автор |
сообщение |
Lihin 
 авторитет
      
|
22 декабря 2005 г. 22:54 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
Дон-Аминадо.
Люблю декабрь
Люблю декабрь за призраки былого, За все, что было в жизни дорогого И милого, немыслимого вновь. За этот снег, что падал и кружился, За вещий сон, который сладко снился, Как снится нам последняя любовь.
Не все ль равно? Под всеми небесами Какой-то мир мы выдумали сами И жили в нем в видениях, в мечтах, Играя чувствами, которых не бывает, Взыскуя нежности, которой мир не знает, Стремясь к бессмертию и падая во прах.
Придет декабрь... Озябшие, чужие, Поймем ли мы, почувствуем впервые, Что нас к себе никто не позовет?.. Что будет елка, ангел со звездою, И Дед Мороз с седою бородою, Волшебный принц и коврик-самолет.
И только нас на празднике не будет. Холодный ветр безжалостно остудит Усталую и медленную кровь. И будет снег над городом кружиться, И, может быть... нам наша жизнь приснится, Как снится нам последняя любовь.
|
|
|
suhan_ilich 
 миротворец
      
|
|
Lihin 
 авторитет
      
|
23 декабря 2005 г. 22:59 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
Константы Ильдефонс Галчинский (1905-1953).
Зима школьных прописей
Кто снегом радует с небосвода, хранитель наш и печальник? Не Бог, мой милый, и не природа, а наш войсковой начальник. Заботится, дай ему Бог здоровья, молись за него с любовью.
А кто рисует тебе на стеклах и пальмы, и звезды юга? Не стужа бродит у спален теплых, а мэр и его супруга. Рисуют пальмы, чтоб жил красиво, скажи им, дитя, спасибо.
А звон сосулек? Он тоже кем-то затеян. Нет, не морозом. Эксперты, детка, и референты по самым важным вопросам ночей не спали, "ура" кричали, и видишь — не подкачали.
Сидят министры в варшавском зале, и главный — такой хороший: седой и статный, сверкнет глазами - и грязь заметет порошей. Светлей дорога к пивной и школе, спасибо ему. И если метет, запомни — метет не в поле, а в министерском кресле.
И знай — коль бубенчик зальется где-то и снегом завеет тропку, это министр в углу кабинета нажал на такую кнопку, что взмыли сани и выплыл месяц светить городам и весям.
(перевод А.Гелескула)
Странные дачники
Все разъехались, а эти двое по поселку бродят поневоле, рук не разнимают почему-то...
Молоды еще, а не случайно - он печален и она печальна, словно съедут навсегда отсюда.
И она уже не красит губы, он всё письма пишет да рыдает, больше не выходят на прогулки; что за мука их грызет-съедает?
А приехали в таком веселье, он удил, она сидела с книгой. Кто-то жизнь их искривил, посеяв в сердце страх с тревогою великой.
И вдоль стен, где светятся картины, двое бродят, чужды, нелюдимы... Что ж не едут — отпуск-то окончен.
Иногда пред нею на колени упадет в неистовом моленье и опять молчит, рыдает молча.
Нынче по поселку раззвонили, мол, они друг друга разлюбили... Но, смотри, опять спустились к пруду.
Если это дьяволова злоба, Бог, озолоти сердца им снова, ибо без любви им будет худо.
(перевод В.Корнилова)
|
|
|
Lihin 
 авторитет
      
|
24 декабря 2005 г. 19:33 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
Константы Ильдефонс Галчинский (1905-1953).
Лунатик
В этот час тишины полуночной, астральной одинокий лунатик выходит из спальной; машинально поправил колпак стародавний и тихонько открыл деревянные ставни. И, как будто всё это пустячное дело, он по узким карнизам влечет свое тело. Он худой, словно щепка, а путь его долог. (Ветром сдуло колпак, и замерз бы астролог, но его согревают роскошные кудри, что купаются в лунной серебряной пудре.) К небесам тянет руки — засохшие стебли - и поет литании, губами колебля воздух, лезет на крышу и, пьян крутизною, он стоит под кривой, саблезубой луною и читает молитвы. Над городом ночью это лунное диво ты видишь воочью, застываешь как вкопанный — чувствуешь робость. Звезды бьются о крыши и падают в пропасть, а лунатик, довольный добычею этой, набивает карманы небесной монетой.
(перевод А.Ходановича)
Серебряное и золотое
В доме золотые стены, в доме дверка серебрится. И на дверку непременно сядет маленькая птица.
Старый мастер Бенвенуто делал птичек из металла. В дверцу каждую минуту птица клювиком стучала.
Серебро в ответ звенело, как дворцы в волшебной сказке. Золотым лягушкам делал он серебряные глазки.
Дом и башенку витую - целый мир руками создал, даже землю золотую и серебряные звезды.
Но однажды как-то в щелку сквозь серебряную дверцу смерть прокралась — и замолкло золотое это сердце.
Долго плакали над старым дел серебряных артистом... Золотым владел он даром, тихим светом серебристым.
(перевод З.Миркиной)
* * * Тихонько отопрем калитку, пройдем тихонько по ступеням и медленно по коридору - до крайней, крайней из дверей.
Калитку мы откроем за год, пройдем ступени за два года, а дверь, закрытая, — не годы, а вечность будет ждать ключа:
там за дверьми, скользя по раме, лучи касаются губами цветка в кувшине.
(перевод О.Седаковой)
|
|
|
Lihin 
 авторитет
      
|
25 декабря 2005 г. 08:33 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
И еще Галчинский... А вообще — "в тему" здесь то, что я выкладываю, или не очень?.. Продолжать?..
------------------------------------------------
Константы Ильдефонс Галчинский (1905-1953).
Книга говорит огорченному
Когда хоть с ласточкой — совсем один весною - попробуешь делить своих печалей бремя, когда горчайший час твое покажет время, ты разыщи меня на полке за спиною.
Пусть я невелика, пройти не сможет мимо тот, в чьем дому тоска хозяйствует исправно. А посему садись со мной на стул любимый и дай своим глазам плыть по теченью плавно.
Я стану для тебя свечением, лучами, и матерью, и той, кто утешает вечно, чтоб звездам букв потом ты рассказал ночами: как сердце я мала, как сердце бесконечна!
(перевод Ю.Покровской)
Пока в зале зеленом...
Пока в зале зеленом бал разгорался, занавеску ветер рвал, как струны, все всполошились — вот разыгрался, не дай Бог, сорвет, в сад утянет, безумный... И пока гремели звуки бала, наверху занавеска плясала.
Что она там, к черту, вытворяет? Идиотский балаган осенний - в зале будто ангелы порхают, а снаружи — морок, наважденье: искры мечутся над тьмой, лучом пронзенной, то ли море, то ли парус, боль и нонсенс.
(перевод М.Кореневой)
Есть кладбище где-то...
Есть кладбище где-то. Оно у причала, а может быть, в небе, не знаю. Про сердце мое есть там надпись, родная: "Оно для тебя лишь стучало...
С тобой шло от дома к дому, смеясь и в глубокой печали - так было всегда. Кто любил по-другому - лгали, запомни, лгали".
(перевод А.Ходановича)
Если разлюбишь однажды...
Если разлюбишь однажды, не говори мне об этом. Бог поступает иначе — из запредельности синей мор насылая и голод, с нами прощается светом, зная прекрасно, что станет оазис пустыней.
(перевод А.Гелескула)
Спящая девочка
Доченька, спи. Ночь приближается мерно, полным составом нот тишину дробя. Если прислушаться, в этой ночи, наверно, отыщется что-то и для тебя:
месяц и улочка, что, забирая правей, сворачивает в мирозданье, и ветер для легких твоих кудрей, и тень для щеки твоей, и для сердца — страданье.
(перевод М.Петровых)
|
|
|
Lihin 
 авторитет
      
|
28 декабря 2005 г. 23:13 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
Р.-М. Рильке, перевод К.Богатырева.
Рождение Венеры
В то утро после всех ночных тревог и криков, и волнения, и страхов, - еще раз вскрылось море, закричав. Когда же этот крик сомкнулся вновь и бледный день, и робкое начало упали с неба, озарив пучину,- родило море.
На первом солнце замерцала пена срамных волос и ореди них восстала сконфуженная, белая — она. Как тянется зеленый юный листик и, разворачиваясь, вырастает, так распрямлялось в утренней прохладе неторопливо молодое тело.
Как две луны взошли — ее колени, за облаками бедер тут же скрывшись; и отступили тени стройных икр, и напряглись прозрачные стопы, и ожили суставы, как гортани у пьющих.
И в чаше таза так лежало тело, как на ладони детской свежий плод. И этой светлой жизни тьма до капли вместилась в рюмку узкую пупка.
Под ним вздымалась легкая волна. Она все время скатывалась к чреслам, где временами слышалось журчанье. Но весь без теней, весь насквозь просвечен, как лес березовый апрельским утром, был пуст и тепел, и нескрытен срам.
И вот уже весы живые плеч уравновесил стан ее прямой, что подымался, как фонтан, из таза и медленно руками ниспадал, и быстро — пышной россыпью волос.
И очень медленно прошло лицо: из сокращенной тьмы его наклона к приподнятости равномерно-светлой. За ним крутой смыкался подбородок.
Теперь, когда лучом прямилась шея, как стебель, наполняющийся соком,- вытягивались руки, словно шеи от берега отставших лебедей.
Но после в предрассветный сумрак тела ворвался свежим ветром первый воздух. И в нежных разветвлениях артерий возник какой-то шепот — это кровь, шумя, в свой путь отправилась по венам. А ветер нарастал и всем дыханьем на новые набрасывался груди и наполнял их, и вжимался в них,- и вот уже, как вздутый далью парус, ее на землю вынесли они.
Так на берег сошла богиня.
За нею, по молодому берегу взбежавшей, в теченье утра выпрямлялись в рост цветы и травы, словно из объятий освободившись. А она бежала.
В обед, однако, в самый тяжкий час еще раз море вздыбилось, на берег - на то же место — выбросив дельфина. Он мертвый был, весь красный и раскрытый.
|
|
|
Lihin 
 авторитет
      
|
29 декабря 2005 г. 20:38 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
Одно стихотворение этого поэта знают все: "Баллада о прокуренном вагоне" звучит в фильме "Ирония судьбы". Вот еще несколько стихотворений.
-----------------------------
Александр Кочетков.
* * * Ласточки под кровлей черепичной Чуть журчат, стрекочут тополя. Деловито на оси привычной Поворачивается земля.
И, покорны медленному кругу, Не спеша, струятся в полусне - Воды к морю, ласточки друг к другу, Сердце к смерти, тополя к луне.
* * * Мгновенья нет, есть память. Слух полночный Сквозь вздох крови и благовест цветочный Вдруг различит тоскливый некий звук Невидимых орбит (так майский жук Поет под яблоней). Душа людская, Каким поющим воплем истекая, В какую бездыханность темноты На крыльях памяти несешься ты?..
* * * Понятен мир с его весной, понятны Люди с их праздником (мое окно Блестит, как и у всех), понятна смерть Моих тюльпанов (в них она вселилась, Едва их срезали, хоть на столе Кроваво дозревали, раскрываясь Навстречу гибели, что нынче в ночь Их стебли выпила, их лепестки Обуглила, их листья изломала),- Но почему спаленные тычинки Еще вздымают облако любви И черной пылью смерти обнимают Иссохший пестик,- но откуда песня?
* * * - Откуда музыка? — Не знаю. Я Сумерничал здесь в уголку и думал : Что сладко жить, что (все-таки) любовь Сильнее смерти, что цветы прекрасны (И даже колокольчики), что труд Кристаллизует душу, но и в камне Стучит живое сердце. А сосед Тем временем настраивал гитару. Потом я ненароком задремал. Проснулся вот... И музыки не слышал.
* * * 1 Предметы органической природы Безмолвствуют. И только человек Кричит : люблю!- любимую лаская (Как будто потерял ее), и в крике Такая боль, такая смерть, что звезды Ссыпаются с иссохшего зенита И листья с размагниченных ветвей. 2 Мир молит ласки (душу потерять Страшней, чем жизнь). Любите свой народ (Как и одежду), по законам фуги Растите мысль, катайтесь на коньках,- И страшный суд придется отложить.
* * * И снежинки, влетевшие в столб чужого огня, К человеческой нежности возвращают меня.
И в ручье, вечно плещущем непостижно куда, Человеческой нежности раскололась звезда.
И в туман убегающим молодым голосам С человеческой нежностью откликаюсь я сам.
Не мечту ль, уходящую с каждым смеркнувшим днем, Человеческой нежностью безрассудно зовем?
|
|
|
Lihin 
 авторитет
      
|
30 декабря 2005 г. 19:44 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
Владимир Набоков.
* * * В хрустальный шар заключены мы были, и мимо звезд летели мы с тобой, стремительно, безмолвно мы скользили из блеска в блеск блаженно-голубой.
И не было ни прошлого, ни цели; нас вечности восторг соединил; по небесам, обнявшись, мы летели, ослеплены улыбками светил.
Но чей-то вздох разбил наш шар хрустальный, остановил наш огненный порыв, и поцелуй прервал наш безначальный, и в пленный мир нас бросил, разлучив.
И на земле мы многое забыли: лишь изредка воспомнится во сне и трепет наш, и трепет звездной пыли, и чудный гул, дрожавший в вышине.
Хоть мы грустим и радуемся розно, твое лицо, средь всех прекрасных лиц, могу узнать по этой пыли звездной, оставшейся на кончиках ресниц... 1918, Крым
Великан
Я вылепил из снега великана, дал жизнь ему и в ночь на Рождество к тебе, в поля, через моря тумана, я, грозный мастер, выпустил его.
Над ним кружились вороны, как мухи над головою белого быка. Его не вьюги создали, не духи, а только огрубелая тоска.
Слепой, как мрамор, близился он к цели, шагал, неотразимый, как зима. Охотники, плутавшие в метели, его видали и сошли с ума.
Но вот достиг он твоего предела и замер вдруг: цвела твоя страна, ты счастлива была, дышала, рдела, в твоей стране всем правила весна.
Легка, проста, с душою шелковистой, ты в солнечной скользила тишине и новому попутчику так чисто, так гордо говорила обо мне.
И перед этим солнцем отступая, поняв, что с ним соперничать нельзя, растаяла тоска моя слепая, вся синевой весеннею сквозя. 13 декабря 1924, Берлин
|
|
|
Lihin 
 авторитет
      
|
30 декабря 2005 г. 19:45 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
Владимир Набоков.
* * * Как объясню? Есть в памяти лучи сокрытые; порою встрепенется дремавший луч. О, муза, научи: в понятный стих как призрак перельется? Проезжий праздный в городе чужом, я, невзначай, перед каким-то домом, бессмысленно, пронзительно знакомым: Стой! Может быть, в стихах мы только лжем, темним и рвем сквозную мысль в угоду размеру? Нет, я верую в свободу разумную гармонии живой. Ты понимаешь, муза, перед домом мне, вольному бродяге, незнакомым, и мне — родным, стою я сам не свой и, к тайному прислушиваясь пенью, все мелочи мгновенно узнаю: в сплошном окне косую кисею, столбы крыльца, и над его ступенью я чувствую тень шага моего, иную жизнь, иную чую участь (дай мне слова, дай мне слова, певучесть), все узнаю, не зная ничего.
Какая жизнь, какой же век всплывает, в безвестных безднах памяти звеня? Моя душа, как женщина, скрывает и возраст свой, и опыт от меня. Я вижу сны. Скитаюсь и гадаю. В чужих краях жду поздних поездов. Склоняюсь в гул зеркальных городов, по улицам волнующим блуждаю: дома, дома; проулок; поворот - и вот опять стою я перед домом пронзительно, пронзительно знакомым, и что-то мысль мою темнит и рвет. Stettin, 10. 12. 22.
|
|
|
Lihin 
 авторитет
      
|
2 января 2006 г. 18:37 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
Владимир Набоков.
* * * (Из романа "Дар")
Люби лишь то, что редкостно и мнимо, что крадется окраинами сна, что злит глупцов, что смердами казнимо, как родине, будь вымыслу верна. Наш час настал. Собаки и калеки одни не спят. Ночь летняя легка. Автомобиль проехавший навеки последнего увез ростовщика. Близ фонаря, с оттенком маскарада, лист жилками зелеными сквозит. У тех ворот — кривая тень Багдада, а та звезда над Пулковом висит. Как звать тебя? Ты полу-Мнемозина, полумерцанье в имени твоем, и странно мне по сумраку Берлина с полувиденьем странствовать вдвоем. Но вот скамья под липой освещенной... Ты оживаешь в судорогах слез: я вижу взор, сей жизнью изумленный, и бледное сияние волос. Есть у меня сравненье на примете для губ твоих, когда целуешь ты: нагорный снег, мерцающий в Тибете, горячий ключ и в инее цветы. Ночные наши бедные владенья, забор, фонарь, асфальтовую гладь поставим на туза воображенья, чтоб целый мир у ночи отыграть. Не облака, а горные отроги, костер в лесу, не лампа у окна. О, поклянись, что до конца дороги ты будешь только вымыслу верна...
Под липовым цветением мигает фонарь. Темно, душисто, тихо. Тень прохожего по тумбе пробегает, как соболь пробегает через пень. За пустырем, как персик, небо тает: вода в огнях, Венеция сквозит, - а улица кончается в Китае, а та звезда над Волгою висит. О, поклянись, что веришь в небылицу, что будешь только вымыслу верна, что не запрешь души своей в темницу, не скажешь, руку протянув: стена.
|
|
|
Lihin 
 авторитет
      
|
3 января 2006 г. 15:34 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
Владимир Набоков.
К России
Отвяжись, я тебя умоляю! Вечер страшен, гул жизни затих. Я беспомощен. Я умираю от слепых наплываний твоих.
Тот, кто вольно отчизну покинул, волен выть на вершинах о ней, но теперь я спустился в долину, и теперь приближаться не смей.
Навсегда я готов затаиться и без имени жить. Я готов, чтоб с тобой и во снах не сходиться, отказаться от всяческих снов;
обескровить себя, искалечить, не касаться любимейших книг, променять на любое наречье все, что есть у меня, — мой язык.
Но зато, о Россия, сквозь слезы, сквозь траву двух несмежных могил, сквозь дрожащие пятна березы, сквозь все то, чем я смолоду жил,
дорогими слепыми глазами не смотри на меня, пожалей, не ищи в этой угольной яме, не нащупывай жизни моей!
Ибо годы прошли и столетья, и за горе, за муку, за стыд, - поздно, поздно! — никто не ответит, и душа никому не простит. 1939, Париж
|
|
|
Lihin 
 авторитет
      
|
4 января 2006 г. 08:09 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
Бахыт Кенжеев.
* * * Словно тетерев, песней победной развлекая друзей на заре, ты обучишься, юноша бледный, и размерам, и прочей муре,
за стаканом, в ночных разговорах насобачишься, видит Господь, наводить иронический шорох - что орехи ладонью колоть,
уяснишь ремесло человечье, и еще навостришься, строка, обихаживать хитрою речью неподкупную твердь языка.
Но нежданное что-то случится за границею той чепухи, что на гладкой журнальной странице выдавала себя за стихи.
Что-то страшное грянет за устьем той реки, где и смерть нипочем, - серафим шестикрылый, допустим, с окровавленным, ржавым мечом,
или голос заоблачный, или... сам увидишь. В мои времена этой мистике нас не учили - дикой кошкой кидалась она
и корежила, чтобы ни бури, ни любви, ни беды не искал, испытавший на собственной шкуре невозможного счастья оскал.
* * * Есть одно воспоминанье — город, ночь, аэродром, где прожектора сиянье било черным серебром.
Наступал обряд отъезда за границу. Говорят, что в те годы повсеместно отправляли сей обряд -
казнь, и тут же погребенье, слезы, и цветы в руке, с перспективой воскрешенья в неизвестном далеке,
тряпки красные повсюду — ах, как нравился мой страх государственному люду с отрешенностью в глазах,
и пока чиновник ушлый кисло морщил низкий лоб - раскрывался гроб воздушный, алюминиевый гроб.
Полыхай, воспоминанье — холод, тьма, аэропорт, как у жертвы на закланье, шаг неволен и нетверд,
сердце корчится неровно, легкой крови все равно - знай течет по жилам, словно поминальное вино, -
только я еще не свыкся с невозвратностью, увы, и, вступив на берег Стикса в небе матушки-Москвы,
разрыдался, бедный лапоть — и беспомощно, и зло, силясь ногтем процарапать самолетное стекло,
а во мгле стальной, подвальной уплывала вниз земля, и качался гроб хрустальный, голубого хрусталя...
Проплывай, воспоминанье — юность, полночь, авион. Отзвук счастья и страданья, отклик горестных времен,
где кончалась жизнь прямая в незапамятном раю, к горлу молча прижимая тайну скорбную свою...
* * * Всадник въезжает в город после захода солнца. Весело и тревожно лошадь его несется. Всадник звенит булатом, словно кого-то ищет. Не надрывайся, милый, не обессудь, дружище.
Город лежит в руинах, выцветший звездный полог молча над ним сдвигает бережный археолог. Стены его и рамы — только пустые тени, дыры, провалы, ямы в пятнах сухих растений.
То, что дорогой длинной в сердце не отшумело, стало могильной глиной, свалкою онемелой. В городе визг шакала, свист неуемной птицы. Весть твоя опоздала. Некому ей дивиться.
Тень переходит в сумрак, перетекает в пламя. Всадник, гонец бесшумный, тихо кружит над нами. В пыльную даль летящий, сдавшийся, безъязыкий, с серой улыбкой, спящей на просветлевшем лике.
|
|
|
Lihin 
 авторитет
      
|
4 января 2006 г. 19:54 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
Николай Заболоцкий.
Всё, что было в душе
Всё, что было в душе, всё как будто опять потерялось, И лежал я в траве, и печалью и скукой томим, И прекрасное тело цветка надо мной поднималось, И кузнечик, как маленький сторож, стоял перед ним.
И тогда я открыл свою книгу в большом переплете, Где на первой странице растения виден чертеж. И черна и мертва, протянулась от книги к природе То ли правда цветка, то ли в нем заключенная ложь.
И цветок с удивленьем смотрел на свое отраженье И как будто пытался чужую премудрость понять. Трепетало в листах непривычное мысли движенье, То усилие воли, которое не передать.
И кузнечик трубу свою поднял, и природа внезапно проснулась, И запела печальная тварь славословье уму, И подобье цветка в старой книге моей шевельнулось Так, что сердце мое шевельнулось навстречу ему. 1936
Гроза
Содрогаясь от мук, пробежала над миром зарница, Тень от тучи легла, и слилась, и смешалась с травой. Все труднее дышать, в небе облачный вал шевелится, Низко стелется птица, пролетев над моей головой.
Я люблю этот сумрак восторга, эту краткую ночь вдохновенья, Человеческий шорох травы, вещий холод на темной руке, Эту молнию мысли и медлительное появленье Первых дальних громов — первых слов на родном языке.
Так из темной воды появляется в мир светлоокая дева, И стекает по телу, замирая в восторге, вода, Травы падают в обморок, и направо бегут и налево Увидавшие небо стада.
А она над водой, над просторами круга земного, Удивленная, смотрит в дивном блеске своей наготы. И, играя громами, в белом облаке катится слово, И сияющий дождь на счастливые рвется цветы. 1946
|
|
|
Lihin 
 авторитет
      
|
5 января 2006 г. 17:01 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
Гильвик (р. 1907), переводы М. Ваксмахера.
* * * Розы, Почти что губы, Почти что тело.
Розы, Нечто большее, чем цветы, Розы, Преддверие тела, Которого жаждешь, -
Рядом с вами я понимаю, Что же такое — губы И что обещает тело.
* * * Нет, неспроста При виде малейшего пламени Мы вздрагивали с тобой,
Неспроста каждый раз Перед свечою, костром Наши руки друг друга искали,
Точно некий обряд совершали - То ли славили пламя, То ли его заклинали.
Ромб (Из цикла "Эвклидовы мотивы").
Квадрат обмяк, Устал,
Дал за углы себя схватить И ромбом стал.
И загрустил: А вдруг он промахнулся, А вдруг бы жизнь иным путем пошла,
Подставь он Два других угла?..
Чудища
Есть очень добрые чудища, Они садятся рядом с вами за стол, И ласково смотрят на вас, И сонно кладут на вашу ладонь Свою мохнатую лапу.
Как-нибудь вечером, Когда вселенная станет багровой, Когда бешено вздыбятся скалы, -
Они проснутся, Эти добрые чудища.
* * * Это было Не птичье крыло.
Это лист На ветру трепетал.
Только Не было ветра в тот день.
* * * "Аминь", — прошептала земля в печали, Когда его гроб в нее опускали.
"Аминь", — прошептала короткое слово. А может, другое какое-то слово.
Но не кричала, вот что бесспорно. Впрочем, он тоже молчал упорно.
Земля с человеком была заодно. А больше об этом нам знать не дано.
|
|
|
Lihin 
 авторитет
      
|
6 января 2006 г. 16:34 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
Юрий Левитанский.
Попытка убыстренья
Я зимнюю ветку сломал, я принес ее в дом и в стеклянную банку поставил. Я над ней колдовал, я ей теплой воды подливал, я раскрыть ее листья заставил. И раскрылись зеленые листья, растерянно так раскрывались они, так несмело и так неохотно, и была так бледна и беспомощна бедная эта декабрьская зелень - как ребенок, разбуженный ночью, испуганно трущий глаза среди яркого света, как лохматый смешной старичок, улыбнувшийся грустно сквозь слезы.
* * * Кто-нибудь утром проснется сегодня и ахнет, и удивится — как близко черемухой пахнет, пахнет влюбленностью, пахнет любовным признаньем, жизнь впереди — как еще не раскрытая книга.
Кто-нибудь утром проснется сегодня и ахнет, и удивится — как быстро черемуха чахнет, сохнет под окнами деревце, вьюгою пахнет, пахнет снегами, морозом, зимой холодами.
Кто-нибудь утром сегодня совсем не проснется, кто-нибудь тихо губами к губам прикоснется и задохнется — как пахнет бинтами и йодом, и стеарином, и свежей доскою сосновой.
В утреннем воздухе пахнет бинтами и йодом, и стеарином, и свежей доскою сосновой, пахнет снегами, морозом, зимой, холодами и — ничего не поделать — черемухой пахнет.
Пахнет черемухой в утреннем воздухе раннем. Пахнет влюбленностью, пахнет любовным признаньем. Что бы там ни было с нами, но снова и снова пахнет черемухой — и ничего не поделать!
* * * Когда я решил распрощаться уже и проститься с моею печалью, с моими минувшими днями, какая-то, с облаком схожая, черная птица, как бы ненароком, в окошко мое заглянула.
Когда я решил и решился уже распрощаться с моими прошедшими днями, с печалью моею, та странная птица, как бы на правах домочадца, негромко, но твердо в окошко мое постучала.
Как бы на правах прорицателя и ясновидца, которому тайны разгадывать — плевое дело, та странная, с облаком схожая, черная птица насмешливым глазом своим на меня поглядела.
Как бы на правах ясновидца, провидца, пророка, которому ведомо все, что случится со мною, она посмотрела насмешливо — дескать, не выйдет, она головой покачала — и нечего думать.
Но я уже принял решенье, решил и решился, и ваша усмешка, она здесь едва ли уместна. Я знаю давно вас, и мне ваше имя известно - вы просто нахальная глупая птица, и только.
А я уже принял решенье, и я уплываю - решил и решился, и я уплываю, прощайте - по черной воде уплываю, прощаясь безмолвно с прошедшими днями, с минувшей печалью моею.
Я принял решенье, решился, и как отрешенье от той миновавшей печали и дней миновавших, внизу подо мною темнеет мое отраженье, по черному руслу, по черной воде уплывая.
По черному руслу — прощайте - все дальше и дальше, все глуше и глуше, все тише вокруг и безлюдней. И только одна эта странная черная птица все смотрит мне в душу насмешливым глазом печальным.
|
|
|
swOOpY 
 активист
      
|
8 января 2006 г. 17:35 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
а мне нравится Маяковский
Я сразу смазал карту будня, Плеснувши краски из стакану. Я показал на блюде студня косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы Нашел я зовы новых губ! А вы ноктюрн сыграть могли бы, На флейте водосточных труб?
|
|
|
Lihin 
 авторитет
      
|
|
Lihin 
 авторитет
      
|
10 января 2006 г. 20:34 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
Этот автор здесь уже был(а)...
Черубина де Габриак (Елизавета Дмитриева (Васильева), 1887-1928).
* * * Как горько понимать, что стали мы чужими, Не перейти мучительной черты. Зачем перед концом ты спрашиваешь имя Того, кем не был ты?
Он был совсем другой и звал меня иначе, - Так ласково меня никто уж не зовет. Вот видишь, у тебя кривится больно рот, Когда о нем я плачу.
Ты знаешь всё давно, мой несчастливый друг. Лишь повторенья мук ты ждешь в моем ответе. А имя милого — оно умерший звук: Его уж нет на свете.
11 сентября 1921
|
|
|
Lihin 
 авторитет
      
|
10 января 2006 г. 20:35 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
И еще Черубина де Габриак...
* * * Два крыла на медном шлеме, двусторонний меч. А в груди такое бремя несвершенных встреч.
Но земных свиданий сладость потеряла власть, - он избрал другую радость - неземную страсть.
И закованный, железный твердо он пошел над кипящей черной бездной всех страстей и зол.
Сам измерил все ступени, не глядя назад, он склонил свои колени лишь у царских врат.
И венец небесных лилий возложила та, чьих едва касалась крылий строгая мечта.
Но, склоняясь пред Мадонной, вспомнил он на миг в красной шапочке суконной милый детский лик.
То — она еще ребенком. Все сады в цвету. Как она смеялась звонко, встретясь на мосту.
Но в раю земных различий стерты все черты. Беатриче, Беатриче. Как далёко ты.
* * * И вечер стал. В овальной раме застыла зеркала вода. Она усталыми глазами в нее взглянула, как всегда.
Волос спустившиеся пряди хотела приподнять с виска. Но вот глядит, и в жутком взгляде и крик, и ужас, и тоска...
Тоска, тоска, а с нею вещий, неиссякающий восторг, как будто вид привычной вещи в ней бездны темные исторг.
И видит в зеркале не пряди, не лоб, не бледную ладонь, а изнутри в зеркальной глади растущий в пламени огонь.
Душа свободна. Нет предела, и нет ей места на земле, и вот она покинет тело, не отраженное в стекле.
Священной, непонятной порчи замкнется древнее звено, и будет тело биться в корчах, и будет душу рвать оно.
Но чрез него неудержимо несется адских духов рой... Пройди, пройди тихонько мимо, платком лицо ее закрой.
Людским участием не мучай. Как сладко пробуждаться ей из темной глубины падучей среди притихнувших людей.
|
|
|
Lihin 
 авторитет
      
|
11 января 2006 г. 21:13 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
Энрике Гонсалес Мартинес (Мексика), перевод М.Квятковской
Дом при дороге
Дом при дороге — он во мне самом, в открытом настежь сердце, — грустно в нем. За эти годы в нем перебывало необычайных странников немало, но чаще пустовал он день за днем.
И видел он в улыбках жизни и в ее блужданьях один и тот же бесконечный сон - о легких встречах, скорых расставаньях.
И редко, редко путник уходящий для гостя нового оставит огонек, в ночи горящий, и, покидая дружеский порог, напишет несколько приветных строк.
Нет — большинство гостей уходит в нетерпенье, едва спугнет их преждевременный закат, и в доме остаются хлам и чад, умерших песен неприкаянные тени и стертый след на каменной ступени.
И потому, когда в ночи глубокой неведомый мне путник одинокий затеплит огонек, тогда: "Кто там теперь? — гадаю я в тревоге. - То запоздалая любовь зашла с дороги иль загостилась старая беда?"
Верные часы
Овал часов старинных на стене. Незримый перст приводит их в движенье. Восьмой десяток длится их служенье, их верный ход, удары в тишине.
В их механизме, в тайной глубине, - ритм сердца и размеренность мышленья. Мое "вчера" исчислив до мгновенья, мою судьбу откроют завтра мне.
С неумолимой точностью науки определила стрелка час разлуки, на худшее, чем смерть, нас обрекла.
Но у минутной стрелки есть свобода ускорить время твоего прихода, чтоб жизнь моя опору обрела.
* * * Так незаметно входишь ты ко мне, чуть слышным шорохом не потревожа моей души, и речь твоя похожа на тихую мелодию во сне.
Ты входишь просто, ты не смущена; глаза в глаза, мы безраздельно слиты; что жизнь, что смерть — они равно забыты, а есть лишь чудо — взгляда глубина.
Ты входишь в жизнь мою, я узнаю в привычных мыслях тишину твою; в объятьях наших — умиротворенье
и полнота покоя — оттого, что мы одно и то же существо, одной души двойное выраженье.
|
|
|