Я знаю совсем немного поэтов — не из классиков — чьи стихи хочется читать все — без остатка, не выбирая, наслаждаясь каждым словом, каждым звукорядом, каждой эмоцией и каждой мыслью, что нашли воплощение в слове.

Поэзия Натальи Юрьевны — из этого ряда.
Это -настоящая Поэзия.
------------------------------------------------------ ---


ПИСЬМО

Поэт хотел бы, чтоб его прочли.
Он этого, конечно, не дождался,
и неразумно долго поражался
на неразумье жителей земли:

– Нет, правда, почему вы не прочтёте?
Вон мальчик – пионер, не пионер –
а ведь читает же письмо от тети,
(или письмо от дяди, например).

А тетя пишет: «Занята по горло.
Да тут еще у дяди юбилей.
Вдобавок квартирантка деньги спёрла,
и не могу прислать пятьсот рублей».

К чему ребёнку это полотно?
Стихи читал бы лучше, в самом деле.
Стихи – письмо, где всех нас пожалели:
и мальчика, и тетку заодно.

15 сентября 2011




НЕБЕСНОЕ ЗАДАНЬЕ

Гене Калашникову

С тех пор, как стоит мирозданье,
и правит козел торжество,
нам на небе дали заданье,
и мы выполняем его.

Подённая эта работа
на жизнь не дает ничего,
но если поленится кто-то,
то спросят сурово с него.

И мучаем мы фортепьяно,
над дестью бумаги не спим,
работаем кисточкой рьяно,
и пёрышком честно скрипим.

Летим, отыграв на рояле,
узнать, оторвавшись от тел:
– Мы, Господи, то ли сыграли,
что Ты там услышать хотел?

12 ноября 2011




ПАДШИЙ АНГЕЛ

Ангел упал в преисподнюю.
Ему заломили крылья, потащили.
Мучили, кунали в котёл. Кричали:
– Кур в ощúп! Кур во щи!
Ощипали перья.
Он побежал голый, вырвался, выскочил.
Вокруг люди: – Курёнок!
Глядите, голый курёнок!
Посинел от холода, весь в пупырях: – Помоги-и-те!
Вверху отвернулись, как иностранные державы
От воскресшей царевны Анастасии:
– Такой не нужен!..




ХУДОЖНИК

Пахнут липы, и клонит ива
гриву зелену в пруд, на дно.
и картина моя красива,
как распахнутое окно.

Я, небритый, сижу в халате,
и бездонен мирской уют.
Мне неведом – и это кстати! –
миг, в который меня убьют.

Охра, умбра, путь на рыбалку,
и, хоть дела невпроворот,
здесь у времени шаг вразвалку –
точно вечность, проходит год.

В городах-то насечки мелки –
никому не прощают трат! –
и костлявая, в виде стрелки,
пальцем тыкает в циферблат.


19 июня 2012


ГРОЗА

Пес грозы боится. Там из мрака,
рассекая сумеречный дым,
страшная небесная собака,
скаля зубы, гонится за ним.

Он летит ко мне под одеяло,
в ужасе зажмуривая глаз,
чтоб она его не разорвала –
ну, хотя бы не на этот раз!

Как ему сказать, что во вселенной,
там, где гром, и молния, и свет,
лишь Господь наш – кроткий и смиренный –
никакой собаки вовсе нет!

С неба тучи валят валунами,
и молчат под уханье и свист
наши боги, созданные нами
по подобью, как сказал марксист.

3 июля 2012




СУМЕРКИ

А. Б.

Мой друг покойный сумерки любил –
медлительное умаленье света,
невидимое таянье белил,
щемящее – да, именно, вот это.

Он наслаждался затиханьем птиц,
покуда солнце уходило в нети.
– Вот так и жить, как, помнишь, мальчик-принц,
переставляя стульчик по планете.

Чтоб видеть вновь, как хохлятся сперва
вороны в парке, овладев насестом,
а после, обступая, тишина
овладевает временем и местом.

Да если снег вдобавок повалил,
как над покоем Рождества ль, погоста ль…
Мой друг покойный сумерки любил.
надеюсь, у него теперь их вдосталь.

16 августа 2011



КАРМЕН

Сон окраины невзрачной.
Чахлой пальмы силуэт.
В окнах фабрики табачной
зазмеился лунный свет.

Тронул выщербленный цоколь,
весь – забвенье и покой,
и неровность старых стёкол
сгладил желтою рукой.

Цех закрыт. На всем усталость.
Пыль не пахнет табаком.
Как она вчера смеялась,
опершися на балкон!

Надувала губки мило,
не блистая красотой,
и солдатика дразнила
лаком туфельки литой!

Изменились нынче вещи,
те, что были испокон.
Даже сон теперь не вещий –
выходной, воскресный сон.

Утром зябко. В стенах – глухо.
Месяц спит на чердаке.
С рынка тащится старуха
в перекрученном чулке,

позаброшенная всеми,
ничего не говоря,
как безжалостное время
вдоль стены монастыря.

1992-2011


МАРТ

Туманный март попыхивает трубкой.
Окрестность равнодушна и пуста.
Каткам конец. Присыпан рыхлой крупкой
зеленый лед Великого поста.

Скрипят катка незапертые дверки.
Совсем чуть-чуть – начнется мир с нуля.
Еще вчера, две юных пионерки,
мы здесь с тобой чертили вензеля.

Грядет весна, трубя в победном цикле,
не ведая ни грусти, ни беды,
а мы давно к безвременью привыкли,
её грядущей радости чужды.

Охота, никого не беспокоя,
пройти через Малютин чахлый сад,
на время, на себя махнуть рукою.
Махнуть рукой и поглядеть назад.

2012



СРЕТЕНЬЕ. 15 февраля.

День протерт лазурным полотенцем,
полосатым – из теней и света.
Нынче встреча старца со младенцем –
Ветхого и Нового Завета.

Потому-то это день особый,
и среди еще звенящей стыни
отчеркнул просевшие сугробы
жирный карандаш слюнённой сини.

С корабля, с невидимого трапа,
с облака, отплывшего в иное,
в этот день на свет явился папа –
двадцать лет, как нет его со мною.

Блещут иглы елок на могиле.
Веют ветры из Замоскворечья.
Двадцать лет, как мы не говорили,
Сретенье – невидимая встреча.

15 февраля 2011







НОВЫЙ ЛЕССАЖ
ИЛИ
ПРОГУЛКА ПО МОСКВЕ

Мир присыпан снежной пылью –
все огни наперечёт.
пахнет сдобой и ванилью –
повар булочки печет.

Все давным-давно уснули:
рыбы – в замершей реке,
пес- на люке, пуля – в дуле,
грязный палец – на курке.

Спит консьержка на диване,
спит училка на тахте.
Простокваша спит в стакане,
тараканы – на плите.

Спит жена с законным мужем,
спит любовник – одинок.
Спит в шкафу холодный ужин,
и на коврике – щенок.

Интриган оставил козни –
спит. Сказать уж невтерпёж:
«Спит рабочий и колхозник» -
только где ты их найдешь?

Автостопник спит в попутке,
мышь – в пакетике крупы.
Спят попы и проститутки,
проститутки и попы.

Спят враги и спит подруга.
Кот разнежился в тепле.
Спит под столиком пьянчуга,
а покойник – на столе.

Кто в сорочке, кто в пижаме,
кто, в чем мама родила –
гастролёры, горожане,
под крестами – купола.

Осужденный – в одиночке.
Одинокий – в кабаке.
Продавщица спит на точке
с банкой «Клинского» в руке.

Спит Петрович на конечной,
вспоминая буйный пир,
Гастарбайтер спит беспечный,
озабоченный банкир.

Спит убийца, спит грабитель
на боку и на спине.
Спит насильник и растлитель –
видит ангелов во сне.

Квартирант уснул в квартире,
бомж заполз в свой бидонвиль…
А не спят в огромном мире
только повар да ваниль,

только бойкая сноровка,
да мука из решета,
раскаленная духовка,
домовитая плита

где-то ближе к Разгуляю,
у Елоховской родной…
Как-то так я размышляю
проходя Москвой ночной.

14 марта 2012



* * *

Кричали «рынок» — начался базар.
Кричали «право» — началось бесправье.
Кричали «воля» — ряд тюремных нар.
Кричали «слава» — на тебе бесславье!

Кричать не надо?
Вывод слишком прост,
как, впрочем, всё на этом белом свете.
Кричали «жизнь» — а выпало – погост.
Кричали те,
а получили – эти.

14 февраля 2011

Автор поэтических книг "Дневной месяц", "Далекие ласточки", "Зима империи", "Ангел дураков".
Стихи печатались в журналах "Иностранная литература", "Дружба народов", "Огонек", Континент", в альманахах "Постскриптум", "Стрелец", "Студия" (Германия).
В ее переводах опубликованы стихи Лопе де Веги, Густаво Адольфо Беккера, Рубена Дарио, Лесамы Лимы, Антолио Мачадо, Луиса Сернуды, Гарсиа Лорки, Габриэлы Мистраль, Аттилы Йожефа, многих других поэтов.

Поэзия Натальи Ванханен — будь то собственные стихи или переводы — глубока и высока одновременно, наполнена жизнью, лирична и злободневна, безупречна красотой русского языка и совершенна поэтической гармонией.

Новые и старые стихи, переводы, воспоминания, выступления коллег и друзей — два с лишним часа пролетели незаметно.
Было очень интересно, как, впрочем, и на всех вечерах Натальи Юрьевны.

Хочется пожелать ей новых прекрасных стихов и переводов, вдохновения, здоровья и новых встреч с читателями.

------------------------------------------------------ -------------------------------------

Стихи и переводы, подготовленные мной для программы вечера:

***
Краткий путь, золотая мера —
думал, вверх, оказалось, вниз.
Закатилась звезда Венера
за кладбищенский кипарис.

Но по всходам студеных лестниц,
по ступеням фонтанных блюд
чудный гость, золотистый месяц,
посещает людской уют.

Всем родной, всему посторонний,
он выскальзывает в дымок,
словно лодочка из ладоней,
из неловкой руки челнок.

Подплывает к ручным гераням,
к диким яблоням невдали,
серебрится морозцем ранним
на подшерстке седой земли,

на литом кипарисном стержне,
где поют, заклиная высь,
сладкогласые, как и прежде,
птица-юность и птица-жизнь.


***
В ночи обнажаются мели,
и звезды лежат на мели,
как все, чего мы не успели,
хотели, да вот не смогли.

А небо еще по привычке
былой исполняет урок,
и чиркают звездные спички
о синий его коробок.


* * *

Холодает спокойно и резко.
Водворяется звонкая тишь.
Опускается звезд занавеска
над щипцами узорными крыш.

Утекают вечерние реки.
Уплывают во тьму облака.
Тяжелеют усталые веки.
Холодеет сухая рука.

И все чудится, кажется, мнится
до пронзительной боли в виске:
чей-то голос, парящий, как птица,
говорит на твоем языке.



МАЙ

Весь в сахарной пудре бутонов,
в сиянье и стрекоте спиц,
последнего снега потомок,
обласканный облаком птиц.

Он сотни разрозненных тварей
извлек из-под сонных коряг,
созвал и сосватал, и спарил,
скрестил, сочетал и сопряг.

Он вышел, он встал перед вами
с руками, воздетыми ввысь.
Над зверем с двумя головами
черемухи пальцы сплелись.

На них соловьи-постояльцы
обрушили пенистый вал,
но сцеплены крепкие пальцы,
которых никто не ломал.

А мы, улыбаясь натужно,
глаза отводя от любви,
бормочем: — Не больно-то нужно...
Ужо у меня, соловьи!..

И давим сердечную смуту,
глухие среди торжества,
и все повторяем кому-то
ненужные чьи-то слова.

***
* * *

Не соломинку
в чьем-то не слишком опрятном глазу,
не верблюда в игольном ушке,
а возьмем для затравки -
лучше в сильный мороз,
чтобы истовей выжать слезу, -
ветер с Марсова поля
и разные, скажем, Канавки.

С леденистой, зернистой,
пупырчатой корочкой их,
с их свинцовой примочкой
и марлевой синькой неплотной,
где сизарь семенит
на коралловых лапках своих
и лазурное зеркальце
селезень чистит залетный.

Точно за город вышли —
такая вдруг воля, что вынь
да положь свое сердце
и в мокрую пустынь подайся.
Вот обронит синица свое голубое "синь-синь",
и откликнется лес мелодической фразой китайца.

Что с того, что пустеют гнилые пролеты аллей
и вчерашний возлюбленный твой
направляется к гейшам, -
ничего не жалей,
никогда ничего не жалей,
ничего не жалей из того, что казалось важнейшим.

Даже детская ноша -
больному и та нелегка.
То, что знала вчера, оказалось сегодня — не знаю.
Оставляя внутри независимый свет ночника,
золотистая ночь, не спеша, оплывает по краю.

Предвесенняя синь,
предвечерний лазоревый путь,
молодые проталины света
под месяцем вьюжным.
Ничего не забудь, никогда ничего не забудь,
ничего не забудь из того, что казалось ненужным.
Вся империя наша — дурацкий кабацкий лубок.
Только то и всерьез,
что, в руке разминая окурок,
старый Брейгель глядит на подтаявший к марту каток -
типографскую россыпь
и оторопь черных фигурок.

Что с того, повторяй, что отчизна и век позади,
что с того, что сочтут и тебя
и причтут к поголовью.
Не такую, как думалось, жизнь до конца добреди,
а такую, как есть —
без надежды и веры,
с любовью.




Густаво Адольфо Беккер

***

Без цели и без расчета,
Порывом увлечена,
Не знает стрела до взлета,
Куда вонзится она.

За бурей, мчащейся мимо,
Пускаясь в дальний полет,
Не ведает лист гонимый,
В какой борозде замрет.

Гигантские волны моря,
Отправившись с ветром в путь,
Несутся вперед, не споря,
На чьем берегу уснуть.

В мерцающем ореоле
Не ведают две свечи,
Которой истаять вскоре,
Которой гореть в ночи.

Таким же и я пребуду -
Не разбирая пути,
Иду, не зная откуда,
Куда суждено прийти.

Аттила Йожеф

***
Танцуют волны, и едва-едва
Их плавный плеск передается кронам.
Пока течет ночная синева
И сетка звезд дрожит над небосклоном.

И вот, давно забытые твои
Былые чувства рвутся на свободу -
Гигантской тенью память о любви
Встает со дна и вспенивает воду.

И смутно отзывается душа.
Вон парочки танцуют молодые -
Влюбленные. расчетливые, злые...

Курортный город тем и знаменит.
А вечность наступает не спеша -
Беззвучный лес сквозь музыку шумит.


Габриэла Мистраль

Подрезая шиповник

Шиповник мой неистов и космат,
как Олоферн растительного мира,
его кромсает острая секира,
безжалостные лезвия язвят.

К его ногам обрушился каскад
отрубленных ветвей, насмотрят сиро
останки, и отводит взгляд от пира
кровавого налитый светом сад.

Шиповник мой изрублен в жаркой сече,
он, как Роланд, весь в ранах от меча.
Мои же руки — руки палача — похоже,
львом истерзаны по плечи.

Они трудились — как ни назови
сей ратный подвиг, мой покой заслужен.
Но страшно бьются, шлепая по лужам,
две рассеченных ящерки в крови.


Игроки


Нам жизнь однажды дали
и не подарят двух.
А мы на жизнь сыграли
и проигрались в пух.

Она была, как взгорье,
а сделалась, увы,
как высохшее море,
дракон без головы.

Мы счет вели нестрого,
задаром кровь лилась,
и как просить у Бога,
чтоб воскресили нас?

Другие любят кости,
бирюльки, домино,
а мы — лихие гости,
и в голове одно:

угару и азарту
нельзя без куража -
поставим все на карту,
собой не дорожа.

Кусок на редкость лаком -
чет-нечет — выбирай!
И что нам стоит на кон
поставить ад и рай?

Греховности образчик,
дурная голова.
Не вспомнит о пропащих
ни песня, ни молва.

А коли возвратиться
нам суждено судьбой,
так зверем или птицей,
но только не собой.

И если бросят в дело
опять через века,
то где ты, где ты,
тело шального игрока?!

-------------------------------------------

Кусочек хлеба птичке раскроши:
Что там найдёшь на голых ветках сада?
Как проживёшь последние гроши,
Ты этим крохам тоже будешь рада.

Проснёшься утром: не прошла ли боль?
О чем, в привычном темпе променада
Беззубо шамкает себе под нос любовь?
Небось, теперь ей многого не надо, –

Ни дёшево, ни – просто задарма.
Ну, что поделаешь с её отвычкой?
Желудок ссохся на таких кормах,
И разносолами его уже не пичкай.

А что ты хохлишься – сама…
Озябшей птичкой?..


Зима 2003 г.


***
В этих сумерках
Все во мне вымерло.
Отстаёт, бумагой шурша,
Потускневший змеиный выползок –
То, что было – моя душа.
Грубо вывернуто, надорвано,
Никому нипочем не дорого.
Отболевшее и недавнее
Отдирать от себя –
Не даром ли?



КОЕ-ЧТО О ЖЕНЩИНЕ
1.
В зоне мужского азарта,
в зоне мужского хотения –
сверх и помимо –
несыгранной картой,
тонкой игрой светотени...

Мысли её отчаянные…
Били их в стае – влёт.
Кровью вмерзали в лёд –
в тысячный раз оттаяли.
Мысли её, о чём они?

Ласковые, заветные,
выслежены заведомо
птенчики желторотые
в лисьем лесу.
У нелюбви в заложниках
платят сполна за ложное,
За осторожно-мелкое
Золотом, не скупясь…
…………………………..
Ты всей душой…
Да ты сама – душа,
до пестика, до чашечки, до донца –
в тебя, наверно, закатилось солнце,
отяжелевший от любви
воздушный шар.

Свой горький мёд
на мёртвых пчёл умножишь,
ты можешь
молча, тихо отцвести,
и, чуть заметно,
в теле полусонном
просвечивает гаснущее солнце.
…………………………..
И было тело –
настежь, как душа,
раскрытое до чашечки, до донца –
тогда в него и закатилось солнце,
отяжелевший от любви
воздушный шар.

Бесплотна жертва –
жертвенность бесплодна.
На шаткий плот,
почти что не дыша,
и только взгляд назад,
отчаянный и долгий…

Уже прозрачна плоть,
но стянута душа
и не раскрыться ей
до чашечки, до донца…

2.
Проклята…
Просто, потому что ты женщина.
Просто, потому что ты жертвенна.
Просто так…
Столько отболело – не прожито.
Всё перегорело – не та.
Истового самосожжения
мёртвая твоя красота.
…………………………..
Мария избрала благую часть:
в мужском пиру – не горькое похмелье,
отравленное завистью веселье,
короткую, униженную власть, –
но в мире войн и воспалённых вёсен
задумчивую, медленную осень.

3.
Чужая среди чужих,
искала она слова,
и были слова её –
чужие.
И кто-то, державший свет,
с судьбою её чудил,
и свечи в душе её
чадили.

Металась её душа,
не помнящая родства,
и в мутном потоке слов,
давно бесплодных,
как смертник – последний шанс,
искала она слова…
И Слово любви пришло,
и стало плотью.

***
Поэты, как мертвые, сраму не имут.
Другие – смеются и плачут над ними.
Они – в свистопляске – одни недвижимы:
как Будда, с холма наблюдают за жизнью.
Не жизнь и не смерть.
Это невыразимо.
Поэты, как мертвые, сраму не имут.

***
«Молчи, скрывайся и таи…»
Ф. Тютчев.
Когда рождаются стихи,
Важнее дела нет.
Они рождаются тихú,
И ты молчи в ответ.

Ну, что ты можешь объяснить,
Украсить, досказать?
В твоих руках клубок и нить,
По ним идти назад.

Потом поймёшь, какая ложь…
Любя и не любя,
Ты только для себя живёшь
И пишешь для себя.

Но ничего не утаи,
И в поздний-поздний час
Взойдут созвездия твои
В орбитах мёртвых глаз.

2005

***
Вешним лесом, свежо и клейко,
Летним сумраком, всё синей, –
Ах, любовь – золотая клетка
На пустой и грязной стене.

Любо – верить и сладко – плакать,
А из ран течёт молоко,
Ибо иго любви – благо,
И бремя её легко.

Сентябрь 2005

***
Прыжком из темноты
Удушье наступает:
Вот – пел и длился звук,
И – судорога рта.
И немотой зову,
Но умирает память:
В ней ты – уже не ты
И я – уже не та.

Как можно легче жить,
Земли едва касаясь,
Дыханьем не задуть
Курящегося льна...
Волчицей сторожит,
Облезлая, косая.
Забудешь на беду,
Оглянешься – она.

По-заячьи кружи,
Неслышная, босая,
Скользи, лети, плыви…
Как можно легче жить,
Земли едва касаясь
Дыханием любви.


***
– Почему эти розы – без запаха?
– Те, которые растрачивают себя на запах, скорее увядают.
/Из разговора с продавцом цветов/.

Говорят, аромат источать, –
Это значит – себя расточать,
Это – струны срывая, звучать
Утешеньем чужого пути.

Но карать глубиной немоты,
Не позволив сгореть и остыть,
Но лишать аромата цветы,
Дав мучительно долго цвести?

Как вино, и хмельной, и густой
Сердца розы волшебный настой,
Как напев, несказанно простой,
Как напев, оборвался – утих.

Как цветы безголосые те,
Неприметно в чужой суете
Отшептать, отлюбить, отлететь,
Нерасслышанной тайной уйти.


***

То загораясь музыкою жертвенной,
То тяжело и больно остывая,
Себя в твоих глазах увидеть – женщиной –
И вздрогнуть от восторга: Я – живая!

К себе самой исполнившись презрением,
И унижая, и уничтожая,
Твоим – на миг – воспользоваться зрением,
Чтоб пожалеть себя: ведь не чужая.

Себя саму судя судом неправедным,
До самой сути разверзаясь Адом,
Лишь любящим, и это значит, правильным –
Из грязи вознестись – единым взглядом.

***
Та обида извечна,
Что не знаешь ни дня и ни часу.
Ты – без точки опоры,
А вокруг голосит воронье.

Слишком сильный напор,
Не долить до краев эту чашу.
Только Богу известно,
Сумеешь ли выпить ее.

* * *

Тебе одной восторги и печали
Прохладных строк, что зыбко укачали
Меня неугомонною волной;
И вот воспоминаньями больной
Томлюсь, влеком любовью, о причале.

Не раз глаза в глазах ответ встречали
И губы пахли влагой и весной,
Но и другим признания звучали
Тебе одной.

Все бережет и радует вначале
Мою любовь; от жгучего луча ли,
От тени ли дрожащей и сквозной
Она растет, усиливая зной;
Мы с ней вдвоем рондо предназначали
Тебе одной…

1921


* * *

Я не раз умирал от болезней, от пыток, от жажды,
И кляня, и приветствуя свой преждевременный час;
Здесь, на милой земле, я дышал и любил не однажды
И сюда расцветать возвращусь не один еще раз.

Помню давнюю ночь: как сегодня, мерцая белесо,
По зениту текло молоко из упругих сосцов,
И мы так же летели к могучей руке Геркулеса,
За собой оставляя стремившихся к нам Близнецов.

Но тогда Антарес не пылал на клешне Скорпиона,
Альтаир не сиял бриллиантовым глазом Орла,
И пугливых Плеяд не преследовал Пес Ориона,
И не эта Полярная нашей полярной была.

И когда-нибудь снова взглянув в незабвенное небо, –
В те минуты, когда мне никто не сумеет помочь, –
В Лебедином крыле я – увы! – не увижу Денеба
И вздохну, вспоминая вот эту осеннюю ночь…

1922


* * *

Пока тобой согрета грудь
И ты сияешь мне в зените,
Вокруг тебя – мой легкий путь
По эллиптической орбите.

Пускай пространство делит нас;
Среди лучистых волн и мелей
Я в предназначенный мне час
Пройду палящий перигелий.

Но если свет погаснет твой, –
Не освещенный, не согретый,
Я брошусь в холод мировой
Параболической кометой.

1922


* * *

Легким шелестом листья приветствуют нас
На сентябрьском закате в лесу опустелом;
Может быть, этот прах, что мы топчем сейчас,
Был когда-нибудь женским волнующим телом…

Может быть, точно так же светилось окно,
Зеленела вода и болото дымило,
В час, когда, обнажаясь впервые, оно
Раздражало теплом и прохладой томило.

А теперь, посмотри, эта горькая прель
Угрожает земле золотою гангреной;
Неужели вот здесь – оправданье и цель
Человеческой жизни случайной и бренной.

Неужели и ты отойдешь в забытье,
Только душу укрыв оболочкой другою,
И когда-нибудь милое тело твое
Облетевшей листвой прошуршит под ногою…

1923


* * *

Меня воображенье захватило;
Сквозь мглу и снег я вижу наяву
Закатывающееся светило
И остывающую синеву.

Крутой туман распластан над болотом,
Тягучий воздух – крепкое вино,
И вдоволь горизонтным позолотам
Сегодня разгореться не дано.

И мреет сумрак матово-кирпичный,
С которым гармонируют вполне
Кудрявый дым над крышей черепичной
И ранний свет в готическом окне.

Тростник хрустит, как изморозь сухая,
Прохладный ток касается лица,
И, в смутном отдаленьи затихая,
Звенит напев шального бубенца.

1922


* * *

Восторги встреч и горести разлук!
Душа, как прежде, вами лишь томима;
Еще держу в прицеле верный лук,
Но дни летят моей засады мимо.

Слежу с тоской за бешенством погонь,
Восходов жарких, пламенных закатов;
Не для меня пылающий огонь,
Мой мутен день и вечер будет матов.

И меркнет взор, и никнет голова,
И память бережная бредит вами…
Как больно знать чудесные слова
И не уметь их выразить словами!..

1920


* * *

Оттого ли, что ветер замедлил свой шаг,
Загустевшее небо от пены очистив,
Вдруг запахло росой, зазвенело в ушах
И не меркнет Арктур между липовых листьев.

А тому, кто надежд не сумел уберечь,
Кто любовь уподобил комете хвостатой,
Предназначено воздухом чувственных встреч
До рассвета дышать у бесчувственных статуй.

Как вернусь продолжать утомительный пир,
Если воспоминание слишком телесно,
Если в сердце, в котором вмещался весь мир,
В этот миг даже маленькой зависти тесно…

1923


* * *

Напоследок хмельней опьяненные губы прильнут,
Обовьются настойчивей отяжелевшие руки;
Золотая моя, только несколько легких минут
Мы успеем укрыть от упорного взгляда разлуки.

Неожиданный блик задрожал у тебя над виском,
У ресниц твоих тень из расплывчатой сделалась резкой,
И предутренний ветер, пропахнувший влажным песком
И цветущею липой, шалит кружевной занавеской.

Я с удвоенной нежностью платье тебе застегну,
Освежу утомленную шею жемчужною ниткой,
Ты уйдешь без улыбки, но, лишь подойду я к окну,
Улыбнешься из сада и скрипнешь громоздкой калиткой.

Прозвенит тишина, робкий луч проскользнет на кровать,
Я закрою глаза с раздражающей слабостью в теле,
И, пока не усну, смутно будут меня волновать
Тонкий запах духов и тепло неостывшей постели.

1922


* * *

За шумом дней – сухая тишина,
За бредом сердца – тела отдых львиный…
Ошеломленным грузною лавиной
Иная боль уже предрешена.

Мне говорят: – благоуханен хмель,
Я говорю: – он жжет, не освежая;
Волна неистовая и чужая
С разбега слижет розовую мель.

Глотают пену ржавые бока,
Порывистый рвет реи ветер, рея,
И луч беды час от часу острее
Пронзает тех, чья жажда глубока.

По капле в кровь сочится мутный яд,
И взгляд змеи приковывает разом;
Но наяву тем снам не верит разум,
Которые пророчества таят…

1921


* * *

Ревнивое сердце досаду таит;
Недаром сегодня так пальцы хрустели,
И я драгоценным дождем персеид
В тревожную полночь был поднят с постели.

Томил раздражающий запах платка,
И веяло в шумном дыхании сада: –
Земная любовь несказанно сладка,
Но слишком тягуча земная досада…

Настойчивый ветер, сомненья рассей,
Размеренней, душные мысли, звените;
К нам хрупкие звезды бросает Персей,
И воздух секут золотистые нити.

О, если б твой образ мгновенно потух,
И я на земле обреченный бескрылью
Мог вдоволь насытить пылающий дух,
Блуждая в пространстве космической пылью…

1922


* * *

Мы забываем нежные слова
В тот миг, когда любовь уже готова
Сплести их в пенистые кружева
Признания и бреда золотого.

Но, расставаясь в следующий час,
Нам чувствовать дано, что неизбежно
Воспоминанья будут мучить нас
О неуменьи высказаться нежно.

1921


* * *

Заря потухает, лиловые блекнут шелка,
Сиреневой накипью пенятся бледные горы;
Как мог я подумать, что милая эта рука
Когда-нибудь будет искать у другого опоры.

Сухая дорога влечет неизвестно куда,
Навстречу плывет и целует ресницы прохлада,
Серебряной нитью разрезала сумрак звезда,
Поймав одновременно оба рассеянных взгляда.

Остывшее облако – смешанный с известью мел,
Тускнеющий отблеск скользит по лицу дорогому;
Как мог я подумать в такую минуту, как смел,
Что так же когда-нибудь ты улыбнешься другому…

1922


* * *

Я руки за голову заложил,
Я вытянул измученное тело,
И кровь по руслам воспаленных жил
Полууспокоительно хрустела.

Пусть страсть в изнеможенье истекла
И пресыщенье – нежности преграда,
Но память из граненого стекла
Просвечиваться радугою рада.

Я, прекословя сердцу, снизошел
К сухим губам прохладой ороситься,
И в темноте мне выдан был за шелк
Простой лоскут заношенного ситца.

И вот душа чего-то лишена,
И суживаются зрачки, и строже
Звенит в ушах и в мыслях тишина
Меж приторными приступами дрожи.

1924


* * *

В парке было сумрачно и тихо,
Лишь перед размытою плотиной
Осторожно старая утиха
Крякала, похрустывая тиной.

Да душа звучала голосами,
Музыкой бесформенной сырея,
Чтоб слова раскладывались сами
В ритмы пятистопного хорея.

Листья вырисовывались тонко,
Шевелясь на фоне золотистом,
И прошла знакомая эстонка,
Шелестя разглаженным батистом.

Фавн смотрел глазами павиана
На сухие бедра Аполлона,
А высокомерная Диана
Улыбалася неблагосклонно.

И не скатываясь, под закатом,
Тронувшим изваянное тело,
На плече классически-покатом
Дождевая капля золотела.

1924


* * *

О, ранней осени пора!..
О, эти поздние прогулки!..
В скиту удары топора
Вдвойне отчетливы и гулки.

Склонился на бок дряхлый вяз
У монастырского забора,
И шлейф лохматых туч увяз
В вершинах пасмурного бора.

Как и вчера, нам повезло,
Как и вчера, мы – только двое,
И льет настойчиво и зло
Тяжело-острый запах хвоя.

Как и вчера, твой дрогнет рот,
И вспыхнут грани в изумруде,
Когда нас примет поворот
И я коснусь прохладной груди.

1921


* * *

Задумался ветер, лиловое облако вспенив,
Тяжелую зелень и тучную рожь взбудоражив;
Твой профиль – я знаю – казался бы нежно-сиренев
На фоне заката, который не в меру оранжев.

О, если бы сердце от смутных предчувствий очистив,
Такую любовь и томленье такое отбросив,
Зеленым листком колыхаться меж кленовых листьев,
Иль колосом желтым качаться средь спелых колосьев.

И снова в душе полноту бытия обнаружив,
Подземною влагой горячую кровь успокоив,
Не знать о плечах затуманенных воздухом кружев,
О трауре глаз и о косах душистей левкоев.

Коричневы тени и сини края силуэтов,
И я повторяю, себя до конца опечалив: –
Теперь бы твой профиль казался почти фиолетов
На этом закате, что так изумительно-палев…

1924


* * *

Не траурной, а розовой печали
Незримый след отметил мне чело;
Январь жесток, а в сердце зажурчали
Ручьи любви, и сердце зацвело.

И день, и ночь являют профиль милый,
Тугую грудь и слабую ладонь,
И томный ток пронизывает жилы,
Вливая в кровь расплавленный огонь.

О, этот жар!.. В нем таешь, не сгорая;
В ушах звенит: – от прошлого отчаль,
Еще нежней твоя любовь вторая,
Которой улыбается печаль.

1921


* * *

Я не хотел делить досуг с тобой, тоска;
Я вышел в ржавый сад, где пахнет влажной глиной,
И вот над головой простые облака,
Крутая синева и клекот журавлиный.

Уже четвертый час, но еще сыро тут,
Еще не сумерки, но здесь уже лилово,
И мысли легкие стремительно растут,
И бьется на губах настойчивое слово.

Сегодняшнего нет в томлении моем,
Меня волнует миг, предчувствуемый мною,
И в памяти в один смешались водоем
Арктические льды с тропической волною…

1921


* * *

Знаю: – жизнь без усилий покинет меня…
С теплым телом своим и с землею зеленой
Я прощусь на закате спокойного дня
Драгоценным пожаром зари опаленный.

Колокольчик лениво вдали прозвенит,
Будут птицы шуметь, размещаясь к ночлегу,
И сквозь ясную пену позволит зенит
Различить в отстоявшемся сумраке Вегу.

И пока умилительный свет не погас
И родные поля пред глазами моими,
Я в последний, простой и торжественный час
Повторю через жизнь пронесенное имя.

И подумаю, может быть, с грустью потом:
«Уходя из любимого мира земного,
Я его оставляю в огне золотом,
А таким ли увижу когда-нибудь снова?..»

1922


* * *

Насквозь пронзают иглы стужи,
И ветер в исступленьи злом
Сдавил нагие ветки туже
Нерасплетаемым узлом.

Холодный дождь жесток и жёсток,
Он воздух наискось сечет,
И дрогнет шалый перекресток,
Давно забыв ударам счет.

И солнцу скрученному в тучах
Упорства их не одолеть,
Не разогнать громад летучих,
Взнеся пылающую плеть.

Дорога тяжела и взрыта,
И мглистой ночью по краям
Роятся звездами корыта
Водой наполнившихся ям.

1920


* * *

Я о чем-то подумал, но только не помню о чем…
Всколыхнулась вода от напрасной тревоги утиной,
И томительный месяц завяз утомленным лучом
В кудреватых кустах, убеленных сырой паутиной.

Чем в ревнивой досаде тревожному сердцу помочь?!
Как душой побороть расслабляющей нежности смуту?!
Где укрыться сейчас, если даже пугливая ночь
Мне не хочет простить одиночества в эту минуту?!

Не колышатся клены, никто никого не зовет;
Словно стрелы, мгновенья вонзаются в мысли с налета,
Раздражающий месяц за облако скрылся – и вот
Не мерцает уже оловянная накипь болота.

Ветер шумно метнулся, мешая дышать резеде;
Утомленье росло, и томленье настойчиво длилось,
И в густой, как любовь, и в тягучей, как ревность, воде
Золотым пауком осторожно звезда шевелилась…

1923


* * *

В темноте не заметно осенних пометок;
Воздух горек от дыма, росы и брусники,
И мерцает между фиолетовых веток
Золотистая россыпь Волос Вероники.

Здесь туманно и тихо, а там на вокзале
Суета и звонки перед поездом скорым;
Вот и мы, наконец, без труда развязали
Тот запутанный узел, томились в котором.

Но все та же тоска и дорога все та же –
Иль сегодняшний день для души опечатка? –
И у ветхой калитки на пыльном трельяже
Все лежит позабытая тою перчатка.

А другая теперь скрыть улыбки не сможет,
Преисполнена гордостью полной победы;
Это мне показалось, иль правда, быть может,
Что упала звезда из плеча Андромеды…

1923


* * *

Насторожившаяся зреет нива,
Роса тепла, как пар от молока,
И поворачиваются лениво
Неповоротливые облака.

1921


* * *

Весною сны – последний талый снег…
Сны осенью – тоска о первом снеге…
Воспоминать испытанные неги
Животворит живительнее нег.

Дань сентября – пленительная лень;
В аллеях блеклых стынет воздух тленный,
Как поцелуй, на лбу напечатленный,
И каждый лист – затравленный олень.

За парником у выцветшей стены,
Средь паутин и чахнущих растений,
Шевелятся уродливые тени
В причудливые сети сплетены.

Закатный пыл впивает виноград,
И гаснет луч на гроздьях винограда;
И мне дана великая награда: –
Не ожидать заслуженных наград…

1920

Ещё одно издание в фундаментальной серии польской поэзии на русском.
Среди переводчиков стихотворений — участник сайта ФантЛаб, Сергей Яковлевич Шоргин, более известный как Горацио http://fantlab.ru/user3328


Зигмунт Красинский — http://feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/le5... — считается одним из представителей польского романтизма, наряду с А. Мицкевичем и Ю. Словацким.