В 1974 г.. находясь у родственников в провинциальном тогда Витебске, девятилетним впервые прочёл, что Астрид Лингрен — автор Карлсона из мультиков.
Об этом было написано в литературно-музыкальном журнале "Кругозор", который научила меня проигрывать старшая сестра на портативном проигрывателе-"чемоданчике" "Юность". Там же можно было узнать и о шведской хоккейной сборной "Тре крунур" (Три короны).
***
АББА – выросшие дети из Бюллербю.
Есть у меня одна стыдная слабость. Я симпатизирую Швеции. Не то чтобы как-то особо интересуюсь, просто симпатизирую. Мне кажется, что там как-то... или что-то… хорошо.
Началось это, пожалуй, во втором классе, когда взял на абонементе в детской библиотеке неподалёку от школы книжку "Мы все из Бюллербю".
Имею слабость (надо же, прямо соткан из них) считать её лучшей книгой Астрид Линдгрен, серьёзно. Хотя не лучшей детской книгой на свете – наши и лучше могут ("Марка страны Гонделупы" – плохо? "Скажите, что это плохо, и вы мой враг на всю жизнь...")
...Во всяком случае, "Бюллербю" я с удовольствием перечитывал – сначала с сыном, потом с дочерью. Им она тоже нравится, особенно Глаше, и я этому рад. Уютная, добрая со сдержанным нордическим юмором написанная книга. Всякие Калле-сыщики и кислотные Пеппи... Вам нравится Пеппи? Ну, не буду. Я в ней не разобрался. Вот Карлсон – другое дело!
А сами шведы совершенно ничего не смыслят в Карлсоне. Они даже мультфильм по нему сподобились снять только в XXI веке, и то частично передрав наш, советский.
А может, смутная симпатия к Швеции началась ещё в дошкольном деревенском детстве. Мы с дедом вставали, я чистил зубы порошком (хорошо, если "Мятный" – а если "Особый"? Бр-р-р...), он затапливал печку, и мы садились либо за проклятый английский, либо за "Полтавский бой", который надо было учить от "уж на равнине, по холмам" и до "заздравный кубок поднимает".
После урока дед занимался завтраком (гречневая каша с кипячённым молоком – или манная с лужицей масла, вы какую предпочитаете?) а я скакал по дивану с пластмассовым мечом, переживая изученное: "Швед, русский, колет, рубит, режет, бой барабанный, крики, скрежет!.." (И ещё эти замечательные шведские имена – "сдаётся пылкий Шлиппенбах"...)
Потом были вырезанные из картона и раскрашенные цветными карандашами солдатики в зелёных и синих мундирах; но тут всё было по-честному, наши зелёные побеждали.
Ну а гвоздь в крышку странной любви вбили – известно кто. "О-о-о-о... Олл зе сынгз ай кулду... Иф-ай-хэд!.. Э лидл мани..." Пластинка из журнала "Кругозор", год 76-й, кажется.
Так вот речь как раз о них, об Аббе. Оп Аббе. О Аббе? Посмотрите-ка этот клип. Ничего странного не замечаете?
youtu.be/RnvVaUK08rE
Вынос мозга, параллельная реальность, разве не да?! Мир, в котором не было Агнетты! (Так говорим мы, советские, на самом деле она Аньета.)
Ну, разгадка-то тут простая: это Ингер Брундин (в замужестве Хайнерборг) подруга Анни-Фриды, заменявшая Агнетту в нескольких шоу, пока та была беременна.
Разумеется, знатоки творчества группы об этом факте знают, но сколько там тех знатоков – по сравнению с людьми, просто любящими эти звуки, эти обертона, эти свои детство и молодость?
Надеюсь, потешил вас любопытной находкой. А заодно и свои "звуки" немножко вспомнил. У вас же тоже похоже было?
P.S.
А самое занятное – знаете, что? Пока искал для этой заметки в интернете картинки, дочка заглянула через плечо, увидела Бенни, Бьорна, Агнетту и Фриду – и спрашивает: "Это выросшие дети из Бюллербю"? Глаз-алмаз. И заголовок теперь не надо вытуживать.
https://vk.com/wall-140584280_92226
«Карлсон – это счастье, свалившееся с бухты-барахты!» – вспоминала переводчица Лилианна Лунгина. Именно она открыла русскому читателю книги Астрид Линдгрен – вместе с Карлсоном это были «Пеппи Длинный чулок», «Эмиль из Леннеберге» и «Рони, дочь разбойника». Афоризмы из перевода Лунгиной вот уже долгие годы живут собственной жизнью: «Спокойствие! Только спокойствие!», «Пустяки, дело житейское!» и «Если я получу какой-нибудь подарок, то, может быть, и повеселею».
Линдгрен говорила, что Лунгина подарила Карлсону новую жизнь. В СССР книжку про пузатого человека с пропеллером впервые выпустили в 1957-м и затем переиздавали не менее десятка раз. Линдгрен написала переводчице: «Грандиозно! У вас там дети едят их, что ли, эти книжки?»
Лунгиной было 35, когда Карлсон попался ей в руки. Взяться за переводы со шведского языка ей посоветовал Борис Грибанов, экс-однокурсник и один из редакторов издательства «Детская литература». Она, проведшая часть детства в Европе, свободно говорила на немецком и французском. Но переводов с этих языков ей не давали. Потому что, как по секрету сообщил ей Грибанов, такова была «литературная» политика в СССР – «лимит на евреев»: те и так слишком много переводили с основных зарубежных языков на русский. «А вот если бы ты занялась каким-нибудь экзотическим языком? Ты же учила в институте скандинавские?» – предложил Грибанов.
Так Лунгина принялась «таскать домой из издательства эти шведские книжечки» – как вспоминала она сама. Большинство из них, по ее словам, были «красивые и бессмысленные». Той, что была бы талантливо написана и «зацепила» ее саму, не попадалось. «Но вот однажды, месяцев через пять, я принесла очередную порцию этих книжек, и одна обложка сразу привлекла внимание. Потому что на ней был нарисован летящий человечек с пропеллером на спине и написано: “Карлсон по такет”, что значит “Карлсон на крыше”. Я начала читать и буквально с первой же страницы увидела, что это не просто книжка, это чудо какое-то! Это то, о чем можно лишь мечтать! Изумительная по интонации, по забавности, по простоте, по фантастичности выдуманного образа вещь!» – вспоминала Лунгина, которая даже спустя годы, кажется, не могла забыть восторга от первой встречи с Карлсоном.
Глубокой ночью она звонком подняла редактора из постели и заявила, что нашла «изумительную книжку». «Ты не ошибаешься?» – спросил Грибанов. «Нет! И еще раз нет! Ты увидишь, это будет колоссальный успех!» – убеждала переводчица. И так закипела работа над Карлсоном – сказкой, которая скоро влюбит в себя весь Советский Союз.
Лунгина признавалась: несмотря на то, что язык Линдгрен был на первый взгляд ясен и прост, ей пришлось многое менять в тексте, чтобы передать его юмор и задиристость. Так в сказке появились знаменитые «домомучительница» – так Карлсон называл домработницу в семье Малыша, «курощение», «дуракаваляние» и «низведение» – это все методы Карлсона по борьбе с домработницей. Ну, и легендарные «упитанный мужчина в самом расцвете сил», он же «самый больной человек в мире», которому надо «основательно подкрепиться» – это эпитеты Карлсона по отношению к самому себе в зависимости от ситуации. До сих пор в среде переводчиков идут споры: а права ли была Лилианна Лунгина, когда позволяла себе «вольничать» с исходным текстом? Но для самой переводчицы подобных вопросов не существовало. Она влюбилась в сказку и скрупулезно искала аналоги – а когда их не было, придумывала собственные слова: таких могло не быть в русском языке, но они лучше всего отражали суть оригинала. Как позже писала Лунгиной Астрид Линдгрен: «По-настоящему Карлсон стал популярен только в Швеции и в СССР. В других странах он остался прозябать на задворках книжных полок – из-за безликого перевода».
Это языковое чутье Лилианна Лунгина усвоила еще в детстве. Она родилась в Смоленске в 1920-м, но затем вместе с родителями переезжала из одной европейской страны в другую. Ее отец Зиновий Маркович работал замом у наркома просвещения Луначарского, а позже получил должности в полпредствах СССР в Германии и во Франции. Так Лилианне, едва начавшей говорить по-русски, пришлось окунуться сначала в одну незнакомую языковую среду, а затем в другую. В 30-х Маркович вернулся в СССР, откуда его уже не выпустили. Лилианна вместе с матерью Марией Либерсон еще несколько лет жила в Париже. Девочка училась в частной школе, а деньги зарабатывали в том числе кукольным театром. «Нас приглашали на детские утренники в богатые дома. И там я получила свои первые уроки социального неравенства, – вспоминала Лунгина в «Подстрочнике». – Нас никогда не звали к столу, а выносили угощение в комнату. Дети, барские дети, ели отдельно. Мы не имели возможности с ними контактировать, у нас, очевидно, была недостаточно голубая кровь».
Вместе с матерью она вернулась в Москву к отцу в 1934-м. Пошла в знаменитую школу № 204 имени Горького, известную своей новаторской методикой преподавания. Позже поступила в ИФЛИ – Институт философии, литературы и истории, который в конце 30-х стал частью МГУ. Там же она закончила аспирантуру и стала мечтать о карьере переводчицы. Но как раз тогда, в начале 50-х, в СССР гремело дело врачей и развернулась борьба с «безродными космополитами». Да и без этого, признавалась Лунгина, она всегда чувствовала себя чужой, не такой как все. «Я стояла в синем пальто с какими-то серебряными или золотыми пуговицами и каракулевым воротником, а передо мной – все черное, лохмотья... И я почувствовала такой ужас и такую свою неуместность…» – вспоминала она свое возвращение в Россию.
Спасало одно: в личной жизни Лилианны царило счастье. В конце 40-х она вышла замуж за драматурга Семена Лунгина. До его смерти в 96-м супруги жили душа в душу. «Это был один из самых открытых в Москве домов, – вспоминал писатель Владимир Войнович. – Там всегда с утра до вечера толклось много разного народу, приходили, пили, ели, общались, каждому находилось доброе слово, рюмка водки, тарелка супу и стакан чаю. Если взять самых знаменитых людей того времени в литературе, театре, кино, то всех можно было здесь встретить...»
«Я пришел за статьей для праздничного номера газеты, но через полчаса забыл, зачем пришел. Таким был этот дом, – рассказывал уже в 90-е один из московских журналистов. – Семен Львович иногда нетерпеливо кричал в открытые двери: “Лиля, послушай, что говорит этот молодой человек…” Лилианна Зиновьевна допечатывала на машинке свою статью, но приходила, стояла в дверях с улыбкой. Это удивительно, но в доме, где жили два пожилых человека, была атмосфера влюбленности, какого-то молодого, открытого для всех счастья».
Ну и, конечно – в разные трудные минуты жизни выручал Карлсон. А за ним и другие переводы Астрид Линдгрен. В 70-е шведская писательница впервые приехала в Москву. Они с Лунгиной быстро сдружились, и после этого Линдгрен стала частым гостем в доме переводчицы. «Она – совершенно из своих книг. Худая, высокая, очень веселая, очень живая и как-то очень непосредственно на все реагирующая», – рассказывала Лунгина. Когда шведка в первый раз пришла к ней в гости, то немедленно разбудила ее младшего сына, посадила на ковер и начала с ним играть. «А когда мы ее проводили этим же вечером в гостиницу “Россия”, а там второй троллейбус делает круг, – она вышла из троллейбуса и начала танцевать. В час ночи», – вспоминала Лунгина. И это, по ее словам, было настолько заразительно, что они с мужем тоже пустились в пляс.
Лилианна Лунгина умерла в Москве в 1998-м – на два года пережив своего Симу, как она с любовью называла мужа. За свою жизнь она перевела книги десятков зарубежных авторов – тех, кого сегодня принято называть «современными классиками». Среди них – и норвежец Генрик Ибсен, и француз Борис Виан, автор эпатажного романа «Пена дней». Но российскому читателю она запомнилась прежде всего Карлсоном и другими адаптациями текстов Астрид Линдгрен.
Когда уже в 90-е в России вышло новое издание Карлсона, в переводе Людмилы Брауде, на книжных толкучках спрашивали: «А у вас Карлсон с одной буквой “с” или двумя?» И это было паролем, который позволял отличить текст Лунгиной от дотошного, но, как выразилась одна из читательниц, «дико раздражающего перевода Брауде»: в ее версии «Карлсон» писался с двумя «с». Преданные фанаты Лунгиной негодовали и продолжают негодовать по поводу этой новой адаптации: «Ну как? Как можно было обозвать всем известную домомучительницу “домокозлючкой”?» Впрочем, сама Брауде на эти упреки реагировала спокойно: «Каждое время требует своих переводов. Есть много причин, по которым меня не устраивал перевод Лили Лунгиной, но после ее смерти мне не хотелось бы об этом говорить».
цитировать
свернуть ветку