цитата

«Будапешт. Город римлян и кельтов, славян, турок и венгров. Сколько языков и наречий слышали его стены, сколько тайн хранят его древние мостовые. Я любил этот город. Любил шумную и праздничную улицу Ваци, уютный японский сад острова Маргит, узкие кривые переулки старинной Обуды. Каким наслаждением было сидеть теплым весенним вечером в таверне на берегу Дуная, потягивая густое, терпко-сладкое янтарное вино, вобравшее в себя золото горячих от солнца ягод, дрожащее марево воздуха над каменистой дорогой через виноградник и запах прогретой земли. Увы, все это живо лишь в моей памяти. Сейчас у меня есть только стена из грубого самана, ржавый пятидюймовый гвоздь, не дающий мне упасть, и крошечный угол обзора через окно во двор.
Вот моя история.

Рождество! Светлый праздник, которого ожидают все, от мала до велика.
Я шел по улице. Ветер, как непоседливая обезьянка, трепал полы моего пальто, лез за воротник, кусал морозным воздухом за уши. Мой взгляд уперся в афишную тумбу на тротуаре: «ПРЕМЬЕРА В БУДАПЕШТЕ! КУКОЛЬНЫЙ ТЕАТР ВЕЛИКОГО МАСТЕРА! НОВОЕ РОЖДЕСТВЕНСКОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ! НЕ ПРОПУСТИТЕ! НАЧАЛО В 9 ЧАСОВ!». Я улыбнулся, и неожиданно для себя подумал: «А почему бы и нет?». Запомнив адрес, я пошел дальше.
Вечером я стоял в очереди у входа в театр. Под медленно падающим декабрьским снегом не менее ста человек толпились у здания. Вскоре нас начали впускать внутрь.
Зал тонул во мраке, служители провели каждого зрителя на его место. Я откинулся в кресле и с удовольствием следил за развитием событий в старой как мир рождественской сказке о дарах волхвов. Куклы говорили и двигались настолько правдоподобно, что струны, продетые через их тела, казались лишними. Этот Мастер, пожалуй, действительно гениален. Я разглядывал кукол, пытаясь разгадать их секрет. И поймал на себе взгляд Маленького Барабанщика. Я всмотрелся в куклу и заметил швы и порезы на ее теле, а ее глаза — они смотрели на меня, поворачивались в глазницах и смотрели. Я вцепился в подлокотники влажными ладонями и отвел взгляд. Когда я вновь взглянул на сцену, Маленького Барабанщика там уже не было.

Я вышел из театра. Сырой и холодный воздух пробирал до костей, снег все шел и шел, превращаясь в жидкую кашу под ногами. Девушка, проходившая мимо, поскользнулась, но я успел поймать ее за локоть и удержать от падения.
- Спасибо вам, — она улыбнулась мне.
- Не стоит благодарности, — улыбнулся я в ответ.
Бывало ли у вас чувство, что зная человека всего пять минут, вам кажется, что вы знакомы всю жизнь? Возможно, в мире все-таки существует любовь с первого взгляда? Спрятавшись от снега под навесом парадного соседнего дома, мы говорили и говорили. Нас интересовали одни и те же вещи, нам нравились одни и те же блюда, мы любили Будапешт и утренний кофе на набережной. Мы говорили, говорили, и говорили. Девушку звали Виктория.
Внезапно вихрь холодного воздуха закружился у моего плеча, и я услышал шепот:
- Поцелуй ее!
Повинуясь этому странному голосу и своему желанию, я притянул Викторию к себе и нашел ее губы. Она отпрянула от меня, и я увидел в ее голубых глазах такую тоску и ужас, что невольно опустил руки. Виктория оттолкнула меня и бросилась прочь, густая тень театра скрыла ее. Я побежал следом, пытаясь догнать девушку. Прочесав вдоль и поперек все близлежащие улочки и устроив допрос всем немногим встречным прохожим, я ничего не добился.
Прокляв свою несдержанность, я медленно побрел по улице мимо театра. Темное пятно на тыльной стене здания привлекло мое внимание, я свернул с тротуара и пошел туда. Это был спуск в подвал. Из-под неплотно закрытой двери выбивалась желтая полоска света. Я на цыпочках спустился, осторожно расширил щель и увидел пустой нештукатуреный коридор, тускло освещенный масляным светильником. Понимая, что поступаю безрассудно, я шагнул внутрь и тут же рухнул лицом вниз, сбитый с ног сильным ударом по затылку.

Тусклый утренний свет проникал в комнату сквозь вентиляционные отверстия под потолком, освещая моих новых соседей. Здесь были куклы — дети и куклы — взрослые, куклы — мальчики и куклы — старухи. Всего около двух дюжин пародий на людей. Одна кукла привлекла мое внимание — она сидела на полу у противоположной стены и, казалось, в упор смотрела на меня. Я пригляделся к ней и перестал дышать. На меня глядели глаза моей Виктории. Ее прекрасные голубые глаза теперь с тоской глядели на меня из пустой кукольной головы. Кажется, я завыл...
Я очнулся на твердой каменной плите в центре ярко освещенной комнаты. Мое тело было крепко привязано к стальным кольцам, вбитым по периметру, у меня в ногах сидел каркас куклы с пустыми глазницами. В мой рот был вколочен кляп и крик застрял у меня в горле.
Ко мне подошли хозяева аттракциона. В руках у Мастера был скальпель, его жена Эмеренсия держала пару пустых банок. Мастер взмахнул скальпелем, женщина подставила банку, и мои веки упали на дно. Пальцы вошли в мои глазницы и вынули глазные яблоки. Боль молнией пронзила мой череп, щелкнули ножницы, и я ослеп.
Зрение вернулось ко мне к окончанию шоу. Я видел свое тело со стороны, распростертое на камне, с глазницами, заполненными кровью. Эмеренсия уже наполнила банку моей вытекающей из вен жизнью, Мастер несколькими точными движениями надсек кожу и снял ее как чулок с тела. С моего тела. Потом они свалили останки в мешок и вытащили его из комнаты.

Я сидел на своей полке и смотрел на свою любимую, такую же мертвую и неподвижную, как и я.
За дверью появился свет — это вернулись Папочка и Мамочка. Эмеренсия подошла к нам с двумя шприцами, в них — наша заботливо сохраненная кровь. Я почувствовал жжение от укола и когда оно переросло в обжигающую боль, ко мне вернулось осязание — мою онемевшую кожу покалывало, как после судороги. Я смотрел на свою любимую и не верил свом глазам — Виктория двигалась. Она взглянула на меня, и будто разряд прошел между нами. Мы слышали друг друга! Наш восторг прервал голос Мастера:
- Они живы. Все, хватит на сегодня. Можешь их убрать.
Мы учились тринадцать дней. Мы заново учились ходить, мы растягивали нашу ссохшуюся кожу, мы учились держать в руках предметы. Каждый раз нас выдергивало из небытия жжение нового укола, нас наполняли нашей кровью, и мы обретали на час подобие жизни. Через час кровь расходовалась, и мы замирали как детские заводные игрушки.
Каждую ночь мы с Викторией сидели на своих полках и общались глазами, тратя последние капли крови в наших системах на этот разговор. Мы вспоминали нашу встречу, рассказывали истории наших жизней, пытались хоть как-то поддержать друг друга. Мы жили нашей памятью.

Однажды ночью дверь в нашу комнату открылась, и вошел Кукольный Мастер. Он снял Викторию с полки, впрыснул ей кровь и поставил перед собой.
- Сегодня последний экзамен, детка, — сказал он. — Ты будешь танцевать для меня.
Глаза Виктории молили не делать этого, она боялась не справиться со своим непослушным телом. Но Мастер не слышал ее, он отошел на пару шагов и повторил:
- Танцуй! Танцуй без струн!
Моя любимая сделала один шаг, второй, третий, полуоборот, еще шаг, еще... Она поскользнулась, схватилась за полку, и на пол полетели банки. Шесть банок разбились. Шесть кукольных и человеческих жизней уже не вернуть. Виктория закрыла лицо руками, плечи ее тряслись от беззвучных рыданий.
- Вон отсюда! — Кукольный Мастер был в бешенстве. — Эмеренсия! Чтоб завтра и духу ее здесь не было! Отправь ее в Берлин, может там ее чему научат.
Так началась наша последняя ночь.
Мы сидели на противоположных полках и говорили.
- Милый, я не хочу покидать тебя.
- Виктория, я умру без тебя, — я смотрел на нее и проклинал безумие Мастера.
- Пообещай мне, что ты найдешь меня.
- Я найду тебя, где бы ты ни была, — как эхо отвечаю я.
- Главное, помни меня, помни нас, помни... Ведь вся наша жизнь — это только воспоминания.
- Я всегда буду помнить тебя. Даже когда я замру навсегда, я буду тебя помнить.
- Даже тогда я разыщу тебя.
- Я люблю тебя.
- Я тоже тебя люблю, Виктория.
Кровь под нашей кожей закончилась, и мы замолчали...

И снова Рождество. Я в зале кукольного театра, но на этот раз по другую сторону занавеса. Я принимаю участие в постановке старой как мир рождественской сказки. Я — Маленький Барабанщик.
Мой выход! Я на подмостках, от меня тянутся вверх стальные струны, в моих руках палочки, маленький барабан висит на шее. Я бодро марширую по сцене, руки привычно отбивают дробь, зрители восторженно глядят на меня. Внезапно лента барабана лопается, он падает мне под ноги, я спотыкаюсь и растягиваюсь поперек сцены. Я лежу лицом вниз, подо мной обломки барабана, зрители свистят и топают ногами. Какой позор для Мастера!

Все та же старая стена из грубого самана, все тот же ржавый пятидюймовый гвоздь, вбитый в нее сквозь мою шею. Я вишу здесь уже восемнадцать лет.
Мастер продал меня в эту лавку на следующий день после моего падения, и это было худшим из того, что он мог сделать. Я подвешен здесь, навсегда лишенный возможности двигаться, банка с моей кровью пуста уже шесть с половиной тысяч дней. И все что у меня есть — это окно в соседней стене, сквозь которое мне видно кусочек двора. Теперь я просто живой мертвец.
«Виктория, любовь моя, увижу ли я тебя снова? Где ты сейчас?». — И словно эхо в моих ушах — «Любимый мой, когда я тебя увижу? Где ты сейчас?».
Две слезы медленно чертят блестящие полосы на моих щеках и впитываются в пыль под моими ногами.

цитата

Итак Мастер приступает к зачину своей истории (под зловещие клавишные): рассказчик от имени которого ведётся повествование, кажется всё время слышит какой-то голос, который просит его о помощи. Внимая этому голосу он поселяется в некоем старом доме, где находит на чердаке колдовской гримуар – Книгу Ионы, которая поможет ему раскрыть правду о событиях, произошедших в этом доме несколько лет назад. Перед ним появляется призрак маленькой девочки, которую при жизни звали Молли (это она, оказывается просила рассказчика о помощи). Оказывается, чтобы дух Молли упокоился с миром, необходимо прочитать нужное заклинание из Книги Ионы, зажечь свечу и проговорить «Конец близок, боли больше нет, ты свободна». Далее слушатель из уст Молли узнаёт о том, как она стала призраком: её мать, скрывая дочь от всех, заперла её на чердаке, так что бедняжка постепенно умерла от голода. После смерти дочери, которой было всего 4 года, матери (которую звали Джейн) стукнула в голову идея нарисовать портрет Молли, чтобы та оставалась с ней вечно. Однако вышло так, что душа девочки оказалась заключённой в портрете, и когда мать услышала, как этот портрет предсказывает ей самой жуткую смерть она уже посмертно прокляла Молли и сожгла этот портрет. Слушая это страшное повествование, рассказчик, конечно же, сочувствуя бедной девочке, восклицает: «О, Молли!». Перед тем, как исчезнуть девочка вскрикивает: «Мне нужно увидеться с мамой!». После этого слушатель узнаёт, что, оказывается, мать Молли, после того, как убила свою дочь, сошла с ума от горя и теперь бродит ночами по улицам, сама, возможно, не зная, чего ищет. Далее повествование ведётся от лица Харона, в лодку которого собирается сесть душа Молли, погубленная собственной матерью; Харон просит Молли не бояться (сделать это довольно затруднительно, так как слышишь леденящий крик «Я твоя смерь!», за которым следует жутковатый смех). Затем повествование вновь возвращается к Джейн, матери Молли, которая продолжает бесцельно бродить по улице вне себя от горя; но Джейн также следует опасаться других призраков, и уж они-то вряд ли погладят её по головке, если узнают, что она сделала с родной дочерью. Затем Джейн начинает чудиться голос Молли, которая зовёт её. После этого следует кульминация истории с портретом Молли. Слушателю становится известно, что Джейн сошла с ума от того, что призрак Молли не покинул дом, а бродит по нему, вселяясь то в одну игрушечную куклу девочки, то в другую, которые кричат на разные лады: «Мамочка, за что?!». В конце историии слышится плач девочки и зловещий крик мисс Джейн: «Я уничтожу тебя!». Чем же всё-таки закончится история, Мастер предоставляет слушателю додумывать самому…

цитата karamba

Ещё гитаристы у него были всегда отличные, особенно ЛаРок.

цитата Вurn_1982

Да и ударники тоже отличные. Сноуи Шоу, Микки Ди (жалко, что в "Моtоrhеаd" свалил)

цитата Taybius oMort

невзлюбил за идиотский фальцет