Импульс юбилейного пушкинского 2024 года не затухает. Масштабные проекты реализуются и в 2025 году: издательство "Проспект", специализирующееся на юридической литературе, не так уж редко выпускает иллюстрированные книжки. В этот раз — все пять сказок Пушкина в иллюстрациях И.Шаймарданова.

Шаймарданов уже свой человек в пушкиноведении. Это и "Повести Белкина", и пушкинская лирика, и недавний "Евгений Онегин".

Сегодня смотрим "Сказку о золотом петушке".

Шаймарданов окончательно определился со своей манерой. Он узнаваем и, как следствие, однообразен. Для успеха "узнаваем" важнее.

Кажется, Шаймарданов вполне мог бы стать лицом современной детской массовой иллюстрации. Его манера отличается одновременно и свежестью, и традиционностью. Если вспомнить "рассказы в картинках" из "Весëлых картинок", то там тоже карикатуристы на первых ролях были. Издательство же "Проспект" демонстрирует понимание современных родителей маленьких детей: сомнительные сцены классика в тексте остаются, но иллюстрации к ним не заказываются. Тенденции такие в секторе детской литературы, конечно, уже лет пятнадцать накапливались. Но вот, наконец, у этого художника и этого издательства получается что-то не топорное, а — по крайней мере — деликатное.

Для массового сектора это хорошие новости. А высоколобые художники и высокохудожественные издательства у нас и так гораздо раньше сформировались.

Самобытность сюиты Шаймарданова к пушкинским сказкам проявляется на титульном развороте: там всегда присутствует сам автор. Вот здесь Пушкин беседует с Золотым петушком, пытается выяснить тëмные места в повествовании, мотивы героев, скрытые пружины...

Но втуне: петух хранит тайну. Поэтому разгадки не будет и в рисунках художника.

Царя Дадона наши художники изображают в русском допетровском одеянии (как и всех царей в русских сказках). Попыток перенести "Сказку о золотом петушке" на западно-европейскую почву вроде бы не было. Но вот Шаймарданов делает в этом направлении осторожный шаг. У царя Дадона одежды длиннополые, но покрой какой-то не наш и корона смахивает на папскую тиару.

Сюжет давно известен, все мыслимые мизансцены художниками отработаны. Шаймарданов как юморист находит что-то новое. Сначала царь на троне держит дистанцию с просителем-звездочëтом, но потом панибратски с ним сближается.

Вряд ли это по-пушкински, но... Новые времена, новые интерпретации (каким должен быть в наши времена царь-отец). Осовременивание классики в книжных иллюстрациях — как осовременивание классики в театре.

Дистанция и панибратство — приëм используется повторно.

Царь Дадон склонился над военными картами. Современная война требует от царей знания топографии.

А вот дальше — стоп. У художника включается автоцензура. Самый драматический момент: царь Дадон вышел со своим войском к полю битвы.

1) Где убитые сыновья перед шатром Шамаханской царицы? У всех художников были. И сказка давно детской считалась...

Помню, в начале 1970-х, в дошкольном детстве книжку-раскраску по этой сказке разрисовывал, так богато красной акварелью пятна на телах царских сыновей вокруг воткнутых мечей выводил. Все хвалили за реализм...

2) Неделя, проведëнная в шатре Шамаханской царицы, дана намëками. Прервалась краткая эпоха правды, когда детям показывали хотя бы пьяного царя (тут)...

Народ встречает царя Дадона. Очень похоже, будто "народ безмолвствует". Это не случайно. Шаймарданов ещё и цикл иллюстраций к "Борису Годунову" анонсировал. Ой, что будет...

Вялая торопливая расправа над Дадоном.

Возможно, юмор — это единственное, что способно спасти классику для круга детского чтения. Запад давно пошёл по этому пути (картинки там встречаются по-настоящему смешные, нивелируют мрачное содержание).

В 2019 году в издательстве "Энас" выходили "Повести Белкина" в иллюстрациях нашего старейшего художника А.Рейпольского (на фото сверху).

В этом году "Речь" переиздала "Повести Белкина" (в своëм оформлении) и, кроме того, выпустила с иллюстрациями Рейпольского остальную прозу Пушкина — три книги (на фото — внизу).

Сюиту к "Повестям Белкина" мы уже смотрели (к каждой повести отдельно — начало здесь). А "Пиковая дама" — это новая сюита. Еë и посмотрим.

Всякий раз, встречаясь с иллюстрациями Рейпольского, пытаюсь понять их место в современной (последнего полувека) книжной графике. Рейпольский — это нежные акварели с меланхоличными стройными персонажами. В этот раз, пока заказанную книгу ждал, придумал, что Рейпольский — это ведь как Брюллов, который знаменитый акварельный портрет Натальи Гончаровой-Пушкиной сделал. У Рейпольского все героини такие — вон хотя бы Маша с обложки "Капитанской дочки".

Так что Рейпольский будто бы — настоящая реинкарнация пушкинских времён. Хорошее объяснение, мне понравилось. Но не для этого раза. Нынешняя сюита Рейпольского в другом стиле — скорее всего, в футуристическом.

Сначала всë шло хорошо. Очаровательный форзац. Всё-таки Рейпольский — настоящий академист эпохи ампира. Адмиралтейство и Зимний дворец.

Хотя совсем не обязательно, что рисунок на этом форзаце создавался под "Пиковую даму". Чего Германну в Зимнем дворце делать?

Вот фронтиспис точно не создавался специально для "Пиковой дамы". Он взят из сюиты к "Повестям Белкина" (2019) и используется "Речью" для всех прозаических книг Пушкина в иллюстрациях Рейпольского.

В этих начальных иллюстрациях ярко проявляется такая особенность техники Рейпольского как тщательность отделки рисунка, часто переходящая в зализанность (что очень хорошо сочетается с опрятными и всегда спокойными персонажами художника).

А вот шмуцтитул к Первой главе специально сделан для "Пиковой дамы". И здесь ни о какой тщательности отделки речи не идёт.

Сначала подумал, что " Речь" опять попалась на своëм идеальном воспроизведении подлинников — старые-то художники привыкли к стандартному качеству советской полиграфии, когда все мелкие детали сливаются. Потом понял, что это всë-таки подготовительный эскиз художника: прикинуть композицию, распределить цвета. Это черновой рабочий материал. Как он попал в книгу?

Для сравнения: следующая иллюстрация в Первой главе. Мизансцена почти такая же. Эту иллюстрацию можно принять за законченную — размытость свойственна акварельным рисункам, некоторые художники специально усиливают чувство зыбкости. Но для творчества Рейпольского подобные приёмы не свойственны.

Удивительно в иллюстрациях к Первой главе, что в них нет молодой красавицы-графини, блиставшей в Париже в прошлом — осьмнадцатом — веке. По-моему, ни один художник этого сюжета не упустил. А у Рейпольского его нет. Дерзко художник нарушил каноны! Или всё-таки просто не успел толком закончить сюиту, и даже отдал для закрытия прорехи совсем уж рабочий эскиз?

Более привычный по технике и внутреннему содержанию рисунок открывает Вторую главу. Это у нас старую графиню одевают — и Пушкин пока вполне сдержанно отзывается о её глубокой старости. Это потом, в сцене раздевания в конце этого длинного дня, Пушкин обрисует отталкивающий образ старухи (и большинство художников это нарисуют). А Рейпольский такого не любит, у него все персонажи красивые. Даже и старая графиня красивая дама — со следами былой красоты, как говорят.

Следом идут портреты молодых героев. Лиза, конечно, очаровательна. А вот с Германном — что-то не то. У всех художников Германн — демонический герой, или уж трагический, по крайней мере. Ожидаешь, что Рейпольский даст нам писанного красавца. Однако, нет — лицо у Германна неприятное, что для Рейпольского равнозначно тому, что он нарисовал бы исчадие ада. Рейпольский пересматривает традиционную интерпретацию пушкинской повести.

Рейпольский не любит кровожадных сцен. Рисует только как Германн на коленях умоляет графиню открыть секрет трëх карт. А как пистолетом грозит — нет, не рисует. Германн зачем-то со шпагой.

Сцена бала — в то время, как Германн вершит своë чëрное дело, Лиза танцует на балу со штабс-ротмистром Томским (любит Пушкин географическую основу фамилий: Онега, Лена, Минск, Томск, Германия опять же). Рисунок снова производит впечатление неотделанного. Ладно, можно предположить, что Лиза в концепции Рейпольского — заморыш. Это свежо. Пусть и Томский будет заморышем, посмотрим, может это для чего-нибудь художнику надо.

А, вот для чего. Сцена встречи Германна и Лизы. Впервые на иллюстрации Германн сидит на подоконнике у большого прямоугольного окна, а не у маленького полукруглого. Германн у Рейпольского — великан с неприятным лицом (со шпагой — знатоки потирают руки в предвкушении объяснения, какое именно холодное оружие было у военных инженеров в пушкинское время; палаш, наверное). А Лиза — да, заморыш. Но заморыш Томский, произведённый в ротмистры, не на ней всё же женится, а на княжне Полине.

Привидение очень телесно, Рейпольский вынужден обозначить его природу — рисует неземное сияние.

Игра.

При разнообразии стилей и техник современной книжной иллюстрации, всегда можно найти оправдание художнику или издателю. Но всё же эта сюита Рейпольского к "Пиковой даме" очень похожа на черновой вариант.

Та же ведь беда и в "Капитанской дочке" Рейпольского. Но там это был единичный случай, который можно было объяснить случайностью. Забавный курьëз. На рисунке видно, что лицо одного персонажа заштриховано — художник хотел переделать и забыл.

Вот покрупнее.

Переживаю за Рейпольского. Не оставляю надежды, что в "Пиковой даме" произошла техническая накладка и в печать по недосмотру отправился файл с черновым макетом художника.

За "Речь" не переживаю: успех этой книги у коллекционеров обеспечен (а большинство простых покупателей ничего и не заподозрят). Когда выйдет второе исправленное издание, его тоже сметут, чтобы сравнивать с первым. Я вот обязательно смету.

Миниатюрное провинциальное издание "Евгения Онегина" советских времён (Свердловск: Средне-Уральское книжное издательство, 1987). Видимо, к 150-летию смерти Пушкина выпустили, хотя этот юбилей отмечался скромно. Очень достойное полиграфическое качество местной полиграфии. Книжка, понятно, библиофильская. Тираж 3 тыс. экземпляров (очень мало), цена 5 руб. (дорого). Художник В.Ф. Васильев, книга вышла уже после его смерти.

Хоть книжечка была издана в родном городе, и должно было много экземпляров сохраниться (миниатюры ценятся), никак не удавалось мне её много лет раздобыть. Наконец, случилось.

Этот художник Васильев (один из многих Васильевых) — свердловский художник старшего поколения. Уже в первые послевоенные годы сформировалась славная команда уральских иллюстраторов, которая раскрылась в работе над сказами Бажова. Некоторые иллюстрации Васильева к Бажову мы уже смотрели, особенно впечатляющими были рисунки к отдельному изданию "Таюткиного зеркальца".

Васильев — убеждённый реалист, склонный даже и к "суровому стилю" 1960-70-х гг. Но "Онегина" он проиллюстрировал в классической салонно-реалистичной манере. Приятно было после современных экспериментов увидеть привычного "Онегина", пусть и не шибко оригинального.

Размеры очень пухлого томика (320 страниц плотной бумаги) стандартные для миниатюрного издания: 10 см х 6,5 см. У меня на большом мониторе компьютера кликабельный скан будет крупнее оригинала. Потому даю малый размер, чтобы хоть как-то передать впечатление. Чтобы понять принципы макета книги, даю все иллюстрации из Первой главы, не обрезая поля картинок.

1) Разворот перед титулом — портрет Пушкина в лучших традициях почтительного отношения к автору.

2) Каждую главу предваряет шмуцтитул — страничная иллюстрация как ключевой момент главы. Перед Первой главой, конечно, Онегин с Пушкиным. Очень чёткая прорисовка картинки (сканер сильно огрубляет такие миниатюрные рисунки).

2) Дальше идут сюжетные иллюстрации по порядку повествования: Летний Сад из детства Онегина и его портрет в осьмнадцать лет. Картинки — с почтовую марку, огромные поля.

3) Следующие эпизоды: культурная жизнь Онегина: пробка в потолок и кучера вокруг огней, бранят господ и бьют в ладони. Пейзажи чередуются с бытовыми сценами.

4) Светская жизнь продолжается: бал и Петербург неугомонный уж барабаном пробуждён. Опять чередование пейзажей.

5) Последняя картинка (как концовка ничем не выделена): "Как часто летнею порою, когда прозрачно и светло ночное небо над Невою...".

На главу пришлось 8 иллюстраций: разумное количество, золотая середина. Откровений формы нет — милый советский акварельный рисунок, каких много мы встречали в иллюстрациях к "Онегину". По содержанию тоже, кажется, всё ожидаемое. Впрочем, в Первой главе сложно найти пружины сюжета.

Пушкинисты пишут, что Пушкин любил симметрию — вот и последнюю главу "Онегина" закончил в Болдинскую осень в 1830 году, но через год понял, что письмо Татьяны Онегину ничем не уравновешено, и написал письмо Онегина Татьяне. Только тогда, в октябре 1831 года роман и был закончен. Васильев эту симметрию прочувствовал. Самое известное противопоставление — как сначала Татьяна страдала по Онегину, а потом Онегин страдал по Татьяне. Эти страдания все художники изображают, но везде герои переносят страдания на ногах. А Васильев даёт запоминающуюся пару: герои страдают, рухнувши на лежанки.

Татьяна в романе дважды подходила к ручью — первый раз на пути к Онегину во сне в Пятой главе (среди сугробов "поток, не скованный зимой") и второй раз в Седьмой главе перед отъездом в Москву (тоже, в принципе, на пути к Онегину): "Её прогулки длятся доле. Теперь то холмик, то ручей // Остановляют поневоле // Татьяну прелестью своей".

Я бы внимания не обратил на эти два ручья, но в книжке эти картинки перепутаны местами. Сначала подумал даже, что Васильев-таки не избежал соблазна пост-модернизма.

Посмотрим некоторые сюжетные узлы.

Наибольший интерес в иллюстрациях к сну Татьяны представляет то, как художники справились с мистикой: немногие рисовали фантасмагорийных персонажей ("...Там карла с хвостиком, а вот // Полужуравль и полукот...), но очень многие — медведя, который несёт бесчувственную Татьяну на руках. Васильев ничего этого не рисовал.

1) В первой картинке он показал Татьяну в лёгком платьице среди сугробов перед незамерзающим ручьём. И мистику страшного сна уже этим передал. Западные фильмы ужасов так снимали как раз в Восьмидесятые годы. Вряд ли Васильев их видел.

2) А вторая иллюстрация — кульминация сна, который художники обычно игнорируют.

цитата

Онегин тихо увлекает

Татьяну в угол и слагает

Ее на шаткую скамью

И клонит голову свою

К ней на плечо; вдруг Ольга входит,

За нею Ленский; свет блеснул...

А дальше — Онегин во сне Татьяны убивает Ленского. Это и будет в реальности на дуэли.

1) На шмуцтитуле к Шестой главе Васильев даёт классическую композицию сходящихся к барьеру дуэлянтов (на картине Репина такая композиция была, да и у многих иллюстраторов).

2) А на внутренних иллюстрациях развитие дуэли даётся подробно. Вот Ленский ждёт опаздывающего Онегина.

3) Ленский убит, секунданты к нему бросаются, Онегин стоит недвижим.

4) А вот Ленского несут в сани — это тема уже из дуэли самого Пушкина.

1) Шмуцтитул к Четвёртой главе у Васильева ожидаем: стандартная композиция. Онегин читает нравоучения Татьяне.

2) Дальше — пооригинальнее. Вот Онегин отводит Татьяну в дом.

цитата

Он подал руку ей. Печально

(Как говорится, машинально)

Татьяна молча оперлась,

Головкой томною склонясь...

3) Вот и васильевский креатив: Татьяна без сил ничком лежит на кровати. Кровать-то причём? А это Пушкин сам подсказал: не кровать это, правда, а постель.

цитата

Что было следствием свиданья?

Увы, не трудно угадать!

Любви безумные страданья

Не перестали волновать

Младой души, печали жадной;

Нет, пуще страстью безотрадной

Татьяна бедная горит;

Ее постели сон бежит...

1) И вновь ожидаемый шмуцтитул в Восьмой главе: Татьяна не замечает Онегина — муж ей интереснее.

2) Влюблённый Онегин перестал выезжать в свет и впал в эмоциональное оцепенение. Много читает. Валяться на диване в такой ситуации — естественно. Васильев это понял. Да и у Пушкина в голове крутятся мотивы сна:

цитата

И постепенно в усыпленье

И чувств и дум впадает он,

А перед ним воображенье

Свой пестрый мечет фараон.

То видит он: на талом снеге,

Как будто спящий на ночлеге,

Недвижим юноша лежит,

И слышит голос: что ж? убит.

3) Классический диптих: Татьяна одна, а потом к ней, не изменившей позы, припадает Онегин.

Да только одна часть этого диптиха зеркальное отражение другой части (столик, на который опирается Татьяна то слева, то справа от неё; канделябр тож). Вероятно, просто техническая ошибка художника, но кто ж откажется от пост-модернистских трактовок этой зеркальности?

Отдохнул душой, разглядывая милые картинки, совсем несовременные для 1987 года. Так это всё трогательно.

Не все издательства успели к пушкинскому юбилею 2024 года. Значимые статусные книги продолжают выходить в нынешнем году. Очень большого размера том: "Пиковая дама" (М.: Волки на парашютах, 2025) с вновь созданными иллюстрациями последнего из Трауготов. Серьёзное дополнение пушкинианы Г.А.В. Траугот.

Это так называемая "Книга художника" (издатель обозначил это, как теперь принято, "Арт-бук Траугота").

Манера Трауготов, потрясшая шестьдесят лет назад первых читателей, сохранилась в общих чертах и до наших дней (что неизбежно и естественно). Несколько направлений в манере Трауготов можно выделить, самая колючая из этих манер — чёрные линеарные рисунки на белом или слегка подсвеченном фоне. "Пиковая дама" выполнена в этой манере.

Безрадостная сюита. Цветовая гамма — бледно-грязноватая. В рисунках — полный сумбур: приём, намеренно доведённый до предела. Сюжет "Пиковой дамы" всем известен, можно отдаться впечатлениям. Провокационность Трауготов по-прежнему взбадривает пушкинистов.

Начальные листы — введение в сюиту.

1) Форзац: руки игроков на зелёном сукне. Уже классический сюжет для иллюстраторов "Пиковой дамы" (см.). Но сукно у Траугота побуревшее, отнюдь не радостного изумрудного оттенка.

2) Минималистическое заглавие. Но это ещё отнюдь не титул.

3) Разворот, на котором Пушкин вглядывается в "омрачённый Петроград". А следующий разворот — уже титульный. Мельтешение профилей.

4) Идут вступительные развороты: эпиграф к повести в целом и шмуцтитул первой главы. К эпиграфу — двойная пиковая дама, к шмуцтитулу — главный герой с двоящимся профилем.

5) Следующие развороты: эпиграф к первой главе и собственно начало главы.

Не так уж мало художников иллюстрировали пушкинские эпиграфы в "Пиковой даме". Был у меня даже отдельный обзор (см.) — но там художники вслед за Пушкиным играли с эпиграфами: давали их в иной технике, чем основные иллюстрации, выдвигали свои толкования. У Траугота такого разделения иллюстраций нет.

В книге страничная иллюстрация на одной стороне каждого разворота (а на полях другой стороны часто небольшие зарисовки), а кроме того и целые иллюстрированные развороты постоянно встречаются. Подробнейшее иллюстративное сопровождение текста. Это свойство Трауготов — рисовать обо всём, иллюстрировать каждую строку. В советское время их редакторы останавливали, а теперь некому.

Примеры построчного иллюстрирования второстепенных эпизодов, случайных мыслей.

1) Из Третьей главы.

цитата

...молоденькая, быстроглазая мамзель принесла записочку из модной лавки. Лизавета Ивановна открыла ее с беспокойством, предвидя денежные требования, и вдруг узнала руку Германна.

— Вы, душенька, ошиблись, — сказала она, — эта записка не ко мне.

— Нет, точно к вам! — отвечала смелая девушка, не скрывая лукавой улыбки. — Извольте прочитать!

<...>

— Это писано, верно, не ко мне! — И разорвала письмо в мелкие кусочки.

— Коли письмо не к вам, зачем же вы его разорвали? — сказала мамзель, — я бы возвратила его тому, кто его послал.

Когда-то я восхищался, что Панов единственный догадался эту очаровательную сцену проиллюстрировать (см.). Вот теперь и рисунок Траугота в базе имеется.

2) Из Шестой главы

цитата

Две неподвижные идеи не могут вместе существовать в нравственной природе, так же, как два тела не могут в физическом мире занимать одно и то же место.

Вот оно как — идеи бьются на мечах за место в голове.

Пройдёмся по моментам повести, которые я когда-то назначил ключевыми с точки зрения иллюстрирования.

Подробнейшее изложение переговоров графини. Выбираю сцену беседы с мужем (в память об этой сцене у Шухаева — см.).

Метания-то у Германна, понятно, душевные. И вот такие состояния только Трауготы и умели выражать в рисунке.

Вопреки впечатлению, которое хотел создать молодой Пушкин, художник с пониманием отнёсся к старости — графиня тверда умом.

Три абзаца Заключения. Если другие художники и рисуют здесь что-то, так только одного Германна. Траугот не таков, для него эти несколько строк — кладезь психологии. Значение пушкинского эпилога оценено слабо, что приводит к конфузам. Году в 1983-м в передаче "Что? Где? Когда?" знатокам показали последнюю сцену оперы Чайковского (Германн стреляется, Лиза топится) и спросили: "А как у Пушкина?". Они с трудом вспомнили, что Германн в первоисточнике сошёл с ума, но Лизу всё-таки утопили.

Траугот просвещает будущие поколения, показывает, как там у Пушкина на самом деле.

1) Германн, действительно, сошёл с ума. Это трауготовская стихия — очень сильная иллюстрация.

2) Разворот. Слева — Томский, который произведён в ротмистры и женится на княжне Полине. Странно, что Пушкин выделил этого второстепенного персонажа (видимо, его роль в пружинах сюжета мною не до конца осознана). Но художник всё равно поторопился (сразу от первого к третьему абзацу перескочил). Ничего, на правой стороне разворота дана судьба всех — помимо Германна — персонажей: Лиза обнимает мужа, Томский опять венчается, у Лизы завелась воспитанница.

3) И ещё разворот! На сей раз отдельная иллюстрация посвящена многозначительной ремарке: "У Лизаветы Ивановны воспитывается бедная родственница". Уж, понятно, как её Лиза воспитывает (по образцу воспитательной тактики старой графини). Утопилась Бедная Лиза у Карамзина. А пушкинская Лиза не бедная — топиться в альтернативной русской литературе будет её воспитанница. Кто там такой зелёный на правой стороне разворота? Сумасшедший Германн?

Вероятно, это были наброски разных вариантов иллюстраций к Заключению. Художник, видать, выбросить что-то не решился, а издатель не стал проявлять редакторский диктат. Ну и славненько. Можно Заключение к "Пиковой даме" отдельным иллюстрированным изданием выпускать с комментариями.

Летом 2024 года издательство "Нигма" подписало в печать книгу "Руслан и Людмила" с иллюстрациями нашего старейшего художника А.Иткина, которые он в возрасте девяносто трёх лет создал для этой книги.

Старая школа создания макета: крохотные рисуночки ("марки") в начале и в конце.

Иткин сделал иллюстрации подчёркнуто реалистичными. И без скидок на малышню как на основных слушателей и разглядывателей "Руслана и Людмилы".

Поскольку места для фантасмагорий в сюите Иткина места нет, к сказочному Вступлению он даёт только зыбкие образы — просветы меж реалистичной листвы.