Дом был жив. Я понял это не сразу. Поначалу мне казалось, что есть только стены и я внутри этих стен, а за стенами – ничего. И что если я не стану издавать ни звука, то погружусь в тишину, а если стану сверлить стену перфоратором, рано или поздно провалюсь в пустоту.

Но потом дом заговорил со мной. Точней, он на меня даже прикрикнул – дерзко так, требовательно, мол, обрати же на меня внимание! За стеной гремело радио, а я сидел, боясь пошевелиться, словно любое движение могло разозлить дом еще больше. Ближе к ночи все смолкло, и я забылся тревожным сном. Осознать, что я не один в доме, было непросто.

На следующий день за другой стеной зажурчала вода. Когда к ней подключилось уже знакомое мне радио, я оказался в тисках звуков, которыми меня приветствовал дом. Я думал, он сердится, и потому места себе не находил. В голове не укладывалось – чем я мог разозлить дом?

Потом стали бегать. Казалось, сверху, выяснил, что снизу. На кухне из вентиляции слышались мужские и женские голоса, кто-то смеялся, будто надо мной… Я пытался прятаться в ванной, но и тут эти голоса преследовали меня, и я вынужденно уходил под воду.

Спустя несколько дней я выделил одну интересную закономерность: дом начинал оживать около шести утра и неизменно затихал ближе к полуночи. Он был точно обычный человек, вот вроде меня самого. Но я-то заселялся в пустую коробку, бездушную и безмолвную! И что же получается? Теперь, когда я украсил ее, привез сюда мебель и технику, и наполнил ее своими звуками, коробка решила высказать протест? Но почему же она молчала, когда я впервые переступил порог?

Дом сводил меня с ума. Он будто играл со мной – стоило мне ослабить бдительность, и новый шум заставал меня врасплох.

И тогда я купил беруши и погрузился в блаженную тишину.

Я снова ощутил себя этаким Робинзоном. Мысли больше не спотыкались об визги, лязги, шепотки и крики. Они свободно разгуливали по мозгу, и я снова взялся за перо.

Но жить в тишине мне скоро наскучило, и я завел женщину. А поскольку женщина всегда требует много внимания, беруши пришлось убрать в футляр. Дом радостно захохотал из-за стенки: я снова слышал его.

— Чего ты так переживаешь? – спросила женщина, видя, как я в очередной раз вздрагиваю от звука захлопывающейся подъездной двери.

— Дом шумит, — буркнул я. – Это ненормально.

— Как раз очень даже нормально, — фыркнула женщина. – Ты раньше в каком доме жил?

— В частном, — ответил я, не ожидая подвоха.

— А, ну все понятно тогда, — усмехнулась женщина. – Тут, милый, кругом соседи. Сверху, снизу, сбоку, по диагонали и рядом. И они тоже живут, как ты и я. И тоже издают звуки. Смирись или с ума сойдешь, точно тебе говорю.

И я начал мириться. Постарался не вздрагивать всякий раз, когда включался телевизор у соседа слева. Перестал обращать внимания на беготню мальчишки, живущего за другой стеной. Нижние, как я понял чуть позже, и вовсе не шумели особо – так, периодически трахались и расходились по комнатам.

Осмелев, я снова начал издавать звуки. Сначала в ход пошла техника – магнитофон, телевизор, радио. Женщина напомнила про пылесос, и я с радостью его включил. Это было странно, я все делал будто в первый раз. Будто заново начал жить, хотя на самом деле жизнь просто возвращалась в нормальное русло.

Я понял, что дом всего лишь принял меня, а не пытался выгнать. И то, что поначалу он молчал, было не коварством, а банальным стеснением. Он не хотел сразу наваливаться на меня неподъемной ношей… а я даже через время оказался не готов. Но теперь, благодаря мудрой женщине, все наладилось.

И вот, полгода спустя, я, насвистывая, поднимался по лестнице. Дом подпевал мне в унисон – шипел сковородками с кухонь, гремел радиоприемниками, звенел детскими голосами. Возле соседской двери возился с замком мужчина в потертой «кожанке».

— День добрый! – приветливо воскликнул я, вынимая из кармана брелок.

Он вздрогнул, повернулся. Лицо его мне было незнакомо, что, впрочем, меня ничуть не удивило: соседка, мать двоих чудесных мальчишек, все еще находилась в поиске настоящего мужчины.

— Привет, — сказал мужчина.

Он смерил меня взглядом и спросил:

— А это не ты ли часом смотришь «Вечернего Урганта» в одиннадцать ночи?

— Я.

Он кивнул и пырнул меня ножом в печень. Затем оттолкнул от себя, снял перчатки и скрылся в квартире.

— Ненавижу Урганта, — процедил мужчина и захлопнул дверь.

Последнее, что я слышал – его приглушенная фраза:

— Дорогая, я пришел, что на ужин?

— Струдхаральд! Струдхаральд!

Струдхаральд обернулся. К нему со всех ног спешила Ауд, девчонка из параллельного класса. Струдхаральд был тайно влюблен в нее с тех самых пор, как впервые услышал ее чудесный голосок, но так и не решился ей об этом сказать. Однако всякий раз, когда Ауд заговаривала с ним, Струдхаральд против воли цепенел, и сердце его замирало в груди. Он надеялся, что однажды Ауд сама сделает первый шаг…

И, кажется, дождался этого чудесного момента.

— Да? – проблеял он.

— Ты не мог бы подсадить меня, чтобы я повесила над дверью веточку омелы? – спросила девочка.

Струдхаральд шумно сглотнул и, уткнувшись взглядом в паркет под ее ногами, сказал:

— Увы, не могу.

— Что! Ах, Струдхаральд!.. А ведь мне все говорили, что ты никогда никому не помогаешь, а я, дурочка, не верила…

— Но я… — хотел оправдаться мальчик, но Ауд уже сбежала – видно, отправилась искать себе иного помощника.

Угрюмый, Струдхаральд устремился к кабинету истории: звонок на урок должен был грянуть с минуты на минуту.

На входе он едва не столкнулся с хулиганистым Кольгримом – тот в последний момент отскочил и, зло сверкнув глазами, буркнул:

— Смотри, куда прешь!

— Извини, Коль, — снова потупился Струдхаральд.

— Для тебя Кольгрим, клоп, — процедил хулиган и выбежал из класса.

Струдхаральд занял свое место за последней партой и стал ждать. Одновременно со звонком учительница истории, миссис Линдстрем, втолкнула Кольгрима в класс со словами:

— Давай живей на место, уже звонок!

— Не хочу если, то и не сяду! – нагло огрызнулся Кольгрим. – Норвегия, меж прочим, свободная страна, миссис Линдстрем, и в школу я хочу хожу, а захочу – и не буду!

— Пока ты еще слишком мал, чтобы понять, чего действительно хочешь, — заметила миссис Линдстрем. – Присядь-ка да не ворчи. У меня есть для вас важное объявление.

Кольгрим нехотя подчинился. В классе не сразу, но очень быстро воцарилась тишина: всем хотелось знать, о чем собирается объявить миссис Линдстрем.

— Итак, — сказала историчка. – Случилось страшное.

Она подошла к столу, зашелестела бумагами, откашлявшись, продолжила:

— Простых граждан пытаются ущемить в правах, данных нашей с вами конституцией.

Дети ахнули.

— О чем вы, миссис Линдстрем? – спросила Ингрид, староста класса.

— Давайте я расскажу историю с самого начала, чтобы вы лучше поняли суть? – предложила учительница.

Класс ответил одобрительным гулом.

— На южной окраине нашего города живет пятнадцатилетний мальчик Ульвар Хансен. У Улвара есть проблема – он картавит. То есть, когда он пытается назвать кому-то свое имя, у него получается «Ульвал». Поначалу он, конечно, не придавал этому особого значения, но чем старше становился, тем больше его это угнетало. И вот он наконец дозрел, чтобы сменить имя на то, которое может произносить без ошибок – «Ульви». И что же ему на это сказало государство? Цитирую: «До совершеннолетия это возможно осуществить только с согласия обоих родителей»!

— Не пойму, в чем проблема, — буркнул Кольгрим.

— А проблема, мой милый Кольгрим, в том, что отец Ульвара Хансена бросил семью и уехал в неизвестном направлении пять лет назад, не озаботившись тем, чтобы официально развестись с мамой Ульвара! – чуть ли не прорычала миссис Линдстрем.

Воцарилась тишина.

— Вот же сволочь, — сказала Ингрид. – Неужели так трудно было оформить все документы, прежде чем сбежать?

— Вот и я о том же! – пылко воскликнула миссис Линдстрем. – В общем, Ульвар не стал мириться с проблемой и при поддержке одного крупного сайта организовал сбор подписей. Он предлагает, чтобы для смены имени было достаточно согласия одного из родителей, если установлено, что второй не проживает с семьей в течение года.

Класс зашептался.

— Надо же, как мудро!

— Ульвар молодцом…

— Дети, тише! – призвала к порядку учительница. – Обсудите это на перемене.

— А что от нас-то надо, миссис Линдстрем? – спросил Кольгрим.

— Так уж вышло, что Ульвару не хватает ровно двадцати пяти подписей, чтобы поправку вынесли на рассмотрение в парламенте. Остальные классы уже подписались, остался один ваш. Если вы все подпишитесь под предложением Ульвара, это облегчит жизнь многим ребятишкам с дефектом речи.

Дети радостно зашептались.

— Давайте бумаги, миссис Линдстрем! – охотно вызвалась Ингрид. – Я сама обойду класс! Поможем Ульвару?!

— Поможем! – нестройным хором поддержали ее одноклассники.

Миссис Линдстрем с улыбкой наблюдала, как Ингрид расхаживает по классу с листом и ручкой. Как дети проявляют участие в судьбе малознакомого парнишки, которого они-то и не видели никогда… Сложно представить себе, как будет рад малыш Ульфи, когда ему позволят наконец с гордостью и без запинки произносить его новое имя! Возможно, воодушевившись, он когда-нибудь станет большим человеком и навсегда изменит этот мир…

Однако улыбка миссис Линдстрем моментально сползла с губ, когда она услышала до боли знакомый голос:

— Я… не могу.

— Миссис Линдстрем! – воскликнула староста, оглядываясь на учительницу. — Струдхаральд не хочет подписывать!

— Я не… — попытался оправдаться мальчик, но женщина перебила его:

— Что еще за шутки, Струдхаральд? Твоя подпись может решить судьбу этого мальчика! Ты можешь дать ему новую жизнь!

— Я не могу подписать… — проблеял Струдхаральд и стих.

— Видала я разных детишек, — сказала учительница, качая головой. – Но таких упертых и вредных – никогда. Порой надо думать не только о себе, Струдхаральд!

— Да что вы с ним вообще разговариваете, миссис Линдстрем! – вклинился в разговор Кольгрим. – Он всегда таким был. Как попросишь его помочь, только и слышно в ответ – «я не могу»…

Струдхаральд не поднимал головы – выслушивал упреки молча.

— Стыдно, Струдхаральд, — сказала учительница. – И как ты дальше будешь с этим жить? Мальчику плохо, мальчика ущемляют в правах, а ты не можешь даже подписью ему помочь…

Тут, словно сжалившись над Струдхаральдом, прозвенел звонок.

— Ладно, дети, — со вздохом произнесла миссис Линдстрем. – Можете идти. Очень жаль, что из-за упрямства вашего одноклассника Струдхаральда мальчик Ульвар Хансен не сможет навсегда изменить свою жизнь и жизнь других детей с дефектом речи. Но я надеюсь, вы запомните, что произошло сегодня, и сделаете соответствующие выводы. Правда, дети?

Ученики, с неодобрением косясь в сторону Струдхаральда, побрели к дверям.

— Счастливо оставаться, эгоист, — прошипела Ингрид и, передав лист с подписями миссис Линдстрем, последней вышла из класса.

Струдхаральд остался один. Зажмурившись, он сидел и бормотал себе под нос:

— Плостите, миссис Линдстлем… Я плавда не могу…

* * *

На следующий день миссис Линдстрем собрала всех после уроков и сказала:

— Дети, случилось страшное.

— Что-то с Ульваром? – встревоженно спросила Ингрид.

— Нет, слава Богу, — покачала головой миссис Линдстрем. – Речь о Струдхаральде.

— Об этом эгоисте? – хмыкнул Кольгрим.

— Речь не о том, каким человеком он был, — покачала головой учительница. – Речь об очередном ущемлении в правах.

Класс снова зашептался.

— Все вы уже знаете, — повысила голос миссис Линдстрем, — что вчера вечером Струдхаральд заперся в ванной, перерезал себе вены и благополучно умер от потери крови. Казалось бы, конец. Но тут церковь заявила, что отказывается хоронить Струдхаральда на кладбище, поскольку факт суицида налицо. Представляете?

— Не может быть! – ахнула Ингрид.

— Посовещавшись с директором и прочими учителями, — продолжила миссис Линдстрем, — мы решили организовать сбор подписей в поддержку Струдхаральда и прочих самоубийц. Мы считаем, что каждый человек вправе сам решать, когда ему умирать. И неважно, не стал ли он лечить серьезную болезнь или наложил на себя руки. Это его право на смерть. В общем, мы хотим, чтобы самоубийц перестали считать грешниками на законодательном уровне. Вы подпишетесь под этим, дети?

Класс поддержал ее одобрительным гулом.

— Ингрид, ты можешь собрать подписи? — спросила историчка, не скрывая довольной улыбки.

— Разумеется, миссис Линдстрем! – с радостью откликнулась староста.

Внезапно сидящая за последней партой девочка в облезлом свитере и грязной серой юбчонке подняла руку.

— Чего тебе, Гуда? – нехотя спросила учительница.

— Я, эт самое… — спотыкаясь на каждом слове, заговорила девочка. – Спросить хотела, про Струдхаральда, стало быть… Я вот в толк не возьму – как он самоубился-то?

— Тебе ж сказали – перерезал вены! – презрительно процедил Кольгрим.

— Эт я слысала, Коль…

— Для тебя «Кольгрим».

— Ну так вот, я слысала, сто он вены перерезал… но как он их порезать-то мог – он зе парализованный был от сеи и низе!

— Он и слепой был, дальше-то что? – недовольно огрызнулась Ингрид.

— Ну, слепые-то себе вены, наверное, перерезать могут, но вот парализованные… — продолжила было рассуждать грязная девочка, но тут вмешалась учительница.

— Да какая вообще разница, как он перерезал себе вены? – вопросила миссис Линдстрем. – Мы здесь не врачи и не детективы полиции, Гуда. Мы – обычные люди, которые отстаивают свои права. Права человека – вот что самое главное. И хуже всего, когда эти права пытаются нарушить. Заруби это себе на носу, Гуда, и больше не трать наше время зря!

Гуда потупилась, а миссис Линдстрем, подбоченившись, с гордостью наблюдала за детишками, охотно подписывающими требование о снисхождении для самоубийц.

Старые ли, молодые, умные, глупые – объединившись, они смогут защитить мертвых от любых посягательств на их предусмотренные конституцией права.

Мелочь, а приятно: рассказ "Свободное падение" за моим авторством вышел в газете "Ступени Оракула" (тираж 150 000 экз., не могу не упомянуть). :)