«Летят перелётные птицы / Ушедшее лето искать. / Летят они в жаркие страны, / А я не хочу улетать. / А я остаюся с тобою / Родная моя сторона! / Не нужно мне солнце чужое, / Чужая земля не нужна.»

М. Исаковский (и М. Блантер)

Этот случай из разряда тех, довольно редких в моей практике, когда вопрос «с чего начать» вообще не возникает. Конечно вот с этого.

«Сегодня у берега нашего бросил / Свой якорь досель незнакомый корабль, / Мы видели отблески пурпурных вёсел, / Мы слышали смех и бряцание сабль. / Тяжёлые грузы корицы и перца, / Красивые камни и шкуры пантер, / Всё, всё, что ласкает надменное сердце, / На том корабле нам привёз Люцифер. / Мы долго не ведали, враг это, друг ли, / Но вот капитан его в город вошёл, / И чёрные очи горели, как угли, / И странные знаки пестрили камзол.»

Это написано в другой стране за 20 лет до Кадата другим сновидцем, не менее опытным, чем Автор Кадата, в котором можно найти следующие строки: «...предпочитали шёпотом рассказывать о чёрных галерах. Одна из этих галер через неделю должна была прибыть в порт с грузом рубинов, и горожане с ужасом ожидали дня, когда она бросит здесь якорь. У сходивших с этих галер купцов были огромные рты, а их тюрбаны с торчащими над лбами двумя верхушками свидетельствовали о дурновкусии их владельцев. Их ноги были обуты в сандалии — короткие и диковинные, каких не найти в Шести царствах. Но тревожнее всего была тайна, связанная с невидимыми гребцами.»

Я начал цитировать Кадат с чёрных галер потому, что с ними оказалась тесно связанной оригинальная (полной уверенности, что оригинальная, у меня нет, просто хочется так думать) идея Лавкрафта — идея о местонахождении Ада на обратной стороне Луны. Это, одно из лучших представлений Ада в фантастике, к сожалению слегка подпорчено присутствующим в нём космическим как по расположению, так и по величине, ляпом. Приведу коротко свои соображения по этому поводу. У меня нет возражений против перелёта галеры с гребцами, купцами и товарами с Земли на Луну с последующим плаванием по лунному морю; как любому известно, на Луне полно морей. Точно так же у меня не вызывает вопросов и сомнений способ, которым передвигается в русских сказках (о связи Кадата с русскими сказками разговор впереди) ступа с бабой Ягой. Способ этот, напомню, весьма прост — ступа «идёт, бредёт сама собой». И, наконец, я просто-таки приветствую гигантских котов с Сатурна, каких угодно, пусть даже и квантовых, как у Фредерика Пола. Но, если уж Автор не забывает упомянуть, что галера доставила Картера именно на «загадочную незримую сторону» Луны, то появление над горизонтом этой части Луны «гигантского сверкающего диска Земли, раз в десять больше видимой нами Луны» является бесспорным ляпом, заметно снижающим впечатление от этой замечательной сказки. Такое нельзя прощать никому, а большим мастерам в особенности. Радует, конечно, что больше в Кадате подобных казусов нет. Есть пара-тройка мелочей простительных, хотя и неприятных. Первая такая мелочь это чёрный оникс, из которого выстроен целый город. Оникс не бывает чёрным, а бывает жёлтый, белый и различных коричневых оттенков с белыми и чёрными узорами. Жаль, что Автор не использовал такой замечательный материал, как обсидиан. А инкрустации из оникса! Это был бы шедевр градостроительного искусства. Вот ещё нечто, чего я не понял и, видимо, понять не способен: «...Картер увидел, что человекоподобные существа выполняли самые презренные виды подневольной работы, для которой не требовалась физическая сила, — стояли у штурвала, готовили пищу, были посыльными или вели торговлю...». Ну, посыльный ещё сойдёт с грехом пополам, но назвать презренными профессии рулевого, повара (кока) и купца — это выше (а, скорее, ниже) моего понимания. И третья мелочь — существует некая заброшенная каменоломня (ониксовая), «где в незапамятные времена добывались такие исполинские глыбы и блоки, что самый вид их вызывал ужас у всех...». Когда Картер находит эту каменоломню, то видит вырезанные в её стенах «огромные, в ярд шириной, квадраты, свидетельствовавшие о размерах глыб, некогда вырубленных здесь безвестными резчиками.» Ярд меньше метра, квадратная плита такого размера может вызвать ужас разве что у муравья. Или тут какая-то дурацкая ошибка со смыслом этих квадратов в переводе. Другой ошибкой перевода мне кажется «непотребная жестикуляция», которую используют в чисто деловом разговоре рогатые чёрные летуны, упыри и ночные призраки. Непотребная с чьей точки зрения? Сновидца, не понимающего в этом разговоре ровным счётом ничего?

Злоупотребление отрицательными эпитетами — вот что в этой книге производит наиболее неприятное впечатление. Разве не дико звучит такое, к примеру, описание музыкального инструмента: "... сидящий во тьме поднял мерзкого вида резную флейту из слоновой кости, которую зажимал в лапах...". Или этот пассаж: "... перед его мысленным взором стоял неосвещённый зал с куполообразным потолком, с бездонным колодцем в центре и отвратительной бронзовой дверью в стене." Встречается и такое словосочетание, как "отвратительные стенания" (волосатых гигантов — гугов), а "ужасные гасты" тут же (через тире) названы "омерзительными тварями", что, вероятно, по мысли Автора, должно усиливать ощущение ужаса, но не усиливает нисколько. Слова "ужасный" и "мерзкий" встречаются в тексте неоправданно часто ("мерзкие обитатели чёрных провалов", "мерзкий посланец зла", "ужасающая осязаемость" неких туманных волн), но эти картины перекрываются всё-таки "... бесконечными панорамами далёких городков с торчащими иголками шпилей, и горными цепями за горными цепями вдоль Норт-Шора, и безмолвными каменистыми склонами, и низенькими, увитыми плющом особнячками под сенью гигантских валунов в род-айлендской глуши. Запах моря и благоухание полей, чары тёмных лесов и зелёная радость садов на рассвете. Это твой город, Рэндольф Картер, ибо всё это — ты сам. Новая Англия породила тебя и влила тебе в душу всю эту красоту, которой несть конца. Эта красота, отлитая, закалённая и отшлифованная годами воспоминаний и снов, и есть твой чудесный град на неуловимом закате; и чтобы найти этот мраморный парапет с дивными вазами и резными перилами, и чтобы спуститься наконец по бесконечным ступеням в город широких площадей и разноцветных фонтанов, тебе надо лишь вернуться к мыслям и видениям своего милого детства."

А вот мелочь из числа приятных (и таких в повести огромное количество, она почти сплошь из них и состоит). Это словосочетание «высокопоставленный упырь». Чуть ли не каждый день их вижу и о них слышу; удивительно, что эта ёмкая характеристика не звучит в СМИ. Может быть по причине её неполиткорректности?

Как и обещал, немного о сказках. Так совпало, что в один из дней, когда читал Кадат, мне повезло с пополнением моей небольшой коллекции детских иллюстраций. Стараюсь, по возможности, приобретать самое лучшее, и вот книга под названием «У лукоморья...». У неё два автора, один из них, как не трудно догадаться, Пушкин. Второй — художник Михаил Бычков, нарисовавший в большом формате каждую строку вступления к «Руслану и Людмиле», причём, каждая иллюстрация на весь разворот, всего 13 картинок. Думаю, это издание войдёт в соответствующий золотой фонд, объединяющий художников уровня Скотта Густафсона. Если бы не эта книга, мне вряд ли пришло бы в голову сравнение невероятно причудливого мира Лавкрафта с огромным, до невообразимых пределов разросшимся Лукоморьем, где «лес и дол видений полны», где чудеса, где леший бродит, где «на неведомых дорожках следы невиданных зверей» и, внимание (!), где кот учёный, прогуливаясь вокруг огромного дуба, такого же, какие растут в Зачарованном лесу, беседует с Пушкиным (есть и такая иллюстрация), очевидно, знающим кошачий язык не хуже Рэндольфа Картера. Нельзя, правда, исключить, что кот говорит на языке Пушкина. Это вполне возможно, ведь все мы отлично знаем, как чисто, абсолютно без акцента, говорит по русски простоквашинский кот Матроскин*. Да и в совершенстве владевшего французским Кота в сапогах не следует забывать.

Закончу ещё одной цитатой из того же сновидца, с которого начал.

«Они боялись — их найдут. / Кругом сновал весёлый люд: / Рабы, сановники, купцы, / С большими лютнями певцы, / Послы из дальней стороны / И в пёстрых тряпках колдуны. / Поклонник дьявола порой / С опущенною головой / Спешил в нагорный Анкобер, / Где в самой тёмной из пещер / Живёт священная змея, / Земного матерь бытия.»

Обычно я воздерживаюсь от прямых рекомендаций, но об этой поэме в прозе о том, что в огромном бесконечно разнообразном мире самое главное и дорогое для человека — это его родная сторона, о любви «к родному пепелищу» и к «отеческим гробам» (гробы тут особенно уместны) — об этой поэме говорю — постарайтесь прочитать.

PS. Пример (не слишком, правда, страшный) "издательского хоррора", добавленного к авторскому. В книге издательства «Иностранка» «Иные боги и другие истории», которая сейчас передо мной, художник Пикман, ставший «высокопоставленным упырём», назван Ричардом Антоном, хотя в сборнике того же издательства «Хребты безумия» его имя Ричард Аптон, что, по моему, ближе к истине. В общем, как всегда, от чего-то вполне приемлемого, до чего-то абсолютно позорного один шаг (одна буква). Тем и похожа работа издателя на работу сапёра — не надо спешить, иначе что-нибудь подорвёшь, обычно это случается с собственной репутацией, как в известном случае со словом "главнокомандующий", где всего-то одну букву пропустили.

*) Да какой он кот! Матроскин такой же кот, как голован Щекн-Итрч — собака.

Роджер Пенроуз Мода, вера, фантазия и новая физика Вселенной Издательство: СПб.: Питер, 2020 год, твёрдая обложка, 512 стр. ISBN: 978-5-4461-1598-3 Аннотация: Можно ли говорить о моде, вере или фантазии в фундаментальной науке? Вселенной не интересна человеческая мода. Науку невозможно трактовать как веру, ведь научные постулаты постоянно подвергаются строгой экспериментальной проверке и отбрасываются, как только догма начинает конфликтовать с объективной реальностью. А фантазия вообще пренебрегает и фактами, и логикой. Тем не менее великий Роджер Пенроуз не желает полностью отвергать эти феномены, ведь научная мода может оказаться двигателем прогресса, вера появляется, когда теория подтверждается реальными экспериментами, а без полета фантазии не постичь все странности нашей Вселенной. В главе «Мода» вы узнаете о теории струн — самой модной теории последних десятилетий. «Вера» посвящена догматам, на которых стоит квантовая механика. А «Фантазия» касается ни много ни мало — теорий происхождения известной нам Вселенной.

Пенроуз замечательный математик, обладающий при этом обширными познаниями в самых сложных областях теоретической физики и не стесняющийся подвергать сомнению всё, что ему кажется слишком искусственно пришитым к естественно устроенному мирозданию. Возражения автора этой книги против струнной теории поля кажутся убедительными. Действительно, что это за десятимерное пространство-время, шесть измерений, которого свёрнуты и расположены в шестимерных пространственных многообразиях Калаби-Яу, из которых и состоит пространство на микроскопическом (планковском) уровне? Не желая мириться с привлечением физиками этих искусственных сущностей, необходимости в которых он не видит (бритва Оккама великий принцип), Пенроуз предлагает своё решение проблемы, основанное на привычном континууме Минковского и теории относительности Эйнштейна.

На проблему свёрнутых измерений можно посмотреть и под другим углом. Что это за субстанция такая, которую можно скрутить, придав ей практически бесконечную кривизну (слабенькая метафора «скрутить в бараний рог» совершенно не работает в данном случае)? Пенроуз так вопрос не ставит, но мы же все живём в трёхмерном пространстве, пользуемся соответствующим количеством степеней свободы движения и никто не в состоянии представить, что тут можно свернуть. Измерение не есть нечто материальное, это всего лишь абстрактный термин, помогающий представлению о мире. Зачем учёным понадобились скрученные абстрактные сущности? Чтобы объяснить результаты довольно большого количества экспериментальных данных. А не лучше ли постараться найти объяснения, обходясь без привлечения чистой фантастики? Вместо струнной теории Автор предлагает альтернативную, т. н. твисторную теорию, и эта теория в настоящее время развивается, приобретая всё больше сторонников.

В книге рассматриваются и другие загадки макро и микромира. Например, проблема Большого взрыва. Что взорвалось? Почему взорвалось? Как возникло состояние, предшествовавшее взрыву, состояние, характеризовавшееся чрезвычайно низкой энтропией? Сравнение с артиллерийским снарядом может помочь понять эту ситуацию. Должно было существовать нечто невероятно высокоорганизованное (как совокупность гильзы, порохового заряда, собственно снаряда, капсюля-детонатора и взрывателя — всё это в собранном виде называется выстрелом; пример мой), да ещё и способное взорваться, в отличие, например, от не менее высоко организованной системы, называемой семенем, которая способна не к взрыву, а к медленному развитию. Почему начальная Вселенная так похожа на гранату, и не похожа на семячко, хотя с точки зрения второго закона термодинамики, эти реализации вполне равноправны? Сравнение гранаты и семени это то, чего нет у Пенроуза, но тем и хороша эта книга, что она заставляет думать, поскольку сам Автор постоянно находится в этом процессе.

В книге много говорится о квантовой механике и квантовой теории поля. Природа элементарных частиц очень хорошо описывается с помощью математики комплексных чисел. Без теории функций комплексного переменного, комплексной плоскости Весселя и тому подобных инструментов в КТП невозможно и шагу ступить. И это наводит на интересную мысль, а познаваема ли Природа в принципе, если она базируется на столь «прочном» фундаменте, как несуществующее число «i», которое определяется, как корень квадратный из минус единицы. Сам Пенроуз в познаваемости мира не сомневается, он оптимист, ориентирующийся в мире комплексных переменных и космологических постоянных, как в собственном кабинете.

Рэй Брэдбери Вино из одуванчиков Издательство: М.: Э, 2015 год, 4000 экз. Формат: 84x108/32, твёрдая обложка + супер, 544 стр. ISBN: 978-5-699-83975-9 Серия: Библиотека всемирной литературы Комментарий: Сборник избранных романов.

«Интересно, интересно жить, Ингер. Сколько страха и красоты! А от смеха иногда помираешь! Плакать же — стыдно.»

Александр Грин «Дьявол Оранжевых Вод».

Роман начинается с важнейшего события в жизни двенадцатилетнего мальчика. Дуглас Сполдинг впервые осознаёт, что он живой. Возможно, если бы младший брат Дугласа Том, без причины набросившийся на него в лесу, не заехал ему по зубам, это знание пришло бы к Дугласу позже, но всё равно пришло бы, все дети так или иначе приходят к этому открытию; но куда интереснее в этом эпизоде поведение десятилетнего Тома. Не следует ли этого мальчика показать психиатру? Отец, который всё видел, только смеётся. Так начинается предпоследнее для семьи Сполдингов счастливое лето. В октябре следующего года страна начнёт затяжной прыжок в пропасть экономического кризиса, и одному богу известно, как переживут его герои романа. Но пока до этого ещё далеко, и только страшная жара в середине лета 1928 года (Дуглас едва не умер от солнечного удара) напоминает, что в любой момент может разразиться гроза.

Бессмысленная драка в начале не единственная странность в этом сильно перехваленном романе. Удивляет полное отсутствие негров в городе с населением 26 тысяч 349 человек*. Они там, конечно, есть, но Автор их сознательно в упор не видит даже глазами детей, почему-то не желая касаться расовой проблемы. Нет у него желания портить чёрными мазками картину, напоминающую радостные и яркие пейзажи импрессионистов. Или такая вот мелочь, как домашние животные. В доме Сполдингов есть собака (ни породы, ни клички), до которой мальчикам нет никакого дела, и вообще в городе нет животных, кроме бездомных собак и лошади мистера Джонаса, попавшего в Гринтаун определённо из мира сказок Андерсена. Неужели Автор не знал о той огромной роли, которую играет в воспитании общение детей с домашними животными? И да, скорее всего, не знал, как не знал и о том, какую роль играет в жизни маленьких городков США церковь. Не может такого быть, чтобы у постели умирающей 90-летней женщины не присутствовал священник, но тем не менее его там нет. Не может быть и того, что в населённом пункте, расположенном на берегу большого озера, никто не ловил рыбу с лодки, каковое занятие, называемое рыбалкой, не могло остаться без внимания со стороны мальчишек, а ведь они в сущности не занимаются всё лето почти ничем, кроме бесконечной беготни с воплями по всему городку и редких разговоров со стариками.

А разве не странно выглядит удивительная напряжёнка в городе по части красивых девушек? Самой красивой считается тридцатитрёхлетняя (!) Лавиния Неббс, реальный кандидат в старые девы, а её подруга, которая могла бы с Лавинией конкурировать, только что найдена в овраге, задушенная маньяком. Но эти общегородские мелочи ничто в сравнении со странностями отдельных персонажей романа. Вот какой совет даёт находящаяся в здравом уме при отличной памяти 95-и летняя мисс Лумис журналисту Уильяму Форестеру (своей только что найденной родственной душе), снимающему комнату в доме Сполдингов, — «... постарайтесь умереть, пока вам не исполнилось пятьдесят.» Понять её можно, ведь она упустила в своей жизни главное — любовь, но на основании какого расчёта она желает этому хорошему человеку ранней смерти? Ведь совпасть во времени в будущей жизни можно только случайно. Или по воле бога, в которого они оба не верят.

Ещё более странным кажется главный одуванчиковый винодел и по совместительству глава семьи Сполдингов, который в романе называется исключительно дедушкой**. Предварительно необходимо сообщить читателям то, чего не удосужился сделать Автор. А именно кто такая тётя Роза. Элементарные соображения приводят к выводу, что это сестра матери братьев Дугласа и Тома и что она не приходится дочерью дедушке и бабушке. Когда тётя Роза внезапно разрушает царящую в доме идиллию***, которая держится главным образом на сверхъестественном кулинарном таланте бабушки (один из немногих элементов фантастики в романе****; как бабушка справляется, совершенно непонятно, она умудряется ещё и подметать и мыть пол на веранде, невестка ей помогает, но очень мало), этот замечательный дедушка инициирует совершенно хамское выдворение бедной доброй женщины из дома прямо на железнодорожный вокзал. Хорошо ещё, что о билете на поезд позаботился. А ведь не нужно быть даже трёх пядей во лбу, не говоря уже о семи, чтобы придумать другой, более человеческий способ улаживания конфликта. В связи с этим инцидентом начинает казаться, что дедушка работает в типографии отнюдь не наборщиком или грузчиком, а едва ли не её владельцем. Есть намёк в романе, что и сын дедушки (отец Тома и Дугласа) тоже человек в городе далеко не последний. Семья очень богатая, что ясно уже из сервировки стола (сплошное серебро) и количества едоков за столом, где кроме кучи родственников присутствуют ещё и мимоходом упомянутые нахлебники (!). И сразу после отъезда тёти Розы в ночь с субботы на воскресенье дедушка откалывает ещё одну выдающуюся шутку. В благодарность за возвращение вышеупомянутой идиллии он преподносит бабушке большой и тяжёлый том Шекспира из домашней (!) библиотеки (бабушка вряд ли знала про этот том, ей последние сорок лет не до библиотеки, вся её жизнь прошла на кухне) со словами: «Бабушка, сделай милость, приготовь нам завтра [на самом деле сегодня, т. к. дело происходит в половине четвёртого ночи — примечание моё] на ужин эту превосходную книгу. Я уверен, завтра в сумерки, когда она попадёт на обеденный стол, она станет нежной, сочной, поджаристой и мягкой, как грудка осеннего фазана». Бабушка приняла дар и заплакала от радости. Юмор Брэдбери здесь, возможно, в том, что, по его мнению (и мнению дедушки), из Шекспира можно приготовить любое блюдо, если талант повара равен таланту этого гения. Здесь дедушка слегка реабилитирует себя в глазах читателей, но лишь слегка, поскольку даже шекспировского уровня юмор не может отменить тот факт, что дедушка, мягко говоря, не джентльмен. Пример для внуков, однако. И в один из пасмурных зимних дней, распивая вместе с дедушкой очередную бутылочку вина из одуванчиков, Дуглас скажет — а ведь это тот самый день, когда мы выпроводили на выход с вещами нашу дорогую тётушку Розу....

Всё, что до сего дня написано об этой книге, это только общие слова о счастливом детстве, о мудрых и необычных стариках и волшебных свойствах вина из одуванчиков. Но всё это лежит на поверхности, хотя, конечно, придаёт книге вполне естественное очарование. Особенно если не помнить, в какой благополучной стране живут братья Сполдинги, в стране, где всего-навсего год назад таким же одуванчиковым летом (23 августа 1927 г.) в штате Массачусетс были посажены на электрический стул двое невиновных рабочих (суд присяжных состоял из таких же обывателей, какими населён Гринтаун). Роман Брэдбери многослойный, и кое о чём, не сразу заметном, я уже рассказал.

И вот ещё некоторые интересные детали. Во-первых, стакан лимонада. Это тот эпизод, где сначала в доме Лавинии кто-то откашлялся в темноте у неё за спиной, после чего на следующий день из её дома был вынесен труп мужчины, заколотого ножницами. Так вот, стакана там, где видит его Лавиния (на столе на веранде) не должно было быть. Перед уходом из дома в кино Лавиния пила лимонад из высокого фужера (см. ниже) и оставила его на столе. А вернувшись из кино, увидела стакан. Но осознать, что из этого следует, не успела, хоть и начала понемногу догадываться. Из этого стакана мог пить лимонад только тот, кто прятался в доме Лавинии, задушив Элизабет Рэмсел и надеясь, что Лавиния не пойдёт ночью домой через овраг. И это мог быть только Душегуб. Мальчишки же убедили себя, что убитый кто-то другой, в противном случае всё лето полетело бы вверх тормашками, ведь при живом Душегубе гулять по городу ночью гораздо интереснее.

Правду знает только самый умный — Том. Действительно, по ходу повествования не остаётся сомнений в умственном превосходстве Тома над старшим братом. Это замечает и журналист Форестер, который рассказывает историю своих отношений с мисс Лумис именно Тому, а не Дугласу, который присутствовал при их знакомстве в аптеке и принёс журналисту весть о смерти этой женщины.*****

Во-вторых, книги пересылаются по почте без упаковки. Это просто поражает воображение того, кто часто (да и редко тоже) отправляет и получает книги почтой. Как же аккуратны и честны должны быть в США почтовые работники и перевозчики почты! Хотите — верьте, хотите — проверьте. Может быть, это так же верно, как и сообщаемая на следующей странице скорость движения земли (напечатано с маленькой буквы) — «шестьдесят триллионов миль в секунду».

Есть в романе и другие загадки. Например, история с наездом зелёной машины на мистера Куотермейна, чему оказался свидетелем вездесущий Дуглас Сполдинг (кстати, отлично изображённый в 1967 году Юло Соостером). Есть основания утверждать, что этот мистер остался в живых, а вот то, что зелёная машина — электромобиль (это в 1928 году), вызывает большие сомнения и отсылает любознательного читателя к истории этого вида транспорта.

Остаётся объяснить, почему судьба Дугласа (только его, не Тома) не кажется мне благополучной, хотя продавец обуви мистер Сэндерсон не согласился бы со мной. «Чтобы стать мужчинами, мальчишки должны странствовать, всегда, всю жизнь странствовать.» Хорошая мысль, правильная. Но, если в представлении Дугласа к школе тянется тропа «заросшая, капризная, извилистая», «а та, прямая как стрела, — к субботним утренникам, где показывают ковбойские фильмы», то какие же предстоят ему странствия? Те, которые больше напоминают бродяжничество? Настоящие странствия доступны только хорошо образованному человеку и только для такого человека они имеют смысл. Надеюсь, эта мысль тоже понятна.

Можно ещё долго говорить об этой, несомненно выдающейся книге (за «кадром» остались такие любопытные личности, как умершая этим летом 90-летняя прабабушка, чинившая велосипеды и ремонтировавшая черепичную крышу каждый апрель, полковник Фрилей, забывший, на чьей стороне он воевал в Гражданскую войну (!), мистер Джонас с его лечебным воздухом в бутылках, более чудодейственным, чем вино из одуванчиков ...) но сказанного достаточно, чтобы те, кто её ещё не читал, поставили бы жирную птицу напротив её названия. Но, пожалуйста, не очень жирную! Есть по крайней мере ещё две команды, которым гринтаунские мальчики проигрывают — это команда Тимура Гараева и команда Тома Сойера.

Несколько замечаний по переводу.

Высокий фужер — это в переводе Кабалевской. В переводе Оганяна в обоих случаях — стакан, что вообще обессмысливает интригу. Стакан был, стакан и остался, чего же тогда испугалась Лавиния, увидев его?

Далее: в переводе Оганяна за столом у Сполдингов сидят не нахлебники, а постояльцы, что неправдоподобно. Чего ради эта большая семья станет обедать вместе с постояльцами (квартиросъёмщиками по нашему) т. е. полностью чужими людьми?

Если добавить к этому то, что у Оганяна прозвище маньяка не Душегуб, а Неприкаянный (что за чушь? чем Душегуб не устраивал?!), то напрашивается мысль — как мало нужно затратить усилий переводчику, чтобы превратить давно уже известное читателям произведение в нечто другое, просто таки вынудив читателя обратиться к оригиналу даже при плохом знании английского.

*) Автор приводит эту цифру, разумеется, не на полном серьёзе. Это выглядит как данные на какой-то конкретный день, поскольку в романе количество жителей города постоянно только уменьшается. О городе Гринтауне кроме численности населения и того, что он выдуман Автором, известно совсем мало. Пожалуй, только то, что он находится на берегу озера Мичиган в 80 милях от города Милуоки (штат Висконсин), чего категорически не может быть, т. к. в этом случае он (Гринтаун) оказался бы на территории Чикаго. И ещё — там растут персики, арбузы и виноград, что не удивительно, ведь штат Иллинойс находится на широте Азербайджана.

**) Имена Брэдбери дал только детям и второстепенным членам этой семьи. Это недействующее лицо дядя Берт, тётя Роза и некий Лео, о котором вообще ничего не известно кроме того, что это не изобретатель Машины Счастья, тоже Лео, но не Сполдинг, а Ауфман.

***) Почему сестра не предупредила Розу, что кухня это табу, Автор не говорит, но легко догадаться, что просто не успела, т. к. не ожидала подобного. Случившееся было огромным неприятным сюрпризом для всех, даже для дедушки.

****) Ещё один такой элемент — Машина Счастья Лео Ауфмана, которая очень быстро перегрелась и за ненадобностью сгорела. Оказывается для счастья никакая машина не нужна, счастье — оно в родном доме, любящей жене и замечательных детях. Ну и ещё упоминавшийся выше адерсеновский персонаж мистер Джонас.

*****) Форестер, естественно, не может открыть Тому тайну голубого конверта, мальчик всё же слишком мал для столь низких истин. У читателя же не остаётся никаких сомнений в том, что в письме мисс Лумис сообщила Уильяму о том, что завещала ему своё немалое состояние, а, судя по тому, что она занималась благотворительностью, оно таки и в самом деле вполне приличное. У неё ведь нет наследников и это была её последняя благотворительная акция. Ничего другого тут просто не может быть. И ещё, хочется думать, она написала, что пошутила, пожелав ему недолгой жизни. Ведь она и в самом деле пошутила. Кончалось же письмо просьбой почаще заказывать лимонное с ванилью.

Всё-таки мне кажется, Форестер обманул, конечно не преследуя корыстных целей, несчастную мисс Лумис. Будь он в самом деле таким романтиком, каким ей представился, разве сидел бы он в 31 год в редакции третьесортной провинциальной газетёнки, да ещё в такой жуткой дыре как Гринтаун? Талантливому журналисту, а к мнению мисс Лумис невозможно не прислушаться, открыты все пути. Не верится что-то в его желание подставляться под пули ночью в Марокко.

Ги де Мопассан Пышка. Новеллы Издательство: М.: Художественная литература, 1987 год, 1500000 экз. Формат: 60x84/8, мягкая обложка, 112 стр. Комментарий: Внецикловая повесть и сборник избранных новелл. Иллюстрация на обложке Д. Бисти.

Французский народ на протяжении многих столетий терял своих лучших представителей в ходе различных исторических перипетий, смысл которых иногда был ясен уже участникам событий, а иногда совершенно не просматривался и остаётся предметом дискуссий до нынешнего времени. Не успела ещё сложиться французская нация, как на Францию обрушилась Столетняя война, сопровождавшаяся периодически вспыхивавшими эпидемиями чумы. Эти две напасти вырвали массу жизней из пассионарной части населения Франции. Нельзя забывать и о крестовых походах, в которых французское рыцарство играло ведущую роль. Позже, во времена религиозных войн (не абсолютная ли бессмыслица?), кульминационным моментом которых, вероятно, можно считать Варфоломеевскую ночь, погибло огромное количество замечательных людей. А какое количество генофонда страны перешло в разряд удобрения по причине колоссального количества дуэлей во времена расцвета французского абсолютизма! Последним гвоздём в крышку общефранцузского гроба были события Великой Буржуазной Революции и развязанные европейскими монархиями т. н. наполеоновские войны. В период с 1789 по 1815 годы погибло такое количество лучших из лучших, что была пройдена точка невозврата. И начался длительный процесс деградации.*

В дилижансе, которым путешествует Пышка, судьба сводит самых разных людей, но смысл в этом сведении совершенно прозрачен, т.е. никакой параллели с «Мостом короля Людовика Святого» Т. Уайлдера тут быть не может (а сначала эта повесть вспоминается, что естественно). Никакого божественного провидения, исключительно воля Автора, цель которого становится ясной задолго до конца повести, что ни в коем случае не делает её менее захватывающей. Собраны вместе представители трёх сословий. Выбившийся из низов нувориш Луазо, фабрикант и офицер Почётного Легиона Карре-Ламадон и граф де Бревиль, чьё дворянство хоть и имеет несколько двусмысленное происхождение, сомнению не подвергается. Очень характерен следующий штрих — жена графа пользуется особенным уважением в своём кругу из-за того, что, по слухам, была любовницей одного из сыновей Луи Филиппа. В компании есть и представители второго сословия, роль которых поначалу неясная становится в своё время едва ли не решающей. И как же выглядит этот срез французского общества ко времени франко-прусской войны после всего упомянутого выше кошмара, сдобренного довольно длительным правлением Наполеона III, этой карикатуры на императорском троне, который ещё и дополнительно сильно нагадил Франции, ввязавшись в Крымскую войну? А именно так и выглядит, как говорит им в лицо единственный более-менее положительный (не отрицательный — точно) герой повести, т. е. кучкой мелких душонок и подлецов.**

«Пышка» это приговор и одновременно диагноз, вынесенный Мопассаном французскому обществу, и этот приговор за последние сто сорок лет был неоднократно подтверждён. Достаточно вспомнить «сопротивление» Франции Гитлеру в 1940 году (последующее действительное движение Сопротивления общей картины не меняет) с последовавшим крушением Французской колониальной империи. И, наконец, сегодняшний день — т. н. президент Олланд с его делом «Мистралей» и законом об однополых браках и теперешний Макрон, наблюдения за деятельностью которого наводят на мысль, что Франция уже вступила в клуб государств, где каждый следующий президент хуже своего предшественника.

Стоит только посмотреть на этнический состав населения крупных французских городов, заглянуть в пустующие христианские соборы, и начинаешь понимать, что предсказанный сравнительно недавно закат Европы неумолимо приближается, и первым у края пропасти будет французский дилижанс.

*) Франция, расположенная в центре романо-германского мира, не имела возможностей для восстановления генофонда нации в отличие, например, от России, которая теряла не меньше, но которую всегда выручало её евразийство и необъятность постоянно увеличивающейся территории.

**) Мадемуазель Элизабет Руссе по прозвищу Пышка невозможно характеризовать однозначно. Эта женщина послана остальным (кем? Богом или Сатаной?) как своего рода искушение, для проверки на «вшивость». С одной стороны она, конечно, патриотка (вот каковы теперь настоящие французы!), но с другой — жалкая пародия на Жанну д'Арк, не дотягивающая даже до Рашель из рассказа «Мадемуазель Фифи».

Роджер Желязны Вариант единорога Издательство: М.: Эксмо, СПб.: Домино, 2003 год, 10000 экз. Формат: 84x108/32, твёрдая обложка + супер, 912 стр. ISBN: 5-699-02640-1 Серия: Шедевры фантастики Комментарий: Сборник, включающий практически все переведенные рассказы Р. Желязны. Иллюстрации на суперобложке Д. Бернса.

"Варкалось. Хливкие шорьки / Пырялись по наве, / И хрюкотали зелюки / Как мюмзики в мове. /

О, бойся Бармаглота , сын! / Он так свирлеп и дик, / А в глуще рымит исполин — / Злопастный Брандашмыг!"

Л. Кэрролл «Алиса в Зазеркалье», пер. Д. Орловской

В Зазеркалье Кэрролла «бывает по шесть, семь пятниц на неделе», почему бы в Зазеркалье Желязны не оказаться сразу восьми Алисам? У Кэрролла Алису представляют Бараньему Боку. «Бараний Бок поднялся с блюда и поклонился Алисе; та тоже ему поклонилась, так и не решив, смешно это или страшно.» У Желязны Алиса разговаривает с изуродованными трупами своих клонов (здесь не важно, что она сама клон). Другое время, другие читатели. Но и в Зазеркалье Желязны есть свои Бармаглот и Брандашмыг, и вместе с одним из этих чудовищ оригинал Алисы падает в очень глубокий колодец, который тоже есть у Кэрролла, хотя и в другой сказке про Алису.

Но в повести Желязны есть то, чего не могло быть в первоисточнике, а именно — то, что я называю техническими Бармаглотами. Вот парочка таких «артефактов». «Кристаллическая решётка из чистого углерода с пропущенным через неё антигравитационным полем...»; «Окружность сечения нити составляет меньше трёхсот шестидесяти градусов, — ответил Калифрики. — Отрицательное давление антигравитации воздействует на геометрию окружающего пространства. Этот отсутствующий угол является моим ключом в другие пространства.» Идея технического Бармаглота принадлежит английскому астроному Эддингтону. В книге «Природа физического мира» он замечает, что описание элементарной частицы, которое даёт физик, — по сути такой же «Бармаглот»: слова обозначают «нечто неизвестное», которое делает «неведомо что». Далее он пишет: «Узнав, что в одном атоме содержится восемь электронов, а в другом семь, мы начинаем постигать разницу между кислородом и азотом. У кислорода по наве пыряются восемь хливких шорьков, а у азота — семь. Если ввести несколько чисел, то даже «Бармаглот» станет научным. Теперь можно отважиться на предсказание: если один из шорьков сбежит, кислород прикинется азотом. В звёздах и туманностях мы, действительно, находим таких волков в овечьих шкурах, которые здесь были бы для нас полной неожиданностью.» (Итоговое издание Алисы, М. АСТ, 2015).

Кроме двух вышеприведённых, в повести Желязны можно найти ещё несколько замечательных бармаглотоподобных научно-технических описаний, заставляющих отнести её (повесть) к твёрдой разновидности НФ, где местом действия является, кроме реальных мест на Земле, ещё и «самоподдерживаемый запрограммированный аккреционный диск, информационное поле которого подверглось неустранимым повреждениям». Алиса и её обладающий почти безграничными техническими возможностями спутник проходят в этот чудесный и ужасный мир именно через одно из таких повреждений, позволяющих пройти через горизонт событий чёрной дыры внутрь сферы Шварцшильда. В этой полной смертельных ловушек вселенной происходит нечто непредсказуемое, в результате чего из Зазеркалья выходят три другие Алисы, а та, которая прилетела на находящемся под водой корабле, навсегда остаётся в неизменном для внешнего наблюдателя состоянии в полном соответствии с теорией Чёрных дыр.

Эту повесть можно без преувеличения отнести к числу самых волшебных созданий Автора, почти не уступающих вершине его творчества — «Хроникам Амбера». Причина этой глубинной близости чистого фэнтези и научной фантастики в повести заключается как раз в происхождении последней от такого неиссякаемого источника, как история кэрролловской Алисы.