Данная рубрика — это не лента всех-всех-всех рецензий, опубликованных на Фантлабе. Мы отбираем только лучшие из рецензий для публикации здесь. Если вы хотите писать в данную рубрику, обратитесь к модераторам.
Помните, что Ваш критический текст должен соответствовать минимальным требованиям данной рубрики:
рецензия должна быть на профильное (фантастическое) произведение,
объём не менее 2000 символов без пробелов,
в тексте должен быть анализ, а не только пересказ сюжета и личное мнение нравится/не нравится (это должна быть рецензия, а не отзыв),
рецензия должна быть грамотно написана хорошим русским языком,
при оформлении рецензии обязательно должна быть обложка издания и ссылка на нашу базу (можно по клику на обложке)
Классическая рецензия включает следующие важные пункты:
1) Краткие библиографические сведения о книге;
2) Смысл названия книги;
3) Краткая информация о содержании и о сюжете;
4) Критическая оценка произведения по филологическим параметрам, таким как: особенности сюжета и композиции; индивидуальный язык и стиль писателя, др.;
5) Основной посыл рецензии (оценка книги по внефилологическим, общественно значимым параметрам, к примеру — актуальность, достоверность, историчность и т. д.; увязывание частных проблем с общекультурными);
6) Определение места рецензируемого произведения в общем литературном ряду (в ближайшей жанровой подгруппе, и т. д.).
Три кита, на которых стоит рецензия: о чем, как, для кого. Она информирует, она оценивает, она вводит отдельный текст в контекст общества в целом.
Модераторы рубрики оставляют за собой право отказать в появлении в рубрике той или иной рецензии с объяснением причин отказа.
Есть довольно известная японская поговорка о Фудзияме, которую привел в своей книге Овчинников: «Кто не поднялся на Фудзияму, тот дурак, кто сделал это дважды — дважды дурак».
Это я к тому, что есть книги, которые хочется немедленно прочесть еще раз. Потому что второе дно, оно совсем рядом, а за ним третье. «Заводная» требует перерыва. Потому как «второе дно» не так уж явно просматривается. Весь роман — будто на ладони.
Автор пытается вообразить мир, каким он будет через несколько десятилетий. Энергетическая катастрофа (нефть все, уголь почти все, уран тоже). США как мировой гегемон исчезает. При этом некий условный "запад" сохранит значительные силы и, главное, стремление навязывать свою волю остальному миру. И вот умеренное по своим возможностям государство Юго-Восточной Азии становится важнейшей костяшкой домино в глобальной политике — там есть сохранившийся банк семян, а исходные генетические коды в этом мире настоящее сокровище.
Автор решил показать причудливую смесь развивающих и деградирующих технологий. Нарисованный мир нельзя назвать постапокалиптическим (есть жизнь, развитие, цивилизация не прервалась), но сразу ясно, что кризис ближайшего десятилетия в будущем проявилась предельно ярко (политико-экономическая структура мира перекроена страшным образом). Уровень катастрофы сопоставим с падением Римской империи или с катастрофой бронзового века.
Компьютерные технологии и робототехника — в загоне. Причем если к упадку тяжелой индустрии вопросов не так чтобы совсем нет, но более или менее все понятно, то глобальное падение компьютеров — удивительно. У вас же есть все старые процессоры мира, они ведь никуда не делись Человеку может не хватать электричества на кондиционер с телевизором и стиральную машину, понятно, но система "солнечная панель-аккумулятор-комп" сравнительно проста. И если сохранились возможности оперирования генетическим кодом, то должны сохраниться возможности производства компьютеров и подобных. пусть и элитарных уже, систем. Хотя, естественно, вопрос спорен.
Зато генетическая инженерия на коне: есть глобальные компании. которые продают зерно с измененным генетическим кодом — на один урожай или просто на еду. Есть генхакеры (у которых вроде как имеются компьютеры, но мало, плохо, электричества не хватает), которые взламывают коды, делают палевный рис (пираты рулят). Множество новых паразитов и болезней (правда автор скорее намекает на это множество, жонглируя новым долгоносиком и парой болячек).
Что хорошо:
— характеры персонажей. Начиная от «белого человека в колонии» и завершая юной помощницей дряхлеющего китайца — все живые, все понятные, все узнаваемые. Отдельная удача — самоощущение синтетического человека, бунтующей сексуальной игрушки;
— яркие описания — достигается ощущение присутствия. Все эти развалины, медленно умирающие фабрики, бесконечные рынки, снующие люди — они видны;
— фантастическое допущение по генетике — очень интересно и показательно. В рамках остальных фантдопущений выглядит непротиворечиво;
— начало детективной и политической интриги, развертывание сюжета. Много динамики, реалистичных подробностей.
Что плохо:
— автор иногда пережимает с характеристиками персонажей. Да, тот же китаец несчастен и потерял семью. Но не надо повторять его переживания сто один раз. Заводной марионетке жарко — тоже повторяется каждый раз. Несколько надоедает и создает для персонажей легкий эффект «комиксовости» или индийского фильма;
— идея с пружинами, как с основным аккумулятором энергии для повседневных и промышленных нужд. Я дико извиняюсь, но это фигня. Даже если предположить, что такие пружины возможны — автор наплевал на элементарный энергетический баланс. Если у вас весь город на пружинах — что их заводит/сжимает? Одними мегадонтами не обойдешься. Я скорее поверю в «альтернативное топливо» из сахарного тростника, в бесконечные попытки наладить электрическую сеть и поднять мощность генераторов (у вас же есть реки. идея ГЭС напрашивается). Автор слишком хотел стимпанка;
— развязка политической интриги с восстанием практически разгромленных «белых кителей» — это фантастика. Показана структура, большую часть личного состава которой попросту уничтожили. перегибы на местах этим "белым кителям" вряд ли забыли.
Финальный образ — в распадающемся мире, а затопленном городе, старик-генетик предрекает рождение нового человечества и, возможно, обеспечит его. Техноэволюция не удалась с первого раза, и зато биологическая эволюция может сделать шаг вперед. Ради этого образа стоит прочесть книгу.
«Система мира» (М.: АСТ, 2011) — третья книга и достойное окончание «Барочного цикла».
Финал эпопеи это завершение работы громадного часового механизма, который автор запускает с первых строк пролога. Механизма любовно сконструированного, со множеством тщательно продуманных шестеренок, трудолюбиво смастеренных подшипников и маховиков. При том, что в росте, в становлении текста параллельно идут два процесса: сюжет развивается своим ходом, и одновременно полотно повествования обретает своё завершение, собственную целостность. Чтобы потом – во второй и третий раз – читатель мог пройтись взглядом по страницам книги, и его мысль стала бы как свет, проходящий сквозь калейдоскоп. Он захотел бы увидеть неизменные портреты старых героев, но непременно разглядит в них новые черты.
А в финале всякой эпопеи есть своя сложность: как остановить интригу, но не уничтожить эпоху? Самый простой, казалось бы, ответ – истребить всех персонажей, фактически, описать их смерть, в более или менее счастливых декорациях. Но тогда финал истории обернется подлинным кладбищем, каковым стали последние главы «Властелина колец», и эпоха умрет вместе с героями. Можно дать образы следующего поколения героев, которые мало чем отличаются от своих отцов и матерей, от учителей и старших боевых товарищей – только перед читателями уже будет сериал, таких поколений автор может накрутить столько, сколько хватит терпения у издателей.
Нужно ухитриться продлить мир дальше героев, показать, что каждый значимый персонаж – очередное звено в бесконечной цепочке развития. Герой достигает своих целей, уступает самое интересное место на карусели жизни, но «шоу должно продолжаться». Вот автор «Системы мира» и выдает каждому персонажу свою толстую брошюру с окончанием роли – и в каждой свой обман, своя горькая улыбка судьбы, потому как будущее всегда иное, чем мы его представляем.
Работу Стивенсону изрядно облегчает то, что все читатели приблизительно знают, как пойдет развитие Европы и, в широком смысле, Запада. Но кружево сюжетных линий не становится проще, а герои лишь выигрывают в достоверности своих судеб.
Луиза, неистовая в своих интригах, борется с рабством, однако ей не суждено узнать, что самый пик торговли людьми еще впереди, человек пока слишком ходовой товар, а машина, которая должна его заменить, еще настолько слаба, что выгодное вложение капитала заглушает укоры совести. Аболиционизм – тот истинный ребенок, которого Луиза произведет на свет памфлетами и жалостливыми историями о рабах.
Самый знаменитый вагабонд Европы – выходит на пенсию. Из всех центральных персонажей, он человек, крепче остальных привязанный к собственному времени. Его интриги живут и умирают вместе с людьми, которые помнят о них. Настоящая авантюра – это искусство момента, она мимолетна и не нуждается в протоколах. И когда силы начинают оставлять Джека Шафто, любовь в нём сменяется усталостью, ему хочется травить байки, а не рисковать жизнью на каждом углу. Зато его сыновья начинают находить себе собственные, тоже не самые безопасные, приключения.
Ньютон и Лейбниц так и не решили вопросов о сущности материи, о вмешательстве высших сил в траекторию светил и об истинной философии. Разногласия остались. Да и не могли решить – даже королевская воля тут бессильна. Как страстны были они, с какой яростью и одновременно терпением шли к свету познания. Каждому из них казалось, что он знает истину, но, как часто бывает, они уподобились слепым, ощупывавшим слона. И всякий, кто прочитает переписку Лейбница с Кларком (а очный спор, мастерски «реконструированный» автором, основывается именно на этой переписке), поймет, как фундаментальность рассуждений совмещалась с хитроумием аргументов и желанием одержать верх в споре.
Замечательна рамка личного бытия, начало и конец жизненного пути Даниеля Уотерхауза. Его отец, религиозный фанатик, послал младшего сына учиться, чтобы он мог приветствовать ангелов Судного дня на всех языках древнего мира. Ведь многие ожидали конца света в 1666-м году. А полстолетия спустя, дряхлеющий старик смотрит на работающую в шахте паровую машину Ньюкомена, к внедрению которой он косвенно причастен. Даниель всю жизнь был на вторых ролях, ассистировал гениям и вежливо спорил с корифеями. Научная революция состоялась, впереди – промышленная. Индустриальная эпоха начинает своё шествие и её увидят уже другие, более молодые, глаза. Даниелю выпадает несколько лет бенефиса: лишь он сможет разобраться в отношениях ученых и политиков, французских шпионов и скупщиков краденого.
Вот каковы главнейшие персонажи.
А как с последними тактами механизма эпопеи, с шарнирами и подпятниками? Мы видим становление Британии как первой в мире капиталистической империи. При показном всемогуществе монарха уже сформировалась «двухтактная» система власти – тори и виги будут оспаривать друг у друга политическое господство, но ни тирании государя, ни диктатуры парламента уже не предвидится. В этой машине власти шестеренка под именем Даниель Уотрехауз, которую до того держали в далекой американской кладовке, вдруг приобретает экстраординарное значение. И смешанные чувства возникают, когда в тексте раскрывается образ старого уже человека, который вынужден, как почти за сорок лет до того, переживать опасности, но и пожинать удовольствия, которые дают ему новые должности.
Наука стала «indastria». Теперь создание новой Академии, убеждение очередного монарха в необходимости просвещения – уже не подвиг и одновременно счастливая улыбка судьбы. Это тяжелая, порой неблагодарная, но вполне посильная работа с понятными перспективами. Ученый теперь не одиночка, которому приходится искать единомышленников среди толпы желающих поглазеть на вскрытие собаки или заспиртованного двухголового младенца. Ощущение даже не дома, и не общего рабочего места, а сложившегося коллектива исследователей, труд которых превыше политических разногласий – одна из удач романа.
Однако же обещание грядущего процветания невозможно без обмана в настоящем – еще одна примета будущего, которое окажется наполнено кредитно-промышленными афёрами. Проект вычислителя, который «впарили» царю Петру невозможен без двигателя, а паровой двигатель еще слишком громоздок и капризен. Сто лет спустя Бэббидж попробует снова, через двести лет – получится у Тьюринга. Почти получилось у Даниеля Уотерхауза, и, кажется, что автор одергивает себя, усилием воли заставляет сюжет не уйти в «альтернативку».
Наконец, как алмаз в стальной короне нового века – сверкает тайна Соломонова золота, тайна воскрешения людей. Не по силам её раскрыть науке того уровня. Енох Роот, единственный бессмертный в этой истории, он константа, которая оттеняет все перемены десятилетий. Он замыкает цикл – от мимолетных интриг и полуслучайных дуэлей, к неспешным трансформациям государств и научных институтов, а от них к вечности, к неизменным свойствам бытия.
Единственный серьезный недостаток, который присущ роману, и который бросится в глаза читателям – несколько пренебрежительное отношение к реалиям российской истории. Пётр I ещё не стал императором, до победы в Северной войне несколько лет – а титулуют его именно так. В описаниях царской свиты слишком уж подчеркиваются «нравы восточной деспотии». Можно подумать, что Стивенсон слишком сросся со своими персонажами, и высокомерие джентльменов, для которых «дикари начинаются от Кале», перешло из реплик в авторский текст. Впрочем, если хорошо покопаться, то и в описаниях Алжира под османским владычеством, и в очерках Латинской Америки, данных в предыдущей книге цикла, можно найти свои недостатки.
Здесь «Систему мира» можно сравнить с «Закатом Европы» — великолепное знание истории своей части цивилизации позволяет автору полагаться на собственный вкус в составлении интриг и выдумывании персонажей. Там – вдохновение не подводит. Потому «Система мира» это завершение процесса рождения – классического капитализма, классической науки и становления человека, который должен жить в декорациях новой эпохи. Если интересно – читайте. Книга стоит дюжины иных монографий.
Если две змеи пожирают друг друга, то какая закончит раньше – та, что движется по часовой стрелке, или та, что против?
В мире Дэвида Вонга инь и ян находятся в состоянии войны: если в нашей реальности черное и белое сливаются в изящный символ, который можно изобразить сливками на черном кофе, то в вонговской кофе безжалостно перемешан, пересыпан перцем, разбавлен кубиками льда и в конечном счете выменян на водку с апельсиновым соком. Высшая гармония – в отсутствии гармонии.
С виду, впрочем, слово на букву «г» едва ли применимо к книге, в которой правят бал летающие собаки, гориллы на крабах, сосиски мобильной связи, загадочные мешки с салом и другие атрибуты кошмарного сна, увиденного поклонником Дугласа Адамса после посещения выставки сюрреалистов.
А начиналось все безобидно, если не пасторально: в один апрельский вечер двое двадцатилетних разгильдяев, прожигающих юность в безымянном городке на американском Среднем Западе, выбрались на загородную вечеринку с алкоголем, женским полом и рок-н-роллом. Один – тот самый Дэвид Вонг – по итогам ночи разочаровался в себе, перепугался до смерти и чуть не опоздал на работу, другой – тот самый Джон – провел время с большей пользой, а именно:
а) попробовал «соевый соус» – невиданный прежде наркотик, снимающий завесу с человеческих глаз и делающий ад (измерение Икс, Зен, метавселенную – как только ни называли его наивные люди) немного ближе;
б) ушел живым из некоего странного дома, гостей и хозяев которого полицейским экспертам пришлось соскребать со стен;
в) обзавелся невидимым (или видимым только ему) домашним питомцем, склонным к агрессии и непохожим ни на один из видов, известных биологической науке;
г) выскочил за пределы пространственно-временного континуума, познал тайны бытия и научился вселяться в собак.
Стоит ли говорить, что ко всем этим и многим другим радостям пришлось приобщиться и Дэвиду – хотел он того или нет? На то и существуют лучшие друзья – по крайней мере, в представлении Джона.
То, что произошло дальше, можно описать разными способами. Скажем, пройтись по алфавиту: астральные тела, Библия, видения, галлюцинации, двойники, ералаш, живые мертвецы, Зантхк Алл-Бззки'л Шадд'ууул'л Л'лууу'ддас Л'икззб-лла Кхтназ ( sapienti sat !), искусственный интеллект, клоны, люди-тени, мутанты, неведомое зло, огнеметы, параллельные миры, растаманы, слизняки, телепортация и топор, убийство, фабрика клонов, хаос, цензура на отдыхе, черви, шутки ниже пояса, щупальца, экзорцизм, юмор, ясновидение.
Еще можно перечислить жанровые столпы, на которых покоится шатер этого цирка: «Фантазм», «Зловещие мертвецы», «Вторжение похитителей тел», «Автостопом по Галактике», «Восставший из ада», «Звездный путь», «Сумеречная зона», полное собрание сочинений Г. Ф. Лавкрафта, избранные романы Дина Кунца, а также Half — Life , Doom и другие легенды игровой индустрии.
Однако первозданную прелесть этой книги не в силах передать ни одна классификация; подчиняясь воле автора, два и два упрямо дают в сумме пять, а золотистые ретриверы садятся за руль и жмут на педали.
Силы хаоса вырвались на свободу в 2001 году, когда скромный офисный работник Джейсон Парджин, спрятавшись за еще более скромным псевдонимом (по его словам, «Вонг» – самая распространенная фамилия на планете), выложил в Интернет короткую историю «о себе, своем друге и монстре, сделанном из мяса». История прижилась, обросла поклонниками и продолжениями и превратилась в итоге в полновесный роман. За публикацией в мелком издательстве «Пермьютед пресс» и неожиданно высокими продажами последовали издание массовым тиражом, предложение от именитого режиссера Дона Коскарелли («фантазмовские» гены сработали как часы — и кстати, фильм уже снят и демонстрируется на фестивалях) и культовый статус. Дальше Джона, Дэвида и сопутствующий им бестиарий было уже не остановить.
Хотя временами в тексте и проглядывают швы, скрепляющие несколько последовательных сюжетов в единое целое, отдельные нестыковки теряются на фоне выложенной Вонгом мозаики, пестрой и богатой на детали. Заметнее всего выделяются две составляющие – страх и смех, сплетенные теснее, чем нити ДНК. Ужасное здесь неотделимо от комического и подпитывается им; устоять перед чарами романа тем сложнее, что он успешно эксплуатирует две из трех сильнейших человеческих эмоций (третья, любовь, тоже не забыта). В свою очередь, основные цвета дробятся на оттенки: юмор – от пародии на компьютерные игры и кишечно-генитальных хохм до скрытой сатиры на религию и общество потребления, хоррор – от кровавого сплаттерпанка до тонкой поволоки сверхъестественного, достойной классиков жанра.
На подобных контрастах построен весь каркас романа. В нескольких интервью Вонг-Парджин с наигранным смущением называет себя «человеком без филологического диплома», однако легкость, с которой он балансирует между абсурдом и серьезностью, приключениями тела и психологическими дилеммами, говорит о писательских качествах, нечастых даже среди мастеров. Само название книги – ящик с двойным дном; если искать плохо, останешься ни с чем.
Идеи и метафоры, небрежно разбросанные по тексту, могли бы составить еще один список, а краткая подборка цитат потребовала бы под себя отдельный блокнот. Здесь и живые наркотики, которые проникают в человеческое тело по собственному почину; и размышления о массовой культуре, формирующей особый взгляд на нашу действительность и ее гипотетических соседок; и тема насилия как неотъемлемой части вселенной и главной утехи богов. По ходу действия главный герой из неуклюжей тени, сопровождающей обаятельного Джона в его выходках и безумствах, превращается в трагическую, многогранную фигуру – и некоторые из этих граней отсвечивают гагатовой чернотой.
При всем этом книга остается увлекательным чтением, нафаршированным чудовищами, стрельбой, небылицами, сюжетными сюрпризами и анекдотами о пенисах (не всегда удачными, но природа предмета такова, что даже половинная отдача – успех). Поддавшись высокомерию, легко сбить фокусировку – и смотреть, говоря словами героя, «не на дорогу, а на грязь, прилипшую к ветровому стеклу». Почти так же легко, как поверить в змей, пожирающих друг друга назло законам естества.
Впрочем, тварям, ползающим по изнанке бытия, безразлично ваше мнение об их реальности – вполне достаточно, чтобы к ним повернулись спиной.
Рецензия вошла в шорт-лист конкурса "Фанткритик — 2012" и заняла IV (V) место по количеству баллов.
Давным-давно, когда литература носила панталоны и длинные юбки, один грустный скандинав писал сказку о далекой стране, которой никогда не видел: «В небольшой коробке лежал искусственный соловей, весь осыпанный брильянтами, рубинами и сапфирами. Стоило его завести, и он начинал петь одну из тех песенок, которые пел живой соловей, и поводить хвостиком, отливающим золотом и серебром».
Небывалой игрушке повезло с потомством. Годы сменялись десятилетиями, литературные популяции рождались, разрастались и чахли, но заводной ген, переживая катаклизм за катаклизмом, упорно рвался к эволюционному превосходству.
Его звездный час настал на заре двадцатого века, когда поэты из парижских кафешантанов побросали лиры и принялись увлеченно конструировать вирши в форме будильников и голубей. Это назвали модернизмом. Позднее появился обычай растаскивать на части старые сказки и собирать из них новые – не всегда жизнеспособные, но осыпанные брильянтами, рубинами и самоиронией. Это назвали постмодернизмом.
В эру Интернета последние течения и манифесты смыло валом массовой культуры, и сборка заводных организмов стала обычным делом. Увы, изначальная птичья форма оказалась слабо приспособленной к новой среде, и в моду вошли книги-рыбы – холодные, изящные и легко контролируемые.
Не последним образцом этой породы служит дебютный роман Стивена Холла, переведенный на несколько десятков языков, номинированный на премию Артура Кларка, неистощимый на выдумки и не зацепивший всерьез ни аудиторию, ни критиков.
История этого текста поучительна и печальна.
К чести молодого британца, он сделал все, чтобы Википедия-2020 назвала его книгу культовой. Двигателем сюжета избрана амнезия – волшебная палочка, позволяющая строить персонажа с нуля. На палочку накручены килограммы сладкой ваты – приключения, монстры, тайны, игры со шрифтами и даже анимашки блокнотного типа. Все это весело жужжит, искрит и позвякивает, но по сути маскирует пустоту.
И начинается все с нее же: герой приходит в себя на полу спальни, совершенно не представляя, кто он такой. Водительские права подсказывают, что зовут его Эрик Сандерсон. От психотерапевта он узнает, что страдает диссоциативной амнезией и теряет память не в первый раз. Наконец, ежедневные весточки от предыдущего Сандерсона (предвидевшего скорое растворение в эфире) намекают, что их общий недуг медицине неподвластен, а за выживание предстоит побороться.
Растерянный Эрик выбирает бездействие и живет тихой растительной жизнью. От доктора ему известно, что его девушка, Клио, трагически погибла на отдыхе в Греции; возможно, ее смерть и спровоцировала амнезию. Но в доме героя не сохранилось ни одной вещи, напоминающей о ней – даже фотографии; мало того, стерилизовано все его прошлое, все связи оборваны под корень. Коротая дни в одиночестве, Сандерсон Второй становится формой без содержания, тенью Сандерсона Первого.
Однако метафизической акуле-людовициану, пристрастившейся к воспоминаниям Эрика, спокойная протоплазма нравится ничуть не меньше активной. И вскоре его существование наполняется смыслом, выразить который можно в трех слогах: вы, жи, вай.
Людовициан, по Холлу – опаснейший из видов концептуальных рыб. Как и все прочие, селится в коммуникативных потоках, каналах межличностных связей и океанах бессознательного. Охотится в одиночку, отхватывая куски от болезненных сознаний. Территориален, избранной жертве верен до конца. На страницах романа появляется, по преимуществу, в натуральном виде (изобразить акулу средствами Word проще, чем кажется), реже – описательно: «Идеи, мысли, сны и воспоминания… взрывчато выбрасывались из травы. Концепция самой травы начала… гнать волну в виде длинного пенистого гребня. На вершине этого буруна что-то пробивалось сквозь пену – …прекрасно развитый идейный плавник».
Легкомысленный читатель посмеется над идейными плавниками и «длинными толстыми кольцами вины», но Эрику не до веселья: он бежит по собственным следам, восстанавливая хронику потерянной жизни. Предшественник оставил ему богатый защитный арсенал, в частности – технику мимикрической маскировки личности и бездивергентную концептуальную петлю (аналог пентаграммы: записываем на пленку бормотание незнакомых друг с другом людей, расставляем диктофоны по углам – и спим спокойно). Но покончить с напастью раз и навсегда может лишь таинственный доктор Трей Фидорус – а найти его не проще, чем малька в мутной речке…
Ангелом-хранителем Эрика становится Скаут – девушка с татуировкой смайлика (на пальце ноги) и всеми качествами подростковой мечты. А еще она до боли напоминает Клио, какой та предстает в зашифрованных посланиях Эрика Первого. И в этот момент роман сбрасывает научно-фантастическую личину, демонстрируя оскал мелодрамы.
Самым острым упреком этой кукольной любви становятся именно фрагменты, повествующие о прошлом. На тридцати страницах умещается больше нежности, тревоги и живого чувства, чем во всех остальных главах. И в этом есть логика: в конце концов, Второй – лишь отражение Первого, рябь на воде. Но зачем писать о копиях, когда есть оригиналы?
Тема самоидентичности, утраты и обретения себя выписана в романе жирными плакатными мазками. Инертный, непонятливый, толстокожий Эрик отчаянно хочет стать настоящим мальчиком – и мы так же отчаянно хотим, чтобы акула избавила его мучений. Так сочувствуют Фредди Крюгеру.
У Холла вообще все пышно, по-восточному. Если образность, то буйная («Это было всем, и в самой сердцевине всего пребывало простое, совершенное вот так, как оно есть» – и переводчик тут ни при чем, хотя грехов за ним немало). Если продвижение, то на всю катушку: сразу после выхода романа стало известно, что у всех 36 глав имеются «негативы» – фрагменты разного объема, проясняющие и дополняющие основной текст. Часть была опубликована в Интернете, часть в забугорных изданиях, один «какое-то время находился под скамейкой в окрестностях Манчестера». Впрочем, игра не заладилась: обсуждения на форумах угасли в считанные месяцы, а две трети фрагментов так и засахарились на жестком диске своего создателя.
Но кости и плоть «Дневников» – в аллюзиях. Вот герой читает книжку Пола Остера – у него Холл перенял интерес к сдвигам идентичности и причудам памяти. Вот эпиграф из Мураками, у которого он научился почти всему остальному. Вот мистер Никто – новейший тип зомби, сделанный по лекалам Лавкрафта. А вот зловещий коллективный разум, выросший из экспериментов викторианца по имени Майкро(со)фт Уорд. Обязательные «Алиса» и «Волшебник страны Оз». Орфей с Эвридикой, Клио, Ариадна. Дзэн, Дарвин, теория струн – даже Пелевин. Апофеозом всему – заключительная часть романа, до кадра дублирующая финал «Челюстей». Так выглядит охота на гигантскую акулу в общественном представлении, поясняет автор. Люди на концептуальной лодке бьют концептуальными гарпунами по концептуальному хищнику; очевидно, бритва Оккама не рассчитана на рыбью чешую.
Целя на лавры хитреца, Холл превращает роман в чернильное пятно: что хочешь, то и видишь (оригинальное название, The Raw Shark Texts, прямо отсылает к тесту Роршаха). Прежде всего это касается концовки, размытой до белого шума; ответы ищите в парке под скамейкой. Но неопределенность расползается по всему тексту, как инфекция. Что за история спрятана за всеми этими милыми пустячками – «Задверье», «Мементо», «Страна Чудес без тормозов», «Вечное сияние чистого разума», «Город мечтающих книг»? Что угодно, только не «Дневники голодной акулы».
Об истинном предназначении этой книги свидетельствует киносценарий, в который она преобразилась вскоре после публикации. Свидетельствует молча, лежа на дальней полке. А жаль – концептуальным акулам и миногам вольготнее было бы на экране, в полновесном 3D, чем под плоской книжной обложкой. Усидеть на двух стульях Холлу не удалось.
Может ли заводная птица петь живые песни? Случай Джойса наводит на утвердительный ответ, но тонкая настройка требует умелых пальцев. Вот и эта рецензия – без минуты акростих; не рядиться же теперь в постмодернисты.
Год издания на языке оригинала: 1906, 1914, 1930, 1968, 1936, 1911
Переводчики: Е. Пучкова, И. Чусовитина, В. Герасименко, Д. Макух, Лариса Михайлова, А. Ермилова
Издательство: "Энигма", 2011
Серия: Гримуар
Серия "Гримуар" издательства "Энигма" всегда пользовалась особым интересом среди любителей необычной, странной и мистической литературы. Некоторые могут назвать ее архаической, устаревшей, но те, кто смотрят глубже и пытаются понять, находят в произведениях Артура Мейчена, Густава Майринка и Уильяма Хоупа Ходжсона не только удивительную красоту, но и проблески знаний, бесценных для адептов Тайного Искусства — они ищут необычное в будничном и по-настоящему видят его.
"Кентавр" — долгожданный второй том произведений Элджернона Блэквуда (первый вышел шесть лет назад). В ЖЖ издательства даже проходило голосование — кого издать первым, нового Блэквуда или Лавкрафта? И вот заветный томик наконец-то в руках читателей!
До того, как за него вплотную взялась "Энигма", Элджернон Блэквуд был знаком русскому читателю только благодаря нескольким рассказам в антологиях ужасов, которыми полнилось буйное начало 90-х. Другое дело — его родина: на Западе за ним прочно укрепилась слава мастера мистических рассказов ужасов, среди которых доминируют истории с привидениями. Еще при жизни автора вышло несколько радиопостановок его рассказов (большинство он адаптировал и читал сам), а главным героем первой телепердачи в Великобритании стал... да-да, сам Блэквуд! Ведь помимо мастерства рассказчика природа наградила этого высокого мужчину сильнейшей харизмой и довольно яркой внешностью. Блэквуд стоит в одном ряду с такими классиками, как М. Р. Джеймс, К. Э. Смит, Э. А. По и А. Мейчен, и у нас появилась прекрасная возможность в этом убедиться.
Но ожидания не оправдались. Если в первой книге были такие великолепные рассказы ужасов, как "Ивы", "Вендиго" и цикл увлекательных мистических историй о докторе Сайленсе, то вторая, увы, не может похвастаться такими "хитами". Ни один сюжет не задерживается в голове, они являются образцами самых обычных, классических историй с привидениями, и все это мы уже читали, видели, слышали. И пускай частично потому, что Блэквуд был одним из главных генераторов подобных историй и стоял у истоков, сравнение с тем же М. Р. Джеймсом будет явно не в его пользу. Запоминаются разве что лирический "Храм минувшего", красивая фантазия о прошлом, и "Кукла", которую можно назвать плагиатом романа "Гори, ведьма, гори" Абрахама Меррита.
Две повести, "Человек, которого любили деревья" и "Проклятые", выгодно отличаются от посредственных рассказов яркими образами и любопытными задумками, которые обязательно напомнят вам, что Блэквуд состоял в Герметическом Ордене Золотой Зари. Эти произведения насыщены видениями и фантомами, мистическим ощущением Вселенной и таким чувством, будто мы вместе с героями приближаемся к открытию некой чудесной тайны, которая перевернет все наше мировосприятие. Возможно, для некоторых читателей и правда откроется некая высшая истина, кто знает... Но хотя Блэквуд и способен поразить смыслом и подкинуть пищу для ума, даже здесь далеко не все хорошо: сюжеты банальны, действие топчется на месте, а персонажи настолько небрежно выписаны, что следить за ними просто неинтересно.
Рассказы и повести остались позади, и вот перед нами самое крупное, заглавное произведение — "Кентавр". Возможно, читатель удивится, но это не ужасы и не фэнтези, а что-то, что с трудом можно назвать философской мистикой. Роман повествует о встрече с человеком, аура которого настолько сильна, что главный герой, Теренс О'Мелли, не может не думать о нем, как о гиганте, хотя физические размеры незнакомца вполне заурядны. Теренс — ярый противник цивилизации: Природа, вот что истинно! И в этом гиганте он ощущает не просто собрата по убеждениям, но человека, способного показать ему что-то за рамками обычного восприятия, ведь таинственный спутник оказывается посланником Земли, выражением ее истинной сущности, полубожеством — Кентавром.
Как и в случае с повестями, "Кентавр" просто безбожно затянут. Повествование не бежит, не льется, а тянется, словно патока — мысли увязают в нем, а потом начинают разбредаться, отвлекаясь на посторонние дела. Практически весь роман проходит в ожидании чудесного открытия, когда герой и его друг прибудут наконец в место, где Земля примет их с распростертыми объятиями. А попутно Блэквуд пересказывает теории многих философов, уделяя особое внимание Г. Т. Фехнеру, подпитывая идею о том, что Земля, подобно лемовскому Солярису — это мыслящая планета, а вся ее биосфера — не просто ее дети, а неотъемная ее часть (глаза каждого — ее глаза, уши каждого — ее уши и т. д.). В данном случае нельзя не ухмыльнуться, припомнив тот факт, что в "Нью-Йорк таймс" Блэквуд вел колонку, посвященную лекциям "теолога-эволюциониста" Лаймона Эббота. Создается впечатление, будто сам автор, подобно О'Мелли, узрел истину и спешит ею поделиться с миром: "Отбросьте косную шелуху и беготню цивилизации, внемлите зову Природы, услышьте флейту Пана!" Но, к сожалению, Блэквуд перестарался, забыв о читателе, которому придется глотать страницы философствований без какого-либо развития сюжета. Подобно кентавру, роман кажется намного большим, чем он есть на самом деле, он разрастается в воображении читателя и триста страниц превращаются в целых шестьсот, а то и больше! И если сравнить его с поэтическим "Холмом грез" Артура Мейчена, изданного четырьмя годами раньше, то, как и в случае с "Куклой", счет будет явно не в пользу Блэквуда.
Итог: Любители ужастиков и динамичного повествования заскучают, но метафизики попируют на славу. И если у вас все же возникнет желание познакомиться с творчеством Алджернона Блэквуда, вы можете смело проигнорировать этот том, и двинуться на поиски первого, выпущенного в 2005 году, насыщенного по-настоящему великолепными произведениями. Не смотря ни на что, знание литературы мистических ужасов без этого автора будет неполным, ведь не зря С. Т. Джоши называет его произведения "самыми значительными среди прочей странной литературы, если не брать в расчет Дансейни".
облако тэгов
Человеку может не хватать электричества на кондиционер с телевизором и стиральную машину, понятно, но система "солнечная панель-аккумулятор-комп" сравнительно проста. И если сохранились возможности оперирования генетическим кодом, то должны сохраниться возможности производства компьютеров и подобных. пусть и элитарных уже, систем. Хотя, естественно, вопрос спорен.
