Данная рубрика — это не лента всех-всех-всех рецензий, опубликованных на Фантлабе. Мы отбираем только лучшие из рецензий для публикации здесь. Если вы хотите писать в данную рубрику, обратитесь к модераторам.
Помните, что Ваш критический текст должен соответствовать минимальным требованиям данной рубрики:
рецензия должна быть на профильное (фантастическое) произведение,
объём не менее 2000 символов без пробелов,
в тексте должен быть анализ, а не только пересказ сюжета и личное мнение нравится/не нравится (это должна быть рецензия, а не отзыв),
рецензия должна быть грамотно написана хорошим русским языком,
при оформлении рецензии обязательно должна быть обложка издания и ссылка на нашу базу (можно по клику на обложке)
Классическая рецензия включает следующие важные пункты:
1) Краткие библиографические сведения о книге;
2) Смысл названия книги;
3) Краткая информация о содержании и о сюжете;
4) Критическая оценка произведения по филологическим параметрам, таким как: особенности сюжета и композиции; индивидуальный язык и стиль писателя, др.;
5) Основной посыл рецензии (оценка книги по внефилологическим, общественно значимым параметрам, к примеру — актуальность, достоверность, историчность и т. д.; увязывание частных проблем с общекультурными);
6) Определение места рецензируемого произведения в общем литературном ряду (в ближайшей жанровой подгруппе, и т. д.).
Три кита, на которых стоит рецензия: о чем, как, для кого. Она информирует, она оценивает, она вводит отдельный текст в контекст общества в целом.
Модераторы рубрики оставляют за собой право отказать в появлении в рубрике той или иной рецензии с объяснением причин отказа.
Повесть входит в состав антологии "Фантум. Локальный экстремум". М.: Снежный Ком М, 2012
Подумал я, подумал и решил, что неблагодарное это дело — наводить тень критики на плетень хорошей фантастики. Не лучше ли её сразу... препарировать? Кроме шуток. Поковырять у ей там внутре, посмотреть что да как — и как оно работает.
Читаю я повесть «Критерии подобия», и захотелось мне поговорить о двух вещах: о речевых характеристиках героев (или, если хотите: какими языковыми средствами автор добивается индивидуализации характеров) и о «страшном» (или: как, какими средствами автор вызывает в читателе состояние тревоги и напряжённого ожидания).
Начнём с речевых характеристик. В повести нет главного героя — точнее, их три. Вот они: «Первый номер – командир экспедиции, роботехник и главный инженер базы Виктор Иванович Скобелев. Третий номер – врач и психолог, специалист по СЖО и СХР, космонавт-исследователь Артем Вячеславович Орех. Шестой номер – механик базы, радиоинженер, водитель-наладчик ЛТС, космонавт-исследователь Максим Владимирович Левин». (И Левин всё же из трёх равных персонажей — САМЫЙ равный). Все трое — рассказчики, т.е. всё происходящее описывается с их точки зрения, их словами. Сделано это в виде монолога (как в «Омон Ра» Пелевина), но монолог этот подан по-разному, и сама форма подачи уже характеризует персонаж. Монолог Левина (а тут нам, конечно, вспоминается симпатичный Левин из «Анны Карениной») — это «расшифровка аудиозаписи», монолог Скобелева — «собственноручная запись» (ниже мы увидим, что это за запись), монолог Ореха (твёрдый орешек) — «электронный дневник» (опять же, что это за дневник и зачем, увидим ниже).
Левин, при всей его мужественности, несколько инфантилен. Это подчёркивается в повести неоднократно: в эпизоде из детства, когда страшилки, рассказанные товарищами, напугали его настолько, что он даже заболел; в эпизоде с таинственным ночным стуком, когда он не смог разобраться в природе этого стука, а Скобелев — смог, в характеристике, данной ему Орехом: «Его биография была сконструирована» и т.д.
Такому легче говорить, чем писать. Отсюда — разговорные нотки: «Знаете, я не из пугливых. Серьезно! Да и с чего? Если б было иначе, меня и на пушечный выстрел к «Внеземелью» не пустили бы. А тем более к Отряду. Даже Владимир Николаевич не помог бы. Придумали бы что-нибудь. Типа врожденная патология, предрасположенность к болезни Меньера, мало ли. На отказать наши лекари – большие выдумщики. Так что если бы что такое нашли, какую-нибудь фобию, отправили бы в ЦУП операторствовать без разговоров…» (отрывистые фразы, уточняющие и дополняющие друг друга, инверсия, разговорные обороты, постоянные отступления и риторические вопросы). Левин существует здесь и сейчас, живёт в своём речевом потоке. Его речь образна, эмоциональна, мысли отрывочны, им чужда точность формулировок.
Контрастом ему служит монолог Скобелева. Это не просто «собственноручная запись» — это отчёт, рапорт, сухой, точный, однозначный: «Чрезвычайное происшествие, спровоцировавшее нарушение программы работ на лунной базе «Плато 1», требует анализа и организационных выводов...» Если через устный монолог Левина автор погружает читателя в сопереживание героям, то функция монолога Скобелева несколько иная, скорее информативная. Ведь действие происходит на лунной базе, и завязано на (глубокий вдох) «экспериментальной кибернетической группе сборщиков накопителей космогенных изотопов «Кентавр»». Это научная фантастика, ребята, и нам нужно погружение не только в психологию, но и в атмосферу близкого технологического будущего. Письменный монолог Скобелева изобилует канцеляритами, построение предложений — «правильное»: подлежащее — сказуемое — дополнение. Строго. Фразы логически законченные, формулировки полные и точные. Сразу понятно: это — командир группы, технарь до мозга костей. Такому трудно сопереживать, а вот уважать и восхищаться — вполне.
Самая хитрая фигура из троицы — Орех (говорил же: крепкий орешек). Психолог, что с него возьмёшь. Этот и пококетничает как красная девица по поводу дневника, мол, что вы, сроду такой ерундой не баловался, но, если надо и если попросите, то ладно, так уж и быть. И латыни подпустит, и терминологии медицинской. И даже бабушку у него зовут с переподвывертом: «Моя бабушка по материнской линии, Элеонора Никитична, всегда поучала: если хочешь что-то понять, запиши. Как говорится, qui scribit, bis legis. И была права: большинство людей только через запись способны упорядочивать мысли, анализировать их, а я – не исключение. Но кто ж из нас слушается бабушку? Сколько себя помню, мне всегда претила идея вести дневник. Конспекты, рабочие записи, протоколы, медкарты, отчеты, рапорты, статьи – сколько угодно и с преогромным удовольствием. А вот фиксировать мелкие события жизни, свои мысли и чувства, возникающие по этому поводу, – увольте. Малоинтересно, не привык, не умею. Но на этот раз придется. Другого столь значимого события в моей жизни не произойдет точно, и не исключаю, что когда-нибудь эти записки будут обсуждаться синклитами коллег, которые вникнут в каждую запятую. Посему я постараюсь избегать здесь чисто профессионального взгляда на произошедшее. Диагнозы пусть ставят другие. В этих записках я предстану в качестве одного из реципиентов, реагирующего на внешние раздражители, мучительно преодолевающего информационно-дефицитный и замещающе-искажающий коммуникативные барьеры. Мне кажется важным сохранить это для истории. Natura incipit, ars dirigit, usus perficit».
Извиняюсь за столь обширную цитату — ну, понравилось!
Итак, какими средствами автор вызывает в читателе нужное состояние — состояние тревоги и напряжённого ожидания? Проще говоря, как он делает нам страшно? Сразу надо оговориться, что «Критерии подобия» — не повесть космических ужасов, и тем не менее «страшное» в ней — отнюдь не маловажный компонент, нужный не только для поддержания читательского интереса, но и для правильного восприятия самой темы Космоса. Ведь, как ни крути, а Космос — это до сих пор нечто величественное и где-то пугающее (словами автора: «Непознанное манит, но и отпугивает»).
Первая же фраза повести: «Знаете, я не из пугливых» — задаёт нужный тон, настраивает читателя на нужную волну. На её прочтение затрачивается не больше секунды, и, естественно, читатель не зацикливается на ней — его внимание движется дальше по тексту. Но подсознание получает некий мессидж — и начинает работать в нужном (автору) направлении. Попробуем вербализовать эти подсознательные «рассуждения». 1. «Я не из пугливых» — т.е. меня не легко напугать. 2. Зачем «я» счёл нужным предварить свой рассказ утверждением, что «я не из пугливых»? Значит, дальше произойдёт нечто, что заставит меня проявить эту черту своего характера? 3. А может, произойдёт нечто, что заставит меня испугаться, даже несмотря на то, что «я не испугливых»? 4. Тогда это «нечто» — действительно что-то СТРАШНОЕ. Правильно подобранная начальная фраза оказывается необыкновенно ёмкой, насыщенной. Возникает чувство тревоги и напряжённого ожидания, которое не отпускает читателя до конца.
Любое чувство требует подпитки, в том числе чувство тревоги, — и автор, спеша закрепить успех, продолжает воздействовать на читателя всеми доступными средствами. Следующий абзац посвящён тому, как «я» «пытается вспомнить, когда в последний раз боялся по-настоящему». Он приводит эпизод из детства, когда рассказанные ночью в пансионате страшилки повергли его в такой ужас, что наутро он заболел. Сам по себе этот эпизод не страшен, он и не рассчитан на то, чтобы пугать (в отличие, скажем, от аналогичного эпизода в «Синем фонаре» Пелевина); напротив, кажется, автор делает всё, чтобы «дискредитировать» те детские страхи: называет страшилки нелепыми, даёт своему состоянию уничижительную оценку: «смешно вспоминать». Этот эпизод работает в двух направлениях: с одной стороны, читатель видит, что «я» преодолел свои детские страхи, стал заниматься спортом, что, в конце концов, позволило ему поступить в космонавты и попасть на Луну; это как бы наглядное подтверждение тому, что «я не из пугливых». С другой стороны, рассказ о страшилках обращается к детским годам самого читателя, заставляет его (возможно, опять подсознательно) вспомнить ту сладкую жуть, которую он испытывал ребёнком, слушая страшилки.
Третий эпизод — эпизод с таинственным ночным стуком в тренажёрном комплексе. Опять же автор здесь не ставит перед собой специальной задачи пугать, он просто умело и незаметно подбрасывает дровишки в костёр того тревожного и напряжённого ожидания, которое по его замыслу должно держать читателя до конца.
Завершается главка, как и положено, ударной концовкой-заманухой: «Видите, меня трудно вывести из равновесия. Но когда «кентавры» поперли на базу, я, знаете, испугался. Впервые с детских времен по-настоящему испугался. До полуобморочного состояния. И не тому испугался даже, что «кентавры» представляли реальную угрозу. А тому, что Скобелев и Орех сошли с ума. Прямо у меня на глазах…» Здесь «я» уже прямо говорит о то, что он испугался (а его товарищи испугались НАСТОЛЬКО, что сошли с ума). Забрало поднято, автор без дальнейших экивоков сообщает читателю, что будет делать ему страшно, и читатель, подготовленный умело проведённой психической атакой на подсознание, отзывается на это радостной готовностью быть напуганным. По-настоящему. До полуобморочного состояния.
(Кстати, подобной концовкой-заманухой завершаются все главки повести.)
Не буду поэпизодно разбирать весь текст (это бы заняло слишком много места), упомяну лишь ещё два средства из «страшного» арсенала автора. Место, куда автор помещает своих героев, тоже выбрано неспроста — Море Кризисов. (Помните у Эдгара По: «Убийства на улице Морг»?) Ещё один пенс в копилку страха. Другой пенс — время действия: «преддверие лунной ночи». А вы хотели бы оказаться в Море Кризисов в Преддверии Лунной Ночи?..
Посвящение Вагнеру как бы намекает, что это средневековый эпос, перенесенный в далекое будущее.
Действительно, Кук придал каждому из героев какие-нибудь черты мифопоэтических персонажей — асов и ванов — и перетасовал все события эпоса во времени и пространстве примерно так же, как сделал это безвестный средневековый автор Песни о Нибелунгах, компилировавший и дополнявший своим материалом противоречивые, дошедшие в смутных обрывках фрагменты старонорвежских и германских преданий.
Но текст Кука ближе древним эддическим песням, нежели поэме, вдохновившей Вагнера (хотя в книге она прямо упоминается, и не раз).
Так, Гней Юлий, невзирая на римское имя, выступает двойником Одина (один глаз, седая борода, темный плащ с капюшоном, спутники — ворон и псы, Легион Мертвых в подчинении, имя жены — Фрида, т.е. Фригг). Забавно, что персонаж, объявленный в аннотации как второй из двух главных героев, а именно Ричард Хоксблад, так толком и не показан ни в повседневной жизни, ни в битве*. О нем можно что-то узнать лишь из диалогов между спутниками Шторма и флэшбеков.
Пилот краулера Фрог — образ, совершенно типичный для американской авантюрной космофантастики, но так же легко усмотреть в нем и манифестацию эддического карлика Андвари, обитателя подземных вод и первого владельца клада нибелунгов.
Однорукий конфидент Гнея Юлия полковник Тадеуш Иммануил Вальтерс, молчаливо уподобляясь хозяину, предпочитает использовать римское прозвище (Кассий), но при этом соответствует Тюру (хотя по средневерхненемецкой версии было бы логичнее "привязать" его к Этцелю или Хагену из Тронье), а беспринципный лжец и предатель-убийца Майкл Ди, дергающий за ниточки всех марионеток на черномирской сцене, сопоставим с Локи. Сестра последнего Хельга, владелица крупнейшего во всей обитаемой Вселенной кластера баз данных, где в качестве вычислительных субстратов используется криоконсервированная нервная ткань, без обиняков названа королевой мертвых.
Кошмары, изводящие Бенджамина Шторма (= Бальдра) носят, впрочем, отчетливо постмодернистский оттенок, выступая как недвусмысленная отсылка к Человеку без лица Альфреда Бестера.
Слепой брат Бенджамина назван Гомером, но это авторская licentia poetica: в его образе нет ничего античного, он воплощает скандинавского бога Хёда.
В оригинале все фамилии персонажей, как и в исландских сагах, "говорящие", то есть несут дополнительную смысловую нагрузку: Hawksblood = Ястребиная кровь, Storm = Буря, Frog = Жаба, Darksword = Темный клинок.
Но если фамилию Гнея Юлия переводчик передал по смыслу (Шторм), то со всеми остальными уже ограничился простой транскрипцией.
Вообще же перевод на удивление сносный, особенно с учетом личности редактора (как вы уже, вероятно, догадались, это был Commander-in-Arms расстрельной бригады переводчиков АСТ Михаил Борисович Левин). Все сказанное относится к изданию 1999 года, доступному мне. Издание красивое даже в чисто полиграфическом отношении, с интересными виньетками и колонтитулами.
Прием переосмысления, пересоздания классического или современного сюжета Кук применил в цикле еще не единожды (наиболее рельефно — в Рейде, написанном по мотивам Das Boot). Архаичные техника (пленочные камеры, бумажные носители информации, штурмовые огнестрельные винтовки...) и привычки героев — это штрихи, долженствующие подчеркнуть вневременной характер истории. Прием не обязательный, но полезный для оправдания авторской манеры в глазах любителей попаданец-эпиков. Есть и более простое объяснение: каждому из главных персонажей хорошо так за сотню лет.
С другой стороны, разве осовремененные экранизации Гамлета становятся хуже от того, что принц датский предстает наследником Denmark Corporation и пишет любовные послания Офелии на iPad? Нет.
*
скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)
— Мы опоздали — его уволокли на служебный ярус. Гней, это работа зверя. Как во Вторую Темную Эпоху. Как в лагерях под Владимиром-Волынским.
По всей вероятности, это единственное упоминание
скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)
Владимира-Волынского
в боевой фантастике, а то и в фантастике вообще. Интересно, откуда Куку стало известно о существовании этого города?
Сложно убежать от своего прошлого, даже если ты уже пересек половину мира и оказался на другом конце света, в краю вечного солнца, ласкового океана и множества тропических островов. Неприятности будут и здесь, особенно если ты жизни не мыслишь без полета. Для опытных летунов всегда найдется работенка, так или иначе связанная с многочисленными ловцами удачи, слетающимися на острова, и не всегда эта работа получает одобрение закона. Но что значит закон, когда душа просится в небо, а каждый полет сулит уйму головокружительных приключений и впечатлений? От винта!
Когда в 2006 году на прилавках книжных магазинов появился сборник рассказов Алексея Пехова"Темный охотник", большинству поклонникам его творчества первым делом в глаза бросилась повесть "Особый почтовый". Она единственная была написана специально для "Охотника", но, кроме того, в ней открывался новый яркий мир, полный симпатичных и благородных героев, головокружительных авантюр и атмосферы приключенческой романтики. История о похождениях курьеров и контрабандистов Ласа и Ога настолько запала в душу читателям, что на протяжении нескольких следующих лет автора завалили просьбами написать полноценную книгу об этой парочке.
В начале 2012 года ожидания подошли к концу. В продаже появился роман "Ловцы удачи", который можно назвать своеобразным приквелом к "Особому почтовому", поскольку в книге, помимо всего прочего, рассказывается история знакомства двух летунов. И вот здесь-то и выясняется, что за шесть лет поменялось авторское восприятие мира. Пехов пересмотрел ряд ранее придуманных наработок, и в итоге между новым произведением и повестью возникло несколько небольших расхождений.
Само по себе это не плохо, тем более что обычного любителя фантастики со стажем не напугать рядом несоответствий в цифрах и воспоминаниях персонажей. Однако создается впечатление, что за прошедшие годы Пехов утратил интерес к продолжению "Особого почтового", а "Ловцов" написал только для того, чтобы не губить на корню богатый потенциал мира на границе Изнанки. В интервью Алексей Юрьевич косвенно подтверждает это подозрение, говоря, что ему стало тесно в рамках бесшабашного приключения, и он хотел сделать в романе более серьезное наполнение, чем в "Особом почтовом".
Так вот, фишка в том, что "Ловцы удачи" — это бесшабашный приключенческий роман, в котором нет серьезного наполнения. Персонажи дрейфуют по сюжету, заводя новые знакомства, выполняя поручения и вляпываясь в неприятности, следующие одна за другой с такой частотой, что слово "везунчики" применимо к нашим героям сразу в двух смыслах. С одной стороны, они притягивают проблемы с упорством магнита, а с другой — они все еще живы.
Описано все это довольно мастерски, однако без изюминки, так часто встречавшейся в других книгах Пехова. Даже персонажи получились довольно скучными и пресными. Они без размышлений выполняют любое авторское пожелание и со стойкостью немого оловянного солдатика встречают любое испытание. А вот у читателей вопросы к поведению и мотивации главных героев возникают. Да и не только к ним — в "Ловцах" вообще хватает сюжетных и логических противоречий, которые могла бы устранить непреклонная редакторская рука, но, видимо, не сложилось.
А вот к описаниям окружающего персонажей пространства придраться сложно (но не невозможно). Яркие и запоминающиеся миры всегда были сильной стороной творчества Алексея Юрьевича, не стала исключением и родина Ласа с Огом. Сочные краски, крайне колоритные представители множества разумных и не вполне разумных рас, гудящие стреколеты и пожирающий очередное кокосовое печенье Трехлапый. Пьянящая атмосфера тропических островов, буйство зелени, ласковый океан и круглый год светящее над головой солнышко. Льющийся рекой ром, одетые в легкие наряды красотки, гуляющие по улицам города пилоты, контрабандисты и авантюристы. Липнущая к коже рубашка, тучи москитов, тропические болезни, плохая вода, сильный запах пота и куча недружелюбных рыл кругом Вы еще здесь, а не бронируете место на рейсе в одну сторону до островов Карибского моря? Зачем же вы читали зачеркнутый текст?
Довершает чарующую атмосферу информативный глоссарий, в котором содержится вся необходимая читателям информация о том, как обстоят дела. Впрочем, гномы оспаривают подлинность этого документа. Единственной же ложкой дегтя служит то, что при всей яркости красок мир не производит впечатление живого. Если в "Пересмешнике" Рапгар жил своей жизнью и не зависел от поступков Тиля, то в "Страже" и в "Ловцах удачи" все события крутятся вокруг главных героев, как будто они являются центром земли, а вдали от них ничего стоящего не происходит.
Резюме: Абсолютно точно не лучшая книга Алексея Пехова. Автор позиционирует свое произведение как легкий и приключенческий роман для юношества в стиле Жюля Верна, но если вас мучает ностальгия по беззаботным временам детства, прочите лучше "Истории Китти Джей"Криса Вудинга. Там, знаете ли, тоже корабли летающие, авантюры, проходимцы, демоны...
Hint: перевода на русский в Снах разума не будет, с правами проблемы.
Дебютный роман Майкла Маршалла Смита получил две престижных премии: August Derleth Award за 1995 год и Philip K. Dick Award за 2000 год.
Cочетание достаточно редкое: приз Августа Дерлета обычно присуждают за произведения, выдержанные в стилистике weird fantasy и иногда хоррора, а премия Филипа Дика предназначается автору-дебютанту, чей роман опубликован в мягкой обложке и относится к твердой научной фантастике.
Роман снабжен довольно странным, но ключевым для понимания основной идеи хоррор-прологом.
Основной текст начинается с того, что протагонист Старк (остается неясным, подлинная это фамилия либо прозвище) получает заказ от своей давней подруги Зенды Ренн — разыскать и вернуть к служебным обязанностям загулявшего сотрудника компании, где Зенда числится топ-менеджером (точное название ее должности задает всю стилистику романа: Under-Supervisor of Really Hustling Things Along). Компания эта не простая.
Действие отнесено в неопределенно далекое будущее. Все персонажи ведут себя так, будто находятся на Земле, но это условие в принципе не является обязательным и вплоть до заключительной главы не находит ни подтверждения, ни опровержения (ср. с решением этой проблемы у Рейнольдса в Terminal World).
Повседневная их жизнь протекает в недрах исполинского, раскинувшегося на целый континент города, отдельные районы которого управляются по принципу франшизы — хочется помянуть Стивенсона, но Лавина и Только вперед создавались одновременно и независимо.
Общий уровень цивилизации безусловно выше нашего, но не столь существенно, как можно было бы ожидать; создается впечатление, что многие общественные структуры либо сознательно скопированы с земного общества начала XXI века, либо восстановлены по литературным описаниям и кинофильмам, что подразумевает некую катастрофу планетарного масштаба. Отчасти это подтверждается упоминанием о том, что космические и суборбитальные полеты прекратились примерно за сто лет до событий романа.
Основных франшиз в Городе восемь, для сюжета интерес представляют четыре:
1. Цветная (Colour). Здесь живет Старк в компании своего кота и домашнего компьютера, обладающего крайне вредным характером. Жители франшизы соблюдают определенный цветовой дресс-код в зависимости от времени суток. Иных требований к ним не выдвигается.
2. Красная (Red). Здесь обитают гангстеры, наркоторговцы и просто мелкие бандиты, подчиняющиеся доброму другу Старка, азиатской внешности крепкому мужику по имени Цзи (Ji). Цзи пытается превозмочь влияние своего конкурента Снедда, пока не обнаруживает, что они со Снеддом приходятся друг другу сводными братьями.
3. Action Centre (затрудняюсь подобрать вполне адекватный перевод, поскольку обыгрываются как буквальное, так и финансовое значения слова action). Это мегакорпорация, в которой работают Зенда и пропавший менеджер Фелл Олкленд.
Техно-Центр представляет собой доведенный до абсурда рай младшего бизнес-аналитика: здесь рабочий день может длиться двадцать четыре часа в сутки, сотрудники спят на столах, к которому предварительно приковывают молекулярными цепями свои компьютеры и чемоданчики, а все посторонние должны не только назвать имя, фамилию и полную должность человека, по чьему приглашению явились, но и получают на входе браслет с зарядом нановзрывчатки и таймером по принципу «мертвой руки», задержка которого истекает в точности через указанное посетителем время. Если к этому сроку гость не покинул пределы Техно-Центра, браслет взрывается.
4. Кошачья (Cat). Как следует из названия, эту франшизу населяют эволюционировавшие коты, у которых выработалось что-то вроде коллективного разума.
Остальные участки Города описаны менее подробно.
Стилистика классического полицейского детектива в первой трети книги соблюдается очень тщательно, будучи расцвечена непременными солеными шуточками, напряженными размышлениями у камелька, представленного портативным гравигенератором и голографическим экраном, а также квестами по городским дебрям. У Смита получилась отменнейшая перелицовка нуар в русле НФ, гораздо более убедительная, чем в опубликованном чуть позже Пистолете с музыкой. А вот затем, когда Старк, обследовав несколько франшиз, без особого труда устанавливает местонахождение Олкленда, у романа появляются черты, претендующие на истинную уникальность.
Визуализация детских кошмаров, затаенных фантазий и наркотических галлюцинаций сделана на очень высоком уровне, хотя Смит ни разу не переступает той черты, где заканчивается неповторимый сплав жанров и начинается банальный хоррор.
Можно рекомендовать тем, кто не плюется от слова Inception.
Классика — это книги, которые все хвалят, но никто не читает. Даже если сделать скидку на то, что автор этого высказывания, Марк Твен, очевидно преувеличил — с ним нельзя не согласиться. В наше время "классика" ассоциируется с чем-то тяжелым, неповоротливым и неизменно скучным. Считается, что читатель вырос. Он, дескать, полноправный и умудренный реалист. Ему подавай жизненных ситуаций, не менее жизненных персонажей и поменьше разных завиральных морализаторских штучек. Классика же по указанным параметрам несомненно проигрывает. Иногда, конечно, читатель позволяет себе расслабиться — и тогда положено листать Диккенса или Дойла, украдкой вытирая скупую слезу и шепча "ах, старые, добрые времена!"
И, разумеется, писать нынче роман по канонам золотого века английской литературы — подлинное безумие. Нет, если автор — матерый постмодернист, то отчего бы и нет (в конце концов, Эко вот можно, а остальные чем хуже?). Про реализм и жизненность забывать, конечно, нельзя, а потому всю классику надо вымещать в предложениях на треть страницы, тяжелых барочных метафорах и прочих издержках стиля. Эдакое заигрывание с формой.
По крайней мере, так принято считать.
Тем большее удивление вызывает сам факт появления такого романа, как "Джонатан Стрендж и мистер Норрелл". Романа, между прочим, для автора — Сьюзанны Кларк — дебютного. По всем параметрам он куда ближе к произведениям Дойла, Диккенса и сестер Бронте, нежели к Аберкромби, Желязны и Толкиену. Если взять читателя средней степени неосведомленности, он, пожалуй, скажет даже, что роман написан где-то в середине XIX века. А если упомянутому читателю слегка запудрить мозги, то он и вовсе заявит, что лорд Дансени творил под влиянием "Джонатана Стренджа и мистера Норрелла".
Тут впору взглянуть на внушительный список престижнейших премий, перечитать мнение Нила Геймана, который назвал роман "лучшим произведением в жанре фэнтези за последние семьдесят лет", пролистать восхищенные рецензии критиков и призадуматься. На ум невольно приходит нынешний оскароносец "Артист", немой, черно-белый, самый что ни на есть классический. И высоко оцененный не только критиками, но и самой широкой публикой; без труда отправивший в нокаут все блогбастерные выскобюджетные и сверхсовременные голливудские детища.
Возможно, старая добрая классика еще не исчерпала свой потенциал?
Итак, представьте себе: Англия, начало XIX века. По всей Европе идет война. Корсиканское чудовище, оно же Наполеон, в пух и прах бьет армии сильнейших империй, Талейран плетет интриги, Александр I рыдает на поле под Аустерлицем, генерал Артур Веллингтон помогает испанским партизанам, лорд Байрон пишет стихи, на континенте с равной силой свирепствуют роскошь ампира и тяжесть континентальной блокады. Англия не побеждена, но никогда еще со времен Непобедимой Армады не было столь серьезной угрозы ее могуществу и независимости. И в это время в наш мир возвращается магия.
Тут впору сделать задумчивое лицо и спросить: "э, минуточку, джентльмены, а она что, когда-то у нас была?" Ваш покорный слуга хлопает себя по лбу — ну конечно, как можно было забыть! Ведь речь идет об альтернативной реальности. Похожей на нашу во всем, кроме немногого: здесь древние английские предания, полузабытые кельтские легенды, правдивы. Здесь рядом с людьми живут волшебные существа. Здесь когда-то давным-давно правил король-колдун. Здесь магию практикуют так же, как у нас — медицину. Или, будем честными, практиковали. Со временем магия перешла в разряд наук теоретических: по ней пишут серьезные статьи, о ней ведут умные споры, но применить хоть одно заклинание — нет уж, увольте. Единственный и последний практикующий маг — мистер Гилберт Норрелл, весьма нелюдимый джентльмен, живущий затворником в своем поместье. Однажды мистер Норрелл решает, что его умения могут послужить на благо страны и общества. Так в мир вернется магия, и она принесет с собой много опасностей и много горя.
Вообще, если искать в бурном море fantasy что-то схожее с романом «Джонатан Стрендж и мистер Норрелл», то это будет уже упомянутый мной лорд Дансени. О вечных канонах, наследстве Толкиена и кочующих из одного цикла в другой штампах можно смело забыть. Здесь каждая страница пропитана духом Англии, не той, «старой и доброй», а той древней, обитаемой загадочными и враждебными существами, заселенной коварными фейри, наполненной могучим волшебством страной. Той Англией, которую не смогли приручить и понять римляне, которую считали краем Ойкумены, землей туманов и тайн.
Необычные образы персонажей здесь под стать общей «необычности» романа. Выдуманные герои действуют наравне с историческими личностями; они столь ярки, столь живы, столь неоднозначны, что уж воистину – если таков канон классики, то пусть никто из современных авторов от него не отступает. Талант автора позволяет одним-единственным эпизодом охарактеризовать персонажа так полно, как у других не получилось бы, потрать они с десяток глав.
Сюжет неспешен, но его размеренность обманчива. Мне на ум приходит сравнение с «Собакой Баскервиллей» — так же медленно, так же чинно ничего не подозревающего читателя вовлекают в водоворот, из которого он не выберется, пока не перелистнёт последнюю страницу.
Мне порой крамольно думается, что фэнтези, буде оное претендует на миротворчество, должно создавать реальности, в которые читатель радостно сбегал бы из нашего скучноватого мира. Чтобы эти «реальности» служили не просто оформлениями квестов и схваток с Темными Властелинами ( про такое еще пишут – «мир условен, но не в нем соль»). Пусть они будут настоящими, осязаемыми, пусть за текстом чувствуется глубина живого мира. Пусть, встречая названия выдуманных книг, забывшийся читатель ставит галочку «найти и прочитать». Пусть он потом разыскивает в энциклопедиях сведения о Короле-Вороне («как? Не было его? Не-ет, ну нельзя же все это придумать!»). Пусть он трясется над любимыми персонажами и ругает их за идиотизм. Пусть, читая книгу, он не сомневается, что «так оно и было», что учебники истории нагло врут, а «Война и мир» — род магического реализма. Пусть, в конце концов, читатель мается с моральным выбором, пытаясь понять, какую сторону конфликта он бы занял.
Так, по крайней мере, было со мной, когда я читала «Джонатана Стренджа и мистера Норрелла».
Один из разбитых в Индии противников генерал-майора Уэллесли (будущего герцога Веллингтона) писал о нем после взятия крепости Асергхура так:
"Странный народ эти англичане, а их генерал – удивительный человек. Они явились сюда утром, поглядели на стены, влезли на них, перестреляли весь гарнизон, а потом сели завтракать"
Вот уж действительно – странный народ эти англичане. Только англичанин мог создать мир, который столь же реалистичен, сколь полон волшебства и красоты. Который реальнее нашего мира, и прекраснее его. Невольно начнешь верить, что это мы живем в альтернативной реальности, словно персонажи “Человека в высоком замке”. А настоящий мир – он там, в романе “Джонатан Стрендж и мистер Норрелл”.
В итоге: лично я соглашусь с Нилом Гейманом: лучший роман в жанре фэнтези за последние семьдесят лет. Для меня он был откровением, молнией посреди ясного неба и фактором грандиозной переоценки литературных ценностей. Не больше и не меньше того.
Уровень рекомендации: крайне высокий. Обязательно к прочтению, и не только любителям фэнтези.
облако тэгов
Повесть входит в состав антологии "Фантум. Локальный экстремум". М.: Снежный Ком М, 2012
