Данная рубрика — это не лента всех-всех-всех рецензий, опубликованных на Фантлабе. Мы отбираем только лучшие из рецензий для публикации здесь. Если вы хотите писать в данную рубрику, обратитесь к модераторам.
Помните, что Ваш критический текст должен соответствовать минимальным требованиям данной рубрики:
рецензия должна быть на профильное (фантастическое) произведение,
объём не менее 2000 символов без пробелов,
в тексте должен быть анализ, а не только пересказ сюжета и личное мнение нравится/не нравится (это должна быть рецензия, а не отзыв),
рецензия должна быть грамотно написана хорошим русским языком,
при оформлении рецензии обязательно должна быть обложка издания и ссылка на нашу базу (можно по клику на обложке)
Классическая рецензия включает следующие важные пункты:
1) Краткие библиографические сведения о книге;
2) Смысл названия книги;
3) Краткая информация о содержании и о сюжете;
4) Критическая оценка произведения по филологическим параметрам, таким как: особенности сюжета и композиции; индивидуальный язык и стиль писателя, др.;
5) Основной посыл рецензии (оценка книги по внефилологическим, общественно значимым параметрам, к примеру — актуальность, достоверность, историчность и т. д.; увязывание частных проблем с общекультурными);
6) Определение места рецензируемого произведения в общем литературном ряду (в ближайшей жанровой подгруппе, и т. д.).
Три кита, на которых стоит рецензия: о чем, как, для кого. Она информирует, она оценивает, она вводит отдельный текст в контекст общества в целом.
Модераторы рубрики оставляют за собой право отказать в появлении в рубрике той или иной рецензии с объяснением причин отказа.
Ким Ньюман. Эра Дракулы. — СПб.: Фантастика Книжный Клуб, 2013
Питер рисует: сидит вампир, А рядом – семья вампира. Они не дадут свою подпись за мир, Все они против мира! Графиня Агнесса де Барто
Вампиром быть трудно. Ни причесаться как следует, ни подкрасить глаз – тем, кто не отражается в зеркалах, следить за собой не так-то просто.
А вот из самих вампиров зеркала получаются недурные. Человечество глядится в них не первый век. Вот на тонких губах играет улыбка – но от неё до звериного оскала какое-то мгновение. Пристальный взгляд, за которым может прятаться и острый интеллект, и ростки сочувствия, и воющая пустота. Красная жажда, терзающая их, так похожа на нашу собственную алчность, наше неизбывное «ещё». Вампир податлив в человеческих руках: можно вылепить из него хоть мечту о вечной любви («Сумерки»), хоть крик одинокой души («Впусти меня»), хоть реликтовый кошмар («Ложная слепота»).
Ким Ньюман в далёком уже 1992-м пошел ва-банк – выкрасил в кроваво-красный целое общество, отошёл в сторонку и посмотрел, что получилось. Получилось остроумно, да и вообще – умно. Так, под бульканье вскрытых артерий, родился цикл «Anno Dracula». Как пишет автор в послесловии к первой книге, наконец-то изданной на русском, это «вампирский роман, в том смысле, что он наживается на других произведениях литературы и вытягивает из них жизнь». Смесь вампирского колорита, альтернативной истории и безудержного постмодернизма оказалась на редкость эффективной – мёртвого поставит на ноги. Пока что хватило на четыре романа (последний вышел в 2013 году) и несколько повестей, дальше – больше. Хитрость рецепта в том, что при всей принципиальной простоте скопировать его трудно: чтобы приготовить вампира по-ньюмански, желательно быть Ньюманом. Попробуем разобраться в причинах.
Итак, сюжет классического «Дракулы» переломился ровно в середине. Ван Хелсинг и его союзники потерпели поражение: гость из Трансильвании играючи смёл их со своего пути и в считаные месяцы добился того, чего желал изначально, – власти над самой могущественной страной в мире. Никаких переворотов, всё официально: теперь Дракула – супруг обращённой им королевы Виктории, всесильный принц-консорт. Его сородичи выходят из подполья и стягиваются со всех концов земли под гостеприимную сень британских туманов. Оттуда новый порядок расползается по всей огромной империи, далее – повсюду. У гемократии большое будущее, ибо кровь есть жизнь.
А как же настоящее? Что изменилось в жизни викторианцев? Всё и ничего. Быт теперь заточен под вампиров – а значит, важные дела вершатся только под покровом темноты. Оборот серебра ограничен, за мужеложество сажают на кол, аресты и казни стали частью повсеночности. Для врагов режима устраиваются спецлагеря (в одном из них томится некий одарённый сыщик, любитель скрипичной игры и кокаина). Руководящие посты понемногу отходят к вампирам; «тёплым» гражданам, помышляющим о карьере, рекомендовано задуматься о «Тёмном Поцелуе».
Однако на улицах Лондона по-прежнему властвуют нужда и порок. От голода, болезней и унижений вампиризм не спасает. Обращение открывает двери лишь для тех, перед кем они распахивались и раньше. Тем же, кто продавал себя за пару монет и пинту эля, приходится отныне хлопотать и об унции-другой крови. «Кто для радости рождён, кто на горе осуждён» – принцип Уильяма Блейка всё так же верен.
Но вот наступает 1888 год, и строго по расписанию на исторические подмостки выходит душегуб из Уайтчепела – тот, кого сперва назовут Серебряным Ножом, но в итоге запомнят под привычным нам именем: Джек-Потрошитель. И разве мог кто подумать, что из-за нескольких убитых простигосподи, пускай даже и вампирской породы, поднимется волна такой силы, что дракулианской стабильности несдобровать?
Как убедительно демонстрирует Ким Ньюман, кое-кому всегда хватает прозорливости, чтобы не только предвидеть ситуацию, но и направить её в нужное русло. И вот уже мятежники кричат на углах: «Смерть мёртвым!», Карпатская Гвардия принца-консорта учиняет ответные зверства, а Джек наносит удар за ударом по общественному равновесию, нимало не заботясь о последствиях.
В круговорот событий затягивает нескольких ключевых персонажей. Женевьева Дьёдонне – вампирша самых честных правил, гуманная и справедливая, не связанная с Дракулой ни моральными установками, ни по крови. Чарльз Борегар – верный слуга короны и тайного клуба «Диоген», обременённый чувством долга и легкомысленной невестой. Ещё двое героев заимствованы у Стокера: оба пережили схватку с графом, но пути их разошлись. Лорд Годалминг своевременно обратился и взбирается на политический Олимп, без сожалений отбросив человеческую природу. Доктор Сьюард, напротив, всё глубже сползает в пучину горя и забвения. И да, его зовут Джек. О том, что сюжетом движет его посеребренный скальпель, мы узнаём в первой же главе.
Но книгу делают не герои, а их блистательная свита – викторианская культура во всём её многообразии и сложности. Под сумрачными сводами «Эры Дракулы» встречаются исторические личности, персонажи романов и пьес, городские легенды и, разумеется, вампиры. От переписи, проведённой Ньюманом, не ускользнула ни единая мёртвая душа: место нашлось для всякого, кто когда-либо пил кровь на книжных страницах, экранах кинотеатров и телевизоров. Не в этой истории, так последующих – развиваясь с годами, вселенная «Anno Dracula» поглощает новоприбывших и подбирает недобитых. Викторианская эпоха оживает в параде пёстрых образов – и принадлежащих, и навязанных ей. Оскар Уайльд, Уильям Моррис, граф Орлок и лорд Ратвен, инспектор Лестрейд и профессор Мориарти, доктора Джекил и Моро, герои Киплинга и даже Кинга – приглашены все, не говоря уже о жертвах Потрошителя и прочих лицах, причастных к его делу. Большинство проходит статистами (автор не присваивает чужих достижений), но из тысячи отсылок и намёков складывается симфония викторианства в его блеске и нищете. Уже одна только готовность – или нежелание – обратиться ярко характеризует каждую фигуру, реальную или вымышленную. Насквозь положительные Борегар и Дьёдонне смотрятся на этом фоне несколько бледно, но их история чётко выстроена и доведена до логического завершения. Стокеровские герои также отрабатывают свои роли честно и с достоинством джентльменов.
Авторские комментарии занимают четырнадцать страниц, примечания переводчика – ещё шестьдесят, и называть их приложением к тексту даже неловко. «Эра Дракулы» не «Улисс», но игнорировать такие залежи эрудиции, право же, грешно. Впрочем, Ньюман не только всеведущий критик, знаток хоррора и сопредельных жанров, но и талантливый писатель. Без искры вдохновения весь этот карнавал остался бы красочной диорамой, собранной из чужих деталей. Всё-таки у автора были и предшественники: он охотно признаётся, что кое-чем обязан Ф. Х. Фармеру и кино шестидесятых с его «перенаселёнными бурлесками». Чем ближе к концовке, тем меньше в тексте иронии, а финальная сцена при дворе наполняет душу страхом с омерзением пополам. «Эра Дракулы» создавалась в годы, когда кресло, оставленное Маргарет Тэтчер, не успело ещё остыть. В 1980-е страна держала курс на «викторианские ценности», так что некоторые аналогии напросились сами собой. Другие Ньюман вывел самостоятельно, прибегая порой к намеренным анахронизмам. «Понятие преступления уже приобрело столь широкое толкование, что под него подпадали множество хороших людей, которые просто не могли прийти в согласие с новым режимом» – пожалуй, это уже не про Железную леди. Иные из затронутых тем теряются в общей суете, однако грандиозная развязка сглаживает эти упущения. Волна дошла до берега и сделала свое дело.
И всё же политическими тревогами книга не исчерпывается: в зеркале Дракулы человек отражается весь, до последней морщинки. Ньюман пишет о плохих людях, из которых получаются хорошие вампиры; о том, как скверно обращение сказывается на творческих способностях; о верности «своим» и правому делу; о лицемерии, глупости и злости. Его метафоры можно трактовать по-разному, но читателю оставлен выбор, как и к кому их применять. В конце концов, это всего лишь зеркало: если не нравится фас, всегда можно повернуться в профиль.
P. S. Русское издание ценно не только комментариями — в книге есть послесловие автора, отрывки киносценария по роману, альтернативные варианты текста и не только. Еще есть чудесное оформление Сергея Крикуна — оценить можно на странице издания. При этом в самой книге авторство иллюстраций никак не обозначено. С корректурой тоже проблемы — в тексте огромное количество опечаток, большинство из которых легко вылавливается проверкой правописания в Ворде. Содержанию в конце не хватает разбивки — нужные страницы приходится определять опытным путем. Впрочем, это всё не смертельно.
Рецензия (без постскриптума) заняла I место на конкурсе "Фанткритик — 2014".
Если бы Чайна Мьевиль родился в другом мире и под другими звездами, прошел бы вступительные испытания и поступил в институт Специальных Технологий г. Торпы, то произвел бы, несомненно, фурор. Союзы, частицы, падежи — все это нужно и важно для универсального языка, но есть специализации не то чтобы редкие — немыслимые. Условно-повелительное наклонение как раз из таких. И все-таки находятся те, кто говорит невозможному: «Будь». И смотрят на созданное ими, и видят, что это хорошо.
Мьевиль и сам из области очевидного-невероятного. В его имени слышится голос Востока, от фамилии веет старой Европой. Зарабатывая на жизнь небылицами, он активно воздействует на реальность — как политик и публицист левого крыла. Его книги терзают читателя парадоксальными идеями и замысловатым стилем, но продаются от этого только лучше. У него татуировка на правом бицепсе (череп с щупальцами — тоже своеобразный манифест), полдюжины сережек в левом ухе, внешность благородного бандита и репутация самого сексуального литератора Великобритании. Жанровых премий ему навручали на небольшой стеллаж, но фантастическое гетто возлагает на него особые надежды — устами Урсулы Ле Гуин: «Когда он получит Букера, вся эта дурацкая иерархия рухнет, и литературе от этого станет только лучше». Что ж, для того и существуют революционеры — те, кто мыслит в условно-повелительном наклонении, транслируя свою волю в ноосферу.
«Посольский город» (2011) не подводит итогов и не притворяется «книгой всего» — это лишь очередная вклейка в пухлом альбоме тем и образов, интересных автору. С другой стороны, Мьевиль впервые обращается к чистой научной фантастике — на радость читателей и критиков, отчаявшихся классифицировать его прозу. Магический реализм, городское фэнтези, new weird, стимпанк — юркий Чайна уклонялся от ярлычков, как Нео в «Матрице» от пуль, но вот наконец остепенился и как будто притих (разумеется, следующий роман, «Рельсоморе», вернул все на круги своя). Выбор встает разве что между твердой и мягкой НФ и во многом зависит от познаний выбирающего. Очевидно, впрочем, что «Посольский город» — это книга о языке и его связи с мышлением.
В жанровой табели о рангах лингвистическая фантастика всегда стояла высоко, но сколько-нибудь отчетливых традиций в ней так и не наметилось: не существует «Лингвоманта» или «Глоссодюны», от которых протянулись бы через десятилетия ниточки к новейшим шедеврам и провалам. «Языки Пао» Джека Вэнса, «Вавилон-17» Сэмюела Дилэни, «Внедрение» Йена Уотсона, «История твоей жизни» Теда Чана — прекрасные, звонкие голоса, которые так и не сплавились в единый стройный хор. Их роднит скорее не преемственность, а общая теоретическая база, в первую очередь гипотеза Сепира — Уорфа: структура языка либо определяет мировосприятие, либо, самое меньшее, серьезно влияет на него. Для научных фантастов эта идея оказалась королевским подарком: из тех, кто всерьез разрабатывал тему контактов с чуждыми расами, обойти ее пожелали (сумели?) немногие. Там, где сталкиваются языки, неизбежны и конфликты мышления. И Чайна Мьевиль, у которого конфликт в крови, разыгрывает свой вариант этой старой драмы.
Роман переносит нас в далекое будущее, на одинокую планету на самом фронтире освоенной вселенной. Послоград, единственный город на Ариеке, слывет глухой провинцией и нечасто контактирует с метрополией, но своей захолустной жизнью вполне доволен.
Человеческое поселение, защищенное воздушным куполом, расположено посреди более внушительного города аборигенов-ариекаев и мирно сосуществует с ним. Цивилизация Хозяев, как их принято тут называть, держится на беспримерно развитых биотехнологиях — здесь плодится и размножается все, от люстр и оружия до фабрик и домов. Но истинная их уникальность заключена в Языке — неотделимом от мыслительных процессов, предельно конкретном, исключающем абстракции, ложь и, конечно же, все прочие языки. Речь Хозяев состоит из параллельных потоков, производимых двумя ртами. Их слова не обозначают — называют, и за каждым должен стоять живой разум, иначе произнесенное воспринимается как бессмысленный шум. Иногда этот шум исходит от двуногих объектов, совершающих разнообразные действия, но ведь и камень порой издает звуки.
Вот почему контактировать с ариекаями способны лишь специально подготовленные пары клонов с максимально синхронизированными сознаниями — те, кого и называют послами, элита и опора Послограда. В менее просвещенном обществе их держали бы за жрецов. Для уникальной проблемы найдено уникальное решение; заштатной колонии есть чем гордиться.
В городе живет Ависа Беннер Чо (в оригинале инициалы складываются в многозначительное ABC) — женщина, которая бороздила когда-то внешнее подпространство, но вернулась на родину, уступив желаниям мужа-лингвиста. Давным-давно Хозяева назначили ее живым сравнением — и теперь она известна как «девочка, которой сделали больно в темноте и которая съела то, что ей дали», часть Языка. Что это означает для нее? Каково это — стать сравнением? Ответов нет и быть не может, но настанут времена, когда искать их придется — когда метрополия пришлет на Ариеку собственного посла, слепленного из двух совершенно непохожих людей, когда Хозяева услышат его первые слова и все изменится навсегда.
Так разгорается конфликт, в котором никто не виноват и который устранить немыслимо. В спорах с биологией обычно побеждает биология. Чей-то тонкий расчет по случайности выливается в жестокий просчет, и жизнь превращается в ад для обеих общин. Мостики понимания между людьми и ариекаями рушатся один за другим.
И тогда автор вторгается на территорию невозможного. Болезнь, которой вчера не существовало, не вылечить вчерашними лекарствами. Если Магомет не идет к горе, то бедняжке пора отращивать ноги.
У Мьевиля с его социально-политическим мышлением персонажи всегда уступали идеям. В «Посольском городе» это особенно заметно. Несмотря на волевой характер и насыщенную любовную жизнь (сообразно вольным нравам своего времени), Ависе по большей части отводится роль наблюдателя и хроникера — то есть окошка, через которое читатель смотрит на происходящее. Ближе к финалу ее личностные качества окончательно теряют значение, героиня растворяется в тексте и становится катализатором развязки.
На деле функция главного героя достается всему социуму, сложившемуся в Послограде. И вот его-то портрет написан во всех деталях. Каждый персонаж, каждый поступок и мысль — штрих к общему полотну. Ни одно действующее лицо не существует само по себе, его смысл проявляется только в отношениях. На лингвистическом арго такое называется синтагматикой.
Как и все классические герои, этот проходит путь от благоденствия к отчаянию, от него к надежде, погружается в отчаяние еще глубже — и восстает из бездны израненным, но помудревшим. По пути Мьевиль отдает должное мотивам и темам, с которыми уже работал: чуждые друг другу культуры, существующие бок о бок («Город и город»), ожидание апокалипсиса и попытки его предотвратить («Кракен»), распределение власти в обществе, борьба с системой и ее последствия («Железный совет»). Получат свои пятнадцать минут и любимые автором подпольщики — на этот раз их усилия приведут к более предсказуемым результатам, чем мы привыкли. Не обошлось без фирменных неологизмов, разгадывать их — отдельное удовольствие, хотя в русском переводе выжили немногие. Начало романа нашпиговано ими до такой степени, что нетерпеливая часть аудитории отсеется сама собой.
И такая политика уместна, ведь стержень сюжета образован приключениями языка, который пытается выйти за собственные пределы — и выходит. Как и в прочих своих книгах, автор не склонен к милосердию: у любых перемен есть цена, а выживание не выиграешь в лотерее. Ставки придется сделать, по какую бы сторону баррикад тебя ни забросило. Порой и самих баррикад не различить, пока не вглядишься как следует. А «ложь во спасение» становится не просто красивой фразой.
Условно-повелительного наклонения не существует, но Чайну Мьевиля с его ресурсами фантазии такие мелочи не останавливают. Как и всякого, кто встретился с невозможным «если бы», но готов сказать ему: «Будь. Так надо».
P. S. Русский перевод в целом неплох, но кое-что все-таки по дороге потерялось. Например, забавная отсылка к... Ну вот представьте: далекое будущее на чужой планете, относительно небольшая группа людей находится в окружении превосходящих сил, с которыми невозможно пойти на контакт — не из-за их жестокости, просто это существа с другим восприятием мира, неспособные к общению с людьми. И...
цитата
Удивительно, в чём мы тогда находили утешение. Люди искусства зарылись в архивы, провели настоящие раскопки в залежах цифровых носителей, погрузились в прошлое на миллионы килочасов, добрались до эры, когда человечество ещё не было диаспорой. И извлекли оттуда потрёпанные старые фильмы, которые показали нам.
— Вот эти, похоже, кавказоиды или римляне, — объяснял мне один из организаторов. — Хотя говорят они на раннем англо. — Мужчины и женщины, в угоду какому-то неуклюжему символизму совершенно бесцветные, укрепились в доме, где оборонялись от невероятно отвратительных существ. Цвет вернулся, и протагонисты оказались в полной припасов крепости, на которую безжалостно наступал ещё более отвратительный враг. Разумеется, их историю мы восприняли как свою.
В оригинале выделенная фраза выглядит так:
цитата
"These ones are Georgian or Roman, I gather," one organiser told me.
Кое-какое знакомство с массовой культурой помогает разглядеть тут остроумную аллюзию на творчество одного всемирно известного кавказоида — в частности, его знаменитые творения номер раз и номер два. Не замечая таких деталек (есть и другие примеры), читатель потеряет не особенно много, но уж если заметит — не пожалеет.
Эта статья писалась в 2002 году, как послесловие к переизданию «Неукротимой планеты» в издательстве «Центрполиграф». То есть в те благословенные времена, когда фантастикой в ЦП рулил тезка Василий Мельник. Так уж сложилось, что в итоге роман вышел с другим послесловием, а статья пролежала «в столе» десять с лишним лет, после чего появилась на страницах моего сборника «Драконы и звездолеты», малодоступного для широкой публики. Выражаю благодарность издательству «Азбука», выпустившему очередное издание «Мира Смерти» за то, что дало формальный повод поделиться этим текстом с лаборантами.
«Неукротимая планета»: война без особых причин
Не борись с собой — все равно проиграешь.
Станислав Ежи Лец
Любителей фантастики со стажем связывают с этим романом прежде всего ностальгические чувства. Первое книжное издание «Неукротимой планеты» появилось в Советском Союзе в 1972 году, в двадцать четвертом томе молодогвардейской «Библиотеки современной фантастики», подготовленной легендарной редакцией Сергея Жемайтиса. «Мы в 1963-1965 году выпускали собрание сочинений Александра Беляева, — вспоминает в одном из интервью Белла Григорьевна Клюева. — Подписка шла хорошо, и мы придумали способ, как нам не потерять подписчиков — выпускать БСФ!.. Поначалу-то мы собирались выпустить пятнадцать томов, так и объявили в анонсе... Но оказалось — мало! Директором издательства тогда был Мелентьев, при нем был самый лучший период в жизни издательства. Встречи с читателями устраивали, с учеными. Мы пошли к нему, предложили издать БСФ, он ответил: «Учтите: пышек не будет, будут одни шашки. Но я вам поперек не стою. Хотите — издавайтесь.»
Со стороны редакции Жемайтиса затеять выпуск БСФ было шагом смелым, отчасти даже рискованным. «Библиотека современной фантастики» ввела отечественного читателя в мир совершенно новых понятий и символов, до той поры не свойственных парадигме советской фантастики. Роман-катастрофа Джона Уиндема «День триффидов», хроноопера Айзека Азимова «Конец Вечности», «фантастический реализм» «Утопии 14» Курта Воннегута... Наконец — залихватская «звездная опера» Гарри Гаррисона «Неукротимая планета». Мир, такой предсказуемый и понятный, оказался разомкнут в неопределенность. Вместо стройного плана (понятие, во многом структурировавшее сознание советского человека) — вероятность, большая или меньшая, вместо четко выстроенной, последовательной смены исторических вех — широчайший спектр возможностей и целый веер вариантов Будущего. Ни в одном из которых, прошу заметить, не было места коммунизму в привычном представлении. Авантюризм, неоднократно осужденный советскими фантастами, в этом мире стал единственным достойным способом существования, ставка на удачу — самым коротким путем к процветанию. Плоская картинка обрела объем, но в новом, третьем измерении водились тигры и драконы.
«Неукротимую планету» можно назвать первым экологическим триллером, изданным в СССР. Легкий авантюрно-приключенческий сюжет сочетался с совершенно серьезной проблематикой: вечным противостоянием цивилизации и природы. Планета Пирр, флора и фауна которой наделена экстрасенсорной сверхчувствительностью, органически не приемлет человека с его тесными городами, чадящими заводами и сверхглубокими скважинами. Не принимает в первую очередь потому, что люди сами боятся и ненавидят этот мир, приписывая природе не свойственную ей чисто человеческую злонамеренность. Пирр становится зеркалом, о поверхность которого на протяжении многих поколений бьются переселенцы, так и не сумевшие стать в этом мире своими. В начале семидесятых, когда мало кто из отечественных писателей ставил под сомнение тезис «природа не храм, а мастерская», такой конфликт, ведущий к войне на полное уничтожение, еще не казался «общим местом», набившим оскомину трюизмом. До расцвета жанра, который ироничные критики окрестили «экологической истерикой», оставалось два десятилетия. Предстояло отгреметь Чернобылю, вознестись грандиозной Ленинградской дамбе, прежде чем первый роман из трилогии о Язоне динАльте начали оценивать с этой точки зрения.
Экологическая катастрофа у Гаррисона мало похожа на то, к чему в годы перестройки приучили нас отечественные фантасты. Технически происходящее на планете Пирр напоминает эволюцию в классическом понимании, разогнанную до скорости курьерского поезда, форсированную борьбу за существование, естественный отбор, взвинченный на много порядков. Тот, кто не способен стремительно трансформироваться, всякий раз подстраиваясь под требования изменившийся среды, рано или поздно проиграет гонку. Есть, правда, и концептуальные отличия: эволюция хаотична и безадресна, все соревнуются со всеми, благодаря чему и поддерживается динамическая целостность системы. На Пирре, по сути, борьба идет между двумя видами — Homo Sapiens и гигантским симбиотическим организмом, в который объединены самые разношерстные представители флоры и фауны, от бактерий до подвижных растений, участвующих в прорыве городского периметра. Язону динАльту понадобилось всего несколько дней, чтобы понять: у горожан нет никаких шансов на победу в этом противостоянии. Между тем, автор «Неукротимой планеты» лишь поставил с ног на голову ситуацию, реально сложившуюся на Земле. Человеческой цивилизации хватило нескольких тысячелетий, чтобы пройти путь, на который нашим предшественникам требовались миллионы лет, и стать господствующим видом на планете — со всеми вытекающими...
Человек — самое изобретательное животное в мире. Дайте ему информацию и время, и он отыщет выход практически из любой ситуации. Но, оказавшись перед зеркалом, герои Гаррисона сами уверенно загоняют себя в ловушку. Отрекаясь от полифоничности прошлого, сводя все многообразие знаний о нем к чисто техническому аспекту, человек лишает опоры Настоящее. Отказываясь от художественной литературы, отвергая академическую науку, жители Пирра теряют возможность к экстраполяции. Их не интересует ни будущее, ни прошлое: существует только Здесь и Сейчас, точка. Они добровольно зачехлили главное оружие Человека — умение оценивать дальние последствия своих действий. Только непредвиденное обстоятельство — появление Язона динАльта, пришельца, чужака, усвоившего иную систему ценностей и способного непредвзято оценить положение, — сулит спасение. Иначе цивилизацию Пирра — по крайней мере, городскую ее составляющую — ждала бы незавидная судьба...
Из того же материала, что и «Неукротимая планета», Гаррисон мог с успехом слепить вполне пристойную антиутопию. То, что он неплохо разбирается в этом жанре, автор доказал позже, в романе «Подвиньтесь! Подвиньтесь!». И все же писатель сделал иной выбор. Патетика и драматизм, почти неизбежные в антиутопии, не устраивали молодого автора, садящегося за первый роман. «Я написал «Мир смерти» еще и потому, что считал тогдашнюю фантастику слишком напыщенной и абсолютно лишенной динамики и развлекательности. Читательская реакция на этот роман, кажется, подтвердила мою правоту. Он неоднократно переиздавался и был переведен на семь языков», — с заслуженной гордостью замечает Гаррисон в одном из интервью. «Однако, — добавляет он, — спустя годы мои ощущения изменились, и теперь я вовсе не считаю, что действие и яркие краски — это все, что надо.» Писатель преследовал простую цель: создать произведение легкое, не перегруженное формулами, не зовущее на баррикады и не бичующее язвы общества, но при этом увлекательное и полное действия. И, надо признать, это ему удалось. Как бы мы ни относились к литературным достоинствам прозы Гаррисона, результат говорит сам за себя: сегодня он один из самых известных и популярных авторов авантюрно-приключенческой фантастики в мире.
Не последняя из слагаемых успеха Гаррисона — незамысловатый юмор его персонажей. Начав карьеру в НФ как автор комиксов, эту сторону профессии Гарри освоил досконально. Иногда, правда, ему случалось перегибать палку: известно, например, что Роберт Хайнлайн, чей «Звездный десант» едко обыгран в романе «Билл, герой галактики», одно время не подавал Гаррисону руки. Самоирония автора «Неукротимой планеты» покорила отечественных читателей шестидесятых-семидесятых, которым была еще памятна несгибаемая риторика фантастики «ближнего прицела». Умение отпустить шутку и своевременно разрядить атмосферу ценилось в эти годы на вес золота: недаром кумирами интеллигенции 60-х стали Роберт Шекли, Генри Каттнер, Клиффорд Саймак. Со временем это прочно вошло и в отечественную НФ-традицию: «Тут же у них произошел чисто технический разговор, разбавленный юмором для большего интереса, разговор, который обязаны произносить многострадальные герои фантастического жанра в порядке информации читателей: о заселении других планет, о разведке в космосе, о трудностях своей работы.» (С) Борис Штерн. Тексты западных писателей-фантастов краеугольным камнем легли в фундамент новой российской фантастики: взрывной юмор «Неукротимой планеты» и «Фантастической саги», «Особого старательского» и «Механического эго» невольно противостоял сосредоточенно-мрачному официозу газетных передовиц и отчетов с пленумов...
Однако сам Гаррисон никогда не был революционером и нонконформистом. Даже самые острые его романы написаны вполне традиционно. Что не мешало писателю поддерживать теплые отношения с такими отчаянными экспериментаторами, гуру «Новой волны», как Филип Дик и Брайан Олдисс. Вместе с последним он даже редактировал в середине семидесятых журнал «НФ Горизонты» («SF Horizons») и принимал участие в составлении нескольких антологий. (К сожалению, эта сторона творчества Гаррисона у нас почти не известна, хотя отечественному читателю доступны практически все его романы, включая самые свежие.) Может быть, именно благодаря толерантности, открытости для диалога, фантастика XX века и ассоциируется у многих наших читателей с книгами Гаррисона, а не его коллег-бунтарей?..
В заключение — фраза из интервью, которое писатель дал в 1998 году на «Интерпрессконе» под Санкт-Петербургом, где побывал в качестве почетного гостя: «...Нельзя познать будущее, не познав своего настоящего. А поскольку настоящих много — ибо каждая современная культура представляет из себя какое-то другое настоящее, — то и никакого убедительного будущего не выдумаешь, не познав всех разных настоящих. Всех не всех, но стремиться к этому надо».
роман, перевод Е. Доброхотовой-Майковой, В. Егорова, издательство АСТ, март 2014 г
Нил Стивенсон "Вирус "Reamde"Аннотация:"Т’Эрра"... Многопользовательская ролевая игра нового поколения с миллионами поклонников по всему миру. С каждым днем "Т’Эрра" увлекает все больше фанатов, погружающихся в захватывающий виртуальный мир, который для многих стал уже куда привлекательнее и важнее мира реального. И успехом игры решает воспользоваться группа хакеров. Эти кибергангстеры создают уникальный вирус REAMDE, который шифрует все данные на зараженном компьютере и требует за них выкуп… Так начинается новый роман Нила Стивенсона – уникальный сплав научной фантастики и крепкого приключенческого романа! Цитаты: Роман "REAMDE»"– интеллектуальная пилюля, спрятанная в леденец повествования – стоит того, чтобы классифицировать его как национальное и планетарное достояние. "Wall Street Journal" Нил Стивенсон – Гомер мифологии высоких технологий! "San Diego Union Tribune" "Сюжет этого увесистого тома летит стремительно, как пуля!" "Pittsburgh Tribune"
Номинант премии The Goodreads Choice Awards, 2011.
Итак, проясним один вопрос. Как вы лично относитесь к Джеймсу Бонду? Причем в его самом ярком проявлении конца девяностых и начала нулевых, когда с каждым новым приключением суперагента оставалось все меньше и меньше реальности, а на первый план все чаще выходили безумные погони с привлечением всех видов транспорта, начиная от банальных "своих двоих" до суперзасекреченных образцов новейшего вооружения. Когда герои всегда умудрялись выйти целыми и относительно невредимыми из передряг, которые вообще не предполагают выход из них "невредимыми", а обычные граждане, типа программистов, ученых или пенсионеров вдруг начинают действовать, как подготовленные десантники. Когда агенты ЦРУ и МИ-6 предстают, как добрые дядюшки и тетушки, опекая "невинных" граждан/по большей части, длинноногих молодых красоток или привлекательных юных гениев/.
Если все выше перечисленное вас устраивало, и уже начали испытывать ностальгию по таким историям, то это произведение подойдет для вас в полной мере. Поскольку погонь со всеми видами транспорта, схваток с самым разнообразным оружием от обычного кулака до гранатомета, приключений на земле, воде и в воздухе, на улицах города и даже в дремучих лесах будет в полной мере. Собственно, вся книга — это сплошное, непрекращающееся приключение, достаточно емкое по времени и захватывающее по территории половину мира.
Теперь второй вопрос. Как вы относитесь к голливудским боевикам, где действия больше, чем смысла, а все "американское" лучшее в мире? Где набор героев достаточно стандартен, с обязательным присутствием "хороших" афроамериканцев, мусульманских фундаменталистов/самых разных, интернациональных, в том числе и афро-/, склонных к нелегальной деятельности выходцев из Азии, а наши с вами соотечественники, за редким исключением, оказываются бандитами и мафиозниками. Если нормально и не без юмора, то опять же книга может доставить массу удовольствия. Пусть типажи и знакомы по многим другим боевикам, но все скроено очень и очень добротно, хотя и без всяких неожиданностей: "хорошие" парни спасают мир и невинные жертвы, "плохие" парни изо всех сил стараются мир взорвать, а те, кто колеблется на грани нарушения закона, осознают значимость защиты демократических ценностей и объединяют усилия с "хорошими" против "плохих".
В общем и целом я абсолютно нормально воспринимаю и Джеймса Бонда, и голливудские боевики. Поэтому и читала с соответствующим настроением: без увязки с реальностью, со средним интересом, понижающимся к уже ясному концу с обязательной победой демократических ценностей над фундаментализмом и преступностью в самых разных проявлениях, скупой слезой о невинно убиенных и тихой радостью за тех, кто "поженится". Крепко скроенный сюжет, с множеством разнообразных героев, тщательно прописанными сценами и учетом самых разнообразных запросов читателей, оставался таким до самого конца. Самое подходящее слово к роману — "профессиональный".
Это совсем другой Нил Стивенсон. И если кто-то ждет новых "Барочного цикла", "Лавины" или "Анафема"может даже испытать некоторое разочарование. Нет тут никаких глубоких исследований социальных процессов, масштаба исторических событий или размышлений о восприятии окружающего мира. Но кто сказал, что автор просто не может оторваться и сделать что-то просто потому, что хочется это сделать?
Смутило меня несколько другое. Это огромный объем романа, просто несоответствующей заявленной теме. Что было уместно в неторопливых "Анафеме" или"Ртути" — длинные описания, отвлеченные, и не влияющие на сюжет отступления, рассуждения и воспоминания героев, в боевике воспринимаются, как явно чуждый элемент. Зачем, скажем, длинные и подробные описания, как задумывалась, создавалась и функционирует игра "Тэрра"? Какие там эльфы, как выглядят тамошние гномы, и почему идет война между фракциями. Долго пыталась найти хоть какой-то мосток между Игрой и Реальностью типа " Окружающий мир лучше придуманного", но так и не смогла найти никаких оправданий многостраничным описаниям мельчайших подробностей виртуала. Как будто сначала задумывалась совсем другая книга, а потом автор решил не поганить славный фэнтезийный мир присутствием реальных террористов и всяких прочих негодяев, и переключился на реальность.
А участие пумы-людоеда, нападающей на "плохих" парней, это уже чистой воды "голливудчина". Может это и воспринималось бы нормально, если бы в романе присутствовало больше "черного" юмора и ироничных ноток, которые всегда привлекали к фильмам о Бонде, и которые исчезли из последних его приключений, превратив истории из события для любителя приключений в крепкие, но банальные, боевики.
— третий роман неоднозначного автора, пишущего небанально о небанальных вещах.
На страницах романа один вопрос — вопрос о пределах и границах человеческой жестокости, о рамках допустимого и о способности контролировать животное в себе — рассматривается сразу с трех временных точек. Это события второй мировой и бесчеловечные эксперименты над людьми, проводившиеся в Харбине силами отряда 731. Это современность, и парадоксы, возникающие в гуманном обществе, не допускающем насилия над людьми, и ради этого готовом обрекать их порою на долгую и мучительную смерть от неизлечимых болезней. Наконец, это далекий двадцать седьмой век, где вопрос границ дозволенности ставится уже ребром.
Главная героиня — Майя — путешествует из будущего в прошлое, и оттуда обратно, с остановкой в двадцать первом веке, чтобы принять непростое решение, касающееся как ее лично, так и множество совершенно незнакомых ей людей.
Книгу очень интересно читать. Автор ставит действительно сложные с морально-этической точки зрения вопросы, и это огромный плюс. Роман «Законы прикладной эвтаназии» заставляет задумываться о вещах бесконечно далеких от нас в обыденной жизни, и одновременно — стоящих рядом, за неким порогом. Никто не застрахован ни от болезней, ни от произвола чиновников, пекущихся о благополучии масс, и потому абсолютно равнодушных к судьбам отдельных людей.
Однако роман может и разочаровать. Слишком многое в нем подчинено идее. В итоге книга напоминает скорее искусственный конструкт, нежели живое произведение. Абсолютная подчиненность идее вредит и персонажам: их поступки далеко не всегда достоверны, продиктованы логикой развития характера. Чаще за действиями героев видны пружины, механизмы, подталкивающие читателя в нужном автору направлении. В результате книга и предсказуема, и неправдоподобна — одновременно. Я как читатель вижу, куда подталкивает меня автор, но уж очень искусственна заданная траектория, слишком расходится с векторами действующих в романе сил.
Временами создается впечатление, будто позиция автора не до конца понятна ему самому, и тогда поступки героев не поддаются уже никакой логике. Таков, например, финал романа. Неожиданный, ничем не обоснованный, не имеющий никаких предпосылок в характерах героев, во всем их поведении на протяжении всей книги.
Полон противоречий финальный монолог Варшавского и Майи. Девушка, прошедшая через века, чтобы донести до отца одну простую истину, говорит вдруг странные вещи, почти оправдывая уже совершенные преступления:
– Нам оставалось немного, – хрипит Варшавский.
– И делали бы это в тишине. Никому не показывая. Твой законопроект подпишет смертный приговор не только тем, кто умирает от вринкла. Он убьёт тысячи здоровых людей. Исчезнет вринкл – найдётся что-то новое. И снова будут жертвы. И снова люди станут «брёвнами».
В этом финальном диалоге сконцентрированы все противоречия книги, и неопределенность авторской позиции просматривается наиболее выпукло.
Тем не менее, это достойная прочтения, нешаблонная книга, выгодно отличающаяся от сонма типовых поделок, скроенных по одному лекалу. Автор ищет свой путь. Ошибки и неловкости неизбежный результат этого поиска.
облако тэгов
