Мы поприветствовали друг друга, словно старые друзья. Видя мое изумление, он сказал:

– Лекции закончились, Алекс! Экзамены примут и без меня.

– Только это мне и понятно… – Промямлил я. – Но что Вы делаете здесь? Военных бросили на уборку урожая?

Он весело засмеялся и похлопал меня по плечу:

– Не так все плохо, лейтенант! Впрочем, скоро это станет ясно.

Уже тогда я понял, что прощаться с друзьями я пойду не сейчас, ибо рожденный для войны может выказывать радость только в предчувствии битвы. Да к тому же этот добрый человек вспомнил всуе мое воинское звание… Так оно и случилось. Был созван совет прогрессоров, на котором генерал сообщил, что спутники отметили приближение к Руме войск, значительно превосходящих наш экспедиционный корпус. К счастью, это было собрание отсталых племен и мелких городов, в котором не принимали участия главные противники Эолы – ленарцы и монарцы, которых скорей всего остановила морская блокада ближайшего к Руме побережья. Хотя, как сообщали наши шпионы, не обошлось без их материальной поддержки и подстрекательства. Единственно правильным решением сейчас было выступить навстречу врагу и разбить его силы на его же территории, нанеся ему чувствительный урон и оставив долгую память о нашем тактическом искусстве и военной мощи. «Одна успешная операция принесет нам годы мира!» – Закончил генерал свою речь эффектной фразой.

Это вполне логичное предложение было одобрено подавляющим большинством присутствовавших и вынесено на общий совет с представителями Эи и Румы. Наши же союзники приняли идею войны на чужой территории с еще большим воодушевлением. Мы также сообщили им, что кроме прибывшего с генералом отряда к нам вскоре присоединится заранее вызванное подкрепление из Эи. А вот я думал только о том, чтобы успеть на Атлантиду к выпускному балу Долорес. Мне вовсе не хотелось воевать, но и ждать непрошенных гостей под стенами Румы было неразумно, ибо это еще более затянуло бы наше пребывание здесь и осложнило решение данной проблемы. Нынешняя командировка уже начинала тяготить нас.

Вообщем, вскоре пришлось зайти к моим новым друзьям с прощальным визитом. Там уже знали о скором выступлении, так как от этой семьи в поход отправлялись старшие сыновья, два широкоплечих здоровяка. Вспомнили к месту нападение волков средь бела дня; уже тогда говорили, что это – недобрый знак. Рамана обняла меня и гордо сказала: «Возвращайся с победой, господин мой!»

После недолгих сборов мы выступили и уже на следующий день заняли удобную позицию в верхней части зеленого поля. Слева были заросли какого-то мелкого кустарника, а справа протекала речушка Ролава, полноводная – местами аж по грудь – из-за весенних вод. Значит поутру с той стороны будет туман. За рекою рос редкий лес, мешавший обходному маневру. Противник был уже на подходе, и мы торопились укрепить лагерь на случай поражения и отступления. Того требовал устав, и, несмотря на нашу уверенность в победе, пришлось исполнять букву закона. Вечером показался авангард противника, а через несколько часов все его большое войско растеклось по той стороне поля. К нам же присоединился ожидавшийся отряд из Эи. Выходит, у нас было достаточно времени для отдыха перед боем.

В ту ночь звезды казались мне невероятно яркими. Я долго не мог заснуть, вспоминая свой выпускной бал. Вспомнилась также папка с исписанными листами, что осталась в ящике письменного стола в моей маленькой квартирке, и скромное «прости» Долорес, ее потупленный взгляд, ее бледность. После этого сон закрыл своей мягкой ладошкой мои глаза, и, падая на его толстую перину, я почувствовал неимоверное блаженство…

А утром все и началось. Прежде всего, заблеяли приносимые в жертву животные, что-то громко и протяжно закричали жрецы, потянуло дымом костров и сальным запахом жертвенных воскурений. Чувствовалось всеобщее напряжение, аборигены ждали результатов гаданий по внутренностям животных. Я долго не хотел просыпаться, но затем открыл глаза и умылся сладкой росой Океании. О Небо, кому нужна эта война?!

Аборигены еще не были знакомы с терминами «диспозиция» и «приказ по армии», а потому строились в хаотическом порядке, согласно кланам и землячествам. В бою они полагались не на умение и сноровку, но на свою отчаянную смелость и многочисленность. Во многом это относилось и к нашим союзникам, с той лишь разницей, что они уже привыкли подчиняться нам как опытным воинам. Мы всегда учили их, что побеждает не тот, кто сильнее и отважнее, но тот, кто умеет сражаться в сомкнутом строю, стрелять залпами и быстро выполнять приказы командиров.

Генерал – высокий, статный вояка на великолепном скакуне, какого, пожалуй, у него никогда не было на родовом ранчо в Техасе, – проехал вдоль нашей линии и лично проверил порядок. По фронту стояли семь рядов эолийских и руманских сариссофоров, спереди прикрытые большими круглыми щитами. Эта довольно слабая фаланга здесь считалась вершиной боевого искусства и пока не знала поражений. Чуть выше по склону разместились стрелки-прогрессоры с их совершенным оружием: сначала ряд арбалетчиков – их было мало, они предназначались только для расстрела прямой наводкой центра нападавших, – а сразу за ним два ряда лучников. Во время боя все они стояли широкой полосой, имея достаточный обзор поверх голов воинов из предыдущего ряда. Наши фланги прикрывала малочисленная легкая кавалерия, вооруженная пиками и небольшими щитами. В лагере был оставлен малый резерв пельтасов-застрельщиков из числа ветеранов. Сам же генерал занял место позади стрелков.

У противника были видны только пехота, вооруженная копьями для метания и длинными мечами, а также лучники, – все они толпились вокруг собственных вождей. Эти гордые правители в пышных доспехах вместе с возницами и щитоносцами возвышались на колесницах, предназначенных скорее для парада, чем реальной войны.

По традиции, перед боем произошла короткая встреча полководцев, не имевшая никаких результатов, ибо обе стороны сегодня были настроены только на победу. Потом с той стороны к нам донеслись воинственные крики, и медленно, все еще крича, враги двинулись на нас всей своей огромной массой.

– Алекс! – Вдруг громко позвал генерал.

– Здесь! – Выкрикнул я и поднял над головой арбалет, указывая свое место в строю.

– А что там сказано в Священном Писании о стрелках? – Громко, словно на плацу, спросил он по-эолийски.

Мой ответ не заставил себя долго ждать:

– «И усилилось сражение против Саула, и поразили его лучники, и сильно ранен был стрелками». – Подумав, я тут же добавил: – «И один муж случайно натянул лук и поразил царя израильского сквозь швы лат. И сказал [тот] вознице: повороти назад и вывези меня из строя, ибо ранен я».*

Генерал громко произнес:

– Стрелки, помните, от вашего мастерства зависят наши жизни! Пехота, не отступайте ни на шаг! Кавалерия, сегодня вы удивите врага! Небо с нами, с нами победа!

В ответ наше войско выкрикнуло введенный прогрессорами клич:

– Победа – удел храбрых!

Противник постепенно растягивал свой фронт, намереваясь нанести основной удар на флангах. Его левый фланг частично был скрыт туманом, но восходившее светило постепенно очищало поле от дымки. Убыстрявшие шаг воины уже достигли точки, пристрелянной нами еще вчера сразу по прибытию.

– Лучники! – Зычно крикнул генерал.

Ряды лучников, пока еще стоявшие перед фалангой, немедля выгнулись полукругом и послали вперед облако стрел, стараясь нанести наибольший урон на растянутых флангах противника. Пали первые жертвы их мастерства. Затем один за другим последовали еще два залпа, и пораженных стало много больше. Атакующие потеряли темп, было хорошо видно, как остановилась одна из колесниц. Наши лучники отошли за фалангу, а лучники противника, наконец, ответили нам, но стрелы упали на ряды пехоты, прикрытые щитами. Наши же успели дать еще залп, когда началась прямая атака. Варвары с криками бросились на нас, стараясь не упустить темпа на плавном подъеме к нашей позиции. В нас полетели их копья, а от стоявших далеко позади стрелков продолжали прилетать стрелы. Наши лучники стали отвечать им из своих дальнобойных луков, так что все пошло по классику: «Стрелы равно между воинств летали, и падал народ».** Тут уже в дело вступили арбалетчики, своим мощным оружием выкашивая передние ряды атакующих. Задние же напирали на раненых в первом ряду и валили их. И прежде нестройные ряды теперь выглядели бесформенной толпой. На одной из колесниц не осталось ни возницы, ни щитоносца, а сам вождь спрыгнул и побежал вперед с дико выпученными глазами и перекошенным ртом.

Наконец, протрубили атаку кавалерии. Только раздался первый аккорд, как застоявшиеся кони рванулись в бой. За ними побежали ветераны резерва. На обеих флангах противник был отброшен пиками кавалеристов и поспешно бежал. Один из вождей, у колесницы которого колесо застряло в старой борозде, был просто заколот вместе со щитоносцем, возница же вовремя сбежал.

Но неприятельский центр все еще продвигался по инерции. Всей этой массой варвары навалились на длинные сариссы, но прежде уже раздался долгожданный сигнал атаки пехоты, и наши ряды мерно двинулись на них по покатому склону. Столкнулись хаос и порядок. Началась массовая свалка – движение противника остановилось, затем получило обратный ход. Поначалу они только пятились, но после того, как на них обрушились вернувшиеся конница и пехота, бросились бежать вдогонку за потерянными прежде флангами.

Оставшиеся на ногах лучники и арбалетчики посылали им в спины последние стрелы, довершая наш замысел показательного разгрома. Я же упал и, прижимая к груди оружие, смотрел на это прекрасное голубое небо. Такой красоты я еще не видел. По небу медленно плыли легкие облака – белые, с серебристым отливом – им тоже куда-то надо было добраться. Возможно, они скоро увидят Долорес, а если так, расскажите ей, прекрасные творения природы, что я думал о ней перед смертью. Если бы сейчас ко мне неожиданно подъехал сам император и спросил, что он может сделать для меня, видя мою прекрасную смерть, я попросил бы его не закрывать мне небо…***

26. Реабилитация

Вот так я был ранен повторно, и на этот раз – довольно серьезно. Сначала вражеские стрелы поразили меня в бедро и предплечье, еще одна, выпущенная с близкого расстояния, попала в шлем, а затем копье сломало мое ребро. На рану в бедро я сразу не обратил внимания, рана в предплечье выше налокотника все же не мешала мне стрелять, удар стрелы в шлем вызвал в ней гул и шум в ухе, но вот удар тяжелым копьем был настолько сильным, что отбросил меня назад. Рослые северяне с длинными руками прославились как отменные метатели копий. Более слабое притяжение способствовало тому, что я, перебирая ногами, отлетел до стоявших позади лучников и смог удержаться на ногах, благо кто-то поддержал меня сзади. Крепкий нагрудник спас мое здоровье, а шлем – жизнь. Кажется, все враги целились в меня, будто желая отомстить бывшему преподавателю за рецитацию библейских стихов перед боем. Оставшись в строю, я смог сделать еще несколько выстрелов, но в самом начале ответной атаки нашей пехоты свалился на спину. Четыре точки поражения на моем слабом теле – это уж слишком для такого короткого сражения! Гектор-герой упал от одного меткого попадания в его славный шлем…****

Было решено доставить меня в главный военный госпиталь на юге Атлантиды, но сделать это не через порт Эи, до которого было более трех дней пути на телеге, а через более близкое побережье, где вместе со флотом Эолы стоял и наш корабль. После такого разгрома варваров в блокаде отпала дальнейшая необходимость, и эоляне отплыли, оставив союзников ждать своих раненых товарищей.

Перед моей отправкой пришли попрощаться двое братьев Раманы – оба были ранены, но не так тяжело, как я, и, по всему было видно, радовались своим ранам не менее, чем нашей победе. Они пожали мне здоровую руку и сказали, что гордятся дружбой со мной. По их же глазам я видел, что они хотели сказать: «Гордимся таким родственником».

Впервые я путешествовал морем в качестве почетного пассажира, а не члена палубной команды. В госпитале меня на следующий же день навестила Долорес. Выглядела она довольно взволнованной, но быстро успокоилась. Она много говорила и долго не уходила. Когда же она ушла, я сразу заснул, и во сне оказалось, что Долорес еще не все рассказала мне.

Выписали же меня перед самой церемонией награждения героев, где мне необходимо было присутствовать в качестве непосредственного участника. На мою грудь прицепили звезду героя третьей степени с голубой, под цвет Модры, ленточкой. Кроме того было объявлено о присуждении мне внеочередного звания старшего лейтенанта. Наш генерал, в отличие от меня получивший лишь несколько царапин, прочувствованно рассказал о битве и моем в ней участии, а именно о том, что после нескольких ранений я остался в строю до начала атаки нашей фаланги. Вообщем, он так всех растрогал, что я и сам чуть было не заплакал, когда он лично достал орден из коробочки. Когда же я опустился на колено для удара золотым церемониальным мечом по плечу, то вдруг увидел колена Долорес, которые поцеловал бы с большим удовольствием, чем поднесенный к моим устам клинок с надписью «Историю творят герои».

Многие присутствующие – с кем мы были знакомы, и даже те, с кем мы не были знакомы, – пожали мою геройскую руку и похлопали по плечу. Старый наставник местных аэдов назвал меня Гектором; в благодарность я заверил его, что во время боя наизусть читал памятные мне отрывки «Илиады». Мартин же долго тряс мою руку, а затем подозвал ожидавшую поодаль дочь и сказал: «Ну что же ты, Долли, обними нашего героя!» Я даже не смог дождаться, когда она сама обнимет меня, и поспешил ей на помощь.

После этого прекрасного, но все же напряженного праздника мне пришлось отправиться на север для отдыха и лечения в специализированной клинике, главными пациентами которой были нуждавшиеся в реабилитации прогрессоры. Места там были славные, врачи – профессиональные, медсестры – милые, питание – необыкновенное. Вообщем, все там было в категории «райский уголок». Одно меня утомляло более одиночества, а именно – пациенты, причем, обоих полов. Известно, что в нашей галактике нет людей более больных и общительных, чем прогрессоры.

Первое время я находил покой в одиноких прогулках среди удивительных фьордов, которыми славились северные окраины нашего мира. Здесь природа Атлантиды напоминала скорее скандинавскую, хотя наш остров располагался в зоне более теплого климата. Бродить по такой местности можно было бесконечно, что многие из нас и практиковали. Особенно в этих местах туристов привлекали горячие источники, которые наши доктора прописывали всем без разбору. Но из-за большого наплыва пациентов, возросшего в последние годы, не только лечебные процедуры, но даже прогулки по окрестностям превращались в бесконечные знакомства и разговоры.

Более всего по прибытии мне досаждала одна стареющая русская дама, говорившая на родном языке с заметным французским акцентом. Меня же она называла «Алекси», с ударением на второй слог. Эта женщина то ли лечилась, то ли просто отдыхала в одной из дорогих клиник и, как и многие подобные ей состоятельные туристки с Земли, пыталась вернуть утраченные ощущения молодости. Подобные ей особи наслаждались меньшим притяжением, позволявшим снова почувствовать себя молодыми и сильными. Конечно, на Марсе притяжение было еще меньше, и там эти старые леди могли скакать бодрее молодых коз, но на красной планете не было наших лугов, озер и гор, а особенно там не было нашей удивительно чистой, волшебной, пьянящей атмосферы. Кроме того, пески Ареса навевали скуку, а наши океанские красоты превосходили земные. Одним словом, на Марсе не было комфорта и очарования. И наоборот, на Океании они чувствовали себя, словно на Земле в эпоху их юности, этакими мечтательными пастушками на альпийских лугах.

Я поступил весьма неосторожно, уже при первой встрече разговорившись с ней откровенно в то время, когда рано утром мы лежали вдвоем в горячем источнике. «Мадам руссико», как здесь прозвали ее, видимо, решила, что отныне между нами установились дружественные отношения. Кстати, она предпочитала втирать наши лечебные кремы из цветов и хвои непосредственно после водной процедуры, ради чего она вне зависимости от присутствия посторонних людей оставалась в наряде Евы до грехопадения. Этим богатым стервам здесь многое сходило с рук. Ее гибкое тело действительно служило наглядным доказательством эффективности современной медицины. Несомненно, в молодости она была красавицей, по ее словам – парижской балериной, но и сейчас выглядела вполне соблазнительно. А такой розы, какую татуировщик поместил на ее бритом лобке, я никогда прежде не видел. Пользуясь более слабым притяжением, чем привычное ей земное, она выделывала такие «па», так высоко задирала ноги, что я с трудом сдерживал свое либидо. «Попади ты в руки варварам, – подумал я однажды, – осталась бы инвалидкой на всю жизнь…»

Как-то мы снова оказались вдвоем: я все еще лежал в воде, от которой, словно по классику, «пар поднимался, как дым от огня»,***** а волоокая дура, балета богиня начала делать какие-то упражнения. Не удержавшись, я заметил, что она могла бы служить хорошим рекламным экспонатом какой-либо известной клиники. Слово «экспонат» само соскочило у меня с языка, но эта жительница Средиземноморья не различила его негативного оттенка. В ответ она рассмеялась всем ртом, показав свои ровные белые зубы женщины-вампира, и сказала, что я мог бы поработать смотрителем этого экспоната. Также она сообщила, что втирание мужчиной лечебного крема в кожу женщины сильно повышает его сексуальную энергию. Я поблагодарил ее за лестное предложение, и спросил, заходя издалека:

– Вы помните «Фиесту» Хемингуэя?

– Какого Фиесту? – Не поняла она.

«Надо попроще», – подумал я, осознав несовершенство русского синтаксиса, и вдруг неожиданно для самого себя признался, что здесь я восстанавливаюсь после неудачной для меня дуэли с местным царьком, жене которого нравились мои сеансы массажа.

– Так что, – сказал я грустно, – медицина пока бессильна помочь мне…

К счастью, пары над гладью воды скрыли размер моего вранья.

Она заморгала так часто, что, казалось, отпадут не только ее пушистые искусственные ресницы, но и шелковистые брови. Ее красивые губы, всегда сложенные бантиком как бы для поцелуя, сразу обрякли, превратившись в увядшие ягоды. Два пика, уже не привлекавшие взоры бывалых альпинистов, казалось, склонились еще ниже.

Хорошо, что она ушла молча, а ведь могла бы потребовать заплатить ей за стриптиз.

Я же ясно уловил посланный ее мозгом сигнал и поначалу было хотел заявить об этом в университетскую лабораторию телепатии, куда записался добровольцем еще в магистратуре, тем более, что на мою невольную мысль «Мессалина» она тут же недоуменно оглянулась. По недолгом размышлении я все же передумал, не сумев сформулировать внятного объяснения как обстоятельствам контакта, так и слову «импотенто», произнесенному в моем мозгу грудным голосом бывшей балерины.

В результате моя наяда сменила время посещения источника, а я отныне благоразумно делал вид, что не понимаю разговоров окружающих. Представляться оглохшим после контузии порой бывает много полезней, чем быть вдумчивым собеседником, принимающим близко к сердцу чужие неврозы. В таких местах следует наслаждаться природой и покоем и не позволять другим пациентам делать из вас добровольного психоаналитика, готового часами выслушать их жалобы и что-то им советовать.

А после лечения я взял положенный мне отпуск и по совету врача много плавал и совершал долгие прогулки в лесу, ибо велосипед я недолюбливал. Мне даже удалось, снова под влиянием свежих впечатлений, написать еще несколько страниц в своей книге; кончено же, они были посвящены году без Долорес.

= = = = = = = = =

*Процитированы стихи из двух разных ветхозаветных историй о гибели царей в битвах: I Reg. XXXI, 3 (= I Par. X, 3); III Reg. XXII, 34 (= II Par. XVIII, 33).

** Выражение, неоднократно употребляемое в «Илиаде» (Hom. Il., VIII, 67; XI, 85; XV, 319).

*** Здесь – смешение известных историй из романа Льва Толстого «Война и мир» и книги Диогена Лаэртского «Жизнь философов»: во-первых, встреча тяжело раненого русского князя Андрея Болконского с императором Наполеоном под Аустерлицем, во-вторых, древнегреческого киника Диогена с царем Александром Македонским в Коринфе.

**** Данное сравнение не совсем уместно и, скорей всего, вызвано забывчивостью автора. На самом деле, Гектор упал на колено после попадания в его шлем пики, выпущенной прославленным копейщиком Диомедом, и сразу же ретировался, уклонившись от продолжения боя с отважным противником (Hom. Il., XI, 345-360).

***** Цитата из «Илиады» (Hom. Il., 150), описывающая один из источников, возле которых состоялся бой между Ахиллом и Гектором.

Антитезис

Смею утверждать, что на самом деле этим так сказать «плебейским» жанром увлекаются много более людей, чем принято думать, ведь в разряд читателей фантастики также можно записать и всех истинных поклонников Гомера с сотоварищи, пусть они об этом нисколько не подозревают. Несогласным с этим утверждением напомню слова такого знаменитого «реалиста» античности, как Аристотель: «Как надобно говорить неправду, – этому лучше всего научил всех остальных Гомер» (Поэтика, 1460а.19). Хотя, это еще мягко сказано по сравнению со следующим свидетельством у Диогена Лаэртского: «А Иероним говорит, что, когда Пифагор сходил в Аид, он видел там, как за россказни о богах душа Гесиода стонет, прикованная к медному столбу, а душа Гомера повешена на дереве среди змей…» (VIII, 21). Эти и другие свидетельства не только показывают негативное и даже снобистское отношение древних интеллектуалов к выдающимся мифотворцам того прекрасного времени, когда пренебрегаемый ныне жанр был весьма популярен среди разных слоев общества, но и делает классиков античной литературы профессиональными фантастами.

Вообще же литературы разных народов в древности изобилуют примерами как художественного вымысла, легко нисходящего к фэнтези, так и обращения к звездному небу и небесным событиям. Приведем лишь некоторые из них.

1. Художественный вымысел и мифотворчество.

Уже упомянутый нами Гомер в «Илиаде» изображает богов активными участниками войны и интриганами, делая их подобными смертным (passim), а людям придает невероятную, хотя и не божественную, силу. Так, например, Гектор вышиб ворота в стане ахейцев пирамидообразной «глыбой» или «камнем огромным», с которым и двое силачей совладали бы с трудом (Илиада, XII, 445-463). Подобный мотив фантастического героизма не был редкостью, его использовали также и еврейские авторы. Известный историк Иосиф Флавий (Война, III, 229-233) следует великому слепцу-аэду:

Подняв огромный камень, этот человек бросил его со стены на таран, да с такой силой, что отломил голову «барана». Затем, соскользнув вниз и на глазах у врага завладев головой, он без малейшего признака страха доставил ее на стену. Предоставляя великолепную мишень для всех врагов и не имея на себе панциря, который защитил бы его от града стрел, он был поражен пятью стрелами. Однако, ничуть не обращая внимания на это, он поднялся на стену и встал на ней, чтобы все были свидетелями его храбрости, и лишь затем, корчась от боли, упал на землю, все еще сжимая в руках голову «барана».

Благочестивый автор Второй книги Маккавейской даже превзошел древнего поэта, ибо у него один из иерусалимских старцев бросился со стены в гущу врагов, а затем пробежал сквозь них и на последнем издыхании швырнул в толпу собственные внутренности (2 Мак. 14:37-46), в то время как у Гомера умирающие трояне, лежа на земле с копьем в сердце или горле, успевают разве что произнести краткую прощальную речь (Илиада, XVI, 480-504; XXII, 326-367).** Жаль, что Иасон (Язон) Киринейский прославился менее мифического слепца…

В этот же разряд можно смело отнести такие истории из Ветхого Завета (Танаха), как прогулка Бога в раю и разговор змея с Евой (Быт. 3), а также остановившиеся по молитве Иисуса Навина солнце и луну (И. Нав. 10:12-13). Как и многие другие истории, они выглядят как древние фэнтези.

2. Звездное небо и небесные события.

Уж их то древние авторы не оставили без внимания, причем здесь по-своему отличились как евреи, так и греки и римляне. Так, евреям издревле было запрещено поклонение звездам (Исход 20:4а; Второзаконие 4:19), которые есть не что иное, как творение Бога (Иов 9:9; 38:31-32; Амос 5:8). Это могло быть вызвано близким знакомством потомков Авраама с достижениями ближневосточной (халдейской) астрономии. Но уже в первых веках новой эры еврейские мыслители не чуждаются астрономии, о чем сохранились различные свидетельства. Об одном из раввинов читаем: «Сказал Самуил: “Тору не найдешь среди астрологов, разглядывающих небеса”. Сказали люди Самуилу: «Вот, ты – астролог, но также велик в Торе». «Я занимаюсь астрологией только во время, свободное от Торы». «Когда же?». «Когда я в бане» (Дварим рабба 8.6 [на Второзаконие 30:11]. А известный учитель Йоханан бен Заккай (современник апостолов) изучал многие предметы, в том числе и астрономию (Талмуд Вавилонский. Сукка 28а; Бава Батра 134а). В римскую эпоху синагоги порой украшались знаками зодиака. Соответственно, в литературе той эпохи изучающими астрономию показаны Моисей (Филон. Жизнь Моисея, I, 23-24) и даже праотец Авраам (Иосиф. Древности, I, 154-168), о котором Иосиф Флавий сделал совершенно фантастическое утверждение: «Затем он преподал им арифметику и сообщил сведения по астрономии, в которых египтяне до прибытия Авраама были совершенно несведущи» (167-168). Интересно, что астрономия (наряду с некоторыми другими предметами) показана в качестве «подготовительной» науки для приобщения к добродетели (Филон. О соитии, 10-11) или философии (Диоген Лаэртский, IV, 10).

Да и маги с Востока (на основании реплики в «Апологии» Апулея можно предположить, что это были персидские жрецы), на своем пути в Палестину для поклонения Мессии были ведомы звездой (Матфея 2:2-3).

Фраза же «ты – пророк, но не астролог» (Берешит рабба 44.12 [на Бытие 15:5]) свидетельствует прежде всего о том, что астрономия была уделом интеллектуалов, а не пророков с их экзальтированным поведением (см., напр.: Числа 24:16; 4 Царств 9:11; Платон. Тимей, 71с; Ливий, XXXIX, 13, 12).

Даже апостол Павел в своей проповеди перед образованными слушателями в афинском Ареопаге цитирует весьма известную в древности оду звездному небу («Явления»); хотя он приводит только половину стиха (Деяния 17:28; Арат, 5), но показательно само использование образованным евреем Диаспоры и христианским апостолом этого знакового произведения древнегреческой астрономии. К слову упомянем, что Цицерон в трактате «О природе богов» приводит из него большие блоки, что и не удивительно, ведь он сам «в ранней молодости» перевел «Явления» на латынь (О природе богов, II, 104; ср.: О дивинации, II, 14).

Особенно же интересна сцена сражения на небе и земле в Апокалипсисе Иоанна (Откровение 12:7-9, 13-17); упавший красный дракон преследует женщину, только родившую младенца, которая спасается бегством в пустыню благодаря большим орлиным крыльям (ст. 13-14). Трудно сказать, как относились к таким сюжетам образованные читатели в античности, подобные римскому сатирику и скептику Лукиану, но современные создатели космических блокбастеров явно упустили хорошую возможность сделать свой скромный Geschäft!

То же самое можно сказать и о соитии «сынов Божьих» (вар.: «сынов богов») с дочерьми человеческими, в результате чего появились герои-исполины (Быт. 6:1-2, 4), которые со временем, как следует полагать, заселили бы Землю. Уже древние комментаторы разделились во мнениях, ибо в Ветхом Завете выражение «сыны Божьи» использовано для обозначения как ангелов, так и людей (Иов 1:6; 2:1; 38:7; Псалом 28[29]:1; 81[82]:6; Осии 1:10). Самые ранние еврейские комментарии считают их ангелами (1 Еноха 6:2; Юбилеев 4:22; 5:1; Завещание Рувима 5:6-7), более поздние – духовно-интеллектуальной элитой (Берешит рабба 26.5 [на Бытие 6:2]).

Кратко отметим также упомянутое, но несостоявшееся событие – потенциальную возможность призвать на помощь двенадцать легионов ангелов (Матфея 26:53). Предполагаю, что многие читатели Евангелия пожалели о несостоявшейся возможности узнать о массовой высадке в Иерусалиме этих небесных вестников (греч. «ангелос» означает вестника) и захвате ими Храма и крепости Антония, аресте первосвященников и членов Синедриона, ликвидации римского префекта и его охраны вместе с тем дополнительным легионом, который входил в еврейскую столицу на время религиозных праздников. Улицы древнего города были бы залиты кровью как никогда прежде…

Синтезис

Итак, в древнем мире налицо конфликт между мифологизированным сознанием широких масс и критическим мышлением ученых. В основном это касается его западной части, однако упоминание в Псалмах безумца, скрытно отрицающего существование Бога (13[14]:1; 52[53]:2), свидетельствует о широком распространении религиозного скептицизма.

Однако здесь не все так просто, как кажется на первый взгляд. Следует отметить, что уже такие классики философии, как Платон и Аристотель, высмеивали мифы древних, но рассматривали их как необходимый обман для внушения законов толпе (Платон. Законы, 664a; Аристотель. Метафизика, 995a.1-5, 1074b.1-14; Политика, 1252b.24-27). Некоторое взвешенное отношение к фантастике как чрезмерно беллетризированной, приукрашенной реальности находим у Платона: «Это, вообще-то говоря, ложь, но есть в них и истина» (Государство, 377 a).

Негативное отношение к мифам о богах все же не мешало древним интеллектуалам отмечать влияние звездного неба на внутренний мир человека. Даже такой критик мифологического мышления, как Аристотель, говорил, «что мысль о богах возникла у людей от двух начал – от того, что происходит с душой, и от небесных явлений» (Секст Эмпирик. Против физиков, II, 20). Ему вторил Цицерон: «Да что говорить! Не проник ли разум человеческий даже в небо? ... Созерцая все это, дух наш приходит к познанию богов» (О природе богов, II, 153). (Справедливости ради отметим глубокую древность подобной идеи – см.: Псалом 18[19]:2а.) Впрочем, римский философ, неоднократно отмечавший верность утверждений великого мыслителя древней Греции, признавал его ошибочность в следующем важном вопросе: «И Аристотель… много напутал, не расходясь во мнениях со своим учителем. Ибо он-то приписывает всю божественность разуму…» (Там же, I, 33); далее он опровергает аристотелевское обожествление самого неба.

Более того, неприятие философами фантазий Гомера и ему подобных сочинителей сопровождалось собственными размышлениями о звездном небе и его обитателях. Поэтому можно заключить, что их критика была спровоцирована профанацией божественного мира, да и самого философского дискурса, вызванного прежде всего поэтической формой древних «блокбастеров». Слишком буйная фантазия поэтов конфликтовала со взвешенным дискурсом философов. Соответственно, критику первых последними можно рассматривать также и с позиции внутрицеховой зависти, упоминаемой еще Гесиодом (Труды и дни, 25-26).

Едкая же фраза «я умолкаю, хотя мог бы еще много чего рассказать о глупостях этого аптекаря» (Афиней, 354b) лишь свидетельствует о степени язвительности некоторых противников Аристотеля, но не умаляет его значения как критика слабых сторон современной ему фантастики.

О том же, что элементы фантастики до некоторой степени проникли даже в труды «серьезных» авторов древности, можно судить по едкому замечанию Страбона (XI, 6, 3), которое следует разбить на две части: констатацию низкого качества опусов историков и превознесение создателей мифов – вот они в сравнении с первыми кажутся достоверными рассказчиками. Звучит оно так:

(a) Видя, что откровенные сочинители мифов пользуются уважением (sic!), эти историки решили сделать свои сочинения приятными, рассказывая под видом истории то, что сами не видели и о чем никогда не слышали (или по крайней мере не от людей сведущих), имея в виду только одно – доставить удовольствие и удивить читателей. (b) Легче, пожалуй, поверить Гесиоду и Гомеру с их сказаниями о героях или трагическим поэтам, чем Ктесию, Геродоту, Гелланику и другим подобным писателям.

Поэтому творчество античных философов, о многих из которых здесь не упоминалось вовсе, можно также отнести к сфере фантастики. Именно к ней относятся попытки Аристотеля описать природу неба и богов, а также описанная Платоном невероятная картина выбора человеческой душой новой судьбы и, особенно, пития из реки забвения, которое ослабляет или даже, в случае чрезмерного объема выпитого, напрочь «отшибает» память. (Хорошая и полезная мысль для наркологов, демонстрирующая пользу и практическое применение фантастики!). Отсюда, принципиальная разница между фантастами Гомером и Гесиодом, с одной стороны, и Платоном и Аристотелем, с другой, заключается лишь в форме изложения. И не более того!

В конце же остается пожелать всем любителям серьезной прозы перечитать великого фантазера Гомера. О полезности такого чтения засвидетельствовал древний жрец, а также прекрасный историк и философ Плутарх: «Ксенофану Колофонскому, пожаловавшемуся, что ему трудно кормить двух рабов, он [Гиерон – А. Т.] сказал: “А как же Гомер, над которым ты насмехаешься, и мертвый кормит многие тысячи?”» (Изречения царей, 19, 4 [175с]).

= = = = = = = = =

* См., напр.: Геллер Л. Вселенная за пределом догмы. Размышления о советской фантастике. Лондон, 1983. С. 92–93).

** Война – атрибут мифологии, что роднит ее с фантастикой, так как «в фантастике тема войн никогда не была в загоне» (Гаков Вл. Четыре путешествия в машине времени (научная фантастика и ее предвидения). М., 1983. С. 164).