемся на гору Гол-гороф, — продолжил Никодим, — чтобы присоединиться к Йосефу из Афейремы и госпоже Мириам — да, и чтобы стать свидетелями гибели и триумфа нашего Учителя. Не пойдёшь ли с нами?

— Нет, ибо я иду, чтобы стать свидетелем окончательного поражения врагов нашего Учителя. — Иуда взглянул на возвышающуюся стену, за которой лежали храмовые дворы и портики. — Они там, в зале Газзита?

— Да, там, — сказал Зеф. — Мы только что оттуда. Мой господин Йосеф велел мне и Никодиму оставаться там и наблюдать за нашими врагами, пока не наступит Время. Час назад, как только небо начало темнеть, Анна отдал отчаянный приказ Синедриону собраться вновь. Однако прибыло всего около дюжины человек. — Молодой ученик усмехнулся. — Без сомнения, остальные прячутся в своих особняках или блуждают по темным улицам!

— Ха-ха! — Смех Иуды был пронзительным, ликующим. — Этим утром они собрались, чтобы приговорить нашего кроткого и самоотверженного Учителя к пыткам и смерти — то собрание тоже происходило в темноте. Они съёживаются от страха, ибо чувствуют, что Врата начинают открываться за много часов до того, как они этого ожидали! Увы, мне пришлось сыграть для них роль предателя! Но теперь, в этот час, незадолго до того, как они и все другие земные существа обретут вечный покой, я намерен швырнуть их проклятое серебро им в лицо и заявить им, что их собственные гнусные действия не принесли им ничего, кроме чёрной погибели!

— Разумно ли это? — сказал Никодим. — Анна и некоторые другие из них одержимы Ам-ха-арец, а Изхара сопровождает его ужасный фамильяр в чёрном капюшоне. Они будут в ярости, если ты расскажешь им о своём предательстве.

Иуда взвизгнул в диком веселье.

— Какое значение имеет теперь их ярость? — Затем веселье внезапно исчезло из его глаз, но безумие осталось: — Слушай, Никодим: разве Брат не поднимается сейчас к Высокому Месту из долины Хинном? Да, он идёт, и скоро его слова откроют великие Врата Огня и Ужаса. Барабаны Хаоса звучат даже сейчас — неужели ты их не слышишь? Внемли…

* Высокие Места – простейшие культовые сооружения на вершинах гор и холмов Ближнего Востока, известные с бронзового века, с каменным алтарём, высеченным из скалы или сложенным из нетёсаных камней.

В этот момент воздух жуткоз противоестественно задрожал, словно отзываясь на титанический голос, громоподобный, но приглушённый расстоянием:

АЗАГ-ТОТ… КУ-ТУЛУГ… НА-ЯРЛОГ…

— Ха-ха-ха! — безумно завизжал Иуда. — Разве я не говорил? — Затем, взбежав вверх по ступеням в восточно направлении и проскочив в зев высокой арки, он быстро исчез среди чёрных теней колоннад Храма, вопя: — Анна, я возвращаю тебе твоё серебро!

— Пойдёмте, господин. — Зеф потянул Никодима за рукав его одеяния. — Нам не стоит здесь оставаться.

Они поспешили через длинный мост так быстро, как только позволяла нетвёрдая походка старого священника, слыша по пути отдалённые ритмичные удары, словно гул чудовищных барабанов, сопровождаемые громогласным пением. Зефу, замедлившему шаг, чтобы соответствовать своему спутнику, переход казался бесконечным. Никодим, со своей стороны, отказывался останавливаться, даже когда начал хрипеть и задыхаться от усталости. Темнота позади них, хотя и относительно тихая теперь, когда ушёл Иуда, всё же казалась полной угрозы; мост, длиной более трёхсот футов и слабо освещённый факелами, казался слишком открытым для посторонних глаз.

Глаз — подобных тем тусклым красным огням далеко внизу, в чернильно-чёрной Тиропеонской долине, самой гнусной трущобе Иерусалима…

— Иуда был прав, — внезапно задыхаясь, сказал Никодим. — Отдохнём, Зеф, ибо к чему нам теперь страшиться погибели?

Зеф мгновенно понял, что означал этот ответ: иная погибель хуже других. Вслух же он сказал:

— Не волнуйтесь, господин, мы почти перешли. Когда мы доберёмся до другой стороны, то возьмём факел и пойдём дальше…

Внезапно, из чёрных колоннад, оставшихся далеко позади, они услышали дикий крик, пронзительный и продолжительный. Никодим испытал приступ ужаса. Не оглядываясь, оба ускорили шаг. Белый голубь расправил крылья и, взлетев с плеча Зефа, полетел вперёд.

Через несколько мгновений они достигли дальнего конца моста.

— Сюда, господин, в тень устоя. Спуститесь и пригнитесь. Не двигайтесь.

Никодим не стал оспаривать приказ ученика. Не успел он устроиться в чёрных тенях, как снова услышал дикий крик ужаса, на этот раз ближе. Затем он увидел фигуру Иуды из Кериофа, вышедшего из-под арки колоннады и стремительно понёсшегося по широкому мосту в тусклом свете факела.

— Пригнись! — прошептал Зеф, хотя в этом и не было необходимости. Белый голубь, опустившийся на землю рядом с ним, тихо и нервно ворковал…

Когда Иуда мчался к ним, плащ развевался за его спиной, а сандалии бешено стучали по каменным плитам, Никодим увидел, как из тёмной арки выскочила в погоню за ним другая фигуру, чёрная, приземистая и в капюшоне. Она не издавала ни звука, приближаясь, странно покачиваяь и словно бы извиваясь под плащом во время бега, сокращая расстояние между собой и своей добычей с неестественной быстротой. Затем, менее чем в ста футах от того места, где прятались два перепуганных человека, она прыгнула вперёд на свою добычу, схватив мужчину двумя конечностями, похожими на щупальца кальмара — жилистыми руками, блестевшими чёрным в свете факела, неестественно далеко вытянувшись из рукавов одеяния существа.

Никодим внутренне съёжился от безумного крика Иуды. Казалось, будто из него сейчас вытягивали самую сокровенную часть его души. Недолгое время Иуда отчаянно сопротивлялся; затем одно из блестящих чёрных щупалец обвилось вокруг его шеи и сильно сжалось, сокращаясь, как свернувшаяся змея. Внезапно крик оборвался. Ещё несколько мгновений мужчина продолжал бороться, его глаза выпучились от боли и ужаса, а затем Никодим услышал в тишине отчётливый треск. Голова Иуды резко откинулась набок, из развёрстых опухших губ высунулся распухший язык, глаза вылезли из орбит.

В следующее мгновение тёмное существо высоко подняло его обоими щупальцами, мгновение подержало его в воздухе, а затем швырнуло тело через каменный парапет моста.

Никодим закрыл глаза и задрожал в темноте. Он услышал слабый, глухой удар тела о землю, пролетевшего вниз почти двести футов. Затем наступила тишина, за исключением жуткого далёкого барабанного боя…

После долгих мгновений Никодим, осмелившись снова открыть глаза, заметил, что широкое пространство моста снова опустело. Он испуганно взглянул на своего спутника и увидел, что молодой человек приподнялся и теперь напряженно сидел на корточках, а белый голубь снова уселся на его плече.

— Существо вернулось на территорию Храма, — прошептал Зетос. — Пойдёмте, господин, я помогу вам подняться. Мы должны покинуть это место.

— Да. — Никодим взял руку мужчины и встал, дрожа всем телом. — Мы должны спешить. Эль-Шаддай, какие ужасы знала эта земля! И слава Безымянному, что скоро положит конец всем этим ужасам!

Зеф энергично кивнул, затем схватил ближайший факел из держака кронштейна.

— Аминь, господин! А теперь пойдёмте. Наверняка остальные уже ждут нас на холме Гол-гороф.

Менандр подумал, что облако закрыло солнце, но затем он услышал нарастающий гул изумления и страха от собравшейся перед ним толпы. Он поднял взгляд. Облаков не было, но небо темнело. Судя по положению тускнеющего солнца, был примерно полдень.

— Боги, это происходит, — пробормотал он едва слышно, — именно так, как, по словам Досифея…

Досифей многое знает.

Менандр ахнул. Он не слышал слов, он их прочёл. Их латинские буквы, уже блекнущие, казалось, были написаны на небе. Нет, скорее, в его собственных глазах, ибо они двигались вместе с ним, когда он поворачивал голову. Затем он вспомнил кое-что из того, о чём говорил чародей Таггарт в ту ночь, когда он очнулся от потери сознания в таверне, — и его осенило понимание.

— Карбо? — прошептал он, снова глядя на темнеющее небо. — Это ты?

Да. — Снова слова возникли в поле его зрения, темные, но в то же время полупрозрачные. — Я сильно вырос. Я многое помню. Теперь я знаю, что ты должен делать.

Несмотря на жутковатость происходящего, Менандр почувствовал внезапное облегчение от того, что он не один. Он представил себе ворона, своего друга и спутника многих лет.

— Значит, ты понимаешь, что мне сказали Дарамос и Досифей?

Да, и гораздо больше. Я помню о Шести солнцах звезды, которую вы называете Кастором, и о тех существах с Целено и Факулы, которые поработили меня, и об открытии Врат.

Менандр встал на цыпочки, глядя на запад поверх голов толпы, в сторону далекого холма, на котором вырисовывались три мрачных объекта — кресты, на которых висели осужденные жертвы.

— Как мне к нему подойти, Карбо? Толпа слишком плотная, и он окружен римскими стражниками, которые отгоняют всех, кто подходит слишком близко.

Ответа не последовало, и Менандр теперь видел, что небо быстро темнеет. Толпа затихла, затем начала беспокойно шевелиться, шипя, как трава на ветру, когда люди шёпотом делились друг с другом своими страхами. И пока они это делали, Менандру казалось, чтон слышит едва различимый медленный и приглушенный бой далекого барабана.

Барабана, или гигантского сердца — звук, похожий на то, что он слышал той ночью в Силоамской башне…

Внешние края толпы распадались, превращаясь в потоки людей, спешащих на восток и юг, обратно в город через арочные ворота. Менандр прижался к углу, образованному одним из массивных контрфорсов стены, и наблюдал, как люди устремляются внутрь. В основном это были мужчины, по большей части чужестранцы — сирийцы, эдомитяне и другие. Иудеев было очень мало, что было неудивительно, как подумал Менандр, ибо большинство из них теперь готовились в своих домах и синагогах к закланию ягнят для приближающегося пасхального пира. По мере того, как небо продолжало темнеть, толпа демонстрировала все возрастающие опасения, а на лицах немногочисленных иудеев отражался благочестивый ужас и, без сомнения, возмущение нечестивым и жестоким римским методом казни, применяемым к тому, кто был их духовным лидером.

По меньшей мере час толпа текла назад в городские ворота. К тому времени небо стало чёрным как смоль, за исключением серебристой полосы вдоль западного горизонта, а тусклое красное солнце проливуало на землю меньше света, чем полная луна. Шепот опасения сменился многочисленными криками откровенного ужаса, и многие из убегающих были затоптаны толпой, когда она прорывалась через сужающиеся арки. Вдали на холме распятия теперь светилось несколько факелов.

Толпа редеет. Мы должны идти вперед.

Менандр ахнул при виде ярко-желтых, похожих на пламя букв, начертанных на черном небе.

— Карбо! Как ты это делаешь?

Я стимулирую… цветовые клетки… в твоих глазах. Поторопись. Мы должны дейстовать так, как тебе велел Таггарт.

Менандр кивнул, затем отошел от стены и начал пробираться сквозь редеющую толпу в направлении далекого освещенного факелами холма.

Максенций быстро шел через потемневший Двор язычников, останавливаясь, чтобы расспросить стражей, которых он расставил у каждых ворот, ведущих в Женский двор. Кратос и контуберний легионеров следовали за ним по пятам, половина из них несла факелы. На каждом посту его солдаты докладывали, что, хотя прихожане и покидали внутренние дворы Храма с тех пор, как наступила странная тьма, ни девы, ни их матроны так и не вышли оттуда.

— Не дайте им ускользнуть, — повторял Максенций на каждом посту. — Я знаю, они прячутся там. Я видел их у одних из северных ворот.

Они обогнули юго-восточный угол стены, окружающей Женский двор, и двинулись на запад. Центурион Марк поглядывал на встречающиеся время от времени на стенах надписи, предрекающие смерть всем гоям, осмелившимся войти во внутренние дворы, а затем сказал:

— Как нам к ним подобраться, командир? Мы не осмелимся войти…

— Ха! — насмешливо рявкнул Максенций. — Мы – и не осмелимся? Кто лучше умеет нести смерть, Марк? Иудейские жрецы или римские легионеры?

— Но вы же знаете, господин, что некоторые храмовые стражники одержимы демонами.

— Да, их трудно убить, но они неуклюжи. Слизняки мало что могут сделать с телом, у которого отрублены голова или конечности. Рубите их всем лезвием, Марк, а не колите острием.

— Вы серьезно, командир? Если мы вторгнемся во внутренние дворы Храма, то спровоцируем массовые беспорядки, и тогда даже префект Пилат не сможет защитить нас от гнева цезаря!

— Ты видишь здесь толпу, готовую устроить беспорядки? — усмехнулся Максенций. – Смотри, вся территория Храма теперь опустела. Все бегут с улиц и дворов, прячутся в домах и синагогах. Даже Пилат заперся в Антониевой крепости — готов поспорить, он сейчас просит защиты у Бахуса. Не беспокойся о нем, Марк. Он суеверный трус, и после сегодняшнего дня — вернее, этой ночи — ни он, ни кто-либо другой не будет представлять для нас угрозы.

Марк с тревогой взглянул на черное небо, подавляя дрожь от непрекращающегося грохота огромного барабана. Да и был ли это барабан? И шел ли этот звук из великого Храма за стеной справа от них, или доносился с горного хребта за Кедронской долиной к востоку от города, или раздавался прямо с неба? Он знал, что Максенций изучал колдовство, и ощущал его уверенность даже сейчас, но все же считал, что, возможно, им было бы разумным присоединиться к губернатору Пилату за массивными стенами Антониевой крепости. В конце концов, той ночью, когда была разрушена Силоамская башня, в воздухе тоже раздавались громовые удары барабанов

— Смотрите! — Максенций внезапно указал вперед. — Выходят жрецы и храмовые стражи. Шевелитесь, парни!

Они быстро двинулись рысью, звеня оружием и доспехами. Небольшая группа священников в сопровождении нескольких стражников в тёмной броне только что вышла через арку с территории Храма. Максенций не размещал солдат у этих ворот, так как они вели во внутренние дворы, прилегающие к Храму, куда женщинам было запрещено входить. Священик остановился и с тревогой посмотрел на группу легионеров, спешащих им настречу. Когда Максенций приблизился к ним, он узнал седобородого священнослужителя, шедшего впереди.

— Каиафа! Куда, черт возьми, ты собрался?

Первосвященник поморщился, но в остальном проигнорировал богохульство; в его глазах читался страх.

— Позволь нам пройти, трибун. Я приказал прекратить все храмовые жертвоприношения, пока… — он взглянул на черное небо, — …пока я не выясню, что пошло не так.

«Крысы бегут с корабля», — подумал Максенций, и спросил:

— Значит, старый Анна тоже тебя предал, а?

Страх в глазах Каиафы сменился выражением гневного упрека.

— Конечно, нет! Мой тесть — человек чести, и сейчас я направляюсь к нему в зал Газзита, чтобы посоветоваться. Я уверен, что именно рабби Иешуа и старый колдун Йосеф из Аферемы, а не Анна, каким-то образом сумели преждевременно запустить события. Какова их цель, мне неизвестно, но я очень боюсь.

Максенций презрительно фыркнул. Он собирался успокоить Каиафу насчёт безумного рабби Иешуа, но затем внезапно передумал.

— Отличная идея. Иди, посоветуйся с Анной, — рявкнул он. — Поторопись. Я выставлю здесь много стражников и поставлю больше факелов на случай появления мародеров.

Первосвященник и сопровождавшие его священнослужители и стражники поспешили на юг через просторный Двор язычников. Спустя несколько мгновений их фигуры исчезли в темноте, свет факелов быстро угасал вдалеке.

— Хорошо, — сказал Максенций, когда они ушли. — А теперь, Марк, Кратос и вы все — за мной.

Он быстрым шагом повёл своих солдат обратно на восток вдоль стены, пока они не подошли к первому входу в Женский двор. Здесь стояли на страже полдюжины легионеров, их доспехи и шлемы блестели в свете факелов, закреплённых на кронштейнах. Максенций узнал декуриона, который был за них ответственен.

— Луций, ты и твои люди присоединяйтесь к нам. Мы идём внутрь.

Луций удивлённо моргнул, глянув на запретную арку.

— Внутрь? Вы имеете в виду — туда, господин? Но за это полагается смерть...

— Легионеры сеют смерть, солдат.

Декурион ухмыльнулся и хлопнул себя по груди в знак приветствия.

— Так точно, господин!

Римляне, которых теперь насчитывалось почти два десятка, загремели доспехами по ступеням и прошли через арку, окружённую колоннами. Центурион Марк восхищался уверенностью своего командира и тем, как он передавал её своим людям, но не мог отделаться от мысли, в самом ли деле Максенций знает, что делает.

— Не волнуйся, Марк, — произнёс трибун, словно прочитав мысли своего подчинённого. — Толпы больше нет, священников тоже. Теперь всё в наших руках. Больше никаких игр с Каиафой или этим старым предателем-колдуном Анной. Они думали использовать нас, но я на шаг впереди. Просто делай, что я говорю, и всё обернётся нам на пользу. Нет, даже более того — к нашей власти и славе!

Марк надеялся на это, но его сомнения не исчезли, когда они вошли в просторный Женский двор. Приглушённый бой барабанов стал громче и теперь, казалось, доносился в основном — хотя и не только оттуда — со стороны Храма, чей бледный фасад смутно вырисовывался за стеной на западе. Двор, слабо освещённый редкими факелами, был загромождён многочисленными лавками и столами, многие из которых были опрокинуты во время недавнего бегства исчезнувшей толпы. Портики с колоннами окружали это место с трёх сторон, а на западе широкая полукруглая лестница из пятнадцати ступеней вела к богато украшенным воротам, ведущим на Двор жертвоприношений. У подножия этой лестницы, наполовину скрытая в тенях лавок и колонн, стояла группа тёмных фигур.

— Вот они, — прошипел Максенций, — женщины! Солдаты, рассредоточьтесь в линию, а затем окружите их. Не дайте никому из них сбежать. Среди них Элисса из Сихара и её служанка, и они нужны мне живыми. Талант серебра тому, кто схватит любую из них! Остальных убейте — не оставляйте свидетелей!

Марк кивнул, затем махнул рукой и рявкнул:

— Рассредоточиться!

Доспехи загремели, сапоги застучали по мраморным плитам двора. Женщины закричали и, поняв, что их обнаружили и атакуют, в ужасе заметались в поисках выходаа или места, где можно спрятаться.

За стеной медленно и тяжело били приглушённые барабаны...

Симон, оставив позади пустынные улицы Вифании, поспешил на восток по Иерихонской дороге так быстро, как только позволяла темнота. У подножия холма, с которого открывался вид на начало крутого спуска, он на несколько минут остановился, чтобы отдышаться, а затем начал подниматься по пологому склону. Позади себя, вдали, он всё ещё слышал глубокий низкий гул барабанов, громоподобное бормотание скандируемых слов:

ХАЛЕЛЬ-ЭЛЬ… ТАШМАД… ЙЯ, АББА ШАДДАЙ!

Симон стоял на вершине холма, опустив руки вдоль тела, и успокаивал дыхание. Далеко на востоке он видел тусклую полосу сумерек над холмами за Иорданом. На мгновение он почувствовал бессмысленность происходящего. Указания Досифея теперь казались глупыми. Неужели Менандр в самом деле пережил то, о чём рассказывал?

Внезапно он почувствовал короткое покалывание по всему телу — а затем невероятным образом оказался в совершенно чуждом месте, стоя на одном из множества мягко светящихся дисков, окружённый высокими и замысловатыми конструкциями из гудящего металла, среди которых двигались далёкие, блестящие фигуры, смутно напоминающие человеческие. Фигуры гигантов или богов…

Снова короткое покалывание. Вспышка солнечного света ослепила его. Несколько мгновений он тёр глаза, затем открыл их. Сквозь пелену слёз Симон увидел холмистый пейзаж, хребет, покрытый валунами и редкими пучками травы. К своему удивлению, он стоял посреди круглой металлической платформы из тёмного металла, окружённой бортиком из того же металла высотой около трёх футов, с панелями, покрытыми разноцветными квадратами. Он мгновенно узнал в этом предмете летающее судно чародея Таггарта. В нескольких шагах стоял он сам, одетый в чёрное, с мрачным выражением на лице, а рядом с ним — приземистое существо с зеленоватой кожей в коричневом одеянии, с заострёнными ушами и тёмными миндалевидными глазами, полными мудрости.

— Дарамос! — Симон ловко перепрыгнул через бортик аппарата и подошёл к ним. — Менандр не сказал мне, что ты с Таггартом.

— Я вызвал его обратно в Парфию, чтобы он забрал меня, — сказал карлик, — ибо в своих медитациях я понял, что нужен здесь в это время.

Таггарт выглядел озадаченным.

— Что значит «ты меня вызвал»? Я сам решил забрать тебя, Дарамос.

Карлик мягко улыбнулся.

— Когда два разума решают как один, они становятся единым целым. Ты много знаешь о физическом космосе, Таггарт, но есть много тайн, которые ты до сих пор не понимаешь.

— Я это заметил. Ты и некоторые другие существа, которых я встречал в разных мирах, похоже, обладаете… необычными способностями. Вот почему, поразмыслив, я решил доставить вас сюда и…

— Сюда? — перебил Симон. — Где мы?

— В холмах за Иорданом. — Таггарт указал на запад. — Смотри.

Симон повернулся и увидел, что яркое заходящее солнце висит прямо над огромным линзообразным облаком черноты, которое скрывало далёкие холмы под собой. Нет — не облако, а безликая чернильная область, которая, казалось, поглощала весь падающий на неё свет. Она простиралась на север и юг почти до обоих горизонтов, и под ней большая часть широкой Иорданской равнины была погружена во мрак. У Симона по спине пробежал холодок.

— Темнота истекает из одного конца… отверстия, — объяснил Таггарт. — Или, скорее, «отверстие» поглощает большую часть света в непосредственной близости от себя. Это один конец того, что можно назвать «червоточиной», ведущей из одной области космоса в другую; другой конец находится где-то в звёздном скоплении, называемом Гиадами.

— Древние писания называют такие отверстия Вратами, — добавил Дарамос. — Но скажи мне, Симон, почему здесь ты, а не Менандр? Неужели он не сумел выполнить задачу, которую поставил ему Таггарт?

— Нет, но всё ещё пытается. Они с Досифеем хотели, чтобы я передал вам это и помог, чем смогу.

— Это плохая новость, очень плохая. — Таггарт махнул рукой в сторону огромной полосы тьмы. — Если рабби Иешуа осуществит свою собственную гибель так, как он задумал, то эти Врата расширятся, чтобы поглотить всю Землю, и через них пройдут чудовищные твари. Любая жизнь — любые возможности для жизни, прошлой и настоящей, станут невозможными в этом мире.

— И поэтому, — сказал Дарамос, — эта небольшая часть космоса навсегда останется вне ведения Владычицы Мудрости, Матери Бытия. Ибо породитель Иешуа – Отец, Тот-Кто-Есть-Многие – никакой своей частью не представлен в этом космосе, проявляясь лишь посредством вторжений. Всё, что Ему удаётся объять, переносится в какое-то иное место, как будто никогда и не существовало.

Таггарт коротко и словно бы в замешательстве глянул на карлика, а затем повернулся обратно к самаритянину.

— Я помню тебя, Симон. Менандр рассказал, как ты спас мне жизнь. Он также сказал, что ты прошёл обучение как боец, гладиатор. Есть шанс, что ты сможешь помочь нам задержать открытие Врат.

— Как? Скажи мне!

— В Иерусалимском Храме открываются меньшие Врата, подпитываемые психической энергией, возникшей в результате самопожертвования рабби Иешуа на холме Гол-горот. В… кульминации ритуала существо по имени Гол-горот само вырвется через это отверстие и направится к горе Поругания, чтобы помочь там в открытии Великих Врат. Я не претендую на то, чтобы понимать всё это, но знаю, что существо, которое древние называли Гол-горотом, лишь частично состоит из подлинной природной материи и энергии. Если бы его можно было победить, уничтожить его материальную часть, а ментальные энергии загнать обратно на его собственный план бытия, это дало бы нам время до возвращения Менандра.

Мурашки на спине Симона усилились, когда он вспомнил то, что читал в древних писаниях. Гол-горот, один из зловещих чёрных богов стигийцев, со щупальцами, пожирающий души…

— Гол-горот — главный слуга Уагио-Тсотхо, Владыки Демхе, — сказал Дарамос, — но часть его действительно материальна и, следовательно, временно смертна. Однажды, десять тысяч лет назад, герой-ванир сразился с ним в стигийском храме и отправил его обратно на его собственный тёмный план бытия. Это можно сделать снова, Симон.

— И это должен сделать я? Боги! Но как?..

— С помощью этого. — Таггарт, забравшись в свой аппарат, отодвинул длинную секцию металлического пола и вытащил большой тёмный меч. — Вот, держи. — Он вылез обратно и передал оружие Симону. — В незапамятные времена заррийцы сами использовали их в поединках.

Симон взял его, удивляясь. Он никогда не видел такого оружия. Лезвие, прямое и плавно сужающееся, было более четырёх футов в длину, а рукоять, достаточно большая для двуручного хвата, обмотана чем-то, похожим на гладкую тёмную проволоку; навершие представляло собой гладкий, отполированный шар, а крестовина была короткой для размера меча и покрыта выгравированными на ней неизвестными глифами или буквами. Всё оружие сияло глубоким металлическим синим цветом и, несмотря на свою большую длину, было идеально сбалансировано, так что его было приятно держать.

Оба спутника Симона отступили на шаг.

— Теперь, — сказал Таггарт, — нажми эту маленькую вставку возле крестовины и следи за тем, чтобы лезвие меча не коснулось тебя или чего-либо ещё, чем ты дорожишь!

Симон повиновался и ахнул, увидев, что по обоим краям лезвия появилась тонкая линия сине-белого света, очерчивая его, как серебряная нить. Высокий, едва слышный вой энергии запел в его ушах.

— Хорошо. — Таггарт указал на высокий узкий валун, который резко выделялся из травы и гравия на вершине хребта. — Теперь ударь по нему.

Симон колебался, не желая повредить великолепное лезвие, но затем повиновался, замахнувшись оружием лишь с долей своей силы, ожидая, что оно лязгнет о камень. Вместо этого, к его изумлению, клинок глубоко, почти без усилий, вошёл в валун более чем на две трети! Высокий вой в ушах Симона стал пронзительным визгом. Инстинктивно он вытащил меч обеими руками; визг утих, а верхушка валуна, треснув, тяжело соскользнула на землю, его срезанный бок слегка дымился и светился тускло-красным. Симон почувствовал запах раскалённого камня. Он снова нажал на маленькую вставку сразу за гардой, и серебристая нить энергии исчезла.

— Господь Гаризима! — благоговейно выдохнул он.

— Теперь ты вооружён, — сказал Дарамос. — Но имей в виду, Симон, что Гол-горот — слуга Демхе и как таковой может повелевать Фантомом Истины. Поэтому ты также должен быть защищён от его облака иллюзий.

— Верно. — Таггарт снял с головы свой металлический обруч, шагнул вперёд и передал её Симону. — Надень это так, чтобы синий диск был у тебя на лбу, и тогда тебя не обманут… нереальными проекциями. Устройство также может проецировать иллюзии само по себе, но у нас нет времени учить тебя этой технике; кроме того, это не сработает против такого существа, как Гол-горот. А теперь быстро на борт.

— Ты уверен? — Симон внезапно почувствовал себя так, словно его на хрупком плоту сталкивали в бурный порожистый поток. — Может быть, для выполнения этой задачи лучше послужит твой жезл смерти, Таггарт?

— Я не осмелюсь пронести высокоэнергетическое оружие в район Храма, — сказал волшебник. — И я не умею обращаться с мечами. Заррийский корабль сейчас над горизонтом и будет внимательно следить за Иерусалимом в это критическое время. Если заррийцы почувствуют вмешательство, они… устранят его. Не активируй лезвие, пока не окажешься под крышей Храма, Симон, а затем выключи его так быстро, как только сможешь. Понял?

Симон мрачно кивнул.

— И ещё кое-что. У нас осталось не так много времени, даже если ты преуспеешь, поэтому, когда Менандр выполнит свою задачу, скажи ему, чтобы он нажал кнопку «местоположение» на устройстве, которое я ему дал. Он поймёт, что я имею в виду. Но скажи ему также, чтобы он подождал до последнего часа дня, чтобы сделать это. К тому времени заррийский корабль на некоторое время скроется за Землёй, и в небе останется только галактический корабль.

Симон посмотрел на стально-голубое небо.

— Значит, корабли чудовищных сил даже сейчас бороздят наши небеса! Скоро ли они начнут сражаться друг с другом за мир, Таггарт?

— Нет, ибо они знают, что это приведёт к их взаимному уничтожению. Но, как тебе уже известно, многие из заррийских приспешников уже находятся на Земле, в районе Иерусалима. Если повезёт, и помощью тебя и Менандра, мы, возможно, вскоре склоним чашу весов в другую сторону. — Таггарт забрался внутрь и коснулся одной из панелей с цветными квадратами. — Теперь встань прямо в центре и держи этот меч так, чтобы он находился параллельно твоему телу. Я собираюсь высадить тебя во двор прямо перед Храмом.

— Удачи, Симон, — сказал Дарамос, подняв коренастую лапу в приветствии.

Симон сдержал порыв помахать в ответ. Затем, когда пальцы Таггарта быстро задвигались по светящимся квадратам, он снова почувствовал покалывание...

Часть пятая

Глава XXVII

продолжение следует

Другие рассказы цикла

Роберт Прайс Предисловие. Меч Аватара

1. Ричард Тирни Меч Спартака — лето 27 года н. э.

2. Ричард Тирни Пламя Мазды — осень 27 года

3. Ричард Тирни Семя Звёздного бога — осень 31 года

4. Ричард Тирни Клинок Убийцы (ранняя версия с Каином-Кейном К. Э. Вагнера) — январь 32 года

4. 1 Ричард Тирни Клинок Убийцы (переработанная версия с Нимродом) — январь 32 года

5. Ричард Тирни, Роберт Прайс. Трон Ахамота — осень 32 года

6. Ричард Тирни Барабаны Хаоса (роман) — весна 33 года. Части 1, 2, 3, 4, 5,

6.1. Ричард Тирни В поисках мести (стихотворение)

7. Роберт Прайс Изумрудная скрижаль

8. Роберт Прайс Гробница титана

9. Ричард Тирни Душа Кефри — весна 34 года

10. Ричард Тирни Кольцо Сета — март 37 года

11. Ричард Тирни Червь с Ураху, части 1, 2, 3, 4 — осень 37 года

12. Ричард Тирни. Проклятие крокодила — февраль 38 года

13. Ричард Тирни Сокровище Хорэмху — март 38 года ч. 1, 2, 3

14. Роберт Прайс Секрет Нефрен-Ка — 39 год

15. Ричард Тирни Свиток Тота — январь 41 года

16. Ричард Тирни Драконы Монс Фрактус — осень 41 года

17. Гленн Рахман, Ричард Тирни Свадьба Шейлы-на-гог — день летнего солнцестояния 42 года

18. Гленн Рахман Пёс херусков — весна-осень 47 года

19. Ричард Л. Тирни, Гленн Рахман Сады Лукулла (роман) — осень 48 года. Части 1. 2. 3. 4.

20. Роберт Прайс Культ кастраторов

21. Ричард Л. Тирни Столпы Мелькарта — осень 48 года

Перевод В. Спринский, Е. Миронова