Десять лет назад, в этот день, не стало Анатолия Михайловича Гелескула...

Десять лет.


Мне невероятно повезло в жизни.
Я лично знал Анатолия Михайловича.

И знакомство это тем более дорого, что было оно не результатом случайности, а воплощением многолетней мечты, истинным подарком судьбы.
Бесконечно жаль, что встреча наша произошла слишком поздно и общались мы слишком редко и мало.
Но и это — незабываемо и неповторимо.

Невероятный собеседник, человек энциклопедических знаний, с большим чувством юмора, он притягивал к себе магнитом, был душой компании.
При этом не любил говорить о себе,

сердился, когда хвалили его переводы.
Знал ответ на любой вопрос, с лёгкостью отвечая на него — цитатой, случаем из жизни, анекдотом.

Классик русского поэтического перевода, знакомый миллионам читателей поэзии, поднявший это искусство на невероятную высоту, давший нам образец отношения к слову, к рифме.

И в то же вемя — самый обычный человек.
Не любивший официоза, скромный, ранимый, очень добрый, трудоголик и аскет, философ и романтик.

Его переводы, его поэзия — памятник русскому языку, поэтическому переводу, планка и вершина, образец.

Человек жив, пока о нём помнят.
Гелескулу суждена долгая память — пока люди читают стихи, пока радуются и печалятся, пока продолжается жизнь.

..держу в руках маленькую книжку, 1989 года издания, прекрасной армянской поэтессы Маро Маркарян, "Из огня любви и печали".
Сред прочих переводов других великих поэтов и переводчиков — много гелескуловских; вот один из них.

Эпитафией самому себе, воспоминанием о будущем...

***
Я знаю — затихая навсегда,
Ты улыбнулся горько и лукаво
Горячности, не гасшей в холода,
Мятежным мыслям, меркнувшим, как лава,
И женщинам,
Уже издалека,
Не помнят зла,
Не требуя залога,
Своей улыбкой, искрой светляка,
Похожий на ребёнка
И на Бога.
Пока тускнел и мерк земной предел
И в ночь ты с детской дерзостью глядел,
Любимец, озорник и заводила,
Душа прощально смерила края
Провала в пустоту небытия
И, смерив их, от нас загородила.
И оттого лукава и горька
Была твоя улыбка в то мгновенье,
Когда, окинув бездну свысока,
Ты канул в ночь и растворится тенью,
А нам оставил искру светляка.


_________

Анатолий Михайлович Гелескул.
Любим и помним.

25.11.2021г.

Ничто не проходит бесследно.

Сегодня год, как нет моего усатого-полосатого, замечательного, лучшего.

Но уйти — не значит перестать быть, исчезнуть.

Всё равно — рядом.

И память хранит всё доброе, светлое.

Потому что — не было иного.

И это прекрасно.

Прав поэт.

Только память спасёт от разлуки.

Сегодня — 87 лет со дня рождения Мастера русского поэтического перевода, выдающегося переводчика и великого Поэта, Анатолия Михайловича Гелескула.

Наиболее известные работы:

с испанского — народные песни, Хорхе Манрике, Гарсиласо де ла Вега, Сан-Хуан де ла Крус, Кеведо, Росалия де Кастро, Мачадо, Хименес, Леон Фелипе, Лорка, Вальехо, Уидобро, Эрнандес, Пас, Пабло Неруда, Элисео Диего, Синтио Витьер;

с французского — Теофиль Готье, Нерваль, Бодлер, Верлен, Аполлинер;

с португальского — Пессоа; с немецкого — Рильке;

с польского — Мицкевич, Норвид, Лесьмян, Ивашкевич, Галчинский, Стафф, Лехонь, Бачинский, Боровский, Т.Новак, Харасымович, Шимборская, Милош, Твардовский,

с чешского — Витезслав Незвал.

Переводил также драмы (Лорка) и прозу (Ортега-и-Гассет, Хименес). Публиковал статьи о зарубежной словесности и о русской поэзии (Мария Петровых, Давид Самойлов, Анатолий Якобсон, Наталия Ванханен).

Лично для меня, а также для множества других любителей поэзии, Гелескул — вершина, эталон, абсолют.

Его переводы обладают истинной магией слова, являются образцом русского поэтического языка.

Впрочем, не надо лишних слов. Его переводы надо просто читать.

И я завидую тем, кто впервые откроет для себя поэтическую вселенную Гелескула.

Она прекрасна.

_____________________

Представляю блестящее предисловие автора к своей первой книге, сборнику "Тёмные птицы".

И в прозе Анатолий Михайлович — всегда эталон точности, знания, юмора и красоты.

________

"Как большинство переводчиков, я не собирался таковым становиться и вообще, как большинство читателей, долго полагал, что стихи переводятся как-то сами собой – и если у переводного поэта, будь то даже Гейне, одни строки западают в душу, а другие – нет, виноват автор, которому не все одинаково удалось.

Это обстоятельство я со временем подзабыл, а следовало бы помнить. Читательское доверие к слову слепо, как любовь.

Лет двадцати с чем-то я прочел «Цыганское Романсеро» Лорки по-испански и был обескуражен.

Кое-что оттуда я знал в русских переводах, которые любил и люблю по сей день, и, естественно, раскрыл книгу на этих вещах.

Все, вплоть до ритмов и рифм, оказалось не так. К этому я совершенно не был готов и с самоуверенностью самоучки решил «Это неправильно. Надо, чтоб было так, и я это сделаю».

И, помнится, собственные каракули не сразу меня убедили, что все не просто – и чтоб было «так», надо, чтобы стало иначе.

Но это уже профессиональные тонкости, не всем интересные, и сказать хотелось бы о другом.

Думаю, что стихи прежде всего делятся на живые и мертвые. Первые бывают очень талантливыми и не очень, но к ним тянется если и не народная тропа, то все же человечий след; вторые бывают искусными или неискусными, и тянутся к ним одни стихоманы. Почему стихи рождаются такими, вряд ли кто знает, но это медицинский факт.

И секрет перевода, наверно, тот же, что у стихов, – в конечном счете это тайна жизни.

Я думаю, что у каждой жизни – своя тональность. То, что зовут судьбой. События жизни, неизбежные или навязанные, ложатся в эту тональность, как мелодии, и попадают в нее или остаются чужеродными и терзают фальшью.

Человек потому и внимателен к себе, что домогается не роскошной жизни, а подлинной – своей, без чуждых и фальшивых нот.

Стихи, оставляя наедине с собой, помогают понять себя в мире, и недаром, когда такое понимание становится самоубийственно важным – на заре туманной юности, – стихи пишут почти все (кроме тех, наверно, кто не знает попросту, что это такое).

Парадоксальное, но верное определение поэзии дал испанский философ Ортега-и-Гассет: «Поэт – это переводчик человека в его разговоре с самим собой». Люди общаются словами, но разговор с самим собой бессловесен – это миллионы, миллиарды немых наречий, скрытных, смутных и мучительных своей непонятностью. Поэтическое слово помогает понять то, чему мы искали и не могли найти имя, и заодно ощутить, что внешне мы разобщены и лишь в самом сокровенном, неотчетливом и неповторимом – короче, в самом личном – близки, понятны и, если хотите, похожи.

Другое дело, что не все поэты бывают поэтами, переводчики – тем более. Невольное отступление мемуарного свойства.

Я учился заочно, и происходило так, что сессионное время иногда совмещалось с литературными вылазками. Сам институт был техническим, но с несколько цыганским уклоном: полевые геологи, поисковики, прибывали на сессию из тьмы лесов, из топи блат и прочих неуютных мест, и народ съезжался разновозрастный, разношерстный и крайне интересный.

Однажды сосед по столу, увидев у меня гранки переводов, спросил, что это за штука, и неожиданно сказал:

– А я переводные стихи вообще не читаю.

– Почему? – полюбопытствовал я.

– Да так... Редко что попадается.

– Редко, – согласился я. – А непереводные? Часто?

Парень был умный и в ответ рассмеялся.

Что поделать, все бывает редко.

Культура – это пустынная местность, да и вся наша перенаселенная планета довольно малолюдна. Можно ли вообще переводить стихи? Наверное, нет, и светлые умы, в первую очередь – поэты, убеждали этого не делать.

Но люди ценят умные советы, а сами, включая советчиков, поступают обычно по пословице: «Пока умный думал, дурак реку вброд перешел».

Еще греческие мудрецы убеждали, что лучшее для человека – не родиться, а родившись – тут же умереть. Мы по-прежнему ценим античную мудрость, а плотность населения по-прежнему растет.

Что до переводов, то и в античные времена жаловались на упадок творчества, а неповторимый Катулл, например, переводил стихи Сафо, тоже неповторимой.

Мне доводилось слышать от людей наипрогрессивнейишх, что в России слишком много переводят.

А виной тому – цензура (и это правда, пусть и с оговорками).

Помню такой оборот речи: «Непродуктивная трата национальной энергии и национального гения».

Об энергии рассуждать не берусь, а вот таинственный «национальный гений» – видимо, калька с немецкого и заодно немецкая калька с французского: в романских языках это выражение ничего величавого не содержит и обозначает всего-навсего народный дух, говоря проще – склад души. Что тут можно возразить?

В России с цензурой, да и с культурой перевода, обстояло по-разному и порой плачевно, но переводили всегда – и особенно много и полнозвучно полтора-два века тому назад, когда литература была не чета сегодняшней, да и читатели владели языками.

Похоже, переводы – признак молодости, а не склероза.

Русская поэзия неизменно чутка к мировой культуре, это у нее в крови – и как раз потому, что она молода, моложе европейских, и кровь еще не перекипела. Любому барбосу известно, что Есенин пил, но многие ли знают, что Гейне он читал в подлиннике и это была его настольная книга?

Наверно, литература, сплошь состоящая из Пушкиных, Шекспиров и Сервантесов, была бы самодостаточна, но такой, похоже, не предвидится.

Да, много и, увы, справедливо говорится о ненадежности, ущербности, слабости поэтического перевода, о его неизбежных потерях.

Правда, у «национального гения» есть на этот случай национальная поговорка: «Лучше с умным потерять, чем с дураком найти». Поговорка российская, но, думаю, и другие народы спорить с этим не станут.

Все эти нехитрые рассуждения в защиту перевода – никоим образом не самозащита или самооправдание.

Свои переводы ни защищать, ни оправдывать не собираюсь – пусть защищаются сами, как умеют и насколько в силах. Самому судить о себе трудно и вряд ли возможно. Разумеется, заподозри я в себе графомана, остерегся бы публиковать переводы, но я действительно не знаю, чего они стоят.

И по этому поводу вспоминаю для бодрости строчки из якутской поэмы (в выразительном переводе Николая Шатрова):

"Еще хороша, что взошли семена:

бывает, посеешь – и нет ни хрена. "

______________

...и в этом году — уже 10 лет, как его нет с нами.

Анатолий Михайлович Гелескул.

Любим и помним.

К вопросу о правых и виноватых, победителях и побеждённых.

Facebook дважды заблокировал аккаунт журналиста ВГТРК Андрея Медведева за его пост о выступлении в Бундестаге.

Текст отличный и по-хорошему очень русский, поэтому заслуживает, чтобы его прочли.

----------------------------

“Если бы мне пришлось выступать в Бундестаге, как мальчику Коле, то я, пожалуй сказал такие слова:

— Уважаемые депутаты. Сегодня я увидел чудо.

И это чудо называется Германия.

Я шел к вам и смотрел на красивые берлинские улицы, на людей, на замечательные памятники архитектуры, и теперь я стою тут, и смотрю на вас.

И я понимаю, что всё это чудо.

Что вы все родились на свет и живете в Германии. Почему я так думаю? Потому что учитывая то, что ваши солдаты сделали у нас, на оккупированных территориях, бойцы Красной Армии имели полное моральное право уничтожить весь немецкий народ.

Оставить на месте Германии выжженное поле, руины и только параграфы учебников напоминали бы о том, что была когда-то такая страна.

Вы вероятно не помните всех подробностей оккупации, но это и не нужно.

Я просто напомню вам о том, что солдаты Вермахта и СС делали с советскими детьми.

Их расстреливали. Часто на глазах у родителей. Или наоборот, сначала стреляли в папу с мамой, а потом в детей.

Ваши солдаты насиловали детей. Детей сжигали заживо. Отправляли в концлагеря. Где у них забирали кровь, чтобы делать сыворотку для ваших солдат. Детей морили голодом. Детей жрали насмерть ваши овчарки. Детей использовали в качестве мишеней. Детей зверски пытали просто для развлечения.

Или вот вам два примера. Офицеру вермахта мешал спать младенец, он взял его за ногу и разбил его голову об угол печки.

Ваши летчики на станции Лычково разбомбили эшелон, на котором пытались вывезти детей в тыл, и потом ваши асы гонялись за перепуганными малышами, расстреливая их в голом поле.

Было убито две тысячи детей.

Только за одно то, что вы делали с детьми, повторюсь, Красная Армия могла уничтожить Германию полностью с ее жителями.

Имела полное моральное право.

Но не сделала.

Жалею ли я об этом? Конечно нет.

Я преклоняюсь перед стальной волей моих предков, которые нашли в себе какие-то невероятные силы, чтобы не стать такими же скотами, какими были солдаты Вермахта.

На пряжках немецких солдат писалось «С нами Бог». Но они были порождением ада и несли ад на нашу землю.

Солдаты Красной Армии были комсомольцами и коммунистами, но советские люди оказались куда большими и сердечными, чем жители просвещенной религиозной Европы.

И не стали мстить.

Смогли понять, что адом ад не победить.

Вам не стоит просить у нас прощения, ведь лично вы ни в чем не виноваты.

Вы не можете отвечать за своих дедов и прадедов.

Но я скажу честно – для меня немцы навсегда чужой, чуждый народ.

Это не потому что лично вы плохие.

Это во мне кричит боль сожженных Вермахтом детей.

И вам придется принять, что как минимум еще моё поколение — для которого память о войне это награды деда, его шрамы, его фронтовые друзья — будет воспринимать вас так.

Что будет потом, я не знаю.

Возможно, после нас придут манкурты которые все забудут.

И мы многое для этого сделали, мы много что просрали сами, но я надеюсь, что еще не все потеряно для России.

Нам конечно нужно сотрудничать.

Русским и немцам.

Нужно вместе решать проблемы.

Бороться с ИГИЛ и строить газопроводы.

Но вам придется принять один факт: мы никогда не будем каяться за нашу Великую эту войну.

И тем более за Победу.

И тем более перед вами.

Во всяком случае, повторюсь, моё поколение. Потому что мы тогда спасли не только себя.

Мы спасли вас от вас самих.

И я даже не знаю, что важнее”.

---------------------------

С Днём Победы!

А сердцу всё не верится.
Всё думается — смерти нет.

Есть. И есть разлука.

Но память жива. И пока она жива — жив и тот, о ком помнят.

Ниже выложена статья Б. Дубина ( к сожалению, ныне уже покойного...) об Анатолии Михайловиче; мало кто смог бы сказать лучше, по моему глубокому убеждению.
______________________________________________________ ______________

ПОЭЗИЯ БЫЛА ЕГО СУТЬЮ.

Второй день повторяю за поэтом: "Ты значил все в моей судьбе…".
Но не хочу сейчас говорить о своей потере и вообще о чем бы то ни было личном – и не только потому, что слишком больно.
Дело в ином.
Мы были знакомы с Анатолием Гелескулом больше 40 лет, дружили, не раз вместе работали, и все же я всегда чувствовал рядом присутствие чего-то значительно большего, чем человек, даже такой близкий. Он как бы не весь был тут, со мной, с нами (а Гелескул любил и умел дружить своих друзей).
Не знаю, как это передать, выходит очень коряво и приблизительно, но попробую.
Он был, скажем так, духом поэзии, на время принявшим земной облик: казалось, в любую секунду он может вдруг улетучиться.
К ошеломляющему счастью оказаться рядом с ним всегда примешивались удивление и тревога: становилось как-то не по себе, что ли, не могу назвать это по-другому.

В ариэлевском начале и складе все дело. Поэтому Анатолий Гелескул не просто переводил только то, что глубоко знал и беззаветно любил, – он писал стихи.
И как могло быть иначе?
Он, думаю, не умел иначе, поэзия была самой его сутью, способом существования, формой жизни – в мире, замечу, мало напоминающем жизнь и совсем не похожем на поэзию.

Я видел, как легко, по-моцартовски он работает.
Но редакторы помнят, как долго Гелескул тянул даже с самой небольшой подборкой стихов, крошечной врезкой к ним, которые правил то здесь, то там до последней минуты.
Он был абсолютно узнаваем в каждой строке, но при этом постоянно менялся, почему, кстати, и перерабатывал сделанное при любой новой публикации.
При первом нашем знакомстве он отмахнулся от Бодлера, которого я пробовал тогда переводить ("Учите испанский, польский – вот где поэзия") – через 30 с лишним лет он перевел бодлеровское "Прибытие на Киферу", и как!
То же самое было с Норвидом, с Чеславом Милошем: он должен был прийти и пришел к ним, очень нескоро, сам.
Никакие звонкие имена его не убеждали, и он никогда не думал о том, чтобы "представить" того или иного "великого поэта", «значительное явление» и т. п.
Просветительства в нем не было ни на йоту – он был, рискну сказать, романтиком, в голову приходят Жуковский, Гёльдерлин…
Романтиков, вплоть до самых поздних (Рильке, Лесьмяна, Пессоа, Лорки, Галчинского), он, кажется, только и переводил.

Этот общепризнанный "кунктатор" сделал, даже по количеству, поразительно много – две недавно вышедшие объемистые книги избранного далеко, далеко не вмещают всего им переведенного, а есть ведь еще переведенная проза и драматургия, есть эссе, написанные им самим.

Но дело, как всегда в жизни, конечно, не в количестве, а в масштабе.
Воплощенный поэт, Гелескул поднял переводческое дело на невероятную высоту, стал эпонимом нашего ремесла.

Думаю, каждый из читающих стихи хранит в уме как самое дорогое не один и не два десятка вещей, созданных Анатолием Гелескулом.

Так было, так есть, так будет – и лучше не бывает.

Светлая память!



Б. Дубин. "КоммерсантЪ" от 28.11.2011
______________________________________________________ _

Анатолий Михайлович Гелескул.
Восемь лет.

Любим и помним.