Калейдоскоп фантастики

Для чего фантасты пишут о других планетах и о других способах видения и понимания мира? Да потому что тот мир, в котором мы живем, изменяется быстрее, чем наши привычки и способы его постижения.

Не эту ли мысль облюбовал Чарли Чаплин, которого — вовсе не желая обидеть его коллег кинематографистов — я вынужден тоже назвать фантастом? Чаплин первый с восхитительной силой показал в «Новых временах» трагическое несоответствие человека и среды, его социальное и эмоциональное отчуждение.

Социальное и эмоциональное отчуждение... Эта тема на все лады обсуждается западными социологами и философами культуры. Проблема «человек и среда» трактуется ими в невыносимо мрачных, безнадежных, эсхатологических тонах. После работ таких социологов и философов культуры, как Маркузе, Адорно и Фромм, книги Бредбери и сказочно фантастические картины Чаплина ощущаются, как глоток свежего воздуха, как прогулка в лесу, как встреча с прекрасным человеком, не потерявшим веры в социальный и духовный прогресс.

Прогрессивная фантастика не теряет веры в человека, в его любовь к знанию, тому самому знанию, которое экзистенциалисты считают главным виновником всех бед человечества.

НЕ ВСЕ, что пишется у нас о фантастике советской и прогрессивной зарубежной, может содействовать ее развитию. Уж слишком неотчетливо высказывают свои неясные претензии некоторые авторы к этому жанру. Если еще с трудом можно понять, чем они недовольны, то невозможно уяснить, чего они хотят. Может, они недовольны, что советская фантастика из приключенческой стала философской и высокохудожественной?

Но разве не задача советской фантастики ставить и решать философские и мировоззренческие проблемы? Разве не ставит их в своих книгах, например, И. Ефремов, которого лет двадцать назад кое-кто упрекал за его интерес к мировоззрению, к науке, к технике, к будущему, а не к новой модели автомобиля или трактора?

О Стругацких сейчас пишут так, как будто, кроме Стругацких, никого нет. Все последние статьи о фантастике посвящены только разбору творчества Стругацких, словно произведения этих интересных писателей вобрали в себя все достоинства и все недостатки, типичные для всей современной фантастики. Слово «другие» появляется в статьях сразу после фамилии Стругацких. За последнее время даже Ефремов стал попадать в рубрику «и другие».

Почему авторы многочисленных статей о фантастике, ругающие или хвалящие Стругацких, забывают о творчестве Емцева и Парнова, Немцова, Варшавского, Вадима Шефнера, Громовой, Гуревича, Гансовского, Войскунского и Лукодьянова, Альтова, Абрамовых? Почему они не упоминают о книгах молодых фантастов?

Мне скажут: это дело литературоведов и профессиональных критиков. Но я уже выразил свое огорчение, что критики и литературоведы, за исключением Е. Брандиса и В. Дмитревского, делают вид, что фантастики не существует.

Как утверждает библиотечная статистика, каждый четвертый рабочий в Советском Союзе читает научно-фантастические книги. На это давно обратили внимание социологи, но литературоведы к статистике относятся равнодушно. Кто знает, может, они и правы? Ведь сами по себе цифры ни о чем не говорят. У Сименона и у Агаты Кристи читателей во много раз больше, чем у гениального Томаса Манна. Тот, кто знает современную фантастику, понимает, что этот довод несостоятелен. Парадокс ведь заключается и том, что современная фантастика, несмотря на свою занимательность и популярность, куда ближе к Томасу Манну, чем к Сименону и Кристи.

Да, я не оговорился, современная фантастика близка к Томасу Манну, Достоевскому, Свифту. Чапеку. Ее пафос и глубинное содержание — это гносеология, ненасытная жажда художественно — философского знания. Как Томас Манн и Чапек, она в кровном, но не бросающемся в глаза родстве с той сферой естественных наук, где в нераздельном виде слит точный и достоверный опыт человечества с самым широким и глубинным философским обобщением.

И нередко крупный фантаст — это одновременно и крупный ученый. У нас — палеонтолог И. Ефремов, в Англии — астрофизик Фред Хойл, автор интересного романа «Черное облако». В «Черном облаке» описывается попытка человеческого разума войти в контакт с разумом иного типа. Обладатель иного разума парадоксален: это — гигантское физическое тело, приплывшее из космоса и закрывшее солнце.

Оригинальная и тонкая идея этого романа, как и идея лемовского «Соляриса», навеяна открытиями кибернетики и астрофизики. И такие сложные книги читает каждый четвертый советский рабочий, который вместе с другими миллионами читателей хочет что-то узнать о фантастике и напрасно заглядывает в литературоведческие труды или в библиографические отделы толстых журналов.

Но читатели не могут ждать, когда литературоведы вспомнят об их интересах, и вот появляются статьи ученых, экономистов, инженеров. Им, конечно, нелегко разобраться в сложных вопросах эволюции жанра. И если литературоведы не имеют времени, писатели-фантасты должны помочь читателям.

Я НЕ ЗНАЮ, где начинаются истоки фантастики. Меня больше интересует ее настоящее и будущее. Я убежден: хорошая фантастика ближе к поэзии, чем к прозе.

Поэзия всегда была близка к философии. Она всегда стремилась к универсальности, к умению объять с помощью емкого слова все сферы бытия, все оттенки человеческого чувства. Но разве не это же самое свойственно фантастике?

Если оставить в стороне философскую прозу, бытовая и психологическая проза не ставит перед собой целью изображение универсума и универсального. Наоборот, она чуждается универсального, а изображает не космос, а квартиру, бытового и обыденного человека, а не человека-мыслителя, человека-философа, человека-творца, человека универсальных знаний и стремлений.

Поэзия не чуждается универсального. В ее поле зрения попадает все — и квартира, и Вселенная, в поэзии все это рядом. И близкое, и далекое. Гете недаром выбрал себе в герои Фауста, а Тютчев для своих размышлений облюбовал космос.

Советский человек, строя космические корабли, чувствует себя не только жителем своего города, но и гражданином Вселенной. Современник Гагарина и Королева, Курчатова и Ландау не может не мыслить универсально. И это одна из причин, почему поэзия и фантастика стали такими популярными.

И когда я говорил о фантастике, что она соответствует духу эпохи, я и имел в виду это самое.

В эпоху появления уэллсовских «Машины времени» и «Человека-невидимки» «массовый» человек был скорей существом бытовым, чем универсальным. В нашу космическую эпоху передовой человек резко меняется духовно и социально. Естественно, что резко меняются и его эстетические потребности и вкусы.

«Литературная газета» № 43 от 22 октября 1969 года, стр. 6.

С вниманием слежу я за обсуждением проблем научно-фантастической литературы в «Литературной газете». В некоторых материалах речь идет о произведениях А. и Б. Стругацких. В статье З. Файнбурга им дана чрезвычайно высокая оценка.

С ней-то мне и хотелось бы поспорить,

Вступление в литературу братьев Стругацких, несомненно, было плодотворным и многообещающим, и критика, не скупясь на похвалы, воздавала им должное как талантливым представителям фантастического жанра.

Однако вслед за обещающим началом стали появляться такие произведения Стругацких, которые не могли не насторожить мыслящего и вдумчивого читателя.

Моделируя в своей повести «Хищные вещи века» некое общество, авторы, вопреки элементарной логике, решили обойтись без описания его социальной, классовой структуры, ограничившись простым объяснением, что все события происходят в буржуазном государстве, страдающем от избытка материальных благ.

«Мы не ставили перед собой задачи показать капиталистическое государство с его полюсами богатства и нищеты, с его неизбежной классовой борьбой», — объясняют читателю авторы столь странный пробел в своей работе. В рамках отдельной повести, по их мнению, оказывается невозможным «осветить все стороны, все социальные противоречия капиталистического государства».

В экспериментальной модели буржуазного общества Стругацких дана недифференцированная масса тупых и интеллектуально неразвитых людей, составивших собою Страну Дураков (иначе – «неострой»), где нет ни бедных, ни богатых. Обитатели «неостроя», достигнув материального благоденствия, впадают в какой-то всеобщий маразм, теряют человеческий облик, предаются безудержному разврату, превращаются в низменные, скотоподобные существа. Всякие попытки отвлечь жителей Страны Дураков от пагубных влечений путем поголовного охвата «заповедника глупости» обучением в кружках кулинарного искусства, на курсах материнства и младенчества оказываются бесплодными. Страна Дураков неизлечимо больна, вмешательство международных сил лишь на какой-то срок приостановило процесс распада, а потом, потом: «снова... из тех же подворотен потек гной. Тонны героина, цистерны опиума, моря спирта...». Все это ввергло «неострой» в еще более страшные бедствия, угрожая трагическими последствиями всему человечеству.

Созданная писателями мрачная картина нравственного распада и измельчания обитателей Страны Дураков, распространяющих свое тлетворное влияние на человечество, конечно же, никак не согласуется с традициями советской фантастики, возвеличивающей человека — творца, создателя всех материальных и духовных ценностей, преобразователя природы, верящего в прекрасное будущее!

После выхода в свет книги «Хищные вещи века» писатели-фантасты обещали читателям поведать нечто новое о мире и человеке. В интервью, данном корреспонденту журнала «Техника-молодежи», Стругацкие, размышляя о фантастических путешествиях «в ту и другую сторону от настоящего», казалось, самокритично относились к творческим просчетам и промахам своих произведений.

Вскоре в печати появилась новая повесть Стругацких «Улитка на склоне». К сожалению, новое произведение Стругацких принципиально ничем не отличалось от повести «Хищные пищи века». Здесь лишь сужены географические пределы повествования: Страна Дураков подменена темным и дремучим Лесом, в котором обитают тупые и невежественные существа, отъединенные от места и времени. По некоторым признакам, люди, насильственно загнанные в Лес, пугающий всех застойными болотами и липкой зловонной грязью, отбывают здесь наказание, находясь под неусыпным надзором жестоких, морально опустившихся чиновников.

Содержанию произведения соответствует и его форма, здесь отсутствует строго продуманный сюжет, организующий материал повести. Сумбурное нагромождение эпизодов, не подчиненных логическому раскрытию художественного замысла, лишило повествование композиционной стройности и целостности.

Примечательно, что в «Улитке на склоне» идейная «внепространственность» повести приходит в противоречие с талантом Стругацких. Как художники, они, конечно же, не могли создать образы, представляющие «персонифицированную идею», поэтому и читатель пытается «привязывать» героев повести к той или иной «социальной географии».

Нечеткость социальной позиции Стругацких, проявившаяся в последних их произведениях, привела к тому, что они то пророчат человечеству прямо-таки апокалиптически мрачное будущее («Второе нашествие марсиан»), то вдруг пускаются в чрезвычайно путаные, странные рассуждения о крайней вредности для народа единого политического центра («Обитаемый остров»).

Я думаю, что авторам в свое время тепло принятых читателем книг нужно серьезно прислушаться к критике. Без подлинно марксистского осмысления стремительно меняющейся социальной, действительности невозможна советская фантастика.

А. БЕЛОУСОВ, доктор филологических наук

УЛАН-УДЭ

«Литературная газета» № 43 от 22 октября 1969 года, стр. 6.

Доктор физико-математических наук профессор Московского физико-технического института Д. Франк-Каменецкий рассматривает чтение научно-фантастической литературы как форму отдыха для утомленного творческой работой ума. «С этой позиции ценность научной фантастики тем выше, — заявляет уважаемый ученый, — чем более неожиданны – и даже невероятны – развиваемые идеи и вытекающие из них ситуации».

Академик Н. Федоренко читает фантастику не только удовольствия ради, но и «по долгу службы». Как директор Центрального экономико-математического института Академии наук СССР он в научно-фантастических произведениях ищет и находит «предвидения социального и научно-технического прогресса, которые можно с пользой применить при долгосрочном прогнозировании и оптимальном планировании».

А не правильнее ли рассматривать эти схематично сформулированные положения как составные части, как обязательные компоненты научно-фантастической художественной литературы? Никто ведь не станет отрицать, что не может существовать научно-фантастическая литература без фантастики, о которой летчик-космонавт Алексей Леонов сказал на страницах «Литературной газеты»: «Фантастика — это своего рода сказка, это выражение человеческой мечты. Ну, а мечта — это взгляд в будущее. Если лишить человека мечты, сказки, он лишится перспективы, лишится горизонта в своей жизни». Рабочий завода «Динамо» Станислав Антонюк в том же номере «ЛГ» утверждает даже, что «любая художественная проза — в какой-то мере фантастика. Нет литературы без фантастики. Ведь каждый подлинный писатель вкладывает в произведение свое представление о мире, домысливает его таким, каким хочет видеть, — совершенным, прекрасным».

Если говорить о третьем компоненте фантастики, то следует отметить, что некоторым фантастам ближе до звезд, чем до настоящего литературно-художественного творчества. Поднять писателя-фантаста до существующих литературных высот («Аэлита» А. Толстого, «Туманность Андромеды» И. Ефремова) – благородная задача литературной критики.

В. ВЛАСОВ, слушатель народного университета рабкоров.

Москва

КРИТИКОВАТЬ СЕРЬЕЗНО, ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНО

Интересный и очень своевременный разговор начат о научной фантастике. Для большинства выступивших на страницах газеты вопрос о праве на существование научной фантастики является бесспорным. Спор идет о другом: о чем и как должна писать фантастика, о ее месте в литературе.

Отрадно, что о научной фантастике заговорили не только сами писатели-фантасты и их читатели, но и философы, и литературоведы.

Почему же научная фантастика до сих пор не имеет своего определенного места в «большой» литературе? Почему она до сих пор носит ярлык литературы «второго сорта»? Видимо, потому, что составные части фундамента, на котором строится все здание научной фантастики – синтез науки и художественной литературы, — взаимодействуют не всегда равномерно. В современной критике речь идет в большинстве случаев о социальной значимости научной фантастики, но не о ее художественных принципах и критериях. Научная фантастика развивается на ощупь, поэтому столько огрехов на ее поле. Отсутствие серьезной критики сказывается отрицательно на художественном уровне произведений даже ведущих фантастов, на выборе тематики произведений. Не случайно доктор исторических наук И. Бестужев-Лада подмечает одинаковые недостатки в последних произведениях таких разных писателей, как А. и Б. Стругацкие и И. Ефремов.

Научная фантастика – прежде всего художественная литература, и ее художественные образы призваны нести всестороннюю идейную нагрузку.

Поэтому ей необходима доброжелательная серьезная критика, ей необходима глубоко и всесторонне разработанная теоретическая основа.

А. БЫКОВА, преподаватель Узбекского государственного института физической культуры.

Ташкент.

НОВАТОРСТВО ЛИ ЭТО?

Уважаемая редакция!

Вы начали большое и нужное дело, затеяв разговор о советской фантастике, ее проблемах и возможностях. Я с интересом прочла обе дискуссионные полосы. Чувствуется, что это только начало, ибо не выяснены еще многие точки зрения, не прояснена позиция самой газеты на важные аспекты проблем, которые волнуют сегодня многочисленных читателей книг этого направления. Все это и побуждает меня включиться в разговор, не дожидаясь, куда он повернет дальше.

В своей статье «Иллюзия простоты» З. Файнбург справедливо отмечает огромные возможности научно-фантастической литературы, повышенный спрос на нее со стороны читателей.

Особое внимание автора обращено к творчеству А. и Б. Стругацких, вокруг последних произведений которых идут постоянные споры, высказываются подчас диаметрально противоположные мнения на то, в чем же заключается суть научной фантастики, какова ее роль в формировании мировоззрения нашего современника.

З. Файнбург делает попытку разъяснить читателю, в чем, по его мнению, заключена сложность современной фантастики и почему некоторые любители фантастики не поняли последних произведений братьев Стругацких. Причина, как я поняла, в том, что мы, любители этого рода литературы, хотим, чтобы в научно-фантастических книгах образы героев будущего были полнокровными, психологичными. А этого как раз и не надобно требовать, потому что фантастика ориентирует читателя прежде всего на сопереживание с идеей, персонифицированной в герое, а не с самим героем. Схематизм героев, таким образом, вполне оправдан.

Нет! Нет и нет. С таким утверждением согласиться я никак не могу. Любая литература, в том числе и научно-фантастическая, есть прежде всего человековедение. Это хорошо понимали классики научно-фантастического жанра. Поэтому и капитан Немо, и Лось, и Гусев – это прежде всего люди с ярким, страстным характером. Поэтому-то они так долго живут в нашей памяти. А в последних произведениях Стругацких таких живых и понятных в своих проявлениях героев нет. Я пишу об этих писателях потому, что всегда внимательно следила за их творчеством. Их талант несомненен. З. Файнбург назвал их первые произведения добротными, хорошо сработанными, но традиционными. Пусть так. Традиционно – это не значит плохо. Я не против новаторских книг, наоборот, я – за новаторство. Только вот за то ли новаторство, какое есть в их последних книгах? Я имею в виду, такие, к примеру, повести, как «Хищные вещи века», «Улитка на склоне», «Второе нашествие марсиан», наконец, «Обитаемый остров». Тревожно и тяжко становится на душе после их прочтения. Я знаю, что критика называет эти произведения «предупреждениями».

Но кого и о чем они предупреждают? Об опасности материального изобилия для человечества? О том, что будущее зависит не от социальной структуры общества, а от человеческой натуры? Но ведь пути развития человечества могут быть разными и то, что грозит буржуазному обществу, не может грозить нам.

Мне кажется, что создаваемые писателями-фантастами мрачные картины нравственного распада и измельчания человеческого общества никак не согласуются с традициями советской фантастики, возвеличивающей человека – творца, созидателя всех материальных и духовных ценностей, преобразователя природы.

Мне очень хотелось бы прочесть на страницах «ЛГ» статью, в которой содержался бы объективный критический анализ творчества этих писателей.

В. ВАСИЛЬЕВА, Москва.

БЕЗ СКИДОК НА СПЕЦИФИКУ

Глубоко признателен «ЛГ» за то, что она решила обратить внимание общественности на яркое явление современной литературы – на научную фантастику.

Мне хочется отметить, что наши писатели-фантасты не мыслят образ человека из будущего без его вошедшей в плоть и кровь, ставшей необходимостью потребности в творческом труде на благо общества. Причем надо сказать, что и в кресле космонавта, и в лаборатории, и на чужой планете, и за пультом управления – словом, везде труд этот не будет легче. Герои научно-фантастических произведений зачастую в тяжелых условиях, с большим риском, самоотверженностью продолжают трудовую эстафету прошлых поколений.

Оценивая художественный уровень научной фантастики, пожалуй, надо иметь в виду два обстоятельства.

Во-первых, научная фантастика еще сравнительно молода. Во-вторых, как мне кажется, писать настоящую научную фантастику труднее, чем нефантастику. Почему? А потому, что по всем литературным «параметрам», которым она должна соответствовать, добавляется еще одна – научно-фантастический, отражающий специфику ее и дух. Причем такую специфику, какую далеко не каждый писатель может усвоить.

Несмотря вот на эти объективные условия, в научной фантастике есть и классика, есть замечательные и просто хорошие произведения.

Все же художественный уровень нашей фантастики надо совершенствовать. Может быть, некоторые писатели-фантасты, относясь к этому небрежно, полагают, что специфика все скроет. В общем, надо работать в этом направлении и самим писателям, и критикам, и литературоведам, и читателям. Может, есть смысл создать постоянную рубрику в «ЛГ»?

В. КАВСКАЯ, инженер.

Астраханская область.

«Литературная газета» № 42 от 15 октября 1969 года, стр. 6.