Гленн Рахман. Наследник Тьмы. Главы I-XI

Предисловие и пролог

Глава I

Кольцо силы

— Взять этого человека! — приказал Тиберий Юлий Цезарь Август, второй император Рима.

В банкетном зале Цезаря воцарилась тишина. Мгновение назад Тиберий был занят чтением отчёта о допросе заключенного. Закончив, он поднял взгляд, на его изъязвленном лице эмоций было не больше, чем у ящерицы. Он неопределенно указал куда-то в сторону большого стола, и надтреснутым голосом отдал приказ об аресте преторианскому префекту Макрону. Все глаза в тревоге обратились к хозяину мира. Приказ об аресте, отданный Цезарем Тиберием, был равносилен смертному приговору.

На лице Невия Сутория Макрона промелькнуло сомнение. Высокий, сильный на вид солдат неуверенно взглянул на внука императора Гая и стоявшего рядом с ним Агриппу, иудейского принца. Император мог указать на любого из них своим широким жестом. Оба принца одинаково побледнели. Макрон с трудом сглотнул. Если его покровитель Гай сейчас падет, все их хитроумные заговоры пойдут прахом. Но он должен был немедленно дать какой-то ответ, иначе рисковал навлечь гнев императора.

— Кого ты попросишь заковать меня, о принцепс?

Тиберий указал пальцем с кольцом на обедающих.

— Этого человека! И я ничего не прошу. Мои слова — приказ!

Макрон быстро встал.

— Вы приказываете мне связать Марка Юлия Агриппу, ваше императорское величество?

Макрона не волновало, что случится с принцем из Иудеи. На самом деле, он был бы рад избавиться от этого человека. Агриппа был его главным соперником в борьбе за дружбу с внуком императора. Но один промах в паутине заговоров Гая мог погубить молодого человека, а вместе с ним и Макрона.

— Да, болван! Я имею в виду Ирода Агриппу! — прохрипел старик, используя прозвище принца. Элегантный распутник средних лет был внуком Ирода Великого, но в Риме считался всего лишь придворным прихлебателем, не имевшим особого значения.

— Будет исполнено! — крикнул Макрон, вскинув руку в салюте от своей глубокой, массивной груди. — Стража!

— Август! — воскликнул выходец с Востока, но злобный взгляд римского императора оборвал его. Агриппа взглянул на Гая, худощавого, белокурого юношу, чьего расположения он добивался месяцами. Увы, гнев Тиберия всегда пугал юношу — его приёмного внука, но также и племянника по крови. Гай старался не встречаться взглядом с иудеем. Вместо этого он уставился в свою тарелку с цукатами, его худощавое тело сжалось, как бы сообщая иудейскому принцу, что он теперь сам по себе.

Агриппа сидел, ошеломленный, пока гвардейцы претора не наложили на него руки. Один защелкнул железный браслет на его запястье и прикрепил другой конец наручников к своему левому предплечью.

— Выведите его! — сказал император. — Когда мне будет удобно, я отдам Макрону распоряжения относительно него.

Стражники уволокли шатающегося Агриппу. Когда они скрылись из виду, по комнате пронёсся общий вздох. Но беспокойство Гая еще не прошло. Он украдкой взглянул на лицо своего деда и ему показалось, что он увидел на нём выражение отвращения. Но старик тут же отвернулся от своего расточительного наследника и взял себя в руки.

Тиберий, успокаиваясь, сказал Макрону:

— Очисти комнату, префект. Я хотел бы сейчас допросить германских пленников.

Старшие слуги торопили знатных обедающих покинуть зал, но они и без того все были рады уйти. Гай и Зенодот обменялись многообещающими взглядами. Александрийский ученый в последнее время очень сблизился с имперским принцем.

— Зенодот, — окликнул Тиберий человека, — ты останешься со мной.

Гай вопросительно посмотрел на безупречно одетого грека, но Зенодот лишь пожал плечами, а затем, плавно поклонившись, приблизился к своему имперскому господину. Тиберий велел греку встать за его обеденным ложем, но больше ничего ему не сказал.

Как только последние гости покинули зал, в него ввели полдюжины германских варваров под охраной. Они были одеты для путешествия, в своих народных одеяниях. Большинство носило бронзовые украшения и браслеты, но очевидный лидер группы выглядел наиболее варварски, хотя его костюм был простым.

На вид ему было лет семьдесят, а то и больше, длинные тонкие волосы ниспадали на плечи, прикрытые кожаным плащом. Его приличие защищала лишь шерстяная набедренная повязка. Он не носил никаких украшений, кроме темного диска, свисающего на ремешке с морщинистой шеи. На нем был изображён рельефный символ, который Зенодот изредка видел во время своих путешествий по Рейну. Это была похожая на палку фигура, которую варвары считали священным символом, олицетворяющим божественную силу.

Тиберий изучал варваров со своего ложа. Они явились в Тускулум, требуя аудиенции у императора, но вели себя настолько агрессивно, что Макрон поучил их имперскому протоколу посредством порки и тюремного заключения. Допрошенные в заключении, они оказались знатными людьми из маттиаков, дружественного племени, живущего на правом берегу Рейна. Но маттиаков не привели в Италию никакие собственные дела. Они были всего лишь проводниками для человека неопределённой принадлежности, который вел их с собой. Этот старец пришел, чтобы потребовать возвращения некоего священного предмета, который за несколько месяцев до этого был унесён из германской деревни слугами Цезаря.

Тиберию не составило труда догадаться, о каком предмете идет речь. Зенодот недавно прибыл с севера, и привёз с собой то, что он назвал своей величайшей наградой — кольцо, с вырезанными на нём странными чужеземными буквами. Грек сказал ему, что кольцо представляет собой самый могущественный из всех варварских магических предметов, источник силы, здоровья и долгой жизни. Сначала Тиберий почувствовал себя очень плохо после того, как надел его, но прежде чем прибыл его врач, он поднялся со своего ложа, чувствуя себя новым человеком, полным бодрости и сил.

— Я помню тебя, Тиберий Цезарь, — заговорил старик на варварской латыни. Тиберий, который годами вел кампании по ту сторону Рейна, без особого труда понимал племенное наречие.

Один из гвардейцев поднял свой жезл, намереваясь заставить замолчать старика, но император жестом остановил его руку.

— Ты, разумеется, достаточно пожил, чтобы помнить меня, седобородый. Много было племен между Рейном и Эльбой, Дунаем и Фризским побережьем, которые я обратил в рабство. Много рыжеволосых вождей приходили в мой лагерь, умоляя о союзе, чтобы их не уничтожили наши легионы. Скажи мне правду, что до сих пор говорят о Тиберии в Германии?

В глазах старого племенного вождя была заметна усталость, но не страх.

— Мой народ говорит, что Цезарь Тиберий стал спасителем нашей земли, когда притупил острый меч своего сына. Тот, кому было дозволено вести войну, вскоре уничтожил бы дело вождя Германна и залил Германию кровью.

Бровь римлянина нахмурилась. — Сын, о котором говорил варвар, был племянником Тиберия Германиком, человеком, которого он ненавидел за его популярность, но был вынужден усыновить по приказу императора Августа. Германик был лично выбран покойным императором как единственный достойный принять пурпур после Тиберия. Собственные успехи Тиберия в Германии дались ему тяжело. Но, напротив, боги, казалось, благословляли легким успехом все, что Германик предпринимал как в политике, так и на войне. Победы молодого человека над племенными вождями затмили более ранние победы Тиберия. Поползли слухи, что его — сын должен стать соправителем императора, или даже что Тиберий должен до срока уйти в отставку и позволить Германику править самостоятельно. Следовательно, было необходимо отозвать его вместе с армией из Германии, прежде чем они одержат какую-либо решающую победу. Тиберий был готов потерять целую провинцию, если это помешает звезде его соперника засиять ещё ярче.

— Я знаю наглость вашего народа, — проворчал Тиберий, — иначе это замечание стоило бы тебе жизни. Неужели ты ищешь смерти, старик?

— Нет, господин, — ответил племенной вождь. — Меньше всего я желаю умереть. Большей частью своей жизни мой дух обречен на Нифельхель, где мучают проклятых. И всё же ты волен делать с моим телом что хочешь, великий. Казнь может сократить мое время совсем немного. Я читал руны и знаю, что дверь для моего перехода из Мидгарда вот-вот откроется. Силы, которые противостоят нам обоим, хорошо всё спланировали, Могучий Цезарь. Озрик, мой сын, еще плохо подготовлен, чтобы сменить меня. Но все же у меня есть время попросить, нет, потребовать от Цезаря то, что угрожает всему миру. Если знаменитый Тиберий такой же мудрый правитель, как когда-то был хитрым вождем воинов, он прислушается!

— Ты, что едва держишься на ногах под тяжестью своих вонючих коровьих шкур, смеешь предъявлять мне требования? — насмешливо спросил император. Тем не менее, он сдержал свой гнев; варвары говорили как дети, а дети забавляли Тиберия Цезаря. — Я даже не знаю, отправить ли тебя обратно в твои холодные болота, оставив лишь шрамы на спине, или отдать тебя моим мечникам. Твоя жизнь висит на волоске, старик. Не утомляй меня угрозами мифической гибели. — Римлянин слегка наклонился вперед. — Скажи мне, это ли то кольцо, которое ты так сильно хочешь? — Он раздвинул пальцы правой руки перед носом. Старый племенной вождь смотрел на кольцо с быстро меняющейся гаммой эмоций: благоговение, боль, страх, нужда, смирение.

— Возможно, для тебя уже слишком поздно, — предупредил старик. — Твой жребий должен был быть брошен с того момента, как ты впервые надел его на руку.

— Ты пророчишь гибель своему императору? — сердито спросил Тиберий. — Это смертное преступление!

— Моя жизнь течет, как вода из часов. Отчего же мне бояться говорить, что думаю? Внемли моим словам и будь мудрым. Относись ко мне как один достойный вождь к другому.

Тиберий покачал своими редкими тонкими волосами. Какое нахальство со стороны жалкого лесного вождя — полагать себя на одном уровне с императором и Цезарем! Германцы не изменились за последние сорок лет; они все так же ходили в своих речах кругами, при этом восхваляя свою прямоту в разговоре.

— Это ты присвоил кольцо! — внезапно обвиняющее произнёс старый германец, указывая костлявым пальцем на Зенодота, щеголеватого грека, стоявшего за его господином. — Ты взял его, но все еще жив. Несомненно, ты действовал хитро и предусмотрительно, чтобы избежать его проклятия до сих пор. Или у него есть на тебя какие-то планы? Может, оно предпочитает, чтобы твоя погибель происходила медленно и мучительно, разворачиваясь с размеренной поступью черепахи? Скажи мне, вор, твоя ли рука унесла кольцо из моей деревни, или ты поместил его скверну в ладонь несчастного подчиненного?

Зенодот вздрогнул. Изучив легенды, окружавшие кольцо, он счел благоразумным передать его своему ученику, чтобы тот носил его с собой. Мальчик сломал обе ноги на перевале Монженевр. Он кричал три дня, прежде чем начальник стражи избавил его от страданий.

— Тебе нечего сказать? — упрекнул Цезаря старый германец. — Я предупреждаю тебя. Если ты хоть мимолетно коснулся злого предмета, он запомнит и отплатит тебе. Когда-то моё искусство могло бы очистить и спасти такого безрассудного, но теперь... теперь... — Его голова упала вперед, будто сделавшись очень тяжелой.

— Вопросы задаю я, — напомнил ему император.

— Он ничего не знает, о принцепс, — перебил Зенодот. — Я изучал германскую расу. Они живут, руководствуясь суеверным вздором.

— Это вздор? — требовательно спросил Тиберий, ткнув кольцом в мягкую, аккуратно подстриженную бороду грека. — Что стало с твоим хвастовством о том, что ты вырвал у варваров их величайший магический предмет для моей славы?

— Я… я сделал то, что сказал. Но этот человек, кто он? Полуголый хам…

— Я Лодерод, служащий богу Лодеру, — твердо заявил старый германец. — Слушай, Тиберий Цезарь. Я прожил более ста лет, благодаря силе кольца Андваранаута, или вопреки ей. С давних времен, с тех пор, как эти тонкие конечности бугрились мышцами, когда эти седые локоны сияли как темная медь, я хранил это кольцо подальше от тех, кто создал его для злых целей в давно ушедшие годы.

— От тех, кто его создал, старик? — повторил Зенодот. — И ты называешь меня вором?

— Замолчи, Зенодот, — прорычал Тиберий, с пеной в уголках губ. — Ты, Лодерод, действительно утверждаешь, что прожил сто лет и что причиной тому было это кольцо?

— Небольшое благословение, если это можно так назвать. Скорее, я бы сказал, что оно лишь взвалило на меня смертельную ношу, и ее тяжесть была пыткой.

— Какая ноша? — насмешливо спросил Тиберий. — Долгая жизнь и крепкое здоровье, если я верно тебя оценил?

— Каждая жизнь должна заканчиваться смертью, цезарь Рима! Тот, кто практикует запрещенное колдовство, погибнет, даже если использовал его зло для совершения добра. Нет спасения от наказания за колдовство. Сам Воден когда-то жестоко поплатился за использование темной магии, чтобы извлечь Золотой Мед из пастей чудовищ Ётунхейма. Кто бы ни владел кольцом, тот теряет надежду, но если использовал его с мудростью, он дает надежду миру. Это мое утешение сейчас, когда я умираю.

— Ты не умрешь, пока не откроешь мне секрет магической силы этого кольца. Какой ритуал дал тебе долголетие? Как ты отразил неизбежное проклятие, которое, по твоим словам, оно несет?

— Тебе не суждено долголетие, цезарь Рима. Кольцо не для тебя. В тебе нет Магической Крови.

— Пес! Моя кровь чище любой! Ты сделаешь то, что я требую.

— Нет, Цезарь Рима. Я вижу, как тени сгущаются вокруг тебя. Твоя жизнь уже на исходе, но если ты последуешь моему совету, ты еще можешь избежать мук Нифельхеля — благословение, которого я не могу позволить себе.

Упрямый оскал челюсти старика подсказал Тиберию, что сломить такое варварское упорство можно только длительными пытками.

Император посмотрел на своих стражников.

— Этих простых людей можно отправить в каменоломни Ливии. А старика отдайте Макрону. Позаботьтесь о том, чтобы не убить его. Он знает много вещей, и я хочу их узнать.

— Да, император Цезарь, — отсалютовал дежурный центурион. По сигналу последнего преторианцы увели германцев.

Когда Тиберий и Зенодот остались одни, император неуверенно повернулся к греку.

— Что ты думаешь о предупреждении колдуна, Зенодот?

— Я думаю, он хочет власти для себя и ничего больше. Но вы имеете полное право владеть кольцом. Это величайшая магия, найденная во всей Варварии, принцепс. Не сомневайтесь в этом!

— Я прожил так долго, потому что никому не доверял, — вздохнул Тиберий. — Хотелось бы мне, чтобы Трасилл всё еще был жив, — размышлял он. — Я мог доверять ему, и он никогда не ошибался, когда заглядывал в будущее. А теперь я вынужден зависеть от мелких чародеев, которые добиваются расположения моего никчемного внука Гая.

Внезапно император стащил кольцо с указательного пальца и вложил его в ладонь Зенодота.

Застигнутый врасплох, тот едва не уронил проклятую вещь. Лицо его исказилось недовольством, но он быстро взял себя в руки.

— Ты будешь хранить и изучать кольцо, пока мы не будем совершенно уверены, что оно безопасно для меня, — приказал император. — И не пытайся обмануть меня. Я все узнаю. — Он вздохнул. — Думаю, на эти вопросы можно было бы легко ответить, если удастся заставить заговорить этого Лодерода.

— Я успешно выполню ваши приказы, великий Цезарь! — заявил грек.

Лицо Тиберия потемнело.

— Ты знал о легенде проклятия кольца?

— Нет, повелитель! Никак нет! Нет никакой легенды, никакого проклятия. Старик лжец, шарлатан, думающий только о себе. Я никогда бы не подверг вас опасности!

Император отвернулся от своего главного мага.

— Надеюсь, что это так — ради твоего же блага.

Глава II

Варвары

— Компания из семи или около того германских варваров под предводительством старика? — повторил Аппий Сауркус, трактирщик. Он задумчиво погладил свой крошечный прыщеватый подбородок. Маленькие глазки сверкали из-под складок жирной плоти, когда он изучал трёх мужчин напротив него.

Старший из незнакомцев, тот, кто всё время говорил, был, несомненно, италийцем. Одетый в невзрачную коричневую тунику, он носил широкополую шляпу и дорожный плащ. Его редеющие волосы отступили к затылку, оставив редкую серую поросль между большими мясистыми ушами. Загорелое лицо было морщинистым и обветренным. Сауркус принял бы его за разорившегося торговца, только что вернувшегося из варварских земель. Однако его акцент не походил на привычный италийский. Казалось, он долгое время жил вдали от своего народа.

— На самом деле, я думаю, что смогу вам помочь, — сказал Сауркус, кивая. — Тускулум — небольшое местечко; большинство здешних жителей — сенаторы или всадники со своими слугами. Люди замечают посетителей, которые кажутся неуместными. Около пяти месяцев назад в город прибыла группа варваров. Это необычно, когда нас посещают свободные варвары. Если такие как они и приходят сюда, то обычно они находятся в услужении у хозяина, как эти ваши двое парней.

Он указал на молодых людей, сидевших по обе стороны от италийца, каждому из которых было лет девятнадцать-двадцать. Один был светлокожим, но с тёмными волосами и глазами. Красивый молодой Адонис, усмехнулся про себя Сауркус. Трактирщик счёл его полукровкой, сыном варварской женщины и какого-нибудь римского солдата или торговца. Сауркус прищурил один глаз — да, между юношей и стариком было сходство, особенно в форме подбородка и носа.

— Что случилось с германцами? — спросил другой юноша-раб, голос его был нетерпеливым и хриплым.

Трактирщик решил, что этот воинственный парень был чистокровным германцем — золотисто-рыжие волосы, тёмно-золотистая кожа, золотисто-зелёные глаза. По правде говоря, в нём было столько золота, что он мог бы быть одной из жертв Мидаса, вернувшихся к жизни. Сауркус поёжился под взглядом молодого человека. Было что-то пугающее в этом варваре — и это не считая его крепкой мускулатуры. Он был хорош собой, но его красота была более суровой, чем у его спутника из-за удлинённого лица, резко очерченных скул и выдающегося подбородком. Женщинам он понравился бы не меньше, чем другой, но от блондина они могли бы ожидать более сурового обхождения.

— Это был месяц, когда император Тиберий посетил Тускулум, — вспоминал Сауркус, обращаясь к старику. — Полагаю, что варвары хотели получить аудиенцию у императора. Если так, то они получили больше, чем рассчитывали! Старый козёл из-за чего-то взбесился и отправил их в каменоломни в Африке.

— В Африку? — воскликнул пожилой торговец. — Их всех? Ты уверен? Один из них должен был быть стариком... очень преклонных лет!

— Ну... солдат сказал мне, что Тиберий бросил одного из них в местную тюрьму, но не сообщил никаких подробностей. Когда каждый день по приказу Тиберия казнят всадников и сенаторов, кто беспокоится о судьбе каких-то варваров, изъеденных клещами?

— Мы беспокоимся, толстяк! — прорычал светловолосый варвар, привстав. — И не используй это презрительное римское слово в отношении моего народа. Мы не варвары!

— Озрик! Сядь! — крикнул старик. — Ты сейчас в Риме. Дерзких рабов могут бросить диким зверям или даже распять на кресте за оскорбление свободного гражданина!

С презрительным фырканьем Озрик подавил свой порыв и снова сел на скамью.

— Слушайся своего хозяина! — посоветовал ему Сауркус с едким неодобрением. — Это цивилизованная страна! Если ты и твои сородичи не варвары, то я не представляю, что означает это слово! Клянусь Юпитером, я думаю, что этот термин был придуман для вас, германцев!

Костяшки пальцев Озрика побелели, он стиснул зубы, но удержал язык за зубами. Старик рассыпался в извинениях, которые трактирщик снисходительно принял.

— Если человек, которого вы ищете, был брошен в тюрьму, он, возможно, всё ещё там, — сказал им Сауркус. — У нас неплохая тюрьма, насколько это возможно — не такая рассадник чумы, как Мамертинская в Риме. Наша тюрьма — это та, которую Тиберий использует для содержания людей, которые, как он думает, могут ему понадобиться позже...

Трактирщик вдруг оборвал речь.

— Сиськи Венеры! — воскликнул он, вскочив на ноги и уставившись в окно. Трое мужчин быстро обернулись, но не увидели ничего необычного снаружи.

— Он... ушёл, — растерянно пробормотал Сауркус.

— Что вы видели? — спросил торговец.

— Лицо в окне — чертовски странное! Мужчина, я думаю — крошечный, сгорбленный, смуглолицый человек, который наблюдал за нами, как дьявол из темноты. — Дрожащей рукой римлянин налил ещё вина в свой стакан и проглотил всё одним махом. — Забудьте об этом, друзья, — задыхаясь, пробормотал он. — Это, должно быть, был какой-то уродец из римского цирка — безобидный клоун-карлик, занимающийся лишь танцами и забавами. Однако уже темнеет. Я провожу тебя и и твоих слуг в ваши покои.

Старик попросил самые дешёвые комнаты. Сауркус ненадолго вывел их наружу, проведя мимо конюшни, где содержались не только лошади и ослы, но также свиньи, куры и гуси. Ряд скромных спальных комнат занимал заднюю часть здания. Сауркус показал им свободную комнату, прямо у двери которой лежала куча навоза. Старик заплатил, и трактирщик, угодливо поклонившись, развернулся и ушёл.

Помимо конского навоза, в их комнате пахло пылью, плесенью и мышами. Паутина тянулась грязными нитями от одного конца потолка до другого. Единственной мебелью была кровать с подмокшим соломенным матрасом. Два мешка, набитые травой, лежали на полу, предположительно оставленные там для отдыха слуг или детей путешественника. Это была странная таверна, не слишком соответствовавшая своему названию — Дворец всадников.

— Как они могут называть это место дворцом, отец? — пророкотал темноволосый юноша. — Судя по тому, что ты рассказывал, дворцы — это каменные залы, и каждый из них такой же большой, как целая деревня. Прикосновение к этим грязным мешкам покроет нас вшами и блохами.

Старик покачал седой головой.

— Это должно предупредить тебя, Мар, о том, как люди городов используют слова. Они обычно стремятся хвастаться и вводить в заблуждение. Трактирщик называет это место — дворцом не потому, что это дворец, а потому, что он хочет, чтобы люди приходили сюда, полагая, что этот постоялый двор лучше, чем есть на самом деле.

— Если этот человек лжец и хвастун, почему он не был вызван на поединок и убит теми, кто видел его — дворец и был разочарован?

— Это трудно объяснить, сын мой, но в цивилизованной стране люди редко удивляются, когда им лгут. То, что делает трактирщик, не считается чем-то достойным порицания. Более того, если ты всё же захочешь ударить того, кто тебя обидел, будь осторожен! Люди здесь не мстят за себя. Тот, с кем плохо обошлись, должен подать жалобу магистрату — городскому главе. Именно таким знатным людям надлежит наказывать злодея.

Мар озадаченно обдумывал эту мысль.

— Что за люди эти римляне? Мне было бы стыдно бежать к городскому главе с каждой мелочью, как ребёнок бежит к своей матери.

— Цивилизованная жизнь сильно отличается от той, что ты знаешь. Если ты поживёшь в Риме какое-то время, всё в конце концов станет ясно.

— Да поможет Воден, чтобы мне не пришлось долго оставаться в такой стране! Как только задание Озрика будет выполнено, я, не теряя ни минуты, вернусь в селения хаттов!

Золотой юноша поднял подбородок и заговорил:

— Калусод, у этих римлян так много всего! Их дома больше похожи на творения богов, чем людей. Их животные тучны и здоровы; даже самый могущественный ярл Севера не обладает таким большим стадом, как простые фермеры, которых мы видели по пути. Там, где мы живём, погода всё ещё холодная и морозная; трава ещё не проснулась, и деревья стоят голые. Но в этой земле римские боги уже распространили тепло и зелень. Всё, к чему стремятся здравомыслящие люди, уже имеется в Риме. Так почему же его солдаты так часто приходят завоёвывать наши маленькие, бедные селения?

Калусидий, которого хатты называли Калусодом, пожал плечами.

— Мы, римляне, воюем не только ради богатства, но и из страха. Мы боялись греческих царств и поэтому не давали им передышки в войне. Мы боялись хитрых карфагенян и отважных галльских воинов, и поэтому бесконечно нападали на них, пока они не преклонили колени. Со времён Мария, когда кимвры и тевтоны разгромили римские армии, Рим боялся германцев. Сорок лет назад Рим завоевал Германию до Эльбы, грабя и наказывая её население без всякой справедливости и смысла. Ваш народ не знал покоя, пока не восстал под предводительством Германна и не уничтожил римских солдат. Но это унижение лишь усилило страх римлян и дало им повод для ещё больших войн.

— Странные люди, для которых даже завоевания и воинская слава — это проявление трусости, — нахмурился Озрик. Многое в Риме казалось противоречащим здравому смыслу. Но он не хотел думать о глупостях римлян. Столько всего другого занимало сейчас его мысли.

Он вспомнил день, когда отряд римских налётчиков напал на деревню Лодерода в землях хаттов. Седовласый колдун — или хельрун, как народ Озрика, энглы, называли того, кто сведущ в магических искусствах — в тот раз случайно отсутствовал. Римский предводитель, чужеземный хельрун, пришёл украсть сокровище, которое, как он знал, было там надёжно спрятано. Посредством кровавого жертвоприношения этот человек, Зенодот, отменил заклинания, которыми Лодерод охранял столь устрашающее колдовское кольцо, называемое Андваранаут.

Когда Лодерод вернулся и увидел постигшее их бедствие, он поклялся вернуть украденное сокровище. С помощью своих гадательных палочек и донесений германских шпионов за Рейном он узнал, что налётчики направлялись к самому дому Цезаря. Поэтому он обратился за помощью к своим друзьям-маттиакам, поскольку некоторые из них уже посещали империю и были с ней в дружеских отношениях.

Когда Озрик вернулся с задания, на которое был отправлен хельруном, его приёмным отецом, в деревне осталось всего двое выживших — Калусидий и его сын Мар.

Калусидий был человеком, которому Лодерод доверял. Хельрун попросил римского изгнанника дождаться возвращения юноши и сообщить ему обо всём, что произошло. Он также согласился как можно быстрее провести Озрика в город Рим.

Озрик, хорошо расположенный к Калусоду и его сыну, не теряя времени, отправился в путь. Старый римлянин ранее обучил его римской письменности и речи. Эти уроки продолжались на протяжении долгой дороги в империю. Калусидий подробно рассказывал о нравах и обычаях римлян и их странных законах.

Много раз юноши полагали, что старик шутливо преувеличивает; они часто реагировали на его утверждения смехом, предполагая, что он дразнит их, как детей. Озрик вспомнил одну такую историю, в которого говорилось, что даже если все города и деревни на их пути в Галлии и Италии собрать вместе, они все вместе взятые не сравнялись бы по размеру с одним только городом — Римом Цезаря. Их насторожило то, что некоторые из утверждений Калусода уже успели подтвердиться по ходу их путешествия.

Пока Калусидий принимал грязную комнату в гостинице такой, какая она есть, Мар хмурился, глядя на муравьев и многоножек, ползающих по его деревянным башмакам. Озрик услышал снаружи что-то похожее на мягкие шаги охотника. Он подошел к окну, чтобы посмотреть, ибо лесной зверь был неуместен на земле, отданной земледельцам, бездельникам и бродягам.

Из тени гостиницы вышел высокий широкоплечий мужчина. Когда незнакомец увидел Озрика, он улыбнулся и беззаботно подошел к нему, как к другу.

Озрик осторожно вышел из гостиничной комнаты. Это был не римлянин, а человек его расы — светловолосый, коренастый и белокожий. Он носил длинную германскую тунику и, как заметил Озрик, правая нога у него слегка подкашивалась.

— Да пребудет с вами процветание Фриды, друзья, — приветствовал их здоровяк. — Лодерод сказал мне, что его сын Озрик скоро прибудет из земли хаттов. Когда я услышал, что люди нашего рода ищут по городу старика и отряд маттиаков, я пришел так быстро, как только мог. — Он прямо встретил взгляд Озрика. — Ты сын Лодерода?

Калусидий и Мар, стоявшие за энглом, хотели что-то сказать, но Озрик шикнул на них, заставил их замолчать, и спросил:

— Ты один из тех, кто провожал Лодерода в Италию?

— Йа, — усмехнулся мужчина. — Я Хайнвульф, маттиак.

— Я слышал, как Лодерод упоминал кого-то по имени Хайнвульф, — произнёс Калусидий.

— Я был в отъезде, покупая припасы, когда римляне схватили и заключили в тюрьму остальных, — объяснил Хайнвульф. — Я скрывался поблизости, пытаясь узнать, что с ними случилось. Я выяснил, что моих соотечественников вскоре вывезли из города, но также слышал, что старого германца бросили в тюрьму. Я не мог им ничем помочь, но остался в Тускулуме, уповая на богов, что найду способ помочь Лодероду. Всего несколько недель назад римляне освободили хельруна, презревя его старость и беспомощность. Боюсь, они жестоко с ним обращались.

— Где он сейчас? — спросил Озрик.

— При смерти, каждый час зовёт Озрика. Идём, хижина, которую я делю с ним, недалеко!

Молодой энгл жестом велел Калусидию и Мару вооружиться.

— У тебя самого нет оружия, — обратился он к Хайнвульфу.

— Нет… опасности нет, — ответил германец. — Кроме того, римский закон запрещает размахивать оружием. Пока здесь так много римлян, а нас мало, их обычаи следует соблюдать со всей осторожностью, верно?

Озрик нахмурился. То, что сказал ему Хайнвульф, было правдой. К тем, кто ходил при оружии, римляне относились, как к разбойникам, по крайней мере, так говорил Калусидий. Из-за этого они носили свои клинки, короткие мечи, взятые в бою у мёртвых римлян, в своих узлах с пожитками.

— Веди, — сказал Озрик их самозваному проводнику.

Они вышли с постоялого двора и последовали за Хайнвульфом по тёмным, вымощенным булыжником улицам города. Дневная суета сменялась тишиной, по мере того, как угасал закат. Здания на их пути, некоторые мраморные, некоторые из грубоватых туфовых блоков, казались сплошь серыми в мрачных тенях. Хотя Тускулум был больше любой германской деревни, его можно было пересечь за несколько минут пешком. Хайнвульф замолчал, и Озрик первым нарушил тишину:

— Как тебе удавалось обеспечивать себя и Лодерода в этой чужой стране?

— Делая то, что мог, — ответил Хайнвульф. — Я сильный человек, а римляне платят за труд. Но это было тяжело; я благодарен, что Воден послал друзей Лодерода, чтобы те разделили моё бремя.

В тёмном переулке между складами Озрик внезапно сделал резкое движение, нанеся своему проводнику сокрушительный удар кулаком между лопаток. Хайнвульф рухнул вперёд и со стоном ударился о булыжник мостовой. Рефлекторно он потянулся к чему-то под подолом своей туники. Озрик схватил упавшего за руку и нанёс сильный удар в его бородатое лицо.

— Озрик! — растерянно воскликнул Мар. — Что ты делаешь?

— Он не проявляет никакого уважения к Лодероду и лжёт о том, что безоружен! Смотри! — Он задрал тунику германца и явил взорам гладиус в ножнах из оленьей шкуры, прикреплённых к массивному бедру мужчины. — Вот почему он хромал. — Выхватив оружие из ножен, энгл прижал остриё к шее его владельца. — Кому ты на самом деле служишь? Говори быстро, если не хочешь освободиться от бремени жизни!

Глаза Хайнвульфа, полные страха, закатились.

— Всё так, как я говорю! Ты ошибаешься! Я скрывал свой клинок не от тебя, а от римлян!

— Зачем ходить вооружённым? Опасности нет! Ба! Ты так же плохо лжёшь, как имитируешь диалект маттиаков. Думаю, речь бруктеров могла бы легче течь с твоего змеиного языка!

— Бруктер? — пробормотал Мар. Это племя было печально известно поклонением йотунам и совершением преступных жертвоприношений.

— Я не бруктер! — запротестовал мужчина. — Ты молод, необразован и ошибаешься!

— То есть ты не говорил, что Лодерод болел несколько недель, а это я ошибся? Это бессмысленно, если только он не утратил свою власть над рунами! Лодерод быстро исцелился бы сам, или умер, если бы не смог этого сделать. В твоей истории столько же ошибок, как в плетении слепой женщины.

Германец выжидающе поглядывал в темноту за своими похитителями.

— Ловушка! — крикнул Озрик. — Клинки наголо!

При этом энгл толкнул Мара и Калусидия себе за спину, затем перерезал горло бруктеру — не первому врагу, которого он убил. Он едва успел увернуться от нападавших, налетевших с тыла. Развернувшись, юноша вызывающе проревел: — Хеймдалль!

— Хейдр-гешод! — ответили нападавшие с явным бруктерским акцентом. Их клинки сверкали в темноте. Рубя, уклоняясь и делая ложные выпады, Озрик старался двигаться так, чтобы ему не зашли со спины, пока он отступал в тёмную пасть переулка.

Внезапно рядом с ним оказался Мар, добавляя к звону клинков звук своего оружия. Сталь ударялась о сталь, разбрасывая искры, как светлячков, когда мужчины ругались и сражались.

Против превосходящих сил противника они вдвоём медленно отступали, нанося и получая удары. Одна из атак Озрика нашла путь к животу врага. Завывая, варвар упал, свалившись под ноги своих союзников, и их замешательство позволило Мару нанести ещё один точный удар.

— Парни! — раздался крик Калусидия из затемнённого переулка. — Сюда!

— Отступаем! — сказал Озрик Мару. — За мной!

Юноши помчались по неровной земле, перепрыгивая через кучи мусора, направляясь к старшему, стоявшему у входа в переулок.

Озрик ничего не видел в темноте, но услышал звериное рычание. Звук был неожиданным; животные обычно убегали, когда люди производили слишком много шума. Его кожа покрылась мурашками от ощущения невидимой опасности. На мгновение он подумал, что из-за кучи мусора злобно сверкнули горящие глаза. Затем он услышал топот ног за спиной, когда бруктеры приблизились, чтобы возобновить бой. На мгновение энгл заколебался между двумя угрозами.

Внезапно бруктеры без всякой причины отступили. В этот миг прыгнувшее тело ударило Озрика в середину туловища, сбив его с ног. Нападавшее существо не походило на человека, мощь удара была куда сильнее, чем у любого из людей. Прежде чем воин успел подняться на ноги, что-то снова набросилось на него, и раздирающая боль пронзила его грудь. Он рефлекторно ударил рукоятью меча и попал во что-то, но удар показался смягчённым мышцами и густым мехом.

Он услышал удивлённое бормотание бруктеров. Внезапно у входа в переулок появились огни, и Озрик услышал обрывки латинских фраз. Солдаты — римские солдаты! Но звероподобное существо продолжало атаковать, придавив его к туфовой стене, а рука с мечом оказалась зажата между их телами. Изменив положение тела, он освободился, позволив своему освобождённому клинку рассечь нижнюю часть живота существа.

Крик, который издала бестия, звучал почти по-человечески. Она откатилась, но свет факелов был уже почти рядом, их несли люди в доспехах. Озрик внезапно почувствовал себя плохо. Когда он повернулся и попытался убежать от новоприбывших врагов, он пошатнулся от слабости. Краем одного затуманенного глаза он, казалось, увидел крошечную человекоподобную фигуру, вырвавшуюся из схватки и легко побежавшую прочь, чтобы затеряться в тенях.

Кто-то сбил его с ног, и римляне с фонарями начали пинать и бить его дубинками. Вонючий мусор, в кучах которого они чуть ли не вязли, смягчал удары, поэтому энгл пострадал меньше, чем мог бы.

— Юпитер! — крикнул один из нападавших. — Волк!

— Волк сбежал! — крикнул другой римлянин. — Ты, ты и ты! Догоняйте его! Кто-нибудь принесите сеть! Проклятая тварь, должно быть, сбежала из какого-то цирка!

Люди, гремя доспехами, бросились по следу зверя.

Чувствуя себя всё более больным и слабым, Озрик лежал на месте и позволил оставшимся римлянам решать его судьбу. Он слабо оглядел освещённый фонарями переулок в поисках Мара и Калусидия. Старика нигде не было видно, но Мар уже лежал на земле, сражаясь с двумя солдатами. Враги-бруктеры, похоже, тоже были обезоружены и прижаты лицом к стенам римлянами, которые, казалось, хорошо знали своё дело. Энгл хотел вырваться, но у него больше не осталось сил. Голова кружилась, конечности ослабли.

— Куда катится Тускулум? — пророкотал предводитель римлян. — Волки разгуливают на свободе, варвары дерутся друг с другом в ночной тьме? — Он ткнул Озрика сапогом, говоря: — Вставай и пошёл!

Но тело германца окутала тошнотворная душная тьма, и спустя мгновение он уже не осознавал, что его окружает.

Глава III

Жив или мёртв?

Его всегда называли Калигулой — Сапожком. Но наконец-то его день настал. Более ни один из живущих никогда не осмелится быть снисходительным к Гаю Цезарю Августу Германику.

Пятьдесят с лишним римских сановников взглянули на Гая, когда он вошёл в сад.

Молодой человек молча оглядел толпу безупречно одетых мужчин в окаймлённых пурпуром тогах и туниках. Изначально приехав в Мизен, чтобы польстить больному Тиберию своими добрыми пожеланиями, они остались, поскольку тот продолжал слабеть. На карту было поставлено многое. Если смерть заберёт императора, то государство и принципат несомненно лягут на плечи Гая, юноши всего двадцати четырёх лет.

Хотя принц и не был особо мускулистым, он обладал заметной статью. У него был приятный цвет лица, ярко-голубые глаза и густые светлые волосы. За его спиной возвышался Макрон — могущественный и смертоносный политик-солдат, яростно защищавший Гая. Его устрашающее присутствие придавало вес всему, что намеревался сказать принц.

— Мой дед, Тиберий Юлий Цезарь Август, мёртв! — объявил Гай. Наконец-то судьбоносные слова были произнесены.

Римские господа нахмурились, поджали губы и скривились. Осмелились ли они поверить утверждению Гая? Недоверчивые взгляды передавались от одного к другому, пока один из всадников не нашёл в себе смелости провозгласить:

— Да здравствует император Гай!

Это смелое заявление оживило его спутников, и они разразились восхвалениями и поздравлениями.

— Рим избавлен от тирании! — крикнул один из них. — Правит новый Германик!

— Новый Август! — протрубил старый сенатор.

Пока продолжались приветствия, Гай улыбался, царственно кивая. Макрон внимательно наблюдал за этими влиятельными и авторитетными людьми, задумчиво опустив голову.

Волнение не ослабевало.

— Тиберия в Тибр! — завопил какой-то высокородный расточитель. Не желая отставать, некоторые льстецы в тогах подошли к Гаю и поцеловали — в основном подол его одеяния или руки, но некоторые даже прикоснулись губами к гладко выбритым щекам молодого человека.

— Пусть имя тирана будет стёрто со всех памятников, общественных и частных, — раздался другой крик. — Пусть мир забудет, что сын Ливии когда-либо позорил трон Августа. Новая, благосклонная звезда взошла над империей!

— Верные друзья, — провозгласил Гай, поднимая свои нежные белые руки, — вознесите хвалу богам Рима, которые избавили нас от рабства деспота и его мерзкой шайки кровожадных любимцев…

Макрон прочистил горло, и Гай, оглянувшись, поспешно изменил свою риторику:

— Мой так называемый дед умер плохой смертью — достойный конец неописуемо чудовищной жизни. Он пребывал в таком глубоком бреду, что не узнавал никого, даже меня, своего наследника, и Макрона — этого верного и преданного столпа и опоры римского народа.

— Послушайте меня, лидеры Рима, — вмешался Макрон. Тон его был жёстким и лишённым риторических изысков. — Ради безопасности государства Гай Цезарь должен быть немедленно провозглашён императором. Такова была воля Тиберия, и это, безусловно, воля народа Рима. По всей империи будут отправлены гонцы, чтобы распространить эту грандиозную новость. Вскоре в Мизене соберутся моряки и солдаты, чтобы провозгласить Гая императором. Армиям и наместникам империи будет отдан приказ обеспечить всеобщее признание нового принцепса.

Префект претория извлёк из ножен свой меч и преклонил колено перед будущим императором, протягивая Гаю его украшенную рукоять.

— Позвольте мне быть первым, о Цезарь, кто предложит свой меч, свою службу и саму свою жизнь тому, кто является единственным законным наследником Августа.

— А я буду следующим! — крикнул один из всадников-подхалимов, который до недавнего времени был одним из самых восторженных пресмыкающихся почитателей Тиберия.

— И я! И я! — подхватили другие присутствующие римляне.

— Я принимаю твоё почтение, префект, — с пьянящим ликованием произнёс Гай, — а также почтение всех благородных людей Рима. Встаньте, друзья. Я не Тиберий, требующий поклонов и заискивания от гордых, свободных людей.

Внезапно в перистиль ворвался слуга по имени Менедий, с криком:

— Владыки, император жив! Он зовёт своего внука. Пожалуйста, идите быстрее, повелтель!

Лица всех сделались мертвенно-бледными. За те несколько минут, что прошли с момента объявления о смерти Тиберия, среди них не осталось ни одного человека, кто не совершил бы смертного преступления оскорбления величия императора — государственной измены. Куда меньшие проступки, чем этот, до сих пор стоили жизни даже более знатным особам.

Но больше всех из них боялся Гай. Дрожащими пальцами он снял предательскую печатку со своего преступного пальца и спрятал её за поясом. Если бы юноша мог пожертвовать этим согрешившим членом, как отвечающего за все преступления совершённые и всем остальным его естеством, Гай отсёк бы его без мгновенного колебания.

Когда его доброжелатели начали отходить от него, он оказался осью пустого круга — словно был тайным прокажённым, с чьего безносого лица только что спал капюшон. Оставшись один на своём месте, Гай пошатнулся, готовый упасть.

— Раб сошёл с ума! — взревел Макрон вслед удаляющимся. — Он видел, как ветер шевелит занавески, или слышал скрип кровати. Император мёртв! Мы с Гаем пойдём в комнату Тиберия, подтвердим этот факт и положим конец всей этой чепухе! — Он взял своего покровителя за руку, чтобы успокоить его. — Пойдём, принц, и ты тоже, раб.

Он схватил Менедия за шиворот и толкнул его вперёд. Гай неуверенно последовал за ними. В своих путающихся мыслях юный племянник императора почти слышал хриплый, надтреснутый голос Тиберия, вопящего: — Отвезите это предательское отребье на Капри и бросьте его в море!

Голова у него кружилась, Гай представлял грубые руки на своём теле, чувствовал, как его бросают, как мусор, в бездонную пропасть…

Он вспыхнул от гнева.

— Этот лживый колдун клялся, что Тиберий проклят и обречён на смерть! — прошептал Гай. — Дай мне свой кинжал, Макрон, я сам покончу с тираном! — Затем он отступил. — Нет… сделай это сам! Я женюсь на твоей жене Эннии. Твоя вознаграждение будет самым большим за всю историю! Ты будешь править своим собственным царством! Только убей Тиберия!

— Не выражайся так открыто! — предостерёг Макрон, сердито поглядывая на Менедия. Греческий раб, прикрывая свои каштановые волосы тонкими руками, съёжился на полу.

— Я не слышал, что он сказал, господа! Я ничего не слышал, ничего!

— Ничего? — пророкотал преторианец. — Тогда твои уши, должно быть, заложены. Позволь мне прочистить их для тебя. — Он обхватил толстыми, мозолистыми ладонями уши Менедия, резко и сильно рванул и услышал приятный хруст позвонков. Воин презрительно швырнул бьющееся в конвульсиях тело на плиты и, источая холодную официальность, сказал: — Пойдём, мой принц. Мёртвый или живой, Тиберий ждёт.

Юноша к этому времени вновь обрёл некоторую силу в ногах, но всё ещё плёлся за Макроном, как испуганный ребёнок. Коридоры, лестницы и колоннады казались ему наклонёнными и вращающимися вокруг него…

Переступая порог комнаты Тиберия, Гай почувствовал, как холод пронзил его насквозь, проникнув сквозь шерстяную тогу.

Слабый, мягкий свет лился в комнату через разноцветные стёкла в окнах, и рядом с четырёхстолпной кроватью, занавешенной шёлковым пологом мерцало крошечное пламя жаровни, поставленной там, чтобы согревать больного. Темная фигура была укрыта дорогими покрывалами, и Гай с облегчением заметил, что император не сидит и не смотрит на него злобным взглядом.

Макрон подошёл к иссохшему бледному телу старика. Стоя над неподвижным мертвецом, Макрон ущипнул его за холодную щёку.

— Фу! Старый козёл мёртв, как Республика! — сказал он. — Этот дурак Менедий — если б не его кошмары наяву, он мог бы быть ещё жив!

— Ты уверен? — спросил Гай, сглотнув слюну.

— Сам убедись!

Всё ещё испытывая неуверенность, Гай обошёл крупного мужчину и всмотрелся в труп того, кого он боялся и ненавидел всю свою жизнь. Он ощупал тело сквозь покрывала, чувствуя его холодную жёсткость. Тиберий был мёртв. Обезумев от облегчения, Гай вынул перстень-печатку из-за своего пояса и снова надел его на палец. Но как только он это сделал, ледяная когтистая лапа выскочила из простыней и сомкнулась, как железные оковы, вокруг запястья юноши. Гай вскрикнул и попытался вырваться, но скульптурная рука бронзового Геркулеса с Капри не могла бы удержать его крепче.

Из-за неловкости, вызванной паникой, Гай упал на мёртвого человека, и его лицо оказалось в нескольких дюймах от глаз деда. В них мерцал трупный свет, жутко имитирующий какую-то чудовищную жизнь. Гай лежал, застывший и зачарованный. Макрон тоже увидел свет и застыл в недоумении. Затем лич зашипел:

— За жизнь и смерть было кое-что обещано, Гай Цезарь. Настало время платить. Мы не терпеливы.

Свечение исчезло из глаз Тиберия, и Гай попытался вырваться, но сжатый кулак всё ещё крепко держал его. Макрон бросился ему на помощь, схватил запястье принца одной рукой, трупа — другой, и, собрав всю свою огромную силу, разорвал хватку лича.

Гай рухнул на толстый ковёр, судорожно хватая ртом воздух.

Командир преторианцев ещё раз недоумевающе взглянул на труп, затем поспешно подхватил Гая на руки и вышел с ним в атриум. Двое его офицеров уже были там, привлечённые криками. Они предложили свою помощь.

Макрон отмахнулся от них.

— Принц объят горем, — проворчал он. — Немедленно пошлите за доктором Хариклом. И… и потом скажите остальным господам, что Тиберий Цезарь мёртв. Совершенно точно мёртв…

Глава IV

Сова

Энгл Озрик попытался открыть глаза. Что-то холодное и влажное слепило его. Он сорвал мокрую ткань рукой, которая казалась тяжёлой, как йольское полено*. Свет причинял боль его глазам, но постепенно размытость превратилась в серый оштукатуренный потолок, покрытый трещинами и паутиной. Был день; ночь прошла. Он обнаружил себя лежащим на одеяле на полу скромной комнатки. Озадаченный тем, что оказался в незнакомом месте, он заставил себя подняться на один локоть. В этот момент кто-то произнёс у него за спиной:

— Ах, господин, вы окрепли.

* Специально подобранное бревно или большое полено, которое сжигали в очаге на праздник Йоль.

Озрик прищурился на полного смуглого мужчину с бородой.

— К-кто, кто?.. — попытался он спросить.

— Меня зовут Стех; я лечил ваши раны, помните? Хозяин будет рад узнать, что тебе лучше.

Озрик откинулся на подушку, досадуя на свою беспомощность среди чужих. Как он здесь оказался? Напряг память, пытаясь вспомнить, что с ним произошло. Он смутно припомнил драку в переулке и то, как его схватили римские солдаты. Унижение плена заставило его ещё острее чувствовать свою немощь. Озрик ничего не помнил из потерянных часов, кроме обрывков разговоров, движения теней и вспышек незнакомых лиц. Он подумал о Маре и задался вопросом, где он сейчас.

Когда германец в следующий раз открыл глаза, это произошло от прикосновения руки. Над ним возвышался незнакомец. Он понял, что, должно быть, очнулся от очередного обморока.

— Кто… где?..

— Меня зовут Марк Юлий Агриппа, — ответил незнакомец. — Мы оба заключены в тюрьму в Тускулуме. Ночная стража отвезла твоих спутников в Рим, но ты был слишком нездоров, чтобы тебя можно было перемещать. Здешний ответственный центурион разрешил моему личному врачу ухаживать за тобой. Твой друг-варвар сообщил мне, что тебя зовут Озрик, а твоего отца — Лодерод. Это так?

— Лодерод… он?..

— Отдохни немного, а потом поговорим. Твои раны несерьёзны и не загнивают. Однако у тебя, похоже, совсем мало сил. Возможно ли, что нападавшие на вас использовали отравленные клинки?

Снова стало трудно думать, и новый прилив крови заставил вспыхнуть румянцем лицо. Его болезнь, как догадался Озрик, была вызвана ранением, нанесённым злобным зверем. Порождения тьмы могли воспалить дух так же легко, как и ранить тело. Слишком долго откладывался необходимый очищающий ритуал, и цивилизованный врач ничего не знал о таких вещах. Он никогда не выздоровеет, если сам не приложит руку к своему исцелению.

— Принесите мне кору или тряпку… что-нибудь, на чём можно писать… — задыхаясь, пробормотал он, но от изнуряющего усилия в глазах у него потемнело и он перестал различать обстановку в комнете.

— Он снова потерял сознание, ваше превосходительство, — произнёс Стех.

— Оставайся рядом с ним. Подготовь для него перо и папирус. Он не может быть обычным варваром, если умеет писать.

— Да, господин, — сказал врач.

Принц Иудеи пожал плечами, встал и вышел из комнаты. Навес открытой веранды защищал его голову от моросящего дождя. Начальник тюрьмы, Павел Дидий Норбан, поспешно направился к нему сквозь дождь. Норбан был подкуплен, чтобы сделать заключение принца как можно более комфортным. Подобные удобства для состоятельных людей были настолько обычны, что закон почти не считал связанный с ними подкуп коррупцией. Но Агриппа не гнушался продажностью, если это улучшало его положение. Кроме того, Норбан отличался добросердечностью. По крайней мере, он не всегда впадал в жестокость, как это делал бы его начальник Макрон.

— Как поживает варвар? — спросил римлянин.

— Доктор не может найти у него ничего серьёзного и не знает, почему его состояние не улучшается.

— Что у него за рана?

— Похоже, это было нападение животного.

— Почему ты утруждаешь себя помощью ему?

— Назови это добрым делом. Бог моей страны чтит такие вещи. Но, что более важно, со мной кое-что случилось в прошлом сентябре, сразу после моего ареста. Я думаю, что прибытие этого молодого германца представляет для меня личное предзнаменование.

— Что общего может иметь германский бродяга с принцем Иудеи?

— Если бы я сказал тебе правду, ты бы, вероятно, счёл меня безумцем или глупцом.

— Я уже так думаю, — съязвил офицер, — так что продолжай свою историю.

Печально усмехнувшись, Агриппа произнёс:

— Когда меня арестовали, то приковали к стражнику и заставили часами ждать снаружи на жаре. Хотя стоял октябрь, солнце палило невыносимо. У моего охранника была фляга с водой, но он даже не позволил мне сделать глоток из ближайшего фонтана. Если бы Титий, один из рабов Гая, не принёс полный кувшин, я бы точно потерял сознание.

— Какое отношение всё это имеет к варвару? — спросил надзиратель.

— Это отлично иллюстрирует ситуацию. Слушай. После того, как я освежился, то почувствовал себя лучше, но всё равно ожидал, что мне отрубят голову. Ожидание было невыносимым. Так уж вышло, что я был не единственным новоиспечённым узником в тот день. Нескольких германских варваров вывели с виллы Тиберия в цепях. Большинство держались особняком, но один из них, старик, подошёл, сказав, что у него есть для меня несколько слов. Обычно такого не допускают, но его собственная охрана вела себя странно пассивно. Мой стражник приказал старику отойти, но его речь внезапно прервалась, и он начал вести себя так, будто пребывал в полусне. Я и раньше видел, как колдуны накладывали такие чары на людей, поэтому заподозрил, что старик может быть человеком, с которым нужно считаться. — Какие слова у тебя есть для меня, почтенный? — спросил я. Седой германец сообщил мне, что обладает даром пророчества и предвидит, что моё нынешнее несчастное положение скоро благополучно разрешится. Я поблагодарил его за то, что он дал мне повод посмеяться, но, к сожалению, у меня не было даже семиса , чтобы вознаградить его. Но старик настаивал, что его боги велели ему сообщить мне то, что он должен был сказать. Поэтому я позволил ему говорить. Он предсказал, что я скоро буду освобождён от своих цепей и получу свободу. Ещё менее правдоподобным было его утверждение, что я достигну высшего положения и власти, что мои соотечественники будут помнить меня на протяжении тысяч лет как — Великого. Он также сказал, что друзья, которые сейчас жалеют меня, вскоре будут завидовать моему счастью. — По каким звёздам ты читаешь эти чудеса? спросил я его. — Не по звёздам, — ответил он, — а по той птице, кою боги послали как предзнаменование грядущего. Он указал на дерево, и я увидел сову в самых верхних его ветвях. — Ты будешь счастлив и передашь своё счастье своему наследнику. Но берегись! Когда ты снова увидишь эту птицу, тебе останется жить всего пять дней. Я поблагодарил его и сказал, что если его предсказание сбудется, он не останется без награды. В ответ он покачал головой и сказал: — Вскоре я окажусь там, где нет никаких наград, господин, кроме той, что я заслужил, творя запретное колдовство с Чёрными Рунами. Но я предвижу, что мой сын предстанет перед тобой в нужде и бедствии. Если я хоть чем-то утешил тебя сегодня, прошу тебя, утешь его в ответ. Я спросил его, как мне узнать его сына, и он ответил: — Знай, что его зовут Озрик, сын Лодерода.

Развеселившийся центурион слушал со скептицизмом, но Агриппа продолжал:

— Когда госпожа Антония, невестка Тиберия, услышала о моём бедственном положении, она замолвила за меня словечко Макрону. Я тогда подумал, что предсказание германца сбывается. Но шли месяцы, а моё заключение не заканчивалось, и мои надежды совсем угасли. Затем вчера, когда этого можно было менее всего ожидать, я увидел, как стражники выводят группу германских пленников из кабинета магистрата. Это были явно дикие германцы, не рабы и не военнопленные. Моё любопытство тотчас же вспыхнуло. Я спросил их имена, но, за исключением одного, они были угрюмыми людьми, которые ни с кем не разговаривали. Этот единственный был необычен тем, что говорил по-латыни. Его звали Мар, и он ухаживал за другим пленником, которого покалечило какое-то животное. Имя этого пострадавшего, как он мне сказал, было Озрик, а его отца звали Лодерод!

— Понимаю! — прошептал начальник тюрьмы. — Невероятно!

— Я попытался поговорить с этим Озриком, но его никак не удавалось привести в чувство. И его темноволосый спутник не смог рассказать мне больше, пока ваши стражники не увели германцев. Позже я узнал, что их отправили в гладиаторскую школу.

— Да, так и есть, — кивнул Норбан. — Думаю, наш уважаемый магистрат получает плату за каждую несчастную душу, которую он отправляет на гладиаторские тренировки.

— Ну, а остальное ты знаешь. Озрик был слишком болен, чтобы отправлять его с ними, поэтому я попросил тебя разрешить моему врачу осмотреть германца.

— Странная история, — пробормотал офицер, задумчиво поглаживая свой длинный нос. — Если ты скоро вознесёшься к власти и богатству, выходит, я не зря был столь снисходителен ко всем твоим просьбам.

— Я никогда не забываю друзей, — заверил Агриппа, — это я обещаю.

Римлянин и иудейский принц пожали друг другу руки, после чего последний вернулся в свой кабинет, а Агриппа удалился в свою камеру.

Агриппа засунул руку в свою тогу и вынул тёмный диск, прикреплённый к ремешку. Казалось, он был сделан из простого шлака. — Когда найдёшь моего сына, — сказал ему Лодерод, — и чаша твоего счастья будет полна, передай ему это, его наследство.

Восточный человек задумался вопросом, не был ли этот предмет талисманом удачи или неким колдовским амулетом. Выгравированная на нём фигура не отличалась от символов, используемых магами Парфии и Индии.

Агриппа пожал плечами. Ответов на его вопросы не будет, пока молодой человек не выздоровеет.

Дождь, то усиливаясь, то ослабевая, шёл почти всю ночь, оставляя предрассветный воздух чистым, свежим и прохладным. Молодой раб Крупторикс, помощник садовника, почти не чувствовал утренней свежести, устроившись в соломе рядом с горничной своей госпожи, Астиохой. Крупторикс провёл кончиками пальцев по её покрытому гусиной кожей боку, заставив девушку шевельнуться во сне.

Крупторикс вздохнул. Римская матрона под страхом порки запрещала любые связи между своими слугами. Жизнь была несправедливой. Госпоже следовало бы ограничиться своими собственными незаконными связями.

Глаза Астиохи открылись, и она улыбнулась ему в лицо. Он наклонился, чтобы поцеловать её губы, жадно целуя. Его рука опустилась на её маленькую коническую левую грудь и резко ущипнула сосок.

— Н-не надо! — задохнулась она. — Это больно!

— Не буду, если ты меня крепко обнимешь.

Она поддалась его поддразниванию и повернулась к нему, мягко прижавшись всем своим телом к его собственному. Громкий лай своры собак нарушил их настроение, и она нахмурилась.

— Это хозяйские гончие?

— Нет, — хрипло прошептал Крупторикс, облизывая крошечную мочку уха женщины, — это не похоже на них... Должно быть, собаки вигилиев*... охотятся на какого-то несчастного сбежавшего раба, я полагаю.

* Ночная стража в Риме.

— Брр, — вздрогнула Астиоха. — Я бы не хотела, чтобы за мной гнались собаки. Это несправедливо; у одних женщин есть богатство, титулы, красивые одежды, десятки ухажёров — а что получаю я? Порку, если поцелую мужчину, да гонящихся по пятам собак, если попытаюсь убежать.

— И куда бы ты побежала?

— В Рим!

— Зачем? Чтобы стать шлюхой? Из тебя получилась бы хорошая потаскушка… м-м-м-м.

Она оттолкнула его.

— Ты такой грубый! Почему ты не разговариваешь со мной, как вчера вечером? Я была к тебе добра, а теперь ты начинаешь обзывать меня.

— Тогда давай оба перестанем разговаривать — это пустая трата времени, а нам нужно вернуться в свои постели, прежде чем надсмотрщики начнут задаваться вопросом, где мы.

— Ты видел это? — нервно спросила Астиоха.

— Что видел?

— Что-то проскользнуло в двери и скрылось за скирдой сена. Оно выглядело как собака.

— Возможно, одна из гончих вигилиев, — предположил Крупторикс. — Эти твари могут быть очень злобными. Нам лучше вернуться в дом. Пойдём.

Быстро поднявшись, они накинули свои туники. Крупторикс взглянул на скирду сена, ничего не увидел и взял Астиоху за руку. Он быстро повёл её к дверям сарая в противоположном направлении. Он толкнул их и вышел наружу, но тут же оказался отброшен назад сильным рывком Астиохи — рывком, намного превосходящим естественную силу горничной.

Он выпустил девушку из рук и споткнулся. Из темноты раздался вскрик девушки и рычание какого-то животного. Он увидел бешеное движение; Астиоха и серое чудовище катались по конскому навозу, животное терзало её.

Рефлекторно Крупторикс схватил вилы, бросился на животное и ударил изо всех сил. Зубья вонзились в мех и твёрдые мышцы. Зверь взвизгнул и неуловимым движением сбил садовника с ног, когти пробороздили его бедро.

Испуганный, Крупторикс выскочил наружу, хромая на свою кровоточащую конечность.

— Помогите! — завопил он, в надежде, что его кто-нибудь услышит. — Помогите! Дикая собака убивает… кого-то!

Рычание нескольких гончих заставило юношу обернуться. В своём отчаянии он предположил, что зверь был из той же своры, но затем понял, что они были на поводках и держались группами по трое вигилиев в форме. Офицер подбежал к нему, требовательно спросив:

— Что происходит?

— Там… нападение… быстро!

— Спускайте их! — крикнул командир. Собаки сорвались с поводков и всей массой ринулись в конюшню, которая взорвалась таким визгом и лаем, какого Крупторикс никогда раньше не слышал. Через минуту оттуда вышел вигилий.

— Ч-что это было?! — застонал юноша. — Что напало на Астиоху?

— Сбежавший волк! — нетерпеливо ответил вигилий. — Мы охотимся за ним уже больше двух дней. Он оттолкнул раба с дороги — возможно, в безопасное место — и крикнул: — Парни, тащите сеть, живо! Кто-нибудь зайдите с другой стороны! Не дайте этой твари сбежать из сарая!

Крупторикс запоздало вспомнил о боли и прикоснулся к своей изрезанной плоти, чувствуя, как из ран от когтей текут тёплые струйки крови. Измученный, слабый, с кружащейся головой, он дышал короткими, быстрыми глотками.

Крики и лай привлекли множество других рабов, высыпавших из бараков. Юный раб пытался позвать их, но у него не хватило сил.

Через несколько минут из сарая вышли двое стражей порядка, неся между собой небольшую фигуру. Собравшиеся рабы расступились, чтобы пропустить их. Вигилии опустили свою ношу, и рабы увидели, что это была горничная Астиоха. Она вся была в крови, глубокие ранв являли взору внутренности. Она слабо стонала, но почти никто из смотрящих не верил, что женщина, получившая такие увечья, сможет прожить долго. Надсмотрщик виллы взял на себя командование, приказав двум рабам-фермерам отнести умирающую служанку в одно из зданий. Крупторикс покачнулся, почти потеряв сознание. Мгновение назад Астиоха была такой красивой, такой полной жизни. Теперь она была ужасно изуродована и ожидала смерти. Как могло такое ужасное происшествие произойти так внезапно, недоумевал он.

Собак вывели, теперь они снова находились на поводках, их работа была выполнена. Мгновение спустя ещё трое вигилиев вышли из сарая, таща за собой что-то запутанное в сеть, тёмное, покрытое мехом существо, рычащее и сопротивляющееся. Это было грязное на вид создание, хотя сеть не давала зевакам хорошо рассмотреть его.

— Что нам делать со зверем, сэр? — спросил один из тащивших сеть своего офицера.

— Это дикий и умный убийца, — ответил командир отряда. — Люди будут ликовать, увидев, как что-то подобное сражается с бестиариями* на арене. Всё в твоих руках, Оптий. Сначала выясни, не сбежал ли он из одного из амфитеатров в округе, и верните его им.

— Что если это дикий зверь с Апеннин, сэр?

— Тогда, разумеется, найди амфитеатр, который может его использовать! Но получи квитанцию и справедливую плату за него.

Оптий вздохнул. Такая работа могла отнять у него много времени и потребовать от него выполнения ненавистной ему канцелярской работы.

* Тип гладиаторов, специализирующихся на боях с дикими животными.

Глава V

Школа Юлия Цезаря

Перед Калусидием лежала цель его поисков — широкий, с высокими стенами комплекс из тёмно-коричневого пеперинового* камня, гладиаторская школа Юлия Цезаря. Он вздохнул, презирая себя за то, что сбежал с битвы и бросил своего сына! Германец поддался панике, когда бруктеры напали на них в Тускулуме. Внезапное появление дикого зверя лишь усилило её. Крики, фонари и мечи вигилиев напомнили ему об ужасах римской стражи. Инстинктивно он сбежал и оставил своего драгоценного сына Мара на милость людей, которых больше всего боялся. Его ужасная ошибка должна быть исправлена!

* Вулканический туф с вкраплениями базальта или известняка.

В Тускулуме Калусидий узнал, где содержатся местные заключенные. Он отправился в указанное место в полной темноте и заночевал в роще. Утром тюремный писарь, который его принял, сказал, что их центурион не принимает частных прошений, и ему придется обратиться со своей проблемой к магистратам. Старый отец тогда с горечью удалился, опасаясь, что его имя и старые преступления всё ещё могут быть здесь памятны. Что, если его узнают как беглеца? Как он сможет помочь Мару, если сам окажется в тюрьме?

Все утро он незаметно наблюдал, надеясь узнать что-нибудь о Маре и Озрике от людей, выходящих из тюрьмы. Но когда ворота открылись, из них выехала повозка с несколькими германскими пленниками. Калусидий заметил Мара, прикованного к одной стороне повозки, в окружении своих товарищей по плену, убийц-бруктеров. Мрачный вид стражников предостерег старого римлянина от того, чтобы окликнуть их. Вместо этого он бросился обратно к привратникам, умоляя одного из них сказать ему, куда везут пленников.

— В школу Юлия Цезаря в Риме, — сказали ему.

Сердце у него затрепетало. Его сын, отправленный в гладиаторскую школу? Это был приговор неминуемой смерти! В смятении он помчался за повозкой. Но столица находилась в двадцати пяти римских милях, и примерно на полпути своего путешествия старый римлянин упал, обессилев. Хотя он хотел отдохнуть всего час, старик заснул на травянистом месте и потерял больше времени, чем намеревался.

Он упорно продолжал путь и время от времени ему удавалось купить немного еды на придорожных фермах. Когда он добрался до дорожного камня, извещавшего, что до Рима оставалось две мили, стало темнеть. Ряд гробниц вдоль Виа Тускулана предложил ему лучшее ночное убежище.

С первыми лучами Калусидий снова отправился в путь, впервые за столько лет снова идя по узким извилистым улицам Рима. Переулки только начинали заполняться школярами, бедно одетыми людьми в старых туниках и покупателями, толпящимися у бесчисленных уличных торговых лотков. Прогулка воскресила множество воспоминаний — как приятных, так и горьких. В целом город выглядел всё так же, но в деталях всё было по-другому. Пожары и обрушения зданий постоянно заставляли регулярно перестраивать город. И хотя он когда-то хорошо знал Рим, ему часто приходилось спрашивать дорогу. Наконец, Калусидию удалось отыскать внушительные стены гладиаторской школы.

Если его сведения были верны, Мар должен быть там.

— Мар, мой драгоценный Мар, — думал он, — я не хотел, чтобы ты впервые увидел Рим таким. Закованный в цепи, вероятно, избитый, что он подумает о городе своего отца после всего этого?

Разумеется, Калусидий повёл Озрика на юг, чтобы помочь юноше и его достойному учителю, но он также хотел сделать что-то для себя и для своего сына.

Варвары-хатты гостеприимно приняли его, когда он прибыл в их владения, будучи беглецом, опасающимся за свою жизнь. Он всегда будет благодарен соплеменникам, но в последние годы, после смерти жены, Германия стала казаться ему серой. Невидимые узы, связывающие Калусидия с землёй его рождения, всё крепче натягивались с каждым сезоном теперь, когда он достиг преклонного возраста. Он хотел закончить свою жизнь в Риме, а не продолжать жить в варварском изгнании. И более того, он хотел дать Мару права римского гражданина по рождению.

— Ах, Мар, простишь ли ты теперь Рим?

Собравшись с духом, он подошёл к охранникам у ворот школы. Они носили шлемы, кирасы и поножи, но он знал, что это не настоящие солдаты, а всего лишь наёмники.

— Мой сын здесь, — сказал он им. — Я хочу поговорить с кем-то из начальства.

— Ха! — засмеялся один из часовых, невысокий плосконосый человек с широким обезьяноподобным лицом. — Здесь много сыновей разных людей. Я занимаю достаточно высокое положение, чтобы выслушивать таких, как ты!

— Он сын гражданина!

— И что с того? Послушай, рабы-гладиаторы стоят больших денег. Если ты можешь заплатить цену одного, мы посмотрим, захочет ли Гальвий Халот поторговаться. В противном случае убирайся.

— У меня… у меня почти нет денег.

— Ну, тогда жди своего ублюдка за сполиарием Тауранского амфитеатра, — ухмыльнулся стражник. — Большинство учеников рано или поздно попадают туда. Ха!

Калусидий вздрогнул; человек говорил о морге арены, куда бросали тела убитых животных, рабов и гладиаторов в ожидании захоронения в братских могилах. Он отшатнулся от стражников. Его единственной надеждой попасть внутрь оставалось караулить у входа в надежде, что владелец или какой-нибудь влиятельный человек может пройти мимо и поддаться мольбам несчастного отца. Он отошёл к стене, защищавшей от холодных ветров с близлежащего моря. Там он сидел, ожидая, не обращая внимания на холод и голод и борясь с желанием заплакать.

— Вскоре я окажусь там, где нет никаких наград, — сказал мне Лодерод, — кроме той, что я заслужил, творя запретное колдовство с Чёрными Рунами. Но я предвижу, что мой сын предстанет перед тобой в нужде и бедствии. Если я хоть чем-то утешил тебя сегодня, прошу тебя, утешь его в ответ. Когда я спросил его, как мне узнать его сына, он ответил: — Знай, что его зовут Озрик, сын Лодерода.

Озрик, теперь отдыхавший на кровати Агриппы, больше не мог сдерживать свой самый важны вопрос:

— Лодерод ещё жив?

Иудейский принц покачал головой.

— Вскоре после того, как мы поговорили, он потерял сознание. Я думаю, он знал, что умирает, и использовал последние силы, чтобы помочь тебе с дальнейшим. Стражники в конце концов приказали мне вместе с германцами сесть в повозку и привезли нас всех сюда. Позже я узнал, что утром тюремщики обнаружили Лодерода мёртвым, когда вернулись в его камеру.

После минуты молчания Озрик спросил о судьбе маттиаков.

— Их отвезли в Остию и посадили на корабль, идущий в Африку. Так обычно поступают с заключёнными, приговорёнными к ливийским рудникам.

Молодой энгл подался вперёд и закрыл глаза.

— Что за человек этот Тиберий Цезарь, — тихо спросил он, — чтобы так обращаться с послами самоотверженных людей?

— Твёрдый и жестокий человек. В день его смерти во всей империи не найдётся ни одного человека, который пролил бы по нему слёзы.

Озрик вздохнул. Всё это время он надеялся найти своего престарелого наставника живым. Известие о смерти Лодерода, когда он был ещё совсем не готов пойти по стопам старика, привело его на жизненное перепутье, до которого, как он когда-то полагал, оставались ещё годы.

— Юноша! — громко, но мягко позвал Агриппа.

Когда Озрик поднял глаза, иудей спросил:

— Ты в порядке?

— Прости, господин. Ты спрашивал?..

— Мой человек Стех сказал мне, что ты исцеляешь себя этими знаками, которые рисуешь на папирусе. Это правда? — Он протянул несколько листков бумаги, на каждом из которых был начертан ряд рун.

— Гезе, — утвердительно ответил Озрик. — Некоторые называются лимрунар. Они закрывают раны и восстанавливают силы. Те, другие, предназначены для изгнания колдовства и известны как бьяргрунар.

— Колдовство? Я думал, тебя ранил сбежавший волк.

— Не волк, а порождение Хейд в облике волка.

— А Хейд — это бог?

— Тёмная богиня, да ещё какая! Мать всех чудовищ мира! У неё много имён — Ангербода, Гульвейг, Шобнигерод — но её приверженцы предпочитают имя Хейд. Легенды говорят, что бог Хеймдалль создал Белые Руны, но Хейд пришла за ним и научила нечестивых Чёрным Рунам.

— И ты колдун? Несомненно, Лодерод был им, раз мог так пророчествовать.

— Я не колдун! — выпалил уязвлённый Озрик. — То, что мы считаем колдовством, это использование Чёрных Рун, и того, кто чертит злые знаки, называют зауберером. Белые руны не являются колдовством!

— Успокойся, юный друг. Я не хотел тебя обидеть. Я читал некоторые книги по магическим искусствам и знаю, что некоторые термины плохо переводятся с языка одного народа на другой.

Озрик склонил голову.

— Мне не следует сердиться. Ты сдержал своё обещание Лодероду, и я благодарен тебе. По правде говоря, для меня было бы честью однажды назваться хельруном, но я всё ещё недостоин такого высокого звания.

Увы, Лодерод умер, не научив своего избранного ученика ни высвобождать внутренний потенциал, ни черпать силу Извне, от духов, как чистых, так и нечистых. Мастерство Озрика в обращении с рунами было далеко не полным. Хотя в нём, как и в Лодероде, текла Магическая Кровь короля Скефа, юноша, как и Лодерод, чувствовал себя птенцом, лишившимся родителя, который научил бы его летать. Теперь, когда его наставник умер, Озрику предстояло решить, продолжить ли поиски старого хельруна и найти Андваранаут ценой потери своего места в Вальхалле, или же оставить его в руках Цезаря — или, что ещё хуже, позволить культу Хейд вернуть его себе.

— Хотя я благодарю тебя за помощь, мне нужна ещё большая помощь от тебя. Знаешь ли ты какой-нибудь способ выбраться из этой тюрьмы?

Агриппа скрестил руки и откинулся на стуле.

— Я не тот, у кого стоит спрашивать о побеге; я слишком хороший заключённый. Ты вполне можешь сбежать обратно в свои дикие леса, но какая польза от побега такому, как я? Весь мир — или, по крайней мере, его пригодные для жизни части — находится в орлиных когтях Рима. Жить в нищете в изгнании за границей, боясь услышать своё имя, произнесённое вслух — это не та жизнь, которой я хотел бы жить.

— Я знаю римлянина, который пришёл на территорию хаттов, когда гнев римлян обратился против него.

— Он, должно быть, любил жизнь, этот человек. Но для меня жизнь потеряла бы свой вкус без регулярных тёплых ванн и кошерной еды. Твой друг, должно быть, был варваром в душе.

— Возможно. Зная его, я ожидал, что римляне — прекрасный народ. Встретив солдат Цезаря, я обнаружил, что это предположение ошибочно.

Агриппа горько усмехнулся.

— Римляне, как и все люди, представляют собой беспорядочную смесь добра и зла.

— Что эти добрые и злые люди сделали с телом Лодерода?

— Должно быть, его сожгли на общем погребальном костре на поле за тюрьмой. Это то, что охранники обычно делают с гостями, которые неожиданно уходят.

— Хорошо, — кивнул Озрик.

— Хорошо?

— Это достойные похороны для германского вождя.

— Рад это слышать.

— Агриппа, — внезапно спросил энгл, — ты сказал, что Мара увезли отсюда два дня назад. Куда его отвезли?

— В гладиаторскую школу в Риме. Там мужчин обучают сражаться для развлечения толпы.

Лицо Озрика приняло усталый, обеспокоенный вид.

— Мой друг Калусод говорил о таких вещах…

— Отдыхай. Ты ещё не совсем окреп, — заметил Агриппа, вставая. — Мы поговорим снова позже и подробнее. Он протянул куски папируса. — Они ещё нужны тебе?

— Гезе, — кивнул Озрик, чувствуя душевную усталость, и принял их из рук принца. Агриппа достал из сундука свежую мантию и полотенце, затем вышел на улицу. Тяжесть талисмана Лодерода, который он всё ещё носил, напомнила иудею, что он был не совсем честен с молодым варваром.

Лодерод дал ему этот амулет, чтобы передать Озрику, когда его — чаша счастья будет полна. При всех своих суевериях Агриппа едва ли считал себя счастливым. Если бы он передал наследие Лодерода сейчас, не мог ли бог варвара посчитать, что он полностью удовлетворён и больше ни в чём не нуждается? Нет, лучше дождаться ещё более счастливого часа, чем этот.

Стех встретил его на портике у бани.

— Он сказал тебе то же, что и мне, господин — что эти знаки, которые он нарисовал на папирусе, ответственны за возвращение его сил?

— Именно так. Ты сомневаешься? — удивлённо спросил Агриппа.

— Варварская чушь! Это мои припарки и тоники ускорили его выздоровление, чего не смог бы понять ни один дикарь.

— Ты слишком тщеславен, друг мой. Разве благородному медику недостаточно для признания лишь того, что пациент исцелился?

— Я не философ, — сварливо ответил вольноотпущенник, — и ты уж точно не врач.

— Верно, обвинить тебя в занятиях философией можно не больше, чем меня — в занятиях медициной. Что ж, извини — я собираюсь насладиться ванной.

Внезапно Агриппа услышал, как выкрикнули его имя, и, обернувшись, увидел Марсия, своего вольноотпущенника-камердинера, возбуждённо направляющегося к нему.

— Что с тобой? — спросил князь чернобородого новоприбывшего.

Тот тяжело дышал.

— Я… я ехал верхом от самых ворот Рима, когда… когда услышал…

— Услышал что? Судя по тебе, ты, должно быть, несёшь предупреждение о моей скорой казни…

— Нет, господин, нет… — сказал Марсий. — Хорошие новости. Ле… лев мёртв.

Князь моргнул, пытаясь ухватить смысл слов. Затем его лицо наполнилось пониманием.

— Спасибо, добрый Марсий. Я думаю, моя чаша счастья только начинает наполняться.

Калусидий провел много часов у школы Юлия Цезаря. Он не видел никого, кто входил или выходил, кого бы он мог попросить о помощи.

Несмотря ни на что, старый римлянин не мог не заметить множество проходящих мимо подростков в новых мужских одеяниях. Он почти забыл, что сегодня был праздник Либералий, когда юноши от четырнадцати до шестнадцати лет снимали свои детские тоги и с этого момента считались взрослыми мужчинами. Это, как и множество других событий, напомнило ему о его сыне. Сложись жизнь отца иначе, и его ребенок воспитывался бы как римлянин — и это была бы вторая или третья годовщина совершеннолетия Мара.

Он много раз сожалел, что слишком настойчиво призывал Германика восстать против Тиберия и вести армию на Рим. Дело не в том, что такая идея плоха для Рима, но это была отвергнутая мольба, и она сделала Калусидия изгоем и преступником.

Внезапно облака рассеялись, и в слабом красноватом сиянии вечернего солнца показались мужчина и женщина, приближавшиеся к охранникам перед школой Юлия Цезаря.

— Хо! — крикнул новоприбывший мужчина. — Скажите вашему хозяину, моему доброму другу Корнелию Волькацию, что прибыл Руфус Гиберник.

Один из часовых, здоровенный, похожий на обезьяну, оценил рослого крепкого незнакомца и решил не грубить ему. У Гиберника не было ни унции лишнего жира. Его волосы и усы, уложенные на старый галльский манер, были медно-рыжими цвета. Толстые руки спускались по бокам, и на них, как и на его ногах, виднелись едва заметные перекрещивающиеся следы порезов и ожогов. Очевидно, мужчина был гладиатором или бывшим гладиатором.

Руфус Гиберник. Да, это имя кое-что значило для тупого стражника. Несколько лет назад он был одним из лучших секуторов* Рима. После его пятнадцатого убийства толпа вынудила распорядителя игр даровать ему свободу.

* Тип доспешного гладиатора-мечника, с прямоугольным щитом легионеров и гладиусом, выступавшего против вооружённого сетью ретиария.

— Корнелий находится в своих владениях в Вульсиниях, — грубо ответил стражник в доспехах. — До возвращения хозяина за все дела отвечает его помощник, Гальвий Халот.

— Гальвий, эта приманка для гиен? — фыркнул великан. — О, ладно; тогда мне придется поговорить с ним тогда. Открой ворота.

В этот момент Калусидий отбросил свою нерешительность и поспешил окликнуть бывшего гладиатора. Схватив Руфуса за огромную руку, он сказал:

— Я взываю к тебе, повелитель…

Удивленный, мечник оглядел старика и ответил:

— Если тебе нужно подаяние, гражданин, то ты поймал меня в неподходящий момент…

Калусидий опустился на колени, чтобы обхватить сапоги Гиберника.

— Повелитель, если ты тот, кто может повлиять на владельца этой школы – умоляю помочь мне. Мой сын заключен внутри, и они не позволяют мне с ним увидеться!

— Ты, скулящий пес! — выругался уродливый охранник. — Тебе сказали, что посетители не допускаются! — Он попытался пнуть его, но прежде чем успел коснуться старика, Руфус отразил удар ловким движением ноги. Охранник, закружившийся на месте, опрокинулся в песок.

— Гражданин говорил со мной, если ты вдруг недопонял, — пророкотал Гиберник. — Он… э-э, мой клиент, и я убежден, что этот добрый человек может сопроводить меня внутрь. Есть возражения?

— Лично у меня никаких, — ответил второй охранник, в то время как лежавший на земле грубиян предпочёл ничего не отвечать. Бывший гладиатор помог Калусидию подняться. Когда ворота были отперты, он провел старого путника и женщину во внутренний двор тренировочного лагеря.

Только теперь Калусидий нашёл время, чтобы внимательно рассмотреть спутницу Гиберника. Она была молодой, высокой, смуглокожей — варварийка, подумал он, вероятно, иберийка или аквитанка. Ее ресницы были густыми, а блестящие черные волосы тяжелой волной ниспадали с затылка. Она носила короткую тунику, открывавшую большую часть ее стройных ног, что в Риме указывало на принадлежность к рабыням или проституткам. И гладиатор, и его спутница казались недостаточно одетыми для марта.

Когда они пересекали двор, Гиберник заговорил:

— Я постараюсь устроить тебе встречу с парнем, если смогу, — пообещал он. — Иногда это разрешается, но Гальвий просто помешан на выполнении мелких правил. Позволь мне говорить с ним самому. А ты, Татия, — обратился он к женщине, — помни, что я освоил свое ремесло здесь много лет назад, и хочу, чтобы все знали, что я преуспел. Так что постарайся не забывать называть меня «повелитель», хорошо?

— Руфус, но ты же не можешь всерьез думать о том, чтобы снова отдаться в гладиаторское рабство, — ответила Татия. — Тебя могут убить!

— Вздор, — уверенно произнёс здоровяк, — я навсегда покончил с этой жизнью, но распространяющиеся по городу новости натолкнули меня на мысль. Если Тиберий мертв, то в честь нового императора будут устроены игры. Это означает, что спрос на гладиаторов окажется таким, какого не было двадцать лет. Я уверен, что школа Юлия Цезаря готова озолотить любого толкового тренера. Я, вероятно, смогу получить большой заем; это должно решить наши временные затруднения. Трудные времена не продлятся долго, любовь моя.

Сомнение промелькнуло на красивом лице Татии, но она не стала отвечать.

Прямо впереди находилась контора начальника школы. Секретари попытались задержать их, но Гиберник протиснулся между ними и направился к полированному столу, за которым сидел Гальвий с ввалившимися щеками.

— Ты! Чего тебе на этот раз? — требовательно спросил сирийский грек у бывшего секутора. Выслушав откровенное объяснение Гиберника, он откинулся на спинку кресла, хмурясь. — У нас есть все тренеры, которые нам нужны.

— Ты что, совсем спятил, приятель? — запротестовал Руфус. — Все говорят, что наследник императора Гай любит хороший бой на мечах. Амфитеатры скоро будут сжигать жизни людей, как вязанки хвороста в январе.

— Неважно, что любит Гай. Тиберий — император. О, конечно, я слышал разговоры о смерти Цезаря сегодня утром но не был настолько глуп, чтобы поверить в это. Если хочешь знать моё мнение — то Тиберий скорее всего сам распространил этот слух, просто чтобы выяснить, кто ему верен, а кто нет.

— Жив, значит? Что ж, если он жив, то да благословит Дагда нашего любимого императора, — разочарованно проворчал Руфус.

— Оставь свой сарказм. Если кто-то донесет о твоей нелояльности, Рим потеряет достойного гладиатора.

— Достойного? Этот человек оскорбляет меня! Если бы я не находился здесь, чтобы оказать ему услугу, от которой он не может отказаться, я бы вышел за дверь по щелчку пальцев.

— Хватит блефовать, Гиберник. Я слышал, что ты разорился, вложив все, что у тебя было, в партию вина и что все пять твоих кораблей затонули у Калабрии. Люди говорят, что тебя выселили из твоего домуса. Тебе повезет, если твою девушку не арестуют и не продадут в счет твоих долгов. Тебя даже могут отправить на каторжные работы, чтобы расплатиться с кредиторами.

— Что только люди не говорят за спиной! — проворчал секутор.

— Ну, я не из тех, кто бросает хорошего мечника собакам. Если ты желаешь заключить договор со школой минимум на год, мы сможем прийти к выгодному соглашению.

— На целый год? — прогремел Гиберник. — Ни за что! Я заключал свои соглашения на одно представление за раз.

— У меня большие планы! — сообщил ему Гальвий. — Я хочу построить передвижное феерическое представление с участием нескольких выдающихся мечников, кульминацией которого станет выступление в амфитеатре Статилия Тавра. Соглашение на один бой не стоит папируса, на котором оно записано.

— Когда вернется Корнелий? — спросил Руфус. — Этот человек знает, что такое возможность, когда ему ее предлагают.

— Через пять или шесть недель. Пока он не вернется из Вульсиний, ты будешь иметь дело со мной.

— Ну, в таком случае ты увидишь меня через пять или шесть недель. А пока у меня есть просьба от имени моего клиента.

— Твой клиент? — кисло посмотрел на Калусидия Гальвий. — Этот твой — клиент имеет какое-то отношение к той потасовке у ворот?

— Я всего лишь пытался держать твоих закованных в броню бездельников в тонусе. Важно то, что сюда отправили сына этого человека. У них даже не было возможности попрощаться. Было бы благородным с твоей стороны позволить им провести несколько минут вместе прямо сейчас.

— Он прибыл из тюрьмы в Тускулуме, — с надеждой добавил Калусидий.

— Подумай, Гиберник, — ответил начальник школы. — нам не нужно, чтобы сюда приходили плачущие родственники, рвущие на себе волосы и подрывающие дух бойцов! У гладиатора нет семьи. Когда человек это понимает, он сражается лучше и живет значительно дольше.

— Давай, Гальвий. Ты мне должен за поражение Серапиона четыре года назад. Ты получил сорок тысяч сестерциев, когда я отправил это животное в сполиарий.

— Ты сделал это для меня, да? Можно подумать, что ты не пытался бы удержать его трезубец подальше от своей глотки, если бы не думал обо мне! О, ладно. Но скажи своему так называемому клиенту, чтобы он говорил быстро. Мы не можем уделять ему много времени, иначе остальные захотят такого же отношения.

Глава VI

Артист

Гальвий получил от Калусидия описание Мара и послал слугу, чтобы организовать визит. Другой слуга провел Руфуса и его спутников к краю зарешеченного загона, который, как знал секутор, был местом, где потенциальные покупатели получали первое безопасное представление о человеческом поголовье школы. Через четверть часа с другой стороны решетки появились два охранника, ведущие между собой темноволосого юношу.

— Мар! — воскликнул Калусидий, протягивая руки сквозь заграждение. Юноша посмотрел на своего старого отца. После секундного замешательства он поднял подбородок, нахмурился и упрямо отказался отвечать на его приветствие.

Не обращая на это внимания, Калусидий принялся взволнованно рассказывать историю своих недавних приключений. В конце концов, сквозь пелену возбуждения, обеспокоенный родитель почувствовал холодность юноши.

— Мар, что случилось? Они плохо с тобой обращались?

— Не лучше и не хуже, чем с любым римским рабом, полагаю, — сухо ответил тот. — Тебе не стоило приходить.

— Почему же нет? Ты мой сын!

— Нет, это не так!

— Мар… Я знаю, что ошибся. Я тысячу раз проклинаю себя за то, что не разглядел обман этого лживого бруктера. Я бы ни за что не допустил твоего заключения! Я не стал бы просто стоять и смотреть на то, как тебя без всякой вины сажают в тюрьму!

— Ты ничего не видел! Когда начался бой, ты бежал, не думая ни обо мне, ни об Озрике. Если бы отец любого другого хатта поступил так, то он бы повесился, а не вернулся с позором к своим сородичам.

Руфус почесал подбородок. Так вот что мучило юношу. Обычаи его соотечественников, обычаи Гибернии — Эрина — не сильно отличались от германских. Человек, сбежавший с поля битвы, чтобы спасти свою жизнь, оказывался опозорен на всю жизнь.

— Ты не понимаешь, Мар, — тихо сказал Калусидий. — Я очень люблю хаттов, но иногда бывает нелегко жить так, как живут они. Ты никогда не жил в такой стране, как Рим, никогда не боялся, что ее подавляющая мощь обернется против тебя. Ты не знаешь, какой страх служители империи вызывают у человека, воспитанного под их суровым господством. Я говорил тебе о таких вещах. Я пытался воспитать тебя римлянином…

— Я не римлянин! — сердито заявил Мар. — Я хатт! Римляне могут убить меня, но ни они, ни ты ничего другого из меня не сделаете!

И отец, и сын выговорились. Охранники, почувствовав это, увели угрюмого Мара. Калусидий, подавленный горем, принялся биться головой о решетку, пытаясь превратить свою внутреннюю боль во внешнюю, которую ему было бы легче переносить.

Руфус вздохнул. Упрямый мальчишка; никто и никогда не был таким упертым и непоколебимым в традициях, как полукровки. Он оттащил Калусидия от решетки, прежде чем тот без всякой цели сдерёт с себя кожу. Бывший гладиатор уже проникся симпатией к старому римлянину; было бы жаль, если бы он остался один в таком состоянии духа.

— У тебя есть где переночевать? — спросил Руфус.

— Н-нет, — пробормотал Калусидий безжизненным тоном.

— Отлично! Нам с Татией тоже негде. Втроем спать под мостом гораздо уютнее, чем вдвоем. Пойдем с нами.

Центурион Павел Дидий Норбан много раз принимал Ирода Агриппу в своих покоях, но принц редко появлялся у его двери в таком весёлом и дружелюбном расположении духа. Так уж вышло, что иудей принёс римлянину первые новости о судьбе императора.

— Но, принц, — спросил офицер, — ты абсолютно уверен, что Тиберий мёртв?

— Всё, что я знаю, — это то, что говорят в Риме. Но Марсий всегда был осторожен, и не передавал мне пустую болтовню.

Норбан пожал плечами.

— Что есть, то есть; что будет, то и будет. — Он подошёл к своей полке с вином и наполнил стеклянный сосуд. — Кто, по-твоему, станет новым императором? Калигула или Гемелл?

— Калигула — но на твоём месте, я бы никогда не использовал это имя в присутствии нашего нового императора; он его ненавидит.

— Кал… Гай, я имею в виду. Что ж, хорошо! Его отец должен был быть императором до него. Я мало что знаю о молодом Гемелле, но чем дальше мы окажемся от запятнанной родословной Тиберия, тем лучше!

— Некоторые говорят, что Гемелл не имеет никакого отношения к роду Тиберия, — съязвил восточный человек. — Они утверждают, что мать мальчика была любовницей предателя Сеяна.

— Ну, тогда славься, Сеян, — поднял тост Норбан, — за то, что положил конец династии Клавдиев!

Пока они разговаривали, прибыл гонец от префекта Рима. Ликующий Норбан пригласил его войти и предложил тост за страдания покойного императора в Тартаре.

Посланник, преторианец, которого Норбан немного знал, отшатнулся.

— Центурион, такие слухи ходили, но им не следовало верить! В городе уже разнеслась весть, что императору Тиберию стало значительно лучше, и он планирует посетить Рим всего через несколько дней.

Лицо Норбана побелело. В порыве гнева он набросился на Агриппу.

— Будь проклята твоя лживая шкура! — зарычал он.

Агриппа понимал, что не стоит подливать масла в огонь, защищаясь.

Офицер грубо стащил восточного человека с его ложа.

— Ты думал, что ложь об императоре останется безнаказанной?

Норбан подошёл к двери и позвал своих ординарцев. Он приказал им бросить Агриппу в самую грязную яму под тюрьмой, заковать его в цепи и держать под строгой охраной. Несмотря на тревогу, Агриппа позволил увести себя, молча проклиная разносчиков слухов и лживые пророчества.

Слухи о падении Агриппы, точно на крыльях сокола, разнеслись по всей тюрьме. Озрик, услышав это, обнаружил, что желание помочь своему благодетелю у него есть, а вот средств для этого нет. Почему, удивлялся он, слуги зла так преуспевают, в то время как лучших людей преследует одна проблема за другой?

Внезапно Озрик услышал топот сапог на внешней колоннаде. Дверь распахнулась, и в камеру ворвались римские солдаты. Озрик приготовился защищаться голыми руками, если это понадобится.

— Прибереги свои грязные взгляды для своего будущего гладиаторского тренера, — прорычал Норбан. — После того, что со мной сделал этот иудейский шарлатан, я больше не буду злить магистрата, блокируя твой приговор. — Он взглянул на своих людей. — Отведите его в школу Юлия Цезаря и принесите мне его стоимость!

Больше года прошло с тех пор, как Руфус Гиберник в последний раз оказался в столь жалком положении. Три ночи он, Татия и Калусидий провели среди бездомных отбросов столицы империи.

Многие тысячи римлян никогда не работали, а вместо этого обменивали своё зерновое пособие на хлеб в пекарнях или на вино. Были также безработные вольноотпущенники, нищие, сироты и чужестранцы, которые не получали пособия, но выживали благодаря попрошайничеству, случайным заработкам и хитрости. Он сожалел, и не в первый раз, что получил вольную не от гражданина, а от греческого ланисты. Бывший раб римского гражданина получал гражданство, пусть и не высшей пробы. Но даже самая худшая форма гражданства позволила бы ему претендовать на пособие, в котором он и его спутники очень нуждались.

Единственным светлым пятном было то, что бродяги, сбивавшиеся рядом с ними, были ещё более несчастны. Некоторые из них жили на улицах со своими семьями. Другие месяцами или годами не имели постоянного места жительства, а искали укрытия от дождя в сумрачных местах, таких как Арицинский мост, печально известное поселение нищих. Если их смертность зимой росла, до этого никому не было дела; Рим достаточно быстро заполнит опустевшие места новыми обездоленными людьми.

Руфус видел город и в его лучшем, и в его худшем виде; ему было известно немало убежищ. В первую ночь с Калусидием — самую холодную — они втроём продремали, прижавшись друг к другу между высокими пилястрами храма Геркулеса Мусагета, всего в нескольких шагах от школы Юлия Цезаря. Следующим вечером они расположились на жёстком каменном портике Табулария, пока на рассвете их не выгнали архивариусы. Наконец, прошлой ночью, троица наслаждалась скудными удобствами портика Октавии.

Несмотря на суровость ночного Рима, дневная жизнь приносила свои удовольствия. На форумах и в общественных местах постоянно происходили развлекательные мероприятия, звучали речи, проходили чтения, процессии и другие события. Были даже проповедники, которые прославляли странные чужеземные религии. Руфусу не было до них дела, но он с удовольствием присоединялся к их распеванию гимнов. Было также много общественных парков, а также тёплых, богато украшенных терм, предложениями которых бедняки могли пользоваться бесплатно или за очень небольшую плату.

Однако с таким защитником, как Гиберник, жизнь на улице становилась значительно безопаснее, поскольку в Риме было более чем достаточно головорезов, крутых парней и нелегальных работорговцев. Главной их заботой была еда. В первый день были потрачены последние монеты Гиберника и Калусидия. Неграждане не получали пособий, а Калусидий не был признанным жителем Рима. Ему нужны были официальные документы, подтверждающие его гражданские права, но само предложение обратиться к представителям власти вызвало у него дрожь. Тем не менее, пожилой римлянин был крепок, несмотря на возраст. Жизнь, которую он прожил в Германии, выбила из него всю слабость цивилизации.

Татия была другой. Хотя по воспитанию она была наполовину варварийкой, девушка являлась дочерью иберийского предводителя разбойников. Захваченная римлянами и купленная Гиберником, она была хорошо обеспечена до тех пор, пока он мог позволить себе её содержание. Но голод и холодный сон делали её сварливой, жалующейся, а иногда, что было ещё хуже, пассивно угрюмой.

Татия, по сути, была его главной заботой. По мере того, как скудная неделя отсрочки таяла, кредиторы Гиберника скоро додумаются до идеи забрать её в счёт его долгов. Руфус втайне поклялся спасти девчонку от этой участи, если сможет. Ему нравился её дерзкий дух, и он не хотел бы видеть его сломленным каким-нибудь грубым хозяином. Он даже не мог законно освободить её заранее, так как на всё его имущество был наложен арест.

Но еда была насущной заботой. В Риме можно было выпросить кусок хлеба, украсть его, заработать на него или взять в долг. Последний вариант вызывал наименьшие возражения. Увы, он уже пытался провернуть это с некоторыми знакомыми, но всякий раз лишь слышал: — Ни пол-асса для таких, как ты; убирайся!

Даже госпожа Марция Присцина подвела его. Года два назад она обращалась с ним, как с королём. Теперь какой-то греческий актёр, по имени Мнестер, лихо красовался на сцене, а также в её личных покоях.

Несмотря на голод, они заботились о том, чтобы быть в курсе ежедневных новостей. Макрон в недавнем письме из Мизена, официально известил городские власти о смерти Тиберия. Лозунгом дня немедленно стало — Тиберия в Тибр!, но многие граждане были настроены более позитивно. Вскоре молодой Гай въедет в Рим во главе императорской свиты. Никто не говорил о другом наследнике Тиберия, его внуке, Гемелле. И его отец, и дед были непопулярны. Кроме того, мальчика считался слишком юным для правления.

К счастью, новость о смерти императора улучшила материальное положение троицы. В течение следующих двух дней они не испытывали недостатка в еде — в Риме был обычай накрывать обеденные столы для бедных в качестве жертвоприношения в благодарность за божественные благословения.

Наслаждаясь полуденным теплом в Септе Юлия*, Руфус встретил рабочего с самой большой арены города, амфитеатра Статилия Тавра. Человек принёс новость о том, что Децим Коэран, прокуратор, управляющий амфитеатром, отреагировал на известие о смерти Тиберия, объявив о проекте реконструкции, уверенный, что Гай будет лучшим покровителем общественных игр, чем Тиберий. Гиберник считал плотницкое ремесло неподходящей работой для воина, но Калусидий сразу же проявил интерес. Он объяснил, что был оптием в инженерном подразделении своего легиона в Германии, а позже, среди хаттов, учил своих соседей-варваров лучшим способам строительства. Руфус предложил замолвить за него словечко перед Коэраном, которого он знал. Все трое, приободрившись, отправились на арену.

* Здание на Марсовом поле, где граждане собирались для голосования. Во времена Августа, Калигулы и Клавдия использовалось для гладиаторских боёв.

Проходя под позолоченными колоннами храма Нептуна, они услышали смех толпы, собравшейся у ступеней храма. Взяв Татию за руку, гигант пробился сквозь толпу, чтобы посмотреть, в чём дело.

— Что это? — спросила Татия Руфуса. В отличие от своего рослого хозяина, она ничего не видела, кроме плеч и спин тех, кто был впереди неё.

— Карлик, уличный артист! — ответил бывший гладиатор. Поддавшись внезапному порыву, он поднял молодую женщину и усадил её на своё плечо размером со скамью. Калусидий вытянулся и тоже смотрел, стоя на цыпочках.

Маленький человечек устраивал безумное представление, удерживая в воздухе три красных мяча, стоя при этом на одной руке. Хороший трюк, но какой отвратительный уродец! Гладиатору доводилось видеть бабуинов, которые больше походили на людей, чем он.

Артист носил штаны варварского покроя и драную детскую тунику. Его босые ноги были странно деформированы. Хотя его кожа была тёмной, она не выглядела такой тёмной, как у эфиопа. Его уши больше подошли бы козлу, а лоб украсил бы шимпанзе. Эти римляне часто щеголяли могучими носами, но клювастый нос исполнителя мог бы посрамить любой из них. Он был таким большим и крючковатым, что почти касался его жёстких, выступающих губ. Карлик запросто мог лизнуть его кончик языком.

Руки маленького человечка были большими, с тонкими и необычайно ловкими пальцами, что прекрасно демонстрировало его жонглирование. Конечности были длинными и тонкими, хотя очевидно очень сильными. Но торс акробата резко контрастировал с ними, будучи толстым, коротким и плотным. Руфус встречал много странных типов в своё время, но был озадачен вопросом, какая раса могла породить такое существо.

— Золото! Золото для Галара! — гулко завыл артист, и его голос на высоких нотах странно гудел. Секутор никак не мог определить его сильного акцента. В ответ на призыв жонглёра о пожертвовании к ногам посыпались монеты — в основном медные ассы, с добавлением нескольких латунных дупондиев, серебряных денариев и греческих дидрахм. Но на призыв артиста о золоте откликнулся лишь один аурей.

Неприятно усмехнувшись, Галар собрал свою добычу. Он закинул все монеты в свою сумку, за исключением одного аурея. Его он показал всем, зажав монету большим и указательным пальцами с длинными ногтями. Затем, принюхиваясь, как охотничья собака, карлик оглядел лица своей аудитории. Его жёлтый взгляд, следуя за носом, вскоре остановился на Калусидии, затем поднялся к высоко сидящей Татии и, наконец, замер на Руфусе, который поддерживал её.

С гримасой, которая могла быть улыбкой, Галар подскочил к рыжему гиганту.

— Смотри, как Галар зарабатывает деньги, — прочирикал он, держа золотую монету так близко к лицу Руфуса, что бывший гладиатор мог различить отчеканенные черты императора Тиберия.

Карлик демонстративно положил аурей на свою коричневую ладонь и показал её всем своим зрителям. Затем он подул на монету и провёл по ней другой рукой. Внезапно на её месте оказались два аурея. Зрители сдержанно улыбнулись; это был невеликий трюк. Реакция публики не стала заметно теплее, когда он быстро превратил два в три, три в четыре, а четыре в пять.

— Мое золото никому не по душе? — насмешливо спросило это создание. — Тогда, разумеется, ни один римлянин не пожелает принять монеты Галара взамен своих собственных!

Раздался смех зрителей.

— Я бы взял! — крикнул один плебей, которому вторили несколько других таких же. Но Галар покачал своей отвратительной головой.

— Нет, ни ты, и ни ты! — После чего ухмыльнулся Татии. — Девушка с красивыми ногами. Она очень нравится Галару. Возьмёт ли красавица золото Галара? Он протянул ей свой щедрый дар.

Взгляд создания заставил Татию похолодеть, но монеты были мощным искушением. На эти деньги она с бывшим гладиатором могли бы питаться неделями. Татия с сомнением посмотрела на Руфуса.

— Давай, любовь моя. У тебя появился поклонник! — поощрил он её. Поэтому рабыня протянула свою тонкую, оливковую ладонь, хотя и с некоторой опаской. Маленькие желтые глаза Галара злобно блестели, когда он высыпал монеты в руку молодой женщины.

В этот момент карлик с ужасным смехом совершил серию кувырков, которые унесли его прочь от храмовых ступеней. Зрители расступились в стороны, чтобы пропустить его. Маленький человечек упорно продолжал свои акробатические трюки, пока не скрылся из виду.

Руфус опустил девушку на мостовую. Калусидий подошёл ближе, чтобы рассмотреть ауреи, и спросил:

— Они настоящие?

Руфус взял монеты из рук Татии; они весили и ощущались как полновесное золото. Он укусил одну.

— Вот те на! — хмыкнул он. — Похоже, они лучшей имперской чеканки. Заведи ещё несколько таких поклонников, как этот глупый карлик, моя дорогая, и мы быстро сколотим сенаторское состояние. — Он положил их в свой кошель.

— Пожалуйста, Руфус, давай просто поедим! — уговаривала Татия.

Гиберниец весело кивнул и огляделся. Рядом с храмом стояла лавка с горячей едой, и бывший гладиатор заказал там хлеб, колбасы и три миски тушеных овощей. Продавец назвал цену и протянул руку.

— Надеюсь, у вас есть сдача, — весело сказал Руфус, потянувшись к своему кошелю. Но тут же смущенно скривился, когда его вес оказался совершенно не таким, как ожидался. Заглянув внутрь, он увидел лишь несколько камешков. Эринец оглядел мостовую под своими сапогами. — Пусть меня распнут! — воскликнул он.

Разочарованный продавец еды свой товар из рук Татии, прежде чем она успела попробовать хоть крошку.

Децим Коэран пребывал в крайне скверном настроении. Чтобы произвести впечатление на нового императора, ему нужно было привести свой амфитеатр в порядок и подготовить сотни представлений для празднования восшествия на престол. Но его сотрудники, испорченные годами бездействия, были хуже, чем бесполезны, когда их просили о чём-то более сложном, чем работа по принципу подай-принеси. Он чувствовал себя Атласом, в одиночку несущим всю тяжесть мировой некомпетентности.

К нему подошёл служитель арены и произнёс:

— Пришёл опций вигилов. Он хочет оставить животное.

— Скажи ему, чтобы убирался! — прорычал прокуратор. — Сегодня мне не хочется видеть никого рангом ниже трибуна!

Раб пожал плечами и удалился.

Но вмешался другой голос:

— А ты всё такой же прирождённый лидер, я как я погляжу!

Невысокий коренастый управитель поднял своё опухшее, исчерченное венами лицо и оглянулся через плечо. В дверном проёме возвышался Руфус Гиберник.

— Ты! Гррм! Я думал, тебя убили на одной из тех захолустных арен. Что ты здесь делаешь, когда нет представлений? — раздражённо спросил Коэран. — Наверное, ему нужен ещё один заём, — подумал управитель. — Нищеброд!

— Говорят, у тебя есть работа для опытных плотников. Это правда?

— Ты считаешь себя плотником? То, что ты разломал несколько таверн, ещё не делает тебя плотником!

— Ты знаешь мои инструменты, Коэран. Но мой клиент — человек, без которого тебе не обойтись. — Он ткнул большим пальцем в сторону Калусидия. — У него нет постоянного жилья, и он не может получать зерновое пособие. Короче говоря, у него есть веская причина усердно работать!

— Каждый нуждается в одолжении, — презрительно заявил Коэран.

— А разве нет? — согласился гиберниец. — Помнишь, как однажды какой-то бесчестный негодяй накачал Мило Галла дурманом, позволив нескольким негодяям, поставившим на его малоперспективного противника, сколотить состояние? Толпа взбунтовалась и начала искать козла отпущения. Я ведь не позволил им бросить тебя в яму с крокодилами, не так ли?

— Как бы мне ни нравились напоминания о всех самых унизительных моментах моей жизни, у меня нет лишнего времени. Что касается твоего клиента, то быть твоим другом — то это, пожалуй, худшая рекомендация, которой мог бы обладать кто-либо!

Руфус продолжал добродушно настаивать на своём. Коэран заткнул уши.

— Хорошо, хорошо! Я дам ему шанс, — заявил он. — Если я узнаю, что твой клиент не отличает один конец молотка от другого, он уйдёт!

— Ты не пожалеешь! — пообещал Калусидий.

— Я жалею всякий раз, когда появляется этот здоровенный бык! — ответил прокуратор. — Иди и найди моего помощника Вибо; он скажет тебе, что делать.

Калусидий кивнул, поблагодарил Гиберника и выскочил из помещения.

— Я навещу тебя через несколько дней, — крикнул бывший гладиатор вслед своему другу. Он знал, что старик сможет безопасно спать в закутках арены, пока не сумеет позволить себе снять комнату где-нибудь на чердаке.

Секутор снова посмотрел на Коэрана.

— Теперь, когда с этим разобрались, хотелось бы затронуть другую тему. Временно оказавшись в затруднительном финансовом состоянии, я полагаю весьма удачным, что сегодня нашелся повод заглянуть к тебе.

— Вон!

Глава VII

Деревянный меч

Гай смотрел на Тиберия, одетого в лохмотья, окружённого грязью и пламенем. Бывший император, сверкая злыми глазами, смотрел на Гая. Снизу вверх. Гай довольно рассмеялся, осматривая нынешнее маленькое и зловонное владение своего деда.

— Оставайся там тысячу, тысячу вечностей, тиран! — насмехался принц. — Когда тебя будут мучить, вспомни меня!

Внезапно рука старика рывком вытянулась, схватив Гая за шею, и начала душить, пока его тянуло вниз, вниз, вниз…

Принц проснулся с криком. Он боролся с клубком постельного белья. Гай почувствовал, как его хватают чьи-то руки. Когда его разум прояснился, он узнал человека, с которым боролся.

— Харикл! Слава богам, это ты!

— Мир тебе, божественный Цезарь, — сказал пожилой врач. — Ты видел сон, всего лишь сон.

Гаю уже пять дней снились кошмары, и часы его бодрствования были утомительными и подавленными.

— Тиберий мёртв?!

Харикл вздохнул.

При каждом пробуждении Гай задавал один и тот же вопрос. Грек снова призвал его не поддаваться неумеренному горю.

— Где Макрон? — задыхаясь, спросил принц. — Мне нужен Макрон!

Доктор заверил своего хозяина, что Макрон будет вызван. Извинившись, Харикл удалился.

Вскоре Макрон стоял у двери, салютуя сильным взмахом одной мощной руки. — Приветствую Цезаря!

— Макрон, ради Юпитера, я должен… должен… — лепетал Гай. Макрон нахмурился и приказал присутствующим слугам принца удалиться. Затем он подошёл к кровати, держа шлем в руке.

Гай вздрогнул.

— Макрон… это произошло на самом деле, или мне приснилось?

Человек в доспехах нахмурился.

— Это в самом деле произошло. Но Цезарь, это ничего не значило! Тиберий ненадолго ожил, но определённо умер окончательно, когда мы стояли рядом с ним.

Принц отвернулся, явно не убеждённый.

— Тебя можно поздравить, Цезарь! — произнёс префект с наигранной сердечностью. — Корабль только что вернулся из Рима. Всего через два дня сенат провозгласил вас императором in absentia.*

* Заочно (лат.).

— Я официально император? Было ли оглашено завещание Тиберия?

— Ещё нет, ваше императорское величество, но вы — выбор всего народа Рима, независимо от того, являетесь ли вы избранником Тиберия или нет.

Гай лелеял эту мысль. Народ всегда любил его из-за отца-воина Германика и за то, что его мать Агриппина так долго открыто бросала вызов тирану. Но Гай хотел, чтобы его любили самого, а не из-за его предков.

— Люди даже не знают меня! — жаловался он. — Я не тот человек, которым на самом деле являюсь. Тиберий прятал меня от публики со дня убийства моей матери.

— Они скоро узнают вас, принцепс, — пообещал Макрон. — Кстати, я организовывал ваш приезд в Рим. Если вам угодно, похоронный кортеж Тиберия будет сопровождать нас.

— Пусть его бросят в Тибр, как того хотели наши друзья!

— Как бы мне этого хотелось! — усмехнулся солдат-политик. — Но, увы, неуважение к предшествующему Цезарю в будущем обернётся против вас. Люди, которые не чтят прежнего господина, не будут чтить и нынешнего.

Гай угрюмо обдумывал это.

— Когда вы почувствуете себя достаточно сильным, — продолжил Макрон, — мы можем отправиться в город. По возможности, нам следует сделать это как можно раньше, завтра.

— Завтра? Нет. Невозможно.

— Невозможно, Цезарь?

— Мне нужно поговорить с этим дураком-колдуном, Зенодотом. Где он?

— На Капри, на вилле Юпитера, полагаю, — ответил преторианец.

— Пошли за ним. Приведи его сюда!

— Сюда? Разве он не должен присоединиться к нам в Риме? Ваше присутствие в столице жизненно важно для того, чтобы упрочить ваше положение, в этом нет никаких сомнений.

— Не перечь мне! Я теперь император!

Макрон, привыкший унимать детские истерики мальчика, выказал лишь тень раздражения. Сухо отсалютовав он заявил:

— Прошу прощения, Цезарь. Ваше приказание будет исполнено!

Энгл Озрик лежал на спине, единственный заключённый в маленькой комнате из штукатурки и камня. Скоро рассвет принесёт ещё один день суровых упражнений в школе Юлия Цезаря.

Во время его перевозки сюда он впервые увидел город Рим, и ничто не могло подготовить его к тому, что предстало перед его взором. С детства юноша предполагал, что рассказы Калусидия о чудесах Рима были печальными преувеличениями. Теперь он понял, что истории старика меркли перед лицом реальности. Десятки германских селений могли бы поместиться в пределах этого одного великого города. А сколько людей в нём обитало! Всё, что он видел и слышал, превосходило его воображение.

Если бы каждый дееспособный римлянин был обучен носить оружие, как германцы, это население могло бы выйти и покорить мир кровавой войной. Энгл решил для себя, что никогда более не станет удивляться громадному размеру римских пограничных армий, а скорее будет признателен, что император ограничился лишь поддержанием скромных воинских отрядов.

На самом деле, трудно было поверить, что Рим построили люди, а не боги. Камни его великих зданий отображали на закате все цвета западного неба. Его бесчисленные сооружения покрывали каждый склон и вершину его холмов. Несомненно, племя Водена, пирующее в Вальхалле, охотно променяло бы свой гигантский зал на дворцы и храмы, над которыми властвовал могучий Цезарь.

И напротив, никто, кроме человека, не мог сотворить суровую, уродливую школу Юлия Цезаря. Когда энгл оказался в серых казармах, его раны равнодушно обрабатывал тот, кто считался здесь целителем. Ему разрешили несколько дней отдохнуть и набраться сил, давали простую, но обильную еду. Наконец, когда его признали годным для тренировок, энгла вывели в лагерь.

Эти римляне, должно быть, были сумасшедшими! Он уже умел драться. Они называли его рабом, но давали ему в руки оружие, на что германцы никогда бы не пошли. Конечно, Калусидий объяснил, что такое гладиатор, но эта идея была трудна для понимания.

Первые пару дней Озрику требовалось только наблюдать за тренировками людей. Накануне ему сказали, что пришло время самому взяться за оружие. Мар, как он знал, уже участвовал в тренировках. Он несколько раз видел его во дворе. Во время их встречи молодой хатт вёл себя странно, на его лице было больше досады, чем радости.

Вскоре дверь камеры сотряслась от громкого стука. Это был дежурный, будящий заключённых на предрассветный завтрак. Озрик ннеохотно натянул выданную ему грубую шерстяную тренировочную тунику и присоединился к потоку обучающихся. Они зашаркали рядами на улицу, к крытому обеденному навесу на свежем воздухе. Многочисленные охранники стояли рядом с хлыстами, чтобы подгонять любого лентяя.

Женщины-рабыни уже были внутри, готовые подавать гладиаторам воду и миски с кашей. Люди быстро глотали свои безвкусные порции, а затем тренеры приказали им собраться перед оружейным сараем.

Снаружи главный тренер, Кокцей, неожиданно оттолкнул его в сторону. Хотя Кокцей был как минимум вдвое старше энгла, он обладал огромной мускулатурой. Его нос был сильно изуродован старым порезом, другие шрамы, одни больше, другие меньше, покрывали большую часть его тела.

— Подойди, варвар. — Его голос был не громким, но в нём чувствовалась командирская уверенность. Намек на неповиновение в поведении энгла вызвал довольную улыбку на губах Кокцея. — Хорошо, твой дух высок; будем надеяться, что он и останется таким. Сломанный человек — это просто мясо для меча на арене!

Озрик стоял внимательный, настороженный и молчаливый.

— С сегодняшнего дня ты будешь отзываться на имя Озрикус; привыкай к этому, — сказал тренер. Озрик стоял спокойно, оценивая человека.

Кокцей усмехнулся.

— Ты германец. Мне нравятся германцы; они не утратили свою мужественность, в отличие от городских воров, которых нам постоянно присылают судейские. Но я тебе не очень нравлюсь, верно, варвар? — внезапно бросил вызов Кокцей. — Если я вложу тебе в руки меч, хватит ли у тебя смелости выразить свою ненависть?

Выражение его лица требовало от Озрика ответа.

— Гезе! — прорычал молодой человек.

— Ответ должен быть «Да, господин», но на первый раз я пропущу это мимо ушей.

Кокцей подал знак охраннику, который принёс деревянный меч. Макет оружия был зазубрен и потрёпан в множестве тяжёлых схваток. Озрик презрительно посмотрел на эту вещь. Она едва ли годилась для того, чтобы оглушить человека, а тем более для того, чтобы пронзить грудную клетку. Его несколько подбодрило то, что эти римляне не рискнут сразиться с германским воином с заточенной сталью в руке.

Затем, к удивлению энгла, тренер бросил свой гладиус к ногам Озрика и кивнул, разрешая юноше поднять его. Затем сам римлянин принял боевую стойку, держа деревянное оружие.

— Возьми меч и попробуй ударить меня. Если я буду ранен или убит, ты не понесёшь наказания. Это единственный раз, когда у тебя будет шанс убить меня, не потеряв при этом свою жизнь. Покажи мне, что у тебя хватит духу убить врага, иначе я буду обращаться с тобой, как с рабыней, которой ты и являешься.

Взбешённый оскорбительным вызовом, варвар схватил меч с земли, отступил назад и гневно уставился на главного тренера. Он подозревал, что это странное предложение может быть всего лишь уловкой, чтобы дать охранникам повод наброситься и убить его, но он надеялся на обратное. Возможно, его дух-хранитель, Хеймдалль, довёл римлянина до безумия, чтобы Озрик мог хоть немного отомстить римскому миру.

Но бой начал именно Кокцей. Тренер двигался со скоростью атакующей змеи. Озрик не смог отразить удар дубового меча, прежде чем он ужалил его левую руку. Нанеся этот лёгкий удар, Кокцей отступил в сторону и засмеялся. Засмеялся!

Взбешённый, энгл бросился вперёд, как делал это в смертельных битвах. Пожилой противник умело парировал его выпады, контратаковал и тыкал своим тупоконечным оружием в грудь энгла. Озрик отшатнулся; если бы это был настоящий удар стальным клинком, он знал, что ему пронзили бы лёгкое.

Его негодование вернулось, и варвар обрушил на него бурю ударов. К его ужасу, ни одна из его атак не смогла прорвать защитную сеть, которую сплетал вокруг себя Кокцей. Разочарование сделало атаки Озрика безрассудными. Но его презрение к оружию Кокцея дало тренеру возможность нанести сильный удар по его открытому бедру, достаточно сильный, чтобы вызвать крик молодого человека.

Теперь главный тренер стал агрессором, испытывая своего ученика на пределе, атакуя его хитрой серией рубящих и колющих ударов, которые быстро приводили к появлению рубцов и синяков. Затем, неожиданно, Кокцей позволил Озрику отступить.

Стоя от него на некотором расстоянии, энгл с невольным уважением посмотрел на своего противника. Никогда прежде он не встречал бойца, который заставлял бы его чувствовать себя таким неумелым. Насколько он знал, этот могучий человек не пел рун, не использовал заклинаний, и всё же играл с ним, как с новичком, которого не боялся. Озрику очень хотелось выкрикнуть руну, чтобы магическим образом изменить ситуацию, но сдержался. К настоящему времени он приобрёл лишь небольшую власть над рунами и не смог бы одолеть орду врагов, готовых прийти на помощь Кокцею. Если он надеялся сбежать, ему нужно было скрывать свои особые навыки до тех пор, пока не представится лучшая возможность. На данный момент он боролся со своим гневом, чтобы сражаться осторожно и хитро.

Кокцей, предоставив своему противнику короткую передышку, снова надавил. Озрик смело пошёл вперёд, но после нескольких выпадов мастерство Кокцея вновь проявилось. Ошеломляющий град ударов, которым тот подверг его, заставил Озрика отшатнуться назад.

Теперь мастер-фехтовальщик преследовал свою чужеземную добычу вплотную, заставляя его сражаться, пока стальной меч не стал казаться очень тяжёлым. Внезапно он оказался достаточно близко, чтобы сбить Озрика с ног подсечкой. От падения у него перехватило дух, и следующее, что успел осознать германец, было то, что деревянный клинок упёрся ему в задыхающееся горло. Заставив этим лежать его неподвижно, Кокцей ударом пятки выбил рукоять из хвата юноши.

— Ты мертвец, — сказал Кокцей.

— Я устала быть голодной, устала мёрзнуть и устала ходить в одном-единственном платье, — возмущалась Татия. Недельная отсрочка от кредиторов быстро заканчивалась; ужас перед надвигающимся аукционом превратил Татию в настоящую мегеру, поскольку её терзали страх и неуверенность.

— Вот как? Тогда почему ты до сих пор молчала об этом? — саркастически спросил Руфус.

— Ты всегда утверждаешь, что твоё имя — это твоё богатство, — вызывающе произнесла она, — так почему бы тебе не протянуть руку и не попросить у прохожего асс во славу Руфуса Гиберника, и посмотреть, сколько это тебе принесёт?

Будучи человеком, которого трудно вывести из себя, Гиберник ответил вздохом. Конечно, Татия была его законной рабыней, но не в его правилах было раздувать из этого факта большую проблему.

Когда ссорящаяся пара спускалась по склону Виминала, они увидели, что пёстрая толпа внизу пришла в движение. Слуги в чистых туниках предупреждали о приближении какого-то знатного человека, крича: «Дорогу! Дорогу её великолепию Кассилле Фелиции!» Руфус и Татия благоразумно отступили на узкую дорожку, окаймлявшую улицу.

Когда процессия носильщиков и слуг дамы приблизилась, Татия встала на цыпочки, вытягивая шею, чтобы разглядеть, во что одета знатная женщина. Её процессия была довольно большой, около двух дюжин гвардейцев изображали воинский шаг. В хвосте за мужчинами в доспехах шла толпа клиентов в белых тогах, ни на одном из которых не было и следа господского пурпура. За ними, в сопровождении рабов обоего пола, показались роскошные крытые носилки её великолепия.

Кассилла была светловолосой женщиной лет двадцати пяти. Она откинулась на подушки, изображая нарочитую скуку. Казалось, она не замечала, что вся улица восхищается её дорогой расшитой шёлковой мантией, сверкающей бриллиантовой тиарой и изукрашенной золотом причёской.

— Кассилла! — крикнул Руфус Гиберник. — Когда ты вернулась из Пармы?

Миллионерша взглянула в сторону приветствия. При виде великана её лицо просветлело от радости, и она воскликнула:

— Носильщики! Стойте!

Двенадцать крепких мужчин опустились на колени, чтобы поставить носилки на мостовую. Руфус покачал головой; Кассилла Фелиция всегда вела себя так показным образом. Бывший гладиатор воспринял её весёлую улыбку как приглашение подойти и встретиться с ней.

Когда он подошёл ближе, Кассилла протянула ему щёку для поцелуя. Он галантно ответил на жест.

— Руфус, дорогой, — воскликнула она. — Какая щетина! Когда ты в последний раз брился? Разве ты не преуспеваешь?

Должник кратко рассказал о своих недавних унижениях.

Татия нахмурилась, наблюдая за этой встречей. Эта богатая женщина была слишком красива и выглядела слишком счастливой, при видя хозяина. Смуглая рабыня подошла к носилкам и встала рядом с Руфусом, как настороженная сторожевая собака.

Кассилла оглядела иберийку с ног до головы.

— Это какая-то безделица, которую ты подобрал на улице, мой дорогой?

— Да, это Татия из Лалерти; я купил её в Испании.

— Как мило. Она продаётся? У неё крепкие бёдра, чтобы быть хорошей заводчицей, — прокомментировала госпожа. Руфус неопределённо пожал плечами.

— Пожалуйста, присоединяйтесь к моим клиентам, — уговаривала миллионерша. — Вы выглядите так, будто нуждаетесь в хорошем ужине и мягкой постели.

Секутор горячо поблагодарил её и жестом показал Татии смешаться с толпой жалких прихлебателей позади них.

— Почему она хотела меня купить? — возмущённо спросила иберийка.

— Не думай об этом. Я уверен, что она просто дразнилась. У неё есть ферма по разведению рабов.

— Руфус, нам не нужно просить помощи у сенаторской сучки. Мы прекрасно справляемся и без неё!

— Нет, девочка, я не могу видеть, как ты чахнешь в трудностях. В любом случае, Кассилла не так уж высокомерна, как она себя выставляет. Её отец и дед были предприимчивыми вольноотпущенниками, которые начинали дело, будучи беднее рыбаков в Сахаре. Она бы не старалась так усердно выглядеть богатой снаружи, если бы не чувствовала себя такой скромной внутри.

Глава VIII

Соглашение

Гай гневно расхаживал по императорским покоям в Мизене. Незадолго до этого дозорный заметил галеру Зенодота, прибывающую с Капри. Скоро, очень скоро он вырвет нужные ответы у мироточивого колдуна, или же оборвёт его жизнь. Возможно, и то, и другое.

Ежедневные шпионские донесения Макрона убедили Гая, что у него нет эффективной оппозиции в Риме. О восстановлении Республики разговоров почти не велось. Сенат, по-видимому, стал пассивным, просто хранил молчание и надеялся на лучшее. Это было мудро с их стороны, поскольку древние принципы не могли противостоять современным мечам. Кому, в самом деле, сейчас еще хотелось римских свобод? Толпе на это было наплевать. Последние настоящие римские патриоты погибли вместе с Брутом и Кассием при Филиппах.

Всё, что имело значение для нынешней толпы, это продолжение раздачи хлеба и восстановление публичных игр, приостановка которых сделала Тиберия очень непопулярным. Один философ однажды написал, что простой человек будет лишь слабо протестовать против казни своего отца, но тот, кто осмелится отказать ему в бесплатной еде или развлечении, создаст из него революционера.

Нет, Гаю не нужно было бояться ни сената, ни простолюдинов. Величайшей опасностью для любого императора была всемогущая преторианская гвардия. Этих опасных людей нужно было умиротворять и контролировать. Пока что Макрон был его ключом к контролю над гвардией.

Макрон женился на прекрасной женщине высокого происхождения, а затем использовал ее, чтобы очаровать и обольстить Гая. Амбициозный юноша подыграл этому фарсу, чтобы Макрон думал, будто Гая легко контролировать. Он даже обещал сделать Эннию своей императрицей и выдать Макрону справедливую компенсацию за нее. Префект не любил ни одну женщину больше, чем власть и привилегии. Такой простолюдин, как он, не мог сам претендовать на принципат, но он стремился стать настоящей силой за троном Гая.

Император пока что выбросил это из головы. Его встреча с Зенодотом сейчас была для него важнее всего.

Колдун, сопровождаемый Макроном, нашел Гая, ждущего его в роскошной комнате. Александриец почувствовал, что юноша был в опасном настроении, и был озадачен. Он ожидал, что его встретят похвалой и наградами.

— Как прошло путешествие, Зенодот? — холодно спросил Гай.

— Нереиды несли нас в своих колышущихся объятиях, о принцепс — подходящее покровительство для этой счастливой встречи.

Гая, казалось, это раздражало.

— Какой адский пакт ты заключил с демонами, чтобы приблизить конец Тиберия? — потребовал он.

Ошеломленный, Зенодот внимательно посмотрел на него.

— Пакт, о котором мы договорились, Цезарь. Ты сказал мне, что не хочешь знать подробности.

— Я хочу услышать их сейчас, мошенник!

Зенодот пожал плечами.

— Как я уже говорил, Тиберию было суждено прожить еще десять лет; его любимый чародей Трасилл предсказал это. Что еще хуже, те же звезды предсказывали, что ваша собственная смерть наступит в результате насилия в течение этого же года. Чтобы обойти то, что было предопределено, у меня не было выбора, кроме как обратиться к самым древним и грозным силам преисподней. Подчинении будущего нашим смертным замыслам довело меня до предела моих сил. Судьбу нельзя сшить и сформировать по прихоти. Чтобы обеспечить раннюю кончину Тиберия до отведённого ему срока и подарить тебе дополнительные годы, я должен был многое предложить всемогущим хтониям, богам, которые правят за вратами смерти. Их призыв едва не стоил мне жизни!

Хтонии! Гай знал это имя из своих чтений, касающихся тайного колдовства. Они были самыми древними богами, упоминаемыми в человеческих легендах. Даже олимпийцы по сравнению с ними были всего лишь новичками. Говорили, что Старые Боги вечно правили в преисподней и в таких ужасных царствах, куда никогда не отваживались проникнуть другие боги. Некоторые говорили, что хтонии были заключенными богами, возможно, даже самими титанами, вечно стремящимися сбежать и вернуть себе мир. Гая бесило, что Зенодот вовлек его в контакт с такими злобными силами.

— Идиот! Тебе не нужно было настраивать весь мир тьмы против меня! Другой колдун, которого я сам допрашивал, точно предсказал, что Тиберию уже был обречён умереть за то, что воспользовался проклятым кольцом древней силы. Он испустил дух очень быстро после того, как надел его. Ты для этого ничего не сделал!

Это удивило Зенодота. Принц говорил о кольце Лодерода? Кто ему сообщил?

— Откуда взялось это злое кольцо, государь?

— Это было кольцо Сета из Египта! Но какое это имеет значение?

Египет? Зенодот был в замешательстве, пытаясь понять, что происходило в его отсутствие, но он не хотел, чтобы Калигула узнал о кольце Лодерода. Наследник Тиберия был опасным человеком, и это кольцо могло оказаться оружием и против Гая, если бы это понадобилось.

— Хтонии обычно не убивают человека, поражая его молниями Юпитера, — сказал грек, — но, скорее, уводят жизненный путь своей жертвы в смертельную ловушку. Похоже, именно это и произошло. Но поверь мне, принцепс, моя магия полностью ответственна за твоё нынешнее счастливое состояние!

— Счастливое состояние? Ты с ума сошел? Что ты обещал этим дьяволам? На смертном одре Тиберия из его трупа раздался голос, предъявляющий мне требования!

— Да, принцепс, — неохотно признался Зенодот. — Вспомни, что я просил флакон твоей свежей крови, когда мы виделись в последний раз? Я был вынужден сжечь твою жизненную жидкость для хтоний, чтобы обеспечить их благословение в твоём деле. Это было абсолютно необходимо, если ты хотел избежать злой судьбы, которую я уже описал.

— Как ты смеешь? — вскипел Гай. — И что произойдет, если цена хтониев не будет уплачена?

— Она должна быть уплачена, Цезарь! Если оплата не будет произведена, дарованные тебе годы не наступят. Вместо этого сюда будут посланы демоны тьмы, чтобы утащить тебя на самое дно преисподней.

Гай посмотрел на своего преторианского префекта.

— Убей его, медленно! — сказал он Макрону.

— Нет, ваше императорское величество! — залепетал Зенодот, когда префект схватил его за длинные волосы и грубоо откинул голову назад. — Цена легко уплачивается!

Кинжал сицилийца неторопливо направился по дуге к обнаженному горлу грека.

Гай поднял руку, чтобы остановить Макрона.

— Какова цена? — прохрипел он.

— Вы, несомненно, согласитесь, что это всего лишь небольшая трата, за которую можно получить и жизнь, и империю!

— Что это?

— Обряд Мерзостей, принцепс — жертвоприношение самого темного рода, совершаемое, когда звезды располагаются в надлежащем порядке. Я предупреждаю — то есть, я предостерегаю вас, повелитель — ни один другой маг во всей Италии не знает ритуалов хтониев так полно, как я, и никто не смог бы начать их изучать без долгих лет поисков. Я нужен вам, Цезарь!

— Если требуется жертва, чудовища могут взять твою жизнь с моего благословения…

— Ваше императорское величество! Моей жизни будет недостаточно! Обряд Мерзости — это противоестественное жертвоприношение, настолько противоречащее естественному порядку вселенной, что вызывает восторг у всей преисподней. В этот момент Хаос склонен даровать весьма могущественные милости. Наиболее благоприятным временем для жертвоприношения будут майские календы, день, который друиды называли Бельтаном.

— И какая жертва требуется?

— Темные боги требуют ритуальной смерти того, кто является для вас личным сокровищем, Цезарь — того, кого вы искренне любите.

Огонь вспыхнул в глазах Гая, его щеки дрожали от облегчения. Но было ли это свидетельство правдой, или же коварный маг лгал, чтобы спасти свою жизнь?

— Посади его под замок, Макрон, — решительно сказал принц, — пока его таланты не потребуются. Не позволяй ему иметь при себе никаких принадлежностей, чтобы он не воспользовался ими для побега. Он будет сопровождать нас в Рим. Пришло время отправиться в столицу. Как скоро может начаться процессия?

— Организация ее далеко продвинулась, но римлянам нужно заранее сообщить о дате, чтобы они могли заполнить улицы и должным образом вас встретить. Я бы с уверенностью сказал, что для лучшего эффекта мы должны войти в Рим через четыре или пять дней.

— Сделай это как можно быстрее. А теперь уведи этого греческого дурака!

Префект выпинал Зенодота долой с глаз императора. Гай, в свою очередь, подошел к большому окну и уставился в небо.

Итак, мне нужно выбрать жертву, подумал принц. Но кого же он любил? Эннию? Конечно, нет! Кого-то из его паразитов, его льстивых клиентов? Нет, они все вызывали у него отвращение. Любил ли он кого-нибудь из женщин, которых соблазнил до сих пор? Едва ли, если только удовлетворенная и быстро забытая похоть не приравнивалась к любви. А как насчет семьи? Он, конечно, не скучал бы по своей сестре Агриппинилле, но в том-то и загвоздка; он должен был заботиться о жертве — и заботиться очень сильно.

Гай почесал короткую золотистую щетину на щеке. Это оказалось неожиданным осложнением. Был ли во всей этой империи хоть кто-то, кого он в самом деле по-настоящему любил?

Проснувшись поздно и вернувшись в свои апартаменты в доме Кассиллы Фелиции, Руфус Гиберник обнаружил Татию, сидящую в курульном кресле и ждущую его.

— Посмотри, что эта чудовищная женщина заставляет меня надеть сегодня вечером на ужин! — пожаловалась Татия. Она встала, вытянула руки и продемонстрировала бесформенное африканское одеяние, напоминающее бедуинский шатер.

— Во всяком случае, оно должно быть достаточно теплым, — усмехнулся Руфус. — Жаль, что ты не была так хорошо одета, когда мы спали на портиках.

— А где ты спал только что? — обвинила она. — Я почти не видела тебя в течение двух дней! Ты всегда рука об руку с этой разодетой шлюхой!

Бывший гладиатор зевнул.

— Она постоянно втягивает меня в долгие разговоры. Эта госпожа может тараторить без умолку. От её болтовни меня всегда клонит в сон.

— Я так и знала, что ты просто заснул! — презрительно фыркнула брюнетка. — Ну, я не собираюсь подавать ей ужин, как будто она моя хозяйка, и уж точно не надену ничего подобного, — она ненавидяще дёрнула край своей новой одежды.

— Я уверен, что Кассилла просто дразнит тебя. То, как ты легко выходишь из себя, просто побуждает ее к этому.

— Ну, я не буду обслуживать ее или ее гнилых друзей сегодня вечером, пока она суетится вокруг тебя, как матрона какого-то третьесортного лупанария!

— О, конечно же будешь, девонька, — твердо сказал он. — Мы оба многим обязаны этой госпоже. Не составит труда выполнить несколько ее прихотей. Без ее поддержки я не смог бы заплатить первый взнос по своему долгу завтра, а ты отправилась бы на аукцион.

— Значит, ты спал с ней за деньги! — закричала Татия. — Ты презренный содержанец! — Она огляделась в поисках чего-нибудь, что можно было бы бросить в него.

— Татия, я очень стараюсь быть терпеливым с тобой, — начал Руфус. Когда она подняла изукрашенный лепной кувшин, он заявил: — Положи это, девочка. Если ты бросишь эту штуку, я клянусь…

Он увернулся, когда сосуд пролетел над головой и разбился о стену, отколов большой кусок украшенной штукатурки. Руфус с суровым видом направился к ней, и, запоздало испугавшись, Татия бросилась к задней двери. Несколькими мощными шагами Гиберник догнал ее, и они вместе упали на ковер. Татия царапалась и пиналась, но мужчина легко прижал ее конечности. Затем, перевернув ее на живот, он нанес десяток сильных шлепков по ягодицам. Ее крики гнева сменились яростной досадой.

Руфус встал, отряхнул руки и демонстративно напомнил девушке привести в порядок одежду и быть готовой к ужину.

— Прекрати дуться! — сказал Кокцей Озрику. — За последний год едва ли полдюжины новобранцев смогли сражаться так хорошо, как ты. Ни один варвар не умеет грамотно обращаться со своим клинком, но ты показал задатки настоящего мечника.

Энгл оставался молчаливым и угрюмым.

— Ближе к концу, когда большинство новичков потеряли бы голову в тумане гнева, ты начал использовать свой разум. Именно это и должен делать боец. Однако не задирай нос — тебе предстоит ещё чертовски многому научиться, но пройти осталось куда меньше, чем большинству. Просто помни это: ты раб; я и ещё несколько человек здесь полностью владеют твоей жизнью и смертью. Мы требуем полного и немедленного повиновения. Если ты ударишь тренера, если попытаешься сбежать, то умрешь на кресте. Другие люди могут рассказать тебе, что это такое, если ты еще не знаешь. Благодаря тем тренировкам, которые получишь здесь, ты выживешь во многих поединках на арене. Сражайся и живи, и тебе в конце концов будет дарована свобода. Это твой выбор: жизнь или смерть.

Прошло два дня с тех пор, как Кокцей победил его. Слова тренера, как бы они его ни злили, дали Озрику много пищи для размышлений.

У него не было выбора, кроме как подчиниться распорядку школы. Ученики, как обнаружил энгл, не тренировались каждый день. Один раз в неделю, после утренней зарядки, им предоставлялся свободный день. Для некоторых это означало провести время с рабыней. Другим — ветеранам, которые проявили себя на арене и приняли дисциплину школы — разрешалось покидать ограждение и посещать город. Озрику, Мару и другим новичкам, по крайней мере, было дозволено свободно гулять на тренировочном дворе. Впервые с момента своего прибытия Озрик смог подойти к Мару и пообщаться с ним. Хатт выглядел здоровым и хорошо себя чувствовал, но его своеобразное чувство юмора никуда не делось.

— Зови меня Маркусом, — поправил Мар приветствие своего друга. — Это боевое имя, которое дал мне Кокцей.

Озрик с изумлением посмотрел на него.

— Кокцей хороший мечник, но я не позволил бы ему отнимать имя, которым наградил меня отец.

— О? Ты не откликаешься на свое новое имя?

— Пленник должен вынести много унижений, но мой дух не покорился ему.

— Тогда в этом и заключается разница между нами. Я перестал ценить то, что досталось мне от отца.

— Почему ты так говоришь о Калусоде? Ты лишился рассудка, мой друг? Твой отец благородный человек и много раз доказывал это.

— Я… я не могу говорить об этом; мне слишком стыдно. Калусод бежал с поля боя и после этого долго не задумывался ни о своих товарищах, ни о своем достоинстве.

— Это тебя тревожит? Мар, он старик. Наш долг — защищать старейшин деревни. Отец защищает своего ребёнка; мужчина защищает своего отца.

— Мужчины старше него покрыли свои седые волосы славой.

— Не все мужчины одинаковы. Он римлянин, и их обычаи отличаются от наших. Нужно научиться ценить каждое племя. Вспомни испуганных римлян, когда они входят в наши леса, как они дрожат, когда шепчет ветер, движется тень дуба или кричит ворон. Как храбро легионы нападут на какую-нибудь беззащитную деревню и назовут это победой, но потом поспешат обратно через свои мосты, напуганные криками наших преследующих их воинов. Иногда римляне оставляют своих раненых, которых мы можем выкупить за металл, товары и ткани.

Мар сохранял своё упрямое молчание. Озрик всё ещё давил на него.

— Это римский обычай — черпать силу из большого количества людей, каждый из которых рад быть лишь малой частью целого. Таким людям не свойственно оставаться в одиночестве и обмениваться ударами с равным, если только эти «гладиаторы» не являются исключением. Но Калусоду всегда было что предложить хаттам, помимо воинской доблести. Сам великий Германн иногда беседовал с твоим отцом о том, как победить римских солдат. Без его терпеливого обучения мы с тобой были бы как дети в этой земле, не понимая того, что видим и слышим. Нет, Калусод мой друг; я не отрекусь от него. Сделаешь ли это ты, являющийся его сыном?

— Ты не первый, кто напоминает мне, что римляне трусы, Озрик, — несколько запоздало ответил Маар. — С самого детства я подвергался насмешкам моих ровесников-хаттов. По цвету моей кожи можно было догадаться, что я не один из них. Они называли меня врагом, захватчиком и римлянином. Калусод тоже хотел бы, чтобы я стал римлянином, и пытался научить меня их обычаям. Всякий раз, когда у меня что-то не получалось, или даже получалось, но все считали, что это не так, мне говорили, что это только из-за моей римской крови. По правде говоря, я по сей день не знаю, следует ли меня называть хаттом, римлянином или ни тем, ни другим. Я могу назвать лишь немногих друзей, которые у меня были до того, как ты пришёл в нашу деревню с Лодеродом. Думаю, это потому, что мы оба чужаки среди хаттов, хотя я не знал другого дома.

— Дураки выдвигают свои обвинения, Мар, но ты винишь себя больше, чем кто-либо из них. Все хатты хорошо думали о Калусоде, а также о твоей благородной матери, Берхге.

— И всё же ни один хатт не удивился бы, что «захватчик» попал в рабство, избит деревянным мечом и побеждён, хотя в его руке была сталь…

— Я тоже был опозорен Кокцеем. Но каким бы великим ни был воин, всегда найдётся тот, кто ещё сильнее. По крайней мере, каждая проигранная битва чему-то нас учит. Что касается того, что нас называют рабами, то пленнику приходится терпеть подобное. Помни, что говорят старейшины: человека не делают рабом, рабом человек делает себя сам. Наше пленение не продлится слишком долго, если мы будем действовать осторожно. Скоро мы найдём способ выбраться из этого места и заняться делами, которые привели нас сюда.

— Ты мудрее меня и хорошо разбираешься в рунах. Твоё задание опасное. Компания такого бесполезного спутника, как я, только помешает тебе, — мрачно сказал Мар.

Не сказав больше ни слова, темноволосый юноша отошёл. Озрик стоял и смотрел ему вслед, не находя достаточно мудрых слов, чтобы положить конец его горю.

Поскольку час был поздний, улицы на склоне Виминала уже не были многолюдны, и Татия могла быстро передвигаться. Она ничего не взяла из дома своей соперницы, кроме свежевыстиранного хитона. Иберийка презирала хранить что-либо, принадлежащее ненавистной Касилле. Слёзы жгли ей глаза. Что Руфус нашёл в таком ничтожестве?

Не узнавая ориентиров и чувствуя себя потерянной, Татия присела на ступеньку крыльца. Она покинула дом Касиллы, не задумываясь о своём будущем. Если она не вернётся к секутору, куда ещё ей можно пойти? С тех пор, как ее домом была Испания, не прошло и двух лет, однако она знала, что её собственное племя было покорено и рассеяно. Но если она отправится на его поиски, как ей добраться до Испании?

Такое далёкое путешествие повлекло бы за собой месяцы лишений и постоянной опасности. Хотя корабли регулярно совершали это путешествие, капитан-торговец потребовал бы плату. Более того, если капитан корабля заподозрит в ней беглую рабыню, он может выдать её властям. Хуже того, он мог бы заковать её в цепи и продать в каком-нибудь отдалённом порту.

Тревога Татии росла по мере того как удлинялись вечерние тени. Насколько же иначе было ходить по улицам погружённого во тьму Рима, чем когда рядом с ней шёл сильный, готовый защитить её мужчина! Девушка прижалась лбом к подтянутым коленям. Как бы ей хотелось подавить свою гордость и вернуться к Руфусу. Но это было бы слишком унизительно. Если бы она переступила через свою гордость, разве это не было бы равносильно признанию себя простой рабыней, как внутри, так и снаружи? Но если она не вернётся, где ей отыскать хотя бы безопасное место для сна?

Внезапно Татия вскочила. Некий звук сообщил ей, что что-то скрывается в тени. Иберийка всмотрелась в сгущающийся мрак, холодок дурного предчувствия пробежал по её стройным конечностям. Внезапно она заметила пару крошечных жёлтых огоньков, мигающих в темноте. Вскрикнув, девушка помчалась прочь.

Татия бежала с одной мыслью — вернуться к Руфусу Гибернику, несмотря на весь урон, нанесённый её гордости. Девушка часто испуганно оглядывалась через плечо, и иногда ей казалось, что она видит жёлтые шары, плывущие за ней.

Наконец, устав бесконечно спотыкаться и падать, Татия оказалась в конце тупика. Не в силах идти вперёд и боясь возвращаться, она, задыхаясь, опустилась на холодные камни. Возможно, она уснула.

Что-то ткнуло её в бок, и она проснулась. Над ней на фоне лунного неба возвышались бесформенные силуэты.

— Это шлюха, — произнёс хрипловатый голос. Грубые руки ощупали её тело. — Она гладкая, — заявил обследовавший её тип, — и не может быть очень старой. И дерётся, как кошка! Лентул мог бы заплатить за неё хорошую цену, если она окажется хоть немного привлекательной.

Кто-то пробормотал что-то согласным тоном. Затем один из незнакомцев схватил Татию за волосы. Она закричала, призывая на помощь, но её начали бить, пока она не принялась умолять их остановиться. Повалив на землю, чьи-то руки грубо перевернули её на живот и заломили руки за спину. Собирались ли они связать её или сделать что-то похуже?

Внезапно мужчины над ней взвыли, как будто их резали или кололи ножом. Тот, кто держал её, отпустил девушку. Тупик вокруг неё наполнился шумом и суматохой. Следующим, что осознала девушка, был звук шаркающих ног, нападавшие убегали к выходу из переулка.

Татия выпрямилась, несмотря на синяки, в смятении вглядываясь в окружающую темноту. Но даже сейчас она не была одна. Перед ней мерцала пара жёлтых шаров.

Должно быть, она потеряла сознание, потому что её глаза открылись при сером свете рассвета.

— Девочка, ты поранилась? — Это был голос Руфуса Гиберника, и она отчаянно повернулась к нему. В тот момент, когда он обнял её, она разразилась истерическим плачем. Он осторожно поднял её и отнёс обратно в дом Касиллы Фелиции.

Глава IX

Тесть

Как и хотел Макрон, весь город вышел приветствовать нового императора. Вдоль Священной дороги*, от Тибра до Виа Фламиния, курились алтари, проливалась кровь жертв, мерцали факелы.

* Священная дорога (лат. via Sacra) — главная дорога Римского форума, ведущая с Капитолия на Форум.

Щедрые лавочники и жители накрыли столы едой, чтобы поделиться ею с нуждающимися в этот счастливый день. Торговцы цветами бросали с крыш крокусы, подснежники и другие цветы ранней весны под ноги триумфальной процессии.

Гай прибыл в центр города, стоя на богато украшенной колеснице. На нём были траурные одежды, но в остальном праздничное шествие нисколько не напоминало похоронную процессию.

— Тирана в Тибр! — громко выкрикнул какой-то плебей, и его слова были подхвачены многими зеваками.

— Да здравствует Калигула!

— Удачи и долгой жизни сыну Германика!

— Птенчик!

— Любимчик!

— Звезда!

— Малыш!

Чтобы ухватить и для себя долю славы нового императора, сановники, военные офицеры и преторианцы сопровождали извилистую процессию по традиционному пути прошлых триумфов, проходя через Форум и поднимаясь по Священному спуску*, воздух был наполнен громкими криками и кружащимися лепестками. Шествие продолжалось мимо памятников, увековечивающих далёкое прошлое Рима, и приближалось к Храму Юпитера на Капитолийском холме. Именно там должны были состояться главные жертвоприношения, но Гай не собирался присутствовать на них. Для проведения всех этих церемоний он назначил вместо себя высокопоставленных чиновников.

* Верхняя часть Священной дороги (Clivus Sacer, лат.).

У храма Гай и его приближённые отделились от завершившейся процессии и на роскошных носилках направились к Палатинскому холму, где дворцы Августа и Тиберия ожидали своего нового владельца.

Немного позади Гая ехал неуклюжий, неопытный наездник Клавдий, дядя молодого императора и племянник покойного. В свои сорок с лишним лет Клавдий был человеком с сильными, изящными чертами лица, но с блуждающим взглядом быка. Хотя он был одним из самых высокопоставленных людей в императорской семье, он прожил самую непримечательную жизнь. Эквиты* из вежливости включили его в свою делегацию.

* Средняя кавалерия в древнем Риме, а затем одно из привилегированных сословий.

В доме Тиберия самые богатые эквиты, самые знатные сенаторы и личные друзья императорского двора разразились аплодисментами, когда внесли императора. Трибун преторианцев помог Гаю с достоинством сойти с носилок перед толпой городских старейшин. Уже много лет в одном месте и в одно время не собиралось такое количество представителей сенаторского и всаднического сословий.

Приветствия и поздравления от высокопоставленных лиц были оглушительными. Задачей Макрона было продвигать процесс вперёд и поддерживать порядок.

— Мир вам, старейшины Рима! Дайте слово императору!

Наследник Тиберия занял своё место и уверенно обратился к своей аудитории. Его заготовленная речь была набором банальностей, но хорошие отклики слушателей заставили его перейти на высокопарность:

— Вы лучшие сыны великой нации. Вы отпрыски героев! Вы народ, избранный богами для правления всем миром! В моём лице провидение вернуло нашей республике её былую свободу. Я, её защитник, пока я жив, никогда не позволю свободе покинуть наши семь холмов!

— Калигула! — окликнула его женщина. Это прозвище прозвучало бы оскорительно, если бы он не узнал голос. Вскоре ищущий взгляд Гая обнаружил лицо его бабушки по отцовской линии, Антонии, и он приветственно протянул ей руку. Клавдий, её сын, заметил женщину в тот же момент и неуклюже попытался обнять её. Она прошла мимо него и обняла Гая.

— Добро пожаловать, внук. Хвала избавлению Рима. Позволь мне поцеловать тебя.

Юноша усмехнулся, когда губы матроны коснулись его щеки. Если б не протокол, он бы тотчас отвел ее в сторону и, как взволнованный мальчик, рассказал ей о четырехдневном путешествии из Мизена и о народной любви, которую он встречал повсюду. Антония всегда была тем единственным человеком, помимо его матери, кто никогда не насмехался над ним за его недостатки и проступки, или искал его благосклонности в надежде на выгоду.

Внезапно в его голове промелькнула мысль, точно летучая мышь на своих тихих крыльях.

— Гай, этот странный взгляд на твоем лице, — заметила Антония. — Ты нездоров?

Император пришел в себя. С удивленными и встревоженными глазами он сказал:

— Я только что подумал, как сильно я люблю тебя, бабушка. Как в самом деле сильно я тебя люблю.

Несколько дней спустя госпожа Антония обедала с сенатором Марком Юнием Силаном, тестем нового императора Гая, в его доме. К ним присоединился его двоюродный брат, Секст Юний Галлион.

— Антония, — сказал Галлион, — никто не знает Калигулу лучше тебя. Станет ли он тем хорошим императором, на которого люди надеялись до того, как его отец Германик трагически погиб таким молодым?

Выражение лица госпожи Антонии стало серьезным, когда она обдумывала вопрос. У нее было умное, строгое лицо, лицо судьи.

— Я очень люблю Калигулу, — вздохнула она, — но из всех сыновей Германика он был наименее похож на него. Я могу только молиться Венере, чтобы его новые обязанности укрепили его самонадеянный характер.

— Что меня беспокоит, — сказал Галлион, — так это то, что сказал мне Луций Аррунтий на смертном одре.

— Аррунтий? — пробормотал Марк Силан. Хотя он был несколько старше своего кузена — и фактически был отцом сенатора, Силан был лучше сохранился физически, сохранив волосы, которые были белее хорошо выстиранной простыни. Он всегда излучал задумчивость и добродушное трезвомыслие. — Ты говоришь о сенаторе, который покончил жизнь самоубийством по приказанию Тиберия. Что он сказал?

— Аррунтий сказал мне, что он устал жить в мире, который ему приходилось делить с такими, как Тиберий, — ответил Галлион. — Но он боялся, что наступят еще худшие дни. Он сказал мне: «Если зрелый Тиберий, со всем его опытом и солдатской дисциплиной, оказался морально испорчен и психически ненормален, достигнув абсолютной власти, то чего мы можем ожидать от мальчика, которого воспитал один преступник — Тиберий — и наставлял другой — Макрон?» Он сказал, что предпочел покинуть мир от своей собственной руки, не столько чтобы избежать зла настоящего дня, сколько чтобы ему не пришлось видеть еще большее зло, которое еще впереди.

— Это было сурово сказано, — заметила Антония.

— Нынче суровые времена, — заговорил Силан. — Гай нуждается в разумных советах. Жаль, что моя безупречная дочь, Юния Клавдилла, умерла при родах. Благоразумная жена, подкрепляемая отрезвляющими обязанностями отцовства, могла бы сотворить чудеса с мальчиком.

— Совершенно верно, — сказал Галлион. — Брут и Кассий оказались оклеветаны историками, но они были лучшими римлянами своего времени. Кто может винить человека, который встанет и будет бороться против цезаризма? Увы, цезаризм победил их, и я сам являюсь живым примером того, что происходит с любым человеком, который выступает против него. Теперь я устал. Правление потомков могучего полководца — неизбежный факт, и лучшее, на что может надеяться Рим, это то, что боги пошлют ему хороших и здравомыслящих людей, дабы они были его цезарями. У них хорошо получилось с Августом, но не так хорошо с Тиберием.

Антония ничего не ответила, но Силан кивнул.

— Я не могу не согласиться. Цезаризм уничтожил все, чем когда-то больше всего гордилась наша страна. Рим некогда был полон трудолюбивых, самодостаточных людей. Теперь всю работу делают рабы и вольноотпущенники. Наши плебеи смешались с бывшими рабами и переняли их мировоззрение. Могла ли империя стать хуже, если бы Помпей выиграл гражданскую войну? Магнус всегда стремился работать с отцами сената. Но Август был точно таким же, как его дядя Гай Юлий. Он проложил себе путь к личному правлению, уничтожив великие имена нашего прошлого.

— Берегись, Силан, — предостерег Юний Галлион. — Помнишь, что эта госпожа благородного происхождения из дома Цезарей?

— Не стесняйтесь из-за меня, — сказала Антония кузенам. — В молодости, признаюсь, я верила в установления Августа. Но теперь, с течением времени, я гораздо яснее вижу историческую правду.

Двое мужчин оставили ее утверждение без ответа. Вскоре после этого госпожа Антония откланялась, заявив, что она обязана навестить ещё одного друга до наступления темноты.

Кузены проводили ее до портика. Когда кортеж Антонии отправлялся, навстречу ему вышли два человека — рыжий гигант и темноволосая, полуодетая девушка, — которые стояли и наблюдали за происходящим. Антония заметила эту пару и предположила, что это гладиатор и его шлюха. Почему такие люди стояли на портике Силана? — задалась вопросом Антиония. Но поразмыслив, она поняла, что на самом деле не хочет этого знать.

— Госпожа посмотрела на нас, как на мусор, — с несчастным видом прошептала Татия.

— Не сердись на госпожу Антонию за ее настроение, любимая, — великодушно посоветовал Руфус. — Ее оставшийся в живых сын — дурак, ее внуки хотят убить друг друга, а три ее внучки — самые знаменитые шлюхи в Риме.

Татия уныло кивнула. Руфус заметил ее мрачную сдержанность. Он сделал все, что мог, чтобы помочь ей забыть о ее неприятном опыте на улицах Рима. Но даже шествие Гая не подняло ей настроения.

— Руфус! — воскликнул Силан из дверей своего особняка. Сановник жестом приказал своим телохранителям уступить дорогу путникам. Когда его посетители поднялись по мраморным ступеням, он сказал: — Я и понятия не имел, что ты все еще в Риме! Это дружеский визит?

— Разумеется, нет, повелитель, — почтительно ответил Руфус. — Я пришел с просьбой.

— Входите! Входите! — настаивал сенатор.

Руфус и Татия последовали за Силаном и Галлионом в ту же приемную, где обедала Антония. Дружба Гиберника с бывшим консулом сложилась необычным образом. Силан был организатором игр, на которых Руфус получил деревянный меч свободы, рудис . Позже ирландец смог оказать сенатору ответную услугу. Силан не был непостоянным поклонником; все считали его человеком, отличающимся постоянством и щедростью. После недолгих любезностей Силан вытянул из Гиберника всю его историю. Последний описал провальное деловое предприятие, которое его разорило.

— Двести пятьдесят тысяч сестерциев потеряно? — повторил римлянин, когда Гиберник закончил. — Ну, не думай об этом! Я могу помочь тебе восстановить твое состояние. И не беспокойся о повседневных расходах тоже. Для меня было бы честью иметь своим клиентом столь известного человека.

— Ничто не доставило бы мне большего удовольствия, Силан, — искренне ответил Руфус, — но я твердо намерен вернуть каждый квадранс, который ты мне одолжишь, как только найду работу.

— Хм-м-м, — задумчиво произнес старик. — Мой зять Гай создает новый отряд телохранителей. У него может найтись место для тебя при его императорском дворе. Несомненно, он слышал о твоих многочисленных победах на арене.

Гиберник с энтузиазмом поблагодарил своего покровителя. Воодушевленный, он сообщил сановнику свою вторую просьбу, чтобы Татии было позволено служить в доме Силана, пока он не сможет позволить себе собственное жилье.

Силан ответил, что ему будет приятно принимать такую красивую женщину в качестве своей спутницы.

— Силан, — усмехнулся Руфус, — ты патриций и очень порядочный человек.

— Возлюбленная госпожа! — воскликнул Ирод Агриппа со своего ложа. — Из всех достопримечательностей Рима, которых я был лишен, больше всего мне не хватало твоего приятного улыбающегося лица.

— Ты произносишь сладчайшую ложь, дорогой Ирод, — упрекнула его госпожа Антония.

Антония стала для иудея второй матерью. Опекуны отправили его, сироту, в Рим для получения образования. Антония приняла его в своём доме, оказав этим любезность влиятельной в политическом отношении иудейской царской семье. После его ареста эта дама ходатайствовала за него перед начальником тюрьмы, чтобы с ним обращались намного лучше, чем с обычными заключёнными.

— Все причины, по которым я когда-то улыбалась, давно развеялись пылью, — продолжила Антония. — Однако если что-то и может ещё облегчить мое сердце, так это выслушивание твоей веселой чепухи. Я уверена, что ты больше скучал по гонкам на колесницах в Большом цирке, чем когда-либо грустил по мне.

Принц, не отрицая наблюдения, улыбнулся.

Затем тон знатной дамы стал более серьезным.

— Дорогой мой, твой друг Силас рассказал мне то, о чем ты умолчал — что с тобой плохо обращались в Тускулуме.

Агриппа пожал плечами.

— Силас преувеличивает. Начальник тюрьмы Норбан решил, что я солгал о смерти Тиберия, и поэтому бросил меня в темную яму на одну ночь. Но на следующий день, когда правда стала известна, он оказался исключительно внимательным ко мне. Я думаю, он боялся сурового осуждения со стороны последней добродетельной женщины Рима.

— Ты слишком льстишь мне, Ирод, но я рада видеть, что тюрьма тебя совсем не изменила. Скажи мне, был ли ты на самом деле виновен в том, за что тебя посадили?

Иудей застенчиво улыбнулся.

— Скажу не тая. Прошлой весной мы ехали верхом с Гаем, и остановились на тенистой аллее, чтобы поговорить. Этот негодяй, слуга Евтихий, сидел у наших ног, когда я неосторожно высказал мысль, которую лелеял.

— Какую мысль?

— О надежде, что старый Тиберий скоро умрет, чтобы Гай мог вступить в права наследования, и что Гемелл не должен оказаться препятствием к этому.

— Ирод, ты не мог этого сделать! Как ты мог быть так холоден к бедному, невинному Гемеллу? У него столько же прав на свое наследство, сколько и Гай, и он никогда не был таким плохим мальчиком, как его кузен.

Агриппа пожал плечами.

— Другие говорили о Гемелле гораздо худшие вещи. Мы живем в злые времена.

— Я не сомневаюсь, что ты имеешь в виду самого Гая! Но не стоит поощрять порочную сторону его натуры. Если бы только ты не был таким негодяем! Калигула прислушивается к тебе так, как мало к кому другому. Из всех его доверенных лиц Макрон думает только о себе, в то время как эти необузданные юнцы, Лепид и Авл Вителлий, постоянно подталкивают его к новам порокам. Нашему Гаю нужен хороший советник. Есть ли в тебе хоть капля мудрости, Агриппа?

— Я бы мудро посоветовал ему хорошо платить своим солдатам и как следует наполнять арену гладиаторами. Таков путь Рима. Его народ никогда не думает о политике, а вот армия не думает ни о чем, кроме нее.

Антония покорно покачала своей седой головой.

— Скажи мне, возлюбленная госпожа, почему Калигула держит меня взаперти? Мне разрешено покидать дом под охраной, но это не заменяет настоящей свободы. Не стал ли я помехой для моего друга?

— Вовсе нет. Он бы освободил тебя еще до того, как покинул Мизен, но Макрон был против.

— Пес!

— И он бы освободил тебя сразу после своего прибытия в Рим, но я была против.

— Моя госпожа!

— О, Ирод, импульсивность — это отличительная черта Гая. Я попросила его подождать разумное время, прежде чем помиловать тебя — не потому, что желаю тебе зла, а просто из уважения к приличиям. Не должно выглядеть так, будто Калигула ждёт не дождётся, чтобы полностью отменить все, над чем работал его дед. Наберись терпения; твое освобождение наступит очень скоро. Всего через две-три недели люди будут отвлечены общественными играми и гонками на колесницах и не станут обращать внимания на мелкие акты милосердия.

Агриппа откинулся назад и вздохнул.

— Я ждал шесть месяцев; что такое еще две недели? — Затем он сменил тему: — Какие новости с моей родины? — Он знал, что Антония, в отличие от многих знатных женщин, любила находится в курсе общественных дел.

Антония нахмурилась.

— Последнее, что я слышала, это то, Луций Вителлий был отправлен на Евфрат, чтобы парфяне не попытались переправиться через него. Ты слышал о Понтии Пилате?

— Пилат? Нет. Что этот пустынный дьявол натворил на сей раз?

— Его отозвали в Рим. Тиберий вызвал его, чтобы предъявить обвинения в массовых убийствах мирных жителей в Самарии. Его поместили на комфортабельной вилле в ожидании решения Гая.

— Этот человек был чумой для моей страны! Его дикие яростные действия держали всю провинцию на грани восстания. Иронично, что его падение произошло из-за такой незначительной вещи, как убийство самаритян!

— Разве самаритяне не ваш народ?

— Нет, они были чужаками, отправленными в эту землю в качестве колонистов после того, как ассирийцы разрушили Израиль. Они были язычниками, но бог наслал на них столько бедствий, что они приняли веру Авраама просто чтобы умилостивить его. Тем не менее, принятая ими религия исповедуется совершенно невежественно и очень испорчена.

— Я никогда не пойму политику вашей страны, тем более ее религию.

— Ты бы поняла, будь нам дарованы обычаи Рима, столь благословенно здравые и человеколюбивые, о дорогая Антония.

— Мне нравится, что твой настрой, несмотря ни на что, остается все же столь высоким.

— Столь же высоким, как полет совы, полагаю, — заметил Агриппа, касаясь медальона Лодерода, который был спрятан под его одеждой.

— Разве совы летают так высоко? — спросила Антония.

— Не особенно, — пожал плечами Агриппа. — Но недавние обстоятельства заставили меня крепко заинтересоваться совами.

Глава X

Волк

«Наконец-то, — подумал оптион Петиллий Квинтий, — я избавился от этого отвратительного зверя». Тускулумский вигилий нетерпеливо стоял рядом с прокуратором Децимом Коэраном, пока амфитеатрские рабы вкатывали клетку в ворота. Ее обитателем было воющее, скрежещущее зубами чудовище, которое блюститель порядка за неимением лучшего описания назвал волком. Много раз до этого Петиллию хотелось пронзить отталкивающее существо копьем, но он не хотел разочаровывать своё начальство, которое хотело получить за него деньги.

Старый император очень неудачно умер именно в это время; все чиновники в Риме и его окрестностях были так заняты борьбой за сохранение своих мест при новой администрации, что ни у кого не оставалось времени на скромного оптия с единственным диким волком, которого нужно было куда-то пристроить. Расследование показало, что ни один из амфитеатров не сообщал о пропаже такого животного. Это позволяло ему обратиться к любому потенциальному покупателю, которого он мог найти. Петиллию удалось уговорить Децима Коэрана поставить свою подпись на папирусе, что позволило ему наконец сбыть с рук этого зверя.

— Какой странный волк, — размышлял вслух Коэран. — Не думаю, что я когда-либо видел такую породу раньше!

— Назови его коэранским волком, мне все равно, — фыркнул Петиллий. — У меня мурашки бегут по коже от одного присутствия рядом этой твари. Обычное животное хочет съесть тебя живьем, но я почти готов поверить, что этот монстр жаждет сотворить что-то куда худшее!

Чиновник сочувствовал ему. Волк — а именно им он и казался, несмотря на то, что все его пропорции были странно неправильными — был некрупным, однако свирепым и сильным. Тело у него было поджарое, хвост короткий, уши маленькие и низко посаженные. Задние лапы казались заметно длиннее передних. Его клыки выглядели особенно зловеще, а лапы… да, у Коэрана сложилось впечатление, будто они были деформированы, но он не мог точно определить, что именно с ними не так. Даже мех, тусклый и странного цвета, выглядел необычно. Но самыми тревожными были глаза. Они казались неестественно хитрыми, даже демоническими.

В этот момент к ним подошли два его плотника, чтобы посмотреть на животное — Калусидий и Мений, сицилийский вольноотпущенник.

— Бррр! — сказал Коэран, держась за свой круглый, мягкий живот. — Эта тварь до смерти напугает любого гладиатора, которому придется сражаться с ней на арене, верно, Мений?

— Я бы сказал, что да, — ответил ремесленник.

Другой подошедший, Калусидий, озадаченно спросил:

— Откуда его привезли, господин?

— Из Тускулума, — произнёс оптий, отвечая за Коэрана. — Мы поймали его, когда он бродил по округе и нападал на людей. Он убил рабыню и покалечил садовника. Последнее, что я слышал, пострадавший не больно-то оправился.

Голубые глаза Калусидия и существа встретились и остановились, словно взгляды старых врагов.

По приказу Гая Зенодот превратил одно из помещений в подземной части дворца в комнату для занятий магией. Осуществить желаемые изменения было нетрудно, ибо в этой самой комнате Трасилл, покойный чародей Тиберия, часто творил свои заклинания. Одним из незаметных изменений, совершённых александрийцем, было освящение ее элементов — дерева, камня и земли — во имя всемогущих хтониев. Был начертан большой круг, в его секторах греческими буквами начертаны молитвы и могущественные заклинания. Внутри круга, на кушетке, лежал в трансе Гай.

Встревоженный и испуганный император приказал Зенодоту воздвигнуть мощный барьер против пагубной силы хтониев, и тот сделал это. Тщательно охраняемый преторианцами, Зенодот совершил вылазку на невольничьи рынки и осмотрел доступных там юношей. Он выбрал и купил девятилетнюю девственницу, выращенную на племенной ферме в Парме.

Теперь, на алтаре у одной из стен комнаты, несчастная девушка спала сном смерти, струйки крови стекали по ее бледной плоти, могучая жизненная сила ее юности была выпита невидимыми силами, незримо столпившимися в магической комнате.

За последние недели Зенодот изменил свое отношение к Гаю. Раньше он был работодателем, которому хотелось угодить. Теперь он стал тем, кого он презирал и ненавидел. Если бы грек осмелился, он мог бы изменить церемонию, чтобы отправить душу неблагодарного принца прямо в ядовитые кольца хтониев. Но его мести придется подождать. Сопровождающие его колдуны, верные Гаю, настороженно стояли по обе стороны. Макрон и несколько преторианских мечников ждали за мистическим образом запечатанным порталом. Его соперники-чародеи не понимали всего, что он делал, но он оценивал их как достаточно компетентных, чтобы они могли распознать любой признак мошенничества, которое мог бы предпринять Зенодот. Хотя сейчас было не лучшее время для подобных действий, чародей должен был действовать быстро. Гай считал его предателем; как только жестокий юноша смог добиться от Зенодота всех необходимых ему услуг, колдун в любой момент мог ожидать смерти.

Александриец перебирал в уме множество планов побега, но надежный способ пока что ускользал от него. В настоящий момент, чтобы умилостивить Гая и выиграть время, Зенодоту приходилось выполнять все, что ему приказывали.

Он молился:

Сей человек избегнуть должен злобных чар,

О духи, хтонии, властители живого.

Смягчитесь от молитвы и даров

И заберите не его, другого

Зенодот взял с алтаря окровавленный талисман, зеленую нефритовую голову Гекаты. Император сказал ему, что когда-то он принадлежал его отцу Германику, который верил, что он может отгонять силы зла. Маг переступил через меловую линию, войдя в круг, и осторожно застегнул золотую цепь амулета на шее юноши.

Чародей уже наложил на императора мощные защитные заклинания, но амулет, освященный живой кровью девственницы, многократно усилил бы их. Грек знал, что Гай вскоре пробудится.

Будучи чувствительным к психическим резонансам, он предположил, что церемония прошла хорошо. Духи Хаоса позволили временно умиротворить себя. Они приняли сегодняшнюю жертву, хотя очень скоро темные боги возобновят свои требования конкретной души, которая была им обещана.

Юный владыка моргнул и очнулся без какого либо помутнения сознания, заряженный каким-то мистическим образом.

— Это… это сделано? — выдохнул он.

— На данный момент темные боги довольны, принцепс. И все же было бы мудро предоставить для них особую жертву, обещанную им на майские календы.

Гай откинул голову на подушку. В течение нескольких дней он готовился к этой церемонии — с помощью диеты, молитвы, медитации и инвокаций. Между сверхъестественными и мирскими заботами у него не было ни минуты покоя, ни часа легкого отдыха. Каждую ночь ему снилось, как Тиберий поднимается из дыма, чтобы низвергнуть его в ямы Тартара, где его раздавят титаны, корчащиеся в своих оковах.

Календы. До назначенной даты оставалось чуть больше трех недель. До этого он должен был выбрать любимого человека, который умрет вместо него. И он не просто должен был умереть, но и погрузиться в вечность ужаса и агонии. Гай, после долгих внутренних споров, решил, что он искренне любит только двух людей — свою бабку Антонию и свою сестру Друзиллу.

Друзилла. Он никогда не смог бы отдать ее, никогда. Хотя других своих сестер, Лесбию и Агриппиниллу, он отдал бы хтониям по первому требованию, они не подошли бы им. Какими бы кислыми и чрезмерно гордые те ни были, он их мало любил. Антония должна была стать его избранницей, хотя при мысли о том, что он должен её проклясть, у него сводило живот от тошноты.

«Боги небесные, — подумал он, — если этот меч не будет убран с моего горла, я скоро сойду с ума!» Он стиснул зубы, зная, что в глубине души является трусом, который в конце концов согласится заплатить любую требуемую цену. Это все вина Зенодота! Он заплатит за свою оплошность, за то, что заставил Гая узнать о себе то, чего он не хотел знать. О, как он заплатит!

На майские календы!

К полудню Децим Коэран уже проверил множество счетов амфитеатра, а также осмотрел обширную реконструкцию зрительской зоны. Полагая, что он более чем заслужил час отдыха и трапезы, Децим собирался отправиться на уличные рынки, когда вдруг амфитеатр затрясся от рева, трубных звуков и завываний.

— Благословенный Гермес! — выругался чиновник. — Эти животные снова сходят с ума!

Коэран выскочил из своего кабинета и понёсся в темноту вольера для животных. Шум там был такой сильный, что ему пришлось зажать уши руками.

— Демифон! Антор! — закричал он. — Вы не можете прекратить этот вой? Что случилось с этими вонючими бестиями? Они что, все разом взбесились?

Два служителя — один старый хромой грек в запятнанном хитоне, другой дюжий итальянский крестьянин — выбежали из-за бычьего загона.

— Ну? — потребовал управитель. — Что за шум? Я не могу расслышать собственных мыслей!

— Это волк, которого вигилы привезли из Тускулума, — крикнул Демифон. — Он сводит с ума других зверей, да к тому же поубивал всех остальных волков в своей клетке!

— Убил всех остальных волков в своей клетке? — эхом повторил Коэран. — Это катастрофа! Почему вы не остановили его?

В этот момент вокруг них воцарилась гробовая тишина. Внезапность наступившего молчания показалась им чем-то противоестественным. Трое мужчин могли теперь слышать дыхание животных.

— Так происходит с тех пор, как прибыло это создание, — настаивал Антор. — В один момент они раздирают свои клетки, а в следующий стоят, как чучела. Мне это надоело! Либо мы отправим волка в сполиарий, либо тебе придется дать мне новое место работы. В противном случае я отправлюсь получать своё зерновое пособие

— Если Цезарь хочет кормить ленивого бездельника, то ты ему как раз подойдшь!

Расстроенный, Антор отбросил свою палку с железным наконечником.

— Все! Я увольняюсь! Надеюсь, Цезарь бросит тебя на растерзание твоему собственному волку!

Когда Антор, громко топая, вышел из вольера, Коэран раздраженно повернулся к старому Демифону.

— Ты тоже увольняешься?

Худощавый грек, похожий на журавля, втянул голову в костлявые плечи.

— Только не я, Коэран! Я не гражданин, а от привычки есть трудно отказаться!

— Что ж, — проворчал прокуратор, не уверенный, добился ли он своего или нет, — давай ещё раз взглянем на волка, который доставляет нам столько хлопот!

Взъерошенный римский всадник последовал за медленно идущим вольноотпущенником по проходу из клеток, где леопарды угрожающе фыркали, а дикие африканские собаки, всё ещё сдерживаемые заклятием тишины, скалили покрытые пеной пасти. Наконец они подошли к просторной железной клетке, крытой деревянными брусьями. Покрытые мухами туши трёх волков подтверждали то, что уже рассказал ему Антор. Единственный обитатель загона скорчился на полу, отвернувшись от Коэрана.

— О, это ужасно! — пожаловался имперский служитель. — Как раз когда для особых игр императора нам нужны сотни зверей, одно сумасшедшее животное уничтожает трёх совершенно здоровых волков. Если бы он не был нужен мне для арены, я бы приказал стражникам вонзить свои копья в тело этого урода!

При его угрозе волк резко повернулся, его пылающий взгляд подавил взор Коэрана. Вздрогнув, человек отвёл глаза.

— У нас не будет покоя, пока мы не уничтожим его, — предупредил грек. — То есть, если это угодно повелителю.

Ничто не могло бы устроить всадника лучше такого исхода, но это касалось большинства вонючих тварей, за которых он отвечал. Увы, эти животные были ценной имперской собственностью. Если бы стало известно, что Коэран уничтожил удивительного и отвратительного урода, лишив тем самым публику развлечения, у распорядителя оказались бы все шансы на то, что работу получше ему пришлось бы искать уже на гражданской службе.

В любом случае, вред был нанесён, и один волк всё же лучше, чем ни одного. Бестиарий, несомненно, быстро покончил бы с этим созданием — туда ему и дорога. Если его борьба и смерть окажутся захватывающими, уничтожение волка помогло бы карьере Коэрана, а не подорвало бы её.

— Делайте всё, что нужно, чтобы поддерживать порядок! При необходимости одурманьте чудовище, но я хочу видеть этого волка на арене!

— Да, повелитель, — угрюмо ответил Демифон. — Но нам понадобится замена Антору. Один человек не может присматривать за таким количеством диких тварей!

— Ладно, ладно. Я посмотрю, кого смогу найти, — согласился прокуратор, поворачиваясь к выходу. На пороге он встретил плотника Калусидия. — Зачем ты сюда пришёл? — требовательно спросил раздражительный римлянин.

— Я… я встретил Антора, когда он уходил. Он сказал, что увольняется.

— И что с того?

— Я бы хотел получить шанс поработать с животными, как он, если только у вас нет кого-то другого на примете, повелитель.

— Почему?

— Я всегда любил животных.

— Ты хочешь обменять свой молоток на вилы для навоза? Ты сумасшедший, старик, но мне всё равно! Если хочешь эту работу, она твоя. Демифон расскажет тебе, что нужно делать!

Когда Коэран поспешил прочь, плотник услышал утробное рычание волка. В стороне, на безопасном расстоянии от клетки зверя, стоял Демифон.

— Я займу место Антора, — сказал он вольноотпущеннику.

Старый грек оглядел его с ног до головы.

— Вот как? Не самый умный поступок в твоей жизни, Калусидий, друг мой.

Волк снова зарычал, привлекая внимание плотника. Тот сохранял невозмутимое выражение лица, как будто его не интересовало, что делает зверь. В глубине души же он был очень заинтересован.

Поскольку Мар не был заинтересован в попытке побега, энгл Озрик придумал свой собственный план. Для успеха ему нужно было увеличить свою власть над Белыми рунами. По этой причине, пока другие спали, Озрик медитировал над своими рунными знаниями. Хотя римские стражники были вооружены и многочисленны, рунный воин являлся наследником драгоценного наследия Севера, что делало его лучшим убийцей, чем любой из его тюремщиков. Поэтому, пока другие отдыхали, он трудился над своими песнями усерднее, чем когда-либо тренировался владеть мечом.

В этот момент, вскоре после обеда в день отдыха обучающихся, Озрик выкроил минутку из своих медитаций и разыскал сына Калусидия. Они с Маром не разговаривали три дня, и сейчас было самое время поинтересоваться душевным состоянием последнего.

Озрик подошёл к краю фонтана, куда текла вода из сосуда, который держал обнажённый бронзовый мужчина. Хотя у энгла было много причин злиться на римлян, он не переставал удивляться чудесам, созданным их мастерами. В своём хитроумии они могли заставить ручей течь над головами людей!

В этот момент из-за фонтана раздался взрыв смеха вместе с криком Мара: — Выродившиеся свиньи! Хатты утопили бы таких извращённых негодяев в болотах!

Озрик помчался на звук его голоса. В тени здания стояли четверо мужчин — бруктер, грек, италиец и нубиец, окружившие брыкающегося Мара.

— Он не только красив как женщина, но и протестует как она! — насмехался италиец.

— Сними с него набедренную повязку и брось его на скамью, — прорычал нубиец, уже развязывая узел на своей собственной.

Мар извивался, пинался и ругался, но их было слишком много против него одного. Грек заломил ему руки, пока другие рвали на нём. Неожиданный удар сзади сбил смеющегося бруктера в пыль.

Остальные бросили Мара и двинулись к нападавшему. Италиец зарычал:

— Этот блондинчик — любовник парня! Не ревнуй, красавчик. Поделись с нами и жди своей очереди!

Кулак энгла врезался в челюсть говорящего, сбив его с ног. Остальные трое, включая оправившегося бруктера, набросились на него одновременно, пинками и ударами уронив Озрика на колени. Но прежде чем они смогли покрепче вцепиться в него, один из его противников оказался отброшен в сторону. Мар вернулся в бой. Бруктер схватил хатта сзади, но Озрик, восстановив равновесие, ударил германского ренегата в голову, отбросив его обратно в грязь.

— Что здесь происходит?! — заорал Кокцей, подбегая в сопровождении трёх охранников. Тренеру потребовалось всего несколько секунд, чтобы установить причину драки. Изнасилование нового обучающегося было обычным явлением, но дисциплину следовало поддерживать.

— Пять ударов плетью для мальчика Марка, — приказал Кокцей. — Он спровоцировал драку, не сумев постоять за себя. По десять ударов плетью для каждого из этих четырёх несчастных любовников. И дюжину плетей и восемь дней в яме для Озрика. Если мы позволим всем вмешиваться в каждую драку, это место погрузится в кровавый хаос!

Это была ночь, которую Калусидий так ждал. Он будет дежурить один в ночную вахту. Уединение вполне соответствовало его плану. Он погладил пузырёк с ядом, спрятанный под складками его старой пенулы*. В Риме можно было купить даже орудия убийства.

* Верхняя одежда, утеплённый плащ с капюшоном (лат.).

— Как там сегодня волк? — спросил он Демифона, когда уходящий грек пришёл за своим плащом.

— Он вёл себя хорошо, — ответил Демифон. — Этот грубиян Антор, должно быть, умел вывести его из равновесия. Некоторые люди доводят животных до бешенства одним своим присутствием. Что за работа! Сотни тявкающих, лающих, рычащих, визжащих зверей, и все сплошь убийцы. Тоже мне развлечение! Дайте мне лучше какую-нибудь хорошую пьесу Аристофана. — Демифон неторопливо направился к двери.

Римлянин ждал несколько минут, не двигаясь с места, пока служитель не отошёл на приличное расстояние.

Как так получилось, что всё встало на свои места без особых усилий с его стороны? Неужто суровые, но справедливые боги Германии намеренно привели волка именно в этот амфитеатр и именно в это время? Хотя он не мог придумать способа освободить своего сына из рабства, божественное провидение, по крайней мере, предоставило ему возможность вернуть уважение Маара, позволив уничтожить того самого врага, от которого он ранее бежал.

Калусидий зашёл в боковую комнату, где хранился корм для животных. Здесь же был загон с живыми курами для хищников. Схватив петуха за лапы, римлянин вытащил его и зажал между коленями. Затем, сжимая основание клюва птицы пальцами левой руки, заставил его слегка приоткрыть клюв. Затем старик правой рукой вставил узкое горлышко наполненного ядом пузырька в глотку птицы и вылил его длинной струёй в пищевод.

С удивительной быстротой птица прекратила своё учащённое дыхание и борьбу. Калусидий влил ещё немного в то, что уже было трупом, затем вылил остатки на перья. Именно тогда он скорее почувствовал, чем услышал движение позади себя. Калусидий резко повернулся, опасаясь быть замеченным одним из ночных охранников, но никого не увидел. «Нервный старик, — упрекнул он себя. — Это место полно жизни и движения. Не обращай внимания». Он поднялся на ноги.

С нервозностью, но в то же время преисполнившись решимости, старый римлянин подошёл к клетке с волком. Тот был совершенно бодр и насторожен. Он задавался вопросом, узнал ли его зверь, так же, как он сам узнал его. Калусидий не сомневался, что демоническая бестия обладала разумом, этот дьявол в звериной форме.

— Вот, волк, — сказал он, стараясь, чтобы его дрожащий голос звучал увереннее. — Пора есть. Он просунул мёртвого петуха в щель для кормления и быстро отдёрнул руки. Волк посмотрел на вялую мёртвую птицу. Губы хищника изогнулись, обнажив чёрные дёсны и клыки цвета слоновой кости.

«Ешь и подыхай, — пронеслось в мыслях старика, — ешь и возвращайся в преисподние Хайда!»

Зверь понюхал петуха, осторожно лизнул его, а затем раздался пронзительный крик:

— Нет, Глэйёрд, не ешь!

Калусидий повернулся на звук, но в этот миг оглушающая боль пронзила ему затылок. Сверкнула молния, а затем наступила темнота.

Когда старик упал, застонав, над ним, насмешливо глядя вниз, возникла фигурка карлика. Незнакомец одобрительно захихикал.

— Не мёртв! Не мёртв! Хорошо, что не мёртв!

При виде пришельца волк заскулил и попытался встать на задние лапы. Карлик подпрыгнул к прутьям клетки.

— Галар не забыл. Галар искал! Глэйёрд довольна?

Волк завыл и закашлялся, будто подражая речи. Карлик кивнул, сняв крючки и отперев защёлки двери клетки.

В этот момент Калусидий очнулся и поднялся на колени, ощущая резко пульсирующую боль в черепе. Он услышал щелчки и стук открываемых задвижек и с ужасом понял, что делает карлик. Он попытался встать, но в этот момент дверь распахнулась. Волк выпрыгнул из клетки, как снаряд из чаши онагра.

— Нет! — завизжал Калусидий, вскакивая и бросаясь к выходу. Когда он коснулся двери, которая означала спасение, удар сзади припечатал его голову к доскам. Он почувствовал тяжесть существа, которое теперь впивалось когтями ему в спину, прижимая его к земле…

Галар вскарабкался на верхнюю перекладину стойла, чтобы наблюдать, как волк разрывает и грызёт грудь своей умирающей жертвы. Он наблюдал, что зверь искал что-то красное и блестящее. Отбросив голову назад, бестия проглотила кровоточащее сердце. Но внезапно волк почувствовал себя плохо, очень плохо. С жалобным стоном лапы его подкосились, и он упал, вытянувшись рядом с трупом Калусидия.

Галар наблюдал за трансформацией. Тощее тело волка деформировалось. Некоторые кости выросли, другие укоротились; хвост атрофировался. Челюсти уменьшились, морда стала более плоской. Пальцы ног удлинились, шея сузилась.

Мгновение спустя молодая обнажённая женщина лежала на мёртвом человеке, извиваясь и издавая стоны. Она повернула лицо, полное муки, к Галару, её губы, зубы и маленький подбородок были окрашены в багровый цвет.

— Галар, — закричала она, — помоги мне! Я отравлена!

Карлик прыгнул в воздух и ловко приземлился рядом со своей хозяйкой. Хотя она была крупнее его, маленький человек поднял её своими сильными руками.

— Галар обещал служить Глэйёрд Фригерд, — сказал он светловолосой девушке. — Он сделает её здоровой…

Глава XI

Ворота

Поначалу наказание привело Озрика в ярость. Но больше всего его разозлило то, что Кокцей, которого он уважал, выпорол человека за то, что тот стал жертвой позорного нападения. А потом, к тому же, он выпорол и друга, который по праву вступился за него! Энгл решил, что весь римский народ был безумен.

Озрик пропел свою фимбуль-песнь, чтобы залечить свои раны, и на второй день почувствовал себя лучше. Его гнев утих, и он понял, что Кокцей невольно сделал ему доброе дело. Одиночное заключение предоставило Энглу уединение, необходимое ему для оттачивания своих умений, размышлений над рунами и пробуждения силы, дремавшей в его крови.

Озрик все больше осознавал, что рунная магия требует от практика значительной силы. Пение фимбуль-песнопений изнуряло его даже больше, чем начертание рунных заклинаний. Восстановление потраченной силы требовало отдыха и медитации. Однако если он хотел вернуть кольцо Андваранаут, ему следует стать мастером во всех областях применениях рун.

Главный тренер, по-видимому, хотел поддерживать его в хорошей форме, потому что еда, которую ему приносили, была хорошей, а энергия, которую он из нее черпал, облегчала достижение глубоких состояний транса. Лодерод, по сути, научил его, что все люди являются рабами Судьбы, и то, что они могут совершать со злым умыслом, боги могут обратить во благо.

В ходе усердной практики Озрик в конце концов нашел нужную высоту тона своей фимбуль-песни, чтобы магическим образом отпереть свои железные оковы. Получив свободу передвижения по своей маленькой камере, он находил облегчение от медитации, выполняя физические упражнения.

В течение последующих дней Озрик расширял свое владение рунами, снова и снова открывая свои оковы.

После этого он попрактиковался в отпирании двери. Хотя побег стал возможным, он не хотел покидать школу, не пригласив Мара присоединиться к нему в его стремлении к свободе. Когда его срок истек, Кокцей вернул энгла на поверхность и к тяжелым тренировкам. Озрик дал пройти одному дню и одной ночи, но на вторую осуществил давно откладываемый побег с Маром.

Глубоко за полночь, когда все, кроме часовых ночной смены, погрузились в сон, Озрик начал действовать. Он аккуратно нарисовал нужные руны на двери своей каморки пигментом из банки с киноварной краской, украденной с тренировочной площадки. Инструкторы использовали ее, чтобы отмечать цели на человеческом теле, такие как сердце или горло, в которые должны были целиться гладиаторы. Озрик на некоторое время сконцентрировался, а затем прошептал заклинание.

Засов на внешней стороне двери загремел. Он дёргался снова и снова, как будто им манипулировала неуклюжая лапа, и Озрику приходилось начинать все заново. После многих попыток засов открылся.

Энгл слабо поднялся, его тело было мокрым от пота. На мгновение он молча помолился Хеймдаллю о восстановлении сил.

Озрик выскользнул из своей каморки и мягкими, крадущимися шагами прокрался вдоль рядов тюремных дверей. Вскоре он подошел к запертой камере Мара и прижался ухом к дереву, чтобы убедиться, что внутри кто-то есть. Энл осторожно отодвинул засов и проскользнул внутрь. Мар, лежавший на своей подстилке с клопами, почувствовал чьё-то вторжение и вздрогнул.

— Мар! Тише! Это я! — прошипел рунный воин.

— Озрик! — произнёс Мар.

— Я поклялся покинуть это место, и уйду сегодня ночью, с тобой или без тебя!

— Озрик, твоя упертость тебя рано или поздно угробит — пожаловался хатт.

— Мне предстоит многое сделать, и я не могу заниматься этим, будучи пленником!

— Хорошо, — сказал Мар. — Я не боюсь умереть.

Юноша натянул свою тунику, и они вместе выскользнули из камеры. Низко пригнувшись, они добежали до стены, отделявшей внутренний тренировочный двор от внешнего. План Озрика предусматривал уход через внутреннюю стену, поскольку она охранялась не так сильно, как стены, выходящие на городские улицы. Пересечение ее не привело бы к свободе, но к стенам за ней не было прямого доступа из зоны для заключенных, и, следовательно, они могли могли быть менее охраняемыми. Озрик надеялся, что дерзость такого маршрута, возможно, компенсирует дополнительные трудности при его использовании.

Они пригнулись в густой тени стены, пока мимо них, напевая мелодию, прошаркал стражник. Германцы набросились на него сзади и оглушили его, как их обучили в гладиаторской школе.

— Теперь мы точно заслужили смерть на кресте, — предупредил Мар.

Озрик, вооружившись гладиусом стражника, прошептал:

— Если нам действительно суждено умереть, несмотря ни на что, то можем быть смелыми.

Чтобы перелезть через стену, Озрик сделал ступеньку из своих рук и предложил Мару встать на нее. Тот, поднявшись таким образом, сумел крепко ухватиться и перебросил ноги через край стены.

Озрик бросил хатту одеяло, взятое из комнаты Мара. Тот свесил его в пределах досягаемости мощного прыжка энгла. Озрик, решительно карабкаясь, присоединился к Мару на краю стены. Затем подтянул одеяло и перебросил один его конец через другую сторону стены. Пока Мар крепко держал его, энгл без спешки спустился вниз.

Озрик осмотрел двор, прислушиваясь к движению. Ничего не обнаружив, он шепотом приказал Мару спускаться. Юноша спустил ноги, а затем спрыгнул. Озрик, поймав его за талию, смягчил ему падение.

— Нарбо, — шепнул голос с другой стороны устоя, — мне кажется, я думаю, что-то слышал.

Стражники, по меньшей мере двое. Озрик и его спутник упали на животы, надеясь, что их скроют тени.

— Это было где-то здесь, — настаивал один из часовых.

— Гладиаторы — это дьяволы-убийцы, — сказал его напарник. — Давай возьмем свет и позовем на помощь.

Германцы ждали, пока они отойдут, а затем напали на них сзади. Озрик ударом лишил своего противника сознания состояния, но стражник Мара сумел громко крикнуть:

— Побег!

Удар рукоятью ножа энгла заставил его замолчать, но было слишком поздно.

— К главным воротам, быстрее! — крикнул Озрик. Этот крик вызвал всеобщее возбуждение вокруг. С одной стороны рунный воин услышал собачий лай и топот множества сапог.

Кто-то подбежал к воротам с фонарем в руках. Озрик бросился прямо на него. Удар в лицо ошеломил часового, и его лампа разбилась о землю, образовав небольшую горящую лужицу.

Находившийся рядом Мар, вооруженный мечом второго часового, оказался атакован другим стражником, выскочившим из темноты. Нападавший был плохим бойцом по сравнению с молодым хаттом, и тяжелые удары последнего заставили римлянина, спотыкаясь, отступить от него.

Двор продолжал наполняться светом факелов и голосами. Не имея времени, чтобы разобраться с механизмом ворот, молодые люди начали карабкаться наверх.

— Стойте там! — скомандовал гвардеец со смотрового выступа наверху. Когда ему показалось, что он увидел движение, стражник, не колеблясь, ткнул туда своим копьем, промахнувшись мимо лица Озрика всего на несколько дюймов. От неожиданности энгл ослабил хватку и упал на песок двора.

Там на него набросились люди, ругаясь и пиная. Германец откатился и попытался вскочить на ноги, но сильный удар дубинкой между лопаток снова сбил его с ног. Он услышал крик Мара, а затем голос юноши затих.

— Подождите! — взревел один из их нападавших. — Не добивайте их! Пусть Кокцей проучит эту парочку в назидание всем! В последнее время мы видели слишком мало распятий.

— Пощади меня, Хейд! — услышал крик своей хозяйки Галар и бросился на помощь госпоже Фригерд.

Женщина очнулась от кошмара и с тревогой оглядывала темную комнату, пытаясь понять, где она находится. Ведьме стало жарко, она задыхалась, поэтому отбросила потрепанное шерстяное одеяло, которым её укрыли.

Она тяжело дышала, пытаясь думать. Колдунья поняла, что яд, который Калусидий использовал, чтобы отравить ее, должно быть, был частично магическим. В течение нескольких дней она проваливалась в бред, мучимая видениями Хеля. В моменты ясности она добавляла свои собственные целительные умения к искусству карлика. Увы, ни один из них не был искусен в лимрунаре, и она все еще чувствовала себя слабее младенца.

Теперь она понимала, что ее наставники колдовства, к сожалению, сосредоточились только на искусствах иллюзий и разрушения. В результате, использовать Белых рун для исцеления с той же легкостью она не научилась.

Рунная ведьма не могла комфортно растянуться на короткой кровати. Зуд заставил ее почесать голову. Блохи! Место было отвратительным! Кровать кишела кусающимися насекомыми, а стены увешаны влажной, грязной паутиной. Воздух пах мышами. Самый бедный германский раб, спавший рядом со скотиной своего ярла, находился в лучшем положении, чем любой несчастный, обитающий в этой мансардной каморке под протекающей крышей.

— Глэйёрд чувствует себя лучше? — захныкал Галар, используя ситонский* титул ведьмы. Фригерд вздрогнула; она не знала, что карлик находился рядом с ней. Теперь она увидела его, присевшего на корточки в углу, как паук на своей паутине. Он напоминал одного из двергаров, представителей расы его отца называемой некоторыми Детьми Ночи. Другие называли их Червями Земли. Она предпочитала термин «личинки».

* Германский народ, живший в Северной Европе в I веке нашей эры. Тацит считал их близкими к суйонам (предки современных шведов), за исключением того, что ими правила женщина. «На юге суйоны граничат с народом ситонами, и, они отличаются лишь в одном — ситонами правит женщина» (Тацит «Германия» XLV).

Двергар был единственным из ее сопровождения, кому удалось спастись во время боя в Тускулуме. Из того, что он рассказывал ей во время ее коротких моментов бодрствования, она собрала воедино всё произошедшее, пока она спасалась в обличье волка, преследуемая людьми и собаками.

Галар последовал за римскими солдатами в тюрьму, где были заключены ее слуги-бруктеры. Когда их и одного из союзников Лодерода, черноволосого юношу, перевезли в Рим, Галар последовал за ними. Он наблюдал, как их заключили в тюремный замок, где пленников обучали быть воинами, и, время от времени наблюдая за ними, стал свидетелем прибытия молодого Озрика. Впоследствии Галар неустанно трудился, чтобы найти свою пропавшую госпожу, а также отыскать сведения об Андваранауте. Он поддерживал своё существование, воруя еду и зарабатывая монеты, изображая из себя акробата. Так он обнаружил третьего члена отряда хаттов — старого римлянина по имени Калусод. В компании рыжего великана и женщины, тот случайно попал на одно из уличных выступлений Галара. Он последовал за троицей в огромное круглое сооружение под названием «амфитеатр». После этого Галар внимательно следил за стариком. Во время своей последней вылазки он почуял Хель-волка; также он учуял запах яда, понял, что задумал Калусидий, и решительно двинулся, чтобы помешать ему.

Фригерд содрогнулась. Когда ведьма принимала облик волка, она не могла сбросить его, пока не выпьет кровь из сердца человека, которого убила сама. Это был отвратительный опыт — так долго оставаться животным. Всякий раз, когда Фригерд закрывала глаза, она все еще могла слышать эхо лая гончих, идущих по ее следу. Она поклялась не принимать волчью форму снова, кроме как в самой отчаянной ситуации.

За то, что он вызволил ее из клетки и избавил от ужасной метаморфозы, Фригерд пообещала Галару любую милость по его выбору. Пока что он не назвал своего желания, но, зная расу двергаров, это наверняка будет что-то гнусное.

— Что ты узнал о местонахождении кольца? — внезапно спросила ведьма своего миниатюрного помощника.

— Ничего, Глэйёрд. Возможно, если маг отдал кольцо старому Цезарю, тот мог передать его своему молодому наследнику вместе со всем своим наследием.

— Андваранаут — это мое наследие! — холодно напомнила ему Фригерд. — Меня взрастили, чтобы я обрела владычество над ним!

Когда-то, давным-давно, культ Хейд контролировал кольцо Андваранаут и произвёл огромные разрушения в мире. Они стремились использовать его силу, чтобы освободить демоническую расу ётунов из тюрем, которые сотворили для них Воден и асы, и таким образом вызвать конец света, гибель богов — Готтердаммерунг. Ведьмы Хейд почти преуспели в этом...

Но затем кольцо было украдено.

— Мы должны выяснить, есть ли у этого молодого Цезаря кольцо Андваранаут. Ты нашел способ шпионить за ним? — спросила она.

— Это очень трудно. Ни один человек Мидгарда не защищен так хорошо.

— Примет ли он предводительницу Севера и согласится ли на ее справедливые требования?

— Я не верю в подобное, Глэйёрд. Но есть более тонкие способы проникнуть в общество молодого Цезаря...

Марк Силан сидел в одном из высоких сводчатых атриумов дворца Августа, размышляя о семейных делах. Он ждал аудиенции. Император Гай ещё не встал. Мальчишка! Юния Клавдилла не раз упоминала в разговорах с отцом, какой соня её муж, любящий ночные пирушки и презирающий утро.

Возможно, ему стоит отчитать Калигулу за его беспечность. Силану было страшно даже подумать, что станет с государственными делами, если юноша и дальше будет оставаться под влиянием такого себялюбивого мужлана, как преторианец Макрон. Если зять не будет осторожен, он может превратиться в обыкновенную марионетку.

Коварство Макрона стало очевидно, когда префект зачитал завещание Тиберия перед сенатом. Сенаторы тогда впервые узнали, что Гай и Гемелл были названы наследниками в равных долях. Несмотря на это, Ноний Мацер, доверенное лицо Макрона, отверг саму идею разделения императорской власти. Он осмелился заявить, что сенат может самым честным образом проигнорировать завещание, поскольку оно было написано человеком, который, очевидно, был не в своём уме. Сенат, к своему позору, без обсуждения предоставил Гаю все особые полномочия и титулы принцепса. Права Гемелла были полностью проигнорированы, и Силан не мог отделаться от мысли, что это правление началось под тенью недобрых предзнаменований.

Затем Гай обратился к сенату, отказавшись лишь от одного из предложенных титулов — «Отца отечества» — по причине своего юного возраста. Затем он пообещал, что по всем завещаниям Тиберия для солдат, а также простого народа и частных лиц — очевидно, кроме Гемелла, — выплаты будут произведены в полном объёме. Более того, наследство Ливии, долгое время хранимое её алчным сыном Тиберием, наконец-то будет возвращено из состава императорского имущества.

В соответствии с веяниями времени, нынешние консулы Прокул и Нигрин предложили уйти в отставку в пользу Гая, но тот отказал им. Вместо этого он назначил себя, а также своего дядю Клавдия, консулами-суффектами, которые должны были вступить в должность, когда избранные должностные лица, следуя принятому обычаю, подадут в отставку в середине срока.

Силан поднял голову, услышав шаги.

— Встаньте! — провозгласил глашатай из другого зала. — Встаньте перед Гаем Юлием Цезарем Августом Германиком, первым гражданином Рима!

Гай появился в сопровождении телохранителей, в основном хорошо вооружённых германских воинов, придворных в белоснежных тогах и рабов в дворцовой ливрее. Силан с трудом поднялся и поклонился:

— Император Цезарь! — произнёс государственный деятель.

— Дорогой тесть, — сказал император, подходя к старцу с распростёртыми руками. Старик обнял и поцеловал его.

— Я был рад получить твою просьбу о визите, Цезарь. Я слишком редко вижусь со своим родственником!

Силану показалось, что улыбающееся лицо Гая было таким же непроницаемым, как греческая маска. Государственный деятель прямо перешёл к делу:

— Я не хотел отвлекать тебя от выполнения твоих обязанностей, принцепс, но ждал возможности обратиться к тебе с просьбой о назначении моего друга на имперскую должность.

Гай проникновенно отвёл взгляд.

— Ты так хорошо понимаешь моё бремя. — Затем он оживился: — Но друзьям и семье я всегда буду благоволить! Я многим обязан тебе за то, что ты даровал мне дар свою любимую и вечно оплакиваемую дочь, Юнию Клавдиллу.

Силан кивнул.

— Я очень ценю твоё сочувствие, император Цезарь. — Он взглянул на германских телохранителей в коричневых кожаных доспехах. — Я знаю, что ты набираешь личных телохранителей из отборных людей. В числе моих знакомых есть один храбрый и благородный бывший гладиатор. Я хотел бы узнать, может ли он предложить свой меч в качестве одного из твоих защитников?

— Гладиатор? — усмехнулся Гай. — Очаровательные ребята! Он фракиец?

— Увы, нет, Цезарь. Это широко известный секутор по имени Руфус Гиберник.

Молодой человек нахмурился. — Я слышал о нём. Я думал, он уже давно мёртв.

— Он жив, о принцепс. Это самый замечательный во всех отношениях, много повидавший человек. Он просит позволить ему приблизиться к свету нового солнца Рима.

— Что ж, это то, в чём я не могу отказать! Завтра начинаются первые бои в цирке, санкционированные сенатом. Это будут лучшие игры, которые Рим устраивал за последние двадцать лет. Присоединяйся ко мне в императорской ложе, Силан, и приведи с собой этого парня, Гиберника.

— Это будет для меня честью, — сказал Марк Силан.

Гай пожал руку сенатора в знак прощания.

— Теперь мы спешим на другую встречу, тесть. Гость, не менее именитый, чем ты сам, ждёт моей аудиенции.

Силан кивнул, соглашаясь с тем, что ему пора уходить, и попрощался с молодым человеком. Наблюдая за уходом зятя, старик был уверен, что, несмотря на свою весёлую позу, Гай был чем-то озабочен во время их короткой беседы. Что-то беспокоило юношу, и Силан задумался, что бы это могло быть.

Глава XII

Император Гай

продолжение следует

Другие рассказы цикла

Роберт Прайс Предисловие. Меч Аватара

1. Ричард Тирни Меч Спартака — лето 27 года н. э.

2. Ричард Тирни Пламя Мазды — осень 27 года

3. Ричард Тирни Семя Звёздного бога — осень 31 года

4. Ричард Тирни Клинок Убийцы (ранняя версия с Каином-Кейном К. Э. Вагнера) — январь 32 года

4. 1 Ричард Тирни Клинок Убийцы (переработанная версия с Нимродом) — январь 32 года

5. Ричард Тирни, Роберт Прайс. Трон Ахамота — осень 32 года

6. Ричард Тирни Барабаны Хаоса (роман) — весна 33 года. Части 1, 2, 3, 4, 5, 6

6.1. Ричард Тирни В поисках мести (стихотворение)

7. Роберт Прайс Изумрудная скрижаль

8. Роберт Прайс Гробница титана

9. Ричард Тирни Душа Кефри — весна 34 года

10. Гленн Рахман Наследник Тьмы (роман-вбоквел, без участия Симона) — 37 год, октябрь-. Части 1, 2,

11. Ричард Тирни Кольцо Сета — март 37 года

12. Ричард Тирни Червь с Ураху, части 1, 2, 3, 4 — осень 37 года

13. Ричард Тирни. Проклятие крокодила — февраль 38 года

14. Ричард Тирни Сокровище Хорэмху — март 38 года ч. 1, 2, 3

15. Роберт Прайс Секрет Нефрен-Ка — 39 год

16. Ричард Тирни Свиток Тота — январь 41 года

17. Ричард Тирни Драконы Монс Фрактус — осень 41 года

18. Гленн Рахман, Ричард Тирни Свадьба Шейлы-на-гог — день летнего солнцестояния 42 года

19. Гленн Рахман Путь дракона (роман)

20. Гленн Рахман Пёс херусков — весна-осень 47 года

21. Ричард Л. Тирни, Гленн Рахман Сады Лукулла (роман) — осень 48 года. Части 1, 2, 3, 4.

22. Роберт Прайс Культ кастраторов

23. Ричард Л. Тирни Столпы Мелькарта — осень 48 года

Перевод В. Спринский, Е. Миронова