Попить пива в цифровом концлагере...

Зайдель аж на рубеже 80-х задумал, похоже, очень амбициозную для тех времён вещь про мир, оплетенный электроникой как паутиной, без чатиков и милых гаджетов, зато с электронными ключами — одновременно кошельками и удостоверениями личности. Всё население этого мира (Земли будущего) живёт в городских агломерациях, отделённых друг от друга пустыми пространствами, поделено на 7 интеллектуальных разрядов, все более-менее сыты и довольны, большинство бездельничает, жульничает, пиво пьёт; все (электронные) деньги этого мира разделены на 3 цвета, на красные и зелёные можно прожить, но для роскоши нужны жёлтые. Чем выше у тебя разряд, тем больше шансов найти работу за желтые. Главный герой повышает разряды желающим, на то и живет. Потом попадает в переплёт, делает неожиданную для себя карьеру и в конце концов узнаёт истинную структуру и историю окружающего мира, и даже делает из него шаг... куда-то.

Из недостатков — скудно обрисованный мир, картонные герои и, главный, оборотная сторона достоинства — автор, чувствуется, много и добросовестно думал об устройстве своего мира, и каждый плод раздумий пытался втиснуть в текст, отчего пострадала динамика и связность повествования.

Странное совпадение, читал этот роман и в это же время слушал другой (автора противоположного идеологического лагеря, написанный лет на 20 позже, но) странно схожий по главному мотиву — о людях, которым нечем, по большому счёту, заняться, и в массе своей, довольных этим. Куперу на этот счёт повезло, он верил, что люди однажды взбунтуются против такого положения вещей, и художественно воплотил сей бунт. («Работа, семья, ответственность — путь к новому миру!») Второму, позднему автору, похоже, гораздо труднее искренне поверить в это. Мне, читателю XXI века вообще в это не верится... Вот в чем прелесть старой фантастики, в ее наивной вере в высокое предназначение человека, в каждом из нас.

Богатый разнообразными героями, сумасшедшими идеями, сюрреалистическими сценками и сюжетными ходами роман о суровых буднях марсианских колонистов, не вызвавший, однако, моей читательской симпатии. Возможно, тут Дик перестарался с виртуозностью в описании мерзкого (Гадл! Гадл! Гадл!), а, может быть, в этом романе слишком заметен человеческий страх самого Дика перед шизофренией.

Наткнулся на этот сборник эссе и интервью совершенно случайно и потому спешу его отметить. Настоящий подарок и кладезь для поклонников Филипа Дика в частности и хорошей научной фантастики вообще.

Писал, похоже, в 90-х, живя во Франции, отсюда много отсылок на французскую общественную жизнь. Но в принципе — обо всех «развитых» странах западного и восточного блоков. О том, что люди в массе, People — довольно глуповатая, подловатая, эгоистичная субстанция, не знающая за собой никаких вин и озабоченная удовлетворением своих нехитрых базовых потребностей, чьи достоинства сознательно преувеличаемы управляющими ею. О том, что наконец-то отлажены и методы управления: кнут (малозаметный), пряник (по возможности побольше), зрелища (не будоражащие ум и душу), масс-медиа (захваливать своих, шельмовать иных, создавать иллюзию правоты и полноценной жизни). О том, что современное общество можно уподобить санаторию для психов, где администрация ловко управляется с больными, не подозревающими о своей болезни, и сурово выводит за рамки санаторной реальности «буйных».

В принципе, здраво. Была попытка с СССР вывести людей на какой-то новый уровень бытия, но быстро сдулась. Теперь остаётся лишь ждать, когда проедим Землю до дыр.

Попутно проходится по библии санатория — роману «1984». А ведь действительно, глуповатый (за исключением публицистических вставок) роман с никаким главным героем. «Их любовные объятия были боем, а завершение — победой. Это был удар по партии. Это был политический акт» — действительно смешно. Но свою административную функцию — отвлечь больных от альтернативных общественных структур — выполнил и по-прежнему выполняет.

Периодически почитывать.

Сознание Гната как разбитое и распавшееся зеркало, оно отражает мир по частям, а вместе уже ничего не сложишь. Он смеется, когда впору плакать. Он вообще все время весел. Быть может, он живет в комнате смеха.

Виктор Смирнов -- Тревожный месяц вересень

Отличный, сильный, глубокий, злободневный роман, удивительно обойденный читательским вниманием. Лучший для меня в этом уходящем году. Неожиданной стороной касается фантастики непосредственно: любимая книжка неграмотной бабки Серафимы рассказывает про то,

Слышал название с детства, даже, наверняка, видел обложку советского сборника 1974-го года, но все руки не доходили ознакомиться, а тут после «Мудрой крови» и «Царства небесного» (словно по ступенькам спускаясь в жуть) прочёл сей лютый трэш о бабке, по своему старческому слабоумию нечаянно

Очень хороший, компактный, душевный и поучительный рассказ на тему, знакомую, наверное, каждому — вот бы вернуться и изменить то досадное происшествие в прошлом, которое горчит в памяти до сих пор. Что ж, вернись, исправь... Финал обязателен к чтению разным прокрастинаторам. :)

При слушании этого рассказа всплывали в уме обобщенные видения аляповатых обложек американских фантастических журнальчиков 50-х, с пышнотелыми красавицами в скафандрах на фоне ракет, иных планет и инопланетных чудовищ. Такое впечатление, что рассказ писался с расчётом попасть на такую обложку. Абсолютно пустой с точки зрения познавательности или занимательности текст, главная фишка которого в том, что общение похожих на летающие яйца инопланетян описано человеческими жаргонизмами. Иногда смешно... Впрочем, надо бы быть мягче к журнальным рассказам семидесятилетней давности.

Наружность канамитов, что и говорить, глаз не радовала. Напоминали они помесь американца со свиньей, а доверия подобная комбинация никак не внушает.

Деймон Найт -- Забота о человеке

Найт ядовит, я подозревал. Что до рассказа (пришельцы пришли с дарами), то он — этакое сокращенное «Второе нашествие марсиан», например, только по-журнальному грубее, упрощеннее, площе, гораздо топорнее. («Поверь мне, Питер — такого вещества, как чистый альтруизм, в природе просто не существует».)

С городом F. его связывала только топливная база М.

Кобо Абэ -- Сожженная карта

Чтение для тех, кто готов искать за нарочито абстрактными персонажами и событиями незатейливой истории глубокий смысл и оригинальную разгадку. Для меня же единственный свет в этом окошке за лимонной шторой — пассажи вроде: «Смешная игра в прятки, когда несуществующие люди ищут друг друга». Вспоминая прежние попытки восхититься творчеством Кобо Абэ, Юкио Мисимы или Кэндзабуро Оэ, честно признаюсь, что японская проза второй половины прошлого века — не мое. Увы, не всем дано.

В аудиосборнике «Созвездие Льва-1» этот рассказ идёт вскоре после «У меня нет рта, чтобы кричать» Харлана Эллисона и (такое расположение случайно?) рассказывает историю на ту же тему (которая и кончается похоже), только не с точки зрения жертвы, а с точки зрения «творца». Здесь поглаже изложено, но у Эллисона, на мой взгляд, поярче будет.

И снова повторю: один из лучших и глубоких рассказов Булычёва. Жутковатые, если задуматься, вещи таятся за милой утренней прогулкой. Человек как подопытная лягушка, попавшая в жернова извечного человеческого любопытства (или стремления человечества к познанию, кому как нравится). Может, и не смертельно (хотя — как знать, чем в итоге закончится умение управлять людьми абсолютно), но тоже больно.

Эти красивые люди, эти безобразные люди, выглядывавшие из чужих тел. Ходившие на сделанных для них ногах, смеявшиеся искусственными голосами, жестикулировавшие красиво скроенными руками.

Чарльз Бомонт -- Красивые люди

Жаль Чарльза Бомонта, возможно, он вошел бы в список ведущих фантастов США при ином раскладе судьбы, но этот рассказ (начинающего автора?) мало чем примечателен. Разве что ядовитыми деталями целлулоидного мира сбывшейся Американской мечты? Девушка не хочет в эту мечту, её заставляют, конец рассказа.

Написан рассказ не очень (журнальный уровень пятидесятых?), но идея в его основе шикарная, и финальная фраза — бомба.

...весь мир как-то зыбок и зависит от того, как о нём расскажешь.

Владимир Березин -- СНТ

Идея романа или сборника о фантастических событиях, разворачивающихся внутри или вокруг садовых товариществ, разлита в воздухе, особенно летнем. Приятно ж почитать что-нибудь необременительное о пришельцах из других пространств и веков, высаживающихся (обыкновенно летом) в восторг и идиотизм дачной жизни. Поэтому «СНТ» я ждал — не как конкретный том, а как закрытие гештальта, что ли. Необременительного чтения, правда, не вышло (Березин — не того калибра пушка, чтобы по фантастическим воробьям стрелять), но удовольствие от прозы знатное и послевкусие долгое. Настоящая литература, качественный микс фантастики, фантасмагории и прочих грядок магических реализмов, заставивший вспомнить сборник «Синий фонарь» шедшего вверх молодого автора и странные рассказы Кржижановского. (Не верь аннотации, этой незачётной попытки маскировать серьезную книжку под попсу!) Не все истории глянулись, одни показались простецкими, другие, наоборот, для более харизматичных читателей, некоторые к СНТ так же близки, как сова к глобусу, но в целом впечатление очень даже. Спасибо.

Итак, глянувшиеся рассказы:

Типичный Силверберг: не выдающаяся, но душевная меланхоличная история странной любви: красочный аляповатый кастовый мир постъядерной Земли, загадочные персонажи, которым сочувствуешь (в первую очередь, конечно, рассказчик), их история (и накладываемая на неё история инопланетного вторжения), за которой интересно следить, и вечное неведомое распутье в финале.

— Я не буду хоронить тебя, раз нет зуба для оплаты, — заявил скоки-могильщик.

— Тогда я похороню себя сам, — ответил мертвый шелни.

Рафаэль Лафферти -- Прокатись в консервной банке

Лафферти, в моем представлении, это в основном хиханьки-хаханьки (хотя подспудно понимаешь упрощенность такого суждения), и потому этот рассказ ошеломляет, несмотря на предупреждение Нила Геймана в сборнике «Лучшее». Надо же, писатель в 1970 году понял, куда катится мир, и изобразил это в смешном и трагическом, забавном и жутком рассказе.

...А вот «Города» Жерара Клейна хороши, хотя устарели безбожно (1956), этакий фифтис-панк с магнитными барабанами в мозгах роботов с бластерами, охраняющих враждебные друг другу города. Да, антураж устарел, и герои схематичны, да и сюжет просчитывается, но вопрос противостояния человеков и машин с нами давно и надолго, и вдруг честно и просто рассказанная на его тему история дорогого стоит.

Смутно помню предвкушение, с которым когда-то, давным-давно открывал эту книгу, и недоумение, с которым захлопнул её, не осилив и четверти. И вот вторая попытка её осилить, на сей раз в аудиоварианте. Начало, где герой отстаивает свой дом на обречённой Земле, понравилось, не выдающаяся история, но легкая и забавная, самое то по дороге на работу. Однако дальнейшее описание космических приключений Артура и Форда вызвало впечатление, что автор не знает, что делать со своими героями и за потоками словесной шелухи (с редкими вкраплениями зерён, да) ожидает, куда его кривая выведет. Не знаю, возможно кривая куда-то вывела в конце концов, многие уважаемые люди люди отзываются об «Автостопе» приязненно (одна из причин моих попыток разгрызть этот кактус), но мне лень и некогда ждать. Возможно, однажды попробую вторую часть, «Ресторан «У конца Вселенной», говорят, она даже лучше первой (сомнительный комплимент), но на сегодня с Адамсом — всё.

Послушал выпуск ИЛ-1992-03, посвященный мистическим историям.

Познавателен как отражение смуты в культурной жизни тех лет — лавина недавно недоступной осетрины разной степени свежести, в основном заслуженно забытой.

+Густав Майринк -- Майстер Леонгард; складен, напорист, экспрессивен, неглуп, величав и (несмотря на всё вышеупомянутое) невразумителен (не вразумляет, в смысле).

Мирча Элиаде -- Девица Кристина; я вышел на этот выпуск, ища Элиаде (кто в инете упомянул его уважительно), но что-то не глянулась повесть (посмотрел — как будто про вампиров), не могу на слух увидеть её героев и сцену, на которой они заблещут... нет, не стал дослушивать.

Детлеф фон Лилиенкрон -- Чёртовы заботы; незатейливый стишок про чёрта, в очередной раз незатейливо наказавшего очередного злого помещика.

Ричард Хьюз -- Незнакомец; семья священника приютила чертёнка... сей рассказ вошел в сборник лучших британских рассказов 1923 года. Надо же. Негусто, видать, было в Британии с хорошими рассказами после Мировой войны.

Энн Бридж -- Бьюик; англичанка в Пекине 1920-х сетует: «...никакой китаец, как известно, не даёт себе труда произносить европейские имена как подобает, и европейцам поневоле приходится переходить на их птичий язык». Вскоре всплыла в памяти другая цитата, грубого Буковски: «Пришли какие-то подруги Фэй, сели на кушетку и зачирикали, какие они на самом деле великие писатели, действительно лучшие во всей стране. Единственная причина, по которой их не печатали, заключалась в том, что они не – как они сами говорили – посылали свои вещи. Я посмотрел на них. Если они писали так же, как выглядели, как пили кофе, хихикали, макали пончики в сахарную пудру, не имело значения, посылают они свои вещи или засовывают себе в жопу». Энн Бридж из этих подруг, похоже; не стал дослушивать.

+Ян Якоб Слауэрхоф -- Корабль дураков; а вот это хороший стих, без дураков. Мертвые матросы «летучего голландца» в поисках мест для могил себе впечатляют и где-то чем-то как-то тревожат даже.

+Ганс Гейнц Эверс -- Паук; рассказ не очень хорошо написан (число местоимений «я» и вовсе зашкаливает), зато энергичен, сразу берёт читателя в оборот описанием серии загадочных самоубийств, и хотя секрет их брезжит ещё до середины повествования, от последней фразы тянет сквознячком по-настоящему инфернального.

+Джованни Папини -- Невозвращённый день; примечателен очень интересным психологическим этюдом: стареющий человек, могущий вернуть себе день молодости. Число таких дней счётно, и человек (в данном случае старушка-принцесса, некогда светская львица) бережёт последний такой день насколько можно, ибо знает, что впереди, кроме него, у неё ни-че-го. Финал, по-моему, слит, но задумка очень хороша.

Эйно Лейно -- Синий крест; Эйно Лейно — первейший финский лирик, не мной сказано.

Стефан Грабинский -- Месть огнедлаков; из любимых писателей Станислава Лема. Не отсюда ли последний взял идеи для своей «Правды» и для бактерий(?), складывающихся в буквы (в «Мнимой величине»?)? Вне лемовского контекста рассказ про свихнувшегося пожарника (здесь и сейчас) ничем, по-моему, не примечателен.

+Дирк Опперман -- Брандан; ЮАРовский поэт с нетривиальным и мрачным взглядом на жизнь, небольшие суровые стишки, про тысячекилометрового червя (глиста?) в яблоке Земли, например.

Жан Рэй -- Чёрное зеркало; утомило пустыми насильственными смертями, прочесть и забыть... уже забыл.

Г. Ф. Лавкрафт -- Болото Луны; вот и знаменитый папа Ктулху, признаться, не понимал и не понимаю истоков его мировой славы (хотя некоторым буйствам его чёрного воображения отдаю должное), и этот рассказ не поразил ни вымыслом, ни складностью исполнения.

+Хорхе Луис Борхес -- «There Are More Things»; посвящается Лавкрафту, в духе Лавкрафта, но гораздо-гораздо мастеровитее выписанная история. Вот, возможно, секрет славы Лавкрафта — её сделали борхесы, более талантливые его поклонники.

Эрика Йонг -- Ведьмы; очерк по истории ведьмовства, складный, но поверхностный (с упором на сексуальный его аспект), интересный, возможно, женщинам и девушкам с претензиями.

Джон Хей -- Моя исповедь; записки реального лондонского людоеда, думал, Бориса Джонсона, оказалось нет, какого-то Хея из времен второй мировой войны. В 1944-м убил и напился крови некоего бедолаги, прятавшегося от мобилизации на войну с Гитлером. Скучно и противно читать, бросил. Неспециалистам таких монстров надо забывать прочно и навсегда.

Рамон Гомес де ла Серна -- Чудища, призраки, колдуньи; де ла Серна о Гойе и окружавших его разум чудовищах, отрывок. Оба хороши, но предпочтительнее, наверное, биография целиком.

От тоски спасает только неистовая тоска, говаривал Рамон Гомес де ла Серна. От неистовой тоски (в серый дождливый день) спасает только чтение «Доклада о вероятности А» Брайана Олдисса, с любого места, до любого места.

Патрик — это

Наконец-то дочитал этот чемодан без ручки. Взялся за него, наткнувшись на восторженные отзывы и титул легенды хоррора (и заметки об авторе, который настолько разочаровался в людях и в жизни, что пил-пил и умер, сыграли свою роль). На летних каникулах пятеро детишек 11-17 лет из трех благополучных американских семеек

Когда-то читал, теперь послушал. Впечатление — будто на качелях хорошей прозы качаешься, от Афин Сократа (и других известных исторических персонажей) до Голландии Рембрандта (и других известных деятелях человечества), попутно залетая в прошедший век. Ось этих изящных качелей — картина Рембрандта «Аристотель, размышляющий над бюстом Гомера» (глянул, есть такая, только называется теперь покороче). Суть, насколько понял, — удручающее несовершенство человеческой природы, приводящее к удручающему несовершенству человеческих обшеств (от представленного здесь описания демократических Афин веет гитлеровской жутью, но так, как бы намекает автор, устроен мир, где сильный всегда пожирает слабого) и человеческой истории. Был в ней один уникальный человек, даёт понять Хеллер, но и тот ушёл непонятым. Сократ. Есть, правда, еще искусство, но... посмотрите, из какого сора оно растет. «Есть над чем подумать».

На мой взгляд, малось неоправданно затянутая история для любителей ироничного меланхоличного повествования, никак не для фанатов драйва и саспенса.

Не знаю, пересекались ли мы на Грелке, но позже его имя было, что называется, на слуху, вроде бы он писал странноватые рассказы, потом странноватые романы... и, оказывается, умер более пяти лет тому назад от, как принято выражаться, «тяжелой продолжительной болезни»; жутко, жалко, обидно. Но перед смертью написал этот автобиографический роман о двух годах жизни «с диагнозом»; поступок писателя без дураков.

Композиционно роман состоит из трех частей — жизнь во время болезни (самая жуткая, самая приземлённая, самая захватывающая, чур любого такой опыт!), жизнь до болезни (походы по заброшенным людьми местам, бытовой мусор и всякая мистика по углам), жизнь вне болезни (стремящийся в будущее, в космическое отец и крепко стоящая на земле мама (узнаваемый тип советской семьи, у меня была схожая, наверное, не худший вариант для мировой гармонии)), — компоненты смешиваются, но, увы, не дают звонкого сплава.

Следует, однако, познакомиться с двумя другими известными романами Данихнова; они тоже часть будущего.

Периодически сталкиваясь с фамилией Гладилин слышал — а, это тот, что написал в 20 лет «Хронику времён Виктора Подгурского». Невозможно было не прочитать ее. Прочёл наконец. Не знаю, может, в 55-м писатели писать разучились, но что в ней нашли (кроме названия, название — прелесть) публикаторы и читатели «Юности» — решительно не понимаю. Тем более такого, чтобы поминать её до сих пор. Корявая повесть 20-летнего юноши, мыслящего, искренне страдающего, поверю, но абсолютно не умеющего превращать свои мысли (неглубокие, но свои) и чувства в художественный текст.

Его «Улица генералов», кстати, очень глянулась. В ней слова не мальчика, но мужа.

Рассказ, как догадался, связан с культовой эпопеей Толкина, из которой читал одного «Хоббита», и то давным-давно, поэтому большинство аллюзий остались мне невидимыми-неведомыми. Но нет худа без добра. Зато более зримо предстала суть истории — истории вечной и всеобщей беспощадной борьбы за место под солнцем, — и её морали, всех этих вечных истин, как-то, «бог на стороне больших батальонов», «горе побеждённым», «победителей не судят», «историю пишут победители» и т.п. Хорошо, что ещё? Идея остающейся в веках доблести _сгинутых_ племен? Здесь — не верю. История любви? Здесь — скомкана. Осталась мастерски изложенная история боевого рейда по тылам. Кровавого, обреченного и, как оказывается, бессмысленного. В которой тронула одна деталь — отказ воинов от своих богов перед предстоящими зверствами. Вот это сильно и _фантастически_ необычно.

»...меня окружал незнакомый мир. Я не знал, как держаться на новой планете».

Георгий Садовников -- Иду к людям

Дочитал эту повесть 1962 года, по мотивам которой снята замечательная «Большая перемена». Читаешь и вспоминаешь героев фильма, и досадуешь, когда «не так» или когда эпизод замечательный, а в фильме не отображён.

(Ляпишев уверенно прошагал к столу, встал перед классом и начал:

— Этому Бисмарку было ништяк! Он всю жизнь трубил в первую смену, как хотел. А ты ходишь, ходишь в школу...)

Для меня фильм, однозначно, лучше (может, если бы прочёл повесть раньше кино, вывод бы иным, но вряд ли :)): компактнее, динамичнее, богаче событиями и персонажами, смешнее, зримее (естественно), с прекрасными актёрами; и повесть, за редкими исключениями, представляет лишь исторический интерес. К исключениям отнесу, например, предполагаемый взгляд на нас со звезд («Как им не совестно, этому человечеству, прожить десятки тысяч лет, а может и сотни тысяч, и не оставить после себя ничего путного? Вечные склоки, войны...» — эх, шестидесятые!) или вот, неожиданно актуальное сегодня: «...как в анекдоте об армянском радио: захотел и подумал, мои мозги».

Дослушал и, честно говоря, не понял восторгов по поводу. (Может, перевод неудачный, может, восприятие на слух неважное, допускаю; при возможности перечесть.) Довольно рыхлая пустоватая история на фоне богатой потенциальными возможностями экзотики (вверх по неназванной реке неназванного континента, за слоновой костью). В итоге скомканная встреча с неким Куртцем, лучшим работником неназванной компании — великим, одаренным, разносторонним, неукротимым, порочным, харизматичным (сказали бы сейчас) человеком, который построил негров и бомбил с ними окрестные деревни. Рассказчик встретил его уже умирающим (от чего?) и проникся пиететом. Беда в том, что кроме восхищенных цоканий рассказчика мы ничего не знаем о величии Куртца: ни описания его подвигов, ни цитат из его обворожительных речей, ни фрагментов его писем, ни девиаций его поведения, ничего, приходится верить на слово. Так, особенно в наше избалованное интеллектуальными развлечениями время, не годится. Что до литературного мастерства автора, то, несмотря на отдельные жемчужины, думается, тому же Лескову (тоже второй половины XIX века писателя) Конрад примерно по колено.

"– Бог всем велит работать, – сказала мать. – В царстве божием не должно быть лентяев.

– Я не в царстве божием, – ответил Кребс».

Олдисс заставил вспомнить этого писателя. Когда-то купил пару его книжек, тоже поведшись на чью-то похвалу, прочел и забыл, запомнил только смутное недоумение, оставшееся после прочтения. И вот Олдисс упомянул его в числе заметных авторов НФ восьмидесятых и «Сальвадор» в числе лучших его рассказов. Немедленно скачал и прочел. (Переводчиком указан Владимир Евгеньевич Ларионов, не Андрей Лазарчук, как здесь.) Рассказ с правильным посылом (война, случается, калечит и вроде бы уцелевших в ней), но какой-то тусклый — без «живых» персонажей, запоминающихся образов, неожиданных сюжетных ходов... Всё в нём что (и как) положено, а душу не трогает. Раскрашенные таблички вместо картинок. Тематически (и хронологически) он как бы висит между двумя основательными столпами — рассказом Хемингуэя «Дома» и фильмом «Лестница Иакова». И — провисает.

«Всё зависит от твоего восприятия сути вещей».

Что-то по-албански...

Наткнулся на этого автора здесь, на Фантлабе (неделя балканской прозы?). Странно, подумал, ничего не читал из албанской фантастики, надо ж исправиться, подрасти над собой. Тем более роман представлялся многообещающим — про странное учреждение вымышленной империи. Прочёл с четверть и закрыл. Шикарная, богатейшая идея — толкование снов в государственном масштабе, и унылое бесцветное (без запоминающихся героев, событий, суждений, стилистических фокусов, интриг) повествование о бюрократическом копании в стенах заурядного по всем деталям предприятия, громко обозначаемого Дворцом Сновидений некой Империи. Пожалуй, единственное запоминающееся — выражение «бессонница народа», необыгранное, впрочем, тоже.

Платоновская идея головы профессора Доуэля отбросила тень не только на страницы советской довоенной фантастики, но и на творчество известного английского рассказчика. (Вряд ли Даль был знаком с нашим романом, который был переведен на английский в 1980-м, через 20 лет после написания рассказа.) Но если в романе описана судьба научного поиска в мире чистогана, то здесь показано встраивание научно-технического прогресса в жизнь обычной английской семьи. Иронично, гладко, детально... единственный минус — финал в общих чертах угадывается уже после середины рассказа.

Она ощущала себя затравленным зверем, за которым охотится время.

Милан Кундера -- Вальс на прощание

С огромным удовольствием прослушал в исполнении Дмитрия Оргина. Камерная курортная история, закрутившаяся вокруг распространенной житейской ситуации и переплевшая в себе с десяток судеб разнородных людей. Мягко и незаметно она вырастает до философской драмы, даже трагедии, позволяющей взглянуть на жизнь с вечно забываемых нами высот. Внушает. Однако от пучеглазого пафоса и сверкающих льдов вечных истин её берегут нескрываемая любовь автора к своим героям и печальная, фирменная кундеровская ирония, пронизывающая всё повествование, прямо от названия и до последнего диалога. Это очень хороший и умный роман, к которому не грех возвращаться, нисколько не фантастический, если не считать некоторых странностей Бертлефа — то ли заезжего штатовского богатея, то ли всего лишь святого, представителя бога на Земле.

Ну и закончу цитатой:

...вы всегда живете ниже уровня всего сущего, вы горькая трава, вы антропоморфный уксус! Вы полны кислот, которые булькают в вас, точно в сосуде алхимика! Вы отдали бы жизнь за то, чтобы обнаружить вокруг себя мерзость, какую носите внутри себя! Только так вы можете ненадолго почувствовать какое — то согласие между собой и миром. Ибо мир, который прекрасен, страшен для вас, он мучит вас и постоянно исторгает вас из своей среды.

- С её помощью запросто можно подавить бунт, — сказал я. – Получше слезоточивого газа. Представьте, какая разыграется сцена, если обрызгать ею разбушевавшуюся толпу.

Роальд Даль -- Сука

Даль из тех счастливых писателей, которые без натуги могут писать в любых жанрах, кроме скучного. У меня какая-то настороженность, больно обходителен и ехиден, иногда изысканно циничен, но почитал его биографию — трудное детство в типичном английском пансионате, ранение на войне... он стал как-то ближе.

Сука — в данном случае не ругательство, и не обозначение собачьего пола, а препарат, лабораторная смесь, запах которой сводит мущин с ума в самом первобытном смысле этого выражения. С одной стороны — смех и грех, с другой — еще один способ контроля общества. Пожалуй, Зюскинд, автор «Парфюмера», был знаком с этим милым рассказом, единственный минус которого — отсутствие хлесткой финальной фразы, завершающей его хлесткую интригу. Жаль. Мог бы быть маленький шедевр.

Мысли текли свободно и даже как-то машинально, за этот месяц они успели проложить себе привычные и постоянные русла, и Кандид наперед знал, какие эмоции возникнут у него в следующую секунду. У нас в деревне это называется «думать».

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий -- Улитка на склоне

Прослушал в блестящем исполнении Владимира Левашёва. Одна из лучших повестей Стругацких (и, соответственно, отечественной фантастики).

Итак, где-то вдалеке от обжитых нами земель находится Лес (Будущее) со странной, как и положено Будущему, флорой-фауной, а также двумя группами населения — продвинутыми, могущественными, стервозными (без мужиков-то!) женщинами на острии прогресса и непутевыми симпатичными вымирающими крестьянами на его обочине. В преддверии Леса прилепилось к скале Управление по его делам (Настоящее), до абсурда забюрократизированное предприятие для изучения и эксплуатации Леса, суетливым сотрудникам которого ан мас на Лес начхать: они сюда за деньгами приехали, не за запахом тайги. Соответственно, повесть делится на 2 части («Лес», «Управление»). Протагонист первой — Кандид, потерпевший крушение в Лесу микробиолог, подобранный и вылеченный местными крестьянами, стремящийся вырваться из идиотизма сельской жизни, выйти к Чертовым Скалам, к «своим». Главный герой второй — филолог Перец, тонкая натура, внештатный сотрудник, единственный, по его собственному мнению, человек в Управлении, бескорыстно любящий и стремящийся понять Лес. Он пытается попасть в Лес, у него это не получается, и он решает уехать, но у него и это не получается. По контрасту с целеустремленным Кандидом Перец похож на надувной мячик — катится, куда пнут, при этом морализируя на мотив армейского анекдота: «не знаю, как правильно, но вы делаете не так».

(Похоже, в части про Управление авторы переборщили с абсурдом, и в итоге в ней самым человечным персонажем получилась сбежавшая машинка с товарками, а в логике повести возникла трещина: если Кандид (и Карл, Карл!) — из подловатых, трусоватых, глуповатых сотрудников Управления, то откуда ж в нём отвага противостоять страшной силе, и гуманизм, и стремление вернуться — куда? История создания повести проясняет эту нестыковку.)

Итак, пусть часть «Управление» на четверочку, зато «Лес» — по богатству фантазии, интриге, колоритности персонажей, поставленным вопросам — на пять с плюсом.

Сумеречный разум моих необразованных сограждан, убаюканный монотонной жизнью, при малейших колебаниях рождает поистине фантастические призраки. Наш мир подобен погруженному в ночной сон курятнику, где стоит лишь нечаянно коснуться перышка какой-нибудь пеструшки, дремлющей на шестке, как все приходит в неописуемое волнение, мечется, кудахчет и разбрасывает помет во все стороны.

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий -- Второе нашествие марсиан

Провинциальный городок (жители которого, могшие, судя по именам, стать героями эпосов и мифов, но в основном — ограниченные и трусоватые обыватели) захвачен марсианами (привет Уэллсу) вместе со своей провинциальной страной, а то и со всей Землею...

В детстве повесть показалась скучноватой (немудрено, почти все её фантастические атрибуты — за горизонтом описываемых событий), а позже заворожила своим изяществом — легковесная конструкция в шутливой манере поднимает серьезный вопрос (бытия): возможно ли превратить человечество в стадо сытых самодовольных баранов? Причем не кнутом, а исключительно пряником? Предлагаемый ответ горек, особенно сейчас. Тогда авторы уповали на интеллигенцию как основу сопротивления (эх, шестидесятые!), однако время показывает, что интеллигенция любит пряники не менее прочих социальных слоёв, не надо себя обманывать.

Забавно, что поставленный в повести вопрос смутил и тогдашнюю власть (не любившую зазоры между желаемым и действительным) настолько, что повесть удостоилась отповеди с трибуны (естественно, официально не за то, чем задела):

В этом фантастическом повествовании авторы почему-то в качестве мишени для насмешек, сарказма, иронии избрали такое святое чувство, как патриотизм. Вот что можно прочитать в повести:

«Этот Полифем жить не может без патриотизма. Без ноги он жить может, а вот без патриотизма у него не получается».

Литераторы должны были бы знать, что вкладывать такие святотатственные слова в уста даже крайне отрицательных героев весьма рискованно и что надо не потешаться по такому поводу, а сказать себе и другим людям: без патриотизма вообще ничего не получится, не напишется без этого возвышающего чувства и хорошая, честная и нужная народу книга!

Доклад М. Н. Алексеева «Некоторые проблемы современный прозы» на III Съезде писателей РСФСР 24—27 марта 1970 г.

Я испытывал отвращение к этому негодяю; он положительно плевал мне в лицо своей лестью.

Густав Майринк -- Голем

Могучая книжка. Старое, но грозное оружие, как сказал бы поэт, полное забытых нами смыслов. Размеренное повествование, колоритные персонажи, хлесткие суждения, суровая ирония, причудливые нити сюжета (Голем, големы — одна из них) — из тех книжек, к которым можно то и дело возвращаться в поисках новых нюансов. Классика в классическом её понимании. :) Чего нельзя отнести к творческой удаче, так это финал.

Настоящие «Стажеры» — когда-то одна из любимых книжек, не только (не столько?) из-за своих художественных достоинств и душевного созвучия юности, но и потому, что была из считаных лично моих НФ-книжек (кто в курсе с ситуацией с популярными книжками в застое, тот поймёт :)). А на этих «Стажеров» наткнулся случайно, историю «Интерпресскона» просматривал и наткнулся. Немедленно прочитал.

Судя по названию, заочная полемика с известным тогда фильмом (видел мельком, вроде как очередная попытка типа объяснить советскую убогость быта и высоту «мечт»). Злая такая сатира на нынешних «паразитов сознания», переваривающих духовную пищу прошлого. Так себе. Похоже, негодующий мастер взял и написал, едко, умело... но — левой рукой. В этом, по-моему, главный минус повести.

Атмосферная неторопливая повесть, когда-то прочитанная с удовольствием, прослушанная ныне с меньшим удовольствием (специфика восприятия?), однако вызывающая желание ее перечитать как-нибудь на досуге. Плюсы те же — отличная предыстория, изложенная отличной прозой. Минус тот же — слабоватый (на фоне остального повествования) финал.

День прошёл вкусно и бессодержательно.

Святослав Логинов -- Свет в окошке

Человек умер и попал куда-то, «куда все»...

Из множества подобных сразу вспоминаешь первые романы «Мира Реки» Фармера (последних у моей памяти нет), в которых умершие люди разных рас и эпох живут, сражаются и пытаются дознаться, куда их занесло. Подробности забыты, но ощущение качественного рубилова, поиска, тайны — осталось.

Но это не для нас.

У нас в пустыне из нихеля утопает город,

Кажется, Максим тут — женщина, но это к делу не относится. Книжка в 1600 с лишним электронных страниц, а звездный период Уэллса, в котором он (болезненный упорный молодой человек, из лавочников) написал свои бессмертные книжки, заканчивается где-то к 300-й. О чем дальше? Какой он был политик — Фабианское общество, клубы, трактаты, знакомства с потухшими к ныне звездами и все такое. Какой он был человек — самовлюбленный, обидчивый, напористый, но с оглядкой. Какой он был сын и брат — заботливый. Какой он был семьянин — так себе. Какой он был дон жуан... на этой части (четверть книги) я сломался. Одни фамилии, а тема сисек не раскрыта. Лучше очерк Замятина об Уэллсе почитаю, там с первых строк (...представьте себе страну, где единственная плодородная почва — асфальт, и на этой почве густые дебри — только фабричных труб, и стада зверей только одной породы — автомобили, и никакого другого весеннего благоухания — кроме бензина. Эта каменная, асфальтовая, железная, бензинная, механическая страна — называется сегодняшним XX столетия Лондоном, и естественно, тут должны были вырасти свои железные, автомобильные лешие, свои механические, химические сказки. Такие городские сказки есть: они рассказаны Гербертом Уэллсом) видно — писатель о писателе пишет.

Итак, после двух подряд слегка замаскированных под истории трактатов открыл для себя очередное литературное сокровище. Весьма-весьма увлекательная история тульского паренька Семёна, XVII век, отправившегося

Прекрасный образец «твердого» НФ-рассказа. Обитатель необычного с нашей точки зрения мира пишет письмо о его угасании. О росте энтропии наглядно и простыми словами. Плюс фирменные авторские сентенции, которыми невозможно не поделиться. Например

Болтунам на заметку

...с каждым словом мы будем истощать запас воздуха, оставшегося для мыслей, и приближать момент, когда мыслительная деятельность прекратится полностью. Что предпочтительней – молчать, дабы продлить способность думать, или говорить до самого конца? Я не знаю.

Всем нам на заметку

...хочу напутствовать тебя, исследователь. Созерцай чудо жизни и радуйся, что имеешь такую возможность. Я чувствую, что имею право сказать тебе это, потому что, пока пишу эти слова, делаю то же самое.

Кажется, из путешествий во времени поколения фантастов выжали все, досуха, и всё же Теду Чану удалось извлечь из них свою мораль.

«Прошлое и будущее ничем не отличаются друг от друга... Человек не в силах изменить ни того ни другого, зато он может лучше узнать и то и другое».

Плюс интересная стилизация под арабские сказки.

Дослушал «Фирменный поезд «Фомич» Виктора Колупаева. Едут в поезде с фантасмагориями, решают моральные дилеммы 70-х годов прошлого века. В 70-х прочёл бы залпом, небось, а сейчас всё вспоминался застойный анекдот про паровоз, который подает гудки, но никуда не катится. Не очень исполнитель, нудноватый какой-то. Не очень стиль — рыхлый, много лишних слов, ненужных повторов, объяснений очевидного. Не очень фантазия — все клише научной фантастики предыдущих десятилетий (пришельцы, путешественники во времени, перемешанные реальности, научные эксперименты, материализация желаний (сбыча мечт)), поданные в ироническом ключе... но юмор тонет во всём вышеперечисленном. Роботов, правда, нет. Трагедийная линия Зинаиды Павловны какая-то... дежурная. Не очень вдохновляющ основной посыл — свои мечты заведомо ниже интересов большинства (какие? каких? какого?). Финальный призыв быть лучше и жить ради будущего правилен, но наивен. Мне симпатичен Виктор Колупаев как человек (и как автор «Толстяка над миром», которого я опасаюсь перечитывать, дабы не растерять очарования первого прочтения), но как автор «Фомича» (и рассказов в стилистике городских сказок) он целиком остался в прошлом. Впрочем, я с ним не прощаюсь.

Узнал об этой повести из «Пикника на триллион лет» Олдисса, в отрывке о Мартине. («Джордж Р. Р. Мартин — самый молодой из писателей, собравшихся здесь вместе. Ему еще не исполнилось сорока», — всегда забавно встречать отклик о знаменитости до её знаменитости.) Два телепата, он и она, любовники, прибывают на колонизированную землянами планету, чтобы разгадать загадку притягательности местной религии, высшее счастье, по которой, если смотреть со стороны, быть заживо съеденным местным слизняком-паразитом, сосуном Григорием (Greeshka — так, если верить Олдиссу, в оригинале). При этом поедаемый испытывает чувства, которых не найти в обыденной жизни. (Сирены, да. Взгляд со стороны — суть хорошей фантастики.) Как драматическая история повесть так себе, но в очередной раз достаточно зримо представляет вечный вопрос о счастье, смысле жизни, одиночестве, единении... манипуляции сознанием. Есть, над чем подумать. Например, когда технологии гришек-сосунов власть имущие отладят на Земле, что станет с человечеством? Страшненько, жутненько...

«Даже ученые говорят, что сама ткань пространства-времени была прорвана и реальность — чем бы она ни была — разрушается».

Брайен Олдисс -- Освобожденный Франкенштейн

Прекрасная оговорка — «реальность — чем бы она ни была», из подобных штучек и состоит весь Олдисс, один из самых эрудированных, проницательных и ироничных фантастов.

Кажется, в «Пикнике на триллион лет» он заметил, что написал этот роман, дабы привлечь внимание публики к произведению, с которого, по его мнению, и началась собственно научная фантастика. (В главе о нём он даёт, кстати, свое определение НФ: «...это поиск определения человечества и его статуса во вселенной, который опирается на передовое, но полное неясностей знание (науку) и осуществляется в формах готического или постготического способа».)

Что ж, здесь он отдаёт должное Мэри Шелли, её окружению, идеям и героям самого знаменитого её творения.

Итак, Джозеф Боденленд, отставной штатовский политик из будущего (которое для нас уже прошлое, 2020 год) ввиду обстоятельств, упомянутых в заглавной цитате, въезжает на своем атомном автомобиле с пулемётиком на крыше в Женеву 1816 года, в которой Виктор Франкенштейн и его монстр вьются вокруг друг друга, а Мэри (в компании Перси Шелли и Байрона) пишет о них роман. (Реальность — чем бы она ни была — помните? «Где-то вполне может существовать 2020 год, в котором я существую просто как персонаж в романе о Франкенштейне и Мэри» — беспечно добавляет рассказчик.) История, начавшаяся почти как фанфик, эволюционирует через романтический, авантюрный и готический жанры до зловещей сюрреалистической притчи о Человеке и порождениях пытливости его ума. Олдисс рассказывает её в своём стиле — обстоятельно, даже в самых напряжённых сценах не изменяя своей английской(?) чопорности. Единственный минус замечательного романа.

От сериала «Мастер и Маргарита» одна польза — вывел на эту книжку. Слышал о ней давно, но руки не доходили, имя Афраний отваживало. Думал, несерьезное какое-то, а это, оказывается, начальник гестапо Пилата, серьезный человек... В романе это обстоятельство упустил... «Евангелие от Афрания» состоит из двух частей. Очерка об Иисусе как исторической фигуре, использованной тамошними политиками в своих целях (ссылки на всякие интересные исторические книжки, запомнил Мережковского, посмотреть; кстати, в своё время тоже смутила противоречивость Евангелий и их уклончивость в описании воскресения) — интересно, поучительно. И беллетристической иллюстрации очерка — записок Афрания об организации им операции «Рыба» — не дочитал. Афраний шпарит стилем наших 90-х (причем не спецслужб), я не сторонник (и даже противник) глубокой стилизации, но глава древнеримской тайной полиции, рассказывающий как браток, не внушает доверия. Как ориентир книжка полезная, как источник приятного времяпровождения — сомневаюсь.

«Экспериментальный человек рассердился на Дорогого Доктора и начал крушить лабораторию. Посыпались искры, и дом загорелся.

— Экспериментальный человек?

— Ну, тот здоровяк, которого собрал Дорогой Доктор из частей, накопанных на кладбищах его помощником».

...Доктора, полагаю, зовут Витей. Тут вообще много знакомых смолоду персонажей, жаль, что обозначены (и действуют) они пунктирно. Желязны называл, кажется, этот роман в числе своих любимых, и не хотелось его обойти вниманием, пусть и создан он в период заката мастера. Что ж, дань памяти любимым героям юности мэтр отдал, а что до самой истории — не впечатлила. Тоскливый октябрь, да. Собственно приключения начинаются в последней трети романа, да и какие-то они невыразительные, неизобретательные, и главное действо не впечатляющее, особенно на фоне собравшихся вокруг персонажей. Что ж, Ктулху обмануть мы, быть может, в силах, а вот Хроноса — ни за что, никогда.