Знаток передал мне стройный бокал из хрусталя, в котором плескалась сумрачно-серая жидкость. Я осторожно попробовал напиток. У него был дымчатый вкус, с оттенком тепла, скрывающего за собой прохладное послевкусие. Это был, вне сомнений, подходящий напиток для этого времени года. Я произнёс подходящий случаю одобрительный отзыв.

— Ну-с, — сказал мой друг, когда также устроился в своём обычном кресле, — расскажи мне, отчего ты только что так нёсся через всю площадь? Это на тебя как-то совсем непохоже.

Я объяснил, что меня задержал поход в местный кинотеатр. По причине длительных рекламных вставок показ фильма начался позже, чем я рассчитывал, и поэтому я вышел из кинотеатра также позже, чем планировал. А потом на меня набросилась группа энтузиастов, которые хотели, чтобы я подписал петицию о получении кинотеатром должного статуса.

Знаток приподнял одну бровь и загадочно улыбнулся.

— Надеюсь, что ты подписал её, – заметил он. – Я уже это сделал. Те старинные картинные палаццо были и в самом деле дворцами, выстроенными, чтобы народные массы, и не только они, могли переноситься в новые миры воображения и испытывать искусство кинематографа в самых привлекательных и роскошных из возможных декораций. Творческое окружение порождает воображение.

Он отпил свой осенний ликёр.

— Тем не менее, есть даже ещё более рафинированные экземпляры этого типа неподалёку отсюда. Этот конкретный экземпляр может быть охарактеризован в ар-деко и неоегипетском стилях.

Знаток погрузился в молчание. Снаружи его высоких окон последние всполохи заката стёрлись с неба, оставив после себя буйную массу серых туч, темнеющих за секунды. Те смутно вырисовывались на фоне электрического лимонно-жёлтого оттенка вечернего неба. Он также быстро тускнел.

— Слышал ты когда-нибудь про Тэмпл-Синема? Нет, я и не ожидал обратного. Это было небольшое помещение, созданное увлечённой группой помешанных на кино и архитектуре фанатиков, хотя оно и было открыто для публики и высоко ценилось местным сообществом. Я знаю одного из членов Фонда, запустившего этот проект.

Мой друг поднялся и включил верхний свет. Комнату залило тёплое сияние. Он заново наполнил наши бокалы. Я знал, что за этим последует рассказ о каком-то из числа его любопытных жизненных опытов.

— У меня где-то были почтовые открытки с ним, — произнёс Знаток. Он открыл комод и достал оттуда фотоальбом, обёрнутый в кожу полночно-синего тона, с тиснением серебром на обложке и корешке в форме египетских узоров. – Вот они.

Я посмотрел на раскрытую книгу. Там были четыре почтовые открытки, чёрно-белые и сепийные, прикреплённые к странице. На них было показано чётко очерченное, квадратное в плане здание, окружённое зарослями и кустарниками. Дом этот был определённо новёхоньким, выстроенным из белого камня или бетона. Он напомнил мне станции лондонской подземки, спроектированные Чарльзом Холденом в 1930-ых.

— Кинотеатр этот изначально и впрямь был Храмом. Его возвели для какого-то теософского суб-культа или вроде того, по желанию богатого и чудаковатого мецената. Как ты можешь видеть, дворец этот стоит посреди небольшого парка. К тому времени, когда это место приспособили под кинотеатр, большая часть садово-паркового пространства вокруг была распродана и застроена. Тем не менее, в кинотеатр было по-прежнему легко пройти через дверь в стене парка. Комитет гарантировал, что кинотеатр будет как следует обозначен дорожными указателями; они же выложили кирпичную дорожку, ведущую от двери в парк и до самого входа. Само здание, как ты мог заметить, представляет собой смесь стилей ар-деко и египтизирующего классицизма, что было так популярно в декоре множества разных построек тех времён. Более того, ради уверенности в том, что древнеегипетские детали декора были аутентичными, проектировщики не жалели никаких средств. Короче говоря, это было, пожалуй, самое чарующее и необычное здание во всей округе, и его сохранение, посредством превращения его в небольшой, но популярный кинотеатр, вызвало всеобщий восторг.

Участки кирпичной стены, окружавшие сохранившуюся часть парка, где располагался кинотеатр, были, без сомнений, весьма старинными. Вход, ведший к кинотеатру, был вырезан с изрядной точностью. Не было сделано никаких попыток замаскировать новую работу: в ней использовался кирпич, но стилистика явно была современной, с таким количеством стекла и металла, которое было необходимо. Общий эффект отдавал модерновостью, однако не самого агрессивного толка.

       Небольшая афиша у входа гласила: «Эон – эпохальные фильмы в усадебном храме.» Усадебный храм, воистину! Было бы нелегко устоять перед таким приглашением, даже если у меня уже не было в планах посетить его. Я купил себе билет и прошествовал по дорожке к кинотеатру. Подходя к нему, я мог видеть, что дом этот был выстроен в своего рода неоегипетском стиле, из бетона, ныне покрытого следами плесени. Это придавало ему даже ещё более интересный вид, как если бы здание было только недавно открыто и спасено из джунглей, что вторглись сюда и поглотили его. По обе стороны крыльца высились две элегантных сужающихся колонны, а на притолоке парадного входа красовался барельеф в форме крылатого солнечного диска. У меня создалось впечатление, что строение это – бывший летний домик, фолли,[1] храм, что угодно ещё – имело строгую геометрию, что было достаточно приятно в некоем мрачном, чопорном смысле.

        Я вошёл внутрь и стал смотреть фильм. Зал был маленький и хорошо продуманным, с плавно уходящим вниз в сторону экрана полом. Такие детали, как я мог заметить в тусклом освещении, были свойственны ар-деко, вместе с мотивом крылатого солнца, выделенного золотом и расположенного над аркой, изогнутой над экраном. То, что я смотрел, называлось «Посмертие», и у него имелась простая, хотя и тонко переданная предпосылка: что если, когда мы умрём, нашей первой задачей будет выбрать и воссоздать момент, когда мы испытывали наибольшее счастье? Что бы вы выбрали? Почему? Как этот момент может быть воссоздан вновь? Когда фильм закончился, по экрану поползли титры и включился свет, я пребывал в задумчивой тишине какое-то время. Но я был не одинок. Молодая женщина, несколькими рядами впереди меня, также осталась на своём месте. Наконец, мы вместе встали, чтобы пойти на выход примерно в одно и то же время, и я ощутил себя обязанным сделать какую-либо ремарку о силе этого фильма. Женщина сперва замялась, затем согласилась и бросила ещё один долгий взгляд на экран. Я произнёс что-то ещё о том, какой это поистине великий фильм, образы которого остаются с тобой после просмотра. Тривиально звучит, я уверен; однако её это, казалось, поразило. Женщина вновь опустилась на сидение. Затем она сказала, что это было слишком правдиво. И она поведала мне любопытную историю.

— Неделю назад, кажется, она просматривала фильм, который планировала показать, чтобы удостовериться, что с воспроизведением всё в порядке. Эта леди занимается волонтёрством в кинотеатре, и я предпочту оставить её инкогнито. Ранее у неё было несколько незначительных заминок. Картина называлась «Облик грядущего», великое детище Уэллса-Корды 1936-го года. Она включила воспроизведение, не планируя смотреть его от начала до конца. Она думала позаниматься другими вещами на рабочем месте и время от времени следить за качеством фильма, чтобы убедиться, что плёнка не содержит изъянов. Однако вскоре моя визави была захвачена им. Начиная с торжественной вступительной музыки, с льющимися каскадами аккордами, полными предчувствия, до финальных сцен с их растущим напряжением и космической концовкой, по её словам, она едва ли сдвинулась со своего места.

Я сказал ей, что в каком-то плане это был провал, к тому же трагический: попытка сверхдостижения, подлинное видение, реализованное далеко не совершенно. Однако его масштаб был внушителен.

Она кивнула. Затем, продолжала моя собеседница, было сложно описать, что произошло после того, как фильм завершился. Она проверила оборудование и выключила везде питание, однако, как и той ночью, что я встретил её, у неё как-то всё не получалось покинуть кинозал. Так что довольно долго она просидела там в полной темноте, вновь и вновь прокручивая в уме будущее, что Уэллс явил нам в этом фильме, и другую его версию, что рисует перед нами стимул, предоставляя свободу воображению. И музыка, казалось, тоже задержалась там, как если бы она слышала её отголоски из неких далёких мест.

И затем ей стало грезиться, будто бы стал вопроизводиться другой фильм. Она сказала, что, разумеется, решила, что заснула и стала видеть сон. Это именно то, во что ей хочется верить. Однако, как бы она ни старалась, это было не так, как тогда, и не так, как она помнила это сейчас. По факту, она находилась в полном сознании. Фильм по-прежнему прокручивался в её голове. И моя визави сказала, что даже хотя всё уже затихло, опустилась ещё большая тишина; и она почувствовала, как будто плоть её лица и рук была легко затронута чем-то неосязаемым – пылью, возможно, или же паутиной, или птичьим пером. Этого было достаточно, чтобы она испытала дрожь. И она содрогнулась вновь, пока сидела там вместе со мной и заново переживала ту сцену.

Потому что вскоре начались образы. Поначалу была только выжженная пустошь, подобно сценам Ипра[2] или других полей сражений Первой Мировой: просто голая земля, воронки от взрывов и грязевые пруды. Затем по этому унылому ландшафту покатились футуристические танки, как в «Облике грядущего», сминая руины и тех малочисленных живых существ – людей и прочих – что были видимы.       

Женщина ощутила головокружение. Дело было не в высоте, а во времени. Эта война длилась десятилетиями, как и в «Облике грядущего». Она заставила себя отвернуться от экрана и смотреть на отдельные фрагменты скульптурного фриза, шедшего вокруг зала, чтобы сбросить с себя видение. И когда она повернулась обратно, там была уже другая сцена.

Танки исчезли, но остались кое-какие из руин. И люди блуждали вокруг и ходили через них, бедные отчаявшиеся люди, потерявшие всё. Она увидела грубые постройки, вырастающие, как грибы, напротив каменно-бетонных останков их прежнего города. Это напомнило ей о варварах, приходящих на руины древнего Рима. Но эти люди не были варварами – они были выжившими, униженными и обездоленными.

Время будто бы ускорилось. Развалины города были заново отстроены. Улицы и площади покрыли собой опустошённый пейзаж. Перед взором моей визави вырос град огромных башен. Промышленность также восстановили. Воздух почернел от смога и пара. Она созерцала дни и ночи, проносящиеся мимо подобно вспышкам. Бледно-жёлтые огни, светящиеся день и ночь. Гигантские экраны (как в фильме), постоянно показывающие лицо, казавшееся ей знакомым, однако она не могла понять, кто же это был, да и было ли ему там вообще место. Топлы заполняли лишённые деревьев бульвары и площади, толклись под экранами. Она слышала музыку Артура Блисса из фильма, ту её часть, где Вождь, местный главарь банды, захвативший власть (роль которого исполнил Ральф Ричардсон), вернулся с одной из своих военных кампаний. Музыка была триумфальной, однако вместе с тем и полной угрозы, а также пустозвонства тоталитаризма и жестокого гангстерства, замаскированного под патриотизм.

Спустя какое-то время впервые раздался новый звук. Это был протяжный, приглушённый рёв. Моя знакомая увидела новую башню, и та была самой высокой из всех. И потом она поняла, что это не было башней. Это сооружение было подобно Космической Пушке в «Облике грядущего». Но она знала, что внутри ракеты не было никого, и что та не предназначалась для открытого космоса. Толпы народа, окружившие ракету, ликовали у ещё более громадных экранов, стоявших поблизости. Лицо с экранов произносило напыщенную тираду. Послышались новые взрывы ликования. Ракета должна была быть запущена для уничтожения. Экраны потухли, подобно тому, как в кинотеатрах опускаются занавеси. (По крайней мере, она могла это вспомнить.) Людские массы устремились прочь от ракеты, обратно в город. Моя собеседница моргнула, после чего вновь узрела город. Он был в руинах. Новое море развалин. Это всё, что она могла видеть. Там, где была ракета, ныне зияла гигантская яма. Мелодия запустения Блисса, посвящённая пейзажу из руин и уничтоженному городу, заиграла в её голове.

Возможно, согласилась моя знакомая, что она задремала ненадолго. Это могло длиться и несколько часов, и всего несколько секунд. Время может быть весьма субъективным. Затем ей явилось то же видение, что и раньше: опустошённый пейзаж в руинах, по которому взад-вперёд мучительно перекатывалась многолетняя война. И вновь время ускорилось. Городские руины были заново отстроены. Однако видение на этот раз было иным. Оно было ближе к возрождённому мегаполису в «Облике грядущего». Белоснежный город расстилался до горизонта, там было чисто и светло. Многие его инфраструктуры находились под землёй, так что на поверхности было зелено и пригоже. Ресурсы восстановленного после войны мира шли на создание функциональной красоты. Мир и в самом деле подвергался активному сбору ресурсов, но, по крайней мере, он не был под угрозой уничтожения. Иные толпы собирались на обширных плазах перед огромными публичными дисплеями. Лицо на экранах выглядело благородным и достойным почтения. Возникла другая новая башня, ещё одна Космопушка, однако эта была сконструирована для науки и исследований. Город расширялся, впрочем, никогда не выплескиваясь через окрестные зелёные холмы... Её видение закончилось здесь.

Знаток погрузился в молчание. Наконец, он вновь заговорил.

— Разумеется, я ощутил, что должен исследовать эту тему несколько глубже. В конце концов, мне удалось узнать некоторые поодробности. В 1920-ом старый дом был выкуплен неким Карнейро – кажется, у него не было имени, только фамилия. У меня сложилось впечатление, что у него был типаж в духе Алистера Кроули. Он основал и руководил обществом, посвящённым Эонической магии. Ты слышал что-нибудь об этом?

Я покачал головой.

— Что ж, всё это весьма неясно, но основная тема в том, что их ритуалы и церемонии были направлены на воздействие на отдалённое будущее. Эти культисты были убеждены, что, задействуя грамотный церемониал с надлежащими обрядами и в определённое астрономическое время, они могут изменять исход будущих событий. Всё это в наши дни выглядит весьма модерново по общему тону, так или иначе. В действительности же они кидали камень в поток времени, и его всплеск расходился рябью во все стороны, вовне и вдоль течения, тем самым изменяя будущее. Было множество причин, почему их ритуалы не были или же не могли также оказывать влияние в обратном временном потоке, чтобы влиять и на прошлое. Как бы то ни было, адепты магии Эона верили, что «рябь», введённая в поток времени, может двигаться лишь по направлению в будущее. Возможно, у Природы была своя гарантия того, почему не могут происходить парадоксы, и она их, так сказать, сглаживала, как предполагали в своих работах многие писатели-фантасты.

Так вот, под управлением их архимага общество выстроило для себя храм в египетском стиле. Ты видел открытки с ним. По иронии, орден просуществовал не особо долго, к тому же с ним были связаны многочисленные скандалы, пока он ещё функционировал. Члены общества выпадали один за другим, и спустя несколько лет оно полностью распалось. Тут возникает соблазн спросить, почему они не повлияли на собственное будущее и не обеспечили выживание своего ордена? Возможно, они расценивали это как слишком близкое будущее, либо как слишком эгоистичный подход. Я видел несколько их фотографий, где все были в сборе перед одной из их церемоний. Карнейро выглядел как типичный маг на главных ролях, как ты мог бы сказать: у него была густая, щетинисто-серебристая шевелюра; его манеры и голос тоже, очевидно, соответствовали типажу. При этом, кажется, он был подлинным отщепенцем – или же просто неуравновешенной личностью. Я предполагаю, что всё это зависит от того, с какой стороны смотреть.

Я просмотрел описания их ритуалов и церемоний, включая «Книгу Трансцендирования Эонов». Знаешь, я убедился в том, что сам Карнейро на самом деле верил каждому её слову. Он реально пытался повлиять на будущее.

— К добру или к худу, как считаешь? – спросил я.

— Не знаю, — ответил мой друг. – Да и кто я такой, чтобы говорить, что есть хорошо, а что – плохо?

— Согласен. Не думаю, что с подобной силой, могущей влиять на будущее, Карнейро не сделал бы больше попыток скрепить свой орден, особенно с учётом, что он был их лидером. Это было время великой неопределённости, что весьма успешно схвачено в «Облике грядущего». Вот уж не подумал бы, что у такого общества будет нехватка потенциальных членов. Некоторые люди готовы пойти на что угодно, особенно если они считают, что мир катится в бездну. Они хотят уверенности, реального будущего. Возможно, кто-то должен начать всё с чистого листа. Держу пари, там были замешаны деньги.  

— Крайне прискорбно лицезреть подобный цинизм в столь юном возрасте. – ответил Знаток, однако не без тени улыбки.

Затем он продолжил.

— Читая документы, письма и прочую бухгалтерию этого общества, я осознал с уверенностью, что Карнейро, хотя он, вероятно, и был неуравновешенным типом, однакож обладал изрядной харизмой и очарованием. Он был способен влиять на людей так, как ему хотелось, и он не был просто очередным жуликом или шарлатаном. Как я уже сказал, у меня сложилось впечатление, что Карнейро верил в ритуалы из «Книги Трансцендирования Эонов», и был готов вынести своё суждение касаемо того, насколько точно можно повлиять на ход будущего времени сообразно тому, что он полагал за лучший результат. Что же до преследовавших его оккультную группу скандалов, то они были чисто финансовыми и, по-видимому, прямо не задевали Карнейро, хотя, конечно, он тоже был под их ударами.

— В письмах нашлись намёки на то, что общество в итоге распалось в результате неудавшегося «переворота», направленного против архимага. Похоже на то, что кем бы ни был Карнейро, у него был подлинный интерес в том, чтобы магия использовалась для общего блага. Ты должен быть достаточно хорошо знаком с политическими событиями в 1930-ых. Вероятно, что некоторые члены ордена были восторженными адептами тогдашних господствующих «измов»: коммунизма и фашизма. Они стремились оказать давление на Карнейро и его сторонников в ордене и с помощью их церемониалов повлиять на будущее таким образом, чтобы их личные мировоззренческие установки, если можно их так назвать, оказались бы в выигрыше.

К его чести, Карнейро не желал иметь с этими вещами ничего общего. Он отказался использовать ритуалы из запечатанной части «Книги Трансцендирования Эонов» и исключил нескольких членов общества. Финальный скандал выразился в ограблении дома, в частности, в попытке кражи личной копии гримуара архимага с запрещёнными обрядами. В ход пошло насилие; и хотя новостные репортажи были крайне осторожны, мне очевидно из прочих источников, что в итоге дело закончилось как минимум одной смертью. Вскоре после того Карнейро и его особая копия книги исчезли. Он оставил инструкции своим последним ученикам о том, что должно произойти с обществом и его ресурсами. Я полагаю, что эти вещи были оспорены, и конечный результат нам известен: продажа дома и большей части прилегающего парка, тем не менее, не без удачного решения сохранить храм, превратив его в кинотеатр. Не самый очевидный результат, как можно было бы подумать, но вполне уместный в данных обстоятельствах.      

— Что ты имеешь в виду?

— Что ж, кинотеатр известен своим радикальным репертуаром. В нём ты вряд ли увидишь последние голливудские блокбастеры или же фильмы, получившие крупные награды в Каннах. Однако же мир кино всё ещё открыт вещам неортодоксальным, странным, утончённым и, что уж там, разумным, позволяя им расцветать и обозначать свои идеи. Это искусство для разборчивого ценителя! Орден Эонической магики, в своих наилучших устремлениях во главе с Карнейро, мне кажется, искал способы внести немного подрывной деятельности в современную им схему вещей. Эта схема была подобна неуправляемому атомному ледоколу, сметающему всё на своём пути. Может быть, они и не были способны отклонить его маршрут, но всё же могли хоть как-то способствовать выживанию того, что в противном случае было бы полностью уничтожено. Фашизм и коммунизм, все эти «измы» — тирания и нетерпимость в отдельно взятых из великого множества своих обличий – сражались друг с другом, пытаясь «освободить» мир. Однако Тэмпл-Синема был проявлен в бытие и выжил. Это будущее не должно было случиться, и всё же оно есть. И я увидел превосходный фильм, основная идея которого по-прежнему преследует меня. К слову, я крайне рекомендую тебе «Посмертие». Я встретил там интереснейшую молодую особу, а также обнаружил кое-что от удивительнейшей истории, что, я думаю, ты не станешь отвергать.

И всё-таки я уверен, что наследие Карнейро должно иметь в себе нечто большее, чем просто возможность кому-то вроде меня смотреть интригующие и, вне сомнений, некоммерческие фильмы! Я не могу перестать думать, что должно быть что-то ещё...

Конечно, после всего этого я должен был присутствовать на первом показе «Облика грядущего», который смог найти, чтобы освежить память.

Могу тебе сообщить, что я созерцал важный и хорошо поставленный фильм. Его я тебе тоже могу порекомендовать. И вот что я думаю: есть ли что-то такое в опыте просмотра подобного фильма, с его беспрецедентными спецэффектами, его музыкальным сопровождением, его посылом, чтобы в общей своей совокупности оно могло произвести подобный спектр переживаний, как у моей юной поклонницы кино? Могут ли совокупные эффекты в определённых местах каким-либо образом излучаться наружу и в будущее, или же прорываться в множественные временные нити вселенных и проходить сквозь них? Думаю, что Карнейро мог мыслить в подобном ключе со своим ритуалом Эонической магии, и отсюда следует, что другие сопоставимые факторы могут объединиться при помощи катализатора, чтобы сделать то же самое... Наш Карнейро был магом-отщепенцем и к тому же серьёзным человеком. И его полнейшее исчезновение... Бросание камня в реку кажется малозначимым жестом, который тут же стирается текущей водой. Но те вроде бы незначительные действия... Не могу не думать об этом – если Карнейро был прав, то в каком из миров мы сейчас находимся? В каком из Эонов? В какой из веток будущего? Наконец, движемся ли мы в сторону утопии – или куда-то ещё?

Конец

Примечания переводчика

[1] folly — декоративное здание или сооружение, выстроенное ради украшения и часто служащее точкой опоры; букв. перевод: «причуда».

[2] Ипр, Иперн (франц. Ypres, нем. Ypern) — город, расположенный на северо-западе Бельгии, в провинции Западная Фландрия, близ границы с Францией на берегу реки Иперле, в составе евроокруга Большой Лилль. Ипр обеспечил себе место в мировой истории как ключевой пункт Западного фронта Первой мировой войны. Ипрский выступ в британских линиях обороны стал ареной трёх крупных сражений, во время которых немцы в 1915 году впервые в истории применили химическое оружие – хлор, и в 1917 году, также впервые в качестве оружия, — горчичный газ, ныне известный как иприт.

Старый город был почти полностью уничтожен во время Первой мировой войны, однако его наиболее значительные сооружения были впоследствии восстановлены. В новое и новейшее время это был первый случай полного уничтожения (и последующего восстановления) европейского города по причине военных действий.

Девушка чувствовала, что ею пренебрегают и неправильно понимают. Следует отметить, что ею пренебрегали не в том смысле, в котором это применимо к тем, кто находится в бедности или нужде. Напротив, она, вне всяких сомнений, была объектом зависти для многих, и она сама это знала. У неё не было проблем с личным комфортом, ею не пренебрегали в умственном плане. Гувернантки обогатили её тем, что мы называем знаниями, любящие родители щедро одаряли её вниманием и заботой. За ней присматривали, её наставляли и обучали со всем возможным тщанием. Она знала всё это. Также она знала, что стоит ей сформулировать разумное желание по какой-либо конкретной вещи, и она непременно получит это. И всё же девушка ощущала, что ею пренебрегают. Одинокое чадо, лишённое брата или сестры и не имеющее силы или же воли найти близких друзей среди прочих девочек в своей округе, она была вынуждена полагаться на родителей и их друзей. В детские годы она ощущала себя счастливой, однако теперь, по мере того, как проходили годы, девушка стала чувствовать, пускай ещё смутно и неясно, что она изолирована от всех и одинока.

Она двинулась дальше, направляясь в самую чащу леса. Огромный сенбернар шёл рядом с ней, уверенно ступая по хорошо знакомой тропе. Девушка позволяла своим глазам останавливаться на величественной красоте деревьев, а её усталые мысли находили отдохновение в их глубинном спокойствии. Её путь постепенно вёл вверх по гребню хребта, покрытого тёмным величием шотландских елей. Через несколько мгновений после того, как девушка вошла в лес, деревья сомкнули свои ряды за её спиной, закрыв все проблески долины, откуда она пришла. Впереди и по бокам от неё поднимались они, прямые и высокие, с оголёнными стволами, вверх, туда, где разветвлялась их тёмно-зелёная листва, практически скрывая за собой небо. То здесь, то там появлялись редкие просветы, и в них пробивался папоротник-орляк, тянущийся к солнцу. Его зелёные листья колыхались под лёгким ветерком. Ноги девушки бесшумно ступали по сухим сосновым иголкам, пока она спешила дальше, упиваясь свежим чувством отдыха, покоя и мира великого леса.

Наконец деревья начали редеть впереди неё, зазоры среди них делались чаще и больше, и вскоре, выйдя из елового леса, девушка стала глядеть вниз на счастливую долину, лежащую меж двух горных хребтов. За пределами долины, под лучами медленно заходящего солнца, вновь возникали массы еловых деревьев, чёрных и зловещих. Исключение составляла левая сторона панорамы от местоположения девушки, где нисходящий горный кряж мягко переходил в более открытую местность и можно было увидеть позади деревьев прекрасную перспективу свободных от леса лугов. Когда девушка вышла из-под покрова сосен, перед ней возник пруд со стоячей водой, питаемый небольшим ручьём, который извивался внизу вдоль зелёной лесистой долины. Там росли вербы, ивы и орешник, а дно долины в этом сезоне было устлано ковром из лютиков и кукушкиного цвета. Окаймлялось же всё это великолепие высокими соцветиями наперстянки, а также цветущей бузиной и рябиной. Среди этих небольших растений периодически попадался высоченный дуб, корявый и бесформенный, напоминавший по сравнению со статными елями какого-то неуклюжего великана древних эпох.

Лес был совершенно недвижен, послеполуденное затишье лежало на нём. Не было никаких звуков помимо мягкого шёпота ветра в верхушках елей, да случайного резкого крика сойки, удивлённой редким видом человека, да металлической ноты шотландской куропатки, плывущей вдоль пруда своими странными, будто у заводного механизма, движениями. С этими звуками смешивался мягкий шум воды, вытекающей из озерца через старинную плотину в сторону возделываемых полей внизу. Всё остальное было безмолвно и бездвижно, и девушка, усевшись на пень от давно сгинувшего дерева, погрузилась в абсолютную тишину, а столь же тихий пёс улёгся у её ног.

Умиротворённость пейзажа успокоила неприятные мысли, которые смущали девушку. Постепенно последний дар Пандоры вновь заявил о себе. Девушка стала ощущать себя и своё будущее более уверенно. Путь её был поистине утомительным и длинным, недостаток сочувствия и интереса мешал ей, однако она ощущала, что внутри неё сокрыты семена великих деяний. Мир ещё услышит о ней, успех рано или поздно будет у её ног. Грёзы её были бесформенными, непонятно было даже, в каком направлении они могут быть реализованы, однако главенствовала над всеми мечта о музыке, её любимой музыке. Девушка с горечью понимала, что пути ко множеству амбиций закрыты для женщин, но по крайней мере врата музыки открыты для них. Видения становились более отчётливыми; журчащая вода, шелест сосен распадались в волнующие ритмы и переплетающиеся гармонии. В своём восхищении девушка слегка пошевелилась. Крупная собака, открыв глаза, подняла их на неё и лизнула руку своей хозяйки. Это напомнило девушке о ней самой; она удивлённо поглядела сперва на вечерние небеса, а потом на свои часы. Издав негромкий возглас из-за позднего времени, девушка поспешила возобновить свою прогулку сквозь хвойный лес. Вот она вновь возникла на открытом склоне холма и быстро спустилась вниз. Деревья, сгибаясь под растущим ветром, казалось, вытягивали свои длинные сучья за ней.

Леса зачаровали её.

Свои дни девушка проводила всё больше и больше в мечтательности среди укромных лесных мест. Она была всё больше одна. Её отец, человек занятой, завтракал и уходил до самого вечера, прежде чем его дочь спускалась вниз. Давняя традиция, вызванная её хрупким здоровьем, сделала её любительницей поспать подольше. Вечером, по возвращении с работы, отец был обыкновенно уставшим, хотя и добрым. Её мать, с давних пор инвалид, находилась вдали от дома на бесконечном лечении, и в её отсутствие даже редкие визиты унылых местных соседей прекратились совсем. И так вот она и жила, окружённая комфортом, забытая всеми девушка!  

Она становилась всё более отвлечённой и мечтательной; пренебрегала своими обязанностями, даже своим внешним видом. Слуги, давно уже считавшие её чудачкой, начали беспокоиться и даже тревожиться. Девушка сделалась непредсказуема в своих привычках; она уходила в лес и часами была там, не обращая внимание на время. В своих прогулках она знакомилась с каждым уголком леса. Также она свела знакомство с бдительным егерем и старым лесничим во время их работы. С ними девушка была на дружеской ноте. Убедившись, что сенбернар не питает злых намерений по отношению к фазанам, смотритель вёл себя достаточно учтиво. После пары слов приветствия он стоял на месте и смотрел, как гибкая, одинокая, одетая в бурое фигура ускользает от него среди таких же бурых стволов деревьев, со странной смесью сочувствия и недоумения.

Но со старым лесничим молодая девушка подружилась ещё ближе. Ей нравилось наблюдать за его одинокой работой и замечать на его морщинистом лице выражение человека, который прожил свою жизнь в полном одиночестве среди лесных красот и познал их величие, а также частицу их тайны. Она мало разговаривала со стариком, в те дни девушка вообще делала это лишь с немногими и в редких случаях, но её наблюдение за ним было сочувственным, и она, казалось, пыталась вытянуть из него что-то от той лесной тайны, в которую он был погружён.

И находясь в лесу одна, девушка становилась всё ближе к ним; деревья стали для неё больше, чем просто живыми растениями. Они становились личностями. Сначала только некоторые из них были наделены личностью, но постепенно она осознала, что каждое дерево было живым и разумным существом. Она любила их всех, даже корявые дубы были её друзьями. Девушка лежала ничком в своём любимом уголке, нависающим над прудом, лес становился всё больше и больше живым, а ели, что колыхались и шуршали на ветру, были душами, возносящими свои голоса к Богу. Она представила каждую из них живой, отдельной душой, и скорбела об упавшем гиганте, как если бы он был её другом. Девушка делалась всё более и более увлечённой, всё более и более молчаливой и почти не обращала внимания на своих близких. Временами её отец внимательно вглядывался на сидящую напротив него безмолвную девушку, одетую в простое белое платье, однако он не мог выявить в ней ничего тревожного. Мать её писала, и девушка отвечала ей. Письма выражали привязанность, однако в них не выражались скрытые внутри неё глубокие тайны и томные стремления её сердца.

Леса завладели ею.

Находясь в них, прогуливаясь туда-сюда или отдыхая на поваленном стволе какого-нибудь дерева, слушая шелест ветвей вокруг, девушка осознавала, что эти звуки были пронизаны мелодией. Она чувствовала, что здесь, и только здесь, в одиночестве среди деревьев, она может создавать ту божественную музыку, которую её душа оставляла без выражения внутри неё. Тщётно она пыталась в своей музыкальной комнате достичь даже самых нижних террас дворца музыки, чьи величайшие залы свободно открывались ей среди уединения лесов.    

Мало-помалу она увлеклась ими; она еще не осмеливалась посещать их по ночам из-за некоторой досады отца, но днем она почти жила в них, и ее вера в души деревьев становилась все сильнее и сильнее. Она часами сидела неподвижно, надеясь, веря, что в любой момент к ней может прийти откровение и что она увидит танцующих дриад и услышит свирель Пана. Но ничего не происходило. «Еще один день разочарования», — плакала она.

Прошло лето, одно из тех редких лет, которые слишком редко посещают нашу английскую землю, но которые, когда они появляются, своей чудесной красотой и восторгом заставляют нас быть благодарными за то, что мы живы, хотя бы ради того, чтобы наслаждаться радостями природы.

В один из таких славных дней девушка, как обычно, забрела в лес. Был полдень, небо было безоблачным, ветер почти стих, но временами легкое дуновение с запада тихо шуршало сосновыми ветвями высоко над головой. Двигаясь дальше, девушка оглядела вокруг себя хорошо знакомые ей деревья. Все было как обычно. Природа раскинула перед собой свои красоты, славные, загадочные, сокрытые от познания человеческой души. Девушка остановилась.

— Неужели за этим ничего нет, — воскликнула она, — ничего?! Природа — всего лишь нарисованное зрелище? О, я так жаждала Природы, обрести покой и проникнуть в тайну леса, но ничто не отвечает на зов моей души!

Она снова двинулась дальше, страстная, нетерпеливая, тоскующая, со всей тоской молодости и роста к новому, прекрасному. Вскоре она достигла своего местечка над прудом и, сев, закрыла лицо руками. Её плечи вздымались, её ноги ударяли по земле в торопливом волнении, её душа кричала от тоски.

Внезапно она перестала двигаться, ещё мгновение находясь в своей прежней позе, затем, подняв лицо, огляделась вокруг. Что-то случилось! Что-то, в эти несколько мгновений! Для её внешнего взора всё оставалось неизменным: заводь по-прежнему молчала в солнечном свете, ветерок всё ещё шелестел в верхушках деревьев, золотарник всё еще кивал на солнце на краю заводи, и вереск всё еще пылал на нижних склонах хребта напротив неё. Но произошла перемена! Невидимая перемена! И в мгновение ока девушка поняла. Лес знал о ней, деревья знали о её присутствии и следили за ней, даже цветы и кусты знали о ней! Чувство гордости, радости и небольшого страха овладело ею; она протянула руки.

— О, мои любимые друзья, — воскликнула она, — вы наконец пришли!

Она прислушалась, и лёгкий ветерок среди сосен, казалось, изменился, и она могла услышать их голоса. Нет, даже сами фразы этих голосов, обращающихся друг к другу на языке, всё еще чуждом для её слуха, но который, как она чувствовала, был ей знаком и скоро станет понятен. Она знала, что за ней наблюдают, обсуждают, оценивают, и её охватило лёгкое чувство разочарования. Где была любовь и красота Природы? Эти леса, были ли они дружелюбны или враждебны, наверняка такая красота не могла означать ничего, кроме любви? Она начала бояться; что же будет дальше? Она знала, что грядёт что-то великое, что-то впечатляющее, что-то, может быть, ужасное! Она уже начала чувствовать, как к ней приближаются невидимые, неслышимые существа, и уже начала понимать, что постепенно из неё вытягиваются её силы, её воля. И чем всё это закончится? Ужас начал овладевать ею, когда внезапно на дальнем берегу пруда она увидела старого лесника, медленно идущего домой. Знакомая фигура, одетая в грубую вельветовую одежду, сутулилась под вязанкой свежего хвороста, к которому были привязаны ярко-красный носовой платок и ведёрко для ужина. Вид этого старика, ярким пятном выделявшегося на зелёном фоне у пруда, был как струя холодной воды на теряющего сознание человека. Она собралась с духом и наблюдала за фигурой вдалеке, делая это так же бесшумно и внезапно, как и та таинственная дверь, что открылась и вновь закрылась. Лес снова уснул, с полным безразличием игнорируя молодую девушку.

Но ночью, спустя продолжительное время после того, как домочадцы уснули, девушка стояла у окна и смотрела на долину, туда, где густой лес окутывал противоположный холм. Она долго наблюдала за тем, как возвышаются деревья, редкие и загадочные, нависая над серыми, залитыми лунным светом полями и спящей деревней под ними. То они казались ей сильной, крепкой стеной, защищающей тихую долину внизу и охраняющей её от зла, а теперь стали словно бы вражеским авангардом, нависшем над её мирным деревенским домом и ожидающим одного лишь слова, чтобы наброситься и сокрушить его.

Леса завладели ею.

Она чувствовала, что вот-вот проникнет в их тайну. Ей был дан проблеск, и теперь она колебалась и сомневалась, разрываясь между многими эмоциями. Пугающее очарование овладело ею, она боялась и всё же любила эти леса. В течение дня или двух после своего приключения она избегала их, но они заманивали её к себе, и она снова и снова уходила, ища, надеясь, страшась того, что, как она знала, должно было произойти. Но её поиски были тщетны. Молча и слепо лес принимал её, хотя она вновь и вновь чувствовала, что во время каждого посещения её замечают, её обсуждают, и что за её приходом следят. Мечта и страх росли. Она пренебрегала едой и своими немногочисленными обязанностями. Девушка пренебрегала вообще всем. Она чувствовала, знала, что её глаза скоро откроются.

Лето закончилось. Сентябрь наступил в лесном мире. Папоротник-орляк окрасился в тысячу оттенков жёлтого и коричневого, вереск увял, листья ранних деревьев потемнели, камыши повесили увядающие головки, цветы почти увяли. Один только золотарник, казалось, бросал вызов смене года. Молодые кролики, птенцы, молодая жизнь — всё исчезло. Время от времени можно было увидеть величественного фазана или его более скромную жену, прогуливающихся по лесным тропам. Время от времени, громко хлопая крыльями, из пруда поднималась дикая утка. В кустах орешника белки были заняты сбором зимнего провианта, и из далеких полей молодая девушка, сидя в своем любимом уголке леса, могла слышать далекое мычание скота. День был тяжёлым и угнетающим. Тусклое ощущение надвигающихся изменений висело над лесом, грезящим свои последние летние сны. Ели стояли тёмные и неподвижные, в их сгруппированных рядах чувствовалась лёгкая угроза. Среди них не перемещались птицы, ни один кролик не перескакивал с одного участка желтеющего папоротника на другой. Всё было тихо, пока молодая девушка сидела и размышляла у своего любимого пруда.

Внезапно она вскочила, прислушиваясь. Далеко, в зелёной долине, за тем местом, где кучка ив скрывала изгиб, ей показалось, что она услышала звуки свирели. Они казались очень слабыми и далекими, вместе с тем очень приятными и завораживающими. Они казались ей сладкими, но с привкусом горечи, захватывающими, но с оттенком угрозы. Пока она стояла, жадно прислушиваясь, с видом человека, который слышит то, что он надеялся, жаждал и боялся услышать, та самая хорошо запомнившаяся ей внезапная, тонкая перемена произошла в лесу. Она снова почувствовала, что деревья живы, что они наблюдают за ней. И на этот раз девушка почувствовала, что они ближе, что их присутствие было для неё более родственным, чем раньше. И ей показалось, будто повсюду фигуры, лёгкие, стройные, одетые в коричневое, ходили взад и вперед, выходя из коричневых стволов деревьев и вновь растворяясь в них. Она не могла ясно различить эти фигуры. Когда девушка повернулась, чтобы посмотреть, они исчезли, но, казалось, сбились в кучу и кружились в головокружительном танце. Звук свирели приближался, принося с собой странные мысли, непреодолимые ощущения; ощущения роста, жизни, мысли о земле, смутные желания, нечестивые, сладкие, но смертоносные. По мере приближения звуков свирели смутные, неуловимые фигуры танцевали всё проворнее, они, казалось, устремлялись к девушке, окружали её сзади, со всех сторон, никогда не выходя на передний план, никогда не проявляясь ясно, но всегда смещаясь, всегда затухая. Девушка почувствовала, что меняется. Дикие порывы прыгнуть в воздух, громко закричать, спеть новую странную песню, присоединиться к дикому лесному танцу овладели ею. Радость наполнила её сердце, но, тем не менее, к радости этой примешивался страх. Страх, сначала скрытый, сдерживаемый, но постепенно усиливающийся; страх, естественный страх перед развернувшимися перед ней скрытыми тайнами. И всё же свирели приближались… Оно приближалось, всё ближе и ближе! Оно спускалось по тихой долине, сквозь дубы, которые, казалось, вытянулись по стойке смирно, чтобы приветствовать его, как солдаты приветствуют прибытие своего короля. Звуки стали громче и отчётливее. Это было красиво и чарующе, но вместе с тем злобно и угрожающе. Девушка знала в глубине своего подсознания, знала, что, когда это появится, в нём соединится зло и красота. Её ужас и чувство беспомощности росли. Оно было уже совсем близко. Танцующие, неуловимые формы сближались вокруг девушки, еловый лес позади неё смыкался, не давая ей убежать. Она была подобна птице, очарованной змеёй, её ноги отказывались служить ей, не отвечая на сознательное желание двигаться. И Ужас приближался всё ближе. В отчаянии она огляделась вокруг и издала отчаянный крик беспомощной агонии.

Большой сенбернар, лежавший у её ног, обеспокоенный её криком, поднялся на четвереньки и посмотрел ей в лицо. Движение пса напомнило ей о нём. Она посмотрела на него сверху вниз, заглянув в его мудрые старые глаза. Те глядели на неё с любовью и спокойным взглядом пожилого, опытного существа, того, у кого давно уже померкли все иллюзии Жизни. В мирном, здравомыслящем и любящем взгляде собаки девушка увидела безопасность, спасение.

— О, Бран, спаси же меня, спаси! — закричала она и вцепилась в шею старой собаки. Медленно сенбернар поднялся, потянулся и, пока его хозяйка крепко держала его за воротник, повернулся к дому. По мере того, как они вместе двигались вперед, кружащиеся формы как будто тускнели и удалялись. Грозные сгруппированные ели отступали. Звуки менялись, становясь резкими и диссонирующими, растворяясь в свисте поднимающегося ветра. Само небо как будто становилось светлее, а воздух делался менее тяжелым.

И вот они вместе прошли через лес обратно к выходу. И, выбравшись из его всё еще цепляющихся к ним теней, девушка и собака стояли, глядя через темнеющую в вечернем свете долину на ворота дома, освещённые весёлыми лучами заходящего солнца.

* * * * * * *

Старуха, подпирая ноющую спину, подняла глаза и увидела девушку, спускающуюся из леса быстрыми лёгкими шагами.

— Хотелось бы мне быть такой же молодой и свободной, как она… — прокряхтела она и снова склонилась над своими овощами.

..Следующее приключение Симона, «Барабаны Хаоса», имеют место в 33 году н.э. и составляет целую книгу. К сожалению, ограниченность места не позволила включить его в это собрание (хотя также ожидается публикация от Пикманс Пресс). В нём Симон встречает Иисуса из Назарета лично и… что ж, достаточно упомянуть лишь о том, что Иисус – это немного не тот персонаж, о котором мировая история будет впоследствии помнить, вероятно, в богохулической манере.

Хронологически следующая короткая история Симона из Гитты – это «Изумрудная скрижаль» (изначально опубликованная в Strange Sorcery #24, Rainfall Books, August 2017), события в которой происходят зимой 33-34 гг. н.э., после событий в повести «Барабаны Хаоса», однако ранее того, как Симон и Менандер разделяют свои туннели реальности и Симон отправляется навстречу египетским приключениям. Она отчасти вдохновлена (среди многих других вещей) знаменитым небольшим рассказом Кларка Эштона Смита «Уббо-Сатла». В нём современный англичанин, среди прочего пыльного оккультного хлама, находит хрустальный шар древнего чародея в магазине сувениров. Глядя в него, он отправляется сквозь временной поток вспять к самой заре Земли, где ему открывается источник всей жизни на планете. Последний – это и есть Уббо-Сатла, сущность коего представляет собой по большей части колоссальное болото первобытной протоплазмы. Это по факту вполне соответствует тексту Изумрудной скрижали (приписываемого непосредственно позднеантичному божеству Гермесу Трисмегисту), который утверждает, что «все вещи берут своё рождение из этого одного [источника]». Однако что же такое есть сама Изумрудная скрижаль?

Говоря вкратце, Изумрудная скрижаль представляет собой фундаментальный текст для средневековой и ренессансной алхимии и по-прежнему сохраняет своё значение. Мы не слышали о нём ранее его упоминания в «Книге Балания Мудрого касаемо таинств творения и природы реальности». Эта книга – псевдоэпиграф, приписываемый Аполлонию («Баланию») Тианскому. Как если бы Псевдо-Аполлоний сам был автором пульп-фикшена [остросюжетных триллеров], он заявляет, что обнаружил Изумрудную скрижаль зажатой в мёртвой хватке древнего мертвеца, сидящего на золотом троне, в склепе под статуей Гермеса в его родном городе Тиане. Это двойное утверждение достоверности/авторитетности в мире античном. Аравийские тексты прорастают во времени с 6 по 8 века н.э., тогда как вымышленный автор, Аполлоний, предположительно здравствовал в 1-м в. н.э. Скрижаль же, как считалось, являла собой откровение Гермеса Трисмегиста («Триждыучёный 'Ермес»), античного божества откровений и научно-магического гносиса. Он появляется во многих герметических текстах, к примеру, в «Пэмандре» («Пастыре человечества»).

Для любознатцев мы приводим далее отсылку сэра Исаака Ньютона на англицком латинского перевода Изумрудной скрижали:

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

ИЗУМРУДНАЯ СКРИЖАЛЬ

Ученики сказали Иисусу, «Расскажи же нам, каков будет наш конец». Иисус ответил им, «Открыли ли вы начало, чтобы спрашивать о конце? Ибо где ваше начало, там же будет и конец ваш. Благословен тот, кому удалось достичь начала, ибо ему ведом и конец, и не вкусит он смерти.»

— Евангелие от Фомы, высказывание 18

Всё, что вверху, подобно тому, что внизу, а всё что внизу подобно тому, что вверху. Тем совершается чудо одной лишь вещи, из которой происходят все остальные вещи в неизменности своей. Это есть талисманический отец всего мира, чья сила всеобъемлюща и может быть преображена в землю.

— Tabula Smaragdina

I. Hermes Trismegistus

..Вставленные в скобы факелы освещали глубокие ряды иероглифов, весьма древних, но по большей части различимых, занимавших все четыре стены и потолок. Цвет стен, бледно-алый, переливался в мерцании света, исходящего от факелов. Единственная фигура человека сидела, скрестив ноги, на тканом коврике в центре пола. Его внимание было сконцентрировано на приземистой зелёной свече, стоящей впереди. Его пристальные глаза, не мигая, выискивали что-то поверх широких, высоких скул, подобно человеку, несущему стражу на крепостной стене.

Ноздри его небольшого носа время от времени вздрагивали, как бы подчёркивая владеющие им отстранённые думы. Его волосы цвета ночи были собраны сзади бронзовым гребнем. Его одеяние состояло из грубого коричневого костюма и тёмно-зелёного плаща, драпировавшего его мускулистые плечи. Его гибкое тело, закалённое на арене, казалось, было готово в любой момент вскочить, чтобы встретить вызов. Однако в настоящий момент Симон из Гитты, известный также как Самаритянин, и ещё Филистимлянин, был погружён в трансоподобную медитацию.

Оплывающая свеча стояла между человеком и развёрнутым свитком. Симон, на манер мистиков, размышлял над тем, что он прочёл в Сефер Йецира, Книге Творения. Подобно им, он стремился восстановить самый момент творения мира, ибо это, как утверждали древние, должно быть ключом к спасительному знанию. Откуда происходят редкие Истинные Души, подобно ему? Это следует постичь, дабы возыметь возможность освободить божественную искру внутри себя. Для этой цели Симон изучил различные техники психического проникновения в запечатанное хранилище прошлого. Симон был гоэтом, магом-иллюзионистом, зарабатывающим себе на хлеб за счёт исполнения сбивающих с толку чудес для легко впечатлительных деревенщин. О да, он многое знал из наследия подлинного колдовства, что часто служило ему добрую службу в странствиях, однако было не слишком разумно снискать себе известность как обладателя подобных способностей. Эти силы столь же часто могли привлекать опасность, как и отвращать её. Однако в ещё большей степени он был философом, алкающим тайн Высшего Бытия, Абсолютного Гносиса. Именно этим он в данное время и занимался непосредственно.

Осмелившись нарушить одиночество своего наставника, юный ученик Симона, Менандер, проскользнул в комнату настолько бесшумно, насколько умел, и замер в ожидании. Спустя несколько минут он неуверенно положил свою руку на плечо Самаритянина и мягко спросил его, что же тот решил. Ему пришлось повторить это дважды, ибо Симон весьма медленно возвращался из своего кокона концентрации. Когда он наконец пришёл в себя, то ответил.

— Некоторые из путей в прошлое считаются очень опасными. Всем известна трагическая повесть о проклятом поиске Зона Меззамалеха, поглощённого Абхот. Он глядел в артефакт, который перенёс его сознание через эоны времени, пока Зон не узрел Абхот, коего иные именуют Уббо-Сатлой, первичным веществом всей подлунной жизни. Однако он так и не вернулся. И всё-таки уместно спросить, как же тогда кому-либо удалось узнать, что с ним произошло? Кто-то должен был вернуться, чтобы поведать эту историю. Именно так, при условии, что это более чем просто притча. Поэтому должен быть путь. Я владею кристаллом того злополучного мага из Мху-Тулана. Он стоил мне многих мер времени и драгоценностей, Менандер. Однако посмею ли я встретиться с его взором Медузы?

Засим Симон отпустил своего беспокойного ученика и вернулся к медитации, погружаясь ещё глубже, чем прежде.

Наконец он почувствовал, что кроме него в помещении имеется некое Присутствие. Внезапно свет стал иным. Свеча полностью выгорела, однако комната ныне была освещена даже ярче. Симон поднял свои глаза и узрел фигуру колоссальной стати, сияющую подобно высящемуся в гавани маяку. Её лик нельзя было рассмотреть из-за ослепительной яркости.

Волосы на загривке Симона встали дыбом. Он прикрыл глаза предплечьем, говоря:

— Кто ты, о Владыка?

— Я зовусь Трижды-Великим. Люди величают меня Гермесом и Тотом, третье же Имя не должно упоминаться ими. Я владею мудростью трёх состояний космоса. Я способен раскрывать суть всех вещей, истинно так. Что желаешь ты, Симон из Гитты?

— Лицезреть источник всего сущего, о божественный Гермес.

— Будешь ты удовлетворён в этом.

Тотчас же всепоглощающая тьма укрыла собой всё вокруг. Симон, полностью дезориентированный, парил посреди бурлящего хаоса, заполненного клубящимся дымом и оглашаемого раскатами грома. Затем голос зазвучал прямо из бездны: «Узри же происхождение жизни!» Тут же хаос начал возгоняться в рудиментарный порядок, и плещущееся море вязкой слизи заполнило собой всё пространство, насколько мог видеть Симон.

— Понимаешь ли ты, что зримо тебе? – спросил Трижды-Великий.

— Если не ошибаюсь, мой Господь, это есть Великий Абхот, что на языке моего народа означает «отцы».

— Хорошо сказано, Симон! Ты узрел то, что содержит все вещи в потенциальности, что вмещает в себя прообразы всех существ.

Симон склонил голову.

— Тогда позволь же мне найти путь душ, из которого приходит и к которому возвращается человек.

— Как пожелаешь, сын мой. Узри же, поведаю я тебе тайну! – ответил Тот-Гермес. – Семя света, что пришло из Плеромы Света, погрузилось в набрюкший мир плотной материи. Таковы есть зародыши душ. Они в виде тонких паров пребывают в области Цикраноша, избавленные от любой опеки, не знающие даже о своей собственной благословенности. По мере того, как они опадают, подобно осенней листве, от сферы к сфере, покрываются они характерной субстанцией каждой из них, и чем ниже, тем плотнее она, как и подобает их воплощению в том мире. Когда они принимают более плотные тела, то забывают о своём небесном существовании. Таково Отпадение Душ от божественного Эфира. Они льются вниз на подлунный мир подобно градинам, падающим в грязь, рябь же от их падений превращает спящие элементы в разнообразные формы…

— Так слышал я, о Великий, но…

— Если желаешь ты лицезреть это, то я предупреждаю тебя – не используй кристалл Зона Меззамалеха, если не хочешь повторить его судьбу. Вместо него, используй сиё.

Сущность раскрыла ладонь, в которой оказалась необычного вида кованая шкатулка. Симон взял её и открыл. Внутри покоилась многогранная гемма странной формы, кроваво-красного оттенка и полупрозрачной текстуры, с мерцающим сиянием внутри неё.

— Это есть окно во все времена и измерения.

Голос затерялся во внезапном шуме ураганного ветра, хотя Симон не почувствовал никакого движения воздуха. Он огляделся, только чтобы увидеть, что его гость пропал, а его место занял вернувшийся Менандер, избегающий смотреть на гемму. Вместо этого он передал Симону не менее замечательную реликвию — зелёную кристаллическую пластину. Её поверхность покрывали незнакомые письмена.

— Возьми это, учитель. Оно защитит тебя даже в астральной форме, по крайней мере, так нам рассказывал старый Досифей.

Симон же вновь погрузился в транс, а Менандер поместил пластину в оправу и завязал её вокруг живота учителя. Действие это было подобно тому, как первосвященники древнего храма Бетеля одевали священный эфод. Одевая его, этот божественный нагрудный доспех, они, по их словам, принимали на себя природу самого Иеговы.

*******************************

II. Гнилостное море

Симону казалось, что он нисходит всё дальше и дальше в прошлое, или же, возможно, погружается на самое глубинное дно подлунного мира земной жизни. Он почувствовал, что каким-то образом находится внутри алого самоцвета. Он проходил сквозь гротескные перспективы, в которых земля поднималась выше неба, и шпили ониксовых городов обрамляли луну, словно бы желая проткнуть её, подобно громадной дыне. Были там и невероятные формы жизни с рядами голов, соединённых подобно перепонкам у амфибий, и сонмы гномоподобных существ, которые, казалось, рикошетили об невидимые преграды, исполняя безупречные и фантастически сложные узоры ритуального танца. Он наблюдал калейдоскопы событий, крупных и малых, значение которых было совершенно непостижимо для него.

Наконец он достиг Бездны Абхот, клокочущей и пузырящейся.

Сквозь джунгли из папоротников, оттеняющие берега живого, протоплазмического болота, Симон узрел то, что некогда созерцал Зон Меззамалех, и что искал он сам – Древние Хроники, гравированные некой невообразимой до-человеческой дланью. Эти скрижали, по-видимому, были утоплены в первобытном болоте, чьи перекрывающие друг друга волны то скрывали, то открывали их записанные поверхности. Симон был слишком далеко, чтобы определить природу письма. Он знал, что едва ли ему удастся взять их с собой в этой астральной форме, однако, если он приблизится к ним достаточно близко, то сможет запомнить то, что в них записано, даже на незнакомом языке. Ему были известны заклинания для улучшения мнемонических способностей человека и ещё другие, делающие постижимыми иноземные языки, и он весьма неплохо владел ими всеми.

Столь сильно Симон был сфокусирован на объектах своего поиска, что не сразу заметил приближение новой волны существ, сырых, влажных и красноватых по причине быстро ветвящихся и соединяющихся вен. Существа не плавали в жидкости, скорее, они выделялись из неё, обретая форму прямо на его глазах! Некоторые из них, наделённые мигающими шарами, с любопытством похрюкивали у его обутых в сандалии ног. Прочие, имеющие более крупные формы, двигались вслед за первыми, очевидно, намереваясь напасть и пожрать его. Диктовали ли им это их собственные инстинкты или же они были лишь придатками самого Абхот, желающего сохранить свои тайны от пришельца?

Симон потянулся за своей сикой, которую он по обыкновению одел перед входом в транс. Однако он тут же усомнился, ведь подобно его одеянию и эфоду, оружие должно быть столь же лишено физического присутствия, как и он сам в этой астральной форме. Будет ли от него вообще какой-то прок здесь? Неуверенный удар сикой прояснил ситуацию. Симона озарила мысль, что в этой архаичной эре сама материя ещё не сгустилась в свою нынешнюю плотность. В древнем Манускрипте Сензара было сказано об этом достаточно. Посему его сика и его мышцы были столь же реальны, как и существа, которые ему противостояли ныне. Он взялся за дело с энтузиазмом, успешно рубя и кромсая химерных тварей, несущихся на него. Многие из них имели общие схожести с известными зверями, подобно тем, с которыми Симон сражался в пору своей карьеры гладиатора – медведями, львами, леопардами. Однако они всё ещё находились в процессе созревания, обрастая мехами и отращивая когти.

Не прошло и нескольких минут, как он понял бесплодность своих попыток, ибо разрубленные тулова убитых тварей быстро срастались заново, если только они не падали обратно в содрогающуюся массу Абхот, подобно дождевым каплям, возвращающимся в море.

Симону показалось, что он услышал шёпот. Да! Это был знакомый голос его ученика и иной раз боевого товарища Менандера.

— Симон! Изумрудная Скрижаль!

Мгновенное замешательство Симона отступило, когда он интуитивно ощутил, что должен соединить силу эфода с его гравированным сигилами клинком. К нему приближалось нечто, напомнившее ему легенду о Минотавре. Симон как раз нашёл момент, чтобы прикоснуться навершием рукояти своей сики к изумрудной поверхности, висящей на его животе, одновременно направив сику в сторону приближающегося монстра. Из её острия сверкнул зелёный луч, который, поразив минотавра, обратил того в чёрную, дымящуюся горсть пепла. Когда останки чудовища упали обратно в болото Абхот, протоплазменная масса мучительно вздыбилась, создав изгибающиеся волны, устремившиеся ввысь. По мере того, как Симон испепелял одного отпрыска Абхот за другим, волнения первичной массы слизи увеличивались по экспоненте. Сожжённые останки уничтоженных чад были определённо не по вкусу Бездне.

********************************

III. Потерянный призрак колдуна

Поcле того, как эти выплески биомагмы оседали на берегах Бездны Абхот, они тут же воссоздавались в дрожащие глыбы, увеличивающиеся в размерах. Это происходило потому, что каждый из них заново вбирал в себя ещё больше отвратительного желатина. Симону пришла мысль о свечах, в обратном времени растущих из оплывающего воска всё выше и выше. Какую форму они выстраивали ныне?

Человеческую. Отбросы спешно принимали узнаваемые антропоморфные очертания. Симон ожидал увидеть что-нибудь вроде мощных воителей, несущих оружие. Однако вместо этого, завершённые формы имели вид согбенных, пожилых бородатых мужчин! У одного или двух имелись конусоидные головы, которые напомнили Симону конические шляпы некоторых чародеев. Смутные и мешковатые контуры других фигур, вероятно, соответствовали многослойным мантиям, носимым ими при жизни. Симон наконец осознал, что это, должно быть, слепки с чародеев, которые, подобно Зону Меззамалеху, стали одним целым с Абхот в своих попытках узреть тайны, скрываемые им! Такова была судьба, которую он едва не разделил с ними. И даже сейчас Симон испытывал страх ввиду непосредственной опасности для души. Тем не менее, ни одно из этих ужасных чучел не предпринимало каких-либо угрожающих манёвров; они просто брели в его направлении.

Когда же он увидел туманное первобытное солнце, отблески которого играли на некоем небольшом объекте, зажатом в конечности одного из неуклюже бредущих големов, безумная мысль захватила Симона. Мог ли это быть призрак Зона Меззамалеха собственной персоной, держащего тот самый кристалл, чьи магнетические чары привели столь многих в эту паучью сеть душ?

Астральная форма Симона содрогнулась, как только воздух вокруг него сотрясся от внезапного раскатистого эха чьего-то голоса. Не было похоже, чтобы он шёл с какого-то источника вообще. Его звук ударил по ушам Симона подобно кузнечному молоту по наковальне. Повинуясь рефлексу, Гиттянин поднял свои глаза, силясь найти говорящего, однако не было такого. И всё же не могло быть ошибки в личности источника голоса – в этот раз им был не Менандер, но сам божественный Тот-Гермес!

— Симон! Ты должен уничтожить кристалл Зона Меззамалеха! Сейчас, или же случится непредвиденное!

В этом был свой резон, ведь гемма со всей очевидностью являлась источником многих преступлений и неудач. Однако нечто заставило Симона не поддаваться внушению. Пока он бездействовал, прогремел раскат грома. Слизневой фантом мага из Мху-Тулана подошёл ближе, всё ещё держа самоцвет. Он стал говорить, и чудовищные тон и тембр его голоса вызвали холодный озноб по телу Симона, душа же его затрепетала. Однако он внимал.

— О сын живых, слушай же и прими к сведению! Не должно тебе повиноваться гласу громовому! Я буду краток, ибо эта форма не может долго удерживать свои элементы вместе! – Тут он поднял кристалл выше. – Этот древний камень издавна пленял души искателей и учёных. Шар этот – разумная сущность, и он соблазняет тайны Древних Хроник искать и захватывать этих высоких духов. Он сводит их, нас, до уровня инертной материи, абсорбируя их в зловонную массу Абхот. Таким образом демиург Абхот и сотворяет своих отпрысков, т.е. всю жизнь на земле. О! О, моё время истекает!

Голос древнего мага становился неуверенным, искажённым. Он поспешил закончить мысль:

— Эти избранные души не подвержены смерти, но вынуждены переходить от одного материального носителя к другому, от эпохи к эпохе, пока, придя к познанию самих себя, они не будут способны в конце концов отбросить приторные оковы плоти и вознестись к давно утерянной Плероме Света, откуда некогда изошли они. Если же ты уничтожишь кристалл здесь, на заре жизни, то ты пресечёшь и будущее, включая твоё собственное!

Симон рискнул задать экстренный вопрос.

— Если так всё обстоит, тогда почему?..

— Разве не ведомо тебе третье Имя того, кто указывает тебе? Ибо это никто иной, как Ньярлатофис, Ползущий Хаос! С давних времён оплакивает он рождение Порядка посреди его возлюбленного Хаоса и желает воспрепятствовать этому. И это должно было быть исполнено тобой…

Слизневый фантом Зона Меззамалеха утерял всякую целостность своих составных частей и распался, что было неминуемой судьбой всех материальных существ, и чужеродный гром вновь прокатился над Бездной, а затем настала тишина.

Что же до Симона из Гитты, то потерял он сознание в одном мире и в тот же момент восстановил его в другом, в то время как Менандер тряс его, приводя в чувство в заполненной иероглифами катакомбе под Великой Пирамидой в Египте.

Как только двое вернулись извилистым путём прочь из подземного лабиринта обратно в их шатёр, Симон улыбнулся своему верному ученику, а затем провалился в глубокий, полноценный сон. Его визионерское путешествие истощило его силы, как телесные, так и духовные. Он проспал несколько дней; когда же наконец проснулся, Менандер был подле него.

— Учитель, ты отвратил ужасный рок, нависший над человечеством. Но, увы, тебе не удалось вызволить одну из тех желанных Древних Скрижалей!

— Разве не удалось, Менандер? – вдовесок он приподнял Изумрудную Скрижаль, которую носил на манер грудной пластины. – Мне посчастливилось увидеть, что гравировано на одной из них. Текст был тот же самый, что и на ней. Это – одна из Древних Хроник, возможно, единственная из сохранившихся. Именно так, до тех пор, пока однажды мы не найдём другую!

Примечания переводчика