СТАНИСЛАВ БЕРЕСЬ: «Narrenturm» вышел в 2002 году, «Божьи боёвницы» в 2004, «Lux perpetua» в 2006. Как вы выдерживаете такой темп? Не чувствуете себя лошадью, запряжённой в конный привод?

АНДЖЕЙ САПКОВСКИЙ: Хороший у меня темп. Читатели уже вешали на меня собак за лень и медлительность; сам я, наблюдая за прогрессом работы, тоже был чертовски далёк от самодовольства. Но если отбросить тонкость метафоры, откуда, чёрт возьми, взялся этот привод, где же этот запряг? Написать три тома трилогии за семь или восемь лет, включая сбор материалов? Это ж творческая роскошь, воплощение мечты лентяя. Желаю всем такого привода.

СБ: Но даже так это означает ритм ремесленного, каждодневного письма. Разве это позволяет писателю сохранить свежесть, радость повествования и способность к инновациям?

АС: Коль скоро вы настаиваете, спешу заверить, что сокрушу оковы, которыми меня приковали к этому приводу. Когда я наконец-то освобожусь, следующую книгу буду писать лет десять, работая по три дня в месяц. Остальные дни буду проводить в разврате или напиваясь до мертвецкого состояния, что, несомненно, должно значительно улучшить мои радость, свежесть и способность. Это наконец-то даст мне писательские шпоры и право использовать титул литератора на визитках. Вы довольны ответом?

СБ: Конечно, потому что когда мы в последний раз разговаривали, а было это после «Наррентурма», вы говорили о режиме написания и убийственном марафоне, а в журнале «Трибуна» пожаловались: «Я сажусь писать каждое утро, в будний день, в пятницу, в воскресенье, на Рождество Христово и на Сильвестра. Как горняк на смену. Даже в отпуск не еду без ноутбука». Или тогда у нас была версия мартирологическая, а сегодня — медийная?

АС: Нет, не было у нас такого. Не имею обыкновения жаловаться, сетовать, проливать слёзы или мартирологично рвать на себе одеяния, особенно над чем-то, что сам себе совершенно сознательно выбрал. А стиль работы «каждый день по фразе» я выбрал сам, как наиболее мне подходящий; он был наименее отнимающим силы и утомительным. Вы же, сдаётся мне, намекаете, что в конном приводе я остался запряжён то ли из-за строгого издателя, то ли из-за собственной жадности, и что за работой я сижу в слезах и среди протестующего воя. Следующий намёк я способен предугадать: в таких условиях Великое Искусство не рождается. Пускай будет отмечено, что я считаю стократно более похожим на рабство, когда по зову музы писатель запирается в одиночестве, в диком вдохновении пишет без передыха и заканчивает книгу за три месяца, света Божьего не видя. Вот это настоящая па́хота! Впрочем, de gustibus — пусть каждый пишет, как любит и как хочет.

СБ: Вот уже восемь лет вы просыпались и засыпали с Рейневаном в голове. Как вы сегодня оцениваете этот «переезд»? Не скучаете ли иногда по ведьмаку?

АС: Нет. Отскок от ведьмака был необходим, я намеренно отскакивал как можно дальше, сменив поджанр в рамках жанра. Это было элементом плана и просчитанным выбором. А поскольку в фэнтези семь поджанров, в следующей книге я снова выберу другой. И не буду скучать по предыдущим. Не имею обыкновения в пятницу скучать по четвергу.

СБ: Рейневан — герой, типичный для прозы историко-совизджальской, а ведьмак — историко-приключенческо-фантастико-героической…

АС: Прерву вас, потому что в фантастике существует иная классификация. Согласно ей, ведьмачий цикл — это классическое фэнтези толкиновского типа, происходящее в несуществующей аллотопии, в Небыландии. Можно его также классифицировать как «героическое» — heroic fantasy. Однако определение «историческое» в отношении пенталогии о ведьмаке — это полнейшее недоразумение. Типичным примером фэнтези исторического является как раз гуситская трилогия. А вот университетское определение — совизджальская или пикарескная проза — подходит, в принципе, для обоих.

СБ: Ваш гуситский цикл в какой-то степени состоит из «сказочных историй», но его фундамент покоится на солидной исторической основе. Вы не выдумываете осады и битвы, персонажи по большей части аутентичны, и вы не создаёте альтернативную историю. Является ли необходимость уважать законы исторического знания серьёзным ограничением для писателя, использующего также элементы фантастики? Почему, например, вы поставили точку в судьбах гуситов под Липанами? Ведь потом ещё были битвы на реке Святой, под Варной, осада Белграда…

АС: Вы правы, книга стоит на солидной исторической базе. Из истории известно, что важным рубежом в гуситских войнах, а во многом их концом, стала братоубийственная битва под Липанами, где умеренные гуситы и союзные с ними католики устроили резню радикалам, то есть таборитам и сироткам. Я посвятил эпизоду под Липанами в книге немного места, заставив главного героя принять участие в этом трагичном бою, который был концом радикального Табора, но не концом гуситства. Церкви гуситского обряда действуют в Чехии и по сей день.

СБ: Битва под Липанами произошла в 1434 году, а епископ Конрад умер только через тринадцать лет. Что вам помешало затянуть действие на эти жалкие несколько лет и, к удовольствию читателей, умертвить негодяя? Например, при помощи Перферро — ведь это он был покровителем Биркарта Грелленорта. Или, быть может, вы хотите продолжить цикл, и Schwarzcharakter ещё понадобится?

АС: Я мог бы упереться и дотянуть действие до осады и взятия фестунга Бреслау в 1945 году, а командовавшего тогда Первым Украинским фронтом маршала Ивана Конева сделать потомком Рейневана. Но план романа этого не предусматривал, а я всегда придерживаюсь плана. И заканчиваю роман так, как запланировал.

СБ: В одной из сцен книги появляется сэр Джон Фастольф (то есть, как подразумевается, шекспировский Фальстаф), который одерживает победу в битве, используя технику гуситского вагенбурга. Мне интересно, зачем вам понадобился этот фрагмент? Чтобы показать экспорт гуситского военного искусства? Подмигнуть Шекспиру? Ведь этот герой появляется только один раз, а упомянутая сцена никак не связана с событиями романа…

АС: Сэр Джон Фастольф, который выступает в «Генрихе IV» Шекспира как Фальстаф, является личностью исторической, точно так же, как является исторической и знаменитая Битва за селёдку, в которой оный сэр Джон, человек отважный и способный военачальник, действительно одержал победу над превосходящими силами французов благодаря ловкой оборонительной тактике. Поклон в сторону Шекспира заключался в том, что я приписал сэру Джону его шекспировские черты — пьянство и бахвальство. Что же до того, связана ли романная сцена с событиями и вписывается ли она в схему и атмосферу истории, позволю себе иметь мнение, отличное от вашего.

СБ: Польская история полна необычных и бурных событий, вы же выбрали фоном для своей трилогии именно чешский гусизм. Что вас в нём прельстило? Что в вас есть такого, что заставило вас на столько лет «поселиться» среди героев гуситской схизмы?

АС: А что во мне должно быть? И какое это имеет значение? Когда садишься за исторический роман, либо, как в моём случае, историко-фантастический, нужно бросить вымышленного героя в водоворот истории, в бурю явлений и событий, в такой исторический Hexenkessel, котёл ведьм, в котором герой должен пройти — зачастую через трудные этапы — свой собственный rite de passage. Сенкевич бросил Кмицица в шведский Потоп, Дюма — Ла Моля в Ночь святого Варфоломея, Мика Валтари — Синухе-египтянина в эпоху фараона Эхнатона. Неужто Валтари увлекал фараон Эхнатон и его революционные реформы? Может быть. Мне, однако, кажется, что его больше интересовал Синухе, индивид, оказавшийся лицом к лицу с переменами и связанными с ними выборами. Меня с подобной перспективы интересовал Рейневан. Я бросил его в водоворот гуситских войн, потому что среди множества исторических бурь данная показалась мне наиболее запутанной. Вот и вся тайна.

СБ: Гусизм не является движением, которое тронуло бы сердца поляков, иначе по этой теме у нас имелась бы литература побогаче. Вас же гусизм увлёк. Может, по какой-то причине вы не любите «селиться» в том, что является «польским», «архипольским»? Если это так, то в чём она заключается?

АС: Резонанс польских душ в нынешнее время не вызовет никакая литература, это чудо может совершить только телесериал, ток-шоу или прямая трансляция с Вейской, благо именно там царит то, что является «польским» — «архипольским», как вы остроумно выразились. Вернёмся, впрочем, к гусизму: не увлекает он меня никак и ничем. Я прекрасно понимаю намерения, которые преследовал ваш вопрос: он должен был меня спровоцировать, подтолкнуть к тому, чтобы я себя предал. Чтобы я признался, что моя книга — это манифест, кредо автора, похвала и апофеоз еретиков, убивающих священников, пасквиль на Церковь, атака на клир, глумление над клерикализмом, предостережение от всего того, что происходит в Польше. Сожалею, но ничего из этого. Спровоцировать меня не удастся. Моя книга — это художественная литература, а не манифест или вероисповедание.

СБ: Польский читатель, сталкиваясь со зверствами, которые чинили гуситы, получает сущий хаос в голове, потому что ему трудно радоваться, когда режут «наших». Мне интересно, это своего рода провокация, чтобы нарушить конвенцию, или же это восхищение силой и динамикой этого движения?

АС: Позволю себе резко возразить. Польский читатель, заявляю это твёрдо, имеет все основания радоваться. Во всей трилогии нет ни одного фрагмента, где бы поляков «резали». Напротив, несколько раз именно поляки режут. А в том, что они режут в союзе с гуситами, нет никакой ни провокации, ни восхищения. Есть только историческая правда.

СБ: Хорошо, давайте скорректируем: гуситы режут жителей Силезии, с которыми поляки, наверное, себя идентифицируют, потому что это католики, а их земли теперь принадлежат нам. Я, во всяком случае, как житель Вроцлава, чувствую некое сродство. Я подозревал, что вы хотели усложнить читателям идентификацию с Рейневаном и гуситским движением…

АС: Я должен поверить, что польский читатель, независимо от его актуальной прописки и вероисповедания, будет идентифицировать себя с немцем или с онемеченным силезцем, имея возможность выбрать, к примеру, Добеслава Пухалу из Венгрова в Мазовии, рыцаря польской крови и польского герба Венява, героя Грюнвальда, победителя крестоносцев под Радзином и Голубом? Сражавшегося на стороне гуситов, но всяко не менее благочестивого, чем этот силезский немец? Ха-ха. А касательно усложнения, вы, конечно, правы. Фабула без таких усложнений была бы пресной и совершенно неудобоваримой.

СБ: Как бы вы охарактеризовали ваше эмоциональное отношение к гуситам? В какой степени то, что они создали, искупает ужасную резню, виновниками которой они являются?

АС: Ничего я не чувствую к гуситам, потому что для чего бы мне это было нужно? Однако я знаю, что зверства, приписываемые им, это в значительной мере Greuelpropaganda их врагов, которые сами совершали ещё более жестокие зверства. Такие это были времена — гуситские войны отнюдь не выделялись на фоне войн с турками, польско-тевтонских конфликтов, войны Столетней или последующей Войны Алой и Белой розы. Однако в лоне западного христианства гуситские войны были первым вооружённым конфликтом такого огромного масштаба меж Римом и ересью. Они были предвестником Ночи Святого Варфоломея и зверств Тридцатилетней войны, когда утвердилась совершенно новая военная доктрина, которая не допускала никаких договорённостей с инаковерующими, и призывала к их истреблению.

СБ: Название последней части трилогии, «Lux perpetua», или иначе «Свет вечный», многие поляки свяжут с концовкой молитвы за усопших: «и вечный свет пусть светит им во веки веков, аминь». Эта латинская фраза много раз появляется на страницах этого романа. Что она выражает?

АС: Именно то, что она означает.

СБ: Мне импонирует задумка с ядом Перферро. Это идеальное криптооружие, о котором мечтают террористы. Оно действует с огромной задержкой и «косит» под естественные причины смерти. Если бы чем-то подобным располагало СВР и ГРУ, то не было бы дикого скандала с отравлением Александра Литвиненко полонием. Отравительство и отравы были важным элементом жизни древних дворов (и не только дворов), поэтому пользовались ими часто. Предполагаю, что вы, как и всегда, провели соответствующие штудии в источниках. О каких самых интересных ядах вы узнали в ходе этих исследований? Является ли Перферро фантастическим вымыслом или же какой-то алхимик работал над чем-то подобным?

АС: Изготовление ядов и противоядий было — не считая погони за философским камнем — основой существования алхимиков. Многие из доступных мне источников говорили о «страшных и невыявляемых ядах», но конкретно Перферро является полностью моим фабулярным вымыслом. Вытекающим из стремления скоррелировать фантастическую фабулу с историческими фактами. Фактом же были странные смерти двух последующих (после Жижки) вождей Табора, Богуслава из Швамберка и Яна Гвезды. Оба умерли от, казалось бы, лёгких ран. Возможно, виновато было состояние тогдашней гигиены, из-за чего малейшая царапина могла оказаться смертоносной, но для нужд фабулы здесь идеально подошли заговор, коварное убийство и невыявляемый яд.

СБ: Ваши медики и аптекари обладают утончёнными медицинскими познаниями. Это отличается от того, о чём мы читаем в воспоминаниях и литературе былых веков, где доминируют описания кровопускания и ампутации конечностей. Насколько картина врачебных умений Рейневана соотносится с тем, что на самом деле умел делать медик того времени?

АС: Мои медики и аптекари — это вымышленные персонажи, которые используются в фантастической фабуле. Позволю себе, однако, утверждать, что если сравнить темпы и распространение прогресса в разных областях знаний, то в медицине он особенно мизерный. Право, медики едва ли далеко ушли от Авиценны, а хирурги — от Амбруаза Паре. Инструменты, может, стали чуть лучше, и всё.

СБ: Лучшие верификаторы вашего ви́дения гусизма живут в Чехии, где переводят ваши книги. Мнения тамошних читателей дали вам какой-либо интересный материал для размышлений? Не спрашиваю о слепых последователях, потому что они любят всё.

АС: До меня дошли немногие мнения, и, честно говоря, они не дали мне ничего. Повлиять на написание они никак не могли, ведь трилогия была тщательно спланирована, и в мои планы не входило верифицировать или корректировать запланированную фабулу на основе тех или иных мнений. Из Чехии я услышал и запомнил только одно: «позор, что фантастику на фоне гуситских войн нам должен был написать поляк».

СБ: В польской прозе всё чаще действие разворачивается в окрестностях Нижней Силезии, вспомнить хотя бы гигантскую промоакцию «Фестунга Бреслау» Краевского. В чём заключается привлекательность этого региона и его истории для писателей? Что прельстило вас?

АС: Ничего особенного. Фоном для книги, как я уже говорил, должны были стать гуситские войны, а они разгорелись главным образом на землях Чешской Короны, к которым принадлежала Силезия. Меня занимала история этого региона и его обитателей, полагаю, запутанная политически и религиозно. Интересовало, как эта земля восставала, будто Феникс из пепла, совершенно неметафорично: из пепла и пепелищ после гуситских войн, Тридцатилетней войны, Реформации, Контрреформации, Силезских войн. По мне довольно забавно, что край, где на протяжении столетий вся «польскость» и весь «польский вклад» заключались в детях изнасилованных лисовчиками баб, внезапно перешёл в ранг «Земель Возвращённых», а Франкенштайн внезапно стал Зомбковицами. Политику и религию, честно говоря, из своих личных интересов я исключаю, но иногда меня что-то возьмёт и заинтересует.

СБ: Предметом множества дивагаций героев книги является Польша. Они говорят, что это страна, где всегда жертвуют интересами профессиональными в угоду личным, что политика её примитивна, а политики — циничны и безжалостны, и готовы в угоду политическим целям совершить самое гнусное преступление. Здесь стоит припомнить сцену осквернения Ясногурской иконы епископом Збигневом Олесницким. Это, nota bene, коварная отсылка к легенде о том, как повредили икону. Являются ли мнения, высказанные героями, также высказыванием ваших убеждений? И действительно ли их следует относить к XV веку или же, скорее, к временам нынешним?

АС: Что до моих убеждений — ничего никому, а интерпретация книги — это дело читателя и его размышлений. К которым я призываю, но не принуждаю.

СБ: Когда я собирал материалы для книги «История и фантастика», я различными способами пытался вытянуть из вас мнения на актуальные темы, особенно политические. Всегда с нулевым эффектом. Это я не сумел найти к вам подход, или это принцип, которого вы придерживаетесь во всех интервью? Для читателей, пожалуй, важно знать, что их гуру думает о своём времени. Спрашиваю без иронии.

АС: Ну да, конечно. Получается с иронией, хоть и непреднамеренной. Я, милостивый государь, не занимаюсь политикой и не обсуждаю её. Взгляды, конечно, имею, но придерживаюсь принципа, что они как жопа: у каждого есть, но зачем же её сразу показывать? И уж тем более ex cathedra? Хочу также отметить, что я не являюсь, не был и не имею намерения становится никаким гуру или чем-то подобным — трудно придумать роль, которая была бы для меня так же далека или более чужда. Парафразируя слова пана Вокульского пану Старскому: во мне гуру ровно столько же, сколько в спичке яда. А поскольку то и дело предпринимаются попытки «приделать» мне этот образ, мне остаётся только защищаться. Последовательным молчанием. Что я, собственно, сейчас и делаю.

СБ: Писатели, в большинстве случаев, охотно рассказывают о себе, вы же никогда не позволяли мне заглянуть в свою жизнь поглубже, отделяя её шлагбаумом от писательства. Я это уважал и поверил, что не стоит совать туда нос, но иногда я слышу от ваших читателей упрёки: как ты мог отступиться? Может, стоило поехать с вами на рыбалку и там поболтать?

АС: Снова выходит, что писатель из меня никудышный — не научился даже как следует манерничать. Тут, однако, на исправление, пожалуйста, не рассчитывайте. Моя позиция в этом вопросе твёрже алмаза. Я — писатель. Я пишу книги. Кто хочет — пусть читает, пусть оценивает автора и строит его образ на основе написанных им страниц. Ведь автор — на этих страницах, я — на этих страницах, не были бы эти страницы такими, какие они есть, если бы не было в них меня. Но дальше — баста.

Среди ваших различных и преотличных метафор — мои аплодисменты именно этой последней: да, так, так и есть, именно так — шлагбаум! Я отделяю и отграничиваю шлагбаумом от своего писательства свою частную личность, свою частную жизнь, своё частное «я». Несмотря на усилия медиа, я считаю, что писатель не является публичной фигурой. И на эстраду лезть не должен.

СБ: Писатели всё больше хлопочут о читательском внимании, превращаются в шоуменов или специалистов по PR. Должен ли автор вашего уровня заниматься такой же гимнастикой? Раздражает ли вас этот процесс, или вы принимаете его как тягостную необходимость?

АС: Что поделать, такие у нас нынче медийные времена. Медиа правят бал, утверждая, что кого нет в медиа, того нет вообще.

Вот, допустим, кто-то написал книгу. Хорошую, плохую — детали опустим; позитивно воспринятую читателем или хуцпово раскрученную, хорошо продаваемую или обласканную критиками — неважно. На сцену выходят медиа. Произведение не важно, важен автор, ведь в шоу должен быть герой. И начинаются интервью и беседы с… С обязательными фотосессиями — да сгори они шесть раз, писания писателя, нас интересует мужественный подбородок писателя, причёска писателя, вычурный воротник рубашки писателя, машина писателя, дом писателя, берёзы за домом писателя, собака писателя, зачастую такса (у корифеев — афганская борзая), хобби писателя, зачастую необычайно экстравагантные (как будто кто-то не знает, что это зачастую водка), взгляды писателя на то да сё, зачастую до боли клишированные. А что писатель написал? Никого это не интересует. Ведь это не медийно.

Не раз журналисты домогались от меня интервью, хлопотали о них настойчиво, но охота у них испарялась, как только я отказывался от фотосессий. Намёк был понятен: их интересовал pictorial, а не мои высказывания. Что ж, я могу это понять. Принимать, к счастью, не обязан.

СБ: Подобно Лему, которому случалось спускать журналистов с лестницы, вы не питаете к ним никакой симпатии. Что должно случиться, чтобы, завидев их, вы распахнули объятия? Какие условия необходимы вам для того, чтобы появился шанс на общение?

АС: Профессионализм. À propos, Лем и правда спустил кого-то? Чёрт возьми, восхищаюсь и завидую. Мне много раз хотелось, но каждый раз включались какие-то тормоза.

СБ: Однажды я был у него вскоре после того, как он выгнал из дома съёмочную группу австрийского телевидения. По крайней мере, так он сказал, и я верю в это, потому что невежество доводило его до страсти сапожника. По его словам, среди журналистов этого особенно много.

АС: Не во всём я соглашался с Лемом, но в отношении вышеизложенного он был абсолютно прав.

СБ: После 1989 года мы наблюдаем в Польше большой boom фэнтези. Связано ли это с падением коммунизма? Чем можно объяснить такой большой наплыв неплохих авторов?

АС: Primo, не наблюдаем мы никакого бума — пара книг это ещё не бум. Secundo, нет никакого наплыва авторов — пара попросту неплохо пишет. Tertio, не могли бы вы по старому знакомству избавить меня от громких фраз и ораторских штампов, в том числе от этого заигранного до тошноты «падения коммунизма»? «Рыночная экономика» звучит менее напыщенно и куда лучше освещает проблему. Всё решает рынок — печатают и издают книги, на которые есть спрос. В том числе SF и fantasy.

СБ: Во времена коммунизма никакого свободного рынка не было, так что вопрос весьма à propos. Идеологи ПНР-а никогда не доверяли фантастике и когда только могли, вставляли ей палки в колёса, вполне справедливо полагая, что она используется для идеологической контрабанды. Потому меня и интересует связь между свободой слова и фантастикой. Вы утверждаете, что её нет?

АС: Я вдруг почувствовал, будто оказался на «Стоит поговорить». Прошу следующий вопрос. Другой.

СБ: Разговаривая с вами, я был поражён раздражением, и даже яростью, с которой вы высказывались о критиках и литературоведах. В ход шли такие слова, как «ослы», «неучи» и тому подобное. Не является ли это своего рода реваншем за то, что они пытались не замечать вашу прозу?

АС: Критиков я оцениваю так, как они того заслуживают, и делаю это всегда sine ira et studio, без тени ярости и раздражения, которые вы мне приписываете. Я требую от них профессионализма. Айзек Азимов, известный писатель-фантаст, как-то сказал: «Рецензент должен обладать не только изысканным литературным вкусом, но и широкими знаниями о литературном жанре, к которому относится рецензируемая книга, чтобы он мог вынести своё суждение в контексте других работ данного автора, работ других авторов, пишущих на схожие темы или со схожими замыслами, а также наследия жанра как такового». Конец цитаты.

Видывал я (говорю об этом с болью) критиков, которым полное отсутствие знаний об SF и fantasy не мешало оглашать суждения о жанре и выдавать ему сокрушительные приговоры. Это — не профессионализм. Это любительщина. И шутовство. А шутовство — это удел шутов. Quod erat demonstrandum.

СБ: В своё время вы утверждали, что авторы главного течения малоинтересны и даже попросту занудны, тогда как авторы-фантасты ловчее как рассказчики, лучше образованы и профессиональней владеют ремеслом. Что же произошло, что литературная сцена так изменилась?

АС: В своё время я был демагогом и страшно хотел врезать «главному течению», поддеть его, как оно поддевало меня. Теперь я остыл и возвращаю честь. Кому нужно, добавлю. Среди современных авторов-«главнотеченцев» нет недостатка в авторах выдающихся, которые ловко владеют ремеслом, способны не только заинтересовать читателя, но и по-настоящему его очаровать. Но попадаются также, и притом довольно часто, занудные морализаторы, пустословы, клинические психопаты и самовлюблённые бездарности.

В польской фантастике ситуация аналогична. Нет недостатка в первых, но попадаются и вторые. Per saldo получается почти ничья.

СБ: Вы как-то сказали мне, что среда любителей фантастики гораздо лучше разбирается в своей литературе, нежели круги варшавско-краковских элит в своей. Означает ли это, что она способна вас вдохновить, натолкнуть на новые идеи? Какую обратную связь вы получали?

АС: Люди из среды поклонников фантастики в подавляющем большинстве действительно являются знатоками данного литературного жанра, это факт. Однако не совсем понимаю, каким образом этот факт должен меня вдохновлять и какую обратную связь он должен давать? Что же касается «кругов варшавско-краковских элит»: пусть будет зафиксировано, что я понятия не имею, с чем и в какой степени эти круги знакомы.

СБ: У вас есть безгранично преданный электорат читателей, о котором писатели-«главнотеченцы» могут только мечтать. Такая преданность требует взаимности. Как вы определяете обязанности перед своими последователями? Известно, что поклонники в состоянии замучить человека до смерти. Где вы проводите границу своих обязательств?

АС: Primo, дерьмо это собачье. Это я могу только мечтать об электорате таких писателей, как Нуровская, Мусерович, Лысяк, Вишневский или Токарчук. Secundo, электорат предан книгам, а не личностям их авторов. Поэтому теоретически можно бы сказать: уважай читателя, держа уровень своих книг. Но easier said than done — а на практике кто в состоянии это гарантировать? Так что не стоит слишком переживать. Разумнее существовать с резонным убеждением, что стоит оступиться, твои «безгранично преданные» последователи тебя тут же оплюют и втопчут в грязь.

СБ: Иногда у меня складывается впечатление, что критики и литературоведы рассуждают следующим образом: если б этот Сапковский писал так, как пишет, но выкинул из своих романов всех этих Стенолазов, чёрную магию и фантазии, то получилось бы супер, потому что вышли бы из этого неплохие исторические романы. Так что, сдаётся мне, то, что им мешает — это именно фантастика. Согласились бы вы отказаться от неё взамен на лавры, пьедесталы, литературные премии, памятники, членство в академиях и главу в истории литературы?

АС: Я должен был бы возмутиться и закричать, что я не продажная девка. Не закричу, потому что писатель — это чуточку именно такая девка, причём я лично в том, чтобы подстраиваться под конъюнктуру и плыть по течению ничего особо предосудительного не вижу. Важен конечный результат — т. е. написанная книга. Если она хороша, мне до лампочки, является ли это результатом божественного вдохновения или конъюнктурализма и конформизма. А смог бы я писать хорошие исторические романы, избавленные от фантастических сюжетов и параферналий? Может быть. Сделаю ли это когда-нибудь? Может быть. Сделаю ли это, ради того, чтобы заполучить перечисленные вами лавры и бенефиции? Нет, не ради этого. Я прагматик и практик: я не верю, что хоть что-то этим приобрету. Хоть усрись, всё равно ничего не дадут. Ведь корифеи литературоведения вовсе не фантастику ставят мне в вину, а тот факт, что я пролез в отрасль без их окропления, помазания и благословения. Этого они мне никогда не простят.

СБ: Масса молодых людей мечтает о писательской карьере, такой, как у вас. Какие качества нужно иметь, чтобы это удалось? Какова цена выбора такого жизненного пути?

АС: Масса молодых людей мечтает исключительно о том, чтобы уехать из этой страны. Я бы не мешал им в этом, а если бы уж взялся, то никак не пустыми мечтаниями.

СБ: Как в пятикнижии, так и в трилогии продвигается «тихий» тезис, что если что и проходит испытания в жизни и в трудные времена, то только крепкая мужская дружба. С любовью — уже похуже. Это убеждение верифицируется и вашей жизнью, или это только литературная конвенция?

АС: Это второе. Что до моей жизни — excusez moi, об этом — ничего никому. Что-то мне сдаётся, что я уже упоминал об этом.

СБ: В этом томе, к сожалению, погибнут важные герои. Не буду их перечислять, чтобы не испортить впечатление тем, кто ещё не читал. Поэтому спрошу только, бывает ли так, что персонаж, которого вы выпестовали, начнёт вас со временем раздражать или же наскучит вам, и тогда вы избавляетесь от него в первой подвернувшейся стычке?

АС: Вы ведь шутите, правда?

СБ: Нет, не скажите! Автор всевластен ровно как Господь Бог. Своих героев он может как осчастливить, так и погубить. Как вы себя чувствуете в такой роли?

АС: Вы, как я вижу, не прекращаете шутить. Потому как я не верю, будто вы всерьёз подозреваете меня в писательском дадаизме, в том, что играю в «поезд в неизвестность», на котором еду, не ведая, куда и зачем. Впрочем, кто знает, может вы, как спец в этой отрасли, встречали авторов, пишущих подобным образом? Вполне возможно, как-никак, люди это странные и не совсем нормальные; со своими экстравагантностями. Моя же экстравагантность — сначала составить план, потом по этому плану писать.

СБ: Значит, в вашем творчестве царит предопределённость: судьба героев предрешена уже в черновом наброске, до написания первого тома.

АС: Решает правящая судьбами героев конструкция фабулы. Если хорошенько задуматься, возможно, слово «предопределённость» здесь действительно уместно. Конструктор фабулы в самом деле подобен некоему всемогущему божеству. Ба, не исключено, что и наша жизнь — это тоже сконструированная кем-то фабула. Мы тут мучаемся, а там какой-нибудь Господь Автор уже запланировал, что в последней главе мы взорвёмся вместе с Каменцом или пойдём ко дну вместе с «Пекодом»…

Станислав Бересь

«Nowa Fantastyka», № 2 2007 (293)

Świtłość wekuista

Перевёл mtvietnam

…тогда у нас была версия мартирологическая… — Мартирология (от лат. martyrologium, от martyr, «мученик» + logia, «изучение») — жизнеописание мучеников.

Я сажусь писать каждое утро… — этот цитата упоминается и в «Истории и Фантастике». У Евгения Павловича она переведена так: «Каждое утро я ежедневно выхожу на работу. В будни, в пятницу, в воскресенье, в Рождество Христово и в Сильвестр. Как горняк на смену. Я даже на отдых не отправляюсь без лэптопа».

…классическое фэнтези толкиновского типа, происходящее в несуществующей аллотопии… — Аллотопия (фр. allotopia от др.-гр. ἄλλος, аллос — «другой» + τόπος, топос — «место») в польском литературоведческом лексиконе следует понимать буквально, в значении «мифическая реальность» или «выдуманный мир». (В русском под термином аллотопия понимают сочетание, когда две базовые лексемы противоречат друг другу, например, фраза «чёрное солнце» или «человек-волк»; в семантике противоположность аллотопии — изотопия (от ἴσος, исос — «равный»), когда лексемы создают единую смысловую цепочку, вроде «свадебный танец».)

…совизджальская или пикарескная проза… — Дил Совизджал (польск. Dyl Sowizdrzał) представляет собой прямой перевод прозвища Тиля Уленшпигеля — Совиное зеркало (ст.-польск. zdrzało — «зеркало» + sowa — «сова»; букв. перевод нем. Eulenspiegel из die Eule — «сова» + spegel — «зеркало») — сова и зеркало были его атрибутами. Более интересная (и, разумеется, менее пристойная) трактовка, где ulen означает «мыть, подтирать», а spegel — «зад» (т. е. Подотри или даже Поцелуй меня в зад), осталась неизвестной читателю. В данном случае подразумевается не столько роман де Костера, сколько послужившие для него основой германские легенды о приключениях Тиля.

Пикарескный роман (исп. novela picaresca) или просто пикареска (от pícaro — плут, жулик, негодяй) — больше известен как плутовской роман, поскольку посвящён приключениям плутоватого, но при этом симпатичного героя (обычно из низов общества), который преодолевает трудности с помощью хитрости, обмана и находчивости. Зачастую пикарески эпизодичны и характеризуются присутствием комедийно-сатирических элементов. К современным представителям жанра можно отнести «Похождения бравого солдата Швейка», «Сагу о Фафхрде и Сером Мышелове» и «Двенадцать стульев» с продолжением.

Ведь потом ещё были битвы на реке Святой, под Варной, осада Белграда… — Битва на реке Святой (больше известная как битва под Вилькомиром) во время гражданской войны в Великом княжестве Литовском между войсками Сигизмунда Кейстутовича и Свидригайло Ольгердовича состоялось в 1435 году. Битва при Варне произошла между венгерско-польской и османской армиями в 1444 г. Белград турки осадили в 1456 г.

Schwarzcharakter ещё понадобится? — Шварцха́рактер (польск. szwarccharakter от нем. Schwarzcharakter — «чёрный характер», прямая калька — czarny charakter) — главный отрицательный персонаж в художественном произведении. Польский словарь иностранных слов даёт две трактовки этого слова: 1. Личность (или персонаж) с отрицательными чертами характера. 2. Актёр, играющий такие роли.

…дотянуть действие до осады и взятия фестунга Бреслау в 1945 году… — Festung Breslau — крепость Бреслау (нем.). В сентябре 1944 г. Гитлер объявил Бреслау (ныне Вроцлав) крепостью (Festung), которую необходимо защищать любой ценой. Красная армия осаждала город три месяца, с февраля 1945 г., пока 6 мая немцы не капитулировали. Около 80 % города было разрушено — как в результате артобстрелов и бомбёжки, так и в результате действий СС. Силезия была передана Польше, после чего уже 10 мая начался процесс переселения — поляков в Силезию, а силезцев — в Германию.

…является исторической и знаменитая Битва за селёдку… — Битва селёдок (англ. Battle of the Herrings, польск. Bitwa o Śledzie — скорее переводится как «Битва при селёдках» или «Битва за селёдку») — названием обязана тому, что английский обоз, атакованный французами, перевозил рыбу и другие припасы, предназначенные для употребления во время Великого поста.

…нужно бросить вымышленного героя в водоворот истории, <…> в такой исторический Hexenkessel, котёл ведьм… — Hexenkessel (от нем. Hexe — «ведьма» + Kessel — «котёл» = «ведьмин котёл») — в фигуральном смысле — напряжённая, взрывоопасная ситуация либо шумное, хаотичное место (например, стадион с буйными фанатами).

…герой должен пройти <…> свой собственный rite de passage… — Rite de passage — «обряд перехода». Назван так из-за одноимённой книги антрополога Арнольда Ван Геннепа (Arnold van Gennep, «Les rites de passage», 1909), сравнившего общество, разделённое на группы и сообщества, с домом, комнаты которого связывают коридоры (passage). Чтобы попасть из одной «комнаты» в другую, требуется пройти этими коридорами, соблюдая определённый обряд.

…прямая трансляция с Вейской… — Улица Вейская (Ulica Wiejska, т. е. Сельская) — одна из главных улиц Варшавы. В XVIII в., когда дорога стала улицей, она пролегала через сады и поля, отсюда и название. На улице Вейской расположены Сейм и Канцелярия Президента.

…моя книга — это <…> похвала и апофеоз еретиков… — Апофеоз (от др.-греч. ἀποθέωσις, апофеосис из ἀπο- «от-, из-» + θεός «божество, бог» = букв. «обоготворение, обожествление») — здесь: прославление, восхваление; приписывание кому- или чему-либо исключительной силы или статуса. (Поскольку ничего лучше причисления к сонму богов с человеком не могло произойти просто по определению, апофеоз стал означать высшую точку развития чего-либо, кульминацию.)

…имея возможность выбрать, к примеру, Добеслава Пухалу из Венгрова в Мазовии, рыцаря польской крови и польского герба Венява, героя Грюнвальда, победителя крестоносцев под Радзином и Голубом?… — В 1410 г. Добеслав Пухала участвовал во взятии орденского замка Радзин (он же Редин/Реден, нем. Rehden, он же Радзинь, ныне Радзынь-Хелминский, польск. Radzyń Chełmiński); Ягелло передал Радзин ему в управление. Позднее он отличился в битве под Голубом, напав на превосходящие силы крестоносцев и взяв их в плен.

…зверства, приписываемые им, это в значительной мере Greuelpropaganda их врагов… — Greuelpropaganda (нем. «пропаганда о зверствах») — распространение информации (зачастую намеренно искажённой или преувеличенной) о совершённых противной стороной преступлениях — как истинных, так и мнимых. Активно использовалась во время Первой мировой войны, когда британская и французская пресса распространяла рассказы о «немецких зверствах» в Бельгии (убийства мирных жителей, изнасилования, отрубленные детям руки и т. д.), что в значительной степени настроило общественное мнение против Германии.

Лучшие верификаторы вашего ви́дения гусизма живут в Чехии… — Верификатор (от лат. verificare — делать истинным, из veritas — истина, правда) — проверяющий (на истинность).

…вспомнить хотя бы гигантскую промоакцию «Фестунга Бреслау» Краевского… — «Фестунг Бреслау» («Festung Breslau», 2006) — детективный роман Марека Краевского (Marek Krajewski; род. 1966); четвёртый в серии книг о пожилом полицейском Эберхарте Моке, его действие происходило в осаждённом Бреслау.

…вся «польскость» и весь «польский вклад» заключались в детях изнасилованных лисовчиками баб… — Лисовчики (польск. lisowczycy/lisowczyki) — наёмное добровольческое формирование польской лёгкой кавалерии, созданное в 1607 году Александром Лисовским (лисовчиками их стали называть уже после его смерти) на службе Лжедмитрию II. Были «знамениты» насилием и грабежом, из-за чего их старались не брать в плен, а казнить на месте. (Грабили они, правда, потому, что военная добыча как раз и была их единственным вознаграждением за службу, ведь создали их, чтобы не платить жалование из казны Речи Посполитой.) Их «светлый» образ закрепился в пословицах: «Что ни мерзавец, то лисовчик» и «настоящий лисовчик» (т. е. «негодяй/подлец»). С другой стороны, бывшие участники формирования оставались уважаемыми людьми; со временем их зверства были забыты, а подвиги превратили их в защитников веры и отчизны.

…Франкенштайн внезапно стал Зомбковицами… — Франкенштайн (нем. Frankenstein до 1946 г., ныне Зомбковице-Слёнске, польск. Ząbkowice Śląskie) — город в Силезии, основанный в XIII в. между двух ранее существовавших городов Франкенберг и Левенштайн. (Роман Мэри Шелли был, возможно, вдохновлён скандалом, что разразился там в 1606 г., когда был вынесен приговор банде гробокопателей/осквернителей могил/разносчиков чумы.)

Предметом множества дивагаций героев книги… — Дивагация (от лат. divagatio — «блуждание, отклонение» из dis- — приставка, которая меняет значение слова на противоположное + vagari — «странствовать, блуждать») — здесь — умствования, разглагольствования (иногда — в ироничном или негативном смысле, как нечто излишне многословное). В медицинском смысле — бессвязная речь, перескакивание с одной темы на другую; бредни.

Здесь стоит припомнить сцену осквернения Ясногурской иконы епископом Збигневом Олесницким. Это, nota bene, коварная отсылка к легенде о том, как повредили икону. — Nota bene (или сокращённо NB) — латинское выражение, которое переводится как «обрати внимание» или, если буквально, «заметь хорошо». Оно используется, чтобы подчеркнуть особенно важную информацию в тексте или речи. В разговорной речи выступает как эквивалент фраз типа «кстати» или «обратите особое внимание».

Осквернение Богоматери Ченстоховской в 1430 году — исторический факт. Согласно легенде, гуситы погрузили икону в телегу, но их лошади отказались двигаться. Тогда они бросили образ на землю, выломали ножом серебряные украшения и драгоценные камни, которыми была инкрустирована икона, после чего разломали её и нанесли два удара мечом (или саблей). Третий раз ударить не получилось, т. к. святотатец скончался в муках. Два «шрама» на лике Мадонны остались и по сию пору, как напоминание (на самом деле они символические — при реставрации икона была полностью перерисована на холсте и наклеена на старую, деревянную основу, поскольку была утрачена техника оригинальной краски).

Взгляды… как жопа… (Poglądy i owszem, miewam, ale trzymam się zasady, że są jak dupa: każdy ma, ale po co od razu pokazywać?) — автора данной максимы (и её многочисленных вариаций) установить не удалось. В числе тех, кто её использовал: Гарри Каллахан в фильме «Список мертвецов» («The Dead Pool», 1988; «Ну, мнение — оно как жопа. У каждого есть» — Well, opinions are like assholes. Everybody has one.), Юзеф Пилсудский («Правда — как жопа. У каждого своя» — Racja jest jak dupa. Każdy ma swoją.), сержант О’Нил в фильме «Взвод» («Platoon», 1986; «Оправдание, оно как дырка в жопе, Тейлор, есть у каждого» — Excuses are like assholes, Taylor. Everybody’s got one!).

И уж тем более ex cathedra? — Ex cathedra (лат. букв. «с престола») — католический термин, означающий речь Папы, произносимую официально («с престола Петра») и, согласно Догмату о папской непогрешимости, обязательную к исполнению для всех верующих.

…во мне гуру ровно столько же, сколько в спичке яда (tyle we mnie guru, co trucizny w zapałce). — Вокульский и Старский — персонажи романа «Кукла» («Lalka», 1887–1890) польского писателя Болеслава Пруса (пол. Bolesław Prus; 1847–1912), оба пытаются завоевать сердце аристократки Изабеллы Ленцкой. В одной из сцен Вокульский становится свидетелем, как Старский заверяет Ленцкую, что та влюбится в него, потому что «Женщинам нравятся демонические мужчины…». Спустя некоторое время Вокульский говорит ему: «Вы заблуждаетесь в оценке своей особы… В вас столько же демонического, сколько в спичке яда…» (W panu jest tyle demona, ile trucizny w zapałce…) — подразумевая, что от демона в нём совсем немного или почти ничего.

…различных и преотличных метафор… — Здесь АС не удержался от игры слов: licznych a ślicznych metafor (многочисленных и восхитительных/прекрасных метафор).

…хуцпово раскрученную… — Хуцпа (от ивр. חֻצְפָּה) — чудовищная, запредельная наглость, позволяющая верить в свою правоту даже при явных доказательствах обратного. Из идиша вошла в английский, а затем и в большинство европейских языков, включая русский и польский.

…да сгори они шесть раз, писания писателя… — Сгори оно шесть раз (польск. pal sześć — букв. «пали шесть», варианты pal licho и pal diabli — «пали лихо» и «пали дьявол» соответственно) — в разговорной речи используется, когда хотят сказать, что что-то неважно, не стоит беспокойства или можно этим пренебречь. Часто несёт в себе оттенок смирения или усталого принятия ситуации — как будто человек уже махнул рукой. Аналогично русским «да и хрен с ним», «ну и плевать», «гори оно огнём» и т. п.

…у корифеев — афганская борзая… — Корифей (др.-гр. κορυφαῖος, корифайос от κορυφή, корифе — «макушка, верх головы») — выдающаяся особа. От названия главы хора в древнегреческом театре.

…их интересовал pictorial… — Pictorial (от англ. picture — «картинка/фотография» из лат. pictor — «художник») — «относящийся к картинкам» или «состоящий из картинок».

À propos, Лем и правда спустил кого-то? — À propos (апропо) — кстати, между прочим (фр.).

…невежество доводило его до страсти сапожника… — Страсть сапожника (польск. szewska pasja) — устойчивое выражение, которое примерно можно перевести на русский как «слепая ярость»; родом из тех времён, когда сапожники, регулярно подвергаясь воздействию клеёв и других химикатов, считались склонными к неконтролируемым вспышкам насилия.

…мы наблюдаем в Польше большой boom фэнтези… — Boom — резкое увеличение в размере, количестве или популярности (англ.). Также — первая половина экономического термина boom and bust («подъём и крах»), который описывает циклический характер капиталистической экономики, где периоды быстрого роста (boom) сменяются резким спадом (bust).

Идеологи ПНР-а никогда не доверяли фантастике… — ПНР — Польская Народная Республика (польск. Polska Rzeczpospolita Ludowa, PRL), т. е. период социализма — ПНР прекратила существование в 1989 г. Нынешнее официальное название Польши — Республика Польша (Rzeczpospolita Polska).

Я вдруг почувствовал, будто оказался на «Стоит поговорить»… — «Стоит поговорить» («Warto rozmawiać») — ток-шоу консервативного уклона, выходившее на телеканале TVP, где приглашённые гости обсуждали (в довольно полемическом ключе) актуальные темы, часто связанные с политикой, обществом, культурой и моральными вопросами. Вполне возможно, что и свободу слова. Её ведущим был Ян Поспешальский (Jan Pospieszalski; род. 1955), музыкант, журналист и публицист.

Критиков я оцениваю так, как они того заслуживают, и делаю это всегда sine ira et studio… — Sine ira et studio — без гнева и пристрастия (лат.). Фраза из вступления к «Анналам» Тацита.

Quod erat demonstrandum — «что и требовалось доказать» (лат.).

…авторы главного течения малоинтересны… — Главное течение (польск. nurt główny) — буквальный перевод англ. термина mainstream, которым обозначают господствующие в данный момент в обществе идеи, вкусы и предпочтения. В литературе (да и в кино) мейнстримом долгое время был реализм (т. е. не-фантастика). (Сейчас, впрочем, можно смело утверждать, что фантастика стала весьма заметной частью мейнстрима.)

Теперь я остыл и возвращаю честь. Кому нужно, добавлю… — Польская идиома «возвращаю честь» (zwracam honor) означает извиниться перед кем-то за то, что могло его обидеть (т. е. обесчестить, лишить чести) и признать свою ошибку. Это выражение используется, когда человек осознаёт, что несправедливо критиковал или недооценивал кого-то, и теперь возвращает уважение этому человеку. По сути — «Беру свои слова обратно» и «Снимаю шляпу» в одном флаконе.

Per saldo получается почти ничья. — Per saldo — в итоге (от лат. per — «по», «через» + saldo — «остаток», «баланс» = букв. «по остатку»).

Primo, дерьмо это собачье. — В оригинале автор высказался чуть резче, воспользовавшись интуитивно понятной русским фразой gówno prawda. Употребляется оно с середины XX века (предположу, как калька с англ. bullshit) и означает яростное несогласие со словами предыдущего оратора. Юзефу Тишнеру (Józef Tischner; 1931–2000), выдающемуся польскому философу и католическому священнику, приписывается следующая максима: «Есть три правды: вся правда, святая правда и говноправда» (Prawdy są trzy: cała prawda, święta prawda i gówno prawda). Она вошла в польский фольклор в качестве высказывания о политике, СМИ и общественных дискуссиях, где правда часто оказывается «третьим вариантом».

Это я могу только мечтать об электорате таких писателей, как Нуровская, Мусерович, Лысяк, Вишневский или Токарчук. — Краткая справка об упомянутых АСом писателях:

Мария Нуровская (Maria Nurowska; 1944–2022) — «женская» писательница, автор любовных романов. Несколько переведены на русский.

Малгожата Мусерович (Małgorzata Musierowicz; род. 1945) — детская писательница и иллюстратор. На русский переведена первая книга из серии Ежициада, «Целестина, или Шестое чувство» («Szósta klepka» — букв. «Шестая клёпка», 1977).

Вальдемар Лысяк (Waldemar Łysiak; род. 1944) — писатель, публицист и историк, архитектор по образованию. Автор исторических романов, исторических эссе, фантастических рассказов, книг по искусству и культуре.

Януш Леон Вишневский (Janusz Leon Wiśniewski; род. 1954) — учёный (химик и информатик), который стал писателем. Его дебют «Одиночество в Сети» («S@motność w Sieci», 2001) о любви в интернет-эпоху стал бестселлером и культовой книгой.

Ольга Токарчук (Olga Tokarczuk; род. 1962) — лауреат Нобелевской премии по литературе (2018), одна из самых известных современных польских писательниц. Многие книги переведены на русский.

Но easier said than done… — Легче сказать, чем сделать (англ.).

…избавленные от фантастических сюжетов и параферналий? — Параферналия (от гр. παράφερνα, параферна, из пара, «вне, за пределами» + ферне, «приданое») — в изначальном, юридическом смысле — личное имущество жены, которое не входило в приданое и оставалось в её распоряжении, а муж на него права не имел. Современное разговорное значение — всевозможные атрибуты, предметы, связанные с определённой деятельностью, ритуалом или традицией. В реплике АСа — в значении «фантастические элементы, антураж».

…вы всерьёз подозреваете меня в писательском дадаизме… — Дадаизм (Dadaism) — это авангардное движение в искусстве, возникшее в начале XX века (около 1916 года) как реакция на ужасы Первой мировой войны. Дадаизм отвергал традиционные нормы, рациональность и логику, стремясь к абсурду, хаосу и спонтанности. В литературе это выражалось в бессмысленных сочетаниях слов, алогичных конструкциях и бессвязных текстах. АС, как обычно, язвит.

Господь Автор уже запланировал, что в последней главе мы взорвёмся вместе с Каменцом или пойдём ко дну вместе с «Пекодом»… — Далее — спойлеры. В финале «Пана Володыёвского» («Pan Wołodyjowski», 1888) заглавный герой подрывает замок Каменец, чтобы не оставлять его в руках турок. В конце романа «Моби Дик» («Moby-Dick», 1851) китобойное судно «Пекод» («Pequod» — от названия уничтоженного, что символично, племени пекотов — Pequots) тонет во время последней схватки с заглавным китом вместе с капитаном Ахавом и всей командой (за единственным исключением).

РАФАЛ А. ЗЕМКЕВИЧ: Ваш рассказ произвёл настоящий фурор. Награда на конкурсе, первые места в нашем опросе и в плебисците «Полкона». Даже не хочется верить, что «Ведьмак» был вашим дебютом.

АНДЖЕЙ САПКОВСКИЙ: И был и не был. Мне случалось зарабатывать пером ещё в студенческие времена, это даже принесло мне несколько наград. Но при этом до сих пор мои тексты не имели ничего общего с фантастикой. В этой области «Ведьмак» действительно был дебютом.

РЗ: Откуда тогда взялась идея, чтобы написать рассказ на наш конкурс?

АС: Признаюсь чистосердечно: я хотел сделать приятное моему сыну, который является страстным любителем литературы такого рода и постоянным читателем вашего журнала. Однажды он спросил меня: «Почему бы тебе не написать что-то подобное?» «Без проблем, — ответил я, — напишу». Так и появился «Ведьмак». Кстати, именно от сына я узнал о вашем конкурсе и его условиях.

РЗ: Обычно написание фантастики начинается с читательского увлечения.

АС: Я не исключение, читаю очень много и с очень давних пор. Может, это утверждение прозвучит несколько нескромно, но я знаю фантастику очень хорошо, и преимущественно по оригиналам. Из каждой поездки, а в поездках я бываю часто, привожу себе новейшие книги из этого жанра. Совмещаю таким образом приятное с полезным. Моя работа требует свободно владеть тремя иностранными языками, и чтение иноязычных книг является для меня отличной тренировкой. Кроме того, чтение для меня — не хобби и не развлечение, а такая же потребность, как сон или еда. Можно считать меня «книжным алкоголиком».

РЗ: Предположу, что фэнтези относится к вашему излюбленному чтению?

АС: Конечно. Среди книг, которые я привожу себе с разных сторон света, позиции из этого жанра составляют явное большинство. Причём мне всегда не хватало фэнтези, которое я бы назвал «классическим», без элементов SF или каких-то отсылок к современности. На Западе такой литературы пишется немного. Говорю об этом потому, что, приступая к написанию, я хотел создать именно то, чего мне не хватает: чистое, «классическое» фэнтези.

РЗ: Западное фэнтези у нас мало известно…

АС: Это касается зарубежной фантастики в целом. Хотя, положа руку на сердце, могу сказать: со времён моей молодости — в моём мафусаиловом возрасте сорока лет можно уже так говорить — мы сделали гигантский шаг вперёд, и в этом огромная заслуга вашего журнала.

РЗ: Благодарю. Однако польское фэнтези только зарождается. Что вы о нём думаете?

АС: Я слежу за деятельностью польских авторов не слишком внимательно. Как я уже говорил, читаю я в основном на языках иностранных. Не потому, что считаю стоящей исключительно западную фантастику, однако у нас интересные вещи появляются довольно редко, и требуется на них охотиться. У меня попросту нет ни времени, чтобы гоняться за книгами, ни знакомых, которые отложили бы для меня что-нибудь «под прилавок».

РЗ: Тем не менее, может быть рискнёте оценить перспективы польского фэнтези?

АС: Они огромные! Ведь на фэнтези сейчас огромный спрос, людям это нравится, именно такие вещи они хотят читать. Наши сказки, наша демонология — это поистине великолепный материал для фэнтези. Представляете, какой интересный рассказ можно было бы создать хотя бы на основе сказки о Вавельском драконе? О том, с каким презрением в эпоху культа святого Георгия и рыцарских идеалов встретили бы сапожника, который так бесчестно расправился с драконом? Такой отравитель, браконьер…

РЗ: Вот именно. Вы обратились к старой, народной сказке — на что до вас никто не отваживался, по крайней мере в печати.

АС: Это было моим сознательным намерением. Я уже говорил — мы располагаем материалом ничуть не хуже, чем кельтская или норманнская мифология.

РЗ: И вы обратили на себя обвинения в плагиате…

АС: Это не серьёзно. На Западе есть минимум сто пятьдесят книг, использующих «легенду о короле Артуре», некоторые из них стали классикой жанра. Сказки принадлежат всем.

РЗ: Давайте ещё раз вернёмся к перспективам польского фэнтези.

АС: Этот жанр даёт автору гораздо больше возможностей, нежели, например, классическая SF. Я, во всяком случае, не взялся бы выдумать SF лучше, чем «A Case of Conscience» Блиша или романы Желязны. В SF всё уже сделано.

РЗ: В фэнтези тоже уже многое сделано. Толкин, Говард…

АС: Но ещё много чего осталось для других. У нас в данный момент царит мания Конана, и это может стать серьёзным ударом для польского фэнтэзи. Я вообще терпеть не могу Говарда, его стиль невыносим, и будет фатально, если наши авторы начнут подражать именно ему. В фэнтези действительно можно ещё многое выдумать. Как я говорил, на неё существует огромная конъюнктура. И я не скрываю, что писал «Ведьмака» именно так, чтобы в эту конъюнктуру попасть.

РЗ: Вам это удалось даже слишком хорошо.

АС: Почему «слишком хорошо»?

РЗ: Вы завоевали этим рассказом большую популярность, так что вам будет трудно написать следующие произведения. То, что у других писателей вызвало бы читательское восхищение или то, что они бы им легко простили, у вас может разочаровать.

АС: Это правда, передо мной стоит трудная задача. Я точно не буду пробовать публиковать ничего, что, на мой взгляд, не будет лучше «Ведьмака». Не могу пока что исключать той возможности, что мне не удастся перепрыгнуть через самого себя. Я и так не собираюсь бросать всё и заниматься исключительно написанием фэнтези. Помимо всего прочего, боюсь, что даже если бы я писал одни шедевры, то не прокормился бы с этого…

РЗ: К сожалению, вы правы.

АС: …так что если бы вдруг оказалось, что я лучший торговец, чем писатель, это не стало бы для меня какой-то жизненной катастрофой.

РЗ: В любом случае, этот порог, который вы должны перепрыгнуть, создаёт очень стрессовую ситуацию.

АС: Моя работа вообще состоит в постоянном перепрыгивании порогов. По два-три в день. Что требует от меня постоянного усилия — как интеллектуального, так и физического. Так что, в целом, я не боюсь трудных задач. Я к ним привык.

РЗ: Коль уж мы до этого дошли: полагаю, что нашим читателям весьма любопытно, кем вы, собственно, являетесь и чем занимаетесь в повседневной жизни.

АС: Мне бы не хотелось вдаваться в детали. Я закончил факультет внешней торговли Лодзинского университета и уже пятнадцать лет проработал в этой профессии. В данный момент занимаюсь экспортом польских меховых изделий.

РЗ: Это довольно времязатрано.

АС: Писательство тоже, по крайней мере для меня. «Ведьмака» я написал вчерне в течение одной ночи, не знал только, как его закончить. Но работа над готовой уже машинописью, прежде чем я решился его вам выслать, заняла у меня три месяца. И я всё равно не считаю, что доработал его как следует. Теперь, когда его уже опубликовали, мне всё ещё охота многое в нём изменить.

РЗ: Возможно, именно ваши учёба и профессия определили ваш подход к писательству. У нас всё ещё бытует модель писателя-пророка или младопольского цыгана. А вы говорите без всякого стеснения о конъюнктуре и о том, что старались под неё подстроиться.

АС: Я хотел написать так, чтобы читателям это понравилось, чтобы они нашли в моём произведении именно то, что ищут. Конечно, можно меня за это упрекнуть. Но я не считаю такие упрёки разумными. Впрочем, я вообще не считаю, что ношу в себе какие-то великие истины, которые непременно нужно открыть народам мира. Так зачем мне притворяться кем-то, кем я не являюсь? У меня есть амбиции писать хорошую развлекательную литературу — и только.

РЗ: В любом случае, собираетесь ли вы писать и дальше?

АС: Естественно, успех «Ведьмака» является, пожалуй, достаточно сильным стимулом. Я работаю над очередным текстом, обдумываю следующие. Набираю разгон. Надеюсь, что не напрасно. Но, конечно, не могу пока что ничего гарантировать. Кроме одного: следующий текст уже не будет писаться на конкурс.

РЗ: Мне любопытно ещё одно: как приняли «Ведьмака» ваши знакомые?

АС: Большинству он понравился, что не отменяет того факта, что я снискал себе репутацию безобидного чудака. Встретился я также и с другим отношением: «Ну да, он не может усидеть спокойно, чтобы где-нибудь на стороне не подработать».

РЗ: К счастью, как вижу, вас это не обескуражило. Нам тогда остаётся только ждать ваших очередных текстов. Благодарю за беседу.

Сентябрь 1987

«Fantastyka», 71 (8/1988)

Rozpędzam się…

Перевёл mtvietnam

Представляете, какой интересный рассказ можно было бы создать хотя бы на основе сказки о Вавельском драконе? — Этот рассказ пришлось писать самому АСу: легенда стала основой «Предела возможного».

И вы обратили на себя обвинения в плагиате… — «Ведьмак» довольно близко следует сюжету «Стрыги» из сборника сказок и преданий Романа Зморского (1852). Постмодернистское переосмысление заключается в том, что главный герой у АСа не наивный и набожный юноша, а суровый профессионал, которому не нужен мудрый старец-наставник (он и сам всё знает), и королю он помогает не из христианского человеколюбия, а за материальное вознаграждение (профессия такая).

У нас всё ещё бытует модель (…) младопольского цыгана… — «Молодая Польша» (Młoda Polska) — литературное и художественное движение конца XIX — начала XX века; что-то вроде польского модернизма с акцентом на индивидуализме, бунтом против буржуазных ценностей, и культом искусства ради искусства (sztuka dla sztuki — главный лозунг Молодой Польши). Писатели и художники этого направления часто стремились эпатировать общество, жили богемной жизнью, презирали условности. Цыганерия (польск. Cyganeria) — среда художников, ведущих эксцентричный образ жизни; калька и синоним слова богема (польск. bohema, фр. bohème — т. е. «цыганщина» — считалось, что цыгане пришли во Францию из Богемии). Когда Земкевич говорит о модели младопольского цыгана (młodopolski cygan), он имеет в виду образ писателя как нищего, странствующего мечтателя-богемщика, который живёт только ради вдохновения и искусства, пренебрегая материальными заботами, перебивается с хлеба на воду и страдает — за всех и напоказ.

Ссылки:

колонка Wladdimir’а: https://fantlab.ru/user15118/blog

оригинал интервью в текстовом виде: «Rozpędzam się» https://sapkowskipl.wordpress.com/2017/03...

Википедия о Земкевиче: https://pl.wikipedia.org/wiki/Rafa%C5%82_...

«Стрыга»: https://pl.wikisource.org/wiki/Podania_i_...

ДМ: Из всех авторов популярной литературы у вас самый большой и самый преданный круг читателей, вы также — один из немногих, кто является профессиональным писателем-фантастом. Каким был ваш путь к литературной карьере?

АС: Однажды, в начале 90-х годов, я пришёл на работу и увидел, что моя фирма обанкротилась. До этого, работая в течение многих лет во внешней торговле, я писал в свободное время (к примеру, на больничном) рассказы, которые пользовались большой популярностью у читателей — их награждали на конвентах фантастики, печатали в SF-журналах и в сборниках. В тот момент, когда я понял, что стал безработным, передо мной встала дилемма — искать новую работу или попробовать зарабатывать писательством. Правда, ситуация на польском издательском рынке мало способствует выбору писательской профессии, но мне не хотелось начинать с нуля совершенно новую карьеру, и я подумал, что попробую.

ДМ: В то время вы уже были связаны с «СуперНовой», которая издала сагу о ведьмаке Геральте?

АС: Да, кроме одного сборника рассказов, изданного очень давно в издательстве «Репортёр», я остаюсь верен «СуперНове». Моя первая книга, выпущенная там, начала одновременно и цикл рассказов о Геральте. Эта книга, «Меч Предназначения», состояла из тесно связанных рассказов и была чем-то средним между романом и сборником. Я писал эти рассказы в условиях нехватки времени, они складывались почти что «по ходу дела», а издатель ждал, пока их наберётся достаточно, чтобы получилась книга. Потом настала очередь пятитомной саги, когда практически каждый год в «СуперНове» выходила очередная её часть — последняя из них, «Владычица Озера», вышла в середине февраля.

ДМ: Одна книга в год — это, наверное, очень хороший результат?

АС: В Польше, чтобы зарабатывать писательством, автор, издающийся стандартным тиражом, теоретически должен писать три книги в год — что на практике совершенно невозможно. Одна книга в год — это плюс-минус столько, сколько должен написать автор популярных бестселлеров в странах с хорошо развитым издательским рынком. Например, в Америке Стивен Кинг пишет в среднем один роман в год. Однако в его случае контракт на книгу автоматически связан с продажей прав на фильм.

ДМ: После огромного успеха книг о Геральте вы не думали сменить издателя на более крупного и влиятельного?

АС: Не вижу на то причин. Я помню «СуперНову» с того времени, когда начинал сотрудничество с ними — тогда у неё был совершенно другой характер — она специализировалась на научно-популярных книгах и публицистике. Я, наверное, был первым писателем-фантастом, которого они решили издать, и я сотрудничеством с «СуперНовой» доволен. Мне, как опытному коммерсанту, хорошо известно, что самыми ценными являются устойчивые контакты и известные партнёры. Скакать по клиентам как кузнечик и разрывать договоры без по-настоящему уважительных причин я считаю весьма непрофессиональным.

ДМ: Как обстоят дела с вашей популярностью в других странах, вне Польши?

АС: В Чехии и России меня переводят безотлагательно — я сдаю текст тамошним издателям сразу, как только завершаю его. Честно говоря, некоторые мои книги выходили только в Чехии — в Польше не было, например, полного издания всех моих рассказов, считая те из них, которые не посвящены приключениям ведьмака. На английский меня покамест не переводили, хоть я и фигурирую в интернет-энциклопедии science fiction как «известный польский писатель Sapkowsi» — считаю, однако, что мне всё равно повезло больше, нежели Рафалу Земкевичу, которого там назвали «чешским писателем».

ДМ: Вы приучили своих фэнов к тому, что каждый год выходит новая книга о Геральте. Когда прошлой осенью они её не получили, воцарилось всеобщее беспокойство.

АС: Да, я определил для себя, что перерывы между томами саги будут не больше года по паре причин. Во-первых, мой издатель заставил меня выпустить первый том быстрее, чем я ожидал, — туда попало попросту то, что уже было написано. Во-вторых, мне не хотелось допускать ситуацию, когда мои читатели попросту вырастут из такого рода книг. Мне кажется, что в Польше читать начинают очень рано — книги добираются до людей десяти- или двенадцатилетних, полная противоположность Штатам, где читают, главным образом, в университетах. И поэтому, если первые рассказы о Геральте увлекли кого-то, кто окончил среднюю школу, ему будет непросто ждать конца саги до тридцати лет, потому что тогда она его наверняка разочарует. Мне бы не хотелось быть вторым Шклярским — помню, как в детстве меня увлекали первые приключения его Томека, но их окончания, к сожалению, я не дождался. Наконец, навязанный ритм работы — убеждённость в том, что мне нужно закончить до сентября ещё одну книгу, помогала мне самоорганизоваться. Как правило, у меня не было особых трудностей с соблюдением этого срока.

Последний том задержался, помимо прочего, из-за того, что он был самым длинным, я хотел закончить все сюжетные линии, позаботиться о том, чтобы каждое ружьё, развешенное в предыдущих томах, выстрелило или упало со стены. Однако я знаю, что отсутствие книги осенью спровоцировало появление множества нелепых слухов: например, что книга закончена, но её украли, чтобы опубликовать под другим именем.

ДМ: Нетерпеливые любители вашей прозы устроили также между собой конкурс, кто угадает завершение саги.

АС: Я слышал о каком-то интернет-конкурсе, но не знаю его результатов. В интернете уже некоторое время существует список рассылки, посвящённый ведьмаку, и его участники каждый год встречаются на мини-конвенте здесь, в Лодзи. Меня приглашают туда в качестве почётного гостя, и помнится, на предыдущем таком съезде большинство вопросов касалось как раз конца приключений ведьмака. Я его тогда, конечно, не выдал. Теперь же я могу сказать, что идея завершения саги и даже фрагменты текста её последних глав были готовы ещё несколько лет назад, практически до того, как я начал писать первый том.

ДМ: Неужели вы уже никогда больше не вернётесь к героям саги и не напишете продолжение их приключений?

АС: Нет. Мне бы не хотелось ни писать, что было дальше, ни дописывать, что было с Геральтом до начала саги. Однако я отдаю себе отчёт в том, что общая тенденция, господствующая в мире фантастики, склоняет писателей-фантастов создавать очень длинные, практически бесконечные циклы романов. Роджер Желязны, который некогда зарекался, что не будет дописывать «продолжения» своего цикла об Амбере, многие годы писал том за томом и, будь он ещё жив, наверное, писал бы их и дальше. Я же, однако, хотел бы сейчас заняться чем-то совершенно новым.

ДМ: Вы ведь не собираетесь бросить фантастику и заняться, например, написанием крутых детективов?

АС: Нет, перемены не будут уж настолько драматичны. Покамест мои планы довольно туманны, я всего две недели назад закончил работу над «Владычицей Озера», и с тех самых пор занимался промоцией данной книги, поэтому у меня пока не было времени подумать, что делать дальше. Но я знаю, что хотел бы заняться квазифантастикой, писать книги на границе романа исторического и фантастического. Я всегда делил фантастику на два вида. Первый из них представлен, например, Говардом и его «Конаном», его действие происходит в мире, очень похожем на наш — это Земля до ледникового периода либо после ядерной войны, когда мутации привели к появлению эльфов и гномов, а люди вынуждены вновь взяться за мечи.

Второй вид — это фантастика с нашей реальностью совершенно никак не связанная, действие которой разыгрывается в целиком вымышленном мире — именно к этому жанру я причисляю и сагу о ведьмаке. Даже если я делал отсылки к нашем миру в своих книгах, то только в шутку, в качестве ситуационной остро́ты. Теперь же мне бы хотелось поместить действие моего нового романа в аутентичные исторические реалии, и при этом переплести его с сюжетом фантастическим.

ДМ: Вы начинали с того, что травестировали сказки, потом пришло время для легенд и полулегендарной истории короля Артура, теперь же настало время и для самой истории — эти увлечения вполне логично укладываются в единое целое.

АС: «Владычица Озера» является очевидной отсылкой к артурианскому мифу, но сюжетная линия Галахада — это просто забава в аллюзии. Теперь, взявшись писать о реальной истории, мне бы хотелось добраться до читателей, которых раздражают фантастические земли, их причудливые карты и несуществующие обитатели. Конечно, я отдаю себе отчёт в том, что некоторых читателей мне никогда не переубедить — они ненавидят фантастику, и точка. De gustibus non est disputandum, один предпочитает мать, второй дочь, а третий соседку. Есть те, кто любят, например, Уортона, а я нет. Для кого-то «Маятник Фуко» — утомительный текст, я же с ним отдыхаю и прекрасно развлекаюсь.

ДМ: Стараетесь ли вы, когда пишете свой собственный текст, поиграть с читателем в загадки на эрудицию, так же, как это делает Эко?

АС: Я пишу прежде всего для себя и так, чтобы мой собственный текст развлекал меня самого, чтобы мне нравилось каждое предложение.

Конечно, я забочусь о том, чтобы текст был привлекателен — часто использую диалог, потому что он очень оживляет книги, а благодаря этому страницы становятся не плотно исписанными, а полными просветов и, тем самым, поощряют к дальнейшему чтению. Люблю также использовать повторения, которые наделяют прозу неким ритмом. На мой взгляд, в писательстве имеют значение не идеи, а отдельные слова, их характер и ассоциации, которые они пробуждают. Работа над текстом — это не что иное, как аккуратный подбор слов, возвращение к сценам уже написанным и их аккуратное редактирование. Я никогда не отказываюсь от фраз или ассоциаций, которые развлекают меня самого, лишь потому, что читатели могут их не понять. Думаю, что даже если часть моих шуток ускользнула от внимания части из них, это не помешает им понять всю книгу. Но всё-таки я люблю, когда читатели или рецензенты моих книг расшифровывают содержащиеся в них аллюзии и шутки — тогда мне кажется, что мы участвуем в общей игре.

ДМ: Вы известны тем, что неохотно выступаете на телевидении.

АС: Я не шоумен, я всего лишь писатель. ТВ же интересует не моё творчество, а «социологическое явление, называемое феноменом Сапковского». Я же в такую игру играть не хочу. Уже хотя бы по той причине, что это не имеет смысла, явления можно оценивать глядя с перспективы лет в пятьдесят. По точно такому же принципу я не люблю, когда мои тексты классифицируют как постмодернизм — не люблю критиков, которые вдруг открыли, кто я такой, и хотят просветить массы читателей. Для этого тоже настанет время через много лет — а пока важно, хорошо книги развлекают, или же нет. Думаю, что-то подобное происходило со всеми творцами — во времена Шекспира никто не раздумывал, принадлежат ли его произведения к елизаветинской эпохе и революционизируют ли они театр. На лондонских улицах говорили просто — «сегодня в The Globe дают крутую пьесу, Джон играет мужика, который мстит за смерть отца — трупы валятся штабелями». О том-то и идёт речь.

ДМ: Спасибо за беседу.

Разговаривала Доминика Матерская

«Жизнь с книгами» (Życie z Książkami), 1999

Nie jestem showmanem

Перевёл mtvietnam

На английский меня покамест не переводили… — На английский АСа начали переводить только с выходом игр, но, выпустив в 2007–2008 «Последнее желание» и «Кровь эльфов» (пропустив при этом «Меч Предназначения», который издали только в 2015, после «Крещения огнём»), всё заглохло на несколько лет, пока не сменился переводчик. Пауза, затянувшаяся на пять лет, и странный порядок выхода книг (а также не самый лучший перевод первых томов, плюс отсутствие у англоязычного читателя привычки читать переводы) сперва не способствовали популярности, но ожидание окупилось, когда цикл вышел целиком.

Мне бы не хотелось быть вторым Шклярским… — Альфред Шклярский (Alfred Szklarski; 1912–1992) — польский писатель, автор книг для юношества. Первая книга о Томеке Вильмовском вышла в 1957 г., последняя — уже посмертно, в 1994 г. Тут можно было бы добавить ехидный комментарий про параллель с Дж.Р.Р.М., но он и сам в курсе (даже если о Шклярском не слышал).

…занимался промоцией данной книги… — Промоция (от лат. promotio) — продвижение.

Есть те, кто любят, например, Уортона… — Речь, по-видимому, идёт об американском художнике и писателе Уильяме Уортоне (William Wharton; настоящее имя Альберт Уильям дю Эме/Albert William Du Aime; 1925–2008). Его книги оказались (неожиданно для всех) весьма популярны в Польше, поэтому половина работ была издана только на польском, а сам автор неоднократно ездил туда на встречи с читателями. На русский переведён его первый роман, «Пташка» («Birdy», 1978).

Ссылки:

Оригинал: «Nie jestem showmanem» https://sapkowskipl.wordpress.com/2017/03...

Другой вариант перевода: http://www.sapkowski.su/modules.php?name=...

Фото отсюда: https://www.rp.pl/plus-minus/art1233671-t...

https://kapitularz.pl/dominika-oramus/

Профессор Станислав Бересь, вроцлавский литературный историк и критик, провел длительную беседу с Анджеем Сапковским, самым известным польским автором фэнтези. «История и фантастика» уже поступила в книжные магазины.

АГНЕШКА КОЛОДЫНЬСКАЯ: Насколько настоящий Сапковский в этом разговоре? Не пытался ли он использовать вас для создания своего имиджа?

СТАНИСЛАВ БЕРЕСЬ: Он вообще не горел желанием вести эти беседы, как и я. Книгу породила случайность. Я хотел закончить второй том «Истории польской литературы в беседах», а потому условился с Анджеем Сапковским о встрече для короткой магнитофонной сессии, о чём сразу же прознал его издатель Мирослав Ковальский, глава издательства superNOWA. Тот хитрым образом организовал «случайную» встречу и предложил, мол, «потолкуйте чуть подольше». Мы не хотели его расстраивать, а потому толковали два дня. А затем всё само покатилось, как снежный ком. Так что он точно не втаскивал меня ни в какую ловушку. Мы оба в неё попали.

Я не думаю, что Сапковский намеренно играл или строил из себя кого-то. Я уже убедился в этом, пригласив его в «Телевизионные литературные новости», которые веду на «Двойке». Их смотрит почти миллион зрителей. А его это вообще не заботило, и нужно было буквально завлекать туда, как сиренам путников. Другие писатели, услышав приглашение, летят, ломая ноги, а он упирался. Когда мы говорили, он даже не старался быть слишком вежливым или разговорчивым.

АК: Нелюбовь Сапковского к СМИ уже легендарна. Проводя длительную беседу, вы выступаете в роли журналиста, хотя при этом являетесь критиком и литературоведом. Эта двойная роль облегчала или затрудняла разговор?

СБ: Затрудняла, потому что он, пожалуй, переносил свою нелюбовь к журналистам на меня. А поскольку разговор о литературе с литературоведом тоже не тот вид конфронтации, о которой писатели грезят бессонными ночами, то проблема удвоилась. А может, даже и утроилась, поскольку вдобавок к злости, Сапковский считает критиков и историков литературы ослами, что он неоднократно высказывал. Это, надо полагать, своего рода реванш за пренебрежение, с которым литературоведы относятся к авторам фэнтези. Меня это даже немного позабавило, хоть, надо полагать, мои коллеги надолго запомнят его ехидство.

АК: Вас не раздражало, когда Сапковский, избегая ответа, говорил: «Для меня ваши вопросы закончились на вопросительном знаке» и не развивал тему, или обвинял вас в том, что вы задаёте ему вопросы с намёком на ответ?

СБ: Конечно же, раздражало. Интервью — это своего рода диалог. А что это за диалог, где вы не даёте своему собеседнику тех же самых прав, что и себе? Особенно, когда это длительная беседа, где собеседники, как правило, обмениваются взглядами и сравнивают точки зрения. В этом отличие данного жанра от журналистского интервью, где одна сторона обладает иммунитетом всеведения, а вторая только задает вопросы, вроде: «Мэтр, как вы оцениваете свой роман на фоне европейской прозы прошлого столетия?». Сапковский не желал признавать моего права высказывать собственные суждения, что означало, что всякий раз, когда я излагал какой-либо взгляд или суждение, он незамедлительно выражал своё недовольство. Его просто не интересовали мои взгляды. Конечно, можно было оскорбиться и расколотить кулаком магнитофон, но я счёл, что коль скоро на кону исторический документ, следует проглотить свой мимолётный дискомфорт. Коль скоро я желаю выведать, о чём думает писатель, которого читают миллионы молодых людей, то не могу рвать на груди рубаху из-за пары нелюбезных слов или импульсивных реакций.

АК: В самом начале разговора вы припоминаете тезис Станислава Лема о благотворном влиянии цивилизации на людей, одновременно утверждая, что в книгах Сапковского этого не видно. Вы считаете, что автор «Башни шутов» эпатирует жестокостью, или же это был лишь способ спровоцировать собеседника?

СБ: О нет, Лем говорил отнюдь не о «благотворном влиянии», а лишь о том, что цивилизация — это смирительная рубашка, одетая на убийственную природу человека. Но рубашка плохо завязанная, а потому эта хищная обезьяна по-прежнему опасна. Оттого меня интересовало, оценивает ли Сапковский человеческую природу так же сурово, как Лем. И оказалось, что одинаково сурово. А эпатирует ли он жестокостью в своей прозе? Не думаю, поскольку, хоть он и описывает мир, подобный средневековью, это всё же некая аллотопия, или мифическая реальность, стилизованная под ту эпоху. Естественно, технологически и ментально этот фантастический мир находится на уровне средневековья, поэтому здесь должны отрубать руки, раскалывать черепа и выпускать мечом внутренности. Читая «Песнь о Роланде» — ведь там на каждой паре страниц кому-то вышибают глаза либо рассекают вместе с лошадью с головы до ног. «Приправы» такого типа должны присутствовать и у Сапковского. Ну и наконец, в его книгах на заднем плане всегда идёт война, будь то ведьмачье семикнижие или же гуситская трилогия. А война должна выглядеть как война. Иначе никто бы не захотел читать. Также было бы трудно не писать о пытках, поскольку в каждом большом городе имелся прангер и набор инструментов для сдирания кожи с несчастных. Ещё во времена Французской революции казни были главным развлечением горожан. Потому интересовало меня не то, следует ли описывать это, но то, каким способом это сделать.

АК: Сапковский не хочет говорить об обществе, а тем более о политике. Не удалось выспросить, каковы его взгляды?

СБ: Он не хотел об этом говорить; защищался с такой энергией, что я оказался беспомощен перед полученным отпором. Он считает, что это его личные взгляды, куда нет доступа никому, а особенно журналистам. Лишь изредка удавалось хоть что-то из него вытянуть, да и то с помощью какого-нибудь подвоха или ухищрения. Когда я, например, ни с грушки ни с петрушки, спросил его об отношении к «Нет» и Ежи Урбану, то, раздражённый моим нахальством, он сказал, что да, читает и разделяет взгляды редакции. По этому же принципу время от времени я вызнавал о том, о сём, о его политических симпатиях, но это происходит по принципу пазла, который умный человек сложит для себя из разных высказываний, рассеянных по книге. Раз уж он не хотел говорить об этом напрямик, пришлось мне пробираться к правде огородами, и собирать её по кирпичику. Сапковский, естественно, заметил эту игру и разозлился на меня, что запросто можно увидеть во многих местах.

АК: Его взгляды иногда кажутся анархистскими. Неограниченные права личности, всеобщее право владения оружием…

СБ: Это не анархизм, потому что в то же время Сапковский высказывается за сильное и эффективное государство, за достойных доверия политиков, за авторитет. Это скорее выражение глубокой неприязни к неэффективному, больному, отравленному церковью государству. Потому что здесь следует пояснить, что католицизм и церковь писатель считает одними из величайших несчастий поляков. Следовательно, если государство захвачено «чёрными», а оно, вдобавок, не в состоянии защитить своих граждан, то пусть им предоставят хотя бы возможность самообороны. Конечно, это некоторое упрощение, но таковы, в общих чертах, его взгляды на эти вопросы.

АК: Возвращаясь к литературе — Сапковский отсекает себя от эмоциональных связей со своими героями, представляясь литературным ремесленником. «Госпожа Бовари — это не я!» — как вы заметили, отрицание знаменитой фразы Флобера лучше всего иллюстрирует его взгляды на связи писателя с героями. Вы ему верите?

СБ: В это — не верю! Потому-то я столь назойливо возвращался к этой теме в разговоре. И знаете, почему? Потому что за время своих уже почти тридцатилетних контактов с писателями я никогда не встречал такого случая. Ни один из писателей, с кем я разговаривал — с магнитофоном или перед камерой — не отсекал себя так неистово и категорично от своих героев! Но, как вы, наверное, заметили, в определённый момент он сказал, что живёт в каждом из своих героев.

АК: Вы спрашивали Сапковского о дебюте в среде фэнов фэнтези. Он рассказал анекдотичную историю, как одел костюм для своего первого съезда фэнов, а они приняли его за сексота коммунистических властей. Теперь писатель защищает эту среду как лев. Почему?

СБ: Потому что это мир его читателей. Нужно быть лояльным по отношению к ним, потому как это очень значительная по числу людей группа. Сапковский неизменно продается свыше 100 000 — такой электорат следует уважать. Он поздно дебютировал, поэтому вошел в среду людей в два раза младше себя: это наверняка было нелегко, ему довелось пережить, по крайней мере, пару неприятностей. Он сам об этом говорит. Какое-то время его рассматривали как некое совершенно инородное тело, и потребовался некоторый срок, прежде чем они бросились к его ногам. Эти раны затянулись, потому как отныне он — гуру.

Это чрезвычайно компактная среда, имеющая собственные правила, собственных мэтров, иерархию и авторитеты. За принадлежность к ней Сапковский заплатил свою цену, поэтому теперь, когда он стал её монархом, он должен испытывать с нею солидарность. А может, даже и ответственность. Я ничуть не шучу. Когда я изложил ему образ читателей фантастики, который складывается из социологических исследований (молодые люди, житейски беспомощные, отчужденные социально, бегущие из реального мира в фантастический), он попёр на меня как носорог — это одно из наименее приятных мест в книге. Я вообще-то знал, что это данные устаревшие, поскольку объектом исследований были читатели научной фантастики, а не фэнтези, но все же хотел проверить, насколько он солидарен со своими фэнами. Оказалось, что он непримиримый боец Нетландии. Тогда мне пришлось немного потрудился, но подчас, чтобы узнать правду, нужно подставить голову.

АК: Вы задавали Сапковскому вопросы об истории, событиях связанных с нашим регионом, поскольку именно здесь, среди прочих, разыгрывается действие первых двух частей гуситской трилогии: «Башни шутов» и «Божьих воинов». Силезию в его романах можно счесть ничейной землёй или местом, где сосуществуют чехи, немцы, поляки. Это зародыш европейского сообщества…

СБ: Превосходная история. Скорее всего, всё было именно так, как вы говорите, во всяком случае, так это видит Сапковский. В этих землях смешались языки, религии, политические интересы, и в то же время люди строили общую идентичность. Сапковский сознательно ссылается на идею объединения Европы и в то же время показывает, как во имя религиозных причин можно утопить центральную Европу в крови. Когда я рецензировал «Башню шутов» в своей программе, то спросил мнение доктора Качмарека, лучшего специалиста по истории средневековой Силезии. Он отозвался о ней наилучшим образом, хоть, естественно, подчеркнул, что фактография залита литературной глазурью.

АК: Вы считаете, что Сапковского заботит мнение историков?

СБ: Наверняка заботит. Я бы удивился, если бы это было не так. Его наверняка интересуют мнения ведущих историков и литературоведов, поскольку он прекрасно знал, что о нём написал, к примеру, Тазбир, хотя ранее заверял меня, что вообще не читает рецензии. Когда их мнения его не устраивают, он становится неприятным и ведёт себя как человек, глубоко оскорблённый. А это значит, что мнение ученых его всё-таки заботит. Однако истинно также и то, что книги историков средневековья публикуются тиражами в несколько сотен экземпляров, а у него — сотнями тысяч. А потому это Сапковский доминирует в молодёжных представлениях об образе средневековья. Его книг нет ни в школьных, ни в университетских программах, но молодые люди без какого-либо стимула сметают их с полок книжных магазинов. Это, конечно же, романы, поэтому первичен в них принцип литературной фикции, но Сапковский очень тщательно подходит к описаниям исторических реалий, добираясь даже до подробных топографических исследований. Прочтя пару исторических книг о гуситах и ​​средневековых войнах, я могу подтвердить, что это проделано блестяще, например, описания системы боя гуситских обозов или описания некоторых битв и штурмов замков находятся в абсолютном соответствии с историческими знаниями.

АК: Почему вы думаете, что Лем и Сапковский являются конкурентами?

СБ: Потому что они борются за тот же либо сходный электорат. Сапковский был, наверное, значительной проблемой для Лема. Он сам мне рассказывал, что долго откладывал прочтение его романов, сломался лишь на «Башне шутов». Этот отпор также связан с нелюбовью Лема к фэнтези — он её попросту не переваривает, отчего, к примеру, творчество Толкина считает бредом. Пожалуй, это несправедливо, но понять его можно. Он был королем всей фантастики, а тут вдруг появился какой-то Сапковский и заграбастал моих читателей. В свою очередь, Лем для Сапковского — никакая не проблема, потому что он на нём вырос и до сей поры любит его перечитывать. По крайней мере, так он говорит.

АК: В конце беседы вы спросили Сапковского о том, что он думал, заканчивая книгу. А о чем вы подумали, когда задали последний вопрос?

СБ: Я еще не знал, что это будет последний вопрос; думал, что будут ещё встречи — одна, может две. Мне казалось, что из того материала, который уже был записан, книги не выйдет. А тут вдруг оказалось, что Сапковский больше не хочет разговаривать. Поэтому несколько вопросов я выслал ему емейлом. На часть он ответил, часть откинул. Поэтому я считал, что всё закончится ничем, когда неожиданно в дело вмешался уже упомянутый шеф superNOWA и заявил, что не понимает, над чем мы ещё рефлексируем, если книга уже готова, а затем рассчитал мне, сколько в точности потребуется страниц при типографском наборе. Я пробурчал что-то ещё, что-то такое сварливое и задиристое, а он на это: «Вы с быка свалились? Это же отличное чтение». Аргументов у меня уже не было. Лишь сейчас, на основе читательской реакции, выясним, кто был прав.

АК: О чём ещё вы бы хотели спросить у Сапковского, но не успели?

СБ: О многих вещах. Например, как так получается, что человек становится писателем, и какова цена такой жизни? Или испытываете ли вы страх перед пустой страницей? Не чувствует ли себя писатель невольником своей профессии, особенно когда, с одной стороны, есть договор с издателем, а с другой — пакт с читателями, нетерпеливо ждущими следующий том или новый роман… Так можно было бы долго тянуть. Прежде всего, однако, я не получил ответов на многие вопросы об отношении Сапковского к различным важным и трудным проблемам нашего мира. Я хотел, чтобы он выступил в роли эксперта, который мог бы прокомментировать значимые события в нашей стране и за рубежом; широко взглянул бы на актуальные вопросы культуры, политики, науки. В конце концов, у людей сейчас не слишком много духовных наставников. Потому как кто сегодня может взять на себя эту функцию? Политики? Не смешите меня! Меж тем Сапковский является абсолютным гуру для миллионов молодых людей. Поэтому я думал дать ему роль этакого немного комментатора, немного наблюдателя и, даже, может быть, «судьи» современности. Писатели обычно обожают эту роль. Он же, однако, отпихивался руками и ногами, и шипел на меня, как кот. Ну что ж, раз так не удалось, требовалось сделать всё иначе.

Разговаривала Агнешка Колодыньская

«Газета Выборча», № 101 от 18.11.2005

Перевёл mtvietnam

…Станислав Бересь (…) провел длительную беседу… — В оригинале используется термин wywiad-rzeka (досл. «беседа-река») — популярный в Польше с 1990-х жанр, сочетающий журналистику и документальную прозу в форме изданных в виде книги длительных интервью с известными личностями.

…«Телевизионные литературные новости», которые веду на «Двойке»… — «Telewizyjne Wiadomości Literackie» на телеканале «Двойка» (Dwójka, он же TVP2 — развлекательный телеканал) — программа, посвящённая литературе (что, собственно, очевидно из названия) на польском общественном телевидении. Её бессменным ведущим, до закрытия в 2011 г., в течение 14 лет был Станислав Бересь.

…одна сторона обладает иммунитетом всеведения… — Здесь — привилегией (от фр. immunité — исключительное право).

…следует проглотить свой мимолётный дискомфорт… — В оригинале говорят «mój chwilowy dyskomfort należy schować do kieszeni» (мой мимолётный дискомфорт следует засунуть в карман). Это парафраз польского выражения «schować dumę do kieszeni» (букв. «засунуть гордость в карман»), аналогичного русскому «проглотить гордость».

…ни с грушки ни с петрушки, спросил его об отношении к «Нет» и Ежи Урбану… — Ни с грушки ни с петрушки (ni z gruszki ni z pietruszki) — польская идиома, аналогичная русскому «ни с того ни с сего», т. е. внезапно. Ежи Урбан (Jerzy Urban; род. 1933) был пресс-секретарём правительства ПНР, а с 1990 г. стал издателем и редактором «Нет» («Nie»; сатирический еженедельник левого толка, регулярно критикует польские власти и католическую церковь). За оскорбление Папы Римского (на тот момент Иоанна Павла II) был приговорён к условному сроку и штрафу (многочисленные законы ЕС о свободе прессы и правах человека этому, разумеется, не помешали).

…вопросы об истории, событиях связанных с нашим регионом… — Оба собеседника живут и работают во Вроцлаве.

Вы с быка свалились? — Польская идиома (z byka spadł?), аналогичная русскоязычной «с луны свалился?». Выражает удивление говорящего нерациональными словами или действиями собеседника.

Ссылки:

Оригинал: «Książkę zrodził przypadek» https://sapkowskipl.wordpress.com/2017/03...

Википедия о Бересе: https://pl.wikipedia.org/wiki/Stanis%C5%8...

Страничка Береся: http://www.stanislawberes.pl/

Фото отсюда: https://kultura.gazeta.pl/kultura/7,11452...

В: У тебя репутация одного из самых милейших парней в жанре. Но мы-то с тобой знаем, что ты гиена на задних лапах. Как тебе удалось всех одурачить?

О: Держу рот на замке, читая всякую дрянь.

В: Находишь это трудным?

О: Нет. Я постоянно сталкиваюсь с людьми, которые дочитывают плохие книги до самого конца — и восхищаюсь ими сильней, чем могу выразить, поскольку сам так не умею: когда дерьмо попадает мне в глаза, я их быстренько закрываю и пла́чу.

В: Ещё ты швыряешь книгу в стену, пугая собаку.

О: Ага. А потом, когда кто-нибудь спрашивает меня, понравилась мне эта книга или нет, я говорю, что не читал её, поскольку с моей стороны и в самом деле было бы несправедливо судить её, так и не закончив. Быть может, последние девять десятых изумительны. Однако я сомневаюсь в этом.

В: Оставляя в стороне тех, кого ты уже назвал, кто не заставляет тебя кидаться книгой в стену?

О: Лорд Дансени, Честертон…

В: Знаю-знаю, Диккенс. Давай не будем вовлекать мёртвых.

О: Эллисон, Лейбер, Кинг, Сингер, много хороших людей.

В: Если бы тебе пришлось назвать самого выдающегося на сегодня в Америке автора фэнтези, кого бы ты назвал?

О: Я уже говорил, что тебе не хватает квалификации, чтобы задавать подобный вопрос.

В: Окей, давай поговорим о чём-то, о чём я кое-что знаю — о твоём собственном творчестве. Это тяжело?

О: Да.

В: Почему?

О: По той же самой причине, по какой прежде мне было тяжело писать матери: нужно быть настороже, чтобы не скатиться в банальность.

В: Постоянно?

О: Да. Не буду заявлять, что на каждом слове (это было бы преувеличением), но в каждом предложении.

В: Перечитывая то, что у нас написано на сегодняшний день, я бы даже и не подумал об этом.

О: Если бы ты об этом подумал, мне бы пришлось это переписать. Должно казаться, словно я этого не делаю. Имя Будриса означает Страж. И он, и я знаем, от чего он защищает.

В: Ты помешан на именах, не так ли?

О: Да, но, пожалуйста, не надо рассказывать мне о разнице между именами и предметами. Имена людей влияют на них ровно настолько, насколько они знают, что означают эти имена, и не больше. Это психологический механизм.

В: Имеешь в виду, так же, как доктор Вигглсворт изучает жуков? «Волк» не значит Страж.

О: Это правда, но волки должны быть крайне осторожны, иначе умрут с голода либо же будут подстрелены. Волк не пойдёт одним и тем же путём более одного раза, а если по этому пути уже кто-то прошёл, волк вообще не пойдёт этим путём. Возможно, пройдёт параллельно ему. Кроме того, Джин означает «рождённый»; подразумевается, что этот Джин свеж и нов.

В: Ты-то отнюдь не «свеж и нов».

О: Ты имеешь в виду маску, которую я брею по утрам. Это не я.

В: Значит, тот Джин Вулф, с которым разговаривают люди?

О: Это тоже не я, или, по крайней мере, я им бываю очень редко.

В: Что же это тогда?

О: Роль, которую я, после стольких лет практики, научился довольно хорошо играть. Мне потребовалось научиться тому, как ладить с другими детьми, чтобы меня не поколачивали (однажды меня сунули в муравейник), а затем — как ладить с людьми в колледже. Затем — как удержаться на работе и содержать жену и детей.

В: Потерял ли ты себя настоящего?

О: Нет. Я всё ещё здесь.

В: Разве все остальные не такие, как мы?

О: Не думаю. Некоторые — конечно. У меня это может быть просто результатом того, что я левша. Левши иначе используют свой мозг. Вероятно, между двумя американцами — правшой и левшой — больше различий, чем между двумя правшами — американцем и китайцем. Полагаю, я — инопланетянин; но нас таких много.

В: Свеж, нов и самовлюблён. Что значит Ле Гуин?

О: Сомневаюсь, что имя, полученное при замужестве, будет иметь такой же эффект, но Урсула значит «маленькая медведица». Нет более осторожного животного, чем медведица с медвежатами, и нет более свирепого.

В: Ты всё-таки читал Киплинга. Но я понимаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь о Кинге, Найте и Сингере. А что насчёт Лейбера?

О: Лейбер очень близок к lieber, которое по-немецки значит «любовник». Нет никого, более осторожного, чем любовник, или того, кто также терпеливо старается доставить удовольствие возлюбленному.

В: Эллисон значит «опущение». Как ты думаешь, не в этом ли причина его сжатой, энергичной прозы?

О: Понятия не имею. Спроси Харлана.

В: Он написал грандиозное эссе в журнале «Fantasy Newsletter», где заявил, что большинство людей никогда не смогут быть писателями, поскольку не слышат музыку. Это цитата. Ты согласен?

О: Да.

В: Но ты в разное время пытался учить людей писать: например, не далее как прошлой весной в Бока-Ратоне.

О: Я пытался научить их слышать музыку. Но большинство тех, кто пытаются писать, никогда не научатся её слышать, поэтому Харлан был прав.

В: Этому можно научить?

О: Я себя научил.

В: Но ты же такой придурок!

О: Знаю, но мне так этого хотелось!

В: Значит, прежде всего это вопрос мотивации?

О: Не так, как это обычно понимают, что-то вроде: «Честно, учитель, я так хочу получить хорошую оценку, что готов, если нужно, работать еженочно». Это только начало. Ты должен… должен слушать.

В: Так, вроде бы, и сказал Харлан? Звучит довольно просто.

О: Это не так. Мой сын Рой — художник, и он говорит мне, что всё, что нужно для занятий искусством — научиться рисовать то, что видишь, а не то, что «знаешь». Он учился этому годами, и всё ещё пытается научиться. Ты должен отбросить свою раковину, свой защитный орган…

В: У тебя их изначально-то негусто было.

О: Знаю, знаю. И построить новые органы, уши.

В: Значит, ты имеешь в виду, что это правда — придётся продать душу.

О: Полагаю, да.

В: Дьяволу?

О: А кто сказал, что он единственный покупатель? Нет, я так не думаю.

В: Мы совсем немного поговорили о том, куда идёт фэнтези.

О: Хорошо!

В: А что насчёт Северьяна? Он — это ты? Что с ним случится?

О: Конечно, он — это не я. А о том, что с ним случится, читайте в «Урсе Нового Солнца».

В: Он ещё не опубликован.

О: Он ещё даже не написан.

В: Ты заявлял, что собираешься написать тетралогию, а теперь намекаешь, что пишешь пятую книгу. Хитро́.

О: Нет, это не так. Я написал тетралогию. Она доступна, и люди могут прочесть её, в точности, как я написал её. Почему бы мне не написать ещё одну книгу?

В: Почему бы нам не покритиковать тебя за это? Тебе помогали в твоей карьере?

О: Конечно. Думаю, с сотню человек или около того. Но в особенности моя мама, Мэри Оливия Айерс Вулф; мой первый настоящий редактор, Деймон Найт; и моя жена, Розмари Франсес Дитч Вулф. Сомневаюсь, что у меня бы получилось без этих трёх человек.

В: Как трогательно. Ты спишь в голом виде?

О: Интервьюеры обязательно должны задать этот вопрос? Нет, я сплю в кровати.

В: Ты написал почти двести рассказов. Назови свои любимые.

О: «Детектив снов», «Западный ветер», «Бог и его человек» и ещё несколько.

В: Почему именно эти?

О: Потому что, на мой взгляд, в них нет фальшивых нот. «Нью-Йоркер» обычно утверждает, что мои рассказы слишком сентиментальны, но я думаю, что это честные сантименты, по крайней мере, в этих рассказах.

В: Почему ты продолжаешь писать рассказы? До них никому нет дела.

О: Чтобы убедить себя, что я всё ещё могу их написать, что я не растерял этого умения.

В: И как, не растерял?

О: Думаю, нет.

В: Я так понимаю, ты не все из них продал. Назови свои лучшие непроданные рассказы.

О: «Красная Борода», «Солнечный лабиринт» и «Паковые поля».

В: Предположим, в один прекрасный день ты узна́ешь, что растерял это умение? Что тогда будешь делать?

О: Снова отправлюсь на поиски. Однажды я уже нашёл его, почему не сумею отыскать снова?

В: Начать сначала?

О: Начать сначала.

Эссе «Одинокий Вулф» было написано в 1983 г. и опубликовано в сборнике «Замок дней» («Castle of Days», 1992), куда помимо рассказов вошли статьи на различные темы и письма, написанные в разные годы. О предыдущих публикациях автоинтервью информации найти не удалось, похоже, все эти годы оно лежало «в столе».

Название статьи («Lone Wolfe») обыгрывает (в очередной раз) волчью фамилию автора.

В: Я довольно много читал… О: Лафферти, Ле Гуин, Найта, Вильгельм и Будриса… (Lafferty, Le Guin, Knight, Wilhelm, and Budrys) — Это излюбленные авторы и (так совпало) друзья Вулфа.

Рафаэль Алоизиус Лафферти (Raphael Aloysius Lafferty; 1914–2002) — писатель-фантаст, известный своим необычным стилем.

Урсула Крёбер Ле Гуин (Ursula Kroeber Le Guin; 1929–2018) — кто такая пани Урсула, все знают. Крёбер — девичья фамилия. Ле Гуин — от бретонского gwyn — «белый, светловолосый»; по другой версии — англо-французская фамилия, предположительно от др.-англ. leggr — «нога» и прозвища Длинноногий.

Деймон Френсис Найт (Damon Francis Knight; 1922–2002) — американский писатель-фантаст (считался мастером короткой формы), редактор и критик. В конце 50-х он сосредоточился на воспитании следующего поколения фантастов (к их числу принадлежал и Вулф), основав, вместе с Джеймсом Блишем и Кейт Вильгельм, семинар для начинающих писателей-фантастов — Милфордскую Конференцию писателей-фантастов (Milford Science Fiction Writers’ Conference), а позднее — Мастерскую Клэрион (Clarion Workshop), существующую по сей день. (Вулф не раз отмечал, что многим обязан Найту, показавшему на одном из его первых рассказов, «Трип, Трап», как следует чередовать точки зрения персонажей. Позднее Вулф сам станет преподавать в Клэрионе.)

Кейт Вильгельм (Kate Wilhelm; 1928–2018) — супруга Деймона Найта, автор НФ и фэнтези, однако с конца 1980-х в основном писала детективы. Также активно преподавала в Клэрионе.

А читал ли ты хоть один из последних трёх романов РЭХ? — РЭХ — прозвище Роберта Энсона Хайнлайна (Robert Anson Heinlein; 1907–1988). Крайними, на 1983 г., романами были «Достаточно времени для любви, или Жизни Лазаруса Лонга» («Time Enough For Love», 1973), «Число Зверя» («The Number of the Beast», 1979) и «Фрайди» («Friday», 1982).

Что насчёт «Феи»? — «Фея» («Wizard», 1980) — научно-фантастический роман Джона Варли (John Varley; род. 1947), вторая часть трилогии «Гея», номинировался на Хьюго-1981.

Я прочёл «Маленький, большой». Великолепно! — «Маленький, большой, или Парламент фейри» («Little, Big: or, The Fairies’ Parliament», 1981) — фэнтези-роман Джона Краули (John Crowley; род. 1942); был номинирован на все основные премии жанра, но получил (лишь) Всемирную премию фэнтези за 1982 год.

Эллисон, Лейбер, Кинг, Сингер, много хороших людей (Ellison, Leiber, King, Singer, lots of good people) — Если с первой троицей всё понятно, то Сингер, о котором идёт речь — это, скорее всего, Исаак Башевис-Зингер (Isaac Bashevis Singer; 1902–1991) — в основном он писал мейнстримовую прозу (на идише), но есть у него и рассказы, которые можно отнести к жанровым.

Имя Будриса означает Страж. И он, и я знаем, от чего он защищает. — Альгис Будрис (англ. Algis Budrys; 1931–2008) — американский фантаст литовского происхождения, литературный критик и редактор; настоящее имя — Альгирдас Йонас Будрис (Algirdas Jonas Budrys). Ещё одна цитата Вулфа: «Мне сказали, что его настоящее имя (большинству из нас не под силу его записать, а тем более произнести — мне-то точно не под силу) значит что-то вроде Джон Сентри (John Sentry), это псевдоним, который он действительно использовал. Он и есть часовой (sentry), если храбреца, что следил за частоколом, чуждыми стенами захватчика, можно назвать часовым» («Algis Budrys I», 1984). Само имя Будрис образовано от литовского слова budrus — «бдительный», отсюда budrys стало означать род занятий — стража городища, замка. С 1965 писал книжные рецензии в журнале «Гэлэкси», а с 1975 — в «Журнале фэнтези и научной фантастики».

Ты помешан на именах, не так ли? — Так.

…так же, как доктор Вигглсворт изучает жуков… (like Dr. Wigglesworth studying bugs) — Вигглсворт — от wiggle («извиваться») + worth («достойный, цена») — подходящая фамилия для любителя насекомых (по аналогии с Вордсвортом — известным английским поэтом).

Кроме того, Джин означает «рождённый» (Besides, Gene means born) — Джин — уменьшительная форма имени Юджин (Eugene), образованного от др.-греч. εὐγενής, эвгенос «благородный, знатный» из εὖ, эв «хорошо» + γένος, генос «рождённый; род».

Но я понимаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь о Кинге, Найте и Сингере (But I see what you mean about King, Knight, and Singer) — Их фамилии переводятся, соответственно, как Король, Рыцарь, Певец.

А что насчёт Лейбера? — Правильнее, конечно, Ляйбер, но будем придерживаться традиции. Германское имя Lieb или Lib означало «добрый» или «возлюбленный».

Эллисон значит «опущение» (Ellison means an omission) — Предположу, что Вулф шутит, намекая на сходство фамилии фантаста и слова elision («элизия» — выпадение звуков при произнесении слов, вроде can not — can’t), а также образованного от него ellipsis («эллипсис» — пропуск слов в тексте). Для тех, кому любопытно, Эллисон значит «сын Эллиса», Эллис — вариант евр. Элийя́ху (т. е. Илья), «Бог мой Яхве».

«Паковые поля» («Parkroads») — тут требуется пояснить, что в оригинале «Parkroads» (досл. «парковые дороги») — это название фильма и ни к каким паркам отношения не имеет. Поэтому в переводе название выбрано столь же ничего не говорящее и максимально скучное.