Данная рубрика посвящена всем наиболее важным и интересным отечественным и зарубежным новостям, касающимся любых аспектов (в т.ч. в культуре, науке и социуме) фантастики и фантастической литературы, а также ее авторов и читателей.
Здесь ежедневно вы сможете находить свежую и актуальную информацию о встречах, конвентах, номинациях, премиях и наградах, фэндоме; о новых книгах и проектах; о каких-либо подробностях жизни и творчества писателей, издателей, художников, критиков, переводчиков — которые так или иначе связаны с научной фантастикой, фэнтези, хоррором и магическим реализмом; о юбилейных датах, радостных и печальных событиях.
Ленинградский писатель Геннадий ГОР продолжил под рубрикой «Литературные споры» дискуссию о фантастике, начатую в сентябре 1969 года в «Литературной газете» статьей Игоря БЕСТУЖЕВА-ЛАДЫ и выступлениями Николая ФЕДОРЕНКО, Алексея ЛЕОНОВА и Станислава АНТОНЮКА. Его статья была размещена в газете на одной странице с позицией доктора филологических наук Андрея БЕЛОУСОВА (впервые оцифровано на fandom.ru):
Геннадий ГОР. ЖИЗНЬ ДАЛЕКАЯ, ЖИЗНЬ БЛИЗКАЯ.
О НАУЧНОЙ фантастике пишут инженеры, рабочие, ученые, журналисты, врачи.
Кто же не пишет о научной фантастике? Критики и литературоведы.
Читателям фантастики (в нашей стране их миллионы) поневоле приходится браться за новое для них дело — выяснять специфику и сущность пока еще эстетически загадочного жанра.
Не литературоведы и эстетики, а именно они — читатели — на страницах «Литературной газеты» и разных, иногда очень далеких от теории литературы и эстетики журналов ставят близкие их духовным интересам вопросы и ищут на них ответы.
Что такое научная фантастика? Каково ее назначение? В чем ее цель? Какое место она должна занять в современной художественной культуре?
В мире ежегодно выходят тысячи фантастических книг. Это невозможно себе представить в XIX веке. Читателям того времени хватало Жюля Верна и Уэллса. Люди той эпохи относились к научной фантастике с некоторым предубеждением. Уэллс ведь писал не только фантастические, но и вполне традиционные бытовые романы. Этим он пытался сбалансировать свое неустойчивое положение в глазах читателей, не доверявших странному жанру, а заодно доказать, что и ему сподручно то, что умеют другие.
В нашу эпоху появилось множество фантастов и еще больше фантастических книг. Но удивительно: девальвация не наступила. Книги не залеживаются. Наоборот, их всегда не хватает.
Что же случилось с миром, с читателем, с фантастикой? Почему на долю этого загадочного жанра выпал такой успех?
Современные физико-математические и молекулярно-биологические
открытия куда парадоксальнее, чем самый дерзкий научно-фантастический роман. Современный фантаст попал бы в смешное и жалкое положение, если бы стал, как Жюль Верн и А. Беляев, подсказывать изобретателю и ученому новые научные и технические идеи. У современных фантастов совсем другая и куда более художественная задача. Они пытаются помочь современному человеку интеллектуально, психически и эмоционально обжить и освоить быстроменяющуюся среду.
Для чего фантасты пишут о других планетах и о других способах видения и понимания мира? Да потому что тот мир, в котором мы живем, изменяется быстрее, чем наши привычки и способы его постижения.
Не эту ли мысль облюбовал Чарли Чаплин, которого — вовсе не желая обидеть его коллег кинематографистов — я вынужден тоже назвать фантастом? Чаплин первый с восхитительной силой показал в «Новых временах» трагическое несоответствие человека и среды, его социальное и эмоциональное отчуждение.
Социальное и эмоциональное отчуждение... Эта тема на все лады обсуждается западными социологами и философами культуры. Проблема «человек и среда» трактуется ими в невыносимо мрачных, безнадежных, эсхатологических тонах. После работ таких социологов и философов культуры, как Маркузе, Адорно и Фромм, книги Бредбери и сказочно фантастические картины Чаплина ощущаются, как глоток свежего воздуха, как прогулка в лесу, как встреча с прекрасным человеком, не потерявшим веры в социальный и духовный прогресс.
Прогрессивная фантастика не теряет веры в человека, в его любовь к знанию, тому самому знанию, которое экзистенциалисты считают главным виновником всех бед человечества.
НЕ ВСЕ, что пишется у нас о фантастике советской и прогрессивной зарубежной, может содействовать ее развитию. Уж слишком неотчетливо высказывают свои неясные претензии некоторые авторы к этому жанру. Если еще с трудом можно понять, чем они недовольны, то невозможно уяснить, чего они хотят. Может, они недовольны, что советская фантастика из приключенческой стала философской и высокохудожественной?
Но разве не задача советской фантастики ставить и решать философские и мировоззренческие проблемы? Разве не ставит их в своих книгах, например, И. Ефремов, которого лет двадцать назад кое-кто упрекал за его интерес к мировоззрению, к науке, к технике, к будущему, а не к новой модели автомобиля или трактора?
О Стругацких сейчас пишут так, как будто, кроме Стругацких, никого нет. Все последние статьи о фантастике посвящены только разбору творчества Стругацких, словно произведения этих интересных писателей вобрали в себя все достоинства и все недостатки, типичные для всей современной фантастики. Слово «другие» появляется в статьях сразу после фамилии Стругацких. За последнее время даже Ефремов стал попадать в рубрику «и другие».
Почему авторы многочисленных статей о фантастике, ругающие или хвалящие Стругацких, забывают о творчестве Емцева и Парнова, Немцова, Варшавского, Вадима Шефнера, Громовой, Гуревича, Гансовского, Войскунского и Лукодьянова, Альтова, Абрамовых? Почему они не упоминают о книгах молодых фантастов?
Мне скажут: это дело литературоведов и профессиональных критиков. Но я уже выразил свое огорчение, что критики и литературоведы, за исключением Е. Брандиса и В. Дмитревского, делают вид, что фантастики не существует.
Как утверждает библиотечная статистика, каждый четвертый рабочий в Советском Союзе читает научно-фантастические книги. На это давно обратили внимание социологи, но литературоведы к статистике относятся равнодушно. Кто знает, может, они и правы? Ведь сами по себе цифры ни о чем не говорят. У Сименона и у Агаты Кристи читателей во много раз больше, чем у гениального Томаса Манна. Тот, кто знает современную фантастику, понимает, что этот довод несостоятелен. Парадокс ведь заключается и том, что современная фантастика, несмотря на свою занимательность и популярность, куда ближе к Томасу Манну, чем к Сименону и Кристи.
Да, я не оговорился, современная фантастика близка к Томасу Манну, Достоевскому, Свифту. Чапеку. Ее пафос и глубинное содержание — это гносеология, ненасытная жажда художественно — философского знания. Как Томас Манн и Чапек, она в кровном, но не бросающемся в глаза родстве с той сферой естественных наук, где в нераздельном виде слит точный и достоверный опыт человечества с самым широким и глубинным философским обобщением.
И нередко крупный фантаст — это одновременно и крупный ученый. У нас — палеонтолог И. Ефремов, в Англии — астрофизик Фред Хойл, автор интересного романа «Черное облако». В «Черном облаке» описывается попытка человеческого разума войти в контакт с разумом иного типа. Обладатель иного разума парадоксален: это — гигантское физическое тело, приплывшее из космоса и закрывшее солнце.
Оригинальная и тонкая идея этого романа, как и идея лемовского «Соляриса», навеяна открытиями кибернетики и астрофизики. И такие сложные книги читает каждый четвертый советский рабочий, который вместе с другими миллионами читателей хочет что-то узнать о фантастике и напрасно заглядывает в литературоведческие труды или в библиографические отделы толстых журналов.
Но читатели не могут ждать, когда литературоведы вспомнят об их интересах, и вот появляются статьи ученых, экономистов, инженеров. Им, конечно, нелегко разобраться в сложных вопросах эволюции жанра. И если литературоведы не имеют времени, писатели-фантасты должны помочь читателям.
Я НЕ ЗНАЮ, где начинаются истоки фантастики. Меня больше интересует ее настоящее и будущее. Я убежден: хорошая фантастика ближе к поэзии, чем к прозе.
Поэзия всегда была близка к философии. Она всегда стремилась к универсальности, к умению объять с помощью емкого слова все сферы бытия, все оттенки человеческого чувства. Но разве не это же самое свойственно фантастике?
Если оставить в стороне философскую прозу, бытовая и психологическая проза не ставит перед собой целью изображение универсума и универсального. Наоборот, она чуждается универсального, а изображает не космос, а квартиру, бытового и обыденного человека, а не человека-мыслителя, человека-философа, человека-творца, человека универсальных знаний и стремлений.
Поэзия не чуждается универсального. В ее поле зрения попадает все — и квартира, и Вселенная, в поэзии все это рядом. И близкое, и далекое. Гете недаром выбрал себе в герои Фауста, а Тютчев для своих размышлений облюбовал космос.
Советский человек, строя космические корабли, чувствует себя не только жителем своего города, но и гражданином Вселенной. Современник Гагарина и Королева, Курчатова и Ландау не может не мыслить универсально. И это одна из причин, почему поэзия и фантастика стали такими популярными.
И когда я говорил о фантастике, что она соответствует духу эпохи, я и имел в виду это самое.
В эпоху появления уэллсовских «Машины времени» и «Человека-невидимки» «массовый» человек был скорей существом бытовым, чем универсальным. В нашу космическую эпоху передовой человек резко меняется духовно и социально. Естественно, что резко меняются и его эстетические потребности и вкусы.
«Литературная газета» № 43 от 22 октября 1969 года, стр. 6.
P.S. 23 октября 1969 года Борис Стругацкий писал брату Аркадию:
— Неделю назад в Ленинград приезжал отв. секретарь Литературки, неплохой знакомый Саши Лурье. Я попросил Сашу выяснить, как там обстоят дела. Саша предлагал устроить мне встречу, но я отказался из общих соображений — и сглупил. Получилось так, что Саше не удалось ни разу оказаться с ним тет-а-тет и поговорить как следует. Саша сообщил мне только два высказывания этого ответственного: «Вы не представляете, Саша, какая глыбища прет на нас в связи со Стругацкими и каких усилий нам стоит эту глыбищу пока сдерживать» и «Сейчас вот мы боремся за статью Гора». Как известно, статью Гора отстоять удалось, но какою ценой! Гор мне вчера рассказал, что БЫЛО в его статье: резкая полемика с «Журналистом» (выброшено, остался лишь слабый намек); перед фразой «О Стругацких пишут так, словно больше никого нет» был абзац, этих Стругацких восхваляющий (выброшено, даже и следа не осталось); в перечисление фантастов вставлены редакцией (без согласования с Гором) Немцов и Альтов.
Ещё одно произведение, запомнившиеся мне с детства — повесть Юрия Томина "Шёл по городу волшебник". Прочёл я её первый раз в журнале "Костёр", где эта повесть-сказка публиковалась в нескольких номерах с продолжением (№№10-12 за 1963 год и №№1-2 за 1964 год). Особенно меня, второклассника, впечатлили тогда злая ухмылка и безжизненные голубые глаза мальчика-волшебника на цветной иллюстрации петербургского художника Светозара Острова из "Костра" №10, в котором стартовала публикация "Волшебника" (см. рисунок ниже). Отрывок этой повести был тогда же напечатан и в газете «Пионерская правда»: №№ 91 и 92 за 1963 год.
Иллюстрация С. Острова к повести Ю. Томина "Шёл по городу волшебник" (ж-л "Костёр" № 10, 1963).
Элементы хоррора в повести "Шёл по городу волшебник", вне всякого сомнения, присутствуют (те, кто читал повесть, думаю, со мною согласятся), и художник С. Остров этот ужас читателю, пусть несколько иронически, но вполне наглядно протранслировал. Кстати, далеко не во всех многочисленных последующих изданиях повести её главного отрицательного героя — мальчика-волшебника, чахнущего над волшебными спичками, иллюстраторы изобразили должным образом. Ну да ладно, я в живописи ничего не понимаю, просто — одни иллюстрации очень нравятся, а другие — не очень. После "Костра" я перечитывал сказку Юрия Томина в её первом книжном (Детгизовском) издании 1963 года (см. обложку ниже), ухватив её в библиотеке. Там были рисунки ленинградского художника Бориса Калаушина (1929-1999), тоже по-своему примечательные. Книга вышла тиражом 115 тысяч экземпляров. За ней последовало издание ленинградского Детлита 1965 года тиражом 150 тыс. экз., а в 1970 году "Волшебник" был переиздан там же тиражом 100 тыс. экз.
Ю. Томин. Шёл по городу волшебник. — Л.: Детгиз (Ленинградское отделение), 1963 г. Тираж: 115000 экз. Иллюстрация на обложке и внутренние иллюстрации Б. Калаушина.
Как мы видим, повесть "Шёл по городу волшебник" была представлена юным книголюбам СССР в шестидесятых годах прошлого века достаточно обильно. Мало таких, кто ухитрился не прочесть эту замечательную сказку о школьнике Толике Рыжкове, неожиданно ставшего владельцем коробка волшебных спичек, исполняющих желания. Юрия Томина за эту книгу многажды хвалили: и — за лёгкий слог, и — за динамичный сюжет, и — за оригинальное фантастическое допущение, и — за достоверно представленную нефантастическую реальность (школьную и внешкольную).
Дискуссию о научной фантастике, начатую 3 сентября 1969 года в «Литературной газете» и продолженную 15 октября 1969 года подборкой писем читателей подхватил доктор филологических наук Андрей БЕЛОУСОВ из Улан-Удэ (впервые оцифровано на fandom.ru):
А. Белоусов. ЗАБЫВАЯ О СОЦИАЛЬНОЙ ОБУСЛОВЛЕННОСТИ...
ОТЛИЧИТЕЛЬНЫЕ черты советской фантастики — в ее неразрывной связи с живой, сказочно меняющейся действительностью, с глубокой верой в преобразующую силу разума. Фантастика открывает новые горизонты перед юными читателями, увлекает их романтикой неизведанного, прививает активно-действенное отношение к жизни.
«Нет фантазии, — говорил Горький, — в основе которой не лежала бы реальность». Реалистическая основа
фантастики — непременное условие, без которого невозможен подлинный успех произведения, созданного в этом жанре.
С вниманием слежу я за обсуждением проблем научно-фантастической литературы в «Литературной газете». В некоторых материалах речь идет о произведениях А. и Б. Стругацких. В статье З. Файнбурга им дана чрезвычайно высокая оценка.
С ней-то мне и хотелось бы поспорить,
Вступление в литературу братьев Стругацких, несомненно, было плодотворным и многообещающим, и критика, не скупясь на похвалы, воздавала им должное как талантливым представителям фантастического жанра.
Однако вслед за обещающим началом стали появляться такие произведения Стругацких, которые не могли не насторожить мыслящего и вдумчивого читателя.
Моделируя в своей повести «Хищные вещи века» некое общество, авторы, вопреки элементарной логике, решили обойтись без описания его социальной, классовой структуры, ограничившись простым объяснением, что все события происходят в буржуазном государстве, страдающем от избытка материальных благ.
«Мы не ставили перед собой задачи показать капиталистическое государство с его полюсами богатства и нищеты, с его неизбежной классовой борьбой», — объясняют читателю авторы столь странный пробел в своей работе. В рамках отдельной повести, по их мнению, оказывается невозможным «осветить все стороны, все социальные противоречия капиталистического государства».
В экспериментальной модели буржуазного общества Стругацких дана недифференцированная масса тупых и интеллектуально неразвитых людей, составивших собою Страну Дураков (иначе – «неострой»), где нет ни бедных, ни богатых. Обитатели «неостроя», достигнув материального благоденствия, впадают в какой-то всеобщий маразм, теряют человеческий облик, предаются безудержному разврату, превращаются в низменные, скотоподобные существа. Всякие попытки отвлечь жителей Страны Дураков от пагубных влечений путем поголовного охвата «заповедника глупости» обучением в кружках кулинарного искусства, на курсах материнства и младенчества оказываются бесплодными. Страна Дураков неизлечимо больна, вмешательство международных сил лишь на какой-то срок приостановило процесс распада, а потом, потом: «снова... из тех же подворотен потек гной. Тонны героина, цистерны опиума, моря спирта...». Все это ввергло «неострой» в еще более страшные бедствия, угрожая трагическими последствиями всему человечеству.
Созданная писателями мрачная картина нравственного распада и измельчания обитателей Страны Дураков, распространяющих свое тлетворное влияние на человечество, конечно же, никак не согласуется с традициями советской фантастики, возвеличивающей человека — творца, создателя всех материальных и духовных ценностей, преобразователя природы, верящего в прекрасное будущее!
После выхода в свет книги «Хищные вещи века» писатели-фантасты обещали читателям поведать нечто новое о мире и человеке. В интервью, данном корреспонденту журнала «Техника-молодежи», Стругацкие, размышляя о фантастических путешествиях «в ту и другую сторону от настоящего», казалось, самокритично относились к творческим просчетам и промахам своих произведений.
Вскоре в печати появилась новая повесть Стругацких «Улитка на склоне». К сожалению, новое произведение Стругацких принципиально ничем не отличалось от повести «Хищные пищи века». Здесь лишь сужены географические пределы повествования: Страна Дураков подменена темным и дремучим Лесом, в котором обитают тупые и невежественные существа, отъединенные от места и времени. По некоторым признакам, люди, насильственно загнанные в Лес, пугающий всех застойными болотами и липкой зловонной грязью, отбывают здесь наказание, находясь под неусыпным надзором жестоких, морально опустившихся чиновников.
Содержанию произведения соответствует и его форма, здесь отсутствует строго продуманный сюжет, организующий материал повести. Сумбурное нагромождение эпизодов, не подчиненных логическому раскрытию художественного замысла, лишило повествование композиционной стройности и целостности.
Примечательно, что в «Улитке на склоне» идейная «внепространственность» повести приходит в противоречие с талантом Стругацких. Как художники, они, конечно же, не могли создать образы, представляющие «персонифицированную идею», поэтому и читатель пытается «привязывать» героев повести к той или иной «социальной географии».
Нечеткость социальной позиции Стругацких, проявившаяся в последних их произведениях, привела к тому, что они то пророчат человечеству прямо-таки апокалиптически мрачное будущее («Второе нашествие марсиан»), то вдруг пускаются в чрезвычайно путаные, странные рассуждения о крайней вредности для народа единого политического центра («Обитаемый остров»).
Я думаю, что авторам в свое время тепло принятых читателем книг нужно серьезно прислушаться к критике. Без подлинно марксистского осмысления стремительно меняющейся социальной, действительности невозможна советская фантастика.
А. БЕЛОУСОВ, доктор филологических наук
УЛАН-УДЭ
«Литературная газета» № 43 от 22 октября 1969 года, стр. 6.
Условная надсерия для тематических трёхкнижных издательских серий, в рамках которых представлены фантастические произведения российских, английских, американских и французских классиков жанра.
Две пятерки — хорошая цифра. Но спич в «ФантКасте» довольно печальный получился на самом деле, но что поделаешь: жиза. Нисходящий вектор. Так оно и есть на самом деле, остается только фиксировать. Будем надеяться, когда-нибудь мы достигнем дна, оттолкнемся – и уж тогда-то все понесется стремглав!.. А в «ФантКасте» попробую что-то повеселее в следующий раз завернуть. Хотя бы без траурных ноток. Но не уверен.
цитата
В этом выпуске «ФантКаста» разговор пойдет о трёх китах, на которых стоит сообщество любителей фантастики (иначе говоря – фэндом): журналах, конвентах и литературных премиях. Точнее, о китах, на которых это сообщество стояло. В последние полтора десятилетия русскоязычные журналы фантастики закрываются, конвенты и премии прекращают свою работу – а на их месте не возникает ничего нового. О том, какие функции они выполняли, размышляет книжный обозреватель и постоянный ведущий нашего подкаста Василий Владимирский. А заодно пытается разобраться, что же происходит с этими институциями на постсоветском пространстве в последнее время.
Слушаем выпуск и подписываемся на «ФантКаст» на платформах:
облако тэгов
Но спич в «ФантКасте» довольно печальный получился на самом деле, но что поделаешь: жиза. Нисходящий вектор. Так оно и есть на самом деле, остается только фиксировать. Будем надеяться, когда-нибудь мы достигнем дна, оттолкнемся – и уж тогда-то все понесется стремглав!.. А в «ФантКасте» попробую что-то повеселее в следующий раз завернуть. Хотя бы без траурных ноток. Но не уверен.