«Непорочная пустота» задумывалась Брайаном Ходжем как рассказ. Однако, начав писать, он не смог остановиться, пока не получился небольшой роман. Текст оказался своенравным и влезать в рамки рассказа, который в свою очередь должен был стать заглавным для сборника, отказался. Сборник впоследствии получил название «Соскальзывая в небытие» и стал отдельной книгой, однако связи с «Непорочной пустотой» по признанию автора не утратил. Для него эти книги – спутники, но именно «Непорочная пустота» обладает особым, если не притяжением, то уж точно положением в возникшей литературной галактике. Все-таки не каждый рассказ вырастает в роман по своему хотению.

В детстве на Дафну напал маньяк и ее брат Таннер винит в этом себя. Дафна осталась жива, но с тех пор ее жизнь превратилась в постоянное бегство и череду бесконечных проблем. После очередного исчезновения сестры Таннер, столкнувшись с необъяснимыми и жуткими явлениями, понимает, что нынешняя пропажа Дафны отнюдь не попытка убежать от себя, а нечто совсем иное.

Таким образом, повествовательных линий в романе две — Дафна, чей рассказ попутно еще и исповедь и история ее брата от третьего лица. Пока Таннер разыскивает сестру, Дафна рассказывает о причинах своего бегства. Поначалу выглядит все довольно банально и неприглядно, но спустя некоторое время Дафна понимает, что впуталась во что-то такое, что грозит опасностью не только ей, но и всей планете. И исходит эта опасность не откуда-нибудь, а из глубин космоса.

Философия "Непорочной пустоты" одновременно причудливо витиевата и прямолинейно груба. Это приправленный научпопом дарвинизм, при этом еще и замешанный на густом цинизме, в каковой частенько незаметно для себя обращаются люди, разменявшие третий десяток. На первый взгляд такой подход примитивен и ничего особенного, кроме монотонного и нудноватого резонерства не обещает. Однако это постоянное зудение постепенно и незаметно, шажок за шажком, стежок за стежком ткет под носом читателя все явственней проступающие из ничего очертания лавкрафтовской бездны. Той самой, которая с неизбежностью затягивает всех его аутсайдеров. Так и Дафна и Таннер медленно, но верно осознают, с каким кошмаром столкнулись.

Лавкрафтианский хоррор это ужас и обреченность перед лицом Вселенной с одинаковым безразличием перемалывающей не только галактики и планеты, но и людей с их чувствами, устремлениями и надеждами. В романе эта бездушная машинерия мироздания предстает и в богоподобной и в человеческой ипостасях. И не сказать, что вторая проигрывает первой. Перед нами именно тот случай, когда по известному выражению "оба хуже". И, соответственно, в обоих случаях на снисхождение надеяться смешно — полагаться можно только на собственные силы и звериные инстинкты. Иных путей спасения нет и это действительно страшно.

В своей борьбе Дафне и Таннеру суждено будет пройти через многое и еще большим пожертвовать. И все это чтобы, наконец, понять: судьба в своем равнодушии тождественна Вселенной, и, в сущности, сливается с ней в единое целое. Судьба это Вселенная и есть. И бедный человек, оставленный наедине с ужасами мира, не удостаивается даже презрительной насмешки этой судьбы, поскольку он ей безразличен. Жизнь есть просто форма существования белковых тел, обусловленная произвольной игрой стихий и бесконечных случайных совпадений. Только так. Констатацией этого факта Брайан Ходж упивается чуть ли не в каждом абзаце "Непорочной пустоты".

Главный мотив романа слово в слово вторит Лавкрафту — человечество лишь песчинка атомов, чье бытие хаотично и бессмысленно даже в пределах Земли. А уж о космосе с его непредставимыми обитателями и говорить нечего. У них на нас недвусмысленно гастрономические планы. Нам же остается только бороться изо всех сил вопреки неизбежному. Все пути ведут в бездну, но кто сказал, что бездна это конец?

Сборник «Соскальзывая в небытие» состоит из одиннадцати рассказов, которые вопреки сетованиям Ходжа ничуть не проиграли от отсутствия якоря в лице «Непорочной пустоты». Хотя, некоторые концептуальные связи с романом «Соскальзывая в небытие» все же имеет, но не настолько прочные, чтоб проиграть от разрыва с ним. Скорее, связь эта тонка и призрачна, как нить паутины. И так же и легко и без последствий рвется. Так что сиротой сборник не стал.

«Под корень» рисует печальную картину жизни умирающего сельского округа, где остались только старики и наркоманы. А еще таинственные торговцы наркотиками, что обосновались в окрестных лесах и неуловимы для полиции. Впрочем, есть в тамошних лесах и еще кое-кто или кое-что, с чем столкнутся двоюродные сестра и брат, приехавшие разобрать вещи, оставшиеся в старом доме после смерти бабушки. И встреча эта готовит для них много неожиданного. Атмосфера в рассказе напряженная, в лучших традициях малобюджетных сельских ужасов 90-х и 00-х годов. Кроме того, в «Под корень» ощутимы некоторые мотивы первого сезона «Настоящего детектива». Что, конечно простое, но приятное, совпадение.

«Мертвый ветер перемен» перенесет нас в маленький городок, застывший в 60-х годах прошлого века не по своей воле. Город захвачен одной из самых известных и таинственных сущностей лавкрафтовского пантеона. Но кажется, томиться жителям осталось недолго, недалек день избавления. Вот только цена будет слишком высока. Не самый выдающийся, но интересный образец лавкрафтианского хоррора, где милая сердцу каждого поклонника Кинга одноэтажная Америка встречается с Великими Древними.

«Обновленные шрамы» история о демонах, переиначенная в постиндустриальном духе. Человеческие тела по-прежнему остаются излюбленными сосудами для потусторонних сущностей. Но входом в мир людей для них стали городские зоны отчуждения: пустыри и заброшенные стройки, где демонов выслеживают сталкеры-любители, время от времени становясь их жертвами. Однако «Обновленные шрамы» не о сталкерстве. Он о том, что заставляет людей искать встречи с демонами. О запустении не только и не столько вокруг, сколько внутри человека, чем демоны ловко пользуются.

«За нашими окнами, в наших стенах» рассказ о мальчике, рисунки которого становятся реальностью. Родителям пришлось запереть его на верхнем этаже и лишить возможности рисовать. Но однажды в окне соседнего дома он видит девочку, приехавшую туда в гости. Они становятся друзьями, с ней он делится своей тайной. А заодно хочет ей помочь. Так, как может только он. «За нашими окнами…» тоскует по одинокому детству и утраченной взрослыми вере в чудеса, и навевает мимолетные воспоминания о детских историях Брэдбери. Но вдохновлялся Брайан Ходж, по собственному признанию не Брэдбери, а Лиготти. И мрачностью фантазии и гротеском этот рассказ многим творениям Лиготти не уступает.

В рассказе «Вечные, с самой среды» все начинается хорошо. Обрушившийся на маленький городок снегопад предвещает школьникам длинные выходные. Однако уже на второй день что-то идет не так. Маленькие брат с сестренкой замечают в родителях непонятные странности. Чем дальше, тем странностей становится больше. И дети уже не так рады нежданным выходным. «Вечные…» один из лучших рассказов сборника – трогательной правдой детской жизни он не оставит равнодушным никого. Но маленькие радости слишком хрупки и недолговечны. А снегопад все не прекращается…

«Укройся за моей улыбкой» написан от лица маньяка, который во всем стремится видеть только хорошее. Особенно в самом плохом. Своей жертвой он выбирает экзальтированную девушку-блогера и долго следит за ней в интернете, прежде чем напасть. Однако, далеко не все оказывается таким простым, как виделось ему сквозь розовые очки.

«Мы, счастливые сироты» о маленьком городке, где каждый Хэллоуин ненадолго возвращается душа одного из умерших за год жителей. Все потерявшие близких тщательно готовятся к этому событию. Одна из таких несчастных — молодая вдова с маленьким ребенком. Учитывая количество претендентов, шанс у нее крохотный и надеяться особо не на что. Хотя, это как посмотреть — финальный твист удивит и главную героиню, и большинство читателей. А ведь действительно, ловко. Вроде ничего особенного, но впечатляет. Слона-то я и не заметил…

«Возможный облик грядущего» идейно близок «Непорочной пустоте». Здесь некие существа прорываются в наш мир через прямые углы, чтобы убивать детей, лишая человечества шанса на будущее. Надо отдать автору должное – в рассказе присутствуют обреченность и напряженная борьба человека за жизнь своих детей, но все равно выглядит он как сыроватый набросок «Непорочной пустоты», сделавшей поворот не туда.

«Лекарства для больного мира» о музыканте, решившем наказать критика-шарлатана, огульно льющего помои на всех подряд. Для него это не просто заработок, но жизненная философия, помогающая преуспеть. Что естественно идет вразрез с принципами взявшего на себя возмездие музыканта. В итоге правы окажутся оба. «Лекарства..» хорош не сюжетом, а моралью, показывающей разницу между «хорошо» и «плохо» на очень наглядном примере.

«На одной глубине с тобой» прекрасный образец лавкрафтовского хоррора о глубоководных. Женщину с экстрасенсорными способностями приглашают на секретную военную базу. Ее задача – наладить контакт с людьми-амфибиями, захваченными правительством в Инсмуте много десятилетий назад. Что-то влечет амфибий, не дает им покоя. И вскоре это что-то обещает заявиться на остров. Космического ужаса в «На одной глубине с тобой» хватает, но изюминка рассказа в филигранно проработанной психологической составляющей, по силе не уступающей лавкрафтовскому наследию. Р`льех по-прежнему на месте и является во снах. Притяжение Инсмута все так же сильно. Океаны – холодны и глубоки. Одним словом – welcome.

И наконец, последнее по очереди, но не по значимости произведение, вошедшее в сборник – «Еще один, последний год без лета». Им Брайан Ходж закрыл дыру на месте «Непорочной пустоты» и не прогадал. Рассказ настоящая жемчужина сборника, его путеводная звезда и луч света в непроглядной тьме одновременно. Изощряться в метафорах, описывая «Еще один, последний год без лета» можно бесконечно, потому что он великолепен. Здесь Ходж шагнул далеко за пределы хоррора и заступил на территорию наджанровой, «большой» литературы. После начала катастрофического извержения проснувшихся исландских вулканов очень богатый филантроп собирает на острове группу для съемок документального фильма. Фильм будет о конце света, и съемочная группа не имеет права сделать его плохо. На них лежит ответственность перед будущим человечеством, если оно конечно выживет, пройдя бутылочное горлышко вулканической катастрофы. Рассказ преисполнен печали и философских размышлений об искусстве, его миссии в мире и истории. Звучит пафосно, но каждая строчка там великолепна, как фраза совершенной симфонии, отыгранной без ноты фальши. Вновь и вновь природа будет испытывать человека, и сокрушать его. А он, как феникс, восставать из пепла. Все кончается одинаково. Змея опять укусила свой хвост.

Рассказы Брайана Ходжа звучат на разные голоса. Эхом тревоги, предчувствием надвигающихся катастроф, вторжений Иного, тихой тоской по детству и юности и много какими еще. Грань между мирами тонка, и скользить по ней не всегда безопасно. Так что, наберитесь смелости. Оно того стоит.

У зла в исполнении Дэвида Дж. Шоу много обличий. Вот оно простой коп, вот наркобарон, а вот живой мертвец, упивающийся разложением и садизмом. А вот перед нами огромное плотоядное нечто, вскормленное помоями и экскрементами. Или даже целый дом. Большой, старый, неказистый Кенилворт Армс. Он тоже убивает по собственной злой воле. В общем, тут есть, кому подстеречь, настигнуть и искромсать. Успевайте только уворачиваться.

Однако веселье начнется не сразу. Сперва нас ждет долгая, на половину книги, экспозиция с очень основательным погружением во внутренний мир и характеры двух персонажей – Джонатана и Круза. Оба переезжают в холодный заснеженный Чикаго под давлением непреодолимых обстоятельств. Джонатан расстался с любимой женщиной и хочет начать жизнь сначала. А Круз, уличный наркодилер, попал в крайне серьезный переплет и должен поскорее бежать из теплого Майами на север. Промедление грозит ему медленной и крайне мучительной смертью.

Судьба наконец-то сводит их на лестнице Кенилворт Армс в середине романа, когда и начинается кровавая круговерть, которая засосет множество обитателей зловещего дома и посторонних, но очень неприятных личностей, большинство из которых сочувствия у читателя не вызовет. Хотя особенно сочувствовать ему будет некогда – события с момента встречи Круза и Джонатана развиваются быстро и не оставляют времени на сентименты. Судьбы персонажей пускаются отчаянным галопом по смертельным опасностям, выбору между плохим и ужасным и отчаянным попыткам выжить вопреки всему.

«Шахта» — роман взрывной и эффектный, написанный сочными красными мазками. И большинство сцен ужаса в нем связаны с насилием и полны обильными деталями, подробностями и безумием, переходящим в вакханалию. Человеческое сталкивается с нечеловеческим в жутких схватках. Наркотики, кровь, слизь, нечистоты, живое и мертвое, отходы и отбросы перемешиваются, сливаются воедино, и путешествуют сквозь стены старого многоквартирного дома, который почуял себя живым и дал приют чему-то мерзкому и противоестественному.

Персонажи здесь тоже далеки от романтики и исключительно приземлены. Их поведение и поступки укладываются в общий стереотип конца восьмидесятых, эпохи, не нуждавшейся в моральных оправданиях и давшей рождение сплаттерпанку, брутальному и разнузданному. Нужно больше, больше крови, пусть она течет рекой и сочится даже из стен!

Насилие в «Шахте» — основа жизни большого и жестокого города, приюта аутсайдеров и маргиналов всех мастей. Насилие чтобы выжить, насилие чтобы преуспеть, и наконец, насилие ради насилия, потому что таковы правила игры.

Собственно, иного «Шахта» и не предлагает. Она именно об этом. И о предыстории Кенилворт Армс и поселившихся там чудовищах ничего убедительного сказать не может. Дом пробудился сам, твари в его недрах тоже взялись, в общем-то, ниоткуда — все завертелось само на ровном месте. Да и какая разница? Автор романа не утруждал себя заботой о его страшной составляющей. Уж какая есть, берите что дают.

Дэвида Дж. Шоу больше увлекала криминальная сторона сюжета. Когда речь о наркотиках, разборках, маниакальных наркодельцах – настоящих чудовищах в человеческом обличье – дело у него спорится. Чувствуется, что этот материал он знает назубок. Ситуации, среда, типажи – все по высшему классу. Перед читателем разворачивается полная мерзостей всех сортов жизнь городского аутсайда. Цепко схваченная, и с огромной любовью и знанием дела описанная. Тут претензий к Шоу нет и быть не может. Задачу рассказать о преступном мире он перевыполнил с гигантским запасом.

А вот живой дом с отвратительными тварями внутри при всем к ним уважении остался лишь обратной стороной медали, где тоже что-то написано, но довольно невнятно и откровенно говоря, слишком мало. Могло быть и больше. Гораздо. Не тянет Кенилворт Армс на полноценную преисподнюю, особенно на фоне происходящего вне его старых закопченных стен. Разве только на районный филиал преисподней, ад местного значения.

Ужас в «Шахте» похож на нелюбимое дитя, которому родители не уделяют должного внимания, предпочитая возиться с его братцем – круглолицым и розовощеким крепышом. А наш братец тем временем предоставлен себе и как это бывает с запущенными детьми, взрослеет быстро и незаметно. Мы видим лишь наугад выхваченные эпизоды. Вот он задиристо подбоченясь курит за гаражами, пытается ухлестывать за какой-то оторвой из ПТУ, ходит без шапки зимой, связывается с плохой компанией и т.д. Но в целом это только фрагменты большой истории, которую нам, увы, не расскажут.

Полноценного хоррора у Дэвида Дж. Шоу не получилось. Получился кровавый и экзальтированный триллер, беззастенчиво съевший своего брата. Хоррор проглочен прожорливым братцем не до конца, он трепыхается и бьется, но силы неравны.

Тем не менее, роман свое звание классики оправдывает и несмотря ни на что, держит в постоянном ужасе и напряжении всеми наличными средствами, арсенал которых весьма разнообразен. Немного от забытых боевиков эпохи VHS. Немного от панковской эстетики городских трущоб. Много, очень много — от «Книг крови». Еще чуток того, щепотка сего – добавляем фирменного авторского воображения – и вот она, анатомия бурных восьмидесятых во всей своей первозданной красе.

Согласно древнему бородатому анекдоту, есть два приличествующих повода для распития известного сорокаградусного напитка: под гуся и без гуся. Как всем, конечно же, ясно, число вариаций второго повода на деле стремится к бесконечности. Что же до такого условно жанрового «продукта», как литература, то в этом случае поводов к употреблению уже значительно меньше, но не так чтобы очень. Было бы желание. Что касается литературы внежанровой или околожанровой, или еще какой подобной диковины, то здесь вариантов совсем кот наплакал. В некоторых случаях вообще один-единственный. Иные могут возразить, что так, дескать, не бывает, однако и на старуху случается проруха и перед нами та самая проруха, хотя и не совсем в прямом значении «оплошности» или «неудачи». Опять же, вопрос, что считать оплошностью.

Вопросов вообще будет много, больше чем ответов. Катастрофический дефицит последних восполняется житейской мудростью, которой у Тома Пиккирилли много, но она того сорта, что скорее делает глубокомысленным философом, чем понятно объясняет насущное. Иными путями герои «Хора больных детей» не ходят.

«Хор больных детей» это летопись маленького южного городка Кингдом Кам, где живут суровые, пропитанные самогоном и духом болот южане. Жителям Кингдом Кам не до моральных дилемм, это для чистоплюев с севера и из больших городов. Местные же предпочитают сидеть в барах, заниматься колдовством, браконьерством, и так сказать, морально разлагаться.

Томас самый богатый житель городка. У его семьи уйма страшных тайн, которые не дают ему покоя, напоминая о себе в кошмарах и наяву. У самого Томаса таких тайн не меньше. Еще у него есть три жутких брата – сиамских близнеца, сросшиеся головами. Братья все время что-то невнятно вещают и пророчат. Так же, как и местные ведьмы, с которыми Томас близко знаком и которым не очень верит. Еще у Томаса есть друг, городской юродивый, у которого часто случаются припадки. Все они хором предупреждают Томаса о близкой опасности, грозящей то ли ему, то ли всему городу, то ли еще непонятно кому. А тут вдобавок на древнем жертвенном камне посреди болот находят немую девушку, неведомо откуда пришедшую. В общем, знамений много и все — недобрые. Несомненно одно – с самого основания города зло пустило в это месте слишком глубокие корни. Настолько глубокие, что это даже неприлично.

Том Пиккирилли, похоже, стремился закормить читателя болезненным гротеском уродств и психоделического сюрреализма и у него получилось. «Хор больных детей» в этом отношении плюет подальше многих – он легко мог бы потягаться, скажем, с «Вурдалаком» Майкла Слэйда, и, пожалуй, сместить его на ступеньку ниже на тесном пьедестале.

Не менее преуспел Пиккирилли и в описаниях сельского упадка, замершей в тревожном предвкушении природы, южных ливней, илисто-мглистой атмосферы болот и многого, многого другого. Он хорош также в создании фантомов и призраков, истинных и мнимых и мастерском стирании границ между этими двумя состояниями. Мир духов и страхов у Тома Пиккирилли одновременно материален и эфемерен. И разобрать, где одно переходит в другое, невозможно. Это главное достоинство «Хора больных детей». Он неуловимо и кошмарно текуч и образен. И еще более кошмарно безобразен.

Сюжетно же роман не представляет собой почти ничего – это набор ярких зарисовок, объединенных ожиданием внятного финала, где из намеков и недомолвок должен сложиться, наконец, странный паззл. Надо только немного потерпеть. Что ж, надежда умирает последней.

Роман поневоле держит марку изгоя, которому нет места ни среди лебедей, ни среди гадких утят. Это что-то для никого, буквально. Относительно искушенный читатель все это видел. Его болотной грязью и перверсивно-готическими экивоками не проймешь. А молодой неоперившийся книгочей рискует намертво застрять в чрезмерно густой грязи душ людских, каковой у Пиккирилли даже больше, чем болотной. Грязь эта роскошная, черная и лоснящаяся, и сколько в нее не окунайся, как ни ныряй, дна не достигнешь. Как не достигнешь и подлинного катарсиса, хотя он вроде есть, но это только формально катарсис, а по существу — издевка (пусть и не злая).

Иное дело «Скорбь ноября», который гораздо ближе к традиционному мистическому триллеру, хотя и не лишен некоторых гротескных излишеств, к каковым Том Пиккирилли, похоже, питает особую склонность. Однако, в этом романе они не заслоняют и не подменяют сюжет, а играют скромную, но важную вторую скрипку, без которой оркестр не зазвучал бы в полную силу.

В противовес «Хору больных детей» вездесущий ночной кошмар уравновешен в «Скорби ноября» таинственной и непредсказуемой детективной интригой, которая оборачивается столкновением с людским безумием с одной стороны и могущественной сверхъестественной силой с другой.

В старые времена в южном городке Лунная Лощина умерших от заразных болезней сбрасывали в горное ущелье, а на ведущей к нему тропе оставляли еще живых, но безнадежно больных людей. Ущелье и тропа считаются проклятым местом и любой, кто туда отправится, рискует не вернуться.

Когда Шэд Дженкинс, отбывающий тюремный срок узнает, что на проклятой тропе нашли тело его сестры, то решает, во что бы то ни стало, найти ее убийцу. Шэд необычный человек – он может общаться с потусторонним миром, у него бывают видения и необычные сны. Попутно ему является призрак сестры, который помогает не сбиться с пути. Выйдя из заключения, Шэд начинает собственное расследование, но поначалу не находит никаких следов. Он многое упустил в тюрьме и скудные сведения о жизни сестры только запутывают дело. Однако Шэд не сдается и готов идти до конца.

Сходство с «Хором больных детей» хоть и напрашивается, но совсем не так велико, как можно подумать. «Скорбь ноября» не теряет твердой почвы под ногами даже тогда, когда пребывает в мире зыбких кошмаров и вещих сновидений, которых в романе хватает. Напротив, он стремится из них выбраться и докопаться до истины, что в условиях маленького южного городка нелегко.

Несмотря на многочисленные предостережения, Шэд упорствует в поисках, но помощи ждать неоткуда. Никто ничего не знает, а если знает, то не скажет. Люди города безразличны к чужой скорби, им хватает своей. Жизнь в Лунной Лощине, как водится у Пиккирилли, тяжелая и безотрадная. Атмосфера насыщена самогоном, безнадегой и инцестом. Надо ли говорить, что для злых духов такое место все одно, что курорт? Кто именно убил сестру Шэда Дженкинса – духи или люди – вопрос, который останется слегка приоткрытым в лучших традициях «Твин Пикс», от которого эта история кое-что взяла. Не так уж много, но и не так уж мало. Ровно столько, чтобы тайна осталась тайной даже после раскрытия и не давала покоя еще долго.

Кроме интриги, роман может похвастаться и афористичностью своей прозы. Витиеватость и образность настоящего художника слова соседствует у Тома Пиккирилли с обжигающе жестокой житейской прямотой, бьющей не в бровь, а в глаз, что придает роману черты и «южной готики» и прозы битников — любители красного словца останутся довольны. Как и любители хоррора и мистических триллеров, которых ждет много приятных сюрпризов.

Итого, имеем два очень разных романа. Первый — в своем роде артефакт, слишком рискованный, чтобы понравиться всем и каждому. Он с полным правом займет видное место на полке коллекционера, но рекомендовать его кому-то дело бессмысленное. Он сам найдет своего поклонника. Второй же — безусловная творческая удача автора и ценная находка для любителя жанра.

Кроме «Ведьмы» и нескольких десятков мистических рассказов Фриц Лейбер написал еще один роман в жанре хоррор – «Матерь Тьмы». Это история о писателе, столкнувшемся с потусторонним существом, вызванным к жизни скрытой магией большого города.

Четыре года назад у писателя Франца Вестена умерла жена. Франц тяжело пережил ее смерть и лишь спустя три года начал приходить в себя. Все это время он топил горе в выпивке и сам не помнит многого из того, что делал. Например, когда и где купил рукописный трактат «Мегаполисомантия». Автор книги, Тибо де Кастри рассказывает о магической стороне роста и жизни больших городов, которые в будущем станут местами скопления невиданных человечеству сил и обретут собственный разум. Вместе с книгой в руки Франца попал и дневник самого Кларка Эштона Смита, легендарного современника и друга Лавкрафта. Смит лично знал де Кастри и был адептом его учения. Заметки Смита полны страха и восхищения перед оккультным знанием мага. Кроме Смита последователями де Кастри были и другие писатели – от Джека Лондона до Амброза Бирса.

Поначалу Вестен не принимает написанное всерьез, но вскоре ему является таинственная фигура, которая подает знаки, связанные с тайнами работы и жизни Тибо де Кастри. Франц Вестен понимает, что призрак, не отступится, пока тайны де Кастри не будут раскрыты. И более того, ему тоже грозит опасность.

Явления призрака в книге можно перечесть по пальцам и большого впечатления они, прямо скажем, не производят. Хотя и окутаны романтичным флером таинственности, в целом убедительным, но все же слегка напускным.

Да и собственно ужаса в книге не так много, преобладает чувство гнетущей тревожности, беспокойного присутствия кого-то или чего-то. В этом по большей части и заключается обманчиво-бесхитростное обаяние «Матери Тьмы». Напряжение в романе не то чтобы растет по мере приближения к финалу, оно скорее равномерно и постоянно и сопровождает каждый шаг Франца Вестена вкрадчивым, сладко сосущим под ложечкой саспенсом. Реши какой-нибудь смелый режиссер воплотить «Матерь Тьмы» в кино (Не Ардженто, это другое. Совсем!), вышел бы неплохой слоубернер с таинственной атмосферой, поиском ответов на каверзные загадки и множеством мистификаций, которые ведут к другим мистификациям. И вот здесь-то начинаются перегибы, которые сильно портят все дело.

Слишком много Фриц Лейбер сгреб в одну кучу, слишком много псевдомистического тумана напустил, пересолив книгу околофилософскими и околосущностными размышлениями и размышлизмами, неизбежно вызывающими к жизни коварную греческую приставку пара-, обозначающую как нам известно, два замечательных наречия – вокруг да около. Вот она, истинная беда этой книги. Сплошные блуждания вокруг да около. Пара-, пара-, пара-, от которых нет спасения. Параментальные сущности в параоккультном тумане парафеноменальной природы. И этого там с большим запасом. Чтоб уж наверняка. Лучше перегнуть, чем недогнуть.

С одной стороны с писателем сыграла злую шутку чрезмерная приверженность готической традиции, в кильватере которой стойко идет сюжет, а с другой последствия психоделической революции 60-х годов, которая катком прошлась по мировоззрению всех без исключения американских интеллектуалов. Нью-эйджевое сознание получившее второе дыхание в эпоху хиппи, любит химерический синтез теорий, идей и концепций, что, кстати, не всегда плохо. По крайней мере, если речь о фантастике. Но и хорошо тоже, увы, не всегда. В случае с «Матерью Тьмы» скорее можно говорить о втором варианте.

Подобный взгляд на вещи можно, как ни странно, обнаружить у Филипа Дика во многих его романах. А дружеские посиделки Франца Вестена с бывшими хиппи, вспоминающими 60-е вообще можно ничтоже сумняшеся вставить хоть в «Помутнение», а хоть и в сам «ВАЛИС». Да и почти в любой роман Дика. Это настолько похоже, что даже подозрительно. Во всяком случае, атмосфера пост-хипповского интеллектуального похмелья узнается в такие моменты безошибочно.

Добавляют перца довольно смелые в общем контексте, хоть и несколько неуклюжие, эротоманские подробности, кое-где даже на грани приличий. Не то чтоб они были к месту, но Фриц Лейбер посчитал нужным их включить. И тут уже влияние не сексуальной революции 60-х, а больше эзотерического либертинизма, которому Лейбер не преминул отдать дань, упомянув среди прочих авторов своей эклектичной концепции Маркиза де Сада и Барона Захер-Мазоха.

Считается, что лучшие книги написаны на собственном, выстраданном опыте и вдохновлены жизнью. Именно так обстоит дело с «Тремя Матерями скорби» Томаса де Квинса, с чьих страниц сошел жуткий мистический образ Матери Тьмы, навеянный не только античными Гекатой и Кибелой, но и диккенсовскими реалиями современной ему Англии.

Для Лейбера же вдохновением служила не столько жизнь, сколько другие писатели, которых он беспрестанно поминает на страницах своей книги. Не будь Лавкрафта и К. Э. Смита, Бирса и Дэшила Хэммета и многих, многих других американских авторов первой половины 20-го века, его «Матерь Тьмы» не появилась бы на свет. Вот они-то и есть литературные отцы собирательного образа, вышедшего из-под пера писателя. Поэтому родства между Матерями де Квинси и Лейбера не больше, чем между двумя совершенно чужими друг другу однофамильцами.

Эту книгу можно оценить двояко – и хорошо, и не очень. Но в обоих случаях оценка будет сдержанной. Если «хорошо», то без лишних восторгов, «плохо» — без особого разочарования. А в целом — не хорошо и не плохо, а примечательно. Это интересная попытка реанимировать кондовый лавкрафтианский хоррор старой школы спустя сорок лет после смерти демиурга с учетом переменчивых веяний иной эпохи. Ну что ж… Любопытно-любопытно.

«Морю снится, будто оно – небо» и «Пробило сердце горю час» посвящены, в сущности, одной теме – возращению к истокам страданий, которое превращается в поиск смысла жизни. Миром обеих книг правит фатализм, который каждая из них пытается преодолевать на свой, не слишком жизнеутверждающий, манер. Однако, прямого соприкосновения сюжетов у этих двух романов нет. В первом читатель будет иметь дело со страшной подноготной тоталитарного государства, а во втором – соприкоснется с жизненной драмой нескольких человек, имеющей мистическую подоплеку.

В «Морю снится, будто оно – небо» Исабель, беженка из Махеры, вымышленной страны в Латинской Америке, встречает Рафаэля Авенданьо, знаменитого махерского поэта и тоже беженца, пострадавшего от правящей на родине хунты. Несчастье и любовь к литературе сближают двух изгнанников. Им есть о чем поговорить, что вспомнить и чему ужаснуться в своем прошлом. Их связь крепнет, но однажды Рафаэль, получив письмо из Махеры, решает туда вернуться. Его бывшая жена в смертельной опасности и Рафаэль не может поступить иначе. Исабель он оставляет свой дневник и фотокопию мистического трактата «Opusculus Noctis», который Рафаэль переводил. Из-за этого трактата он попал в военную тюрьму в Махере. Эта работа очень интересует связанных с властями Махеры людей, и не только людей.

Из дневника Рафаэля Исабель узнает настоящую историю его пребывания в застенках. Прочитанное полно иррационального ужаса и мучений, в реальность которых девушка не может поверить. А вскоре она получает из Махеры письмо с именем Рафаэля и понимает, что должна ехать туда и попытаться его спасти.

Рафаэля и Исабель ведет не надежда, а неизбежность ужаса, который они не только носят в себе, но и должны снова пережить наяву. И эта явь с легкостью даст фору многим дурным снам, потому что в отличие от них сбылась и продолжает сбываться, когда сновидец бодрствует.

Именно эту сбывшуюся реальность дурного сна проживают оба героя, а с ними и читатель, погрузившийся в пучины моря, которому снится, будто оно — небо. И именно эта реальность, станет окном в далекие миры, где берут начало ужасы, которые с неизбежностью возвращают читателя обратно, на охваченную мраком невыразимого иного землю.

Излишняя метафоричность не всегда оправдана, но когда речь заходит о космическом ужасе, она главный помощник и проводник, без которого не обойтись на зыбких землях неведомого. Жуткое, но привычное невероятным образом претворяется в лавкрафтианские фантазмы, неописуемые ужасы далеких пространств являются людям, чтобы насытить свое пустое космическое чрево.

Лавкрафтианское зло не имеет форм, очертаний и подвластных разуму размеров. Оно всепоглощающе и всепронизывающе, как миазмы, преобразующие условные «время» и «пространство». Некогда созданная Лавкрафтом модель Вселенной кошмара, не знает постоянства и надежных законов. Ее единственная константа – тревожное ощущение подступающего неотвратимого и ужасного, которое не покидает читателя ни на секунду. Вот, пожалуй, и все, что нужно о ней знать.

Второй роман Джейкобса «Пробило сердце горю час» представляет собой рассказ об исследованиях фольклориста Кромвеля. Он занимается разбором и каталогизацией внушительной фонотеки народной музыки американского юга тридцатых годов двадцатого века. Вместе с фонотекой к Кромвелю попадает дневник записавшего ее человека, тоже фольклориста по имени Харлан Паркер. Паркер был одержим одной старой песней, очень расхожей на юге в те времена. Записи содержат большое количество различных ее вариантов, многие из которых очень зловещи. Паркер ищет самую первую балладу, ставшую источником всех остальных текстов. Его дневник погружает Кромвеля в историю этих поисков, постепенно переходящую в фантасмогорическое странствие в Сердце Тьмы, куда с неизбежностью ведут все пути, открытые Джоном Хорнором Джейкобсом своему читателю. Куда бы вы не стремились, вы окажетесь там. Чего бы желали – вы получите это там. И это не та тьма, которая бывает перед рассветом, нет. Это тьма, живущая в глубине человеческой души, где всегда одинаково беспросветно – и ночью, и в пылающий полдень.

Кромвель, мучимый чувством вины перед умершими женой и сыной, также впадает в одержимость, и с помощью дневника Паркера хочет получить ответы на вопросы о собственной жизни. Читая Паркера он проживает его трагедию, попутно переосмысливая свою и ощущая беспокойное присутствие фантомов из прошлого своего предшественника. Жизнь Харлана Паркера, как следует из его дневника, была адом. Но ад место для человека слишком привычное, чтобы страшить по-настоящему. Как выясняется из дневника Паркера, есть вещи пострашнее. Такие, что легко принимают любой облик, сами не имея при этом никакого облика, потому что сокрыты в сути мира.

Космический ужас вещь глубоко экзистенциальная. Он не терпит шаблонов и клише, это искусство намеков и искажений, где восприятие как автора, так и читателя преломляется под очень причудливым углом и создает ту оптику, что позволяет заглядывать за грань видимого и слышимого, потому что увидеть и услышать здесь можно только так и никак иначе. Вступая в Сердце Тьмы, приготовьтесь лишиться чувств, чтобы обрести их вновь, но уже иначе, чем прежде. Вспомните Лэрда Баррона и Томаса Лиготти. А еще Эдгара По. Они учат тому же самому, чему и Джон Хорнор Джейкобс. Если ваша душа лежит к неизведанному, то на страницах романов Джейкобса вы найдете то, что ищете. Его миры стоят того, чтобы пройти их путями.