Дом был жив. Я понял это не сразу. Поначалу мне казалось, что есть только стены и я внутри этих стен, а за стенами – ничего. И что если я не стану издавать ни звука, то погружусь в тишину, а если стану сверлить стену перфоратором, рано или поздно провалюсь в пустоту.

Но потом дом заговорил со мной. Точней, он на меня даже прикрикнул – дерзко так, требовательно, мол, обрати же на меня внимание! За стеной гремело радио, а я сидел, боясь пошевелиться, словно любое движение могло разозлить дом еще больше. Ближе к ночи все смолкло, и я забылся тревожным сном. Осознать, что я не один в доме, было непросто.

На следующий день за другой стеной зажурчала вода. Когда к ней подключилось уже знакомое мне радио, я оказался в тисках звуков, которыми меня приветствовал дом. Я думал, он сердится, и потому места себе не находил. В голове не укладывалось – чем я мог разозлить дом?

Потом стали бегать. Казалось, сверху, выяснил, что снизу. На кухне из вентиляции слышались мужские и женские голоса, кто-то смеялся, будто надо мной… Я пытался прятаться в ванной, но и тут эти голоса преследовали меня, и я вынужденно уходил под воду.

Спустя несколько дней я выделил одну интересную закономерность: дом начинал оживать около шести утра и неизменно затихал ближе к полуночи. Он был точно обычный человек, вот вроде меня самого. Но я-то заселялся в пустую коробку, бездушную и безмолвную! И что же получается? Теперь, когда я украсил ее, привез сюда мебель и технику, и наполнил ее своими звуками, коробка решила высказать протест? Но почему же она молчала, когда я впервые переступил порог?

Дом сводил меня с ума. Он будто играл со мной – стоило мне ослабить бдительность, и новый шум заставал меня врасплох.

И тогда я купил беруши и погрузился в блаженную тишину.

Я снова ощутил себя этаким Робинзоном. Мысли больше не спотыкались об визги, лязги, шепотки и крики. Они свободно разгуливали по мозгу, и я снова взялся за перо.

Но жить в тишине мне скоро наскучило, и я завел женщину. А поскольку женщина всегда требует много внимания, беруши пришлось убрать в футляр. Дом радостно захохотал из-за стенки: я снова слышал его.

— Чего ты так переживаешь? – спросила женщина, видя, как я в очередной раз вздрагиваю от звука захлопывающейся подъездной двери.

— Дом шумит, — буркнул я. – Это ненормально.

— Как раз очень даже нормально, — фыркнула женщина. – Ты раньше в каком доме жил?

— В частном, — ответил я, не ожидая подвоха.

— А, ну все понятно тогда, — усмехнулась женщина. – Тут, милый, кругом соседи. Сверху, снизу, сбоку, по диагонали и рядом. И они тоже живут, как ты и я. И тоже издают звуки. Смирись или с ума сойдешь, точно тебе говорю.

И я начал мириться. Постарался не вздрагивать всякий раз, когда включался телевизор у соседа слева. Перестал обращать внимания на беготню мальчишки, живущего за другой стеной. Нижние, как я понял чуть позже, и вовсе не шумели особо – так, периодически трахались и расходились по комнатам.

Осмелев, я снова начал издавать звуки. Сначала в ход пошла техника – магнитофон, телевизор, радио. Женщина напомнила про пылесос, и я с радостью его включил. Это было странно, я все делал будто в первый раз. Будто заново начал жить, хотя на самом деле жизнь просто возвращалась в нормальное русло.

Я понял, что дом всего лишь принял меня, а не пытался выгнать. И то, что поначалу он молчал, было не коварством, а банальным стеснением. Он не хотел сразу наваливаться на меня неподъемной ношей… а я даже через время оказался не готов. Но теперь, благодаря мудрой женщине, все наладилось.

И вот, полгода спустя, я, насвистывая, поднимался по лестнице. Дом подпевал мне в унисон – шипел сковородками с кухонь, гремел радиоприемниками, звенел детскими голосами. Возле соседской двери возился с замком мужчина в потертой «кожанке».

— День добрый! – приветливо воскликнул я, вынимая из кармана брелок.

Он вздрогнул, повернулся. Лицо его мне было незнакомо, что, впрочем, меня ничуть не удивило: соседка, мать двоих чудесных мальчишек, все еще находилась в поиске настоящего мужчины.

— Привет, — сказал мужчина.

Он смерил меня взглядом и спросил:

— А это не ты ли часом смотришь «Вечернего Урганта» в одиннадцать ночи?

— Я.

Он кивнул и пырнул меня ножом в печень. Затем оттолкнул от себя, снял перчатки и скрылся в квартире.

— Ненавижу Урганта, — процедил мужчина и захлопнул дверь.

Последнее, что я слышал – его приглушенная фраза:

— Дорогая, я пришел, что на ужин?

— Струдхаральд! Струдхаральд!

Струдхаральд обернулся. К нему со всех ног спешила Ауд, девчонка из параллельного класса. Струдхаральд был тайно влюблен в нее с тех самых пор, как впервые услышал ее чудесный голосок, но так и не решился ей об этом сказать. Однако всякий раз, когда Ауд заговаривала с ним, Струдхаральд против воли цепенел, и сердце его замирало в груди. Он надеялся, что однажды Ауд сама сделает первый шаг…

И, кажется, дождался этого чудесного момента.

— Да? – проблеял он.

— Ты не мог бы подсадить меня, чтобы я повесила над дверью веточку омелы? – спросила девочка.

Струдхаральд шумно сглотнул и, уткнувшись взглядом в паркет под ее ногами, сказал:

— Увы, не могу.

— Что! Ах, Струдхаральд!.. А ведь мне все говорили, что ты никогда никому не помогаешь, а я, дурочка, не верила…

— Но я… — хотел оправдаться мальчик, но Ауд уже сбежала – видно, отправилась искать себе иного помощника.

Угрюмый, Струдхаральд устремился к кабинету истории: звонок на урок должен был грянуть с минуты на минуту.

На входе он едва не столкнулся с хулиганистым Кольгримом – тот в последний момент отскочил и, зло сверкнув глазами, буркнул:

— Смотри, куда прешь!

— Извини, Коль, — снова потупился Струдхаральд.

— Для тебя Кольгрим, клоп, — процедил хулиган и выбежал из класса.

Струдхаральд занял свое место за последней партой и стал ждать. Одновременно со звонком учительница истории, миссис Линдстрем, втолкнула Кольгрима в класс со словами:

— Давай живей на место, уже звонок!

— Не хочу если, то и не сяду! – нагло огрызнулся Кольгрим. – Норвегия, меж прочим, свободная страна, миссис Линдстрем, и в школу я хочу хожу, а захочу – и не буду!

— Пока ты еще слишком мал, чтобы понять, чего действительно хочешь, — заметила миссис Линдстрем. – Присядь-ка да не ворчи. У меня есть для вас важное объявление.

Кольгрим нехотя подчинился. В классе не сразу, но очень быстро воцарилась тишина: всем хотелось знать, о чем собирается объявить миссис Линдстрем.

— Итак, — сказала историчка. – Случилось страшное.

Она подошла к столу, зашелестела бумагами, откашлявшись, продолжила:

— Простых граждан пытаются ущемить в правах, данных нашей с вами конституцией.

Дети ахнули.

— О чем вы, миссис Линдстрем? – спросила Ингрид, староста класса.

— Давайте я расскажу историю с самого начала, чтобы вы лучше поняли суть? – предложила учительница.

Класс ответил одобрительным гулом.

— На южной окраине нашего города живет пятнадцатилетний мальчик Ульвар Хансен. У Улвара есть проблема – он картавит. То есть, когда он пытается назвать кому-то свое имя, у него получается «Ульвал». Поначалу он, конечно, не придавал этому особого значения, но чем старше становился, тем больше его это угнетало. И вот он наконец дозрел, чтобы сменить имя на то, которое может произносить без ошибок – «Ульви». И что же ему на это сказало государство? Цитирую: «До совершеннолетия это возможно осуществить только с согласия обоих родителей»!

— Не пойму, в чем проблема, — буркнул Кольгрим.

— А проблема, мой милый Кольгрим, в том, что отец Ульвара Хансена бросил семью и уехал в неизвестном направлении пять лет назад, не озаботившись тем, чтобы официально развестись с мамой Ульвара! – чуть ли не прорычала миссис Линдстрем.

Воцарилась тишина.

— Вот же сволочь, — сказала Ингрид. – Неужели так трудно было оформить все документы, прежде чем сбежать?

— Вот и я о том же! – пылко воскликнула миссис Линдстрем. – В общем, Ульвар не стал мириться с проблемой и при поддержке одного крупного сайта организовал сбор подписей. Он предлагает, чтобы для смены имени было достаточно согласия одного из родителей, если установлено, что второй не проживает с семьей в течение года.

Класс зашептался.

— Надо же, как мудро!

— Ульвар молодцом…

— Дети, тише! – призвала к порядку учительница. – Обсудите это на перемене.

— А что от нас-то надо, миссис Линдстрем? – спросил Кольгрим.

— Так уж вышло, что Ульвару не хватает ровно двадцати пяти подписей, чтобы поправку вынесли на рассмотрение в парламенте. Остальные классы уже подписались, остался один ваш. Если вы все подпишитесь под предложением Ульвара, это облегчит жизнь многим ребятишкам с дефектом речи.

Дети радостно зашептались.

— Давайте бумаги, миссис Линдстрем! – охотно вызвалась Ингрид. – Я сама обойду класс! Поможем Ульвару?!

— Поможем! – нестройным хором поддержали ее одноклассники.

Миссис Линдстрем с улыбкой наблюдала, как Ингрид расхаживает по классу с листом и ручкой. Как дети проявляют участие в судьбе малознакомого парнишки, которого они-то и не видели никогда… Сложно представить себе, как будет рад малыш Ульфи, когда ему позволят наконец с гордостью и без запинки произносить его новое имя! Возможно, воодушевившись, он когда-нибудь станет большим человеком и навсегда изменит этот мир…

Однако улыбка миссис Линдстрем моментально сползла с губ, когда она услышала до боли знакомый голос:

— Я… не могу.

— Миссис Линдстрем! – воскликнула староста, оглядываясь на учительницу. — Струдхаральд не хочет подписывать!

— Я не… — попытался оправдаться мальчик, но женщина перебила его:

— Что еще за шутки, Струдхаральд? Твоя подпись может решить судьбу этого мальчика! Ты можешь дать ему новую жизнь!

— Я не могу подписать… — проблеял Струдхаральд и стих.

— Видала я разных детишек, — сказала учительница, качая головой. – Но таких упертых и вредных – никогда. Порой надо думать не только о себе, Струдхаральд!

— Да что вы с ним вообще разговариваете, миссис Линдстрем! – вклинился в разговор Кольгрим. – Он всегда таким был. Как попросишь его помочь, только и слышно в ответ – «я не могу»…

Струдхаральд не поднимал головы – выслушивал упреки молча.

— Стыдно, Струдхаральд, — сказала учительница. – И как ты дальше будешь с этим жить? Мальчику плохо, мальчика ущемляют в правах, а ты не можешь даже подписью ему помочь…

Тут, словно сжалившись над Струдхаральдом, прозвенел звонок.

— Ладно, дети, — со вздохом произнесла миссис Линдстрем. – Можете идти. Очень жаль, что из-за упрямства вашего одноклассника Струдхаральда мальчик Ульвар Хансен не сможет навсегда изменить свою жизнь и жизнь других детей с дефектом речи. Но я надеюсь, вы запомните, что произошло сегодня, и сделаете соответствующие выводы. Правда, дети?

Ученики, с неодобрением косясь в сторону Струдхаральда, побрели к дверям.

— Счастливо оставаться, эгоист, — прошипела Ингрид и, передав лист с подписями миссис Линдстрем, последней вышла из класса.

Струдхаральд остался один. Зажмурившись, он сидел и бормотал себе под нос:

— Плостите, миссис Линдстлем… Я плавда не могу…

* * *

На следующий день миссис Линдстрем собрала всех после уроков и сказала:

— Дети, случилось страшное.

— Что-то с Ульваром? – встревоженно спросила Ингрид.

— Нет, слава Богу, — покачала головой миссис Линдстрем. – Речь о Струдхаральде.

— Об этом эгоисте? – хмыкнул Кольгрим.

— Речь не о том, каким человеком он был, — покачала головой учительница. – Речь об очередном ущемлении в правах.

Класс снова зашептался.

— Все вы уже знаете, — повысила голос миссис Линдстрем, — что вчера вечером Струдхаральд заперся в ванной, перерезал себе вены и благополучно умер от потери крови. Казалось бы, конец. Но тут церковь заявила, что отказывается хоронить Струдхаральда на кладбище, поскольку факт суицида налицо. Представляете?

— Не может быть! – ахнула Ингрид.

— Посовещавшись с директором и прочими учителями, — продолжила миссис Линдстрем, — мы решили организовать сбор подписей в поддержку Струдхаральда и прочих самоубийц. Мы считаем, что каждый человек вправе сам решать, когда ему умирать. И неважно, не стал ли он лечить серьезную болезнь или наложил на себя руки. Это его право на смерть. В общем, мы хотим, чтобы самоубийц перестали считать грешниками на законодательном уровне. Вы подпишетесь под этим, дети?

Класс поддержал ее одобрительным гулом.

— Ингрид, ты можешь собрать подписи? — спросила историчка, не скрывая довольной улыбки.

— Разумеется, миссис Линдстрем! – с радостью откликнулась староста.

Внезапно сидящая за последней партой девочка в облезлом свитере и грязной серой юбчонке подняла руку.

— Чего тебе, Гуда? – нехотя спросила учительница.

— Я, эт самое… — спотыкаясь на каждом слове, заговорила девочка. – Спросить хотела, про Струдхаральда, стало быть… Я вот в толк не возьму – как он самоубился-то?

— Тебе ж сказали – перерезал вены! – презрительно процедил Кольгрим.

— Эт я слысала, Коль…

— Для тебя «Кольгрим».

— Ну так вот, я слысала, сто он вены перерезал… но как он их порезать-то мог – он зе парализованный был от сеи и низе!

— Он и слепой был, дальше-то что? – недовольно огрызнулась Ингрид.

— Ну, слепые-то себе вены, наверное, перерезать могут, но вот парализованные… — продолжила было рассуждать грязная девочка, но тут вмешалась учительница.

— Да какая вообще разница, как он перерезал себе вены? – вопросила миссис Линдстрем. – Мы здесь не врачи и не детективы полиции, Гуда. Мы – обычные люди, которые отстаивают свои права. Права человека – вот что самое главное. И хуже всего, когда эти права пытаются нарушить. Заруби это себе на носу, Гуда, и больше не трать наше время зря!

Гуда потупилась, а миссис Линдстрем, подбоченившись, с гордостью наблюдала за детишками, охотно подписывающими требование о снисхождении для самоубийц.

Старые ли, молодые, умные, глупые – объединившись, они смогут защитить мертвых от любых посягательств на их предусмотренные конституцией права.

Я против пиратства, но я за то, чтобы через определенный срок каждое произведение (будь то книга, фильм или музыкальный альбом) из платного доступа переходило в бесплатный. Думаю, такой подход возмутил бы всех, но задумайтесь: сколько книг сейчас выходит в издательствах? 700? 800? Даже несмотря на падение тиражей. Почему бы, допустим, не поступить так: после окончания действия типового договора (3 года) твой роман появляется в свободном доступе. ИМХО, при наличии достойной защиты от пиратства это было бы выгодно и большинству писателей (исключая грандов, книги которых переиздаются 10-15 лет), и уж точно издательствам. То есть, читатель, либо 3 года жди, либо выкладывай кровные за роман.

Вот только я, безудержный мечтатель, прекрасно понимаю, что с пиратами диалога не выйдет. Что люди непрошибаемы и отчего-то считают, что только их труд должен быть оплачен, а фильмы снимать, музыку писать и, тем более, книжки — это все должно делаться на добровольных началах ради комментария "ну, норм" на каком-нибудь затрапезном трекере от очередного любителя халявы с ником типа "копирайтнепройдет2003" (2003 — год рождения этого любителя, ага). А всего-то надо подождать три года, и потом смотри себе, сколько хочешь...

И, кстати, с теми же фильмами все можно провернуть еще проще — до премьеры на ТВ кино в платном доступе, после появляется в свободном доступе в сети. И каналу выгодно (рейтинг премьеры выше, чем сейчас уж точно), и люди абсолютно легально смотрят фильм, просто НЕ СРАЗУ ПОСЛЕ РЕЛИЗА ДВД %).

РЕЗЮМИРУЯ:

Больше всего меня всегда удивляла агрессивная позиция иных "антикопирайтеров", которые не считают авторов за людей, но при этом "милостиво" читают их книги. Они даже не видят в этом никакой связи. Но, черт возьми, если писатель, по-твоему, жадный недочеловек, о чем он может написать в книге??? О таких же нелюдях? Тогда зачем ты это читаешь? "Информация должна быть бесплатной" (с)... Скажите об этом Сноудену, скажите всем, кого осудили за корпоративный шпионаж, да просто тем, кто пытался воровать контент и попал на штраф... Дело в людях, увы.

P.S. Кто-то скажет — а у тебя-то небось самого рыльце в пушку? Да, я не святой. Но чем дальше, тем больше смотрю сериалы и старые, 2000 и младше, фильмы, читаю книги, вроде "Убить пересмешника" и "Преступление и наказание", а музыку слушаю инструментальную и онлайн, так что собственной теории, вроде бы, не противоречу, а там — как посмотреть.

Мелочь, а приятно: рассказ "Свободное падение" за моим авторством вышел в газете "Ступени Оракула" (тираж 150 000 экз., не могу не упомянуть). :)