Данная рубрика — это не лента всех-всех-всех рецензий, опубликованных на Фантлабе. Мы отбираем только лучшие из рецензий для публикации здесь. Если вы хотите писать в данную рубрику, обратитесь к модераторам.
Помните, что Ваш критический текст должен соответствовать минимальным требованиям данной рубрики:
рецензия должна быть на профильное (фантастическое) произведение,
объём не менее 2000 символов без пробелов,
в тексте должен быть анализ, а не только пересказ сюжета и личное мнение нравится/не нравится (это должна быть рецензия, а не отзыв),
рецензия должна быть грамотно написана хорошим русским языком,
при оформлении рецензии обязательно должна быть обложка издания и ссылка на нашу базу (можно по клику на обложке)
Классическая рецензия включает следующие важные пункты:
1) Краткие библиографические сведения о книге;
2) Смысл названия книги;
3) Краткая информация о содержании и о сюжете;
4) Критическая оценка произведения по филологическим параметрам, таким как: особенности сюжета и композиции; индивидуальный язык и стиль писателя, др.;
5) Основной посыл рецензии (оценка книги по внефилологическим, общественно значимым параметрам, к примеру — актуальность, достоверность, историчность и т. д.; увязывание частных проблем с общекультурными);
6) Определение места рецензируемого произведения в общем литературном ряду (в ближайшей жанровой подгруппе, и т. д.).
Три кита, на которых стоит рецензия: о чем, как, для кого. Она информирует, она оценивает, она вводит отдельный текст в контекст общества в целом.
Модераторы рубрики оставляют за собой право отказать в появлении в рубрике той или иной рецензии с объяснением причин отказа.
Божественный Город? Нет! Алхимический!, или Преступная троица, изменившая историю
Трое воров, которым глава Братства поручил ограбить Башню Закона в славном городе Гвердон, не имели ни малейшего представления о том, что их действия лишь маленькое звено в цепи событий, перевернувших судьбы многих живых существ.
Но что они знали точно — никому из троицы нет ни малейшей охоты быть пешками в игре магов и божеств. Но разве у них есть выбор?
А что, если все-таки есть?
Вряд ли я обратил бы внимание на очередное фентези про воров, если бы не отзывы, хвалящие интересный мир «Молитвы».
Локация романа, таки да, вышла на уровне. Поначалу Гвердон вызывает определенные ассоциации с трилогией Беннета и Нью-Кробюзоном, но со временем Ханрахану удается чуток выбраться из тени великих.
Город, удерживающий нейтралитет посреди разрушительных божественных войн, бурлящих в остальном мире. Ставший поставщиком оружия и прочих военных «приблуд» для всех воюющих сторон.
Город, который населяют не только обычные люди, но и кое-кто еще.
— «Упыри» — существа, произошедшие от людей, но давно ставшие чем-то иным. Живущие во тьме подземелий, отлично видящие в такой черноте, где хоть глаз выколи. Питающиеся подношениями в виде мертвецов, с трудом воспринимающие «верхнюю» еду. Не знающие семей. Со временем (те, кто доживают) становятся Старейшинами – вовсе уж невообразимыми и могущественными огромными тварями, которые «на ты» с магией.
-Каменные люди – гомо сапиенсы, пораженные то ли хворью, то ли проклятием, ставшим настоящим бичом Гвердона. Заражение происходит через прикосновение, и есть лишь одно средство, способное при постоянном употреблении снизить риск заражения, а заболевшим дать возможность протянуть еще годик другой. Не в самых комфортных условиях – ведь тела больных постепенно, но уверенно превращаются в камень. Покой и смерть для каменных людей одно и то же. Только двигаясь, они могут не давать частям тела застыть. А со временем и движение не помогает. Есть в таком положении и слабенькие «плюшки» – КЛ становятся невероятно сильны, и пробить их кожу обычным оружием сложновато. Правда, профи способны отыскать слабое место даже в такой, казалось, мощной броне.
-Ползущие – коллективный разум, червячный рой, собирающийся в антропоморфные фигуры, способные к речи, магии, любопытству, поеданию воспоминаний и прочему взаимодействию с человеками. Наверху ведут себя достаточно безобидно. Зато в подземельях… тут абсолютно другая картина.
Город, чьей главенствующей гильдией, определяющей его лицо, богатство и содержание является гильдия алхимиков. Alchimia здесь (в отличие от того же Адепта) практически не описана. Чего-то там пацаны себе выплавляют, собирают и производят (за исключением разве что некоторых неаппетитных деталей работы с человеческим материалом).
Зато плодов их нелегкой работы автор подгонит читателю с лихвой.
Сальники – существа, производимые из расплавляемых и пересобираемых людей. Заливаемых потом в форму с единственной стержневой деталью – фитилем. Пока он горит – сальник живет. Они на порядок превосходят обычных людей скоростью, силой и выживаемостью. А вот мыслительные процессы таких товарищей достаточно примитивны.
Но они кажутся гениями мысли и отцами русской демократии на фоне тех же Бакланьих бошек – тупых громил, шикарных вышибал и убийц. Не говоря уже о модифицированных конеподобных тягловых животных рэптекинах.
Занимается эта гильдия не только экспериментами с живыми существами. На их счету такие немаловажные вещи, как алхимические двигатели, пушки, ружья и даже алхимическое оружие массового поражения (!).
Но алхимики не единственная значимая сила этого Города.
Перед нами далеко не раннее Средневековье, ведь Гвердон может похвастать большим университетским кварталом, и Парламентом – еще одним местным центром власти.
Без религии также не обошлось. Церковь Хранителей, несколько утратившая влияние за последние десятилетия, но все равно имеющая самых натуральных святых паладинов — воителей способных заставить дрожать самых жутких тварей.
Впрочем, в мире, где божества это данность – причем регулярно устраивающая долгие разрушительные разборки между собой, святые воины аж никак не редкость. По структуре и взаимодействию с паствой здешние вседержители активно перекликаются со своими собратьями из «Божественных городов». Концепция, похоже, имеющая близкие отношения с реальностью.
Ну и как не упомянуть Воровское братство – вполне уважаемую и сильную контору. Без организованной преступности ни один мир (даже фентезийный) не обойдется. Тем более, когда многие герои являются представителями славной воровской профессии.
Начинается роман вяловато-сумбурно, долгое время непонятно, на чем вообще будет строится сюжет, но затем «Молитва» постепенно набирает темп, затягивает читателя в свой мир.
Накручивается пружина интриги, зашкаливает динамика, повышаются ставки, в дело вмешиваются могущественные силы. Над городом нависает тень местной божественной войны, а затем вмешательства чужих богов. Вскрываются роковые тайны прошлого, до сих пор, как и полагается, активно влияющих на настоящее, вплетаются элементы детектива. Не пожалеет автор неожиданных поворотов, самопожертвования, пронзительных моментов, верной дружбы, предательства и смертей.
Герои с одной стороны любопытны, с другой – чего-то им не хватает.
Гарет ввел в протагонисты представителей разных срезов общества Гвердона.
Крыс, к примеру, самый натуральный упырь, со всеми особенностями присущими этому племени. Самый слабо проработанный перс из основной троицы (вплоть до финальной части).
Шпат – сын экс-главы Братства, погибшего под пытками, но не выдавшего страже воровских секретов. Оставим за кадром слабую вероятность такого развития событий, благо именно «героическая» гибель отца стала для Шпата личностнообразующим фактором. Парень — откровенный идеалист, мечтающий о создании из Братства общины Робин Гудов, защищающих бедняков. Решивший сражаться за главенство среди бандюков. Понятно, что нынешний предводитель Братства – реалист, и аж никак не разделяет идей оппонента. А еще Шпат болен Каменной хворью в поздней стадии. Что добавляет в блюдо остроты.
Кариллон – пожалуй, основная из протагонистов. Девушка, уроженка Гвердона, изрядно поколесившая по свету. Принадлежащая к знаковой для города фамилии. Утопающая в нежданных видениях. Ставшая одной из ключевых фигур в череде событий, сотрясающих Гвердон. Одни из самых интересных страниц книги – описывающие новые (старые?) способности Кари, ее попытки остаться самой собой.
Примыкает к троице ловец воров Джери, невольно ставший активным участником событий.
Ну и за Святую Алину с ее специфической манерой речи отдельное спасибо. Распотешила.
Некоторые из героев не доживут до финала, впрочем, до беспощадного к персам Мартина Ханрахану далеко.
Жаль все-таки автор не решился предпринять напрашивающийся ход – сделать Железных богов белыми и пушистыми парнями, загнобленными злыми пришельцами. Тогда б история заиграла новыми красками.
Эрго. Недурное темное авантюрное фентези с интересным миром и вялым началом. Впрочем, стоит с ним справиться, и дело пойдет веселее.
Доктор Кац попросил меня написать рецензию на первое издание монографии. Я был вынужден согласиться с ним в том, что его книга и в самом деле представляет немалый интерес для читателей.
Книга уже успела получить хорошую прессу. Дискурс типа "фантастика как симуляция реальности" автоматически помещает автора в соответствующую обойму, а книга попадает в соответствующий концептуальный перечень. Разумеется, это престижно. Но схематичное прочтение ограничивает диапазон возможных истолкований — и читающий может совсем упустить из вида главную цель книги, итоговый смысл авторских усилий.
Первая реакция на книгу была сколь бурной, столь же поверхностной и односторонней.
А.Метелкина в "Сегодня" увидела главную заслугу Каца в "угадывании" темы Луны. Луна, будучи включена в систему повседневной идеологии, играет в ней роль абсолютной цели, отнесенной в абсолютное будущее. Она является центральным означаемым — помещенным за пределы политических текстов в пространственной и временной недостижимости (380 тыс.км.) Своим существованием она оправдывает функционирование этих текстов и амбиции их создателей. Кац, по мнению Метелкиной, недвусмысленно указывает на то, что именно недостижимость Луны являлась залогом политической и культурной стабильности советского общества. Луна, понятая как "машина желаний", манифестирует неуловимую differance, а сама рецензируемая книга представляется при таком раскладе внятной иллюстрацией к трудам Дерриды. Поэтому Метелкина и называет Каца гением, а его книгу соответственно гениальной.
С ней вступает в полемику К.Вячеславлев в "Литературке". В основе его анализа лежит витгенштейновский взгляд на природу магических верований. Посвященные заклинанию дождя — или убийству символического зверя накануне охоты — первобытные ритуалы бессмысленны с научной точки зрения, но они изъявляют и высвобождают нереализованные желания, которыми переполнено бессознательное первобытного человека. Вячеславлев проводит аналогию с действиями литератора Каца, хоронящего тени своих литературных оппонентов (не знаю, кого рецензент имеет в виду) то на Новодевичьем, то на Сент-Женевьев де Буа — в бесславном забвении, закрепляемом авторской иронией.
У критика вызывают почему-то особенное возмущение используемые автором литературные штампы. Возможно, он отчасти и прав, когда говорит о некоторой вульгарности рецензируемой работы. ("Фантастика — литература крылатой мечты. Выходит, Сталин — крылатый мечтатель? Знаете ли, неубедительно.") Но он приходит к довольно неожиданному выводу: по его мнению, главная цель Каца — "ублажить собственную манию величия путем немотивированной демонстрации своего "литературного мастерства". Очевидно, что подобное сочинение не может обладать какой-либо литературной ценностью. Поэтому Вячеславлев находит книгу Каца в интеллектуальном отношении бессодержательной, хотя местами и забавной благодаря фантазии автора.
По мнению пишущего данную рецензию, оба процитированных выше критика прошли мимо романа, не прочитав его надлежащим образом.
Рецензенты, убоявшись оказаться заподозренными в непонимании изящных тонкостей литературной игры, так и не осмелились отказаться от стереотипов и увидеть книгу "такой, какая она есть". Последнее, между тем, легче простого.
Особенностью монографии доктора Каца является синтез научно-исследовательского подхода с исследуемым правилом генерации текстов и вымыслов. Перед нами роман-монография, фантастический роман о фантастике. Здесь форма превращается в содержание, давая исследователю возможность говорить о судьбе жанра на его собственном языке.
Характерным свойством фантастики является концептуальность, подчиненность творческих приемов главной идее произведения. Модальность авторского высказывания постоянно изменяется, охватывая возможностью дискурса все новые и новые миры. Пространство текста превращается в пространство языка, образ коллективного бессознательного, стихию мифа. "Там чудеса, там леший бродит," там реальный контекст вымысла ничего не значит по сравнению с изящным превосходством вымысла как такового. (Ср. у Каца: на фоне мифологического "советского Говарда Кэмпбелла" совершенно тускнеют фотографические тени "настоящих" Дудинцева и Евтушенко.)
Кац замыкает круг. Рассматривая историю жанра через призму фантастической оптики, он преобразует традицию советской фантастики в поиск за утраченным концептом самое себя. Основу (смысловой стержень) книги составляет история "Секции писателей-фантастов", рассмотренная в интервале от 20-х годов до наших дней. К этому стержню с разных сторон крепятся симулякры фантастов-писателей и фантастов-политических деятелей, литературных течений/групп, издательств и печатных органов. Под их грузом стержень деформируется: превращается в неправильную спираль, со скрипом преобразующую вращательное движение истории в поступательное. Угадать угол наклона спирали, поймать на кончик пера неуловимый миг трансформации дискурса в жест, выразить реальную пластичность энергии мифа — эту архисложнейшую задачу автор решил с подлинным мастерством.
Кац фактически предлагает новый стимул для творчества — демонстрируя литературный код (точнее, целый набор кодов), который до последнего времени оставался практически невостребованным. По его убеждению, фантастика — это особенный, самостоятельный жанр искусства, мало пересекающийся с тем, что обычно называется "литературой". Он, может быть, и отличается некоторой вульгарностью, но уж точно лежит не в низу иерархической лестницы ценностей, а в стороне, сбоку. В нем могут быть свои вампуки, но также и свои шедевры. Полнейшее отсутствие в сегодняшней нашей фантастике какого-либо литературного процесса Кац именует существованием огромного по своим возможностям потенциала для литературного творчества. Это потенциальное пространство кажется особенно привлекательным на фоне того ступора, в котором нынче находится критика, растерявшая предметы для дискуссии. Ни статья-подвиг П.Басинского, ни циничные хулиганские выходки не способны запустить процесс вновь. Эпоха революционных изменений литературного языка и контекста завершилась, наступила эпоха стагнации. И тут появляется доктор Кац...
Любопытно, что Кац во многом сближается с американским литературоведом Ларри Маккафри — который тоже видит в фантастике ключевое звено, необходимое для понимания особенностей современного литературного процесса. Впрочем, Маккафри идет еще дальше: по его мнению, фантастика вообще является ударным фронтом постмодернистской словесности. (А кто усомнится в этом — пусть вспомнит хотя бы о том гигантском влиянии, которое оказали на отечественных постмодернистов Стругацкие и Крапивин.)
Кац, разумеется, не столь радикален, хотя он и дает фантастике доминирующее положение в своей альтернативной истории советской литературы. Его главная забота — вывести отечественную фантастику из того полулегального состояния, в котором она и поныне пребывает, "замордованная идеологической, но пуще того — полиграфической цензурой". Он мало дает ссылок на западные авторитеты — его книга говорит сама за себя.
К каким же выводам мы можем прийти после прочтения книги доктора Каца?
Невозможно согласиться с Р.Арбитманом, излагающим в послесловии к книге свою точку зрения нижеследующим образом: "Пока росла и крепла в нашей стране литература "социалистического реализма", для чего Советскому Союзу было иметь сразу две фантастики? Официозным "опупеям"... не нужна была литература-конкурент, которая к тому же и не боялась признать, что она-то — выдумка, а не "правдивое исторически конкретное изображение действительности..." Надо полагать, Боливар не выдержал бы двоих".
Должен сказать, что с большим уважением отношусь к той поистине гигантской работе, которую Арбитман проделал в качестве редактора рецензируемой книги. Но все же считаю нужным заметить: Роман, ты не прав! Ты, как всегда, верхоглядствуешь. Для симуляции агрессивных вымыслов, лежащих в основе государственной идеологии, идеально подошел бы жанр fantasy с его мистическими героями в духе Толкиена, Гройса и Пелевина. Научная фантастика здесь не подходит: слишком научная; слишком фантастика; слишком умственно-скрупулезная, не оставляющая/не дающая возможностей для веры.
Кац, между тем, указывает лишь на зависимость состояния фантастики от генеральной идеологии. Каковая зависимость может принимать различный вид... Лишь одно остается неизменным: уровень развития фантастической литературы определяется господствующей идеологической доктриной. Можно, как по градуснику, температуру мерять. Играя роль современного мифа, фантастика участвует в формировании национального самосознания и государственно-правовой культуры — создавая с тем условия для строительства гражданского общества. Если элементарные уровни культуры зияют пустотами, это означает, что общество больно. И место государственных глашатаев в нем рано или поздно занимают политические авантюристы, стремящиеся покорять Индийский океан и завоевывать Луну.
Безусловно, подход исследователя страдает некоторой ограниченностью. Многие потенциальные возможности жанра остаются за бортом большого корабля, упоминаются вскользь, специально не артикулируются. Кац чурается поэзии вполне намеренно: его заботят насущные материи сегодняшнего дня.
Отнюдь не первым он указал на существование влечения всей фантастики к государству как универсальному генератору смыслов и речевых практик. Но он занял совершенно особую позицию в общем раскладе сил. Он бросает вызов тоталитарному монструозу (мечущемуся из стороны в сторону, из идеологии в торгашество) — обессмысливающему все на свете. Он бросает вызов государству, которое сошло с ума до такой степени, что не желает поддерживать элементарные культурные институции, обеспечивающие его существование. Он, наверное, романтик. Не постмодернист. Он отнюдь не восхищается "кризисом репрезентации" — для него это глубокая личная трагедия. Исследователь пытается найти выход из сложившегося кризиса. Что ж, для себя он нашел этот выход: "фантастическая литература, как связующий мост между прошлым и будущим".
Фантастический хронотоп не может оставаться пустым. В этом и состоит главное открытие доктора Каца, касающееся места фантастики в системе-многообразии литературных текстов. Советская фантастика оказалась "золушкой" в поисках волшебного бала, раскрывающего ее действительный потенциал. Разумеется, окончательное решение этого вопроса состоит в том, что таким поиском является любая литература.
Свершилось! Появилась-таки обобщающая русскоязычная монография о коммунистической утопии в научной фантастике. А если учесть, что написана она видным футурологом, то событие это тянет, имхо, на настоящую сенсацию в российском фантастиковедении.
Исследователь литературы, по большому счету, имеет два пути для реализации задуманного, две формы изложения своего труда. Первый – делать обзор авторов и произведений в хронологическом порядке, другой – рассматривать какую-то литературную проблему с привлечением примеров из конкретных произведений. Эта книга разрывает шаблоны – тут сочетается первый и второй подходы. И это видно уже в самом названии, где конкретное произведение, которое служит как бы сердцевиной концепции книги, сочетается с заявленной теоретической темой исследования. Да, в книге нет истории коммунистической фантастики «от и до», но автор и не пишет лишь о «Туманности…»; реминисценции охватывают намного более широкий хронологический спектр произведений: не было бы большой ошибкой указать в названии «… от Платона до Лукьяненко и Онойко».
…В СССР тема коммунистического будущего была мейнстримом, но мало кто себе ясно представлял, каким в деталях должно быть светлое будущее. Ни Маркс, ни Энгельс, ни Ленин не рисковали уходить далеко в утопические дебри, опасаясь, очевидно, прослыть мечтателями. Футурология в современном понимании находилась в зачаточном состоянии. Потому эстафету визий естественным образом подхватила советская фантастика, породившая множество утопий. Исходя из этого, в монографии анализируются фантастические произведения соответствующего жанра, хотя привлекаются и сопутствующие тексты – работы специалистов по «научному коммунизму» и философии. Говоря об утопии, Фрумкин выделяет три пиковых периода в ее развитии, каждый со своими особенностями – дореволюционный («Красная звезда» Богданова и др.), утопии 1920-х и утопии «длинных шестидесятых»; отмечается также, что утопические акценты есть и в некоторых постсоветских произведениях.
Структурно монография состоит из трех частей, а также введения и выводов. Фрумкин рассматривает практически все вопросы, связанные с функционированием мира утопии. Особо выделим дихотомию человек – природа, морально-этический облик человека будущего, роль воспитания и воспитателей, характеристика обывателя как человеческого типажа, труд и его место в утопии, утопия и фронтир, наука и рациональность в утопическом будущем.
Если говорить о проделанной Фрумкиным работе, то она, безусловно, впечатляет. Обилие материала, обширные цитаты из самых неожиданных источников, полнота охвата и проработки тем заслуживают уважения. Присутствует, однако, существенное «но». Фрумкину не всегда удается справиться с напором собственного либерального мировоззрения, которое, то тут, то там прорывает шаткие дамбы объективности. Однако, приведем несколько цитат:
цитата
…труд противопоставляется наслаждению, труд объявляется чем-то тяжким, и утопия, и революция, оказывается, руководятся идеей освобождения от труда
(это трактовка слов Максима Горького, который, на самом деле лишь поставил риторический вопрос, а не утверждал на полном серьезе истинность данного умозаключения).
цитата
По сути, утопия была прежде всего социумом, подвергнувшимся серьезной хирургической операции, ставящей цель «ампутацию» большого числа институтов и социальных слоев, а образовавшаяся нехватка была заполнена прежде всего жесткой системой правил, мелочно регламентирующих самые разные стороны жизни, а также расширением компетенции властей, обреченных на куда более активное, чем в реальности вмешательство в хозяйственную жизнь и личный быт граждан
Иногда наблюдаем и откровенный стеб. Так, говоря о важности познания в утопических обществах фантастики, Фрумкин сравнивает его с… сексом. Только в отличие от последнего, «…не вполне ясно, в какой степени это обещание удовольствия от познания прочувствовано и продумано…».
Ефремовский выбор в пользу внутреннего богатства и отказ от вещизма трактуется Фрумкиным как «коммунистический аскетизм». «Скрытый мальтузианец» Ефремов насаждает в своих произведениях тоталитарные установки и промывку мозгов. Если присмотреться к его текстам, мы увидим прямо таки антиутопию:
цитата
…Ефремов рассматривает современников как диких зверей, которых надо сделать если не больными, то, по крайней мере, дрессированными.
цитата
Потому ли нет ничего слаще труда, что индивида — поскольку быт утопии аскетичен — лишили других «сладостей»? Или потому, что индивиду так изменили сознание, что он перестал воспринимать что-то другое как более сладкое? Или потому, что прекрасный новый мир дает ему очень-очень интересный труд в больших количествах?
Еще одно открытие (упоминается в том или ином виде в разных главах книги) – Ефремов и Стругацкие проклинают эгоизм и индивидуализм. А что, вполне себе природные человеческие качества, верно? То, что труд и подавление биологического эгоизма вытянули человека из животного мира – это так, какие-то строчки из учебника истории для 6-го класса. По логике автора, выходит, что указанные писатели лишь мифологизировали и непомерно раздули эти понятия для построения своих утопических миров.
цитата
Почти полное отсутствие собственности вряд ли будет вас беспокоить в этой ситуации. Однако некоторой платой за все это счастье должно стать преобразование вашей индивидуальности — вы должны подавить (или вообще скрывать) слишком эгоистичные порывы, а в наиболее радикальных версиях — также и свои склонности к чему-либо, кроме творческого труда.
Подбираясь к выводам, автор приходит к правильной мысли: утопия – это путь к всеобщей интеграции. Умозаключение, бесспорно верное, об этой важной характеристике коммунистического общества я уже писал ранее. Но Фрумкин идет далее: утопия, это не просто тенденция к интеграции, это великое упрощение.
цитата
В мире светлого будущего нет сколько-то сложных институтов и запутанных узлов социальных взаимодействий. Есть работа на общество как тотального работодателя, семья зачастую заменяется свободной любовью или регулируемыми половыми связями, не приводящими к образованию семьи, есть обсуждение различных общественных вопросов в коллегиальных органах власти, а далее, говоря об утопическом социуме, приходится рассказывать не о том, что в нем есть, а о том, чего в нем нет.
Да, утопия, к сожалению, обделила читателей тем, что скрыла от их наивного взора все многообразие современного либерализма, который «…представляет собой систему социальных технологий, позволяющих без чрезмерных издержек согласовывать интересы разделенных индивидов с разными интересами…». В утопии, к сожалению, нет разнообразия богатства и бедности, нет той знакомой нам всем чудесной согласованности интересов нищего и владельца корпорации, нет бодрящих мировой дух войн, нет интересных новостей про драки бравых парламентариев при принятии законов… Много чего нет. Примитив, что с неё взять. Но! Думаю, автору знаком диалектический закон отрицания отрицания. Это как движение по спирали – после снятия одного противоречия развитие идет на качественно ином уровне. Вроде возвращения к началу, только к более крутому. Первобытнообщинный строй и коммунизм (или утопическая модель – в рассматриваемом контексте), если судить по социальной сути, имеют много общего, но никто в здравом уме не будет утверждать, что коммунизм будущего – это падение в доисторические бездны. Да, в новом обществе будут новые противоречия, только основа их будет другая, не классовая. Разве можно назвать упрощенным то общество, которое ставит себе невиданные доселе цели и достигает их? Единство в разнообразии – разве это тотальная унификация? Разве не единое общество, единая мыслящая Сущность может, в конечном итоге спасти Вселенную от энтропии атомизации и ложно понимаемого «многообразия»?
скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)
Воздержусь тут от цитирования Ивана Ефремова и Владимира Ленина (хотя их мысли как нельзя походят в данном контексте), дабы не быть обвиненным в чрезмерной идеологизации.
Монография очень информативна и плотность материала просто зашкаливает. Чтобы адекватно воспринять текст, нужно принимать его «небольшими глотками» с перерывами на осмысление. Это при том, что книга написана как развенчание утопии. С рядом выводов можно согласиться, другие выглядят немного натянутыми или даже манипулятивными. Рассматривая проблему нетворческого, обыденного труда и природного неравенства способностей у разных людей, Фрумкин не коснулся темы автоматизации и медицинской корректировки талантов, предтечи трансгуманизма. И, таким образом, уличенные «дефекты» утопии оказываются мнимыми. У Георгия Гуревича есть две повести — «Итанты» и «Ордер на молодость», в которых прекрасно показано, как в утопии решаются проблемы талантов, свободного времени, жизней и судеб. В этой связи вспоминаются проекты поамбициознее, взять хотя бы коммунистические общества из романов Олафа Стэплдона.
За атакой на утопию видна и более масштабная мишень – марксистское мировоззрение. Собственно, об этом Фрумкин откровенно и пишет в самом начале книги. В предисловии автором была продекларирована цель исследования, – узнать, какими же «соблазнами» европейская социалистическая традиция привлекала своих сторонников. Утопия, которая в «идеале мечтает о полном устранении и разделенности и различии интересов» — прямо таки социалистический первородный грех в Эдеме либерализма. А в самом конце книги автор прямо поддает анафеме попытки построить утопию:
цитата
Очевидно, что во сколько-то разумные исторические сроки попытка построения утопии не может оказаться ничем иным, кроме как самой разрушительной революцией, и очевидно, что травматический опыт ХХ века сегодня делает этот вариант скорее неприемлемым — во всяком случае, тех, для кого он приемлем, не может быть очень много
Хотя, будем объективны. Автор честно признает, что при всех своих реальных и мнимых недостатках, утопия дает «хоть какой-то» ответ. Единственный ответ.
"Цель и средства", дубль два, он же сиквел. Спорадически выныривая из работы, между тем и этим дочитал сборник лучшей фантастики 2021 года. Краткое содержание предыдущей серии: флагманы сборника С. Лукьяненко и О. Дивов оказались не ахти. Е. Лукин, напротив, оказался очень ахти, как и С. Логинов. А. де Клемешье оказался очень странным, редактора ему не хватает.
Ну, пойдем подряд. "Все свои" Дарьи Зарубиной.
Юная Марина приезжает из деревни в город, поступать в институт, селится в коммуналке и обнаруживает, что соседи у нее довольно странные. Там потом выясняется, что одна соседка переписывалась с Кафкой и Лавкрафтом на родном для всех троих языке; прекрасная деталь, но нет, это не лавкрафтианский и не кафкианский рассказ, это рассказ тоже, как и у Логинова, саймаковский: инопланетяне рядом, инопланетяне такие же люди и даже местами больше люди, чем мы сами. Разум, гуманизм, в общем, все как мы любим. Рассказ не портит даже сцена, прямо позаимствованная из "Людей в черном"; что его несколько портит, так это то, что Даша в начале то и дело чередует называние героини по имени с "девушкой", "обиделась девушка", "обиженно прошептала девушка"; ИМХО, если бы отменить все эти правила типа "нельзя все время писать "сказала"" и "нельзя все время называть героев по именам", литература стала бы куда литературнее.
"Лаборатория тьмы" Карины Шаинян — это как раз в некотором смысле хоррор о том, как стать монстром под кроватью собственного ребенка. Ничего в принципе ужасного и шокирующего вроде бы не происходит, но вот ощущение бессонницы, измотанности, усталости, бесконечного падения в воронку — оно заставляет ежиться, меня, по крайней мере. Карина умеет.
"Общество настоящих живых мертвых поэтов" Вадима Картушова и Александры Давыдовой — тоже хорошо, но по-другому. Хотя я не ждал многого от рассказа, который начинается с того, что героиня "отмывает в раковине девайс из секс-шопа – из прозрачной сиреневой фальшплоти с блестками и голографическими эффектами для большего вовлечения". Но героиня пиарщица, ей можно. Пиарщица она книжная, просто иначе как с девайсом с блестками писателям в этом мире публику не привлечь. (Тут, конечно, вспоминается гениальный фильм "Окно в Париж" и момент, когда от героя требуют сыграть Моцарта, сняв штаны, "потому что в штанах он тут никому не нужен".) Героине поступает предложение вести новый проект — с писателями мертвыми, но воскрешенными. "В голове проносился миллион картинок. Андерсен устраивает айс-вечеринку в Охотном Ряду с настоящей Снежной Королевой. Достоевский навещает гостей сети питерских хостелов «Меблирашка». Гоголь призывает сатану – под запись с камеры, конечно, – на крыше Исторического музея. Пушкин! Не знаю, что делает Пушкин. Можно устраивать кроссоверы! Стримы в YouTube. Водить их на ток-шоу. Сделать интервью-каналы. Можно даже заставить кого-нибудь из них баллотироваться в президенты! И снять про это сериал! Скорее бы!" Понятно, что вскоре доходит до более актуальных авторов: "Когда Михаил подтвердил, что действительно по дешевке купил права на книги толстого старика-прокрастинатора, любителя свадеб и драконов, я залпом выпила полбутылки шампанского и заранее попросила повышения зарплаты". Ну, не уверен я, что Аллен Гинзберг стал бы себя вести так, как тут, а не послал бы всех на ***, например. Поведение воскрешенных — самое странное в этом рассказе, как и довольно скудная фантазия героини, и реакция внешнего мира на, вы подумайте, воскрешенных людей. И все-таки.
"Контрабанда" Дмитрия Володихина. Космический детектив в декорациях Великой России Будущего: одна сволочь по имени Аристарх Браннер похитила ценный марсианский артефакт, а капитану Лещову и майору императорской гвардии Богатыревой надо оный найти. Всё тут вроде хорошо, и очаровательные франты грядущих лет, и любовь напарников ("секунду спустя два офицера Российской империи ураганно целовались в рубке экстренной связи", оцените игру слов, господа), и Великая Россия Будущего ("они проходят сейчас таможенный контроль на орбитальную станцию «Герман Титов», откуда большую часть пассажиров «Буранами» Роскосмоса перебросят на космодромы Полоцк II и Шереметьево III"). Ну, Империя. Комок в горле, слеза в глазу. Увы, два момента подводят этот рассказ. Во-первых, детективный: идея классическая, лежит на поверхности, и ровно на той строчке, когда автор пишет о предмете, под который замаскирован артефакт, понимаешь, что это он. И ведь не написать нельзя, но получается как в современном кино, когда Важную Улику непременно снимают отдельно крупным планом секунды на две, чтобы, значит, зритель ни в чем не мог потом упрекнуть режиссера, — и сюжет разваливается. Во-вторых, сильно подводит рассказ Господь Бог. Зачем-то Он появляется в последнем абзаце лично: "А Бог в это время раздувал паруса турбореактивного перехватчика и ставил одну за другой тяжелые тучи на пути челнока одной частной транспортной компании. В общем, делал все, что требуется в тех случаях, когда передовой науки, могучей техники, яростных силовых служб Империи чуть-чуть не хватило для победы, и, значит, понадобилось кое-что еще... с небес". Ну, как-то. С таким Богом всегда проблемы — почему-то Гитлера Он не пришиб, а тут ради марсианского артефакта, значит, расстарался, раздул паруса, понимаешь.
"Цель и средства" Евгения Филенко. Каюсь, я не читал ничего уважаемого Евгения, кроме "Балумбы-Макомбе", но теперь исправлю этот досадный пробел. Опять же, классическая фантастика, просто отличная. Другая планета, два народа, ведущие бесконечную войну, земной наблюдатель, которого обе стороны уважают, но не понимают ("От имени всех благоденствующих ветвей родового древа о’Каррапт и в память о покинувших сей мир выражаю вам, плебей Жарков, признательность за мое спасение от нелепой и несвоевременной гибели"). Диалоги тоже классические:
– Здесь и кроется наше главное отличие, – констатировал Жарков. – Наша этика универсальна, а ваша – избирательна.
– Допустим, – безразлично пожал плечами Карранг. – Как вы намерены поступить с полумертвой шлюхой?
Вопрос в том, как живых существ примирить. Средства, которые находит плебей Жарков, не новы, но действенны. Один из лучших рассказов сборника, короче говоря.
"Держать стену" Александра Громова. Это, как я понимаю, образцовый Громов: много науки, скупое действие, скупой стиль. Я заметил единственную попытку стилизации, когда речь некоего Рамиля маркируется словами-паразитами "значит" и "как бы". Это очень надоедает после второй же реплики, когда уже всё ясно с Рамилем, а он всё не успокаивается. Нет, в "Улитке на склоне" было круче и по-другому, ни в какое сравнение не идет, хвостом вас по голове. Ну и когда в итоге герой молчит, "а Рамиль, не дождавшись ответной реплики, подумал, что спутник, значит, бережет как бы дыхание", понимаешь, что в фантастику правда за стилем не ходят. Герой рассказа — андроид из т.н. прорабов, которые делают всякую важную работу в земных колониях. Этот конкретный прораб спасает поселок, держа стену. Тут есть что-то от Желязны, пожалуй, но у Желязны не могло появиться фраз типа "Сервы принесли данные о составе камня и трещиноватости". У меня эта трещиноватость пятый день нейдет из головы. Нейдет и нейдет. Рассказ почти забыл, а трещиноватость хрен забудешь. "Я помню всю твою трещиноватость, ага-ага".
Ладно. "Лайошевы пчелы" К.А. Териной — жемчужина тут, чего скрывать. Как по мне, далеко не лучший рассказ Кати (потому что Катя умеет три уровня, а если постарается, то пять, а тут всего один; не надо быть проще, Катя, только представь всех этих любителей фантастики, которые к тебе потянутся!..), но отличный же. Тут есть некий волшебный мир, есть непонятный рассказчик, есть герой, шептун Лайош, у которого вышел роман с пчелиным роем, есть измена и расплата за, так сказать, разврат, есть еще множество деталей (скорее бы они оказались деталями романа, Катя!..), есть стиль, есть робертговардовский ужас, есть сила текста. О хороших текстах сложно писать. Их читать надо.
Вот. Не так много для лучшей фантастики будущего года, и я надеюсь, что будет и еще лучше. Но и не так мало, наверное.
С этим сборником прекрасно всё. Сборник фантастический во всех смыслах — это "лучшая фантастика 2021 года", фантасты, стало быть, гарантируют, что еще лучше в следующем году уже ничего никто не напишет. На обложку вынесено семь мужских имен, начиная с Лукьяненко, хотя внутри есть и женщины (четыре из 14 авторов). Внизу написано: "Лучшая фантастика 2021 включает два рассказа Сергея Лукьяненко, написанных в его неповторимом фирменном стиле!" Что называется, добей меня восклицанием. О неповторимом фирменном стиле ниже, а пока отметим уже двух Лукьяненко на обложке.
Если теперь перелистнуть pdf, на второй странице электронки увидим: "Книги Сергея Лукьяненко". Но — подожжи! (с) Сразу под "Книгами Сергея Лукьяненко" написано: "Олег Дивов. Цель и средства. Лучшая фантастика — 2021".
Сборник, напомню, состоит из 13 рассказов 14 авторов, от Дивова 1 шт., от Лукьяненко 2 шт.
Но составил сборник вообще Андрей Синицын.
То есть получилось как у классика:
— Нет, — ты не понимаешь, — ответил нетерпеливо Рыцарь. — Это заглавие так называется. А песня называется «Древний старичок».
— Мне надо было спросить: это у песни такое заглавие? — поправилась Алиса.
— Да нет! Заглавие совсем другое. «С горем пополам!» Но это она только так называется!
— А песня эта какая? — спросила Алиса в полной растерянности.
— Я как раз собирался тебе об этом сказать. «Сидящий на стене»!
Что до рассказов, я бы не стал горячиться насчет неповторимого фирменного стиля.
Короткий рассказ Сергея "Такая работа" написан от лица старушки, которой некий молчел принес пенсию. Старушка изъясняется примерно так: "Почту-то у нас не любят. Очереди, все стоят, гаджеты копеечные из Китая получают, опять же – рукавички, как всегда, почтальоны из посылки сперли..." Интеллигентная все-таки женщина, думаешь ты, но тут старушка делает резкий поворот: "Пенсию людям разносить – это тебе не газеты в ящик сувать". И впрямь.
Рассказ трогательный, о том, что надо непременно посылать разносчика пенсий в ад и рай на потусторонней машине, потому что покойные старики еще не привыкли к тамошним порядкам и ждут пенсии.
Второй рассказ Сергея, завершающий сборник, называется (вдохните) "Подлинная история путешествия Незнайки на Луну, рассказанная профессором Знайкой, инженерами Винтиком и Шпунтиком, доктором Пилюлькиным, астрономом Стекляшкиным, обывателем Пончиком, гражданином Незнайкой и Кнопочкой, просто Кнопочкой". Это — в зависимости от взгляда — или закос под "Золотой ключ" и "Факап" Харитонова дробь Крылова, или редкостное издевательством над оными. "Незнайка" переработан в том же золотом ключе: коротышки не коротышки, это "после биовойны в рост пошли именно растения и насекомые", американцы (зачеркнуто) Фуксия и Селедочка на Луне не высаживались, лунный камень Знайки — "экспериментальный антигравитатор, что я в руинах Массачусетского университета когда-то откопал" ("я" — это Стекляшкин, он оказывается профессором Глазманом). Ну и так далее: Шпунтик — девочка, выдающая себя за мальчика (у них любовь с Винтиком), Пончик — лунный шпион, сам Незнайка тоже из местных органов, еще много чего. Написано, чего не отнимешь, задорно. Но от лица героев Носова и неповторимым и фирменным:
"Сколько себя помню – я к Незнайке относился хорошо. Да, парнишка дебильный, но он в том не виноват..."
"– Ты понял, что наш яйцеголовый задумал? – спросил Шпунтик, проглядывая программный код".
"Пончика, гаденыша, я не выдал. Все-таки коллега. Агент. Посмотрел только укоризненно, а тот руками развел..."
К этому моменту у меня возник вопрос: если это лучшая фантастика будущего года, какова же худшая?
Ну, например, рассказ Олега Дивова. Он называется, извините, "Русские бомбят" и начинается с фразы, извините: "Так получилось, что ковид-117 у нас открыла разведка". Краткое содержание: действие происходит в 2045 году; российский N-ский флот проводит маневры, за которыми следят американцы; американцы следят плохо, потому что у них вспышка ковида-117; начальник разведки флота Бунин вспоминает, что "двадцать пять лет назад N-ский флот удивительно благополучно пережил вспышку ковид-19"; никто не помнит почему, но Бунину удается отыскать в сумасшедшем доме старичка, который тогда всех спас; рецепт спасения: "Город съел весь наличный запас чеснока и лука". Автор проговаривает, что вообще-то чеснок и лук, хотя это и иммуномодуляторы, от ковида как-то не очень, но город и флот в 2020-м все-таки ведь спаслись. Ну вот как-то так. Очевидно, "эффект плацебо".
Дальше русские бомбят свои корабли мешками с чесноком и луком. Честно. Это такой рассказ Олега Дивова. Ни имитация флотской байки, ни цитата из АБС не спасают. Зато заканчивается эта кул стори о русском духе патриотически. Вот так:
"Зато фраза «русские бомбят», секретней некуда, из тех самых материалов группы перехвата, ушла в народ и прижилась в местном фольклоре. Откуда она взялась такая нелепая – кто в курсе, тот молчит, только ухмыляется. Да и не все ли равно? Главное другое: эта фраза может означать любую ерунду, но всегда хорошую. Типа: а что там наши? Порядок, наши – бомбят.
В смысле, вы не бойтесь, если русские бомбят, они знают, что делают.
В худшем случае возникнет эффект плацебо.
Не так сильно будет хотеться всех утопить и пойти домой".
Если Олег намерен писать такое и дальше, да, просто придется организовать государственное кормление фантастов ложечкой и пипеточкой.
Это были плохие новости, теперь хорошие. Из того, что я успел прочесть у фантастов-патриархов — по-саймаковски теплый и ровный рассказ Святослава Логинова "Я никуда не пойду" и вообще вот блестящий рассказ Евгения Лукина "Пых — и там!".
У Логинова — про космос, люди с Земли освоили сверхсветовые скорости и летают по вселенной, по человеческим же колониям, основанным давным-давно, а колонисты от них сбегают, но почему-то оставляют детей, одного-двух на планету, и люди с Земли их забирают, потому что вдруг это хорьки в курятнике, — а это просто дети.
У Лукина — история о телепортации, которая почти убила автомобили и много чего еще, но главгерой осваивать ее не хочет: непонятно, ты ли образуешься на том конце или кто. Телепортация тут — только прием; на деле Лукин, не уходя в оправдание конспирологии, рассказывает о том, как весь мир тебя уговаривает сделать нечто, что ты считаешь неверным, но общественное давление берет верх. Рассказ провокационный, сделан мастерски, финальная нота — точнее некуда. (Если бы сборник хвалил неповторимый фирменный стиль Лукина, а не Лукьяненко и Дивова, у фантастики было бы больше шансов. Жаль, что всё наоборот.)
Еще я прочитал рассказ Алекса де Клемешье под названием ""Лучшая подружка", или Противоположная оппозиция". Речь о ситуации, когда Марс, Солнце и Земля оказываются на прямой и Марс с Землей — по разные стороны Солнца. Я понимаю, что это типа противоположность просто оппозиции, когда две планеты на одной линии по одну сторону от Солнца, но гуглевание "противоположной оппозиции" выдает 122 ссылки, из которых сто — на рассказ Алекса, а остальное — случайные совпадения. Может, я не прав, пусть астрономы меня поправят, но чудится мне конный всадник верхом на лошади.
Рассказ — космический детектив: пилот и популярный блогер астранета с позывным "лучшая подружка" (флешбеки, психотравмы, преодоление) прибывает на марсианскую базу, беседует с четырьмя тамошними мужиками (одного из них зовут Вилли Токарев, он "тезка" современного нам певца), а наутро находит всех четверых наложившими на себя руки экзотическими способами. Расследующий дело майор, конечно же, враг героя по жизни, а дочь одного из самоубийц грозит разрушить блогорепутацию рассказчика, и у него есть эн часов, чтобы всё расследовать. Читатель в виде меня остался в глубоком недоумении: даже если закрыть глаза на совпадение с майором и допустить, что описанный повод для всех четверых был настолько веским (это сомнительно), самоубийство не обязательно было совершать порознь и такими литературно эффектными, но жизненно громоздкими способами.
Написано оно в таком духе: "Спортивная комнатушка оказалась занята: едва открыв дверь, я увидел Игоря. Я уже хотел в шутку спросить, что он надеется натренировать таким странным упражнением, как вдруг понял, что Игорь окончательно и бесповоротно мертв. Ошпаренный этой мыслью, я подскочил к нему..." Ну или: "Будто собака, встрепенувшаяся, когда кто-то из домочадцев ненароком упомянул в разговоре ее кличку, закатное солнце причудливо отразилось от чего-то снаружи и распласталось на остатках картофельного пюре оранжевой амебой". (Вот мне чудится, или псевдобарочность сыграла с автором дурную шутку? При таком синтаксисе выходит, что собака, когда ее упоминают, причудливо отражается от чего-то снаружи и совершает другие неудобные операции с окружающей средой.) Ну и чувствуется, что "в юности я был большим поклонником фантастики; во многом именно книги и фильмы способствовали решению поступить в Академию. Это уже потом я уверился, что реальный космос не имеет ничего общего с приключенческими историями Шекли, Лема, Брэдбери и Гаррисона. Но что, если?.." Видимо, юность героя лет на двести отстояла от его дальнейшего возмужания. Не знаю, не знаю; когда пишешь космодетектив, лучше ориентироваться на "Остров "Мадагаскар"" Мирера или там рассказы Азимова и Вэнса.
облако тэгов
