облако тэгов
I
У ветра сегодня бессонница,
У ливня нынче поминки,
И пальма в отчаянье клонится,
Измятая на поединке.
Не спится. Давно перелистаны
Записки беглого сна:
Наскоками бури освистаны
Камин, журнал и луна.
II
И. Чиннову
На счастье поставлены точки:
Учебникам вопреки,
Оборваны утлые строчки –
Наброски, черновики.
Для Бога тысячелетья
Промчатся, как день один,
Кратчайшие междометья
Над оползнями лавин.
А мне суждено иное:
Которого-то числа
Наследье извлечь земное
Из письменного стола.
Наткнувшись на клочья бреда,
Былого в них не найду:
Обглоданная победа,
Ворча, перешла в беду!
2.V.1987
В случае…
Месть голосом: – «Наказываю вора!» –
Плевком в лицо, дубиной по спине…
Мне видятся – и только ли во сне? –
Подробности крутого разговора.
Воздам тебе ушатами позора,
Твои долги взыщу с тебя вдвойне,
И пусть горят в негаснущем огне
Мужской Содом и женская Гоморра!
Ты там и там, а озеро одно:
Уже кипит и пенится оно
Провалами и раскалённой серой!
…И пожалеть: вернуться и догнать,
И снова стать воспитанной пантерой…
Не лучше ли – пройти и не узнать?
29.VIII.1988
Вечернее
Клубок лучей в глазах пестрит,
Наводит головокруженье,
Но как забыть артрит, гастрит,
В суставах боль, в желудке жженье?
Недуги – знаменья годов,
Щедрейшие – к моим услугам,
И тем гордиться я готов,
Что мысли тоже ходят кругом,
Что мой неконченый сонет
Открыт сомненьям и помаркам,
И сам я до преклонных лет
Не чувствую себя огарком.
18.X.1984
Граф Август фон Платен
Положено по древнему условью:
Судьба в душе, а по судьбе дела;
Немало нам причудница дала
Помучиться несбыточной любовью.
Мiр двух полов неласков к нездоровью:
Правша спешит, во избежанье зла,
Пока к нему зараза не пришла,
Счастливицу обрадовать свекровью.
Вы, как и я, не ведая причин,
Взаимности просили от мужчин,
Дарили им улыбки Вашей музы.
И Ваш удел – случайные дома:
Венеция, Париж – и Сиракузы,
Привал навек (бубонная чума).
18.IX.1981
Гулянье
Сегодня у нас гулянье
В большом приютском саду:
Хлопушки, пляски, вихлянье.
За всем – посильную мзду.
Я взял четыре билета
(А собственный – свой – не в счёт),
Но втайне жалел поэта,
Что до утра не уснёт.
Один – ремонтный рабочий,
Другой – смазливый шофер…
А третий – без многоточий:
Глаза синее озер.
За жертву лучшей наградой
Он был бы мне, старику,
Но явится с «наморадой»
(Придётся быть начеку).
…Веселье давно в разгаре,
В объятьях и толкотне.
Ни по одному, ни в паре
Никто не зашёл ко мне.
17.VI.1987
Зеркало
Я отражён во множестве зеркал
Беспомощным, в работе неискусным,
Развратником и старикашкой гнусным:
Чем кончился любовный перекал?
Не раз, не два в тех недрах я мелькал
Отжившего поборником безвкусным –
И обликом, напыщенным и грустным,
Сам на себя насмешки навлекал.
Лишь в уголке, в унылой галерее
Есть зеркальце, где мог бы я бодрее
Махать мечом, и в обе щеки дуть,
И на слугу покрикивать сердито.
Увы, стекло предательски надбито,
Взор потускнел, и облетела ртуть.
3.XII.1981
Клён
Нынче время суда
над зазнавшимся клёном,
что казался всегда
неподдельно зеленым.
Осень – злой прокурор,
но его ухищренья
лишь усилят позор
саморазоблаченья.
День-другой подожди,
и разучишься плакать:
истощатся дожди,
и останется слякоть.
Встреть остатками сил
наготу и огласку!
…Я когда-то носил
эту самую маску.
6.III.1980
Молитва
О Господи, часы останови
И времени вели остановиться,
Да не сгорит удачная страница,
А новую неначатой порви.
Но юношу для жизни вдохнови
Тем, что ему сегодня и не снится,
А девушке позволь благословиться
Для сладости и горечи любви.
Усталому, мне хочется причала,
Их свежести – прилива для начала
Превратностей по прихоти морей.
Нет, Господи! Не изменяй порядка:
Храни меня подольше от упадка,
А молодых – от ранних якорей!
31.V.1980
Мури
Назад
Слабее всех, почти слепой калека,
В гимназии страдал я от задир,
И утешал меня запретный мир
Учительской: надёжная опека!
Опять синяк. Изгладит ли аптека
Мне со скулы кулачный сувенир?
Сойду ли я в чистилище-надир
С отметиной? И вот прошло полвека.
Теперь я стар. Но не от тех обид –
Ребяческих – мой исказился вид,
А от иных, нешуточных, наскоков.
Ах, если бы, из-под пяти лжецов
Сбежав назад, назло теченью сроков,
Расцеловать тогдашних сорванцов!
8.IV.1980
Наперекор
Жоану Гомесу да Коста
Насыщено мгновенье до предела:
Любовное удвоив колдовство,
Мерцанье глаз я заключил в него
И музыку мальчишеского тела.
Но лучшая улыбка отлетела
В минувшее (глумленье таково),
И в сотый раз живейшее мертво:
Не Мойра ли за нами подглядела?
Ты встал, пошёл и, тот же, но другой,
Включаешь душ и моешься, нагой,
А я смотрю на свет из коридора –
На белизну и синие глаза,
И в памяти – залог наперекора –
Не выцветет отцветшая гроза!
2.XII.1980
Натурщику
Р. Т.
I
Ученикам дано и ученицам
Срисовывать живую красоту:
Твоим плечам, ногам и животу
Размножиться, мельчая по страницам.
Не только я завидую тряпицам,
Ласкающим тугую наготу:
Ты кажешься на солнечном свету
Избранником, эфебом светлолицым.
По совести, не мрамор ледяной,
Не вымысел, а Феб и Антиной,
И прочие (не все общеизвестны)
Влекут меня к неистовству грехов:
И все они в тебе одном телесны –
Натурщике для глаз и для стихов.
13.IV.1982
II. Преемство
Чтоб сохранил твой будущий потомок
Тебя в себе в пленительности всей,
Женись теперь, но тщательно отсей
Достойную из тысяч незнакомок.
Иди в отцы, пока твой голос громок,
Пока ты прям – стройнее, чем Персей.
Увековечь себя! Потом лысей,
Тускней, рыхлей, как мраморный обломок.
Зато взойдет на небо красоты
Твой юный сын – такой, как нынче ты,
Прославится великолепным телом
И, наготой несловленной дразня,
Перехитрит притворством неумелым
Поклонников (и жаль, что не меня).
16.IV.1982
III
Пока струя свободна ключевая,
Ей не пристал и образ ни один,
Зато в плену дарует ей кувшин
Свои черты, виденья вызывая.
Вот Пифагор, но, маску надевая,
Не сгладила вода его морщин.
Вот Адриан, печальный властелин:
Венчанный лоб – и складка роковая.
Так и в тебе, натурщике живом,
Намечены неявным торжеством
Влюбленный Марс (он без меча и шлема),
Алкивиад, покорный Антиной,
Ахилл, Персей, Давид – любая тема.
Ты – все они. Который же со мной?
7.V.1982
IV
К невидному, горбатому, больному
Взор ищущий склонился бы скорей,
Чем к мускулам тупиц-богатырей,
К телесному здоровью показному.
Да, ты красив. И не завидуй гному
За то, что он всех Бальдуров мудрей:
Не уступай роскошества кудрей
И счастья жить бездумно, по-земному.
Я на тебя гляжу со стороны
Сквозь наготу. И ясно мне видны
В душе твоей следы рубцов и ссадин:
Она в плену, но все-таки жива.
…Когда-нибудь, морщинист, непригляден,
Собьёшь и ты оковы вещества.
24.X.1982
Они и ты
Они и ты – теперь могу бесстрашней
Именовать виновников невзгод:
В их пестроте мой позапрошлый год,
В одном тебе – печальный день вчерашний.
Ночь кончилась, и мой уклад всегдашний
Воссоздался: и в нём таблица льгот
Лекарственных от худших непогод, –
Опять живу вольней и бесшабашней!
Ты выдавал улыбок на пятак,
А счёт писал на тысячу патак
За каждое подобие привета,
А большего и сам я не хотел,
Зато теперь касаюсь без запрета
Румяных губ и юношеских тел.
29.VIII.1988
Посмертье
В небе ни полей, ни аллей,
ни разноголосицы птиц:
будет ли мне там веселей
в мерзлой синеве без границ?
Скажут ли, впустив за порог:
«Комнаты себе выбирай», –
или, осудив за порок,
снова запечатают рай, –
Выбросят на тысячу лет
прочь от обогретых палат?..
Буду я, бездомный, одет
в рубище из ветхих заплат.
Праведник – чистулька и сноб –
свесится с балкона дворца:
«Грешнику смягчит ли озноб
тёплая земная грязца?»
Ночь на 22.II.1982
Почти экспромт
Эдеру
Был день озябшим патагонцем
(Южанина беру в пример)
И вдруг под вечер ожил солнцем,
Стряхнул «a cava de chover!»
Облокотившись на перильца,
Я думал на часок прилечь,
Когда от юноши-бразильца
Услышал образную речь:
«Была дождливой вся неделя,
Теперь же радуйся, поэт,
Как будто бы в конце туннеля
Автобус вырвался на свет».
И только ли? Среди затишья
Размеренно-тоскливых дней
Прими мои четверостишья
С улыбкой солнечной своей.
10.XI.1985
Развозчик
Страшно серьёзный, без тени лукавой ухмылки,
В ящиках переставлял он пустые бутылки
И пересчитывал их, да по множеству раз,
Не замечая к себе приколдованных глаз.
Надо бы чашечкой кофе приветить бедняжку!
Нет! На его худобу и на брюки в обтяжку
Молча гляжу я, но кожей почувствовал он,
Что, как натурщик, со всех облюбован сторон.
В ровные лунки на доньях, в ряды и в затылок
Он разместил буроватые сотни бутылок:
Лавочника не надуть бы, большого туза,
И на меня неожиданно вскинул глаза
Томные, тёплые. Время ли остановилось?
Просто ли сердце от глупой надежды забилось?
Сердце… Но старческой робости он не учёл:
Я расплатился по счёту – и дальше пошёл.
4.VII.1986
Смириться
«Здесь Тютчев жил, здесь он встречался с Гейне» –
Люблю разбег перфильевской строки.
Познаньями блеснут проводники
По городкам на Одере и Рейне.
Испишутся о Прусте, об Эйнштейне
Гербастые дорожные листки,
Дощечками взыграют кабачки
И дымные парижские кофейни.
А если я прославлюсь, обо мне
Припомнят ли в холодном Харбине
Совсем уже не те домовладельцы,
Расскажут ли Пекин, Тяньцзин, Шанхай?
Вдвойне, втройне бездомны погорельцы;
Смирись, поэт, и лучше не вздыхай.
31.XII.1980
Цепь
Повторяются звенья:
та же форма и вес,
и от их повторенья
не дождаться чудес.
Цепь надета на обод,
обод – часть колеса.
Им орудует робот:
доллар за полчаса.
Голова рассчитала
всё, что можно учесть,
окисленье металла
(беззащитная месть).
Вот поправлена спица,
устранён перекос,
вот гомункул-тупица
отстранён за износ.
Пожалеть не придётся
об истлевшем звене:
если цепь оборвётся –
непременно на мне!
6.III.1989
https://45parallel.net/valeriy_pereleshin...
ВАЛЕРИЙ ПЕРЕЛЕШИН
1913, Иркутск – 1992, Рио-де-Жанейро
С 1920 года до начала 50-х жил в Китае, до 1939 года – в Харбине, до осени 1943 года – в Пекине, позже – преимущественно в Шанхае.
Единственный значительный русский поэт «восточной ветви» эмиграции, выучивший китайский, язык и переводивший китайскую классику с оригинала.
В январе 1953 года переехал из «красного Китая» в Бразилию, где вскоре замолк и как поэт, и как переводчик.
Еще в Китае (в Харбине) он издал четыре сборника оригинальных стихотворений с вкраплениями переводов, а также – отдельной книгой – «Сказание старого морехода» С. Т. Кольриджа. Когда в 1967 году Перелешин вернулся в литературу, он стал активно печататься в Западной Европе и США, книги его «китайского» периода превратились для славянских библиотек в настоящий антиквариат.
В 1988 году Перелешин выпустил последний прижизненный сборник оригинальных стихотворений (тринадцатый) и в том же году стал печататься в СССР, притом первым опубликованным в Москве произведением оказался перевод с испанского – сонет Хуана Боскана.
Выучил за годы жизни в Бразилии португальский настолько совершенно, что к собственному семидесятилетию выпустил сборник стихотворений, написанных на этом языке («В ветхие мехи», 1983), и в него же включил свои переводы из русских и древнекитайских поэтов; в рукописи остается еще довольно много неизданных стихов, написанных по-португальски и по-английски.
Как переводчик Перелешин формировался одиноко и индивидуально, поэтому и его работа над китайской классической книгой «Дао Дэ Цзин», которую переводчик считал не столько этическим трактатом, сколько поэмой, может рассматриваться только вне традиций советской китаистики, восходящей к Василию Алексееву и Юлиану Щуцкому: Перелешин никогда не пожертвовал бы рифмой там, где видел ее в оригинале.
Вовсе изолированно стоят переводы Перелешина из бразильской поэзии, частично изданные сборником «Южный крест» (1978). Страна, в которой поэт жил, никак не была для него предметом литературоведческого исследования, в «Южном кресте» смешаны стихи весьма знаменитых поэтов и почти безвестных друзей Перелешина.
Практически неизвестной осталась русскому читателю испанская поэзия в переводах Перелешина, хотя еще в 1975 году парижский «Вестник ХСМЛ» (№ 115) опубликовал его переложение «Духовной Песни» Св.Иоанна от Креста (он же Сан Хуан де ла Крус); восстанавливая справедливость, приводим этот перевод полностью.
Первой авторской книгой Перелешина, выпущенной в России, стала «Дао Дэ Цзин» (М., 1994); в 2000 году книга была переиздана в очень дорогом, подарочном виде.
К сожалению, сотни переводных (как и оригинальных) стихотворений Перелешина остаются неизданными по сей день, это сонеты Шекспира и Камоэнса, это португальские и английские стихи Фернандо Пессоа – и многое другое.
СВЯТАЯ ТЕРЕЗА АВИЛЬСКАЯ
(1515-1582)
ВОЗДЫХАНИЯ О ВЕЧНОЙ ЖИЗНИ
Я давно живу не в себе:
Умираю, чахну, пылаю –
Умирая, не умираю.
Я живу помимо себя:
От любви умирает плоть,
Потому что живой Господь
Возжелал меня, возлюбя,
И, земное сердце губя,
Начертал на нем: «Изнываю,
Умирая, не умираю».
Но божественный этот плен,
Плен любви подменом мгновенным
Сделал Бога моим же пленным,
А меня – свободной взамен.
Не уйти из-за крепких стен!
Бог в плену. Я счастье теряю.
Умирая, не умираю.
О, как жизнь унылая длится!
Как изгнанья сроки суровы!
Как безмерно тяжки оковы,
Как в оковах душа томится!
Я надеюсь освободиться,
Но, надеясь, пуще страдаю:
Умирая, не умираю.
Сколько горечи в жизни нудной:
Вижу Бога – издалека!
Если вправду любовь сладка,
То надежда кажется трудной.
Так избавь от ноши нескудной:
Я под нею изнемогаю,
Умирая, не умираю.
Милой смерти я рвусь навстречу:
Раньше или позже, мертва,
Я навеки буду жива;
В смерти видя жизни предтечу,
Через смерть я жизнь обеспечу.
Смерть, не медли! Я погибаю,
Умирая, не умираю.
Чудотворца любовь по вере:
Жизнь уже не цепь, не обуза.
Чтобы стать свободной от груза,
Потеряй себя – и в потере
Распахнутся для смерти двери.
Будет легкой она, я знаю:
Умирая, не умираю.
Жизнь грядущая, жизнь иная
Жизнью истинной стать не может,
Если мнимая жизнь земная
Жизни смертью не уничтожит.
Пусть же смерть конца не отложит!
В смерти жизнь обретя, взыграю:
Умирая, не умираю.
Жизнь, чего еще не готова
Богу я подарить, любя,
Потеряв при этом себя
И тебя же выслужив снова?
Даже смерть не внесет иного,
Мой Любимый во мне. Сгораю,
Умирая, не умираю.
САН ХУАН ДЕ ЛА КРУС
(Святой Иоанн от Креста)
(1542-1591)
ДУХОВНАЯ ПЕСНЬ
I
Однажды ночью черной,
Тревогою любовною палима
(О случай благотворный!),
Я выкралась, незрима,
Когда мой дом уснул невозмутимо.
Впотьмах сошла проворно
По лестнице, глухим плащом хранима
(О случай благотворный!),
Впотьмах, неуловима,
Когда мой дом уснул невозмутимо.
Тайком под кровом ночи,
Чтобы никто навстречу не попался.
Мои померкли очи,
Но светлым путь казался
От пламени, что в сердце разгорался.
Оно меня вернее
Вело, чем полдень ярко освещенный,
Туда, где, пламенея,
Он ждал меня, влюбленный, –
В безлюдный уголок уединенный.
Ночь путь мне указала:
Ночь, ты милей дневного мне светила.
Ночь, ты в одно связала
Возлюбленного с милой,
Ее в него чудесно превратила!
На той груди красивой,
Что одному ему я сберегала,
Он задремал, счастливый,
А я над ним махала
Кедровой веткой вместо опахала.
Но ветра из бойницы,
Пока с кудрями друга я шалила,
Прозрачная десница
Меж плеч меня пронзила
И вдруг меня сознания лишила.
Забылась я, склонилась
Челом на грудь любимого в бессильи.
Всё растворилось, скрылось,
Заботы опочили,
Забытые среди белейших лилий.
II
Беседа души с Женихом
Где скрылся мой любимый?
Бежал олень, и путь его неведом.
Я в муке нестерпимой.
Всё стало страшным бредом...
Напрасно я звала, бежала следом!
Вы были со стадами,
О пастухи, и ночью вы не спите, –
Прошел ли здесь холмами
Мой дорогой? Найдите
И о тоске моей ему скажите!
Пойду искать повсюду:
На взгорья восходя, к ручьям спускаясь,
Цветы срывать не буду,
Зверей не испугаюсь,
Ни сильных, с их межами не считаясь.
О рощицы с кустами,
Любимые вас руки насаждали,
И вы, луга с цветами,
Что ярки, как эмали,
Скажите мне: его вы не видали?
Творения: Дары нам расточая,
Он здесь прошел поспешною стопою
И, ласково взирая,
Всех, что сошлись толпою,
Одел своей чудесной красотою.
Невеста: Томлюсь, но где отрада?
Отдай же, наконец, себя на деле!
Мне вестников не надо
Тех, что цвели и пели,
Но главного поведать не сумели.
Ни тех, что много знают
И, о твоих щедротах рассуждая,
Лишь муку умножают,
Не знаю чтo болтая...
Вновь остаюсь одна, едва живая.
Так не держись упорно,
О жизнь моя, не там, где жить бы надо!
Ведь стрелы благотворны,
И в них твоя отрада,
От милого подарок и награда.
О милый, сердце в ранах, –
Так исцели его в твоем величьи!
Ты – вор из самых странных:
Переменив обычай,
Ты не ушел с украденной добычей!
Тоска моя – как пламя,
Но только ты один покончишь с нею.
Как светоч, пред глазами
Предстань – взирать посмею:
Для одного тебя я их имею!
Явись же мне, любимый,
Убей меня и выведи из круга:
Ведь только облик зримый
Прекрасного супруга
Излечит от любовного недуга!
И ты, родник холодный,
Создай в своих струях осеребренных
Тот образ благородный
Желанных глаз влюбленных,
Что в недрах я скрываю воспаленных!
Вот-вот взлечу: желанен,
Но жжет твой взор!
Жених: Останься, голубица:
Олень ведь тоже ранен,
Готов с холма спуститься,
Чтоб ветерком от взлета насладиться.
Невеста: Ты и в горах отвесных,
Любимый, и в долинах многолистных.
Ты в островах безвестных,
Ты в пеньи рек струистых,
В прикосновеньях ветерка душистых.
Залог зари грядущей,
Возлюбленный, ты ночь отдохновений!
Ты в тишине поющей
Приходишь сокровенней
На трапезу любовных упоений.
Лисиц, лисиц ловите!
Оплетены цветами наши лозы,
Их столько, что – смотрите –
Сгребаем в кучу розы,
И не страшат меня ничьи угрозы.
Смирись же, ветер вьюжный,
Мертвящий сердце холодом полночным!
Наполни, ветер южный,
Мой сад дыханьем сочным,
И друга я приму в шатре цветочном.
О девы Иудеи,
Цветы у нас особенные, знайте:
Их аромат полнее.
В предместьях пребывайте
И даже на порог наш не ступайте!
Сокройся, мой бесценный,
И ласково взирай с высот небесных
На лад неизреченный
И на подруг чудесных
Той, что идет от островов безвестных!
Жених: На стаи птиц проворных,
На львов, на коз, на скачущих оленей
Долин и склонов горных,
На ветерок весенний,
На сборища полночных наваждений.
Вас всех я громом лирным
И песнями сирены заклинаю:
Постойте стадом смирным,
Мой сад оберегая,
Где спит моя невеста дорогая!
Нет безопасней места!
В желанный сад, взлелеянный и милый,
Вздремнуть пришла невеста,
И голову склонила
Супругу на плечо, и опочила.
У яблони, у древа,
Где некогда познала униженья
Твоя праматерь Ева,
Я обещал спасенье
И руку дал в залог соединенья.
Постель у нас нарядна,
Сплетенная в тени, в пещерах львиных,
Вся в пурпуре, прохладна,
Как мiр сердец невинных,
И тысяча над ней щитов старинных.
Невеста: Разбужена ожогом,
Приправленным вином благоухая,
По всем твоим дорогам
Дев разбежалась стая,
К тебе струи бальзама воссылая.
Там, в горнице супруга,
Я выпила и, выходя, сначала
Исхоженного луга
Уже не узнавала
И стадо, что пасла, я потеряла!
В беседе сокровенной
Просвещена наукой потайною,
Я жертвою смиренной
Быть поклялась – святою
И милому счастливою женою.
Быть в услуженьи рада,
Я другу предала свои владенья:
Уж не пасу я стада,
Не знаю попеченья, –
В одной любви теперь мое служенье.
В шатре собравшись старом,
Вы скажете: «Совсем она пропала,
Влюбленная, недаром
Томилась и вздыхала».
А я себя в потере отыскала!
Венок сплетаем чудный
Из тех цветов, что утром мы нарвали,
И нити изумрудной:
Лучи цветами стали,
Их волоском моим мы обвязали.
Мой волосок отбился,
Но ты смотрел, как с ветром он метался
На шее, – и пленился,
И пленником остался
В глазах моих – и уходить не рвался.
Тем взором, как печатью,
Мне облик ты придал неотразимый
И новой благодатью
Помог своей любимой
Сильней любить твой образ, ею зримый.
Смугла и темнолица,
Я больше не пугаю чернотою,
И можешь ты склониться
Ко мне – любви я стою,
Украшена твоей же красотою!
Жених: Вот белая голубка
В ковчег вернулась с веткою масличной,
А после – однолюбка –
Нашла уют привычный,
И с ней теперь товарищ недвуличный.
В своем уединеньи
Одна свое гнездо она свивала,
Но с ней в ее стремленьи
Был с самого начала
Возлюбленный, о чем она не знала.
Невеста: Нас радует, как чудо,
Друг в друге красота твоя святая!
Взойдем на холм, откуда
Бежит вода живая,
И чаща пусть укроет нас лесная.
Снаружи – камень серый,
Травой к нему зарос подъем высокий.
Вглубь каменной пещеры
Взойдем, и мир глубокий
Там будем пить в густом плодовом соке.
И мне тогда ты явишь
Всё то, за чем я шла, тоской объята,
Покажешь и оставишь,
И буду я богата
Всем тем, о чем ты говорил когда-то!
И ветерка дыханье,
И соловья чарующее пенье,
Деревьев колыханье,
И лунное струенье,
И пламя, что сжигает без мученья.
От стрел Аминадава
И от орудий спрятана осадных,
Смотрю, как величаво
В рядах прямых и ладных
Уходят кони в шелест рек прохладных.
III
Любви живое пламя,
О, как ты нежно ранишь
В ту глубину, где это сердце бьется,
Легчайшими перстами,
А если перестанешь –
Счастливой нашей встречи ткань порвется.
Как сладко прижиганье!
Как эта боль крылата!
Как ласково руки прикосновенье:
В вас – вечности касанье,
И всех трудов оплата,
И смерти в жизнь святое превращенье!
Светильники, как в склепы,
Сошли к дремотным чувствам,
И те, сильны и новы,
Не сумрачны, не слепы,
Всем жаром, всем искусством
Любимому ответили на зовы!
Снов освеженный кратким,
Ты, нежный, пробудился
На той груди, где дом твой утаенный!
Своим дыханьем сладким,
Где свет со славой слился,
Ты делаешь меня навек влюбленной!
ЛУИС ДЕ КАМОЭНС
(1524–1580)
* * *
Иаков пас семь лет овец Лавана
За дочь его – по букве уговора.
Ей, не отцу служил и знал: не скоро,
Но счастья день возникнет из тумана.
Тянулись дни. Кровоточила рана:
Еще больней от обещаний взора.
И день настал. Под складками убора
Нашел пастух пособницу обмана.
Ужаленный невидимою плетью,
Он не обрел обещанного рая,
Но, вопреки невольной укоризне,
Сказал: – Я рад второму семилетью!
И дольше бы служил: любовь такая
Переживет все сроки нашей жизни!
* * *
Любимая, от суетного зла
Ты отошла в одежде погребальной.
Я по земле брожу, всегда печальный,
Так будь же ты на небе весела!
Но, если бы припомнить ты могла
Земную жизнь в дали своей хрустальной,
В моих глазах, с их верностью зеркальной
Мою любовь ты снова бы нашла.
Не тронет ли тебя мое страданье,
Которое я верно сохранил –
Нежнейшее мое воспоминанье?
Моли Того, Кто век твой сократил,
Чтоб и меня позвал Он на свиданье
Скорей, чем нас когда-то разлучил.
* * *
Печальная, но бодрая заря,
Ты ласкова к бессонным и несчастным,
С их стонами и сетованьем страстным,
Так будь за то красой календаря.
Улыбками и красками пестря,
Ты вышла в мир веселым утром ясным
Наперекор тем призракам ужасным,
Что губят нас, все лучшее беря.
Ты видела, как два потока слёзных,
Согласные и, наконец, в ладу
Слились и струй уже не делят розных.
Ты слышала и повесть про беду:
Смирится жар в тисках ее морозных
И отдых даст томящимся в аду.
* * *
Как тянутся – длиннее год от года –
Напрасные усталые хожденья,
Как коротки оставшиеся звенья
Короткого земного перехода!
Съедает срок упрямая невзгода,
Кончается и средство исцеленья:
Я опытом дошел до постиженья,
Что лгут равно и счастье, и свобода.
А все бегу за неприступным благом,
Которое манит и вдруг скудеет,
И падаю, как падал я и прежде.
Встаю. Бреду колеблющимся шагом
И вверх гляжу: оно не там ли реет?
Но нет его ни в небе, ни в надежде!
МАНУЭЛ МАРИЯ БАРБОЗА ДУ БОКАЖЕ
(1765-1805)
СОНЕТ XXXIV
Кому судьба – обид жестокий стык,
Игралище лишеньям и тревогам,
За кем враги крадутся по дорогам
По прихоти неправедных владык;
Кому грозят везде то рог, то клык,
Кто ни людьми не пощажен, ни Богом,
И с юности, обманутый залогом,
Любимый сон оплакивать привык;
Как мог бы жить, скорбей не сознавая,
В беспечности хотя бы миг один,
Кого казнят, на части разрывая?
Лишь кладбища – противники личин:
Ведь если нам несчастье жизнь живая,
То наша смерть – отраднейший почин!
ФЕРНАНДО ПЕССОА
(1888-1935)
* * *
Шаг смерти скорый и мелкий
Замедлил у самой двери.
Мгновенье стало подделкой
Какой-то давней потери.
Напрасно страсти горели
И замысел был велик:
Никто, достигая цели,
Не знал, чего он достиг.
И все это смерть, не глядя,
Рукой зачеркнет сердитой
В отчете судьбы – в тетради,
Что Бог оставил открытой.
ПОСВЯЩЕНИЕ
Нет и под кипарисом надежды
Отойти надолго ко сну.
Тело – тень от твоей одежды,
Что скрывала твою глубину.
Ночь ли, смерть ли с холодным блеском,
Но распался покров теневой.
В эту ночь ты сойдешь обрезком,
Почему-то сходным с тобой.
В безотрадной своей таверне
Плащ твой ангелы с плеч сорвут,
И пойдешь ты в туман вечерний,
Завернувшись в худой лоскут.
Но отдашь архангелам белым
Все – до собственной наготы
И останешься только телом:
Только телом и будешь ты.
Наконец, в пещере, где судят,
Бог тебя распластает сам:
Ни души, ни тела не будет,
Ты же станешь равен богам.
Нам лишь тень от твоей одежды
Волей рока брошена вслед...
Кипарис. Никакой надежды.
Посвящаемый! Смерти нет.
ПЕДРО ДА КУНЬЯ ПИМЕНТЕЛ ОМЕН ДЕ МЕЛО
(1904-1984)
ОТКРОВЕНИЕ
Ей было сорок пять, а мне шестнадцать лет,
Еще я не изжил младенческих примет,
И кудри кольцами на лбу моем плясали.
Я слышал: сам король ей посылал привет.
Ей было сорок пять, а мне шестнадцать лет,
Но равной красоты и боги не встречали.
Мгновенно понял я признанье милых глаз,
Что зелень стебелька желанна пальцам длинным.
Ты женщиной тогда была в последний раз,
А я впервые лишь причислился к мужчинам.
ОЛАВО БИЛАК
(1865-1918)
ПОРТУГАЛЬСКИЙ ЯЗЫК
В тебе – цветок над собственной могилой –
Жива латынь, предел твоих высот:
Как золото среди пустых пород,
Она в тебе лежит сокрытой жилой.
Люблю в тебе то лиры мерный ход,
То звук трубы с его дикарской силой:
То грохоты и беснованье вод,
То жалобы и вздохи грусти милой.
Люблю тебя за острый запах рощ,
За сумрачность и девственную мощь,
За шум лесов, за рокот океана.
Мне пела мать на этом языке,
И сосланный Камоэнс вдалеке
Оплакивал бессилье великана.
БРАЗИЛЬСКАЯ МУЗЫКА
Порой в тебе горит огонь верховный
Любви такой, что утопает в нем,
Становится прерывистым огнем
Зов колдовства и похоти греховной.
Мне слышится в неистовстве твоем
Печаль морей, лесов, пустыни ровной –
Плач белизны и банджо стон любовный,
И порасэ с топтаньем и вытьем.
В тебе батук и самба и томленье
Сиротское – бескрайняя тоска
По родине раба и моряка,
И дикаря – и боль и наважденье.
Ты – поцелуй бездомности тройной,
Трех скорбных рас один цветок больной!
МАНУЭЛ БАНДЕЙРА
(1886-1968)
МАРИЗА
Иногда над сухим песком
Пахнет свежим дыханьем бриза,
Что рожден в краю колдовском.
Так же имя твое, Мариза,
Возникает в шуме морском,
А кончается тише бриза.
ХВАЛА ГАФИЗУ
Газеллу я несу тебе одной –
Небесному Гафизу дар земной.
– Поэт Шираза, чьи стихи дышали
Той горечью, что делишь ты со мной.
Ведь так же я среди загадок мира
Растерянный, бездомной и больной.
Ты обещал: «Навек останусь верен
Той, для кого я – ветрогон шальной».
Но с той поры и девы Самарканда,
И верблюжатник, и мулла дурной
Твои стихи поют – и приправляют
Кто шуткою, кто жалобой хмельной.
Неблагодарная давно истлела,
А ты живешь – небесный, но земной.
ЗАВЕЩАНИЕ
Чего хочу и не имею,
Лишь то дает обогащенье.
Деньжонки были – растворились,
Ухаживанья позабылись...
Я был в отчаяньи, но, верю,
Услышано мое прошенье.
Моей земли я видел земли,
По чуждым землям я прошел.
Но лучше нет запечатленных
В глазах, мельканьем утомленных,
Земель, что сам я изобрел.
Мне любы маленькие дети,
Но их зачем-то я лишен.
Ребенок! Обойден судьбою,
В груди ребенка я укрою,
Что не был никогда рожден!
В строители меня готовил
Отец от самых юных лет.
Здоровье подвело: простите ль?
Не вышел из меня строитель:
Я только небольшой поэт.
Стихов я не пишу военных:
Иной порыв, иной накал!
Но жизнь я отдаю победе
В самоубийственной торпеде
На той войне, где не бывал.
ЖОАКИН КАРДОЗО
(1897-1978)
НА МОТИВЫ ШАГАЛА
Не держатся надежды ни на чем,
Но женщина по-прежнему бодрится.
Я слушаю, и мне знакомство снится
Во Франции с бродягой-скрипачом.
О мире плуг вещает, и мечом
Отставленным украшена гробница.
Теперь и ты, благоволенья жница
Утешь себя рождественским лучом.
Взгляни: петух слетел в жерло горнила,
Где ангелы сожгли себе крыла,
И в темноте – сквозь черные чернила –
Труба зари отплату начала
Всем тем, кого унизила могила
И кто сгорел в беспамятстве дотла.
СЕСИЛИЯ МЕЙРЕЛЕС
(1901-1964)
ПЕСНЯ
На корабль я сон погрузила
и, корабль уступив волне,
приоткрыла море руками:
утони, мой сон, в глубине!
И остались мокрые руки
в густо-синем цвете морском,
и текущая с пальцев краска
засинела мертвым песком.
Прилетает издали ветер,
цепенеет ночь на земле,
под водой мой сон умирает,
крепко запертый в корабле.
Буду плакать сколько угодно,
чтоб еще поднялась вода,
чтоб до дна корабль опустился
и мой сон исчез навсегда.
А потом все будет отлично:
гладкий берег и тишь вокруг,
и глаза сухие, как камни,
и две плети сломанных рук.
ЗАЛКИНД ПЯТИГОРСКИЙ
(1935–1979)
ЭЛЕГИЯ ПРАХА
Запевает земля, созывая
темнокожих своих сыновей
песней дротиков, стрел и камней,
стрел, дубин и пращей.
– Нет и нет!
Слышу: песня гремит боевая,
но молчу. Не нужен ответ.
Или это звенит, призывая
к единенью разрозненный свет,
песня мирная – не боевая,
обещая любовь да совет?
Нет, бушует земля, созывая
темнокожих своих сыновей
песней дротиков, стрел и камней,
стрел, дубин и пращей.
– Нет и нет!
Песня мирная – не боевая
обещает любовь да совет.
Там, где в поле растут маргаритки,
золотея от полной луны,
ветерок не проворней улитки,
на песке – поцелуи волны,
там, где солнце в чистейшие слитки
убирает нагорья страны, –
не положено полчищам черным
в ураганном разгуле побед
обесчестить посевом тлетворным
урожаи несчитанных лет!
Песня дротиков, стрел и камней,
стрел, дубин и пращей...
– Нет и нет!
Пусть земля запоет, созывая
сыновей белолицых своих
на беседу цветов луговых
с белокрылыми птицами рая!
Я за мир – не за гнев, не за злость:
в шалаше, одиноко стоящем,
как родной, принимается гость,
слезы льются вослед уходящим.
Вечерком я люблю иногда
на пологом бродить косогоре:
ухожу, и за мною стада
непременно подымутся вскоре!
На рассвете позволено мне,
слыша в ветре далекое море,
улыбнуться любимой жене
и прочесть любованье во взоре.
Есть вино и коробка галет,
и любовь – золотая страница!
Это ключ, и отсюда напиться
только Божий сумеет поэт!
Песня дротиков, стрел и камней,
стрел, дубин и пращей...
– Нет и нет!
Без души, без певучего слова
был я глиной в начале начал.
Если мiра довольно немого, –
Бог бы жизнью его не венчал!
Разве кровью священною брата
должен мой обагриться стилет,
а потом наступила расплата –
покаянный бессмысленный бред?
Но запела земля, созывая
темнокожих своих сыновей
песню дротиков, стрел и камней,
стрел, дубин и пращей...
– Нет и нет!
Ярость Божью и месть накликая,
это меч обагренный воздет.
Столько лучших сынов перебито,
но земля не рождать не могла:
там, где Авель закопан убитый, –
новых Каинов произвела!
Прародитель Адам осужденный,
не за твой ли старинный позор
я по этой земле омраченной
вековечный влачу приговор?
Я судьбою готов поменяться
со слепцом: ведь ему не видна
та, в которую нужно спускаться,
ужасающая глубина.
Мать, зачем ты глаза мне открыла
на удел мой – на шарик земной,
где ничто мне не нужно, не мило,
где лишь кровь, да отрава, да гной?
Неужели для клетки звериной
Я рожден – обреченный птенец,
беспорочный, ни в чем не повинный?
Хоть бы вовсе не жить, наконец!
Песни дротиков, стрел и камней,
стрел, дубин и пращей...
– Нет и нет!
ДЕТСКИЙ ТАНЕЦ ДЛЯ ОДНОГО
На крыльях протяжных ветра
летал я в вышине:
был ветром и частью ветра,
а ветер – ветром во мне.
Я ветер, и в недрах ветра,
и ветер – ветер во мне.
Соленой воде безбрежной
свою отдавал я соль,
и капелька соли смежной
настигла другую соль, –
конец у нас неизбежный:
водой становится соль.
К могучим солнечным домнам
и свой притолкнул я свет,
с чистейшим светом огромным
слил маленький робкий свет:
ведь был я светиком темным,
а светлый прятался свет!
К поэтам и не-поэтам
я шел со своей душой,
чтоб стали в таинстве этом
их души моей душой!
Был ветром, солью и светом,
а душам – не стал душой.
Я в ветре – свой, окрыленный,
от ветра усвоил роль.
В пучине горько-соленой
и я – такая же соль.
И в солнце – перепаленный,
я солнце (лучинка, ноль).
Лишь от людей отделенный,
я в них ни радость, ни боль.
ДЖОН ДОНН
(1572-1631)
ГИМН ХРИСТУ ПРИ ПОСЛЕДНЕМ ОТПЛЫТИИ В ГЕРМАНИЮ
Всхожу ли я на утлое суднo,
Мне Твой ковчег увидеть в нем дано;
Впадаю ли в морей голубизну,
В Твоей крови, спасаемый, тону.
И если Ты личиной облаков
Свое лицо закроешь до зрачков,
Я угадаю и по ним,
Что Ты не так суров.
Прими ее – и посчитай Твоей –
Мою страну, где дом любви моей,
А все грехи, что на душе моей,
Отгороди от ярости Твоей.
Как дерево скрывает сок зимой
Во мглу корней, – впусти меня домой,
Туда, где Ты в корнях живых,
Исток любви самой.
Я выполнил старинный уговор
И отдал бы и душу под надзор,
Ее одним Тобой соединив,
Но Ты ревнив. Теперь и я ревнив.
Я Твой, Ты мой. Союз любви храня,
Не запрещай и чуждого огня:
Ведь не простив любви земной,
Не любишь Ты меня!
Дай за меня соперницам развод,
Гони надежд неверный хоровод,
Удач пустых, что, смолоду любя,
Взлелеял я. Возьми их за себя.
Церковный мрак по нраву Твоему,
В нем ближе Ты и сердцу и уму:
И навсегда от бурь дневных
Бегу и я во тьму!
ДЖОН НОРРИС ИЗ БЕМЕРТОНА
(1657-1711)
ХВАЛЕНИЕ ТЬМЕ
Петь о тебе, священнейшая Тьма,
Не Муза ли должна сама?
Ведь из тебя, утробы мировой,
Произошел и Свет, соперник твой.
Ты – тайна тайн: кому дано посметь,
Первичную, тебя воспеть?
Для сущности твоей названья нет,
Для неприступнейшей, как сам Господень свет.
Бог любящий еще не ожидал
От мира тварного похвал
И свернутых кругов семи небес
Не приводил к согласию чудес,
Звезд не вращал по зыбким их следам,
И не был сотворен Адам:
До Времени и Места только ты
Была бесспорнейшей царицей Пустоты.
Власть над землей ты свету отдала,
Но половину сберегла,
И в тихости – и, значит, тем верней,
Как лучший царь, господствуешь над ней:
Ведь от тебя свой блеск берет звезда,
А смертный – силы для труда
И, не найдя утех в земной судьбе,
От света отдыхать идет к одной тебе.
Свет – красота, Господень ореол,
Но знамя Тьмы хранит престол.
Свет – от любви и щедрости Его,
А Тьма – гроза и суд, и торжество.
Когда святой нарушен был закон,
Мятежникам явился Он –
Зачинщику и полчищу всему –
В порфиру царскую облекшимся – во Тьму.
Когда слепит блаженных вечный день,
Они с жары отсядут в тень:
Ведь, находясь в прохладе и тени,
Свет Божества милей найдут они.
А мы живем от мудрости вдали –
Но постояльцы ли земли?
Лишь мертвые, мы будем введены
В сады безмолвные ночной твоей страны.
Но, божество и музу выбрав здесь,
О Тьма, я твой навек и весь, –
Ведь из тебя равно идут на свет
Молитвенник несмелый и поэт:
Из темных рощ взывает маловер,
Поэт у темных ждет пещер.
Дар двойственный в одной тебе любя,
Тебе мы молимся – и я воспел тебя!
ВАН ВЭЙ
(701-761)
НА СКЛОНЕ ЛЕТ
На склоне лет одна мне тишина мила,
Меня не трогают житейские дела.
Без дальних помыслов, лишь занятый собой,
Я в старый лес пришел с беспечною душой.
Сосновым воздухом на воле подышать,
Под горною луной на лютне побренчать.
Меня спросили вы: «Я счастлив или нет?»
Вдали на берегу рыбак поет ответ...
ОХОТА
Звучней при ветре рог и тетива.
Мы с воеводой едем далеко,
Взяв зорких кречетов. Суха трава.
Снег стаял, и коням скакать легко.
Промчавшись мимо городка Синьли,
В Силю вернулись. Смотрим издали,
Как там, где застрелили мы орла,
Теперь вечерняя клубится мгла.
ЛИ БО
(701-762)
НОЧЬЮ
Близ ложа моего огромная луна:
Земля, как инеем, вся осеребена.
Я поднимаю взор: смотрю на лунный свет.
Я опускаю взор: в мечтах – моя страна.
РАЗОЧАРОВАНИЕ
На ступенях нефритовых иней лежит пеленой;
Сквозь двойные чулки пробирается холод ночной.
Возвращаясь, хрустальные нити раздвину в тоске,
Но они засверкают все той же осенней луной.
ДУ ФУ
(712-770)
МНЕ ПРИСНИЛСЯ ЛИ БО
Разлука с мертвым – холод немоты,
С живым – залог и встречи, и тепла.
Я сослан в край удушливых болот,
Чтоб даже весть ко мне не добрела.
И все-таки ты в мой ворвался сон;
Моя тоска была тебе мила.
Не правда ли? Ведь ты теперь в цепях:
Кто волю дал тебе и два крыла?
И может ли живою быть душа,
Что столько верст перелететь могла?
Нет! Ты пришел – и клен зазеленел!
А ты уйдешь – в горах сгустится мгла...
Ты здесь, со мной, и низкая луна
Всю комнату сияньем залила.
О, если бы тебя, взлетев из волн,
Крылатая змея не унесла!
РАЗМЫШЛЕНИЕ НОЧЬЮ
Травой поросший берег. Ветерок.
В ночи корабль недвижный одинок.
Небесная равнина звезд полна.
Река струится. Бьет ключом луна.
Ах, разве славу мне доставит труд?
Его болезнь и старость оборвут.
Кружусь, кружусь... Ужели жребий мой
Быть чайкой между небом и землей?
ДУ МУ
(803-853)
ПОЛНОЛУНИЕ В СЕРЕДИНЕ ОСЕНИ
Шар яшмовый луны накрыли облака,
Небесная Река безмолвна средь высот.
И эта жизнь, и ночь мне эта коротка –
Где снова я луну увижу через год?
НА ПРОЩАНЬЕ
Большое чувство так застенчиво, мой друг,
Как будто чувства нет. Сейчас смешно ли это?
Взгляни: свече, и той понятна боль разлук, –
Она за нас, людей, проплачет до рассвета.
СУ ШИ (?)
(1037-1101)
МОНАСТЫРЬ ЦЗЮ-ХУА
Есть чудный монастырь, затерянный в горах,
Где ловлей облаков прославился монах.
Пойду к нему и я, как только захочу,
И сверток облаков на память получу.
ЛУ Ю
(1125-1210)
ЦВЕТЫ СЛИВЫ
У заставы, где мост не ведет никуда,
Незамеченные распустились, ничьи.
А теперь от обиды желтеете вы и стыда,
Что и ветер вас треплет и ливней ручьи.
Но без горечи разве бывает весной
Тот, кто стольким цветам ненавистен другим?
Опадая, вы грязью становитесь, пылью земной…
Только запах незыблем и неистребим.
http://www.vekperevoda.com/1900/vperelesh...
|
Подписка
Количество подписчиков: 113