Хоррор, мистика и саспенс

Зависимость хоррора от историзма – следствие ранних, более масштабных тенденций. Современная литература и «серьезное» кино некоторое время (с начала нулевых и до конца 2010-х) развивалась на столпах историзма, как часть коллективной памяти: культивации старых, тяжелых времен, боли и страданий отцов и матерей – людей, построившие страну. Это было нужно гос. машине, чтобы сформировать идеологию новой России. И к моменту, когда хоррор начал оформляться как самостоятельное направление, массовый интерес к истории был уже сформирован и устойчив.

Поэтому нашим авторам нужно было встроиться в этот запрос: использовать исторический сеттинг, выстраивать атмосферу на узнаваемых культурных кодах. Отметим, что историзм чаще всего служил фоном. Он не был центральной, смыслообразующей конструкцией многих сюжетов. И хоррор-элементы большинства «исторических» рассказов легко могли быть перенесены в современность без потери идеи. То есть, историзм давал форму, а не содержание.

Слегка иначе у молодого хоррора складывалось с фольклором.

Интерес к нему родился чуть ли не с начала появления современного жанра. Однако ценность фольклора не так сильно транслировалась идеологической машиной (чтобы не отвернуть молодые поколения «нафталиновым старьем» родной культуры). Поэтому авторы, работающие с нарративом русских сказок и преданий, чувствовали немного больше свободы. И хоррор, поднявший голову приблизительно в это же время (2010-2015 гг) начинал работать именно с деревенским сеттингом. Порой, даже сегодня «…в литературе мы видим избыток типично отечественной нечисти, да еще и в привычном ей антураже. [Эта] приевшаяся фантазийная старина с деревенскими избами, где что-то обитает…», — говорит Д. Бобылева.

Однако среда развития жанра – не то же, что его родословная. Отцы современного русского хоррора росли и формировались в другом контексте. Последнее поколение писателей, создающих жанр таким, каким мы его видим, начали знакомство со страшной литературой в 70-80 хх. На примере зарубежных (!) книг и фильмов ужасов. И лишь некоторые – в 90-х, при проникновении в Россию низкопробных образцов зарубежного жанра (собственно, именно поэтому идеология взяла курс на национальную историю), хотя была среди зарубежного ужаса и крепкая классика.

Но, под каким бы влиянием не формировались авторы современного русского хоррора, им нужно было учитывать контекст, в котором пишешь. Они «вынуждены» были интересоваться тем, что пугало наших предков. Поэтому, под влиянием нескольких факторов, рассказы и романы, привязанные к национальным образам страха, стали необходимостью.

Лишь ближе к началу 2020-х интерес сместился. Читателей начала интересовать не столько культурная оболочка страха, сколько его природа. Историзм и фольклорная составляющая в хорроре ослабли. Постепенно усилилось внимание к более приземлённым и социальным формам ужаса: преступники, маргиналы, бытовое зло. Хоррор зашёл на территорию социальной прозы. Он отошел от прямолинейных пугалок, и уже несколько лет движется в сторону более сложных тем. Монстры, в привычном виде, появляются всё реже. Вместо них — человек как источник угрозы: маргинализованный, одичавший, одержимый. Или же природа — как стихия, неподконтрольная нашей воле.

Усилился интерес к природе страха как такового. Вслед за историями о маргиналах стали появляться рассказы об иной, абсолютной природе ужаса. Так обретают плоть ранее не свойственные русскому хоррору темы. Теперь кошмар все чаще изображают как нечто космологическое. Например, появляются сюжеты о чем-то жутком из глубин мироздания – развивается космический ужас.

В этом направлении интересен не только рост числа историй. Важен характер роста: космические хоррор-сюжеты появляются как у признанных в сети чтецов, сделавших имя на жанре, так и на отдельных аудио-каналах, «специализирующихся» именно на космическом ужасе. Это говорит о растущем интересе к экзистенциальной природе кошмара: страху перед чем-то большим, чем есть ты сам.

Как результат, в рассказах популярных авторов все меньше «типично страшного». Современный жанр показывает пластичность. Он меняется. «Хоррор и триллер – пример тому, что литература… стремится выйти за любые рамки. Темные жанры — инструменты в нарушении табу», — как сказала А. Саратовцева. Действительно, выходя за привычные границы, мы лучше постигаем природу кошмара. Осознаём, почему он так нас притягивает.

Приглашаю углубиться. Поделитесь мыслями по ссылке, почему в русском хорроре так часто используется исторический фон? Почему в нашем жанре популярен фольклор? И какие изменения в жанре вы замечаете сильнее всего? Ответьте на вопросы. Вас ждет анкета-зеркало. В будущем она отразит на своей поверхности страхи, которых вы привыкли не замечать. И ужас заговорит нашими голосами.

Издательство «РИПОЛ классик» неутомимо продолжает работу над многотомным иллюстрированным собранием сочинений Говарда Лавкрафта. Собрание выходит в рамках серии Horror Story.

В четвертом томе повести и рассказы ГФЛ объединены темой вторжения инопланетных существ на Землю. Для нас старались блестящие переводчики: Анна Третьякова, Екатерина Лабатая-Тихонова, Григорий Шокин. Вступительная статья — Александр Речкин. В приложении — вторая часть исследования о Жутком Старике в творчестве ГФЛ и последователей от Алексея Лотермана. Статьи и эссе мастера посвящены, как можно догадаться, вопросам космологии и космогонии.

Главной особенностью собрания остается великолепный иллюстративный ряд, выполненный Андреем Ильиных. Цветные иллюстрации, составляющие обложки собрания, выполнены Андреем Ильиных и Еленой Нестеровой, удивительными художниками, сотрудничеством с которыми не устает хвастаться «РИПОЛ классик».

Предвижу капитанские комментарии о том, что, мол-де, много блёрбов на обложке. Много — не мало.

Титулы и некоторые иллюстрации.

Издание, как всегда, рекомендовано и знатокам Лавкрафта, и читателям, впервые открывающим для его творчество. Знатоков заинтересуют новые переводы и иллюстрации, а новичкам будет удобно ориентироваться в наследии ГФЛ благодаря работе составителей.

Редакция «РИПОЛ классик» с Марианной Прангишвили во главе благодарит всех причастных к изданию нового собрания сочинений мастера "темной фантастики": спасибо вам, дорогие Екатерина Лабатая-Тихонова, Анна Третьякова, Катарина Воронцова, Артём Агеев, Григорий Шокин, Андрей Ильиных, Елена Нестерова, Александр Речкин, Дмитрий Квашнин, Олег Пономарёв, Алексей Лотерман!

Под катом можно увидеть обложку в развороте и ознакомиться с более подробным содержанием книги.

Лавкрафт, Говард

Нездешний цвет / Г. Лавкрафт ; [вступит. ст. А. В. Речкина ; пер. с англ. Е. Ю. Лабатой-Тихоновой, А. В. Третьяковой и Г. О. Шокина ; прил. А. Лотермана ; ил. А. Н. Ильиных и Е. В. Нестеровой]. — М. : РИПОЛ классик, 2025. — 416 с. : ил. — (Horror Story: Иллюстрированное издание).

ISBN 978-5-386-15382-3

7БЦ, блок шитый, бумага книжная кремовая пухлая (как на третьем томе, такая же будет и на остальных), 84*108/32 (128*200), цветные форзацы, 600 экз.

Аннотация. В очередной том иллюстрированного собрания сочинений создателя «космического хоррора» Говарда Филлипса Лавкрафта вошли повести и рассказы, посвященные вторжениям на Землю древних инопланетных богов из «пантеона Ктулху». В книгу также включены статьи и эссе писателя, посвященные вопросам астрономии и астрологии. Замыкает издание вторая часть масштабного исследования образа Жуткого Старика в творчестве Лавкрафта и его последователей (первая часть была опубликована в предыдущем томе собрания — «Крысы в стенах»).

СОДЕРЖАНИЕ ТОМА

Александр Речкин. Космические заводи Говарда Филлипса Лавкрафта (статья) С. 5–18

НЕЗДЕШНИЙ ЦВЕТ

За стеной сна. Перевод Е. Ю. Лабатой-Тихоновой С. 21-36

Погибель, Сарнат постигшая. Перевод Г. О. Шокина С. 37-46

Лунной ночью на болотах. Перевод Г. О. Шокина С. 47-64

Нездешний цвет. Перевод Г. О. Шокина С. 65-107

Шепчущий во тьме. Перевод А. В. Третьяковой С. 108-209

Вневременная тень. Перевод А. В. Третьяковой С. 210-312

СТАТЬИ И ЭССЕ

Перевод А. В. Третьяковой

Земля — не полая С. 315-317

Планеты за пределами Нептуна С. 318

Существуют ли неоткрытые планеты? С. 319-322

Обитаем ли Марс? С. 323-326

Правда о Марсе С. 327-328

Луна С. 329-335

Есть ли жизнь на Луне? С. 336-339

Может ли человек достичь Луны? С. 340-344

Солнце С. 345-347

Кометы С. 348-349

Венера и общественное мнение С. 350-352

Наука против шарлатанства С. 353-356

Ложность астрологии С. 357-361

Астрология и будущее С. 362-366

Комета Делавана и астрология С. 367-370

Падение астрологии С. 371-376

ПРИЛОЖЕНИЕ

Алексей Лотерман. Тайна Жуткого Старика. Часть 2 (статья) С. 379-412

В счастливые досанкционные годы мимо российских издательств (точнее, мимо одного российского издательства, ибо монопольным правом на Кинга владело сами знаете какое) прошла выпущенная в 2016 году книга Стивена Кинга "Сердца в тревожном ожидании" (Hearts in suspension). А жаль. Эту книгу я прочитал с куда большим интересом и удовольствием, чем, скажем, Faithful ("Болельщик"), который, по слухам, до сих пор лежит нераспроданным.

В эссе "Five to One, One in Five" (название отсылает к песне Джима Моррисона) Кинг рассказывает о своих студенческих годах в университете штата Мэн в Ороно. Он делится множеством интересных фактов из своей жизни, включая историю появления знаменитой фотографии, где выглядит безумцем, как Чарльз Мэнсон:

Кинг прибыл в университет республиканцем до мозга костей ("We were Republican to the bone. Rock-ribbed, as they say") и сторонником войны во Вьетнаме ("I was still one of the “in it to win it” crowd"), а выпустился убежденным демократом и противником Вьетнамской войны.

Стивен Кинг выступает против войны во Вьетнаме на ступеньках библиотеки Фоглера, май 1969 года:

С Табитой он познакомился на старших курсах, до этого Стивен встречался с некоей Морин (Maureen B.), с которой мечтал родить кучу детишек. Разрыв с Морин Кинг переживал очень болезненно, и это отразилось в его неопубликованном романе "Sword in the darkness".

Особый интерес представляют его воспоминания о "Долгой прогулке", которую Кинг писал в 1966-1967 и не думал ни о каких аллегориях на Вьетнамскую войну.

Вот что он пишет в "Сердцах":

"Я всегда рассказывал себе истории, лежа в постели в ожидании сна. Каждую ночь я понемногу продвигал сюжет — до тех пор, пока история либо не рассыпалась в прах, либо не начинала настойчиво проситься на бумагу. Осенью 1966-го, когда я жил в общежитии «Ганнетт-Холл» вместе с Гарольдом С., такой историей на ночь был рассказ о кучке парней, участвующих в марафоне. Действие происходило в какой-то смутной тоталитарной антиутопии, которая, признаться, мало меня волновала. Меня интересовала суть испытания — игра на выживание. Сотня мальчишек шагала на юг, и каждый раз, как только кто-то из них замедлялся и шел медленнее четырех миль в час, его пристреливали. Годы спустя, когда пошли разговоры, что «Долгая прогулка» — это, мол, аллегория на судьбу юношей, которых забирали по призыву и отправляли умирать во Вьетнам, я лишь улыбался. Потому что, когда я писал эту книгу, сам был среди тех, кто поддерживал войну до победного конца. Меня волновали не политические подтексты, а герои. Особенно — загадка моего главного персонажа, Рэя Гаррати. Я продолжал писать, потому что хотел понять, зачем он делает то, что почти наверняка приведет его к смерти. И в какой-то момент понял. Так у меня всегда было. Я не указываю героям, что им делать — это они действуют, а я наблюдаю. Это они ведут меня".

Прочел сборник «Антихристово семя» Андрея Сенникова. Брал книгу на разбор с определенными ожиданиями. Они сложились благодаря раннему знакомству с творчеством автора. Ожидания подтвердил. Некоторые рассказы действительно пощекотали нервишки.

Сборник атмосферен. В первых же произведениях мы погружаемся в тяжелый психологизм и подчеркнуто натуралистичную жестокость. Читателя ждут плоть, кровь и душевные страдания. В работе с ними Сенников прямолинеен. Он изображает зло открыто, ставя знак равенства между злом и Тьмой. Саму Тьму автор связывает с природой человека, и особенно — с нашим плотским естеством. Вполне закономерно, что атмосфера у большинства рассказов липкая.

Весомая часть сборника посвящена героям, стоящим на границе социальных табу: следователям, военным, проституткам, наркоманам — всем, кто близок к аморальному поведению. Как и положено, эти персонажи оказываются в экстремальных ситуациях, когда нужно доказать или развенчать свою человечность. Но, что характерно перу Сенникова, в опасности они ведут себя хладнокровно. Погружаясь в кошмар обстоятельств, действующие лица сохраняют ледяной рассудок. А некоторые вообще интенсивно рефлексируют. Такое хладнокровие на фоне ужаса – контрастно. В некоторых текстах оно производит эффект медитативности, когда мы наблюдаем за адом вокруг героя его же глазами и, при этом, будто со стороны («Что-то не отпускает…»).

Рефлексия в большинстве текстов уместна. Сталкиваясь с адом бытия, герои вынуждены искать избавления в самокопаниях. Однако такое само-исследование не предвещает позитивного исхода. Души героев обречены на вечные муки, потому что, хотят они того или нет, — служат Тьме, с которой столкнулись.

Зло Сенникова не уничтожает, а ломает человека, оставляя мучиться. Это усиливает безнадёжность многих текстов и подчеркивает прямоту автора. Видно, что у его Тьмы текстах нет явной цели, кроме забавы или наказания людей, а возможно — и того, и другого одновременно.

Будучи синонимом зла, Тьма в книге перестает быть метафорой. Сенников толкает героев к экзистенциальным кризисам. При столкновении с Тьмой его персонажи вынуждены признать в Мраке часть бытия, что появилась задолго до человека. В сюжетах мы видим, что, чем отчаяние человек борется с Тьмой, тем сильнее Она пронизывает его природу, а затем – отбирает контроль. Конечно, такой характер Мрака принято считать классическим для жанра. Поэтому Сенников, в каком-то смысле, даже не изобретает велосипед. Однако, прямо ассоциируя Тьму со злом, автор выводит его за рамки аморальных проступков. Он делает зло вездесущим, неизбежным. На примере «Врастая кровью» мы видим, что, стоит лишь слегка пропустить Тьму в себя, как зло полностью захватывает контроль.

Возможно, дотошный читатель подумает, что автор просто не утруждает себя объяснениями и подводит аудиторию к буквальному ужасу, чтобы заставить нас испытать кошмар на своей шкуре без сложных теорий и умозаключений. Наверное, так и есть. Потому, что стоит признать: стилю Сенникова присуща буквальность – и чрезмерная детализация, которая порой имеет положительную функцию: иногда она работает на атмосферу. Но зачастую перегружает восприятие, мешая следить за действием. Особенно это заметно в ключевых сценах некоторых произведений, где ритм и динамика теряются в изобилии подробностей. Так важные вехи сюжета перегружаются и сбивают его темп. В результате, из-за скомканных развязок отдельные рассказы кажутся незавершенными («Зов»).

Спорных моментов нет у жанровой принадлежности сборника. Все истории — это крепкий триллер, граничащий с нуаром. Конечно, здесь присутствует хоррор, но как дополнение к тревожной триллер-атмосфере. За исключением одного лишь рассказа «До последней крошки», который можно отнести к чистым ужасам.

Жанровая составляющая отразилась на образах. Из-за привязанности к триллеру, монстры в большинстве рассказов, если появляются, выглядит не так ярко и необычно, как свойственно более мистичным по своей сути хорорам. Как было сказано, у Сенникова монстром неизменно оказывается сам человек и его темная, животная суть. Поэтому твари автора – человечны. И образы у них – людские.

По той же причине особое внимание он уделяет сценам насилия, секса и телесных мучений, которые понравятся ценителям «плотского» кошмара. А также тем, кого возбуждает ощущение реалистичной опасности. Однако это не значит, что Сенников насквозь материалистичен в изображении Тьмы. Какой бы приземленной Она не была в сборнике, автор не избегает Ее мистической сути. И показывает, что Тьма может быть вещью в себе (как, например, в повести «Антихристово семя»).

Конечно, в большинстве случаев писатель не играет в фантазии, интерпретируя Тьму абстрактно или духовно. Ярче всего его тяготение к плотской стороне Мрака видно на примере рассказа «Прямо в темноту», чей герой — горящий во внутреннем аду иерей, — когда нужно покарать насильника дочери, действует по человеческим, а не духовным законам. Именно по таким произведениям и приходишь к выводу, что в основном природа людей для автора – животная.

Так что, главный стержень сборника – это проблематика материального зла. Нередко – биологического, осязаемого. Вполне естественно, что от героев здесь не должно пахнуть гуманизмом. Потому на нас обрушивается безжалостность людей-хищников, которые, желая спастись, ведут себя столь же агрессивно, как нападающие на них зомби («Пока мир не рассыплется в прах»). Равно как и отчаявшиеся маргиналы, не способные адаптироваться в мире с жесткими условиями и потому приносящие в жертву чужаков («Тот, кто всегда ждет»). Тут естественна привычка терпеть, сжав зубы, и молчаливо — до подлости — воевать с личным ужасом.

При чтении сборника становится ясно, что неизбежность ада вокруг и внутри нас – это аксиома, которую нужно принять. Сенников подводит к такому выводу прямо. Недосказанность и двусмысленность – не его метод.