Гленн Рахман. Наследник Тьмы. Главы XII-XVIII

Предисловие и пролог

Главы I-XI

Глава XII

Император Гай

Гай расстался со своим тестем с чувством неприязни. Силан был слишком похож на свою дочь Юнию, которую Гай никогда не любил — суетливый, консервативный морализатор. Когда юный распутник хотел развлекаться в домах удовольствий на Капри, его вместо этого заставляли играть роль добросовестного мужа. Тиберию нравилось строго следить за нравственностью своего внука, постоянно занимая его политикой и учёбой. Ночи Гая были потрачены впустую в холодной постели глупой, лишённой воображения девчонки. Когда она умерла, он сожалел лишь о потере нерождённого ребёнка, который умер вместе с ней.

Слуга впустил императорскую свиту в апартаменты, которые занимал Марк Юлий Агриппа. Тот поспешно встал.

— Оставьте нас! — приказал Гай своим сопровождающим. Агриппа, весёлый, но напряжённый, также подал знак своим слугам уйти. Оба мужчины ранее рисковали своей жизнью, слишком свободно говоря перед рабами, и не собирались быть столь беспечными в будущем.

Оставшись наедине, Агриппа обнял младшего друга за плечи и поцеловал его в щёку.

— Я никогда не думал, что ты меня забудешь! — воскликнул он.

— Всё ли предоставлено, как я приказал? — спросил Гай.

— Эти апартаменты, эта одежда — всё превосходит мои самые смелые надежды!

— Твоему процветанию не будет предела, если ты окажешься таким моим другом, каким я хочу тебя видеть.

Серьёзный тон юноши заставил Агриппу задуматься.

— Что-то не так?

— Ты помнишь тот разговор, который привёл к доносу того раба?

Агриппа нахмурился.

— Мы говорили о Тиберии. Дело было сделано так, как мы обсуждали?

— Да, — процедил сквозь зубы молодой человек. — Но колдовство включало... некоторые опасности... о которых этот дурак Зенодот мне не сказал.

— Расскажи об этом, друг мой.

Гай изложил эту историю. Агриппа сочувственно покачал головой.

— Тот, кого ты любишь, должен умереть и быть проклят? Это в самом деле ужасно. — Он сделал несколько жестов, чтобы отпугнуть злых духов.

— Если бы Макрон просто отравил старого козла, как я его просил, ничего этого не случилось бы!

— Есть ли причина, по которой мы обсуждаем это, учитывая, как все благополучно окончилось?

— Я хочу поговорить с тобой, хотя меня окружают многие великие люди, но они себялюбивы и не являются моими настоящими друзьями. Мне нужен настоящий Ахат , тот, с кем я могу говорить без притворства.

Теперь Агриппа понял, почему Гай так хорошо заботился о нём в заключении. Несмотря на многие искушения, иудей не раскрыл, какую смертельную угрозу его римский друг представлял для старого императора, хотя мог бы это сделать с лёгкостью. Он решил, что его шансы будут выше, если он выдержит заключение и дождётся своего часа.

— Конечно, ты можешь говорить от чистого сердца, друг мой, — сказал иудей. — Моей семье хорошо известны трудности царствования.

Тогда Гай рассказал ему историю сумасшедшего плана Зенодота и о том, какой опасности подвергся.

— Негодяй! Ты выбрал того, кто должен умереть вместо тебя? — спросил Агриппа.

Здесь Гай замялся, хорошо зная, как сильно человек с Востока любил Антонию.

— Я... ещё не решил. Но... но еасли мне понадобится твоя помощь, твой совет, могу ли я полностью на тебя рассчитывать?

— Всегда, Цезарь!

— Вот и хорошо. На данный момент Зенодот предоставил мне талисман защиты, если я могу верить словам такого негодяя. — Он показал Агриппе зелёный нефритовый амулет, который всегда носил. Затем настроение Гая резко изменилось: — Агриппа, если бы ты мог попросить у меня о какой-либо милости, что бы это было?

— Ты ошеломляешь меня, Цезарь! И всё же, если я осмелюсь просить большего, чем мне уже дали, есть небольшое дело, которое дорого моему сердцу.

— Говори!

— Когда меня заковали в кандалы в Тускулуме, страдая от жажды под палящим солнцем, твой раб Титий дал мне воды. Прошу тебя, даруй этому человеку свободу, чтобы я мог взять его к себе на службу. Я бы сделал его управляющим в своих владениях здесь, в Италии.

— Он твой! И если есть кто-то, кого ты хочешь наказать, например, Павла Дидия Норбана — скажи только слово.

— Цезарь, в моей нынешней радости как я могу думать о былых обидах?

— Хорошо сказано! Давай же будем великодушными, раз есть такой удачный повод! Ребилис! — крикнул он через плечо.

Слуга вошёл в комнату, неся украшенную драгоценными камнями шкатулку из слоновой кости. Гай взял шкатулку и вынул из неё золотую диадему, усыпанную бриллиантами. Он важно возложил её на голову своего удивлённого друга.

— Этой короной я делаю тебя царём территорий Гавланитиды, Авранитиды, Батанеи и Трахонитиды*, которыми владел твой дядя Филипп. И вместе с ней тебе даруется Абила**, чтобы ты был ещё более великим, чем он. — Затем принцепс вынул из шкатулки ещё один предмет — золотую цепь. — Она равна по весу той железной, которую ты носил в тюрьме. К ней прилагается титул «Друг Цезаря», провозглашающий тебя одним из особых друзей Цезаря.

* Провинции, входившие в состав тетрархии сына Ирода Великого – Филиппа. Гавланитида – историческая область городов Голан и Гамала в древней Палестине. Авранитида, «страна ям, пещер» — гористая область к востоку от Иордана и к северу от Галаада, достигающая пустыни. Батанея и Трахонитида — историческая область на юго-западе Сирии, охватывающая восточный берег реки Иордан и включавшая в себя Голанские высоты.

** Город в Северной Иордании.

Ирод Агриппа не мог сдержать дрожи. В Риме судьбы менялись с такой скоростью, что от всех взлётов и падений у человека могла закружиться голова.

— Твои назначения будут представлены сенату сегодня же, — сказал ему Гай.

— С-славься, государь, — заикаясь, сказал Агриппа. Он поклонился и поцеловал руку императора, украшенную кольцами.

Гай с гордостью принял это приветствие. Неудивительно, что Тиберий хотел жить вечно, подумал юноша. Быть императором — всё равно, что быть богом среди простых смертных.

Для одевания Марку Силану требовался лишь один слуга. Сенатор, отличавшийся аскетизмом Катона, не любил, когда вокруг него суетилась целая толпа рабов, которые неуклюже натыкались друг на друга.

Закончив одеваться, Силан отослал своего камердинера. Как только он остался один, он услышал, как что-то скребёт по оконной ставне.

— Кто там? — раздражённо спросил он, поскольку звуки не прекращались.

— Нифльхель! — раздался странный, скрипучий голос.

— Что это за детские игры? — пробормотал старый сенатор. Он подошёл к ставням и отодвинул засов. Утренний свет ещё не был ярок, но, насколько он мог видеть, пространство перед окном было пустым.

— Очень странно, — пробормотал он себе под нос. Внезапно что-то пролетело над головой мужчины, и, опасаясь, что это летучая мышь, он пригнулся, чтобы увернуться от неё. Силан заметил, как что-то чёрное опускается в тени, что-то слишком большое, чтобы быть летучей мышью.

Существо внезапно вылетело из теней и опустилось на бюст Секста Юния, предка Силана, героя войны с Ганнибалом.

Ворон.

Силан усмехнулся. — Корвус!* Как же ты меня напугал! Чей ты питомец?

* Corvus — ворон (лат.).

— Нифльхель!

— Так это ты говорил? — Только тогда сенатор заметил небольшой предмет в когтях одной из лап. — Постой! Не смей ничего красть из этой комнаты!

Старик заковылял вперёд, но птица, трепеща крыльями, взлетела на смятые простыни кровати и, оставаясь вне досягаемости, выронила свою добычу, прежде чем упорхнуть на улицу.

Сенатор мог бы принять эту короткую сцену за сон, если бы не видел брошенный птицей предмет на своём покрывале. Он подошёл поближе и обнаружил, что это была красивая маленькая бутылочка, фиал, в которых хранят духи. Наверное, какой-то молодой матроне будет его недоставать. Он взял флакон и вынул пробку.

Когда таинственный аромат донёсся до его ноздрей, по телу прошла дрожь. Запах было трудно описать; не сладкий, но и не отталкивающий. На самом деле, этот аромат почему-то заставил его вспомнить горы. Да, он напомнил ему вечнозелёные леса Ретийских Альп. В молодости он, будучи офицером, служил в северных землях. Пока Силан стоял на месте, чувствуя, как его переносит назад во времени, вернулся его дворецкий и сразу же спросил, что задерживает его появление в атриуме.

— Доминус, — напомнил ему мужчина, — ваши клиенты собрались. Сказать им, что вы нездоровы?

Силан встряхнулся.

— Нет! Не надо. Я уже иду. — Чуть дрожащей рукой он снова заткнул флакон пробкой и поставил его на полку рядом со своей кроватью.

— Но хорошо ли дерутся эти двое немецких мальчишек? — спросил Гальвий Халот.

— Они оба весьма многообещающи, — признался Кокцей, — но то, о чём ты просишь, просто погубит дисциплину.

— Для игр императора Гая нужно больше мечников, чем могут предоставить местные школы за столь короткое время. Прокураторы благодарны за каждого человека, у которого есть две руки и две ноги, какого мы можем предоставить.

— Я знаю, доминус, — ответил тренер с гримасой, — но пощада этих юных сорванцов вернётся к нам и ужалит, как пчела. Только угроза распятия держит наших гладиаторов в узде. Все знают, что эти двое мальчишек напали на пятерых охранников. Остальным ученикам нужно напомнить, что попытки побега караются высшей мерой наказания.

— По крайней мере, они никого не убили.

— То, что они сделали, было более чем плохим.

— Да, но сейчас трудные времена. Ты знаешь толк в дисциплине, но не в делах. Если мы удовлетворим требования нашего нового императора, это принесёт нашей школе хорошую славу. Мы можем даже получить имперскую субсидию! И в любом случае, два германца, отправленные на арену, принесут нам по тысяче золотых монет каждый. Мёртвые они не сгодятся даже на воронью поживу.

— Мне это совсем не нравится.

— У меня есть предложение. Ты скажешь им, что если они будут хорошо драться, то будут прощены. Затем, если они выживут, мы просто распнём их в соответствии с протоколом. Таким образом, дисциплина будет соблюдена, а школа получит выгоду.

Тренер знал, что управляющий плохо воспринимает разумные аргументы. Халот был амбициозным, стремящимся к возвышению человеком; сам же Кокцей был всего лишь вольноотпущенником, слишком старым, чтобы подняться выше. Но даже в его возрасте можно было пасть очень низко. Его легко мог заменить более молодой бывший гладиатор, если он станет доставлять проблемы. Кокцей не хотел закончить свои дни, нанося утренние визиты какому-нибудь разбогатевшему патрону, надеясь на несколько сестерциев подаяния, не имея ничего, что можно было бы предложить взамен, кроме нескольких забавных историй о своих былых днях на арене.

С какой стороны ни посмотри, в этом деле не было видно никакой чести.

Прибыв утром в атриум Силана, Руфус Гиберник обнаружил, что там ждут более двадцати клиентов сенатора, большинство из которых были скромными на вид свободными людьми. Вместе они обладали более высоким статусом, чем обычная городская толпа, но это было относительно. Среди них были двое «родовитых», потерявших свои состояния, один-два неудачливых учёных, сошедший со сцены актёр и поэт-недоучка, который пытался убедить своих соседей, что он новый Гесиод.

Вскоре прибыл Силан и поприветствовал своих посетителей. Те, кто сидел, встали в знак уважения. Слова, которыми они обменивались, были всего лишь формальностями, не имеющими особого смысла. Когда шутки утихли, сенатор взял в руки свой кошелёк и раздал по несколько монет каждому из своих посетителей. После этого его слуга велел клиентам следовать за ним на портик, за исключением Руфуса, которого Силан пригласил разделить с ним завтрак.

Гиберниец сознавал, сколь многим он был обязан Силану. Пока Руфус оставался с Кассиллой, Татия жила и работала в доме сенатора. За трапезой старик предложил, чтобы горничная сопровождала Руфуса на дневных играх. Бывший гладиатор с удовольствием согласился.

Всего час спустя Руфус Гиберник и Татия, одетые в свежую одежду, шли позади носилок Марка Силана вместе с ещё десятком его клиентов. Разные люди смотрели на пару по-разному. Некоторые презирали Руфуса за то, что он был вольноотпущенником и бывшим гладиатором, в то время как другие хмурились от зависти, что такому «мужлану» была обещана встреча с императором Гаем в императорской ложе.

По оценке Гиберника, процессия сенатора Силана была впечатляющей, очень похожей на сопровождение госпожи Кассиллы, но не такая большая. Римлянин по-настоящему великого происхождения, этот аристократ не нуждался в показухе. Два ликтора, которые сопровождали его этим утром, неся фасции — секиры, обвязанные прутьями, — представляли собой тот уровень достоинства, которого не хватало Кассилле.

Когда его несли, Силан сидел и что-то читал, уделяя мало внимания прохожим. Но внезапный порыв заставил сенатора оглянуться, как будто его окликнул чей-то шёпот. Он заметил стоящего на обочине карлика, чья странная внешность заставила его взглянуть на него дважды. Кроме того, рядом с этим парнем стояла девушка — очень красивая блондинка, одетая в простое шерстяное платье рабыни. Силан тут же отвёл взгляд, но нахмурился, когда вдруг почувствовал странный запах. Он услышал, как сам приказывает своим носильщикам:

— Стой!

Носильщики плавно опустили его на землю, в то время как сановник всматривался в лица толпы, почему-то желая ещё раз взглянуть на блондинку. Ему было стыдно вести себя, как похотливый шестнадцатилетний юнец, но это было то, чего он хотел.

Когда старик заметил служанку и уставился на неё, она кокетливо опустила взгляд — совсем не застенчиво.

Ухмыляющийся карлик подошёл к носилкам, пробираясь сквозь толпу его слуг, которые инстинктивно отпрянули от его отталкивающей персоны. Смуглое созданиие сняло свою бесформенную шапку и весело поклонилось человеку в носилках.

— Благородному хюрнеру понравилась рабыня Галара? — спросил он, используя обращение соплеменника к вождю. — Её зовут Фригерд, — зачастил он, объясняя. — Очень тёплая, очень мягкая, очень подходящая для дома того, кто руководит многим людьми.

— Она твоя, черномазый? — недоверчиво спросил сенатор.

— Галар превратил золото в плоть, теперь он хочет превратить плоть в золото. Купит ли хюрнер у Галара его хорошенькую девочку?

Силан скривился, желая сказать «Да!», но сдержался. Он хотел соблюсти приличия перед своими клиентами.

— Фригерд — прекрасная женщина, — промяукал карлик. — Без сомнения, даже Цезарь одобрил бы её в качестве ценного подарка.

При упоминании Цезаря старик напрягся. Он механически кивнул и подозвал своего управляющего, сказав ему:

— Заплати, сколько попросит этот маленький человечек, затем отправь служанку обратно в мой дом. Искупайте её, накормите, хорошо оденьте. Она должна быть готова для...

Для кого?

— Будет сделано, доминус... — ответил его озадаченный слуга.

Когда сделка была завершена, Силан вновь почувствовал себя самим собой и отдал приказ двигаться дальше к амфитеатру Статилия Тавра. Позади него те, кто его знал, искоса смотрели друг на друга, удивляясь нехарактерному поведению своего господина.

— Руфус, — тихо сказала Татия, — это тот самый карлик, который одурачил нас фокусом с золотом!

Здоровяк усмехнулся.

— Ну, где бы он ни побывал ранее, похоже, что сейчас у него всё в порядке.

— Он меня пугает! Его глаза напоминают мне... — она не закончила. То, что она помнила о своей ночи на улицах Рима, девушка не хотела вспоминать.

Руфус обнял её.

— Девчонка, которая с ним, не выглядит так, будто с ней дурно обращались. Может быть, он не такой уж плохой парень. В любом случае, девочка, этому коротышке пришлось бы вырасти намного больше, чтобы когда-нибудь оказаться угрозой для такой дикой кошки, как ты.

Не слишком успокоенная этими словами, иберийка избегала смотреть на Галара, и вскоре процессии был отдан приказ двигаться дальше. Взгляд Гиберника задержался на стройной, полногрудой девушке-варварийке. Пока он упивался её красотой, он не заметил ухмылки и возбуждения, которые преобразили уродливое лицо Галара, когда он смотрел, как Татия торопливо уходит прочь.

Кокцей остановился перед зарешеченной камерой. Внутри находились ученики школы Юлия Цезаря.

— Вы двое! — резко крикнул он Озрику и Мару. — Слушайте меня! Немногие получают предложение о помиловании от Гальвия Халота. Радуйтесь, что сейчас не обычные времена. Сражайтесь хорошо, побеждайте, и вас вернут в школу, как будто ничего не произошло.

Тон Кокцея был безжизненным. Он знал, что юноши скоро умрут, независимо от их действий. Ему не хотелось произносить больше никакой лжи.

— Моим самым большим удовольствием было бы выпустить кишки этого человека на песок, — прорычал Мар после того, как тренер ушёл.

Озрик покачал головой.

— Он прекрасный воин и хитрый лидер. Сомневаюсь, что я смог бы одолеть его в честном бою.

Мар повернулся к своему другу.

— Ты становишься скромным, Озрик?

— Если бы я мог учиться искусству владения оружием у этого Кокцея, будучи свободным человеком, я бы значительно продвинулся. — Затем Озрик покачал головой. — Но я не мог задерживаться, чтобы брать у него уроки. У нас здесь нет никакой другой цели, кроме как найти Андваранаут или умереть, пытаясь это сделать.

— Ха-ха! — усмехнулся бруктер, сидевший на соседней скамейке. — Андваранаут принадлежит культу Хейд и никому другому!

— Дурак, поклоняющийся великанам! — огрызнулся энгл. — Неужели ты не понимаешь, как опасен этот кусок золота?

Рослый германец усмехнулся.

— Однажды великаны разорвут свои оковы и сокрушат Мидгард и Асгард. Конец света предопределён Судьбой. Когда мир будет создан заново, в нём найдётся достойное место для всех, кто помог Хейд одержать победу. — Выражение его лица было фанатичным. Озрик неохотно отвернулся, понимая тщетность спора с таким человеком.

Мар не обращал внимания на разговор, его разум был обременён тяжёлыми мыслями. Внезапно хатт увидел мужчину, который самодовольно прошёл мимо решётки, и вскочил на ноги, с криком:

— Эй, ты!

Руфус Гиберник обернулся. Он убивал время до прибытия императора, исследуя амфитеатр, в надежде встретить знакомых людей.

— Слушай, а я тебя узнал, — сказал он Мару. — Тебе не следовало так скоро выходить на арену. Кокцей едва ли успел обучить тебя в достаточной степени, чтобы ты выдержал свой первый бой. Если он решил использовать тебя в качестве затравки для зрелища, у него должна быть чертовски веская причина.

— Ты был с моим отцом в школе, — заявил Мар. — Как поживает Калусод?

Руфус состроил сочувственную гримасу.

— У меня совсем плохие новости, парень. Калусидий мёртв. Мне очень жаль. Он был хорошим человеком.

Мар побледнел.

— Мёртв? Как так?

— Он устроился смотрителем животных в этом самом амфитеатре. Из клетки сбежал волк. По крайней мере, он, похоже, прикончил его быстро.

— Волк? — повторил Озрик, прижимаясь к решётке.

Секутор с любопытством оглядел второго германца, но ответил ему откровенно:

— Да. Примерно неделю назад я приходил навестить Калусидия, и его сослуживец рассказал мне эту историю. Зверю как-то удалось скрыться. Удивительно, что мы не слышали о новых случаях нападений волков в окрестностях города.

— Откуда пришёл… этот волк? — медленно спросил Озрик.

— Из Тускулума. Не скажу, чтобы это было диколесье. Не спрашивай меня, как он туда попал.

Озрик нахмурился, глядя в пол. Его костяшки побелели, когда он крепко сжал прутья.

— Мне жаль, парень, — обратился к Мару бывший гладиатор. — Мне неизвестно, что случилось, но точно знаю, как сильно твой отец заботился о тебе.

Мар попятился, ошеломлённый. Озрик поблагодарил Руфуса, и тот печально попрощался с ними. Энгл, взяв Мара за руку, помог своему товарищу вернуться на скамью.

— Он… он, должно быть, выследил волка-демона в этом огромном помещении, — заявил Мар. — Должно быть, собирался убить его, но всё пошло не так.

— Он был храбр, как истинный римлянин, — сказал в утешение Озрик.

— Последнее воспоминание, которое отец унесёт с собой в могилу, — это мои оскорбления в его адрес. — Голос хатта прервался. — Озрик… мой позор сильнее, чем я могу вынести. Я не хочу жить после этого ужасного дня.

Озрик, ничего не ответив, отошёл в сторону. Он знал, что для человека было плохим знаком желать смерти вслух. Такое роковое стремление могло быть легко исполнено любым злобным духом, подслушавшим его. А этот дом смерти должен был быть пристанищем для множества злобных духов...

Глава XIII

Арена

После торжественных оваций в честь императора Гая и пышного циркового шествия начались с травли львами обычного преступника.

Гай погладил свой чисто выбритый подбородок в предвкушении первой крови. В объявлении говорилось, что этот человек похищал женщин и детей для незаконной продажи за границу. В итоге вышло так, что похититель умер совсем не героически, просто съёжившись на месте, пока первый прибежавший лев не отправил его туда, где не было страха, — если только Тартар не существовал на самом деле.

Толпа освистала это жалкое представление, пока не выпустили ещё больше зверей — медведей и новых львов, чтобы те сражались друг с другом. Но Гай мог сосредоточенно смотреть, как звери рвут плоть друг друга — его деятельный разум начал отвлекаться.

Рядом с императором сидел Марк Силан. Его клиент, гладиатор Гиберник, занимал заднюю скамейку в императорской ложе. Гай прибыл слишком поздно, чтобы поговорить с ним перед играми, но с нетерпением ждал беседы с таким знаменитым бывшим гладиатором.

На лучших местах позади императора сидели родственники и личные друзья Гая. На особо почётном месте сидел Ирод Агриппа, а рядом с новоиспечённым царём — неуклюжий дядя императора Клавдий. Они с Агриппой оба воспитывались в доме леди Антонии и знали друг друга почти как братья.

Три сестры Гая делили скамью справа от царя — Друзилла, Лесбия и Агриппинилла, хотя последняя называла себя Агриппиной после смерти их матери. Большинство друзей девушки потакали её тщеславию, но не Гай. Имя Агриппина было слишком важным для него, чтобы тратить его на такую бессердечную интриганку, как его сестра.

Все три сестры были очень разными. Гай любил Друзиллу, был безразличен к Лесбии и часто ссорился с Агриппиниллой. Последняя, заметив его недружелюбный взгляд, хмуро посмотрела на него. Гай усмехнулся. Неделю назад он пытался предотвратить гибель, которая, казалось, надвигалась на Антонию, заставляя себя пересмотреть своё отношение к Агриппинилле.

Она слишком охотно приняла его неожиданные ухаживания, завидуя влиянию Друзиллы на него. Вместо того чтобы вызвать любовь, её рвение лишь усилило его отвращение. Когда он больше не мог терпеть её неискренность, Гай сбросил её с кровати. Принцесса, опешив, обругала его, как взбешённая торговка рыбой. С тех пор они не разговаривали.

Лесбия, возможно, была немного лучше по характеру, но Гай находил разговоры с ней пресными. Ей совершенно не хватало живости, которую он так ценил в женщинах.

Что за парочка, Лесбия и Агриппинилла! Он оказал им много высоких почестей, но это было лишь прикрытием для тех наград, которыми он хотел осыпать Друзиллу. Он усадил их обеих рядом со строгой Антонией. Непристойные замечания девушек, их сравнения недавних любовников, жуткие, смешливые высказывания касаемо кровавой битвы внизу должны были шокировать трезвомыслящую пожилую матрону. Следовательно, им требовалось соблюдать необычное – и хотелось надеяться, невыносимое – бремя сдержанности.

Позади Гая сидело много его друзей и близких родственников-мужчин, за исключением Гемелла. Агриппа и Клавдий, как он заметил, были заняты серьёзным разговором. Агриппа иногда упоминал здравый ум Клавдия, качество, которого он сам никогда не замечал у своего дяди. Гай мимоходом заинтересовался, о чём могли говорить эти двое.

— П-Поздравляю, Ирод, — заикаясь, сказал Клавдий. — Ц-царь, п-подумать только!

— Это было предначертано, Клавдий. Так предсказал один мудрец.

— Один из твоих пустынных святых?

— О нет! Пророки нашего бога никогда не говорят ни о чём хорошем, только о новых казнях за грехи моего народа.

— М-может быть, астролог?

— Возможно, — размышлял Агриппа, доставая талисман, который ему доверил Лодерод. — Я убеждён, что он действительно видел будущее. Я обязан отплатить этому человеку, и надеюсь, что смогу. Он был отцом молодого германца по имени Озрик. Его отправили в гладиаторскую школу. Я обещал его отцу передать ему этот жетон.

Клавдий нахмурился, глядя на жетон.

— Он н-не может быть очень ценным.

— Но если я не сдержу своё слово, то какова бы ни была его ценность, не лишусь ли я всей удачи, которую предсказал мудрец? У меня есть устрашающий пример старого царя Саула, который заставляет меня быть рассудительным.

Клавдий кивнул. Это было похоже на Ирода — приписывать какие-то эгоистичные мотивы каждому благородному поступку, который он совершал. В отличие от большинства людей своего ранга, принц пустыни предпочитал изображать злодейство, а не добродетель.

Битва животных безразлично проходила перед глазами Руфуса Гиберника. Первым настоящим зрелищем дня должен был стать бой между гладиаторами и гораздо более многочисленной группой варварских воинов.

В Риме в это время было не так много настоящих варваров, кроме той группы, которую он недавно видел под ареной. Это, к сожалению, означало, что сын Калусидия будет сражаться и, вероятно, погибнет. Но секутор был свидетелем многих подобных трагедий в своей жизни. Чтобы наслаждаться гладиаторскими представлениями, нужно было сосредоточиться на представлении и забыть о смерти.

Он знал, что большинство варваров будут фальшивыми. За них сойдут обычные преступники, одетые в шкуры и вооружённые незнакомым оружием. Только в периоды пограничных войн Рим располагал надёжными запасами опытных варварских пленников.

— Господин!.. — обеспокоенно прошептала Татия, стоя позади него. Он оглянулся на неё, довольный. Ему потребовался год, чтобы уговорить её называть его господином, когда они были на публике. Но, как ни странно, с тех пор как он спас её на римской улице, она стала вести себя лучше.

— Что такое, любимая?

— Я чувствую, что кто-то наблюдает за нами… за мной!

— Конечно! Посмотри на мужчин вон на тех трибунах. Можешь ли ты их винить? Ты самая привлекательная штучка, которую видали на земле, не исключая цезаревен.

— Господин! Пожалуйста, не позволяй сёстрам императора услышать тебя! Они, вероятно, из ревности прикажут отрезать мне нос!

Гиберник засмеялся.

— Ты снова становишься дерзкой. Хорошо! Иди сюда! — Он подхватил её и усадил себе на колени. — Смотри бой у меня на коленях!

— Руфус… но император!..

— Пусть он сам найдёт себе девушку!

Татия успокоилась. Она хорошо знала, что Руфус был похож на атакующего быка, когда ему хотелось следовать своей прихоти. Но даже под защитой его силы она всё ещё испытывала дурное предчувствие, ощущение, что среди публики есть кто-то, кого ей нужно бояться.

Озрику и его товарищам, как варварскому мясу для мечей, не разрешили участвовать в параде. Только когда настало время им сражаться, их выпустили из камер и под охраной отвели на арену, покрытую песком с пятнами крови. Рабы в амфитеатре подготавливали площадку для боя, унося мёртвых животных и посыпая кровь свежим белым песком. Выбеленный кварц слепил глаза варваров, которые долгое время находились в полумраке. По обе стороны от выходных дверей на полотнищах были разложены мечи, щиты и копья, в количестве, достаточном для того, чтобы вооружить их всех.

Настоящие варвары с жадностью набросились на оружие. Римские воришки, переодетые германцами, забирали остатки, принимая самые плохие щиты и клинки в неумелые, дрожащие руки. Озрик выбрал себе большой круглый щит, копьё и гладиус; последний он сунул за пояс из овчины, предоставленный школой, вместе со своими нелепыми одеяниями из воловьей шкуры.

Мар, который был вооружён подобным образом, горько проворчал:

— Они могли бы дать нам что-нибудь поесть, если уж нам приходится сражаться.

— Скот не кормят прямо перед забоем, — ответил Озрик с мрачным смехом. — Если еда не успеет превратиться в мускулы, зачем тогда тратить кашу? В любом случае, волк наиболее опасен, когда он голоден.

— Не говори мне о волках, — ответил Мар.

Озрик огорчённо откинулся назад.

Из другой двери арены на солнечный свет с беззаботной помпезностью вышли десять гладиаторов. Энгл увидел, что их костюмы представляли несколько основных римских боевых стилей.

— Кажется, они думают, что быстро разделаются с нами, — заметил он.

— Мы знаем, как хорошо могут сражаться гладиаторы, — сказал Мар, сжимая плечо своего товарища, — так что, вероятно, они правы! Это может быть наше последнее прощание, брат. Если я хатт, а не римлянин, то следующая наша встреча будет в чертогах Водена.

— Я никогда не знал хатта, который был бы более хаттом, чем ты! — улыбнувшись, сказал Озрик. — Но прежде чем мы расстанемся, дай мне свой меч.

Озадаченный, Мар передал ему свой гладиус. Быстро, с помощью острого куска говяжьей кости, который он приберёг для этой цели, Озрик выцарапал свои самые мощные победные руны сначала на деревянной рукояти меча Мара, а затем и на своей. Затем он взял по мечу в каждую руку и направил в них свою волю, со словами:

— Слава богам! Слава богиням! Слава щедрой Земле! Даруйте нам силу и победу; пусть наши смертоносные клинки пируют, пока мы живы.

Обжигающее пламя лизнуло спину Озрика, бросив его на землю лицом вниз. Немного песка попало ему в рот, и он с силой выплюнул его.

— Иди в центр, бездельник, — зарычал стражник, стоя над ним и размахивая плетью с металлическим наконечником. — Покажи гражданам зрелище!

Озрик вскочил и рванулся к стегальщику, но тот испугался и отскочил за живую стену из копьеносцев. Отказавшись от мести, энгл вернул меч Мару и последовал за остальными людьми из своей группы к центру арены, где уже расположились гладиаторы. Стражники следовали за ними на небольшом расстоянии позади.

— По два дикаря на каждого гладиатора! — крикнул оптий стражников. — Разойдитесь! Пусть граждане увидят, как вы владеете оружием!

Подталкиваемые остриями копий, Озрик и Мар оказались поставлены против разных противников.

Партнёром энгла оказался тот самый бруктер, с которым он ранее подрался. Их противником был мирмиллон, тип гладиатора, который также именовался «галл». Но этот человек с тёмными и грубыми чертами лица, казалось, не был галлом по рождению. На правой руке у него был металлический наруч, а на левой ноге — высокая коленная защита. Шлем на нём был с широкими полями, а в качестве гребня на нём красовалась металлическая рыба. Широкий кожаный пояс на талии защищал его живот и расширялся книзу, служа защитой для паха. Короткий шерстяной килт, длинный меч-спата и высокий щит легионера дополняли его экипировку.

— Забавно, — прошептал Озрик бруктеру. — Как ты думаешь, знают ли эти римляне, что мы двое скорее нападём друг на друга, чем на этого потрошителя, обученного в школе?

— Мы бы так и поступили, воин! — с усмешкой согласился германский ренегат. — Но в данный момент нам нужно забыть о наших разногласиях. Странно, но здесь, на чужой земле, окружённый чужеземными врагами, даже жалкий энгл начинает выглядеть соотечественником и товарищем по щиту.

Это заявление удивило Озрика, потому что та же самая мысль только что промелькнула и в его собственной голове. Позади них он услышал хруст шагов, шагающих по песку. Стражники!

— Сражайтесь! — скомандовал им обоим оптий отряда. В обязанности охранников арены входило избиение и даже убийство любого раба, который плохо выполнял свои обязанности.

Противостоящий им гладиатор принял воинственную позу.

— Подходите скорее, собаки! — крикнул он. — Не было ещё такого галла, который не смог бы надрать задницу целой дюжине германцев!

— Клянусь тысячью отродий Хейд! — прорычал бруктер. — Твои вороньи слова так же лживы, как и род, к которому ты якобы принадлежишь! Отправляйся к Хеле!

Поклонявшийся гигантам германец начал атаку, нанеся удар копьём в середину тела противника. Галл легко отвёл его, подпрыгнул и оставил кровавый порез на верхней части ноги своего нападавшего. Озрик рванулся вперёд, пока гладиатор не мог защищаться, но его копьё наткнулось только на неподатливое железо и кожу щита противника. Сам галл проворно отпрыгнул в сторону.

Позади себя Озрик слышал крики, лязг и аплодисменты толпы. Но рунный воин не смел отвести взгляд от своего врага, понимая, что это может стоить ему жизни.

Краем глаза Озрик увидел, что нога бруктера окрасилась кровью, но на его лице было больше возмущения, чем боли. Довольный тем, что этот человек больше жаждет прикончить галла, чем его самого, Озрик осторожно двинулся к гладиатору сбоку.

Галл отошёл от Озрика, но при этом заметно прихрамывал. Разъярённый бруктер, увидев то, что выглядело как слабость, издал боевой клич и бросился вперёд.

Это была ловушка. Мирмиллон умело развернулся, ударив краем своего щита по лицу бруктера, раздробив ему переносицу. Потеряв сознание, германец развернулся и упал лицом вниз в песок. Галл приблизился, чтобы нанести смертельный удар.

Озрик метнул своё копьё. Спата мирмиллона развернулась, намереваясь сбить его в воздухе, но боги не благоволили уловке противника. Острый край копья ударил в его кисть, отрубив большой палец правой руки.

Скривившись, галл отскочил в сторону. Хоть и оставшись без большого пальца, он плавно переложил свой клинок в левую руку, а щит — в раненую правую. Озрик двинулся вперёд, с надеждой, но в то же время бдительно высматривая подвох. Он мог ожидать, что гладиатор станет действовать с большей поспешностью, чем раньше, опасаясь, что боль и потеря крови слишком сильно ослабят его. Когда энгл приблизился, смуглый человек попытался ещё одну уловку, ложно споткнувшись. Юноша не поддался на обман и держал свою защиту.

В большей спешке, чем его противник, гладиатор бросился на него, нанося град ударов и оттесняя Озрика назад, в то время как тот отчаянно уклонялся и парировал. Галл пытался создать брешь в защите, а затем внезапно сделал неожиданный ход, целясь носком ноги в пах энгла. Щит Озрика вовремя опустился вниз, ударив по поноже противника и заставив его споткнуться. Озрик с силой бросился на него, пока гладиатор не восстановил равновесие, и они столкнулись щитом к щиту. Мирмиллон, возможно, был ранен опаснее, чем казалось, потому что Озрик сохранил свою стойку, а галл — нет. Озрик расценил неудачу упавшего противника как настоящую и нанёс удар. Он рассёк левую руку противника, перерезав мышцы и заставив мирмиллона выронить клинок.

Отказываясь сдаваться, гладиатор откатился и встал на ноги. В том же движении он бросил свой щит в энгла, но из-за полученных ранений бросок вышел неуклюжим, и юноша увернулся. Но этого отвлекающего манёвра хватило, чтобы галл смог подобрать свой упавший меч. Однако, теперь, с ранениями обеих рук, гладиатор не мог хорошо обращаться с оружием. Он мог бы сделать жест сдачи и предоставить свою жизнь выбору толпы. Возможно, считая, что зрители потребуют его смерти, он собрался с духом, чтобы умереть в бою. Озрик атаковал и сломил неуклюжую защиту противника, безжалостно вонзив свой гладиус в обнажённое горло — подходящее место для быстрой смерти. Энгл не сомневался, что занятия в школе улучшили его владение мечом.

Наконец-то энгл смог полностью осмотреть всю картину битвы. Его напарник, бруктер, всё ещё лежал там, где упал, неподвижный, возможно, мёртвый. Озрику сказали, что если человек не сможет хотя бы встать на колени к тому времени, когда бой закончится, человек, одетый как бог смерти, выйдет на арену и проломит ему череп тяжёлым молотом.

Озрик увидел, что трое других гладиаторов распростёрлись на песке, но немногие варвары всё ещё держались на ногах. Мар, сражавшийся сейчас с секутором, был одним из них.

— Ты и ты! Деритесь! — заорал сзади оптий. Озрик понял, что теперь ему предстоит сразиться с выжившим в другом поединке — гладиатором фракийского типа, вооружённым легче, чем галл. Помимо шлема, который закрывал его лицо, за исключением прорезей для глаз, на нём был металлический нарукавник и поножи. Он нёс железный баклер и маленький изогнутый меч того типа, который Кокцей называл сикой. В школе Озрик узнал, что успех фракийцев в бою зависел от быстрых манёвров против более тяжёлого противника.

— Подойди поближе, варвар, — дразнил его противник. — Позволь мне выиграть этот бой, чтобы я мог сразиться с настоящим мечником. Никто никогда не получит рудис за то, что танцевал с клоуном в коровьей шкуре.

Озрик принял оборонительную стойку. Фракиец, вероятно, устал после своего предыдущего поединка, но не больше, чем он сам. И на этот раз у энгла не было никого, чтобы встать рядом с ним. Он тщательно оглядел своего нового противника.

На боку фракийца был поверхностный порез, который, похоже, был не слишком знаитчельным. Если у этого парня и имелась какая-либо слабость, она, скорее всего, проистекала из его презрения к воинам-варварам, двое из которых лежали позади него мёртвыми. Но, задавался вопросом Озрик, не был ли на самом деле один из них или даже оба переодетыми ворами?

Теперь он мог свободно использовать рунную магию. «Ты не просто воин; ты рунный воин! — сказал он себе. — Твоя кровь — это кровь Скефа! Вопой силу этой крови!» Чтобы не дать задиристым охранникам заставить его атаковать, прежде чем он будет готов, энгл сделал несколько воинственных шагов вперёд. Затем он внезапно остановился и заревел свою щитовую песнь, ту самую, которую использовал Лодерод, чтобы придать силы своим союзным соплеменникам перед уничтожением трёх римских легионов в Тевтобургском лесу.

Иноземный речитатив заставил гладиатора вытаращить глаза, но его удивление быстро сменилось презрением:

— Молишься своим богам? Я слышал, что ваш верховный бог, Меркурий, слабейший из олимпийцев, больше сутенёр, чем вояка! Мой крик — это боевой клич Марса!

Несмотря на всё своё бахвальство, фракиец чувствовал себя неуютно. Он знал, что некоторые варвары были колдунами. Гладиатор решил, что лучше атаковать, прежде чем заклинатель наложит проклятие на его удачу. Римский боец рванулся вперёд, его сика засвистела в воздухе. Энгл увернулся от удара, нацеленного ему в голову, а затем рубанул снизу, порезав бедро противника над одной из его лёгких поножей. Фракиец с воплем отступил. Озрик затянул вторую песнь, подкрепляя первую.

Некоторые зрители внимательно наблюдали за этой парой.

— Э-этот в-варвар не так уж п-плох, — заметил Клавдий Ироду Агриппе. — Как думаешь, он уб-бьёт своего противника?

— Тс-с-с, — ответил иудей. — Я смотрю, как тот парень с каштановой гривой противостоит ретиарию. О, хороший удар!

— Германцы так плохо сражаются, — зевнул Гай. — Удивительно, что они всё ещё свободно разгуливают по ту сторону Рейна.

— Два твоих деда и твой благородный отец едва не отняли у них эту свободу, — сказал один из его подхалимов. — Если б не зависть Тиберия, Эльба, а не Рейн была бы сегодня нашей границей.

Гай кивнул.

— Возможно, в моё правление мы отомстим за бесславие Тевтобургского леса. Очевидно, что у этих варваров нет тактики, и любой гладиатор может одолеть в бою вдвое большее их число.

— Для своего величия Рим ожидает прихода божественного Цезаря, — вставил другой льстец.

Возможность получения грядущей военной славы обрадовала Гая; он вообразил, что в той битве все остальное было славным сражением между вышколенными легионами и лезущими из глухого леса дикими ордами. что остальная часть боя станет победоносной битвой между дисциплинированными легионами и дикими ордами из запутанных лесов.

К этому времени нервы фракийца были на пределе. Эта проклятая песня! Он не мог ни остановить её, ни игнорировать. Посмотрев на своего противника, он почувствовал дурноту. Ему казалось, что его мужество превращается в тонкую паутину. «Клянусь клинком Марса, — вызывающе вопила его гордость, — я не боюсь ни одного живого варвара!»

Слишком раздраженный для любых уловок, которым его обучали, фракиец рванулся вперёд и нанёс быстрый удар. Он рубанул по плечу Озрика, но щит энгла остановил атаку. Однако нападавший оставил брешь в своей защите, и Озрик ударил в верхнюю часть живота фракийца. Крича, гладиатор отшатнулся назад, хватаясь за рану.

«Хороший удар, — догадался Озрик, — но в лучшем случае он приведёт к медленной смерти. Я должен покончить с этим».

Среди ликующей толпы, на столбе, поддерживающем тканевый навес, над головами зрителей, как обезьяна, висел Галар. Он делил своё внимание между стройной оливковой красавицей на коленях Руфуса Гиберника и боем внизу. Кровопролитие приятно резонировало с бесчеловечной натурой Галара, но его соколиные глаза выделили из всех соперников двоих — приёмного сына Лодерода и темноволосого хатта.

Вероятно, он считал, что они скоро умрут от мечей римских рабов-бойцов. И всё же, разве не было бы печально, если бы им каким-то образом удалось освободиться? Если бы им это удалось, они бы продолжили поиски магического кольца, которое так жаждала его госпожа Фригерд. Движимый неотложностью своей миссии, Галар вытянул палец в сторону темноволосого и произнёс Чёрную руну…

Секутор, бывший противником Маара, лежал на земле, пытаясь отползти на боку, невредимый, но обременённый тяжёлой бронёй, в то время как хатт упорно наседал на него. Ему едва удавалось отбивать удары клинка Маара, умело используя свой длинный кельтский меч.

Видения психопомпов мелькали перед глазами осаждённого гладиатора, но, к его удивлению, атака молодого германца внезапно прервалась. Казалось, варвар не знал, куда повернуться, на его лице застыло изумлённое выражение.

Увидев свой шанс, секутор бросил горсть песка в широко открытые глаза юноши. В то время как Мар закричал и отшатнулся назад, гладиатор вскочил на ноги и бросился на парня. Отбив щит хатта ударом своего собственного щита, он пронзил мечом грудь Мара. Тот прошёл насквозь и вышел на четыре дюйма из верхней части спины.

— Озрик! — слабо выдохнул Мар. Он опустился на колени, слабо ухватившись за пронзивший его меч. «Кто это сделал?» — удивился он. Не секутор, с которым он сражался — тот внезапно исчез, не оставив после себя ничего кроме необработанного ольхового бревна. Странная вещь, подумал Мар, зная, что вот-вот умрёт. Через секунду все мысли исчезли. Он повалился на бок и остался лежать неподвижно на песке амфитеатра.

В этот самый момент клинок Озрика нашёл место, чтобы глубоко погрузиться между рёбер его противника-фракийца. Упёршись ногой и сильно потянув, он вытащил свой клинок. Затем, развернувшись, попытался увидеть, в какой ситуации находится Мар. Ужас заставил его застыть; парень лежал на боку, а его убийца стоял над ним. Потрясённый и жаждущий мести, он пробежал разделявшее их расстояние, и стадион отозвался восторженным рёвом.

Победоносный мечник вовремя заметил рывок Озрика, чтобы перейти к обороне, но натиск германца заставил его попятиться. Против урагана берсерковых ударов энгла он не мог делать ничего, кроме как защищаться.

Это было таким нарушением правил, что молодой секутор крикнул стражникам: «Нечестно!». Они должны были разделять поединщиков на пары, а не позволять какому-то одержимому кровью варвару перехватывать инициативу. «О, Митра, — мрачно подумал он, — я, должно быть, только что убил его брата или любовника или что-то в этом роде!»

Высоко на стадионе Галар довольно посмеивался. Иллюзия, затуманившая зрение Мара, позволила римлянину подняться и нанести удар, уничтожив одного врага благословенной Хейд. Но остался ещё один. Теперь он применил заклинание другого рода.

Внезапно, когда Озрик нанёс ещё один удар своему врагу, он отозвался звонким лязгом и, казалось, разбил его на три разных тела, двойника двух других. «Что это за колдовство?» — вопил его разум сквозь ярость, которая всё ещё владела им.

Он бросился в центр трёх изображений, но, к своему ужасу, ударил в пустоту и рухнул головой в песок. Удар по затылку не дал ему подняться, и в глазах потемнело. Прежде чем забвение настигло его, он почувствовал, как клинок упирается ему в позвоночник.

«Странные воины, эти дикари, — подумал римский секутор. Дважды они меня одолели, и дважды каждый из них потерял рассудок». Осмотрев арену, он увидел, что последний из варваров был зарезан парой других выживших гладиаторов. Когда напряжение боя спало, он мог не спешить и предложить жизнь этого последнего противника императору. Он не забыл пробормотать благодарность своему богу; возможно, он ещё проживёт достаточно долго, чтобы оставить это безумное занятие позади. Он даже осмелился надеяться, что сможет вернуться в свой дом в Мезии свободным человеком.

— Смерть! — взревела толпа, и этот рёв звучал, как ветер и волны, разбивающиеся о суровые берега Мезии.

— Эти германцы сражаются как животные, — произнёс Гай, обращаясь к своим спутникам, явно не впечатлённый зрелищем. Он вытянул большой палец и медленно начал загибать его к своему сердцу, как будто это был наконечник копья.

— Погоди, император Цезарь! — воскликнул Агриппа, махая рукой. — Я узнал этого германца там внизу! Мы вместе сидели в тюрьме. Я перед ним в долгу.

— Ты в долгу перед варваром? — с удивлением спросил принцепс.

— Такое кажется странным, но это правда, Цезарь. Я собирался выкупить его из его школы, но только сейчас понял, что он сражается там. Пощади его, Гай!

Император пожал плечами.

— Как хочешь. Он твой раб.

Гай вытянул правую руку и ткнул большим пальцем вниз, в традиционном сигнале для мезийского секутора, чтобы тот опустил оружие и позволил белокурому безумцу жить, чтобы сражаться снова.

Далеко внизу гладиатор кивнул и отошёл от Озрика, испытывая облегчение от того, что кровавое действо наконец-то закончилось.

Глава XIV

Невольница

Во время короткого перерыва в играх к императорской ложе подошёл Марк Силан в сопровождении крупного сильного мужчины.

— Позвольте представить вам Руфуса Гиберника, принцепс, — сказал сенатор. — Он получил свободу после пятнадцати побед. Это произошло почти шесть лет назад, когда я был претором. Он храбрый человек, верный друг и лучший гладиатор, что украшал наш город со времён великого Фламмы*.

* Гладиатор Фламма, родом из Сирии, четырежды становился рудиарием, однако каждый раз получая свободу, вновь возвращался на арену. Провёл тридцать четыре боя, как секутор, выиграв двадцать одно сражение. Девять боёв закончились вничью, и лишь четыре он проиграл. Погиб на арене в возрасте тридцати лет. Настоящее имя неизвестно, гладиаторское прозвище переводится как «пламя». Упоминание Фламмы здесь – анахронизм, т. к. он жил во времена правления императора Адриана (117-138 гг. н.э.)

Гай посмотрел на гиганта, медную гору мышц и сухожилий. Не вставая, он ущипнул гибернийца за голое бедро, ощупывая его мускулатуру. В то же время Руфус оценивал нового императора Рима.

Худой, долговязый, нескладный, Гай никогда не смог бы стать бойцом. Его светлые глаза выдавали гораздо больше, чем безмятежное выражение лица; в них таился жар. Они свидетельствовали о явной жёсткости в его натуре. Что Гиберник ощущал в Гае сильнее всего, так это склонность к гневу. Жаль того, кто встанет на пути императора...

— Вижу, ты в отличной форме, — сказал Гай. — Тебе уже доводилось служить в телохранителях?

— Да, — ответил Руфус, — в Иберии и в других местах.

— Думаю, мы найдём тебе применение, Гиберник. Обратись к Аксилару, трибуну моей стражи, за формой и для тренировок.

Затем император взглянул на Татию.

— Твоя девушка кажется мне прекрасной, гладиатор. Она такая же смуглая, как моя персидская танцовщица Дайя. Твоя девица тоже танцует?

Когда Гиберник осторожно ответил отрицательно, Гай вздохнул.

— Жаль; если б она танцевала, я сделал бы тебе предложение. В любом случае, займи это место рядом со мной. Силан, ты ведь не против? Я хотел бы услышать мнение эксперта о важных состязанииях, которые скоро начнутся.

Неподалёку в задней части императорской ложи появился слуга и почтительно поклонился Ироду Агриппе, сказав:

— Варвар-гладиатор отдыхает в лазарете, Доминус.

— Как он?

— Сильно ушиблен, получил крепкий удар по голове, великий. Лекарь амфитеатра считает, что он встанет на ноги примерно через неделю.

Агриппа извинился перед императорской свитой и проследовал за слугой в тихую, тускло освещённую комнату. Там на полу на носилках лежал Озрик, за которым присматривали два раба. Восточному человеку предложили стул, и он сел над варваром, чьи глаза были мутными и полными боли.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Агриппа.

Энгл не ответил, казалось, даже не услышав его. Иудей обеспокоенно нахмурился. Затем, поддавшись порыву, снял с шеи тёмный германский талисман и надел его на Озрика.

— Позови моего управляющего, — сказал он одному из своих людей, который следовал за ним. Затем, обращаясь к слугам арены, добавил: — Мои люди возьмут его под свою опеку.

Формально, Агриппа сдержал своё слово, данное Лодероду. Тем не менее, было бы неправильно, вопреки духу его обещания, просто выбросить раненого на улицу. Он решил позволить молодому варвару восстановиться в его городском доме. После этого он дарует ему свободу и предоставит выбор: либо вернуться в Германию, либо принять предложение работы в окружении Агриппы. В конечном счёте, ему нужно будет вернуться, чтобы управлять своей тетрархией в Иудее. Юноша мог бы стать хорошим телохранителем, так как он владел мечом и, как подозревал Агриппа, ещё и немного магией.

В этот момент Агриппа уловил жёлтый отблеск на груди энгла. Он присмотрелся и уставился на него с немалым изумлением.

Медальон Лодерода, то тут, то там, казалось, менял свой цвет на золотой.

Через два дня после игр Татия сидела на своей кровати, глядясь в одно из отполированных металлических зеркал, которыми пользовались служанки Марка Силана. Отражение, которое она видела, не изменилось с тех пор, как она испытала страх. И всё же что-то ощущалось по-другому. Может быть, это отличие было глубже, чем её в её внешности. Иначе почему она так часто чувствовала страх?

Ей на ум пришёл обрывок стихотворения, «Песнь проклятого Муриаса»:

Я слышу гончих за спиной,

Знаком мне каждый лай,

Я чую жаркий смрад пастей,

Куда ни убегай.

Собаки рядом, вой вблизи,

Псы чуют след моих грехов.

К проклятой жертве снизойди,

Что в ад попасть должна без слов.

Услышав шорох у дверного проёма, Татия подняла голову. Там стояла Фригерд, новая германская девушка, с которой она делила маленькую комнату. Блондинка была одета в форму рабынь Силана, длинный белый хитон без рукавов. Её загорелая кожа выглядела такой же смуглой, как у Татии, на фоне белоснежного льна, но имела золотистый, а не оливковый оттенок. Волосы её были гладко расчёсаны, с заплетённой прядью перед каждым ухом. Какой спокойной казалась Фригерд, несмотря на то, что она провела некоторое время с жутким маленьким человечком, который её продал.

Фригерд со звериной грацией разлеглась на своей кровати напротив Татии.

— Ты выглядишь расстроенной, — произнесла она с сильным акцентом на латыни. — Наверняка в таком большом и прочном доме, как этот, нечего бояться.

— Рабу всегда есть чего бояться, — пробормотала Татия.

— Я не считаю себя рабыней, — ответила Фригерд, как будто сама эта идея была чем-то забавным.

— Сохраняй это чувство, пока можешь, — посоветовала Татия.

— Обязательно.

Татия положила голову на подушку, отвернувшись от своей соседки по комнате. Спустя немного времени она услышала, как германка встала, а затем почувствовала прикосновение её руки.

— Ты грустная; так не должно быть, — проворковала блондинка. — Позволь мне утешить тебя.

Татия не доверяла незнакомке и не ответила. Внезапно иберийка вздрогнула, почувствовав небольшую, острую боль. Она повернулась и с упрёком посмотрела на северянку. Но на неё очень быстро навалилось оцепенение.

Фригерд извлекла из её тела шип.

— Будь весела, девица! Это день, когда ты найдёшь новую любовь, — сказала она. Германка распахнула одежду Татии, сдвинула её с тёмных плеч девушки и обнажила её до пупка.

— Галар безумен, — сказала Фригерд, качая головой. — Чтобы исполнить мой долг перед ним, я бы бросила к его ногам римскую царицу, но вместо этого он просит о таком бесполезном существе, как ты.

Из-под своего набитого шерстью матраса колдунья достала золотой диск с выпуклой поверхностью, на которой была изображена тайная руна. Она положила его на центр своей левой ладони и прижала медальон к коже под левой грудью Татии. Прикосновение было холодным, жалящим, но она не могла ни пошевелиться, ни протестовать.

— Во имя Хейд, — торжественно произнесла Фригерд, — я отмечаю тебя иллюзией радости, красоты и страсти. Ты будешь слугой слуги Хейд. Пусть твои глаза будут очарованы, а сердце несёт тяжёлые цепи страсти.

Она убрала эмблему, оставив Чёрную руну любовного наваждения, слегка вдавленную в кожу её жертвы. Та начала очень быстро исчезать.

Затем Фригерд поднесла флакон под нос Татии. Запах вызвал отвращение у ведьмы; он напоминал о сырых камнях, могильной земле и древних гробницах.

— Запомни этот запах; запомни его, — приказала ей рунная ведьма. — Всякий раз, почувствовав этот запах, ты станешь испытывать острую потребность в любви.

Затем колдунья убрала свои простые принадлежности, привела в порядок платье Татии и большими пальцами закрыла её открытые веки.

— Поспи немного, бедная шлюшка; проснувшись, ты ничего об этом не вспомнишь. — Она прижалась губами к устам Татии и закрепила заклинание запечатывающим поцелуем.

Поле этого Фригерд встала и произнесла в пространство комнаты:

— Галар? Ты прячешься в этом месте? Она твоя. Просто помни, что моё обязательство перед тобой теперь исполнено.

Рунная ведьма взяла зеркало Татии и отнесла его к своей кровати. Изучая собственное отражение, Фригерд смотрела на своё накрашенное лицо. Римляне использовали краски и пудру, чтобы подчеркнуть тонкие прелести женской внешности. Она коснулась мягкой одежды, облегавшей её девичью фигуру. Такую одежду просто невозможно было достать в северных землях. Любая предводительница была бы счастлива носить её, подумала она, но здесь, в Риме, его жители использовали её просто для украшения своих рабынь!

Придумав этот план, чтобы подобраться к римскому верховному вождю под видом нижайшей рабыни, Галар проявил больше хитрости, чем она ожидала от него. Следуя за этой черноволосой девушкой по городу, он узнавал, как один интересующий его человек был связан с другим, пока след не привёл в самый дворец императора.

Фригерд почувствовала волнение. Исполнение её судьбы было так близко – рукой подать!

В её жилах текла чистейшая кровь Скефа. Её отец, рунопевец из плмени суйонов — шведов, — тщательно подыскивал себе в жёны женщину из божественной родословной Хеймдалля. Но их дочь Фригерд была похищена жрицами Хейд, которые запланировали для неё очень специфическое будущее. Её научили рунам и обороту в волка. Затем, когда ей исполнилось шестнадцать, её наставники отправили её в путешествие души по Нифельхелю, где души колдунов и великих грешников терпели вечное наказание.

Полубезумную от ужаса, её вернули обратно. Наставники сказали ей, что она обречена заниматься чародейством. Лишь полностью посвятив свою жизнь служению ётунам, она сможет заслужить их благосклонность и править как королева Нифельхеля, а не томиться в бесконечных муках.

Но когда звёзды сошлись подходящим образом, позволяя вернуть освободить Андваранаут, римляне внезапно захватили кольцо, помешав попыткам культа вернуть его.

Фригерд была выбрана как одна из девяти претендующих на кольцо. Девять женщин начали состязание, но через три месяца остались только две. Фригерд и ещё одна были отвезены на лодке на озёрный остров, где им следовало сразиться насмерть. Понадобилась неделя, чтобы доказать, кто из них госпожа. Другая женщина была старше, более сведуща в колдовстве, но она зависела от милосердного дара силы, даруемой злыми духами; сила же Фригерд пребывала в её крови, ибо разве не была она по большей части внучкой бога света? Наконец, Фригерд начертала могущественную защитную руну, изгоняющую всех духов за пределы острова. Её соперница, лишённая источника силы, была легко выслежена и убита оборотнем. Вскоре после этого, в сопровождении нескольких преданных воинов-бруктеров и сына двергов Галара, Фригерд была отправлена в город Рим.

Теперь остался только Озрик, спасённый от смерти молодым Цезарем, чтобы сразиться с ней за то, кто первым вернёт кольцо. Она должна была подобраться к королю римлян — их «им-пер-а-тору» — прежде чем Озрик украдёт или выманит у него хитростью Андваранаут.

Озрик… она слышала, что в нём тоже течёт чистейшая кровь короля Скефа. Но даже если это и правда, Озрик едва освоил рунную магию. В глубине души она не считала его серьёзным препятствием для своих планов. Однако поскольку он был учеником великого Лодерода, она не осмеливалась недооценивать этого юношу.

Всего да день до этого Фригерд околдовала Марка Силана, чтобы подготовить почву для встречи с юным Цезарем. Он отправил слугу просить аудиенции у римского короля. Но ей не терпелось приступить к осуществлению плана; было потрачено уже довольно много времени.

Шведка решительно достала флакон из своей сумочки с косметикой, открыла его и выпустила содержавшийся в нём аромат в воздух, незаметно разнёссшийся по всем комнатам особняка. Не прошло и нескольких мгновений, как Силан, задыхаясь, вбежал в комнату для служанок на своих старых, жёстких ногах.

— Госпожа?.. — запыхавшись, спросил он.

— Старик, я хочу немедленно отправиться в зал к юному Цезарю, — сообщила ему Фригерд.

Больше она не сказала ничего. Да в этом и не было необходимости. Изборождённое глубокими морщинами лицо мужчины просияло. Конечно, он отведёт её к Цезарю! В конце концов, разве это не была его собственная идея?

Озрик с больной головой лежал и смотрел в окно, хотя не видел сквозь него ничего, кроме неба.

Колдовство!

Магия Хейд была в Риме, и очень сильная. Это была не обычная битва. Гладиатору, с которым сражался Озрик, помогало плутовство — мистическое ослепление, скрывающее реальность от глаз человека. Гладиатор не мог быть посвящён в такое искусство. Ему помог какой-то колдун с Севера. Озрик знал, что в Риме есть как минимум один колдун Хейд — тот, кто напал на него, а также убил Калусидия, приняв облик волка.

Весьма вероятно, что оба следа от этих убийств могли привести к одному и тому же исполнителю.

Или той. В высших степенях ордена Хейд служило больше женщин, чем мужчин. Ведьмы Хейд были особенно опасными противницами Лодерода — и для его наставника до него тоже.

Давным-давно один из членов культа Хейд, человек по имени Ингфрид, изучил многие из её Чёрных рун, не подвергшись их порче. Он убил жрицу, владевшую кольцом Андваранаут, и надел его сам. Хотя его поступок навлёк проклятие на его душу, обрекая её на Нифельхель, он воспользовался кольцом, чтобы защитить себя, и унёс этот зловещий предмет.

Культ Хейд долго искал Андваранаут и жаждал заполучить жизнь Ингфрида, но он избегал их и дожил до глубокой старости. Когда он почувствовал, что его время подходит к концу, он нашёл ученика — молодого человека по имени Лодерод. Как и Ингфрид, Лодерод гордился тем, что в его жилах течёт чистейшая кровь Скефа, кровь героев и чародеев. По правде говоря, древний король Скеф был воплощением Хеймдалля, дарителя рун, защитника человечества. Мало кто мог овладеть силой кольца, если не принадлежал к магическому роду. Почти на восемьдесят лет Лодерод пережил своего учителя, выполняя его завет, прежде чем спрятать кольцо с помощью духа-хранителя, чтобы тот защищал его. Наконец, со временем, Лодерод выбрал своего собственного преемника, Озрика, также происходившего из рода Скефа.

Юноша сердито оглядел богато обставленную спальню вокруг себя. Это была одна из комнат, выделенных для Агриппы во дворце. С тех пор как Озрика перевезли сюда, слуга Стех использовал своё искусство, чтобы исцелить его. Но когда он оставался один, энгл применял свои собственные руны, чтобы ускорить выздоровление. Он надеялся, что завтра сможет ходить по дому без головной боли и слабости.

Затем он снова подумал о смерти Мара и пришёл в ярость. Эта смерть требовала отмщения. Каждой клеточкой своего естества он хотела вернуть этот долг. Но где же находился колдун Хейд, с которого следовало взыскать кровавый долг?

В этот момент чуткий слух охотника Озрика уловил шаги.

— Что ж, друг мой, — сказал Ирод Агриппа, — похоже, ты хорошо восстанавливаешься! Рим до сих пор не был к тебе добр; пусть же моё гостеприимство избавит тебя от грубого обращения, которому ты подвергался.

Германец почтительно кивнул. Слуги рассказали ему, что их хозяин часто бывает у юного Цезаря. За несколько недель, прошедших с тех пор, как они были вместе заключены в Тускулуме, Агриппа стал царём, а царей следовало уважать, и к его собственному удовлетворению, этот царь хорошо держался в своей роли. Восточный человек был одет в вышитую тунику из пурпурного хлопка, поверх которой была накинута багряно-алая шерстяная накидка; его тёмные волосы были стянуты повязкой.

— Мой господин, мне сказали, что вы получили в своё владение царства, — сказал Озрик, не пытаясь встать. Германские короли не требовали от воинов раболепства, а до правил поведения других народов ему было мало дела. — Лодерод предсказал верно. Вы доказали, что вы мой друг, и я рад, что вам удалось преуспеть.

Агриппа, стоя у кровати, ответил:

— Я не перестаю удивляться тому, как ты с помощью своих магических искусств можешь избавляться от последствий тяжёлых ранений. Если захочешь остаться в Риме, ты мог бы заработать целое состояние как целитель.

— Похоже, мне действительно придётся остаться на некоторое время. У меня есть много дел, имеющих первостепенное значение.

— Отлично! После того как я перееду в свои собственные апартаменты, ты можешь присоединиться к моей свите в качестве телохранителя, если у тебя нет других планов.

— Скажите мне, правда ли, что римляне отдали меня вам в рабство?

— Это правда, но завтра я отведу тебя к магистратам и формально освобожу от рабства.

Рабство. Раб. Озрику не нравились такие слова.

— Я благодарю вас, щедрый господин. Я был бы жалким рабом, если бы вы решили поступить иначе.

Восточный человек едва заметно улыбнулся.

— У меня и так много рабов. Чего мне очень не хватает, так это верных друзей.

— Я могу быть другом любому человеку, кто друг мне.

Внезапно посерьёзнев, Агриппа сказал:

— Озрик, хотя мне больно это признавать, я не так хорошо заботился о твоих интересах, как притворялся.

— Господин?

— Твой отец велел мне передать тебе этот талисман, когда я буду доволен своей судьбой. — Царь вытащил медальон из-под своей туники. — Когда Лодерод передал его мне, он был сплошь ржавым. Теперь я безошибочно узнаю блеск золота. Он начал меняться, как только я надел его тебе на шею, когда ты лежал без сознания. Как работает эта странная алхимия?

Озрик вздрогнул, глядя на предмет. Это был тот самый амулет, который всегда носил Лодерод. Когда Озрик видел его в последний раз, он был из чистого золота. Неужели он обратился в ржавую дрянь перед смертью его наставника?

— Я не виню вас за то, что вы его скрывали. Это ужасное бремя, — мрачно сказал Озрик. — Если бы у меня был выбор, я бы, возможно, предложил моему отцу отдать его кому-то другому!

— Он проклят? Я носил его несколько недель! Я и понятия не имел…

— Руна на нём называется филфот*. Она символизирует безграничную силу, которая может быть использована как во благо, так и во зло, но по своей природе она не связана ни с тем, ни с другим. Не бойтесь; он не навлёк на вас проклятие, но имея его в пределах досягаемости, мне будет намного проще принять проклятие на самого себя.

* Частный случай свастики — с усечёнными концами, как правило загнутыми по часовой стрелке, т. е. правосторонней

Как это было верно! Филфот был зачарованным амулетом, который мог пробудить мистическую кровь в человеке божественного происхождения. Пока Лодерод был жив, талисман служил только ему одному и был бесполезен для любого другого.

Прикоснувшись к Озрику, филфот, оживил его, вызвав бурление у него в крови. Чем дольше он будет его носить, тем сильнее станет его влияние. Золото в талисмане было фейским золотом, мистической трансмогрификацией* демонических двергаров. Оно одновременно стимулировало мистическую силу внутри него, и отражало степень развития этой силы. Талисман должен был помочь подготовить его к тому дню, когда он должен будет овладеть самим кольцом Андваранаут. Передав могущественный амулет, Лодерод сам направил сына на путь, ведущий к погибели. Наставник принял проклятие как жертву ради блага своего народа, но он никогда не призывал своего приёмного сына следовать тем же путём. Пока он использовал только Белые руны, его душа могла не опасаться Нифельхеля. Лодерод и сам начинал с таким убеждением, но из-за любви к своему народу он отступил от своего первоначального плана.

* Изменение формы или облика с сохранением изначальных характеристик.

Озрик взял предмет из руки Агриппы и уважительно положил его на покрывало рядом с собой.

— Как из шлака получается золото? — спросил Агриппа, жадно глядя на талисман.

Озрик покачал головой.

— Можете быть уверены, в Германии не существует такого секрета. Этот талисман — не настоящее золото, а, скорее, мистическое проявление идеи золота.

Иудей посмотрел на него с сомнением. Правду ли он говорит? Как хозяин, он имел право пытать раба, чтобы заставить его рассказать всё, но он был человеком, который пытал рабов лишь изредка, когда был очень зол. В свои ранние годы Агриппа активно изучал алхимические секреты и, по сути, растратил большую часть своего состояния на мистические изыскания. Он даже узнал, что действительно существует разновидность фальшивого золота, и за этой обманкой слишком часто следовала неудача.

К счастью, милосердное Провидение обеспечило его обильным источником золота, а также царством в Иудее. В любом случае, если бы Гай когда-либо узнал, что кто-то знает секрет изготовления золота, этого человека пытали бы до тех пор, пока он его не раскроет. Это было знание, которого следовало избегать. С некоторым сожалением иудей сказал:

— Если ты говоришь, что секрета изготовления золота нет, я поверю твоим словам и больше не буду спрашивать.

Озрик, энгл, который не слишком ценил золото, едва осознавал масштаб победы, которую его покровитель только что одержал над самим собой. Вместо этого он спросил:

— Господин Агриппа, что стало с телом Мара, моего друга, который погиб в ам… амфитеатре?

Тень пересекла лицо иудея.

— К этому времени он, должно быть, уже похоронен в общей траншее на Марсовом поле, и его местоположение будет забыто.

Руки энгла яростно сжали одеяло. Агриппа дал ему мгновение, а затем сказал:

— Когда я вернусь завтра, я положу конец твоему рабству. А пока я должен заняться гостями, которые скоро прибудут.

— Мы во дворце, где живёт Цезарь?

— Да. Хотел бы ты осмотреть это место получше?

Озрик осторожно коснулся талисмана, лежащего на одеяле.

— Конечно, господин. Это доставило бы мне большое удовольствие…

Глава XV

Федра

Марк Силан, сопровождаемый своей рабыней, был препровожден в приёмную с приличествующей для неё обстановкой. Пожилой римлянин, не тратя времени, уселся на мягкую скамью, а Фригерд задержалась перед глянцевой плитой из чёрного мрамора, которая была частью стены. То, что она увидела в отражении, выглядело женщиной, достойной императора.

Её льняная туника оставляла открытыми руки и шею, элегантно подчёркивая её фигуру. Ожерелье из золотой цепочки и украшенные драгоценными камнями браслеты, которые она носила, были рассчитаны на то, чтобы привлечь внимание каждого мужского глаза к её чувственному многообещающему телу. Длинная разрезанная юбка демонстрировала привлекательное появление бедра при каждом втором шаге. Понимание того, что любой мужчина найдёт её красивой, наполняло её уверенностью.

— Дорогой тесть, — воскликнул мужской голос. — В сообщении, которое ты прислал, говорилось о подарке.

Фригерд увидела отражение говорящего мужчины позади себя и предположила, что это должен быть Цезарь.

— Могу ли я сыграть пророка и угадать, что это прекрасное создание — тот самый подарок, который ты имел в виду?

— Я ничего не могу скрыть от вас, Цезарь, даже чтобы удивить вас! Это рабыня с первозданного Севера. — Силан обратился к Фригерд: — Представься, малышка.

Помнив о необходимости опустить голову, девушка повернулась.

— Ах, она действительно прелестна, — сказал принцепс, кивая.

— Я случайно увидел её, и что-то подсказало мне купить её для твоего дворца, — ответил сенатор.

— Наверняка ты услышал голос своего благородного сердца, добрый Силан, — усмехнулся Гай, по-волчьи ухмыляясь девушке. — Идии сюда, девчонка, — произнёс юноша, протягивая к ней руку. Когда она подошла ближе, он взял её за запястье и провёл кончиками пальцев по её руке, завершив движение щипком за атласное плечо. Фригерд сохраняла приятное выражение лица, осматривая этого правителя римского мира. Она ожидала увидеть великана, но новый Цезарь выглядел жалко по сравнению с могучими воинами Германии.

Гай рассмеялся.

— У неё смелый взгляд! Ты хорошо постарался, тесть. Мне надоели рабы, которые бледнеют от ужаса при виде нашего величия. Как её зовут?

Когда Силан произнёс имя «Фригерд», юноша покачал головой.

— Ужасно! Это неподходящее имя для северной богини.

— Я… я не думал о том, чтобы дать ей новое имя её, — пробормотал старик.

— Фригерд, Фригерд… — задумался Гай. — Это не слишком отличается от Федры. По словам греков, Федра была похотливой девицей. Федрой она и будет!

Фригерд, теперь уже Федра, натянуто улыбнулась, но внутренне ощетинилась. Ей совсем не нравилось, что у неё отнимают её имя.

— Я был впечатлён мужеством её народа, — сообщил император своему тестю, — но теперь вижу, что их женщины тоже выдающиеся. Говорят, что женщины юга подобны тополю: их страсти легко разгораются, но огонь в них скоро гаснет. Говорят, что северные женщины долго тлеют, прежде чем вспыхнуть, но потом они пылают вечно, как дубовое полено.

Гай взглянул на дежурного управляющего.

— Отведи Федру в женские покои. А ты, Силан, буль любезен, прогуляйся со мной.

Сенатор проводил взглядом уходящую женщину, затем подошёл к своему зятю. Тот провёл его через небольшой дворик и вскоре остановился в перистиле, открытом небу.

— Среди всех моих многочисленных забот я всерьёз подумываю об учреждении некоторых почестей для моих родителей, — небрежно заметил Гай. — Я был бы признателен за совет одного из мудрейших умов сената.

— Не думаю, что сенат откажет в какой-либо почести Германику, герою римского народа, или его благородной матери.

— Я надеялся, что так и будет. Я подумываю переименовать месяц сентябрь в «Германик». А моя мать, безусловно, заслуживает того, чтобы в её память ежегодно устраивали поминальные жертвоприношения и цирковые представления.

— Такое предложение вызовет одобрение сената, — предположил старый государственный деятель.

Гай кивнул.

— Кстати, я уже организую путешествие на Понцию и Пандатерию*, чтобы забрать кости моей матери и моего брата Нерона. Их надлежащее место упокоения должно быть в мавзолее Августа, не так ли?

* Острова в Тирренском море.

— Без сомнения, Цезарь! И Друза тоже. Найдены ли его кости?

— Моего брата жестоко уморили голодом в дворцовой темнице. Тюремщиков, которые служили тогда, уже не найти, как и место его последнего упокоения, но я приказал установить кенотаф. Говорят, что Тиберий приказал бросить его тело своре вигилиевских псов.

— Случалось ли когда-нибудь, чтобы столь благородная семья страдала от подобной несправедливости? — посочувствовал Силан.

— Народ должен знать, каким негодяем был покойный император, — с нажимом произнёс Гай. — Чтобы его позорная жизнь стала достоянием общественности, я намерен отменить цензурные ограничения Тиберия для летописцев и всех, кто пожелает осудить его. История должна знать каждое его преступление, чтобы его проклинали в веках.

— Это было бы весьма справедливо, — ответил пожилой сенатор.

— И я планирую оказать услугу почитаемому Августу, — сказал юноша. — Тиберий так и не закончил его храм из-за боязни пророчества. Фрасилл предсказал, что мой отчим умрёт до того, как работы будут завершены. Таким образом, проект оставался в подвешенном состоянии двадцать лет. Я немедленно возобновлю строительство.

— Весьма похвальное решение, — кивнул Силан.

Гай повёл старика к северному портику, откуда открывался прекрасный вид на город.

— Смотри, — сказал император. — Сравни величие дома Августа с крошечной постройкой Тиберия! Как дом, он больше подходит для садовника императора, а не для самого императора! Мне кажется, в Тиберии присутствовала какая-то любовь ко всему мелкому. Но как могло быть иначе, учитывая его крошечную сморщенную душу? Подумай сам! Имея в своём распоряжении всю империю для странствий, он заперся на острове Капри, в одном из самых захолустных её уголков. Но я человек другого склада! Я приказываю составить планы дворца настолько грандиозного, что каждый будущий император захочет жить в нём! Я хочу, чтобы он простирался до самого Храма Кастора и Поллукса.

— Великий Олимп! — выпалил Силан. — До самого Форума? Это перекроет Виа Нова!

— Вовсе нет, — пренебрежительно сказал Гай. — Эта часть улицы станет великой колоннадой, движение по которой станет беспрепятственным. Новый дворец будет украшен редчайшим мрамором из Азии, а дверные ручки отлиты из золота.

— Не вызовет ли такое масштабное строительство, начатое так скоро, у недалёких людей разговоры о том, что вы слишком расточительны? — мягко предостерёг Силан.

Многозначительная пауза задержала ответ Гая.

— Я должен попрощапться с тобой, дорогой тесть, — сказал он. — Делегации, которые я принимаю, просто наводняют эти маленькие дворцы на вершине холма. Но прежде чем мы расстанемся, скажи мне, какую подготовку прошла наша восхитительная Федра?

— Я не знаю, Цезарь, — смущённо сказал старик. — Могу только предположить, что её недавно привезли из Германии.

— Как же ты импульсивен, — поддразнил его Гай, — если задаёшь так мало вопросов о красоте. Не важно, я не позволю ей хранить от меня какие-либо секреты. Но мне сейчас нужно быть в другом месте. Тысячи вопросов требуют моего внимания. Ещё раз благодарю тебя.

Он приложился губами к щеке сенатора, а затем ушёл, не оглядываясь. Его сопровождающие последовали за ним.

Силан задержался на залитом солнцем портике, гадая, не задела ли Гая скрытая критика его строительных амбиций. Он почувствовал холод в его прощальных словах. О Венера, этот юноша был так же пренебрежителен к не нравящися ему советам, как и Тиберий! Тем не менее, Силан считал себя самым близким человеком к этому юноше из всех ныне живущих. Было бы небрежностью с его стороны не исполнить подобающую ему роль и не дать искреннего и серьёзного совета принцепсу.

Но по крайней мере его подарок был радушно принят. Теперь, когда он был вдали от её чарующего присутствия, Силан чувствовал себя странно смущённым. Как он был импульсивен по отношению к ней! Хотелось бы надеяться, что его внезапный каприз не был ещё одним признаком старости.

— Посмотри, в каком я состоянии! — жаловался Зенодот Ироду Агриппе. — Я дал ему всё, что у него есть сегодня — империю, даже жизнь — а он запирает меня, как очередного козла, ожидающего заклания!

Агриппа молча слушал негодующие разглагольствования заключённого. Он кивнул без особого сочувствия. Грек не был приятным человеком, но мог быть полезным. С тех пор как Агриппа узнал, что император вынужден пожертвовать одним из своих приближённых, он искал возможность поговорить с Зенодотом наедине. Если кто и мог знать, кого император намеревался принести в жертву, то это был греческий некромант. Принц на самом деле был обеспокоен такой привязанностью принцепса к нему в последнее время, опасаясь, что Гай может рассматривать его как кандидата для жертвоприношения. Или, если самому Агриппе не угрожала опасность, то кому тогда? Многие из самых дорогих ему людей были членами семьи Гая.

Наконец, одному из его ценных агентов удалось подкупить вечернего надзирателя темниц строгого режима. Но даже в этом случае принц был вынужден надеть тунику раба, чтобы успокоить навязчивый страх тюремщика перед разоблачением.

— Сочувствую, тебе Зенодот, — сказал он греку, — но ты уклоняешься от самых важных моих вопросов.

Зенодот скривился, пребывая не в самом лучшем настроении. Внешность грека пострадала в заточении. Его борода нуждалась в стрижке, а мантию давно пора было отдать в чистку. Прежде самодовольный и важный, взволнованный чародей расхаживал взад-вперёд.

— Ты друг Калигулы, — горько упрекнул он, — его лучший друг! Для меня было бы так же разумно открыть тебе своё сердце, как и его дрессированной обезьяне Макрону!

— Клянусь моим богом, что ничего из того, что ты скажешь, не будет передано никому другому и не будет использовано для того, чтобы навредить тебе.

Зенодот презрительно улыбнулся.

— Судя по тому, что мне известно о твоём боге, я ему не доверяю.

— Тогда я поклянусь жизнями моей жены и наследника.

Грек нахмурился, всё ещё подозрительный, но тем не менее впечатлённый.

— Расслабься, приятель! — заявил восточный человек. — Намерен ли Гай навредить мне или кому-то, кто мне дорог?

— Насколько сильно тебе хочется это знать? Что ты можешь сделать для меня в обмен на такие ценные сведения?

Брови иудея сошлись на переносице. Как далеко он осмелится зайти, чтобы помешать планам Гая? Его благополучие и даже жизнь зависели от неизменной благосклонности императора. Если на него обрушатся репрессии, они могут распространиться и на его семью.

— Я мог бы замолвить за тебя словечко, — наконец предложил он, — воззвать к его лучшим качествам.

— Да-а! — усмехнулся Зенодот. — У Калигулы нет лучших качеств. Я хочу знать, сможешь ли ты организовать мой побег!

Агриппа поморщился. Помощь заключённому Цезаря в побеге означала бы смертный приговор. Перед лицом такого преступления их дружба оказалась бы ничего не значащей. Да и сам Агриппа вряд ли мог бы упрекнуть его за суровость приговора.

— Я не знаю, — уклончиво ответил он.

— Что я знаю, так это то, что твои худшие опасения сбылись, — сказал Зенодот. — Тот, кем ты, как мне известно, очень дорожишь, погибнет настолько безжалостным образом, что это не поддаётся описанию. И помни, что такая смерть не положит конец страданиям жертвы. Вместо этого её душа будет унесена на вечные муки по ту сторону могилы.

— Кто это? Друзилла? Госпожа Антония? Клавдий? Кто?!

— Кто бы это ни был, у тебя есть время только до майских календ, чтобы что-то предпринять. К этим календам мы с Калигулой должны быть на Капри, чтобы подготовить помещение для необходимых заклинаний.

— Я не могу ничего обещать наверняка, — сказал Агриппа, — но если всё же решусь рискнуть всем ради тебя, что ты от меня потребуешь?

— Моё колдовство, если бы я мог им воспользоваться, легко обеспечило бы мне побег, но Калигула знает, насколько я грозен, и лишил меня моих вещей. Ты должен принести мне определённые предметы. Я продиктую их список…

К третьему дню службы в личной гвардии императора Гая, Руфус смог оценить уровень своей работы. Нагрузка была лёгкой и не требовала особых усилий, кроме как стоять у дверей или ходить в полном вооружёнии рядом со своим хозяином. Таким образом, это была хорошая работа, не являвшейся постыдной для эринца. Иногда он задавался вопросом, всегда ли Рим был полон таких недостойных людей, как плебеи, живущие на пособие. Неудивительно, что императорам приходилось нанимать иноземцев. Смогли бы сегодняшние римляне выстоять против таких, как Ганнибал, с его закалённой в боях армией? Он сомневался в этом.

Домашняя гвардия, в которой он состоял, насчитывала с полсотни человек, в основном германцев, и с каждым днём её численность увеличивалась. Основу новобранцев составляли наёмные искатели приключений вдали от дома. Они были организованы в отряды в соответствии с их статусом и на этой основе распределили их обязанности. Офицеры отряда носили номинальные звания в преторианской гвардии, но почти все были иноземцами, бывшими гладиаторами-фракийцами. К сожалению, император был более увлечён фракийцами, чем секуторами, такими как он сам.

Август тоже содержал личную гвардию из германцев, вплоть до поражения в Тевтобургском лесу. После этого римляне приходили в такую панику при виде германских воинов, что специальную гвардию пришлось тихо распустить. В свои последние годы Тиберий сумел смягчить это предубеждение из-за растущего страха перед Сеяном и его преторианцами. Короткая память римского народа позволила вновь сформировать германский отряд.

Однако, в целом, охрана императора была не слишком увлекательной работой, если не считать телохранителей, которых выбирали сопровождать принцепса на цирковые игры. И всё же, если уж ему суждено было вступить в гвардию, Руфус не мог выбрать лучшего времени для этого. Имперский казначей вызвал его сразу после вступления в должность и отсчитал ему в шлем тысячу сестерциев в качестве дара, выплачиваемого императором своим войскам. Обогатившись, Руфус занялся поиском жилья и нашёл подходящий домус на Авентинском холме, свежепостроенный после пожара, случившегося в прошлом году.

Из-за двери позади него донёсся испуганный женский крик. Это означало, что Цезарь проснулся и пребывал в игривом настроении. Руфус нахмурился, вспоминая крики прошлой ночи. Некоторые мужчины испытывали потребность причинять боль ради удовольствия; Малыш Сапожок был одним из таких. Уже не раз кельт видел, как императорские наложницы в слезах выбегали из покоев Гая. Часто на их нежной коже оставались царапины, синяки и даже следы от плетей. Ирландец не был впечатлён своим новым работодателем с первого взгляда, а знакомство с его повадками совсем не улучшило его мнение.

Наконец, прибытие смены возвестило Руфусу об окончании дня. Отрядом руководил фриз Эйнер.

Оставшись один, Руфус спустился в караульное помещение, чтобы оставить там своё оружие и доспехи. Это была коричневая кожаная кираса, усиленная металлическими пластинами, боевая юбка c медными наконечниками на концах кожаных полос и остроконечный шлем. Руфусу не нравились красные перья, венчающие шлем. Они легко ломались, и слугам приходилось постоянно их заменять, чтобы никто не был наказан за неопрятный вид. Переодевшись в свою уличную одежду, он выбрал самый удобный маршрут, ведущий наружу из дворца Тиберия.

В перистиле он мельком увидел золотоволосую девицу в прозрачном зелёном шёлковом платье. Она сидела на краю фонтана, уперев подбородок в сжатые кулаки. Руфус ухмыльнулся, узнав новую пассию Силана — ту самую, что делила комнату с Татией. Он с самого начала подозревал, что сенатор намерен преподнести её императору.

Германка тоже заметила его, ответив на восхищённый взгляд эринца испепеляющим нахмуренным взором. «Клянусь Лугом, у девицы скверный характер!» — подумал Руфус. В других обстоятельствах он, возможно, принял бы её дерзкий вызов, чтобы укротить её, осыпав поцелуями, но только дурак стал бы прикасаться к одной из игрушек императора.

И всё же её германское очарование было трудно игнорировать. Он заставил себя подумать о Татии. Руфус решил направиться прямо к дому Силана и перевезти иберийскую девушку в свой новый дом.

На мгновение Федре показалось, что этот здоровенный рыжеусый охранник собирается грубо подкатить к ней. Когда он прошёл мимо, она почувствовала разочарование. Увернуться от него с помощью иллюзии, а затем наказать, скажем, пожизненной импотенцией, дало бы ей повод для улыбки.

А ей очень нужно было хоть немного взбодриться.

Это был третий день шведки во дворце. Она ожидала, что молодой Цезарь призовёт её в первую же ночь. Проблема заключалась в том, что у императора слишком много женщин, и каждый день их прибывало всё больше в качестве подарков от знатных людей империи. Хотя с тех пор он вызывал к себе нескольких наложниц, но её так и не призвал. Остаться с ним наедине было очень важно для её миссии, и она находила унизительным, что в женских покоях её считали не самой лучшей!

План Галара оказался не таким хитроумным, как она предполагала вначале. Впрочем, чего ещё можно было ожидать от этого уродливого недоразвитого гибрида, родившегося в результате изнасилования пленницы одним из «червей земли»? Пришло время Федре взять дело в свои руки.

Внезапно суйонка поняла, что кто-то прячется позади неё. Кто? Ещё один любопытный слуга? Она взглянула в неподвижную воду и разглядела его отражение. Он был красив, поняла она с лёгкой улыбкой. Кажется, она видела это лицо издалека раньше...

Задохнувшись, Федра вскочила. Повернувшись, она потеряла равновесие и споткнулась. В тот же миг сильные руки подхватили её, не дав упасть.

Крепко удерживаемая своим преследователем, она оказалась лицом к лицу с загорелым Озриком, сыном Лодерода...

Глава XVI

Ночь любви

На следующий день после их беседы Агриппа снял с Озрика клеймо рабства.

Юридические формальности были соблюдены в присутствии римского городского магистрата, которого называли «претором». Царь возложил на голову англа нелепо выглядящую шапочку и объявил его «свободным» перед представителем власти, после чего был составлено удостоверение на папирусе. После этого Агриппа сообщил юноше, что он стал гражданином империи, хотя ему следовало помнить, что его статус будет иметь некоторые ограничения в связи с его прежним рабским положением.

«Римляне! — с раздражением подумал энгл. Несмотря на протесты, они обращают в рабство свободного человека, а затем, освободив, презирают его из-за этого рабства!

По словам Агриппы, новый гражданин должен был взять римское имя, а точнее, три римских имени. Для первого, личного имени, Озрик выбрал имя Марк, чтобы почтить своего друга Мара, а также своего покровителя, Марка Юлия Агриппу. Для второго имени, представляющего его род, его царственный советник предложил использовать латинизированную версию названия его племени — Англий.

Третье имя, его когномен, было тем, с которым к нему будут уважительно обращаться знакомые. Для него юноша выбрал своё собственное имя, изменённое так же, как его изменил Кокцей: Озрикус.

Хуже выбора имени была якобы достойная одежда свободного человека — простая белая тога, которую ему подарил Агриппа. Никогда ещё не было придумано более громоздкой одежды! Как только Озрикус вернулся в апартаменты своего покровителя, он сменил нелепую шерстяную накидку на короткую, до середины бедра, тунику, две из которых ему предоставил хозяин.

В ознаменование этого дня Агриппа приставил к Озрику слугу, чтобы тот показал ему окрестности Палатинского холма. Большая часть увиденного была для него в новинку. Особый интерес вызвал храм Меркурия на Авентинском холме. Его особенно заинтересовал Меркурий, потому что римляне считали его римской версией Водена. После недавнего пожара храм был покрыт пятнами дыма и копоти. Но его удивили небольшие размеры святилища, а также женственность художественного изображения божества. Римский Меркурий ни в коей мере не напоминал могучего белобородого патриарха, которого германские старейшины описывали своим жаждущим слушателям.

Во время своей экскурсии Озрикус сделал несколько уличных покупок. Когда они вернулись в дом Цезаря, Агриппа лично провёл для него экскурсию по дворцу Цезаря. Энгла поразила его огромность и богатство. Ему сказали, что это был дом, где содержался двор Августа. Как ни странно, второй Цезарь предпочёл жить неподалёку в гораздо меньшем доме, названном в его честь, — Доме Тиберия.

Царь был не прочь поговорить о покойном императоре. Любопытно, что Август не согласился бы сделать Тиберия своим наследником, если бы тот сначала не развёлся со своей женой и не женился на Юлии, дочери принцепса. К сожалению, Тиберий искренне любил свою жену, а к Юлии относился с презрением. Но из-за своего честолюбия он согласился на этот брак. Однако неприязнь Тиберия к этому новому браку отравила его отношения с Юлией. Не в силах вынести вида своей нежеланной супруги, Тиберий ушёл в добровольное изгнание. Агриппа лишь сожалел, что он не подхватил какую-нибудь заморскую болезнь во время своего отсутствия и не был доставлен домой мёртвым.

Неудачный брак принёс много бед. Юлия находила целомудренную жизнь отвергнутой жены невыносимой и сделалась очень распутной. За это её отец сослал её на тюремный остров и вызвал Тиберия обратно в Рим. Когда Август умер несколько лет спустя, мстительный преемник позаботился о том, чтобы Юлия медленно умерла от голода в тюрьме. Обнаружив, что ему нравится такой вид казни, Тиберий позже использовал его, чтобы убить свою невестку и племянника, а также отомстить вдовцу своей первой жены из ревности, что тот наслаждался женщиной, которую у него отняли. Агриппа считал, что принудительный развод и его последствия заставили императора отказаться от любви к женщинам и в дальнейшем удовлетворять свою похоть, домогаясь детей, и, как известно, он держал десятки из них в плену в своих дворцах на Капри.

Одна история о ребенке, с которым жестоко обращались, сильно взволновала Озрикуса. Желая уничтожить всю семью врага, Тиберий приказал казнить его юную дочь. Но его советники запротестовали, заявив, что закон не позволяет казнить девственницу. Поэтому властелин мира любезно приказал своему тюремщику изнасиловать ребенка, тем самым удовлетворив букву закона.

Когда Озрикус вернулся в апартаменты Агриппы, он был твёрдо убеждён, что покойный император был одним из самых злых людей, которые когда-либо жили.

На следующий день Озрикус не выходил, а сидел один в комнате с филфотовым медальоном на шее. Он обнаружил, что с ним его способность к медитации стала сильнее. Золотой цвет продолжал распространяться по некогда ржавому предмету, и он чувствовал, что медальон питает его силой. Но этот процесс вызывал боль во всём теле, как будто он был кожаной бутылью, которая вот-вот лопнет. Его недомогание стало настолько сильным, что он снял талисман и спрятал его в вазу, стоявшую на тумбочке у кровати. Лишь поздно вечером он покинул апартаменты, чтобы прогуляться по залам внешнего дворца.

В конце концов, в одном из небольших внутренних садов он заметил светловолосую рабыню, любовавшуюся собой в зеркальной глади фонтана. Молодой человек был словно околдован ею, не в силах оторовать взор. Это не была любовь с первого взгляда, но это, безусловно, было очарование. Повинуясь внезапному порыву он подошёл поближе, готовый заговорить с ней, если она улыбнётся ему. Юноша был совершенно не готов к тому, что она вскочит на ноги в тревоге. Он схватил её, когда она споткнулась, не дав девушке упасть в холодную воду.

Прикоснувшись к ней, Озрикус испытал внезапный электрический разряд, очень похожий на тот, что он чувствовал, когда касался талисмана, только это прикосновение было откровенно приятным. Сбитый с толку, он отпустил её, и блондинка, пошатнувшись, отошла от него.

— Я тебя напугал? — быстро спросил он. — Я не хотел, чтобы вы упали в воду.

Глаза шведки, поначалу недоверчивые, быстро опустились.

— Прошу прощения... воин... — сказала она. — Ты меня удивил. В этом странном месте я стала бояться прикосновений.

Озрикусу показалось, что у неё был скандинавский акцент. Лангобардка? Готка? До этого ему редко приходилось общаться со скандийцами, но здесь, в Риме, оторванный от своих соплеменников, он чувствовал родство со всеми народами Севера.

— Из какого ты племени, лэвдийе*? — спросил он, используя почтительное обращение, хотя она, очевидно, была не более чем рабыней. — Я не ожидал встретить германку во дворце Цезаря.

* Hlaefdige – госпожа, хозяйка дома; царица, дворянка (древнеангл.).

Она по-прежнему избегала смотреть на него.

— Меня украли пираты... Господин. Не говори со мной о моей родине. Если бы они узнали о моей судьбе, им было бы стыдно за меня.

Озрикус кивнул. Лишь недавно вернув себе собственное достоинство, он легко сочувствовал её горю.

— Ты хотя бы назовёшь мне своё имя? — спросил он с успокаивающей улыбкой.

— Император Гай называет меня Федрой, — ответила она.

— Вряд ли это скандийское имя.

— Сойдет и оно, воин. Женщина из Скандии уже погибла. — Затем выражение её лица стало суровым. — Ты считаешь, что моя скорбь неуместна?

— О, вовсе нет. Я улыбаюсь, потому что встретил ту, что, несомненно, должна быть любимицей императора.

— У него много постельных рабынь, — прошептала она. — Я с ужасом ждала того часа, когда он соизволит вызвать меня. Прости меня, господин. Ты наверняка не желаешь, чтобы тебя донимали чужими горестями.

— Я не господин, — поправил ее Озрик, — просто человек. Римляне предпочитают называть меня Марк Англий Озрикус. Но я тоже был рабом. Только вчера меня объявили свободным по законам этих странных людей.

Федра неуверенно подняла на него глаза и спросила:

— Ты один из гвардейцев Цезаря? Многие из них родом с Севера.

Юноша смутился. Красота девушки и ее скудное одеяние привели его в замешательство, поскольку он привык к скромным нарядам деревенских германских женщин.

— Нет, дева. Император отдал меня в дар королю. Король стал моим другом и вернул мне свободу. Теперь я служу в его отряде.

Взгляд Федры стал настойчивым.

— Тебя взяли в плен в бою?

— Скорее в драке, — ответил он. — Но я хотел бы задать тебе один вопрос, лэвдийе.

— Какой, воин?

— Когда я держал тебя, меня охватило странное чувство. Ты испытывала нечто подобное?

— Я должна идти, — внезапно сказала Федра. — Может быть, мы еще увидимся.

— Если я смогу тебе чем-то помочь…

— Если это в-возможно, я сама найду тебя, воин, — пробормотала она через плечо.

Озрикус стоял, глядя вслед удаляющейся девушке.

На следующее утро несколько наложниц императора проснулись с жалобами на желудок, а воздух в их альковах наполнился неприятным запахом. Когда матроны увидели, что только Федра осталась здоровой, они переселили ее в другое место, чтобы она не заразилась от остальных.

Призванные врачи предположили, что причиной болезни стала испорченная пища. Федра, знавшая правду, старалась не улыбаться. В саду перистиля она собрала широкие листья и на каждом написала определенные Черные руны болезни. Оставшись одна, она спрятала по одному такому листу между слоями спальных матов каждой женщины.

На такую отчаянную меру ее толкнуло появление во дворце сына Лодерода. Когда рунная ведьма поняла, что он не знает, кто она на самом деле, то воздержалась от нападения. Он мог быть достаточно искусен, чтобы противостоять ее первой рунной песне и суметь предупредить дворец о присутствии колдуньи. Более того, её заинтриговал тот ток, который она испытала от его прикосновения. Ведьма вспомнила, насколько весомо один из носителей Крови Скефа может послужить другому.

Днем шведке сообщили, что император попросил привести к нему германскую девушку, и что она единственная, кто осталась в подходящем состоянии. Незадолго до сумерек Федру стали готовить к ее первой встрече с Гаем.

Когда время приблизилось, матроны одели Федру удивительным образом.

Ее костюм больше напоминал одежду воительницы, чем постельной рабыни. Туника была сшита из медвежьей шкуры и подпоясана полоской рысьего меха. Сапоги были меховые, с перекрестной перевязкой, а голову венчал кожаный шлем с металлическими рогами. Никаких украшений, кроме простых бисерных браслетов на запястьях и предплечьях, не было. Также на ее тело не нанесли никаких благовоний.

Пока ее сопровождали в императорские покои, ведьма предположила, что юный Цезарь, возможно, хочет притвориться эйнхерием, одним из избранных героев Водена. В таком случае он наверняка ожидал, что в Вальхалле его будет сопровождать валькирия. О, эти глупые мужские игры!

У дверей покоев императора Федру встретила пухлая седовласая матрона, вручив ей небольшой щит и копье с тупым деревянным наконечником.

— Ты будешь служить императору, — сказала она шведке, — но не позволяй своей игре выйти из-под контроля. Если ты навредишь господину, то умрёшь под долгими пытками.

Произнеся обязательную угрозу, старшая рабыня ввела свою подопечную в покои и закрыла за ней дверь.

Комната, в которую она вошла, была странной имитацией зала германского вождя. Повсюду были разбросаны различные шкуры и меха, плетеные ширмы, грубая деревянная мебель и вечнозеленые растения в горшках. Комната освещалась жаровнями, источавшими сосновый аромат. Стены украшали расписные деревянные панели, изображавшие лесные пейзажи, зверей, сатиров и нимф, увлеченных неистовой погоней.

Скрип петель распахнувшихся дверей заставил Федру обернуться. Она увидела Гая в сверкающем, позолоченном шлеме и нагруднике с чеканкой, изображающей сцены битв. На нем была темно-алая туника, тяжелый, богато украшенный плащ, на левой руке у него был легионерский щит, а в правой пилум.

— Рим передает Германии свой ультиматум! — выкрикнул он. — Сложите оружие, дикая Варвария, сдай свои города, отдай заложников и отправь своих королей преклонить колени перед их завоевателем!

Федра в замешательстве моргнула. Неужели ее привели сюда, чтобы сражаться? Или он действительно хотел, чтобы она сложила оружие? По правде говоря, это оружие мешало ее намерениям. Оно не давало ей прикоснуться к мужчине, что она желала сделать как можно скорее. Так что рунная ведьма уронила свое копье и положила щит к своим ногам.

— Не сдавайся так легко, глупая сука! — отчитал ее Гай. — Сражайся, чтобы сохранить свою землю от разорения, детей от рабства, а женщин от поругания! Сражайся и узнай, насколько бессильна твоя варварская свирепость против мощи Вечного Рима!

Уязвленная Федра подобрала копье и щит.

— Итак, Германия стоит на своем! — заметил он. — Какая безрассудная дерзость! Ты думаешь, что Гай — это трусливый Вар, или что это поле битвы похоже на роковой Тевтобургский лес? Сейчас ты противостоишь геркулесову сыну Германика! Я поклялся вернуть Германию в то состояние покорного рабства, которое так ненадолго сбросил вероломный Арминий.

Он двинулся к ней, и Федра отступила на шаг, автоматически подняв круглый деревянный щит, чтобы защитить тело. Шведка получила кое-какие уроки владения оружием, как и все подходящие для войны женщины из племени ситонов. Тем не менее, она понимала, что не готова сражаться с полностью экипированным мужчиной, если только магия не поддержит ее руки.

— Ах, Германия, твоя упрямая бравада сделает тебя завоеванием, достойным сената и римского народа! Какой триумф ты обеспечишь, когда твои вожди будут плестись в позорных цепях за императорской колесницей! Я уже победил надменных парфян, черных, как смоль, воинов Эфиопии и даже носящих штаны даков за Дунаем. Но я не только велик, но и сострадателен. Прежде чем будет пролита бесполезная кровь, поддашься ли ты своему страху и признаешь ли Цезаря своим господином?

Федра нерешительно опустила копье.

Молодой человек покачал головой.

— Нет, конечно, ты не сделаешь этого, маленькая идиотка! Не думай, что тебе позволят обмануть владыку Рима в славной битве путём женственной капитуляции!

«О, сумасшедший!» — мысленно воскликнула Федра. Если он хотел играть в войну, она сыграет в нее как колдунья!

Она выкрикнула фимбуль-песнь, которая вселяла в врага парализующий страх. Озадаченный Гай только рассмеялся.

— Отлично, Германия! Мой отец говорил о колдовских песнях северных орд! Но берегись! Боги Рима могущественнее богов Германии. Да начнется битва!

Он ударил в центр ее щита; железный пилум стукнул в его деревянную середину с глухим звуком. Ведьма почувствовала, что мистические колебания в комнате были совершенно неправильными; заклинание не действовало! Гай не проявлял никаких признаков страха.

Юный Цезарь усилил свой натиск, делая короткие выпады, намеренно не стремясь пролить кровь. Тем временем он осыпал ее оскорблениями, стремясь разжечь в ней гнев и заставить ее дать отпор. Неуверенная в себе, Федра легко отступала, лишь изредка нанося удары своему мнимому генералу.

Внезапно Гай рванулся вперед, ударив своим щитом в ее, отчего она отшатнулась назад. Федра споткнулась о лежавшую на полу черную медвежью шкуру и упала на нее навзничь. Гай бросился вперед, вырвал у нее копье и вытащил из-за пояса нож. Он прижал его к нежной шее девушки, вопрошая:

— Германия безоговорочно сдается суверенному господству Рима?

— Я сдаюсь, мой эрл! — выдохнула она.

— Мудрый генерал знает, когда он побежден, — сказал Гай и торжествующе отбросил нож. — Теперь, в результате нашей победы, Рим претендует на трофеи Германии.

Его рот набросился на ее, язык проник между ее зубами, в то время как жадные руки двигались по всему ее телу.

Это была страсть, в том смысле, как её понимала Федра. Если Гай действительно намеревался использовать ее как женщину, это предоставило бы ей возможность, которой она так жаждала.

Федра вытащила из своей одежды тщательно подготовленный колдовской шип. Пока ее нападавший был поглощен лапаньем, она воткнула его в обнаженное бедро юноши.

— Ай! — вскрикнул Гай и откатился в сторону.

— Теперь, кривляющийся дурак, — прорычала она на своем языке, — я здесь хозяйка!

Но к ее удивлению, он не был парализован. Вместо этого, нахмурившись, молодой человек нащупал, то что причиняло ему боль, и вскоре вытащил шип из своей плоти. Федра отпрянула, разочарованная тем, что ее заклинания и приемы не сработали. Внезапно Гай резко вскинул руку, схватил ее за плечо и сильно ударил по губам…

Руфус Гиберник поцеловал спящую рядом с ним женщину так нежно, что она не проснулась.

В комнате, которую они делили, царила кромешная тьма, ставни были закрыты от ночного прохладного ветерка. Съемная квартира, по крайней мере, соответствовала его доходу гвардейца и определенно была лучше, чем некоторые трущобные жилища, которые он занимал в прошлом. Еще лучше было то, что ее расположение позволяло легко добираться до императорских дворцов и обратно.

Засыпая, Руфус не заметил слабого запаха земли, который витал сейчас в комнате.

Иберийская девушка открыла глаза, разбуженная запахом. Она почти не осознавала, что рядом с ней находится большое тело ее защитника. С тем же успехом он мог быть частью обстановки.

Татия соскользнула с кровати; Гиберник неловко пошевелился, утратив источник тепла под боком, но продолжал спать. Не осознавая необходимости одеваться, девушка на цыпочках подошла к ставням, открыла их и легко спрыгнула на узкую дорожку снаружи. Там запах земли стал сильнее; он вел ее за собой, как собаку на поводке. Она поспешно пробралась в темную нишу с лунными тенями вокруг неё.

— Татия! — послышался шепот, похожий на скрежет двух камней.

— Я здесь!

Галар бочком выбрался из темноты и пристально уставился на нее.

Устрашающий облик двергского сына не изменился, но для околдованного взгляда Татии карлик казался красивым. Она улыбнулась, но Галар не ответил ей улыбкой.

— Хозяин? — спросила она, озадаченная.

Он схватил ее за талию, его ногти причинили ей боль.

— Гладиатор забрал Татию к себе в дом! Она приходит к Галару, все еще пахнущая его похотью — и своей собственной!

Татия опустилась на колени и неожиданно схватила его, обнимая его жесткие узлы костей и мускулов.

— Я не могу ничего с собой поделать! Днем я словно околдована. Ты, мой возлюбленный, исчезаешь из моих мыслей, как дух, улетающий с рассветом. Прости меня, мой Галар, я не в себе, когда солнце высоко.

Темный карлик оттолкнул ее. Благодаря заклинанию Фригерд, любовь Татии пробуждалась на его зов, но вдали от него она теряла воспоминания о нем, помня его лишь как существо из кошмара о гнусном насилии. Галар слышал ее крики, видел ее слезы ужаса, когда она просыпалась, как будто после ночного кошмара. Он очень хорошо знал, что ее любовь была иллюзией, не стоящей того, чтобы ею обладать. Конечно, Фригерд могла бы сделать лучше, если бы захотела — эта эгоистичная ведьма!

Галар корил себя. Он должен был довольствоваться работой во славу Хейд, а не связываться с человеческой женщиной. Её ежедневный ужас лишь напоминал ему, что он чудовище. Для него не было места во всём мире. Детям Ночи гибрид был ни к чему. Не нужен был он и роду его матери, которую он никогда не знал, сбежавшей от своего похитителя только для того, чтобы быть настигнутой и наказанной смертью.

— Галар, я твоя! — настаивала Татия. — Мы можем вместе покинуть Рим!

— Ты не можешь быть по-настоящему моей, пока жив мечник. Ты любишь его!

— Нет! — настаивала она. — Прикажи, и я убью гладиатора, пока он спит!

Галар скривился, её слова немного умерили его ярость. Он присел на корточки на бордюр.

— Нет, Галар сражается с врагами в одиночку, — сказал он. — Сразиться с моим соперником — это не та задача, которую я бы поставил перед Татией.

— Убей его сам, мой дорогой! Если он мешает нам быть вместе, он должен умереть!

— Эти слова исходят от колдовства, а не от сердца Татии, — вздохнул он.

— Если это колдовство, то я счастлива быть околдованной. Клянусь своей жизнью, это так!

— Нет, — грустно пробормотал он, — это не так. Но прильни ко мне, и повтори все эти слова снова, все эти приятные слова.

— Татия! — раздался громкий голос. — Где ты, ради Луга?!

Гладиатор приближался! Разочарованный карлик отступил в тень. Ему судьба состояла в том, чтобы сразиться с гладиатором насмерть, но сейчас было неподходящее время для великой битвы.

Завернув за угол, гиберниец увидел, как Татия падает в обморок на холодную мостовую. Он бросился к ней, прикоснулся, и она закричала.

Руфус хлопнул девушку по щеке, выводя её из ночного кошмара. Когда её прерывистое дыхание сменилось тихим, он поднял её. И вновь ему пришлось нести её домой из ночи.

Делая это, он не почувствовал, как пара золотых, налитых смертью глаз, следит за ним...

Глава XVII

Месть

Рунный воин корил себя. Глупец, Озрик, думай меньше о девушке и больше об Андваранауте! Он сжал свой талисман между ладонями; тот нагрелся и начал посылать покалывающую энергию по его телу. Его золотая трансформация продолжала медленно распространяться по поверхности, и, казалось, это происходило параллельно с пробуждающейся божественностью его крови. Но даже сейчас фейский металл всё ещё составлял менее половины целого. Озрик заметил, что периоды медитации ускоряли преображение, но постоянно в самый неподходящий момент появлялось лицо скандинавской девушки, отвлекая его и замедляя расширение его силы.

Он говорил с девушкой совсем недолго; почему же он должен был зацикливаться на ней? Да, дитя ванов вряд ли могло быть красивее, но Озрик никогда не преувеличивал чисто физические качества. Внешне она казалась лишь милой и несчастной деревенской девушкой, как и многие другие, которых он встречал в Германии. Но почему он почувствовал такое странное возбуждение от её прикосновения?

Если бы только он мог…

Олух! — выругал он себя. Сосредоточься на филфоте — тогда у тебя будет сила, чтобы помочь ей, а не раньше!

Невероятно! Он снова делал это! Рунная магия предназначалась для целей, которые бесконечно превосходили спасение женщины, о существовании которой он не знал ещё вчера.

Усилием воли рунный воин изгнал призрак юной Федры. Он заставил свой дух отправиться на поиски в Нижнее Царство. Где спрятан Андваранаут? В этом городе императоров? В другом месте обширной империи? Кто мог знать? Разумеется, Тиберий; он получил кольцо от Зенодота — но Тиберий был мёртв. Расспрашивать мёртвых было извращением магических эдиктов Хеймдалля. Легенда напоминала, как добрая и благородная щитоносная дева Хардгреп заставила тень изречь свою мудрость для помощи герою Хаддингу. Она не дожила до рассвета, и была унесена демонической рукой из Нифльхейма.

В данный момент Агриппа и большинство его слуг отсутствовали. Озрик очистил центр своей комнаты от ковров и мебели, а затем нарисовал мелом на полу знаки. Он разделил круг на сектора и начертал в них мощные руны.

Во время своих прогулок по городу он и слуга Агриппы посетили Бычий форум, рынок скота под Авентинским холмом, между мостом Эмилия и Большим цирком. Там Озрик купил чёрного ягнёнка. Утром этого дня он забрал животное из загона мясника Агриппы. Теперь рунный воин извлёк ягнёнка из ящика и прижал к своей груди.

Озрик взял рунный клинок, очищенный церемонией, и поднёс его к горлу животного, говоря:

— Во имя Инга, Повелителя плодородия; во имя Ньёрда, Повелителя ветров, морей и штормов; во имя Водена, Хранителя и Повелителя павших героев; во имя Лодера, Повелителя огня; во имя Хеймдалля, хранителя Врат, Далеко слышащего, Далеко видящего, взываю я. Даруйте истину моим предсказывающим рунам.

Он перерезал горло животному, крепко держа его во время кратких конвульсий, а затем дал крови стечь в серебряную чашу.

Когда поток остановился, Озрик отложил тушу и бросил травяные приношения и мёд в сосуд, наполненный кровью. Затем он прикоснулся зажжённой веточкой к плавающей массе, и она загорелась, испустив лёгкий завиток дыма. Пока поднимались пары, он запел песню, составленную из рунных слов, используя не свой родной язык, а тайный напев нордических волшебников:

— Рейнир эр оси стемма бьёрг Донар; броттнигр скогар и вта синни, фра Инг; фририкри хронньярдар…

Озрик взял почти белое, сложенное полотно и разложил его на плиточном полу. Из мешка он достал горсть деревянных щепок от священного ясеня и вырезал на каждой из них рунный знак. Бросив взгляд на небо, Озрик вслепую разбросал их по ткани. Затем энгл раскинул над ними пальцы, пытаясь найти те, что наполнены силой, всё время концентрируясь на вопросе: «Где Андваранаут?» Когда ему показалось, что щепка завибрировала от его прикосновения, он отложил её в сторону, не глядя на неё.

Вытащив всего несколько щепок, Озрик больше не почувствовал вибраций. Надеясь, что это означало, что сообщение было завершено, он открыл глаза и прочитал рунные символы в том порядке, в котором они были вытащены. То, что было начертано мистическим алфавитом, давало два неоднозначных слога: «Ка-Пра».

Озрик снова бросил жребий, но на этот раз изменил вопрос. Он хотел узнать, кто был хранителем Андваранаута.

Ответ пришёл: САНОДОТР.

Санодотр? Да, это был не первый раз, когда рунный воин слышал такое имя. Лодерод сообщил Калусидию имя похитителя Андваранаута, Зенодота. Согласно рунам, этот чужеземнный маг был не просто вором; он продолжал быть хранителем кольца. Но где можно найти Зенодота?

— Отойди от меня, рабыня, — прошипела Федра. — Мне не нужен твой бальзам!

Матрона, не обращая на это внимания, силой перевернула шведку на живот. Из глиняного кувшина она зачерпнула порцию отвратительно пахнущего жира и намазала им голую спину девушки. Затем суровая и сильная женщина принялась энергично втирать его в тело Федры.

— Я сказала, уходи! — закричала девушка, извиваясь всем телом влево и вправо.

— Какая же ты невоспитанная, — заметила матрона. — Бальзам сделал своё дело, исцелив тебя почти за одну ночь. Предупреждаю; я могу использовать бич так же свободно, как это уже сделал император, если ты продолжишь оттачивать свой острый язык на мне!

Федра решила, что лучше всего будет притвориться кроткой. Это именно её руны, а не отвратительное лекарство, исцелили её так быстро. Униженной ведьме требовалось всё её самообладание, чтобы не наложить на властную дворцовую служанку проклятие нарывов. Она сдержалась, потому что это была бы пустая трата её силы; кроме того, ей не хотелось, чтобы люди замечали, что вокруг неё часто происходят странные вещи.

Встав, матрона предостерегла:

— Не ложись на спину, пока не впитается.

Шведа подчинилась этому приказу, не желая пачкать простыни, на которых ей приходилось спать.

Пока Федра лежала ничком, её преследовало воспоминание об императоре Гае. Принц держал её, крича: «Покорённая Германия бунтует? Тогда готовься к возмездию выжженной землёй, которым Юлий Цезарь укротил непокорную Галлию!»

Её магия не действовала, она была беспомощна. Он безжалостно хлестал её кнутом, а затем насиловал всеми известными извращёнными и жестокими способами, продолжая это до тех пор, пока у него отавались силы.

Теперь, выздоравливая в женских покоях, она винила себя за то, что неправильно поняла сопротивление своей силе. Император был хорошо защищён от такой магии, как её собственная. И почему она не предвидела, что такой могущественный правитель примет все меры предосторожности против вражеского колдовства!

— Глэйёрд! — раздался тонкий шёпот из ниоткуда.

— Галар! — рыкнула Федра. Она привыкла к тому, что сын двергов появлялся и исчезал скорее как тень, чем как существо из плоти. — Ты, личинка! Почему ты здесь? Я тебя не звала.

Маленький человечек сидел на корточках на подушке в соседней нише, вне поля зрения других обитательниц женской половины.

— Галар просит разрешения уничтожить одного человека.

— Какого человека? Какая-то личная месть?

— Женщина Татия любит рыжего гиганта, а не Галара. Заклинание Глэйёрд слишком слабо, чтобы изгнать великана из её сердца!

— С моим заклинанием всё в порядке, — раздражённо ответила Федра. — Всё дело в том, какой ты ухажёр! Какая женщина на свете могла бы вынести прикосновение такого чёрного червя?

— Тогда сделай Галара человеком! Убей в нём земную личинку!

Она недоверчиво посмотрела на него.

— Для этого потребуется могущественное заклинание! Мне нужна вся моя сила для более важных целей, чем помощь твоей жалкой любовной интрижке. Ты очень мало сделал для нашей миссии. Теперь я понимаю, почему ты пытался поселить меня в доме Силана. Это было для того, чтобы мне было легче соблазнить ту черноволосую шлюху, которой ты одержим! Я скорее настроена отомстить за твою самонадеянность, а не даровать милости!

— План Галара был хорош!

— Наглый жук! Иди, убей своего рыжего гиганта, но не жди, что я окажу помощь твоим мелким амбициям, пока не заполучу Андваранаут, да и то лишь в том случае, если ты окажешь мне полезную услугу в достижении этой цели!

Золотые глаза Галара вспыхнули от обиды.

— Бедный дурак, ты гораздо полезнее для Хейд таким, какой ты есть, чем как человек. Твои унаследованные способности двергов делают тебя ценнее десяти мужчин, но у тебя не хватает ума это понять. Ты не осознаёшь, как тебе повезло. У тебя нет души, которая однажды могла бы попасть в Нифльхейм! Ты должен радоваться, но у тебя нет никаких амбиций, кроме как развлекаться с никчёмной рабыней. Убирайся!

В душе у Галара все кипело; он прыгнул через подоконник и полез по шпалере, что позволяла ему добраться до крыши портика. Ледяная ведьма! Происходящая от великолепного Хеймдалля, красота Федры могла растопить сердце любого мужчины в Германии и даже в Риме. И всё же ни один ухажёр никогда не вызывал у неё ответной любви. Как бы он хотел начертать для неё руну страсти, заставить её почувствовать одиночество так, как чувствовал его он, вынудить её желать то, чего она не могла получить, чтобы её всегда презирали.

Но Федра была гораздо могущественнее Галара. Если он хотел добиться своего, ему нужна была её помощь и согласие. Его ярость должна была быть направлена на какого-то другого врага — такого, как рыжий гигант.

В течение часа после ухода Галара Федра размышляла над своими проблемами. Встреча с Гаем ослабила её. Обладательнице Крови Скефа не следует позволять себе обслуживать кому-либо из простых людей. Даже с ритуальным очищением потребуется три дня, чтобы её магическая кровь очистилась. Чтобы ускорить процесс, ей было бы неплохо переспать с мужчиной, чья кровь была бы достойна её собственной.

С кем-то вроде Озрикуса. Лодерод не выбрал бы ученика, в жилах которого не текла бы Кровь Скефа. И он был молод — немногим старше самой Федры, — так что его можно было легко обмануть. Она улыбнулась, вспоминая, как легко он принял её историю о притворном горе. Получить от него то, что ей нужно, должно быть очень просто.

Федра засмеялась.

Едва войдя в свои покои, Ирод Агриппа рухнул на ложе, охваченный меланхолией. Он был слишком осторожен. Пришло время рискнуть, чтобы узнать, кому из его близких угрожает Гай.

Внезапно он почувствовал, что за его спиной кто-то стоит. Он обернулся через плечо.

— Озрикус. В чем дело?

— Прошу прощения, что нарушаю ваш покой, господин Агриппа, но мне нужна ваша помощь.

— Какая помощь?

— Знаете ли вы чародея по имени Зенодот?

Долгое время Озрикус отказывался от того, чтобы втягивать кого-либо со стороны в свои смертельно опасные поиски, но неотложность дела требовала помощи. До сих пор он не находил причин не доверять Агриппе, а у норманнов было принято говорить друзьям правду.

— Зенодот? — переспросил Агриппа, садясь прямо. — Где ты услышал это имя? Из дворцовых сплетен?

Юноша покачал головой.

— Никто не произносил имени Зенодота в моём присутствии с тех пор как я покинул Германию.

— Ты слышал это имя, еще находясь в Германии? — спросил царь.

— Гесе! — подтвердил Озрикус.

Агриппа нахмурил брови.

— Я знаю, что Зенодот прошел прошлым летом вдоль лимеса, якобы для изучения преданий германцев. Но если его так хорошо помнят после столь короткого визита, подозреваю, что он сделал больше, чем признался.

— Гесе, мой господин.

Агриппа серьезным тоном произнёс:

— Я не хотел лезть в твои дела, Озрикус, но теперь вынужден спросить: кто ты и что знаешь о колдовстве, которое, похоже, захватило этот город и людей, о которых я забочусь?

— Моя история проста, — ответил энгл. — Мой род происходит от бога-царя Скефа. Мой отец служил королю, который был беден по сравнению с моим отцом, и его за это ненавидели. Опасаясь, что моя семья однажды вытеснит его, король послал людей, чтобы уничтожить нас ночью. Мои родители и братья были убиты, а сестер захватили, чтобы насильно выдать замуж за его грубых принцев, в надежде, что их порочный род может быть улучшен. Я был в отъезде с воинами моего отца, когда был нанесён этот гнусный удар. Я вернулся и отомстил за кровь сыновьям короля, но не смог освободить моих сестер. Тиран в отместку продал их на пиратский корабль. Я жил в изгнании, пока Лодерод не нашел меня и не сделал своим сыном и преемником.

Затем энгл рассказал о легендах о кольце Андваранаут и о том, как Зенодот извлёк его из тайника.

— Это кольцо силы, откуда оно изначально взялось? — спросил Агриппа.

Озрикус изложил эту историю так, как ему часто рассказывал её Лодерод:

— Ётуны всегда стремились вырваться из своего заточения в Ётунхейме и Нифельхеле, — объяснил Озрикус, — но средства для их освобождения могли быть созданы и использованы только в Мидгарде, куда им был запрещен доступ. К сожалению, у ётунов имелись темные союзники в Мидгарде. Это были двергары, существа почти такие же старые, как мир, появившиеся в виде личинок в гниющей плоти первого великана, Имира — чудовища, убитого тремя братьями, Воденом, Лодером и Хонером.

— Затем, — продолжил Озрикус, — Темная Богиня из глубин бездны хаоса приказала своим слугам-двергарам выковать Колдовское кольцо. Они изготовили его из фейского золота, зловещего металла сверхъестественного происхождения. С помощью кольца и жертвоприношений, которые почти уничтожили их подземное царство, Черви Земли призвали в Мидгард аватару Темной Богини, ту, которая назвала себя Хейд. Она передала кольцо на хранение могущественному принцу двергаров Андвару, который поручил демону-дракону Фафниру охранять его. Затем, приняв облик смертной, королева ведьм распространила культ поклонения ётунам, обучая смертных Черным рунам, а также показывая жадным и порочным, как использовать Белые руны Хеймдаля во зло. Она намеревалась заставить своих злых слуг в Мидгарде уничтожить мир людей. В конце концов, асы изгнали Хейд из мира, но ее культ и Кольцо остались. Но ведьмы не могли забрать Кольцо у могучего дракона Фафнира. Ни бог, ни заколдованный слуга не могли вырвать защищенное колдовством Кольцо из его тайника. Но Воден решил послать смертного героя, Сигурда, чтобы тот убил Фафнира и забрал Андваранаут для людей Мидгарда. Это была ошибка. Кольцо принесло Сигурду только горе, но перед смертью он отдал его своей возлюбленной, Брунхильде, богине, ставшей смертной, чтобы помочь плану Водена, с указанием спрятать его так хорошо, чтобы оно никогда не было найдено. Когда Брунхильду настигла судьба, она бросила Кольцо духам Рейна, которые хранили Андваранаут до тех пор, пока ведьмы Хейд не выманили его у них колдовством во времена Ингфрида. Ингфрид хранил Кольцо в безопасности, пока не пришло время передать Андваранаут его собственному протеже, Лодероду.

— Понятно! — сказал Ирод Агриппа…

Галар, спрятавшись среди мраморных богов и богинь на крыше портика, высмотрел вальяжную фигуру своего соперника. Неожиданный враг Руфуса Гиберника наблюдал за его недавними перемещениями и знал маршрут, которым тот обычно подходил к дворцу.

Бывший гладиатор вошел и небрежно поздоровался с дежурными стражниками, затем исчез в портике, скрывшись из виду Галара. Сын двергов покинул свою наблюдательную позицию и юркнул внутрь через арочное окно. Оттуда он незамеченным прошел по ряду служебных коридоров и черных лестниц. Он хорошо спланировал свою месть и жаждал понаблюдать за ее завершением.

Тем временем мысли Руфуса были заняты Татией. Ее душевное состояние по-прежнему беспокоило его. Ей продолжали сниться кошмары о том, как ее насилует темный карлик, тот самый, которого они всего дважды видели на улицах Рима. Как эта одержимость овладела обычно сильной духом девушкой, было загадкой для гибернийца, но хождение во сне подвергало ее потенциальной опасности.

Это беспокоило и Татию. Она умоляла его запереть ее в доме, чтобы она, сама того не зная, не бродила по ночным переулкам в те ночи, когда Руфус не мог оказаться рядом, чтобы присматривать за ней. Секутор согласился, хотя ему это, конечно, не нравилось, учитывая то, что пожары были весьма распространённым явлением в городе.

Сегодня Руфус снова дежурил в ночную смену. Надев доспехи, он пошел в караульное помещение, чтобы доложить командиру смены, Вульфгангу, с которым был отряд стражников. Они сидели за столом, их обслуживала рабыня, которая постоянно наполняла их терракотовые чаши вином. Девушка поприветствовала Руфуса и предложила ему немного вина.

— Только одну чашу, — ответил гиберниец. Затем он с грубоатой весёлостью обратился к своим товарищам: — Старый Тиберий однажды застал гвардейца пьяным и напоил его таким количеством вина, что у того лопнули внутренности!

— О, Руфус! — воскликнул Вульфганг с сильным акцентом. Лангобард Вульфганг обладал самыми длинными и светлыми усами во дворце. — Мы бросали кости, чтобы распределить посты, — сообщил он Гибернику. — Хочешь попытать счастья, чтобы попасть в женские покои?

— Ни за что, болотный ты кабан! — прогремел секьютор. — Только не к наложницам, которые все лежат больные и пачкают свое белье!

— Жаль, — рассмеялся Вульфганг. — Это единственный пост, который остался. Затем смеющийся лангобард собрал свои кости и убрал их. — Пей, пей! Если мы опоздаем на свои посты, юный Цезарь может прогнать нас обратно в Германию, а тебя, Руфус, обратно на твой исхлёстанный штормами остров!

Когда германцы подняли свои глиняные чашки, гиберниец заметил странные повторяющиеся царапины на дне каждой. Он на мгновение задумался, но не увидел причин спрашивать об этом.

— Не болтай, Вульф, — ответил он. — Даже римляне не захотели лезть в то гигантское болото, из которого ты выполз, после того как они как следует на него посмотрели!

Его шутка была холодно встречена за столом. Дружеское настроение, только что царившее в зале, сменилось такой тишиной, что Гиберник не слышал ничего, кроме тоненького еле слышного голоска, напевающего песню на каком-то неизвестном языке. Но взгляды, которыми его одаривали товарищи, были испепеляющими. Он не видел таких разъяренных лиц со своего последнего поединка с Флегоном — ретиарием, которого он случайно оскопил в их предыдущем бою.

— Что с вами всеми случилось? — спросил он.

Стиснутые челюсти Вульфганга дрожали от ярости; остальные стражники выглядели так, как будто они обнаружили человека, который изнасиловал их матерей.

— Я что-то не то сказал? — спросил он с напускной веселостью. Но толстые руки Вернера уже потянулись к мечу на поясе; остальные угрожающе поднимались.

— Ребята, это не повод так себя вести всего лишь из-за маленькой шутки в адрес Германии…

Вернер уже был при оружии, и Рагстан тоже продвигался вперед, вытащив клинок. Безумие, подумал Руфус, но эти люди не притворялись злыми. Он видел настоящую ярость, исходившую от каждого их движения.

Быстрый, как Меркурий, Руфус схватил с соседней стойки на стене иберийский меч и маленький щит, затем отступил к двери.

— Мы не в ссоре, — предупредил он, — но это не помешает мне отделить ваши бледные головы от толстых шей, если вы не уберете своё железо!

Они, казалось, не слышали его. Будет плохо, подумал Руфус. Рабыня, отступая, выглядела растерянной, будто для нее эта вспышка была столь же необъяснимой, как и для гибернийца.

Пятеро германцев угрожающе надвигались на него, но Руфус отогнал их, размахивая щитом и клинком. Его действия заставили противников заколебаться, но выражения их лиц все еще напоминали бешеных волков.

Хадер ударил первым, целясь в грудь гибернийца. Эринец отбил клинок щитом и нанёс удар в незащищенное предплечье Хадера. Пока тот с криком отпрянул, Донаргил и Рагстан оттолкнули его в сторону и вдвоем напали на Гиберника. Теперь, когда четыре меча целились в его живот и четыре щита били по нему одновременно, только узость прохода позволяла ему удерживать позицию.

Когда рука Вульфганга слишком сильно вытянулась из запутанного узла нападавших, секуютор изувечил ее, отправив наказанного декуриона в тыл. Трое оставшихся невредимыми, не смущенные этим, атаковали еще сильнее. Руфус больше не мог контролировать дверной проем.

Выскочив в коридор, он занял глубокую нишу и защищался как дикарь. Гуннар, маттиак, был опытным гладиатором и сумел порезать предплечье гибернийца. С проклятием Руфус вонзил меч в бедро нападавшего, но этот выпад оставил брешь в его защите, и следующий выпад Вернера задел эринца через щель в его доспехах.

Встревоженный Руфус отскочил назад. Размер ниши ограничивал его действия, и двое мечников уже пустили кровь секьютору из дюжины порезов. Только его тренировки на арене, инстинкты и доспехи, которые он носил, спасли его от увечий или даже смертельной раны. Он не мог избегать гибельного удара слишком долго; ему нужен был прорыв.

Руфус нанес удар в грудь Вернера, но попал только по броне. Рагстан прыгнул и ударил щитом в шлем бывшего гладиатора. Оглушенный гиберниец рубанул вслепую.

Внезапно из коридора, позади убийц, раздался крик на германском. Оставшиеся на ногах мужчины, стоявшие напротив Гиберника, пришли в замешательство, по-видимому, сражаясь с кем-то еще снаружи.

Руфус воспрянул духом и ударил по ближайшей фигуре перед собой; он почувствовал, как его оружие пронзило плоть и наткнулось на кость.

Но тут в него врезался чей-то щит. Руфус пошатнулся назад, ударился головой о стену ниши позади себя и неуклюже сполз на пол.

Последним, что запомнил гиберниец, был все еще готовый к бою и вооруженный человек, вставший перед ним…

Глава XVIII

Кровь Скефа

Всешательство энгла было импульсивным. Привлечённый шумом, он бросился в бой, понятия не имея, кто прав в этой схватке между гвардейцами, но ему показалось очень неправильным, когда одному человеку приходилось сражаться против стольких противников. Более того, он узнал рыжеусого великана, друга Калусидия. Происходило что-то неладное, и он не мог оставаться в стороне.

Трое раненых отступили в караульное помещение, когда он атаковал, но рунный воин был заинтересован только в спасении жизни гибернийца. Удар, которому его научил Лодерод, свалил одного из решительно настроенных нападавших, не убив его. Он поднял меч противника с пола как раз вовремя, потому что другой остававшийся на ногах боец развернулся, чтобы встретиться с ним. Телохранитель споткнулся о своего растянувшегося соратника, что позволило Озрикусу поразить его руку с мечом. Ещё один удар обезоружил мужчину, и юноша оглушил его ударом левого кулака в лицо. Энгл оглянулся на караульное помещение, но раненные воины, казалось, не представляли для него угрозы.

Решив, что бой окончен, Озрикус оттащил сбитого с ног Гиберника из ниши и уволок его отсюда.

Когда он достиг двери покоев Агриппы, женщина прошептала германцу из тенистого коридора:

— Воин! Что случилось?

Озрикус обернулся; из темноты в круг света лампы вышла рабыня Федра. Она была не так накрашена, как прежде, а волосы растрёпаны. Её туника измялась и сидела на ней небрежно.

— Федра, что ты здесь делаешь?

— Я… я ждала, когда ты вернёшься…

— Ты пришла в неподходящее время. Я должен позаботиться о ранах этого человека.

— Тогда позволь мне помочь, — сказала она.

— Постучи в дверь, — сказал он.

Ей открыл один из слуг тетрарха. Ещё один слуга подбежал вслед за первым.

— Положите этого человека на мою кровать, — приказал он им. Они взяли Гиберника, который оказался непосильной ношей для двух обычных мужчин. — Мне понадобится таз с чистой водой и полотенце… а ещё перо и чернила! — крикнул он им вслед. Затем Озрикус почувствовал прикосновение к своему плечу.

— Как ранили твоего друга? — спросила Федра.

— Была драка. Хотя он сам телохранитель, на него напали пятеро других охранников. Я не могу сказать, почему.

— Это не создаст тебе проблем с солдатами?

— Я думаю, это была какая-то драка по личным причинам. — Тут он заметил её неряшливый вид. — Но ты… почему ты пришла сюда сейчас? Император причинил тебе вред?

Щёки у неё покраснели. По её растрёпанному виду Озрикус заподозрил, что она чем-то расстроена.

— Давай сначала займёмся твоим другом, — сказала она.

Избегая его вопросительного взгляда, Федра последовала за слугами, унесшими здоровяка в спальню энгла. Шведка подошла к ставням и открыла их, впуская вечерний воздух. Слуги удалились, чтобы принести то, о чём просил гость Агриппы. Озрикус начал снимать окровавленные доспехи и тунику с Руфуса. Федра наблюдала за происходящим со стороны.

— Он хорошо сражался, — сказал ей энгл, продолжая свою работу. — Сумел одолеть троих из пяти, прежде чем ему потребовалась моя помощь.

— Я видела этого человека во дворце, — сказала девушка. — Он твой друг?

— Он был другом моего хорошего друга, — ответил Озрикус.

Вскоре слуги вернулись с водой, полотенцем, пером и чернилами и поставили их на подставку возле кровати.

— Смочи ткань и передай её мне, — сказал Озрикус Федре, пока слуги смотрели на них.

Федра выполнила просьбу, и воин приложил влажную сторону полотенца к ранам гибернийца, попеременно промывая и обтирая их.

— Жизнь жарко пылает в нём, — рассудила скандийка. — Кровь сочится, но не не течёт. Я думаю, что он был сражён ударом по лбу. Мне позвать лекаря?

— Нет, — ответил Озрикус. — Я целитель. Подай мне перо и чернила.

Он взял перо, оторвал сухой конец большого куска ткани и, используя собственную кровь от укола кинжалом, начертал на нём несколько рунических знаков. Наконец он сунул исписанную тряпицу под набитый шерстью матрас, на котором лежал бывший гладиатор.

Завершив кропотливую работу, энгл начал читать руническое заклинание исцеления. Через некоторое время гиберниец стал мирно похрапывать.

Озрикус отступил от кровати, чувствуя усталость и головокружение от передачи магической силы. Внезапно он почувствовал руки Федры, обнимающие его и поддерживающие.

— Ты рунный чародей! — воскликнула она. — Я никак не ожидала такого! Зачем великий человек нашего народа пришёл в Рим?

— Будет лучше, если я тебе не скажу.

— Тогда не говори, — сказала она, выглядя удручённой. — Секреты чародеев не для таких, как я.

Она последовала за ним к ложу в триклинии, на которое он устало опустился. В беспокойном отдохновении Озрикус пристально разглядывал Федру, отмечая её покрасневшие глаза и поджатые губы.

— Я думал о тебе… иногда… с тех пор, как увидел тебя в саду, — сказал он.

— Я… я рада, — призналась она застенчиво. — Почему это так, воин?

— Об этом мы сможем поговорить позже, — сказал он. — Лодерод предупредил его, что он никогда не сможет жениться на женщине из простого рода, потому что такая близость ослабит его власть над рунами. Только если у девушки в жилах будет течь чистая кровь Скефа, союз плоти станет усиливать магию, а не рассеивать её. Лодерод всегда отговаривал Озрика от случайных удовольствий.

— Я понимаю, — сказала она. — Я одна из женщин Цезаря, и ты окажешься в опасности, если кто-нибудь узнает, что мы встречались наедине. Слуги твоего господина, возможно, уже сплетничают. Мне лучше уйти, прежде чем тебя несправедливо обвинят.

Она начала отступать, но Озрикус поймал её за запястье. Он снова почувствовал приятный поток силы, текущей от неё в себя. Энгл попытался не обращать на это внимания.

— Почему ты пришла? — спросил он. — Ты выглядишь расстроенной.

Федра села рядом с воином, не заботясь о том, что их тела соприкасаются.

— Император призвал меня к себе две ночи назад. — Затем, тихим голосом, она описала порку и то, как с ней обошлись после этого.

— Эти цивилизованные свиньи! — прорычал энгл, разъярённый её рассказом о противоестественном насилии.

К его замешательству, Федра обняла юношу и зарыдала на его груди. Гнев Озрикуса сменился жалостью, и он погладил её по волосам.

— Однажды ты спросил, могу ли я что-нибудь сделать, — сказала она, когда к ней вернулось дыхание.

— Гесе. Что я могу сделать, лэвдийе?

— Я осквернена, — пролепетала она, — Боюсь, что могу забеременеть от ненавистного рабовладельца.

Он кивнул, думая, что почти любая германская женщина почувствовала бы то же самое.

— Даже если это правда, я не хочу знать… наверняка… что опозорена. — Она закрыла лицо руками; такая просьба, казалось, давалась ей очень тяжело и с большим смущением.

Озрикус беспокоился, что она собиралась попросить его о заклинании, которое очистит её лоно от любой нежелательной жизни. Сможет ли он отказать ей, если она попросит? Это был бы тяжкий грех для них обоих, но… Впервые он понял, как легко зло можно принять за добро.

— С того момента, как увидела тебя, я почувствовала, что это судьба. Умоляю тебя, позволь мне лечь с тобой сегодня ночью.

Это была не та просьба, которую он ожидал, и она застала его врасплох.

— Ты… ты уверена, что это не причинит тебе ещё большей боли, чем уже нанесли?

Она подняла глаза, чтобы встретиться с его взглядом. Выражение её лица стало решительным и смелым.

— Нет. Это исцелит меня! — сказала она. — Тогда, в глубине души, я буду знать, что любой ребёнок, которого я произведу на свет, будет сыном рунного воина моей собственной расы, а не безумного рабовладельца.

Теперь Озрикус понял. Он притянул её к себе и посмотрел в залитое слезами лицо Федры. Следует ли ему любить эту женщину? Он желал её с того момента, как увидел, и с тех пор она не уходила из его мыслей. Он не осмеливался уменьшить свою силу в этот решающий момент своих поисков. Но вместе с этим он был также и человеком, подчинённым зову сердца и тронутым мольбами беспомощных. Если бы только она была одной из его Крови, выбор был бы намного проще. Но как он мог быть уверен в этом?

— Мне было бы приятно узнать о тебе больше. Откуда ты, девушка? Кем были твои родители? Или ты всё ещё предпочитаешь не говорить?

Она вздохнула.

— Я выросла со шведами, но мои приёмные родители сказали мне, что я не принадлежу их семье, что они нашли меня младенцем, спрятанной в сорняках в деревне, на которую напали готы. Я ничего не знаю о своих настоящих родителях, но мне сказали, что это была деревня ситонов.

Озрикус задумался. Может ли странный поток силы, проходившей между ними, быть свидетельством того, что она, как и он сам, была потомком Скефа? Если это было правдой, то вряд ли могло оказаться случайностью, что они нашли друг друга таким странным образом в этой странной стране. Сами боги, возможно, передвигали их, как фигуры на доске.

Именно тогда дева Федра поднесла свои губы к его губам, и уже не имело значения, какой могла быть её кровь…

Татия лежала в комнате с запертой дверью и окнами, и была рада этому. Дверь и ставни закрыли на висячие замки, а ключа у неё не было. Руфус ушёл во дворец, и его смена там продлится до рассвета. Она не хотела быть нигде, кроме как рядом с ним. Улицы Рима сделали её трусихой. Иберийка знала, что там все охотятся друг на друга. В таком городе лучше быть собакой, чем женщиной.

Татия подумала, что, должно быть, задремала, ибо грохот в дверь, казалось, пробудил её ото сна. Испугавшись, она села, затаив дыхание. Кто-то пытался открыть задвижку.

Грохот прекратился, но сразу после этого дрожащий писклявый голос завел песню на языке, которого она никогда раньше не слышала. Может, это просто какой-то пьяный варвар-путешественник, который перепутал её дверь с другой?

Висячий замок снаружи был усилен внутри тремя засовами, которые она собственноручно задвинула после ухода Руфуса.

Она с тревогой посмотрела на ставни; те выглядели добротно сделанными, но не могли быть настолько прочными, чтобы выдержать решительную атаку дюжего мужчины. Римляне не отличались предупредительностью по отношению к соседям, и когда совершалось серьёзное преступление, никак нельзя было дозваться стражи.

Она подумала, что уж лучше бы неизвестный гость начал выламывать дверь, чем продолжать слушать эту песню. Её ритм был тревожным, настрой не походил ни на одну из тех песен, что обычно орали гуляки. Дрожа, Татия потянулась за кинжалом на прикроватной тумбочке. Её лалертийский двоюродный брат научил, как обращаться ножом, если ей придётся…

«Почему он не перестанет петь и не уйдёт домой?» — спросила она сама себя.

Щеколда и засовы снова задребезжали. Она ахнула, осознав, что их сотрясает не какая-то сила извне; они двигались сами по себе. Татия выскочила из кровати и отчаянно бросилась к двери, чтобы укрепить её.

Она схватила ручку одного из засовов, который уже наполовину вышел из своего паза, и держала его обеими руками. Она остановила его движение, но задвинуть его обратно никак не получалось. Разочарованная, она отпустила его и схватилась за другой, который был полностью открыт.

В тот момент, когда Татия убрала пальцы с первого засова, он полностью открылся. Второй засов замер, несмотря на все её усилия сдвинуть его.

Вслед за этим неуверенно поднялась сама щеколда. С испуганным криком Татия упёрлась босыми пятками в пол и прижалась плечами к дверным доскам. Сила ответила на силу, и распахнувшаяся внутрь дверь отбросила иберийку на середину комнаты.

Она стояла лицом к двери, её кинжал был сжат в крепком, вспотевшем правом кулаке. Тёмная фигура выскочила из внешнего мрака в свет единственной свечи в комнате, и она закричала.

Вопль Татии замер в её горле, когда она узнала пришельца.

Галар медленно приблизился к ней. Потрясённая иберийка не могла решить, был ли незваный гость реален, или она погрузилась в кошмар.

— Татия принадлежит Галару; она не может убить его, — произнесла маленькая фигура в капюшоне тонким грубым голосом. — Не нужно ненавидеть его уродство. Может быть, скоро он станет мужчиной — большим, сильным и красивым. Татия...

Ноющий голос разрушил чары её оцепенения. Девушка бросилась к ставням. Забыв, что они заперты, она тщетно колотила в них. Как загнанная в угол кошка, обернулась с дикими глазами. Её кинжал был высоко поднят на уровне подбородка.

Карлик не приближался, а сел на край кровати. Он пристально смотрел на неё печальными желтыми глазами.

— Отпусти меня! — закричала Татия, давая волю своей варварской свирепости.

Галар покачал головой. Он надеялся уничтожить своего гигантского соперника этой ночью, нарисовав на кубках гвардейцев Чёрные руны вражды, чтобы настроить их против него, но вмешался Озрикус. Разочарованный, Галар теперь искал утешения.

— У Татии нет причин ненавидеть Галара. Он никогда не причинит ей вреда. Когда злые люди вышли на неё из темноты, Галар прогнал их, и наблюдал, как Татия спала, пока не пришёл рыжий великан.

Говоря, он помахал в воздухе маленьким флаконом. Исходящий от него запах напомнил Татии о пещерном подземном мире.

— Если Татия ненавидит внешний вид Галара, он может укрыть себя иллюзией. Он может быть красивым, таким же красивым, как рыжий великан...

Страх покинул Татию; она внезапно не смогла припомнить, чего именно боялась. Снимаемая комната исчезла, и она оказалась в пещере, украшенной горным хрусталём. Карлик тоже исчез, а на каменной скамье, покрытой для тепла белой медвежьей шкурой, сидел могучий белокурый воин.

Огонь, пылавший в углублении скалы, давал багровый свет и тепло. Камень под ногами холодил босые ступни Татии. Когда мужчина, улыбаясь, поманил её открытой ладонью, она побежала к нему, вскочила на белую медвежью шкуру рядом с ним и полувтвовала сладостное тепло его тела.

Гладившие её щёку пальцы воина были невыразимо приятными...

В её жилах текла Магическая Кровь; в Озрикусе пылал огонь Хеймдалля. Он занимался любовью с Федрой как заворожённый. Он был опьянён её красотой, когда стоял на коленях позади неё: тем, как она двигалась, её золотыми волосами, её изгибами, напоминающими песочные часы — бёдрами, талией, спиной...

...её гладкой, безупречной спиной...

Разум внезапно вернулся к нему. Он замер на полпути.

— Почему ты солгала мне, девка? — внезапно спросил Озрикус. — На твоей спине нет следов от кнута! Я был дураком, что не заметил!

Федра посмотрела на него через плечо, и её лицо озарилось странным светом.

— Я не лгала; у меня были рубцы, но они уже зажили. — Она протянула руку назад, чтобы погладить его ногу. — Даже предводительница Хейд может использовать белую руну...

— Ты! — выпалил Озрикус, но тут же вздрогнул, когда острый предмет воткнулся ему в бедро. Он моментально потерял контроль над своим телом и рухнул на спину.

Федра повернулась и встала на колени над ним, качая головой.

— Я думала, что ученик Лодерода будет более грозным. Мужчины так сентиментальны и так тщеславны! Если бы необдуманная доброта не губила так многих из них, женщине было бы трудно контролировать их господство. Но их так легко обмануть. Нет ни одного из их породы, которого нельзя было бы заставить поверить женщине, которая говорит ему, что она предпочитает его обычные объятия объятиям императора.

Глаза Озрикуса пылали, но ниже глаз он был не лучше мертвеца.

— О, не смотри так пристально! Разве ты никогда не делал женщину своим трофеем и пленницей? — Федра взяла кинжал энгла и выпустила каплю крови из своего запястья. — Ситоны, среди которых я выросла, часто держат сильных мужчин для своего удовольствия. Жрицы Хейда поступают так же — но когда они устают от них, то вешают их за шею в священных рощах богини.

Её вымазанный в крови палец начертил Чёрную руну на его груди.

— О, если бы я осмелилась нложить на тебя руну дружбы, чтобы ты безраздельно стал предан мне. Мы как две половинки одного существа. Увы, никому из обладателей Крови нельзя доверять. Как-нибудь ночью, когда я буду насиловать тебя, ты можешь сбросить моё заклятие и убить меня. — Она спела руническую песнь, чтобы завершить заклинание, затем сказала: — Теперь я думаю, ты будешь более покладимым противником.

Она выдавила ещё больше крови на палец.

— Ты прервал нашу любовь слишком рано. Я пылаю силой, но получу больше. Сегодня ночью я должна стать самой могущественной колдуньей во всём Мидгарде.

Она начертала Чёрную руну страсти на его лбу и начала петь сладостную тёмную руническую песню. В тот же миг поток желания пронёсся по его венам; она засмеялась над тем, как его тело невольно отреагировало на это.

— Сейчас мне нужны твои объятия, — сказала она, садясь на него сверху, — но позже у меня будет что-то получше — кольцо Андваранаут!

Император Гай беспокойно ворочался с боку на бок. Каждый раз, когда он закрывал глаза, в его сны врывалась стая бешеных гончих, чтобы преследовать по кошмарному лесу. Теперь он снова резко проснулся, и его страх превратился в горькое негодование. Знал ли он хоть один момент покоя с тех пор, как стал Цезарем?

Цезарь! В этом слове звучала сила и слава. Оно должно что-то значить!

Он старался не думать о своей неудовлетворительной жизни. Вместо этого он вспоминал корабли, которые скоро доставят его на острова. Многие лица приняли его приглашения плыть с ним, чтобы забрать прах его мёртвой матери и брата.

Но на самом деле старые кости мало его интересовали. Он удивлялся, как его семья могла так плохо вести свои дела. Если бы они поступали так, как хватило ума у него самого — льстили его дед и скрупулёзно выполняли каждый его каприз, то, возможно всё ещё могли бы быть живы по сей день. Если им так сильно хотелось отстранить его от власти, то почему они решили обратиться к людям чести, приддерживавшимся закона? Неужели никто из них не знал, что закон в Риме был мёртвой буквой? Вместо этого им стоило бы поискать современные варианты Брута, Кассия и Каски — людей действия, которые не полагались ни на что, кроме лицемерия и длины своих ножей. Иногда его мать и братья вели свою игру слишком быстро, иногда слишком медленно. Будучи всего лишь неэффективной угрозой, они дали Сеяну достаточно времени, чтобы заставить Тиберия возненавидеть и бояться их. Император, которым так манипулировали, приказал арестовать их всех, обращаясь с ними так мстительно, что все они умерли мучительной смертью в тюрьме.

Нет, для Гая имело значение лишь то, что эти острова находились рядом с Капри. Один корабль мог под любым предлогом ускользнуть от основного флота и тайно прибыть в главный дворец Тиберия как раз вовремя, чтобы провести судьбоносную церемонию. После того как он разграбит проклятый остров, с ним будет покончено. Гай предпочитал демонстрировать своё величие на более грандиозной сцене, такой как сам город Рим.

Но тут в сознании промелькнул образ его бабушки Антонии.

Он схватился за шёлковые простыни своей кровати, ненавидя то, что должен был сделать. Он с радостью отдал бы сотню других людей — друзей, слуг, знакомых, — чтобы не обрекать душу Антонии на вечные муки. Но события загнали его в ловушку. Больше, чем он мог любить любое живое существо, он любил свою собственную жизнь. Не было абсолютно ничего такого, что он не сделал бы, чтобы предотвратить свою обречённость на пыточные ямы Тартара.

Недовольный молодой император встал с кровати. Если бы только он мог встретить кого-то ещё, кого он был способен полюбить больше, чем свою бабушку. Он пытался отдать своё сердце какой-то незначительной женщине, даже этой германской шлюхе Федре. Но та ночь была бесполезной тратой времени.

Он позвал своего слугу, находившегося в соседней комнате, и приказал ему принести кувшин вина. Ожидая, он подошёл к окну, выходящему на территорию, на которой будет построен его новый дворец. Он назовёт его Домом Гая и сделает его главным достижением своего правления. Он был полон решимости, что ни одна резиденция Птолемеев, ни один зал в легендарном Персеполисе, никогда не превзойдёт его по великолепию.

Тот старый дурак Марк Силан назвал его намерения нелепыми. Ради богов, что знал об этом дряхлом обломке? Неужели он думал, что если его недалёкая дочь больше не могла пилить и придираться к нему, то он унаследовал после неё привилегию поступать так же? Какая самонадеянность! Скоро, очень скоро ему придётся выразить своё неудовольствие таким образом, чтобы старик почувствовал это наиболее остро.

По мере того как проходили минуты, Гай терял терпение. Что задерживало появление его вина? Ему нужно было пить очень много, если он хотел заснуть и оставаться спящим до утра.

Как будто в ответ на его мысленное требование, привратник впустил слугу, одного из сотен безымянных людей, служивших во дворце. Этот парень был невысоким и худощавым, с резкими классическими чертами. Его женственные глаза были странно светлыми для человека с такой смуглой кожей.

— Господин, — сказал молодой грек, кланяясь. В руках у него был кувшин и чаша для питья. Её он поставил на столик в спальне, наполнил и протянул Гаю.

Принцепс раздражённо взял чашу. Слуге не хватало изысканности в том, как он вёл себя перед ним и готовил чашу. Какой-то невежда с фермы, вероятно, негодный для служения в доме Цезаря. Если его неумелость зайдёт дальше, Гай был склонен приказать ему дать плетей — и вдвое больше для управляющего, который назначил его на личную службу к императору без достаточной подготовки.

Пока император жадно пил свой напиток, грек стоял в напряжённом ожидании. Гаю не нравилось, что этот человек задерживается, и особенно ему не нравились эти наглые глаза!

— Опусти взгляд, олух, — сказал он, — или я прикажу тебя ослепить!

Вместо того чтобы отвести взгляд и съёжиться, человек затянул какую-то бессмысленную песню. Варварские слова звучали как язык, используемый его германскими гвардейцами.

— Что ты делаешь? — прорычал Гай; затем у него подкосились ноги.

Пошатнувшись от приступа головокружения, он протянул руку к слуге за поддержкой. Молодой человек услужливо помог ему добраться до кровати. Когда его чувства прояснились, слуга исчез. Кто-то ещё сидел на краю его кровати.

— Федра, — пробормотал он, узнав её

Глава XIX

Чёрная руна

продолжение следует

Другие рассказы цикла

Роберт Прайс Предисловие. Меч Аватара

1. Ричард Тирни Меч Спартака — лето 27 года н. э.

2. Ричард Тирни Пламя Мазды — осень 27 года

3. Ричард Тирни Семя Звёздного бога — осень 31 года

4. Ричард Тирни Клинок Убийцы (ранняя версия с Каином-Кейном К. Э. Вагнера) — январь 32 года

4. 1 Ричард Тирни Клинок Убийцы (переработанная версия с Нимродом) — январь 32 года

5. Ричард Тирни, Роберт Прайс. Трон Ахамота — осень 32 года

6. Ричард Тирни Барабаны Хаоса (роман) — весна 33 года. Части 1, 2, 3, 4, 5, 6

6.1. Ричард Тирни В поисках мести (стихотворение)

7. Роберт Прайс Изумрудная скрижаль

8. Роберт Прайс Гробница титана

9. Ричард Тирни Душа Кефри — весна 34 года

10. Ричард Тирни Кольцо Сета — март 37 года

11. Гленн Рахман Наследник Тьмы (роман-вбоквел, без участия Симона) — 36-37 год. Части 1, 2, 3

12. Ричард Тирни Червь с Ураху, части 1, 2, 3, 4 — осень 37 года

13. Ричард Тирни. Проклятие крокодила — февраль 38 года

14. Ричард Тирни Сокровище Хорэмху — март 38 года ч. 1, 2, 3

15. Роберт Прайс Секрет Нефрен-Ка — 39 год

16. Ричард Тирни Свиток Тота — январь 41 года

17. Ричард Тирни Драконы Монс Фрактус — осень 41 года

18. Гленн Рахман, Ричард Тирни Свадьба Шейлы-на-гог — день летнего солнцестояния 42 года

19. Гленн Рахман Путь дракона (роман)

20. Гленн Рахман Пёс херусков — весна-осень 47 года

21. Ричард Л. Тирни, Гленн Рахман Сады Лукулла (роман) — осень 48 года. Части 1, 2, 3, 4.

22. Роберт Прайс Культ кастраторов

23. Ричард Л. Тирни Столпы Мелькарта — осень 48 года

Перевод В. Спринский, Е. Миронова