Это были, в основном, молодые мужчины, которые получали 6 (шесть) баксов в месяц, из них 3 (три) отдавали на налоги, а на оставшиеся 3 доллара питались сами и кормили своих жён и детей, живущих в Китае. У них не было американского гражданства и не было возможности его получить. Это были нищие, запуганные и безропотные пролетарии, совершенно не похожие на гламурных кунфуистов в чорных пиджаках из сериала «Воин». Для китайских подёнщиков, как и для европейских эмигрантов, Америка была «страной возможностей», но главным образом это была возможность не сдохнуть от голода. То, что белые считали нищетой, для китайцев было царством изобилия. Естественно, белые рабочие не могли конкурировать с жёлтыми на свободном рынке труда, поэтому периодически устраивали им ночь длинных ножей.

В отличие от голливудских, реальных китайцев не защищали от нападений брюсыли из Гонконга или хотя бы местные шерифы. И китайцы просто убегали от погромщиков, если успевали. Они прятались в лесах и горах, а потом возвращались на пепелища, отстраивались – и снова шли на работу.

В конце концов, этот стоицизм вывел Америку из себя, и 6 мая 1882 года Конгресс принял «Акт об исключении китайцев», запрещавший иммиграцию из Китая и натурализацию живущих в Штатах китайцев.

Закон-законом, однако, молодая американская демократия по-прежнему остро нуждалась в бесправных и безропотных работниках. Вместо китайцев на рынок труда хлынули филиппинцы, а за ними и японцы. Естественно, белые рабочие были по-прежнему недовольны, все ведущие политики включили в предвыборные обязательства борьбу с Жолтой Угрозой, и к 1917 году законотворцы «исключили» вообще всех азиатов из любых регионов соседнего континента. Однако расовые беспорядки продолжались, и в стране процветала синофобия, ведь понаехавшие азиаты не спешили убираться домой. Так что Жолтая Угроза оставалась актуальной ещё долгие годы.

В 1942 году она вспыхнула с новой силой, когда всех японцев Западного побережья признали иноагентами и спешно отправили в gulag. А вот китайцам внезапно повезло: через год, в 1943 году Штаты отменили «Акт об исключении китайцев» – Китай стал союзником США в Мировой Войне, и дискриминация китайцев по национальному признаку начала выглядеть как-то нехорошо. Перед японцами окончательно извинились много позже, в 1988 году, но все эти расшаркивания я упоминаю чисто из чувства справедливости, потому что в интересующий нас период, в 30-е годы, никто в Америке и не помышлял ни перед кем извиняться.

Стоит отметить, что Жолтая Угроза воспринималась на Западе и на Востоке Америки очень по-разному. Основная часть китайской эмиграции оседала на Западном побережье, и это были нищие забитые батраки, не знавшие английского и готовые работать за гроши. Их жёны и дети оставались в Китае, здесь они были люди без корней, и корней пускать не собирались. В противоположность Западу, на Восточном побережье чайна-тауны заселялись бывшими моряками, поварами, торговцами и тому подобными людьми более высокого статуса. Они не отбирали рабочих мест у американцев, развивая свой бизнес, стремились пустить корни, потихоньку ассимилировались, носили европейские имена и даже втихаря заводили семьи с белыми женщинами – на Западе с такими наглецами по-быстрому разбирались линчеватели, а на Востоке смотрели сквозь пальцы, да и законы о сегрегации работали как-то несистематично.

Рискну предположить, что на Западном побережье у синофобии была основательная экономическая база, а на Восточном она была чистым незамутнённым проявлением ксенофобии и расизма как таковых. И та, и другая причина ненавидеть китайцев, на мой взгляд, одинаково уважительная, но у каждой из них есть свои нюансы. Это могло бы как-то прояснить подход к теме Жолтой Угрозы двух представителей американского общества, один из которых жил на Восточном, а другой – на Западном побережье, но, как мне кажется, на взгляды Кэмпбелла и Хайнлайна, скорее, повлияло их локальное окружение, а не глобальные региональные тенденции.

Как себе представляли жителя Востока американцы?

Стереотипы, заложенные ещё в викторианскую эпоху, эмигрировали в Америку и трансформировались в массовое представление о китайцах, как нации расово и культурно неассимилируемой и способной за счёт интеллекта и высокой рождаемости со временем вытеснить и заменить белых американцев (негры интеллектуальным потенциалом не обладали, поэтому рассматривались только как демографическая угроза). Если теория биологического давления чего-то стоит, опасения американцев на этот счёт выглядят вполне оправданными. Другой особенностью китайцев считалось чинопочитание и безоговорочное подчинение начальству. И, напоследок, самое специфичное, по-моему, существовавшее только в Америке: параноидальное отношение к китайцам, как потенциальной пятой колонне.

Эти представления нашли отражения не только в карикатурах бульварной прессы, приведённых выше, но и в бульварной литературе. В рассказе Лорелла «The Battle of the Wabash» («Битва при Уобаше») 1880 года, повествуется о том, что бесконтрольная эмиграция, смешанные браки и высокая рождаемость в китайских семьях привели к демографическому перекосу, и к 2070 году китайце в Америке стало вдвое больше, чем белых. Это привело к захвату США Китаем при активной поддержке пятой колонны. В финале бывшие сограждане, сбросив вечную маску терпеливого добродушия, убивают и насилуют своих соседей и обращают их в рабство. В новелле 1907 года «Жёлтая угроза в действии» Мэнсон описывает союз Японии и Китая, который начинает войну с Америкой и побеждает благодаря тихому саботажу и прямому предательству японских и китайских рабочих. Роман Парабеллума «Банзай!», написанный в 1908 году, изображает внезапное нападение на США, в котором вторгшуюся японскую армию поддерживают как иммигранты японцы, так и китайские рабочие. И, конечно же, стоит упоминания великий и ужасный Доктор Фу-Манчу, герой серии романов Сакса Ромера, запущенной в 1913 году. Криминальный гений и Жолтая Погибель, «воплотивший в себе всё жестокое коварство народов Востока», Фу-Манчу пережил своё время, превратившись в неувядаемую классику.

О распространённости темы «Жолтой Угрозы» в более современной литературе 30-х годов можно судить хотя бы по обложкам:

Как видно из картинок, в роли злодеев преобладают китайцы, но к концу 30-х на обложках начали появляться японцы. Вторжение Японии в Китай слегка притушило синофобию и подкинуло общественности новый образ злодея. Нанкинская резня 1937 года, в ходе которой были убиты 200000 человек, применение Японией химического и бактериологического оружия сместили акценты Жолтой Угрозы. Мировое Зло переселилось в Страну Восходящего Солнца, а китайцы внезапно превратились в его невинных жертв. По чайна-таунам прокатились демонстрации солидарности с Китаем, белые соседи воспринимали их с сочувствием.

Правда, смену векторов Жолтой Угрозы отметила для себя лишь культурная прослойка населения, а для сельских реднеков все косоглазые были по-прежнему на одно лицо.

А теперь подумаем, какую роль Жолтая Угроза играла в жизни Роберта Хайнлайна и Джона Кэмпбелла.

Ханлайн родился и вырос в консервативной глубинке Среднего Запада, где не то что китайца, но даже негра было трудно встретить. Семья Бобби была небогатой, бельё в прачечную они не носили, а где ещё можно было увидеть китайца? Первые представления Хайнлайна об азиатах, скорее всего, формировались под воздействием баек сверстников, т.е. он был полностью открыт для усвоения тех самых общественных стереотипов, из которых складывался контекст Жолтой угрозы. Лишь позднее, начиная с учёбы в Академии, он имел шансы ознакомиться с национальным китайским промыслом – прачечными. А вот после переезда в Лос-Анджелес такое знакомство состоялось почти наверняка. Чайна-таун в Эль-Эй был настоящим «тауном», он занимал 15 улиц, на которых проживали 3000 человек со своими храмами, оперой и блэк-джеком со всеми приложениями. Примерно с 50-х в лексиконе Хайнлайна начали проскальзывать специфические китайские пиджин-обороты типа «No Tickee, No Washee» (без бумажки ты букашка) или «makee–learnee» (впрягайся – освоишь по ходу), а среди знакомых появились смешанные пары. Но насколько широк был его круг общения в 30-е годы судить сложно.

Более космополитичный Кэмпбелл вполне мог, так или иначе, контактировать с китайцами, живущими в Нью-Йорке, и все проблемы межрасового взаимодействия были у него перед глазами. Так что его базовое отношение к синофобии могло опираться не только на коллективное бессознательное, но и на личный опыт.

Кто же из них был большим синофобом? Тут очень помогли бы какие-нибудь цитаты – но, увы, все цитаты Хайнлайна, в которых упоминаются азиаты, относятся к более позднему периоду времени, а Кэмпбелл ни китайцев, ни японцев в своих письмах или редакционных статьях 30-х годов вообще не упоминает.

Я специально подчёркиваю периоды – в 40-х и 50-х Боб много чего наговорил о японцах и китайцах. Его ненависть к японцам после войны сменилась более индивидуальным подходом. А вот Китай, безусловно, превратился для Боба в новую Империю Зла, грозящую Западу несметными жолтыми ордами. «Проблема с китайцами не в том, что они коммунисты, а в том, что их так много». В произведениях Хайнлайна иногда проскальзывают впитанные в юные годы штампы и стереотипы – мальчик с китайским именем в «Красной планете» являет собой полную социальную пассивность, в «Туннеле в небо» именно китайцы демонстрируют бесконтрольно размножающиеся «орды». Китайская община на Луне в «Суровой госпоже» показана твёрдо нацеленной на коммерцию и не склонной к ассимиляции и участию в каких-то социальных потрясениях. Китайцы у Хайнлайна всегда как-то обособлены от прочего окружения, отношение к ним очень часто ироничное, хотя сам Хайнлайн подчёркнуто толерантен. К японцам он более уважителен, за исключением «Шестой колонны». Если паназиаты «Шестой колонны» действительно имеют отношение к японцам. Дело в том, что познания Хайнлайна о японской культуре на момент написания романа были весьма поверхностны: например, он полагал, что «бушидо» – это что-то вроде общеобразовательного курса колледжа.

Что касается Кэмпбелла, то у него был, как известно, язык без костей, после 30-х он вполне мог ляпнуть что-то нелестное в адрес представителей монголоидной расы… Настолько нелестное, чтобы превратить интеллигентную писательницу Джанет Нг в бешеную выхухоль, плюющуюся ядом? Ну нет, это перебор. Я не думаю, что Кэмпбелл мог так глупо подставиться, он был слишком умным человеком. Когда Хайнлайн в бешеной злобе орал, что ненавидит япошек, хочет сжечь их города, лишить их суверенитета и поставить на колени, Джон в ответ журчал нечто нейтрально-успокоительное. Он мог презирать людей, но не делить их на высших и низших, исходя из расы, пола или происхождения. Он мог делать какие-то обобщающие заключения, но на основе имеющихся фактов, а не подсознательных установок. В исходном тексте повести «All», на мой взгляд, нет ничего, что можно было бы назвать расизмом или хотя бы спекуляцией на тему Жолтой Угрозы – если не притягивать туда Угрозу за уши.

А раз так, видимо, ЖУ проникла в текст где-то на полпути, в процессе передачи рукописи от Кэмпбелла к Хайнлайну. Наверное, стоит пару слов сказать о том, как история Кэмпбелла трансформировалась в пересказе Хайнлайна. Возможно, своей волшебной кистью Боб неосознанно взял и явил на свет скрытую Угрозу, которая ловко пряталась между строчек черновика Кэмпбелла.

При беглом знакомстве с биографией Джона Вуда Кэмпбелла-младшего создаётся впечатление, что он появился в этом мире с одной-единственной целью – стать редактором научной фантастики. Стоило ему написать парочку рассказов и послать их в «Astounding», как редактор О.Тримейн пригласил его в офис и торжественно уступил своё кресло. На самом деле всё было не так просто. Для начала, Джон Кэмпбелл-младший получил высшее образование по специальности «ядерная физика» (не думаю, что он сдавал «Кванты» по Ландафшицу, но всё равно, наш брат-физтех, да). В этом плане Кэмпбелл был на голову выше большинства научных фантастов своего времени. По нашим меркам, у него за плечами был физфак приличного университета, а у них, в лучшем случае, корочки ПТУ и лекции общества «Знание». Помимо погружения в тему, редактору НФ не помешает понимание творческих процессов и знание литературных основ. Джон был хорошо подготовлен и в этой части. Прежде чем усесться в редакторское кресло, он семь лет бомбардировал ведущие фантастические журналы своими рассказами, романами, статьями и просто письмами. Его много печатали, он знал, чтó может понравиться редакторам, и умел писать палп-фикшн.

Но не только палп и не только фикшн. Когда Кэмпбелл запустил в «Astounding» серию статей по астрономии, читатели были от них в восторге, а своими редакторскими эссе он порой красиво возил носом по столу горе-авторов, которые не понимали, что мир даже в литературном произведении должен подчиняться логике, что супертехнологии не возникают из воздуха, и что у любого «а вдруг» должна быть предыстория.

Его повесть «All» была экспериментальным гибридом научной фантастики и фэнтези. Кэмпбелл взял фантастику в духе «супернауки», что было трендом в начале 30-х, (однако вместо абстрактной «тирьямпампации» © взял за основу очень красивый вариант Единой теории поля) и подал историю в стилистике… ну, скажем, «Сильмариллиона». Этакие Морготы и Илуватары хмурят брови, восседая на тронах, и изъясняются гекзаметром. Идей в повести было множество: уже упомянутая единая теория поля, из которой следуют «промежуточные/дополнительные спектры» (по сути, тензорная комбинация разных полей в расширенной системе координат), «научная религия» и её шесть архетипических элементов (и шесть соответствующих цветов), расовая дифференциация частотных свойств гемоглобина, полевая трансмутация стабильных изотопов и тому подобное. Что касается ядра «супернауки», то подано оно была достаточно красиво и наглядно, и если додумать опущенное в тексте, то вся боевая и бытовая магическая система выглядит научно обоснованной, логичной и самодостаточной. Правда, ближе к середине повести по сюжету начинаются совсем уж библейские чудеса, а перекинуть мостик между ними и «супернаукой» Кэмпбелл не удосужился. Я уверен, что он держал в уме какие-то работоспособные схемы, потому что пару раз Джон снисходит в тексте до строго научных объяснений явленных «чудес». Но то, что осталось за кадром, восстановить весьма проблематично.

Кэмпбелл описывает в своей повести противостояние американцев и оккупировавших Штаты азиатов Мировой Империи, но это не абстрактные «азиаты», а вполне конкретные японцы и китайцы, и разница между ними заметна не только в именах, но и в манере выражаться и даже образе мышления. Показывая интеллектуальное противостояние китайского учёного американской «супернауке», Кэмпбелл ясно даёт понять, что любое открытие, сделанное человеком, другой человек может повторить – если дать ему немного времени. Таким образом, проигрыш Мировой Империи Ниджихуа церкви Единого выглядит случайностью – просто американцы успели раньше азиатов. Кэмпбелл понимал, что этот рояль в кустах лишает картину достоверности, и при публикации «Шестой колонны» в «Astounding» в своей редакционной статье он много рассуждает о том, что в современную информационную эпоху секреты живут не дольше пары месяцев, и только экстраординарные меры, такие как железный занавес Закона о Необщении, упомянутый в романе, могли создать временный технологический перевес США. Он чертовски убедителен, отсутствие интернета и спутников-шпионов нисколько ему не мешает.

И всё же победа над оккупантами происходит вовсе не в технологической, а, скорее, в экономической сфере деятельности. Подобно персонажу мультфильма «Золотая антилопа», имперские чиновники, солдаты и переселенцы захлёбываются в потоках дармового трансмутационного золота, и спасти деморализованных азиатов может только немедленная эвакуация на родину. А тех, на кого не подействовала «рука Мидаса», вразумляют масштабными спецэффектами и… психотронным излучением. Ну, это было совсем уж неспортивно, Джон. Такое «ultimatum weapons» могло бы сократить сюжет до пары страничек, если, конечно, писать «честную» историю, а не загонять сюжет в заданную траекторию надуманными барьерами.

Итак, группа военных учёных из секретной подземной лаборатории изобрела «супернауку», создала религию, чтобы распространить влияние по стране и навербовать рекрутов, и утопила оккупантов в золоте. Деморализованная Империя капитулировала.

Разумеется, ни о какой моральной победе американского народа над азиатами тут речи не идёт – американский народ по ходу сюжета играет пассивную роль, он отстранён от активного участия в событиях, и судьбу мира решают самопровозглашённые и незаметно ставшие реальностью живые боги… Скептический взгляд Кэмпбелла на «исторически сложившуюся общность людей», нацию, гражданское общество и прочие химеры проявляется в полный рост. Историю вершит кучка избранных технократов, которые возложили на себя функции отраслевых божков, ипостасей верховного божества All (Единого или Ёдина). Этих богов всего шесть, по числу граней куба, и каждый отмечен своим цветом:

Менс, Повелитель Мудрости и Знания – голубой

Тал, Повелитель Мира и Гармонии – зелёный

Дис, Повелитель Смерти – алый

Тамар, Госпожа Милосердия – золотой

Шан, Повелитель Надежды, Свершения и Счастья – перламутровый

Бармак, Ужасный Повелитель Небытия – чорный

Таким образом, вместе они создают весёленькую шестицветную радугу, но это совсем не то, о чём в первую очередь подумали бы господа из Роскомнадзора. Скорее, это соцветие напоминает Power Raners:

По логике, шесть цветов должны сливаться в ауру Ёдина, которая «искристого серебряного цвета», но боюсь, что смесь перечисленных цветов выдаст что-то иное. Джон явно об этом не подумал, в процессе написания повести цветовая дифференциация штанов богов у него плавала, видимо, цветовую гамму он хотел согласовать позднее, когда руки дойдут. Число Повелителей тоже нестабильно – временами всплывает внештатный седьмой Повелитель Времени Каррон, чьи полномочия могут превышать даже силу Владыки Ёдина. Кэмпбелловский пантеон несколько хаотичен, функции божков неравновесны, не сбалансированы. Но боги они всамделишные, и о своей человеческой основе технократы моментально забывают, надев мантию и шапочку и взяв в руки посох. Они словно заигравшиеся актёры, потерявшие границу между реальностью и вымыслом, но автор это перевоплощение никак не комментирует. Интересно, собирался ли Кэмпбелл размотать этот клубок обратно, спустив героев с Олимпа на землю, или придерживался мысли о том, что люди рано или поздно сотворят себе живых богов, и они станут неизменным фактором истории? Повесть завершается на самом интересном и не даёт ответов на эти вопросы (один из возможных вариантов развития событий описан у Р.Желязны в романе «Князь света»).

Вот такие странные идеи слились в странный сюжет в голове Джона Кэмпбелла-младшего в 19… году. Точное время написания повести мне установить не удалось. Я могу только предполагать, что это произошло где-то между 1931 и 1939 годами, во время вторжения Японской империи в Китайскую республику – всё-таки китайцы поданы в повести Кэмпбелла с бóльшей симпатией, чем японцы. Что именно послужило толчком к написанию повести? Если бы я был биографом Джона Вуда Кэмпбелла-младшего, я бы непременно нарыл в его прошлом какой-нибудь подходящий эпизод, скажем:

«…однажды Джон Вуд Кэмпбелл-младший, молодой редактор журнала «Astounding» и автор нескольких фантастических повестушек, гуляя по Манхэттену, случайно забрёл на Пелл-стрит. Он поднял глаза от мостовой и внезапно обнаружил, что он тут единственный белый мужчина. Более того, вокруг никто не говорил по-английски, да и все вывески были написаны иероглифами. Джон поспешил вернуться в привычное окружение, но впечатления этого странного утра продолжали крутиться в его голове, и вот однажды этот кусочек паззла со щелчком встал на своё место...»

Красивая история, жаль, что я её только что выдумал. Хотя история со смартфоном и звонком в Будущее тоже неплохая…

Так, стоп. Теперь у меня две красивые истории, и обе они слишком просто всё объясняют. Слишком просто. Словно Джанет Нг, которая, потрясая пальцем, кричит с трибуны ВорлдКона: «Этот долбанный Кэмбел был долбанным расистом, вот почему всё так и получилось, вы поняли, белые уроды?!»

Что ж, придётся констатировать, что у нас нет достоверных сведений о том, когда и как появилась на свет повесть «Единый»/«Ёдин». Но зато у нас есть свидетельство Роберта Хайнлайна, Билла Паттерсона и прочих критиков, что повесть Кэмпбелла вовсю эксплуатирует старую палповую страшилку о «Жолтой Угрозе» и проникнута духом расизма, тесно вплетённым в её сюжет. Не остаётся ничего другого, как сесть и разобраться, что же такое эта «Жолтая Угроза», и как она могла в своё время повлиять на участников событий нью-йоркского лета 1940 года.

Речь у нас пойдёт о романе «Шестая колонна». Критики всегда были к нему неласковы, да и читатели часто поругивали. В основном «Колонну» обвиняли в примитивизме, ходульности сюжета, и, на сладкое, – в расизме. А между тем «Шестая колонна» – это плод совместного творчества двух гениев Золотого века научной фантастики, Роберта Хайнлайна и Джона Кэмпбелла. Как же так? У этих двух ребят на счету «Звёздный десант» с Каспером Ван Дином и «Нечто» с Куртом Расселом, буквально, «два в одном»! «Колонна» обречена была стать шедевром, но почему-то не стала. Почему многим нравятся «Пасынки Вселенной», в которых Хайнлайн точно так же воплотил идеи Кэмпбелла, а другой совместный продукт творческого дуэта вызывает разочарование? Потому что советские школьники, подсевшие на картинки Гришина из журнала «Вокруг света», прочитали 12-й том «Поляриса» уже зрелыми и начитанными людьми? Но тот же эффект наблюдается и среди зарубежных читателей Грандмастера, у которых не было перерыва в чтении длиной 17 лет. Похоже, причину надо искать не в читателях, а в тексте романа.

Банальное «плохо написано» я рассматривать не буду. Не думаю, что причина в качестве исполнения, «Шестая колонна» написана, на мой взгляд, в чём-то получше «Пасынков Вселенной». Подозреваю, что всё дело в исходных кэмпбелловских идеях. Точно такая же картина наблюдается у Клиффорда Саймака: роман «Империя», написанный по идее Кэмпбелла, никому не нравится, а «Поколение, достигшее цели», в основе которого всё тот же кэмпбелловский «заблудившийся корабль», оценивается достаточно высоко. Мне не даёт покоя мысль о том, что слишком сложные идеи, как правило, не слишком хорошо воспринимаются читателями. Корабль поколений? Ну, это просто такая большая лодка. Одичавшие матросы? Да сколько угодно, по жизни они все пьяницы и дикари. Торсионные поля в n-мерном пространстве? Эмм… Больно вы умный, мистер Кэмпбелл, людям с вами тяжело. Или ещё более радикальная мысль – о том, что Кэмпбелл залетал своими мыслями слишком далеко для 40-х годов прошлого века. У него просто не было под рукой Грега Игана, который мог бы адекватно воспринять и воплотить его идеи.

Впрочем, утверждать, что читатели элементарно не доросли до «Шестой колонны» будет слишком рискованно, поэтому я отложу свои мысли в сторону и попробую обратиться к фактам. Это тоже не всегда безопасно, потому что за пыльными дверцами старых шкафов можно запросто наткнуться на совершенно ненужный скелет (Тут хочется немного тематической музычки, пусть это будет Sceleton in the closet, у Купера хорошенький такой клавесинчик и, кажется, ещё ксилофон в проигрыше) .

А в качестве источника фактов возьмём биографию Хайнлайна, написанную Биллом Паттерсоном, «Robert A. Heinlein. In Dialogue with His Century», том 1. В изложении Билла история романа «Шестая колонна» выглядит чрезвычайно просто:

Как вы знаете, весну и лето 1940 года Хайнлайны посвятили поездке на Восточное побережье. В Нью-Йорке они прожили пару недель на квартире Джона Арвина, однокашника Хайнлайна по Академии ВМФ, который вовремя сообразил, что лучше работать на себя, чем на дядю Сэма. За это время Боб успел не только встретиться с Кэмпбеллом и перезнакомиться со всеми ключевыми фигурами фэндома, но и кое-что написать.

11 июня 1940 года Хайнлайн сел в метро и поехал в офис Кэмпбелла, чтобы предложить ему только что написанный рассказ «Они». Кэмпбелл рассказ купил, они немного поговорили, и Хайнлайн кратко упомянул о своей справочной таблице «История Будущего». Джон был очарован идеей – и без раздумий купил таблицу. А потом предложил Хайнлайну поучаствовать в своеобразном бизнес-проекте. Дело в том, что у Кэмпбелла в столе мёртвым грузом лежал черновик его повести «All» («Единый» или, возможно, «Ёдин» ). Печататься в своём журнале редактор больше не мог – возможно, боссы из издательства «Street&Smith» намекнули ему, что это плохая практика. Или это сказала ему Кей Таррант. Или Джон вдруг сам осознал, что это похоже на коррупцию и использование служебного положения в корыстных целях. Как бы то ни было, идеи у Джона были, а печататься ему было нельзя. Поэтому Кэмпбелл предложил Хайнлайну взять сюжет его повести и написать по нему собственный роман. Редактор гарантировал, что роман будет куплен и напечатан. Хайнлайну идея понравилась – отказы из издательств изрядно портили ему настроение. Но тут Джон начал подробно описывать сюжет «Единого», и энтузиазм Роберта слегка увял: сюжет ему не слишком понравился, а значит, кое-что придётся переделывать. Но Боб согласился, и они ударили по рукам.

В конце июня Хайнлайны оставили Нью-Йорк и поехали в Чикаго, на Съезд Демократической партии. Съезд открывался 15 июля, до начала оставалась пара недель, и за это время Боб планировал закончить свой знаменитый рассказ «…И построил он скрюченный домишко». Но рассказ не пошёл, и Хайнлайн переключился на повесть Кэмпбелла. В Чикаго царила жара, полноценно работать не получалось, и Боб ограничился тем, что набросал целый ворох заметок со своим видением «Единого». Потом был Съезд, а через неделю после Съезда – Семинар по Общей Семантике Коржибски. В августе Хайнлайн достал свои заметки и сел писать повесть «Шестеро против Империи». Он заменил стиль повествования на более современный, добавил конкретики в персонажи и события и постарался убрать все следы кэмпбелловского расизма, которым был пропитан сюжет. Как пишет Паттерсон, Хайнлайн постарался понизить градус старой бульварной страшилки про «Жолтую угрозу» и построить сюжет на конфликте двух культур, западной и восточной, а не на конфликте двух рас – это было максимально допустимое отклонение от исходной идеи, на которое был согласен Кэмпбелл.

В финале «Шестеро против Империи» превратились в «Шестую колонну» (так Хайнлайн назвал саботажников-патриотов, в противоположность «пятой колонне» коллаборационистов, свежей идиоме, рождённой Гражданской войной в Испании), и рукопись отправилась из Чикаго в Нью-Йорк. Кэмпбелл тут же выслал ему чек на сумму 584 доллара, 62 цента.

Роман вышел в «Astounding» тремя номерами, в январе-марте 1941 года. Хайнлайн не любил этот роман и позднее неохотно разрешал его печатать.

Так звучит эта история в изложении официального биографа Роберта Хайнлайна, Билла Паттерсона. И вот что я скажу: на мой взгляд, в рассказе Билла слишком много пробелов, оценочных суждений и, возможно, поэтических преувеличений. А ещё в ней отсутствует главное – исходная повесть Кэмпбелла. Судя по всему, ни Паттерсон, ни прочие критики, упоминающие эту историю, «Единого» не читали. Их мнение базируется на хайнлайновском предисловии к «Шестой колонне» и фразе, которую он обронил в письме 1973 года. Для того чтобы составить полную картину, стоит заглянуть подальше в прошлое, ознакомиться с повестью Кэмпбелла, понять откуда она взялась и какими идеями питалась, а потом посмотреть, как эти идеи трансформировались в руках Хайнлайна. А потом проанализировать дальнейшую жизнь «Шестой колонны» и понаблюдать, как ей распорядился Хайнлайн, выйдя из-под крыла Кэмпбелла. Попытаемся превратить скупой графический набросок Паттерсона в живописное полотно эпического масштаба.