------------------------------------------------------ -----------------------------------------------

А.Твардовский

***
Я убит подо Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте,
На левом,
При жестоком налете.

Я не слышал разрыва
И не видел той вспышки, -
Точно в пропасть с обрыва -
И ни дна, ни покрышки.

И во всем этом мире
До конца его дней -
Ни петлички,
Ни лычки
С гимнастерки моей.

Я — где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я — где с облаком пыли
Ходит рожь на холме.

Я — где крик петушиный
На заре по росе;
Я — где ваши машины
Воздух рвут на шоссе.

Где — травинку к травинке -
Речка травы прядет,
Там, куда на поминки
Даже мать не придет.

Летом горького года
Я убит. Для меня -
Ни известий, ни сводок
После этого дня.

Подсчитайте, живые,
Сколько сроку назад
Был на фронте впервые
Назван вдруг Сталинград.

Фронт горел, не стихая,
Как на теле рубец.
Я убит и не знаю -
Наш ли Ржев наконец?

Удержались ли наши
Там, на Среднем Дону?
Этот месяц был страшен.
Было все на кону.

Неужели до осени
Был за н и м уже Дон
И хотя бы колесами
К Волге вырвался о н?

Нет, неправда! Задачи
Той не выиграл враг.
Нет же, нет! А иначе,
Даже мертвому, — как?

И у мертвых, безгласных,
Есть отрада одна:
Мы за родину пали,
Но она -
Спасена.

Наши очи померкли,
Пламень сердца погас.
На земле на проверке
Выкликают не нас.

Мы — что кочка, что камень,
Даже глуше, темней.
Наша вечная память -
Кто завидует ей?

Нашим прахом по праву
Овладел чернозем.
Наша вечная слава -
Невеселый резон.

Нам свои боевые
Не носить ордена.
Вам все это, живые.
Нам — отрада одна,

Что недаром боролись
Мы за родину-мать.
Пусть не слышен наш голос,
Вы должны его знать.

Вы должны были, братья,
Устоять как стена,
Ибо мертвых проклятье -
Эта кара страшна.

Это горькое право
Нам навеки дано,
И за нами оно -
Это горькое право.

Летом, в сорок втором,
Я зарыт без могилы.
Всем, что было потом,
Смерть меня обделила.

Всем, что, может, давно
Всем привычно и ясно.
Но да будет оно
С нашей верой согласно.

Братья, может быть, вы
И не Дон потеряли
И в тылу у Москвы
За нее умирали.

И в заволжской дали
Спешно рыли окопы,
И с боями дошли
До предела Европы.

Нам достаточно знать,
Что была несомненно
Там последняя пядь
На дороге военной, -

Та последняя пядь,
Что уж если оставить,
То шагнувшую вспять
Ногу некуда ставить…

И врага обратили
Вы на запад, назад.
Может быть, побратимы.
И Смоленск уже взят?

И врага вы громите
На ином рубеже,
Может быть, вы к границе
Подступили уже?

Может быть… Да исполнится
Слово клятвы святой:
Ведь Берлин, если помните,
Назван был под Москвой.

Братья, ныне поправшие
Крепость вражьей земли,
Если б мертвые, павшие
Хоть бы плакать могли!

Если б залпы победные
Нас, немых и глухих,
Нас, что вечности преданы,
Воскрешали на миг.

О, товарищи верные,
Лишь тогда б на войне
Ваше счастье безмерное
Вы постигли вполне!

В нем, том счастье, бесспорная
Наша кровная часть,
Наша, смертью оборванная,
Вера, ненависть, страсть.

Наше все! Не слукавили
Мы в суровой борьбе,
Все отдав, не оставили
Ничего при себе.

Все на вас перечислено
Навсегда, не на срок.
И живым не в упрек
Этот голос наш мыслимый.

Ибо в этой войне
Мы различья не знали:
Те, что живы, что пали, -
Были мы наравне.

И никто перед нами
Из живых не в долгу,
Кто из рук наших знамя
Подхватил на бегу,

Чтоб за дело святое,
За советскую власть
Так же, может быть, точно
Шагом дальше упасть.

Я убит подо Ржевом,
Тот — еще под Москвой…
Где-то, воины, где вы,
Кто остался живой?!

В городах миллионных,
В селах, дома — в семье?
В боевых гарнизонах
На не нашей земле?

Ах, своя ли, чужая,
Вся в цветах иль в снегу…

Я вам жить завещаю -
Что я больше могу?

Завещаю в той жизни
Вам счастливыми быть
И родимой отчизне
С честью дальше служить.

Горевать — горделиво,
Не клонясь головой.
Ликовать — не хвастливо
В час победы самой.

И беречь ее свято,
Братья, — счастье свое, -
В память воина-брата,
Что погиб за нее.


О.Берггольц

***
Весной сорок второго года множество ленинградцев
носило на груди жетон — ласточку с письмом в клюве.

Сквозь года, и радость, и невзгоды
вечно будет мне сиять одна -
та весна сорок второго года,
в осажденном городе весна.

Маленькую ласточку из жести
я носила на груди сама.
Это было знаком доброй вести,
это означало: «Жду письма».

Этот знак придумала блокада.
Знали мы, что только самолет,
только птица к нам, до Ленинграда,
с милой-милой родины дойдет.

…Сколько писем с той поры мне было.
Отчего же кажется самой,
что доныне я не получила
самое желанное письмо?!

Чтобы к жизни, вставшей за словами,
к правде, влитой в каждую строку,
совестью припасть бы, как устами
в раскаленный полдень — к роднику.

Кто не написал его? Не выслал?
Счастье ли? Победа ли? Беда?
Или друг, который не отыскан
и не узнан мною навсегда?

Или где-нибудь доныне бродит
то письмо, желанное, как свет?
Ищет адрес мой и не находит
и, томясь, тоскует: где ж ответ?

Или близок день, и непременно
в час большой душевной тишины
я приму неслыханной, нетленной
весть, идущую еще с войны…

О, найди меня, гори со мною,
ты, давно обещанная мне
всем, что было,- даже той смешною
ласточкой, в осаде, на войне…


Р. Рождественский

БАЛЛАДА О КРАСКАХ

Был он рыжим,
как из рыжиков рагу.
Рыжим,
словно апельсины на снегу.
Мать шутила,
мать веселою была:
«Я от солнышка сыночка родила...»
А другой был чёрным-чёрным у неё.
Чёрным,
будто обгоревшее смолье.
Хохотала над расспросами она,
говорила:
«Слишком ночь была черна!..»
В сорок первом,
в сорок памятном году
прокричали репродукторы беду.
Оба сына, оба-двое, соль Земли —
поклонились маме в пояс.
И ушли.
Довелось в бою почуять молодым
рыжий бешеный огонь
и черный дым,
злую зелень застоявшихся полей,
серый цвет прифронтовых госпиталей.
Оба сына, оба-двое, два крыла,
воевали до победы.
Мать ждала.
Не гневила,
не кляла она судьбу.
Похоронка
обошла её избу.
Повезло ей.
Привалило счастье вдруг.
Повезло одной на три села вокруг.
Повезло ей.
Повезло ей!
Повезло!—
Оба сына
воротилися в село.
Оба сына.
Оба-двое.
Плоть и стать.
Золотистых орденов не сосчитать.
Сыновья сидят рядком — к плечу плечо.
Ноги целы, руки целы — что еще?
Пьют зеленое вино, как повелось...
У обоих изменился цвет волос.
Стали волосы —
смертельной белизны!
Видно, много
белой краски
у войны.


В.Высоцкий

Братские могилы

На братских могилах не ставят крестов,
И вдовы на них не рыдают,
К ним кто-то приносит букеты цветов,
И Вечный огонь зажигают.

Здесь раньше вставала земля на дыбы,
А нынче — гранитные плиты.
Здесь нет ни одной персональной судьбы —
Все судьбы в единую слиты.

А в Вечном огне виден вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий рейхстаг,
Горящее сердце солдата.

У братских могил нет заплаканных вдов —
Сюда ходят люди покрепче.
На братских могилах не ставят крестов,
Но разве от этого легче?..



Л. Корнилов

МАРЕСЬЕВ

Растворяясь в мирской суете,
Вы забыли, наверно, забыли,
Как по снегу от стёртых локтей
Отрастали багряные крылья.

И росли они смерти на зло.
И тянули на взлёт небывало.
И крылатая кровь на крыло
Истребителя вновь поднимала.

И качала героя страна,
Воспевавшая подвиг и братство.
Было время, когда ордена
Почитались несметным богатством.

И Победа солдатам клялась,
Что о них никогда не забудет.
Но меняются время и власть…
Не меняются русские люди.

И никто русский дух не собьёт.
Нашу память никто не оглушит.
Возвышает маресьевский взлёт
Непокорную русскую душу.

И Россия навечно в долгу
У героя такого размаха.
И враги тот полёт на снегу
Озирают с восторгом и страхом.

Для бессмертия нет слова «был».
Снова лётчика крылья разбудят.
Он, конечно, простил тех, кто сбил.
Но простит ли он тех, кто забудет?

------------------------------------------------------ ----------


Вечная память павшим в борьбе за свободу и независимость нашей Родины!

Вечная слава героям!

Живите и будьте достойны памяти всех погибших.

С Праздником!

***
По руслу жизни протекает Русь.
И я тону на этом самом русле.
Как будто бы к ногам привязан груз
И против сердца вырезано: «Русский».

Я раньше не боялся глубины.
И расплескал саженками полвека.
Но страшно погружаться вглубь страны,
Когда глубинка корчится калекой.

Когда заборы валятся плашмя.
И пашня задыхается без плуга.
И упырями ночь кишит кишмя.
И лопнула дорога, как подпруга.

Так рушится шестая часть Земли –
Шестое чувство матушки-планеты.
И Шар Земной в космической пыли
Рискует разминуться с белым светом.

И я за жизнь, как раньше, не держусь.
Но больно видеть по глубинке русской:
Как русло жизни высыхает Русь
За то, что просто не меняет русла.

Не намного Победы он старше,
Лет, примерно, на двадцать пять.
Но осколок ровесником страшным
Резанул против сердца опять.

И припав, как от грома орудий,
Он подумал с оркестром не в лад,
Что победы стареют, как люди,
И без них громыхает парад.

Всё на месте: шеренги и танки,
И девятого мая привет.
Вон — министр «по гражданке» и… янки.
А её-то, родимой, и нет.

Он узнал бы её по походке,
По пилотке, заломленной так…
По «Ура!», раскалённому в глотке
И ревущему лавой атак.

И осколок, с Берлина засевший,
Снова начал за душу хватать:
Зря пригрел железяку у сердца,
Коль Победы твоей не видать.

Ей не вынести натовской рожи.
Для того ты бросался на смерть?
Для того ли до старости дожил,
Чтоб за Красную площадь краснеть?

И ворвавшийся в грудь в сорок пятом,
И пронзающий годы, как миг,
Вдруг осколок в две тыщи десятом
Всё же сердца солдата достиг.

И упав от злопамятной мести,
Был он мысли последней не рад,
Что Победа погибла с ним вместе
И по ним прокатился парад.

СПУСКАЕМЫЙ АППАРАТ

Обрусел океан воздушный
От Земли
и
до звёздных пят.
Но
обуглились наши души,
Как спускаемый аппарат.
У истории сдали нервы.
У героики –
передых.
Только тот остаётся первым,
Кто ведёт за собой других.
Но
других
засосали будни.
Встало время не с той ноги.
Встанет вовсе,
когда забудем,
Как Союз нарезал круги.
От беспамятства выгорая,
Слава падает
в полный рост.
Люди первых не выбирают.
Пантеон –
это выбор звёзд.
Было дело! И русский парень
На себя небеса надел.
Во Вселенной парит Гагарин,
Тот, что вырвался за предел.
Шар Земной для такого —
зыбка.
Ровня он световым годам.
И
гагаринскою
улыбкой
Отзывается вечность нам.
…Только плавится наша совесть,
Как спускаемый аппарат.
Превращается в невесомость
«Небывало весомый вклад…»
Носим прошлое,
как нагие,
Как с чужого плеча пальто.
Без Гагарина мы –
другие.
Без Гагариных мы —
никто.
Наша звёздная карта бита.
Обносились до чёрных дыр.
И не станция «Мир» —
орбиту,
Это
мы
покидаем
мир.
Нам за первым – не хватит силы.
Небо ловит прощальный взгляд.
В нижнем слое
горит
Россия,
Как спускаемый аппарат.

Метеорит

Заблудший сын вселенской дали,
Незваный гость, метеорит,
Отбросив в воздухе сандалии,
В окно взрывной волной стучит.

Он послан сверху в назиданье,
Чтоб нам напомнить через страх:
Мы проживаем в мирозданье,
А не в квартирах и домах.

Дворцы, понты и навороты –
Олигархический утиль –
В один присест болид залётный
Сотрёт в космическую пыль.

Но мы трагически забыли,
Что все земляне – земляки,
И по-людски давно не жили,
Засунув Бога в кошельки.

И жрали войнами друг друга.
Тащили кость из пасти в пасть.
Изгои солнечного круга.
Рабы, придумавшие власть.

Объелась жизнь насущным хлебом.
И совесть вымерла, как стерх.
А надо было рваться в небо:
Его хватило бы на всех.

Но для самой вселенской плазмы
Мы стали болью головной, -
И в нас бросает высший разум
Метеоритной головнёй.