Поляковской злободневности в этом рассказе у Довлатова не получилось, но зато имеет место быть весьма интересное ироническое повествование о повседневности солдат внутренних войск. Автор служил в Коми с 1962 по 1964 годы. Служба в армии оставила довольно серьезный отпечаток на личности Довлатова, иначе об этом не вспоминали люди из его окружения, утверждается даже, что Довлатов именно после службы в армии проникся диссидентскими настроениями. Впрочем, рассказ не вызывает душных эмоций из серии «как все было плохо», а просто рассказывает о том, как в пресловутом чемодане появился добротный армейский кожаный ремень с запаянной пряжкой. Все достаточно банально.

С иронией описывается то, как проходил товарищеский показательный суд в армии, и все предшествующие этому подготовительные действия. Читается легко, непринужденно, правда иногда кажется, что автор несколько приукрашивает текст, для пущей забавности, но в целом, один из лучших рассказов сборника.

Может ли обычное письмо не просто составить психологический портрет одного человека, а сделать целый срез социальной группы? Рассказ «Пост скриптум» это вполне доказывает. Обычные работящие сельские люди, приезжают в большой город, и удивляются не просто всему тому, что видели в рекламных проспектах, или в книгах с иллюстрациями, а еще и особому порядку, отношениям, которые заведены в сфере обслуживания. Обычное забытое, неотправленное письмо становится неким иронизирующим документом, где автор, вполне себе не безымянный, скрупулезно рассказывает своей жене о каждом шаге, сделанном в поездке. Безусловно, он поначалу растерян, но мест проще нет, поэтому их с товарищем селят в люксовый номер. В буфете дорого, но им разрешили есть свою колбасу, смекалка работает, поэтому об этом в письме пишется не без гордости. А вот если приобрести дорогостоящий сувенир? Хоть память будет. Но, здесь ведь дело не в деньгах, деньги то есть — а в отношении, иностранцам уделяется больше внимания, и потенциальный покупатель гигантской зажигалки обижается не на шутку. Психология сельского жителя вырисовывает чудесный праздничный вид городской жизни. Хочется быть успешным, кутить и тратиться. В конечном итоге, деньги кончаются, становясь своеобразным постскриптумом всей этой веселой жизни. Поэтому и постскриптум в самом письме получается не слишком требовательным, но просительным, ведь с красивой «культурной» жизнью так не хочется расставаться. А тем временем, и невольный читатель этого «занятного» письма уже задумывается над элегантной шишечкой на жалюзи, таком элегантном и простом, что, кажется и сам такое сделаешь из планочек. «Надо поспрашивать» — а там и до постскриптума совсем недалеко.

Если бы не своеобразный неповторимый сибирский стиль изложения, свойственный Шукшину, можно было подумать, что этот рассказ написан каким-нибудь мастером триллера. В селе парень, случайно женившийся на уже побывавшей замужем медичке, души не чает в своей супруге. Да вот только селяне и родственники увещевают его, дескать, злая она. Но паренек только отмахивается, не взирая даже на то, что к его жене наведываются целые делегации, стыдя ничего не делающую по хозяйству особу. Но, видимо, здесь кроется что-то другое, и Серега, точно знает что. Ничего не делая по дому, жена отлично делает все остальное, что полагается по супружеской части. И Серега этим, надо сказать, окрылен. Но, подобным особам быстро приедается однообразность, и, итог этой истории очевиден, да не совсем. Финальная часть рассказа — это чуть ли не «Сияние» Стивена Кинга.

Впрочем, все закончилось, более менее жизненно, хотя и немного трагично. И именно поэтому рассказ все же не триллер, а вполне себе деревенская проза.

Очередные типажи, и очередной конфликт от несхожести характеров. Молодой шофер (водитель 2-го класса), приходит за расчетом к завкадрами, а тот начинает его пропесочивать, хотя заявление у директора, тоже пропесочившего этого самого Кольку, уже подписано. В сущности, может быть эти начальники и прав про «горячую пору», но и удержать рублем они молодого специалиста не хотят или не могут. В его жизни все только начинается, а он уже идет вниз, все ближе к пролетариату (на 37 километр, копать ямы под опоры), невзирая на специальность — только потому что там больше платят. Журить и сетовать — в принципе обязанность кадровиков, им ведь потом нового работника искать, тем более на такую зарплату, но когда тов. Синельников переходит в сердцах к оскорблениям, Колька выливает на него чернила. От ситуации в итоге в шоке оба. В итоге такой вот бытовой, по сути, конфликт, завершился обычно, и за свободу от понуканий, Кольке пришлось заплатить еще четвертной, а по сути у Синельникова есть деньги на стильный белый костюм, а Колька тоже, быть может какой-нибудь, подобный желает. И придется ему теперь наверстывать свой четвертной уже на 37 километре, хотя бы там и платят все двести.

Рассказ этот ворвался своей харизмой довольно нежданно, грубовато, даже залихватски. Ожидал между строк, помимо знакомого каторжанско-сибирского говорка, встретить и матерок, но автор сдержался, и показал еще один часто встречающийся типаж. Стареющий кладовщик, когда-то, в незапамятные времена, живший в деревне, и к закату жизни имеющий все городские обывательские радости, отчего-то полюбил разыгрывать некоторый спектакль. Он приезжал на вокзал, и, найдя ожидающих поезд селян, начинал прицениваться у них к домам и усадьбам, настолько проникая в их души, что завязывался довольно интересный разговор, продолжающийся со сменой персонажей довольно долго, пока уже не скатывался в байки и забавные истории из сельской жизни. И никому из деревенских не было понятно, что Николай Григорьевич и не собирается покупать никакого дома. Просто, именно таким странным образом, он закрывает свое потаенное ностальгическое чувство. Что интересно, я встречал довольно часто таких людей, например один такой персонаж очень любил сплавы по горным рекам, любил поговорить о типах байдарок, о снаряжении, обсуждать статьи и видео по теме, но никогда сам не имел ни времени, ни истового желания — попробовать на себе эти самые ощущения. К концу беседы все уже молчали, и только он, сев на любимого конька, обсуждал то, как неправильно и непрофессионально те или иные собеседники проходят пороги, или преодолевают заломы на реках. Зато как прекрасно и искренне пела при этом его душа. Так и Николай Григорьевич, мечтающий о деревне, успокаивал душу, лишь говоря о ней.

Похмельный и немного грустный рассказ про конфликт зятя и тестя, усугубившийся после нападения волков. А ведь и вправду, чего только не может приключиться, и никогда не знаешь, как поведет себя тот или иной человек в конкретной ситуации. Но тесть постоянно зудил зятя, поучал его, корил, а когда дошло дело до опасности, невсамделишной, лютой, неминуемой опасности, тесть оплошал, но свой страх и беспомощность вылил в обвинения Ивану, который также был горазд с пьяных глаз проучить тестя. Колхозной лошади не воротишь, волки сыты, но чудовищная пропасть между недружной семьей и одиноким зятем Иваном стала еще больше, и вряд ли в этом сможет помочь милиционер, уведший парня от греха подальше — играть в шахматы в кутузке. Уж лучше податься в город — там и в самом деле — водопровод...

Разведенная мать с сыном привечает к себе гостя, угощает его, наливает рюмочку перцовки, а быть может и не одну, и хвастается успехами сына Славки в игре на баяне, который сам Славка, скорее всего недолюбливает. Вот и сейчас пришел этот самый Владимир Николаевич, и, после первой-второй рюмки, начинает поучать и давать советы, как лучше жить. После еще пары рюмок выясняется, что и у него в жизни не все так просто, и новый сервант, хорошая прибавка к получке и «телевизор с постановками» — какая-то ширма для одиночества, все более грустным становится этот мужчина, который и сам потерял свое счастье, будучи запойным, жалеет о собственном разводе, и вообще — наверное пора идти домой, смотреть телевизор. Поэтому и не понимают ни Славка, ни его мать, что так суетится перед приходом гостя, что ему просто необходимо скрасить свое страшное одинокое существование, и оставшись один, он перестает бахвалиться, и сутуло шагает сквозь непогоду по улице, туда, где только телевизионные спектакли разбивают хрусталь тишины.

Удивительно, насколько много среди персонажей Шукшина оказалось священнослужителей. Тут и споры пролетариата, сколько получает семинарист, попы, живущие в четырехкомнатных квартирах с автомашиной «Волга» впридачу. Но есть и такие вот, удивляющие еще больше.

Обыватель Максим затосковал, и надо сказать, что никто ему в его горе и тоске помочь не мог и не хотел, даже жена. А дело обстояло в том, что заболела у него душа, а если болит, значит душа, стало быть, есть, так и дошел Максим почти до религиозного исступления, пока не вспомнил, что к другу его приехал для народного лечения родственник, немолодой уже, здоровенный и патлатый поп (как любили их в советское время величать). Лечился поп от какой-то легочной хвори барсучьим жиром, а нравом был крут, телом здоров, и выпить мог побольше некоторых. И вот пришел к нему страждущий Максим. Друг максимов уже пригорюнился от выпитого спирта, а поп только входил во вкус. Стал Максим ему задавать вопросы разные, с подковыркой и просто для понимания. Поп заходил издалека, а научил он Максима вовсе не религиозности, а жизнелюбию, веровать в то, что окружает его, и радоваться, принимать окружающий мир, веруя в него. Максим, конечно, противился, но харизма сурового попа, да и спирт — сделали свое дело, и громогласное «Верую!» разнеслось по округе. Рассказ получился и веселым, и философским, одновременно.

Старухе Кандауровой было неспокойно, после сна, который показался ей знаковым, и она решила позвать свою дочь в гости, написав, предварительно письмо. Через пару страниц письма, написанного на одном из сибирских диалектов, старуха вошла во вкус и стала в каждой строке писать нравоучительные пассажи и дочери, и зятю, памятуя о своей нудной и невеселой жизни, а ведь скоро помирать. Хотя, как показывает практика, кто из пожилых часто думает о таком — живет дольше. Если представить, что старуха Кандаурова жила бы чуть попозже, и освоила современные средства связи — какой бы насыщенной стала жизнь ее родственников. Ну, а если без шуток — одиночество иссушивает и мает душу, и пожилым людям, которые с годами становятся почти детьми, нужна поддержка, а иногда просто общение, хотя бы раз в год. В общем, написав письмо дочери, старухе заметно полегчало, и даже невзгоды и рутина прошедших лет перестала быть в ее сознании угнетающей

Раньше в деревнях было модно «форсить» — например шить одежду из «городских тканей, а на Урале, к примеру, пришивать к сюртуку кармашек для карманных часов, продев туда цепочку, часов при этом, скорее всего, в кармане не было.

Анатолий был хорошим, в меру начитанным, и повидавшим разное человеком, тем более не по нраву ему была кличка «Дебил», которой называли его по родству с оболтусом-сыном. И вот, бывают люди мнительные, так и этот Анатолий вполне себе начал горевать по этому поводу. И очень захотелось купить ему шляпу, чтобы пофорсить, не слушая насмешек и ехидных замечаний, особенно от сельского учителя. Шляпу он выбрал, и, разумеется стал в ней похаживать везде. Не сильно впечатленная этим публика даже не сильно и смеялась, но вот учитель казался стильному Анатолию первопричиной его бед. Хотя, как оказалось, учитель, может быть и благодаря шляпе, искал в нем родственную душу. Но не нашел, и обозленный Анатолий продолжил свой путь нонконформизма в одиночестве.

А вот это — очень трогательный в своей простоте рассказ. Рассказ про «съездить в города», как иной раз говорят в Сибири. Простой мужик Сергей увидел в витрине сапожки, и тотчас захотел их приобрести, несмотря на высокую цену, волнение, робость перед зазнавшейся снобкой-продавщицей, чуть ли не с презрением стоящей у прилавка. Все это типажи известные нам по фильмам и книгам. А вот на деле получается, что рассказ о любви, простоватой, незатейливой и одновременно — искренней. Невзирая на насмешки и осуждение своих попутчиков-коллег, на то, что брал «на глаз» (а ведь, почти угадал), на то, что взял дорогой подарок, и почти пожалел, нужно просто дойти до финала рассказа, с его грубоватой крестьянской нежностью (ту, что так нравится людям в «Любовь и голуби», например), понять то, что не может простая душа высказать красивым поэтическим слогом, но то, что греет тлеющим теплов в глубине сердца, любовь.

А вот еще о характерах... Бывают такие люди, которые, внезапно, втельмяшив себе определенное «озарение» в лоб, будут его постоянно транслировать тут и там, а если не удастся найти собеседника (еще лучше — слушателя), чего доброго, напишет целое эссе на тему, а то и книгу. И никто, даже будь он трижды кандидатом наук, не сможет переубедить его в той идее, которая его «озарила».

Роман Звягин, колхозный механик, каждый вечер любил послушать как его сын учит уроки. Чего уж там, он заставлял сына зубрить уроки вслух, словно бы самообразовываясь от этих монотонных рулад, вспоминая о том, как сам «не успел» вовремя это сделать, грустил, полеживая на самодельном диване. Как вдруг... Во время зубрежки сыном «Руси-тройки» в Звягине просыпается самый искренний патриотичный деятель. Не может тройка-Русь, величественная и торжественная везти этакого шулера и прохиндея, как Чичиков. Ошеломленный, и озаренный идеей (прошло немногим более десяти минут), он бежит уже к школьному учителю, филологу, чтобы тот прояснил ему суть поэмы.

Учитель сдержанно и кропотливо рассказывает смысл произведения, но механик не унимается, и уже чуть ли не обвиняет Гоголя в скрытом саботаже. Учитель продолжает объяснять. Уже поговорили и о закатах, и домой пора, но мысль, озарение, никак не отпускает Звягина, который, подспудно все же даже не усомнился в своей правоте, но раскрывает страшное будущее, где вопрос о «тройке» неотрывно будет подниматься снова и снова в беспросветном чаде спора с самим собой.

Психологически тонко выстроенный рассказ о том, как далеко стоят друг от друга город и деревня архетипически. Вот, перед нами обычная ситуация. Молодой парень, Костя, приезжает в командировку в город, и останавливается у давнего друга, который предлагает ему провести время с девушками. Посконный уклад Кости, женатого уже пять лет, и верного своей жене, не позволяет ему стать предателем, но вольный дух города берет свое. Друг Сашка в этом деле специалист, поэтому обхаживать свою даму он начинает сходу. Костя же стесняется, ему такое дело непривычно, поэтому, оставшись с девушкой наедине, он рассказывает ей разные глупости, как ему кажется. В конечном итоге, вместо романтического приключения на долю этой невольной пары выпадает какая-то поистине глубокая, саднящая душу беседа. Девушка, после неудачного брака, уже не может и не хочет возвратиться в деревню, хорошая умная и красивая — она все равно столкнется с непониманием консервативной части населения, пересудами. В объятья первого же парня она кидаться тоже не хочет, сохраняя ту самую посконность. Поэтому свидание получается таким грустным, но, одновременно и хорошим, светлым. Костя, оставшись верным, все же подарил этой случайной знакомой тепло и мужское внимание, а она излила ему душу, поделилась чем-то сокровенным. В конечном счете единственным неприятным моментом для Кости остался только глупый монолог с байками, которые, впрочем вызвали у него не меньше переживаний, как у неудачливого хахаля, а быть может и рыцарски настроенного мужчины.

Рассказ знаковый, и, наверное, воспринимался многими, ко времени написания, как сатирический, немного подтрунивающий над поднявшей голову религиозностью. Но все же рассказ не об этом. Обычный деревенский мастер, из тех, что могут что угодно сделать из подручных средств, случайно обращает внимание на маленькую церковь, что находится неподалеку от его деревни. Он знавал ее еще ребенком, когда влезал в нее тайком, забытую и заколоченную. Однако, теперь, когда он посмотрел на церковь глазам мастера, он восхитился, чуть ли не захлебнулся тем великолепным безымянным творцом, что создал этот храм. Насколько глубоко и тонко прочувствовал Шукшин душу мастера, вложив его, в общем-то простоватую душу это восхищение. Словами сказать герой рассказа бы не смог, но подметил все те изыски и решения, что придумал архитектор. И вот уже едет этот самый Семен Рысь к приходскому священнику, потом к митрополиту. Но те с опаской смотрят на практически бесплатный вариант восстановления храма, настороженно внимают они восторгу мастера, и лишь разводят руками. Как раз сатирически и описывается все это потаенное богатство советских, оторванных от общества, священников. Бежит Семен к посконному автору деревенской прозы, тому самому, который за неплохие деньги отделал себе кабинет в стиле «избы», заполонив, тоскуя по сельской жизни свою квартиру предметами деревенского быта, но и тут натыкается Семен на стену номенклатурной роскоши, быта и вожделения, которые маскируются под плач по истокам. На кого надеяться? И бежит мастер в исполком, где его встречают более радушно, дают целого архитектора, который рассказывает историю церкви, показывает материалы и выписки по ней, стоически, с советским рвением, просто убедив мастера Семена Рысь, что восстановление церкви, в общем-то и не нужно. Пламенела душа мастера, горела желанием сделать что-то для всех, но, как мастерски этот огонек притушили, привнеся в трепещущую душу разочарование.

Очень уж невеселым получился рассказ. Эмоции, приводящие к, по сути, жизненной трагедии, причем когда осознание приходит намного позже. А быть может — это и притча в обрамлении простого деревенского слова и непутевой, грустной судьбы, неотвратимо следующей за каждым, кто с виду благополучен и счастлив. Все может закончится сразу и бесповоротно.

Венька — хотел пальто, чтоб щеголять в нем в воскресный день, нараспашку, чтоб душа пела в этом пальто. Ан нет, жена, на эмоциях, следя инстинкту толпы в небалованной изысками моды глубинке, покупает на откладываемые деньги себе шубу из фальшивого каракуля. Собственно, вот и зачин. Парень-то не таил деньги, открыто копил их себе на мечту (правда, мечта-то простенькая — щеголять в пальто), и вот мечта поругана и разрушена, и сразу вспомнились и обиды, и скверные семейные истории, откуда-то появился алкоголь, и вот завертелось-закружилось — суд. Правда и отделался вроде легко, но травма осталась — как же так, такой милый и веселый человек-прокурор, а готов его, Веньку — посадить — за шалость, по сути. Фронтовики приводят примеры, да и сам прокурор фронтовик. Пожурил, так сказать. Но и финал почти трагичен, ведь житейское недалеко стоит от чего-то более неосознанного, граничащего с совестью или душой. Правда остается толика надежды на лучшее, а иначе — для чего нужны притчи?

Если читать рассказ поверхностно, не вдумываясь, прикрываясь любовью к шукшинскому слогу — то, выходит — читатель становится свидетелем пьянки и ее логического завершения. Ан нет, дело тут в какой-то особой неприкаянности и тоске, горестном осознании бесцельно прожитой жизни. Когда проживаешь много лет аккуратно, мило, напутствующе, наставнически, а, доживая до седин, когда кто угодно уже не будет сомневаться в твоей благообразности и мудрости — понимаешь, что и вспомнить-то нечего. Скупость даже в досуге — так, жидкая кашка (в ресторане, кстати) и тщетность любования молодой певицей, не первой уже за все эти годы. И вот, перед тобой горячая и простая энергия молодости — сибирская, разудалая, откровенная. Ты — старичок, перед тобой развалился детина (именно так его и называет автор), незлой, щедрый, ликующий от успешности дела и не бесцельной дороги. И вот тогда, робко пригубив коньяка (водка ведь только по номенклатуре — 100 г.), ты, старичок, все еще помня в душе о коварстве этого напитка, уже плывешь по волне неизбывной грусти, где вершиной хулиганства и горячности становится разбитая рюмка под эхом доносящийся рефрен есенинских строк. И готов, готов уже лететь в Сибирь, бросив все, плача и горемычничая на груди у парня, который, по простоте душевной,почти забирает беспутого старика в Сибирь. Но коньяк отпускает коварные вожжи, и вот — старичок снова благообразен, и страх гонит его прочь от этой почти состоявшейся вольницы обратно в болото последних лет жизни — чтобы снова боятся сделать шаг в сторону.

Случайно открыв для себя иронические мемуарные рассказы Довлатова, невольно сравнил их с трип-приключениями мистера Чебоски, и вдруг понял, насколько они похожи, но Довлатов, все же, не нарочито выпячивает свои алкогольные пристрастия, предпочитая рассказывать именно то, что происходит вокруг них. Это ценно, в первую очередь тем, что ты сам, как читатель, погружаешься не только в личность писателя-рассказчика, а ощущаешь эпоху, давно уже ушедшую, но, вместе с тем, и интересную, а иными и вожделеемую. Литературный герой Довлатова, по сути он сам, достает из пропахшего нафталином чемодана артефакт для него уже прошлый, ненужный, но памятует о ряде интересных моментов, связанных с обычными отвратного качества носками. А здесь и авантюра, и любовь, и желание молодого человека «быть не хуже», а может и побогаче иных. Но, авантюра, безусловно, как и любого такого рода коммерческое предприятие имеет риски, и, собственно, финские носки стали еще одним кирпичом в бастионе противостояния Довлатова с советским обществом, так некстати начавшего выпуск таких же дрянных по качеству, но более дешевых в рознице носков. Зато какой интересный получился рассказ.

В целом, никакое это не предисловие, а некий зачин, в котором Довлатов подводит нас к тематике своего сборника о тех или иных вещах, которые были у него, и оставили воспоминания в контексте осмысления своей «пропащей», как сам выражается автор, жизни. Зачин получается настолько эмоциональным, что Довлатов останавливает сам себя, ведь хочет он рассказывать не о том, как советская номенклатура выпустила его из страны с одним только чемоданом, а поговорить, потравить байки. «Что я нажил» — также неудачная формулировка для цикла, ведь сам гипотетический микрокосм «чемодана» в перипетиях эмигрантской жизни забылся, истаял из памяти, и попав в руки хозяину вещей, хранившихся в нем, снова — вызвал лишь какие-то обрывки воспоминаний, но не необходимость плакать по своей судьбе, или со слезами перебирать нафталином пропахшие вещи. Нет, писатель подготовил нас к интересным историям, которые мы сами хотели бы услышать.

Читал я этот рассказ в журнале «Пионер», потом в тоненькой книжице с чудесными фотографиями, а вот перечитывать пришлось уже в розоватой книге с котом. Рассказ этот мне очень нравился, ведь пропитан он простым духом таежного быта, дымом, что стелется над далекой для меня горой Чувал, а я, быть может, иногда смотрю на гору Синюю, и знаю, что нет больше там избушек, хотя на старых картах вполне себе есть. Так и с этим рассказом. Есть в нем легкая и неизбывная грусть тишины опустелых изб, осыпающихся хвойными дождями, проваливающимися крышами под гнетом снега. Потому что нет в них больше того простого духа. А в рассказе он есть, и когда перечитываешь его, то точно знаешь, что стоит еще дом деда Пантелея, и живет в этом доме простой дух ржаных лепешек, и разносится еще над лесными далями эхо непонятных песен, и все еще стоит на окошке избы огарок свечи. А сам дед Пантелей живет и на страницах журнала «Пионер», и в той самой книжке с фотографиями, и даже в детской книжице с котом.

Довольно мрачной и угрюмой может быть ранняя зима. Сырость и неуютность лесов, гулкая тишина перелесков. Но в один прекрасный миг легкой кистью природы сиюминутное волшебство выводит некоторого путника из ступора. В своей жизни видел я многих дятлов, и пестрых, и черных, но вот зеленого — никогда, быть может — потому что тропы мои проходили в лесах Сибири и Урала. Но какая же необыкновенная и живая она в этом маленьком рассказе. Этот дятел питается с земли, и разрывает даже муравейники со спящими насекомыми, становясь для них Царем, беспощадным и суровым. Неповторимость зарисовки именно в ее сиюминутности. Ты чувствуешь зябкость леса, слышишь неповторимый, ни с чем не сравнимый крик Муравьиного Царя, и вспоминаешь о далеком детстве, когда еще мог удивляться и радоваться многим вещам впервые, а теперь каждый приятный миг — с легкой толикой ностальгии. Вот почему и люблю я Юрия Коваля, он умел описывать мгновения, которые потом с удовольствием перечитываешь, совершенно случайно натыкаясь на эти небольшие рассказы то в одном сборнике, то в другом, и не перечитать их не можешь.

Эта чудесная повесть Дж. Даррелла навсегда связана с моим детством. Точно также, как и «Хоббита», я прочитал ее в детской библиотеке, где моя мать писала сценарии, а я был слишком мал, чтобы в эту библиотеку записаться, да и находилась она далеко от нашего района. Книга эта запала мне в душу, однако долгие годы не мог ее найти в более или менее приличном виде, настолько она бывала зачитанной. Да и сейчас в букинистах и на книжных аукционах редко можно ее найти в том виде, когда я впервые нашел ее среди разного рода детских книжек на библиотечной полке.

Совсем недавно я перечитал повесть и сравнил сегодняшнее ощущение с ощущениями детства. И вы знаете, Мифландия стала немного меньше размером, но от этого не потеряла своего очарования. Здесь авантюрный стиль изложения все так же соседствует с волшебством, очень много запоминающихся персонажей. Почему-то теперь очень отважным и рыцарски надежным кажется жаб Этельред, шпион, авантюрист и романтик, который, по сути больше всех жертвовал собой на протяжении всей повести, а все потому, что просто искал вдохновение, в конечном счете вдохновившись обаятельной и находчивой девочкой Пенелопой. Плюс иллюстрации Беломлинского, канонично сплетаются теперь в моей памяти с рисунками к сказке «Сундучок, в котором что-то стучит» (предполагаю, обилием серьезных и нахмуренных выражений лиц у героев).

Сказка замечательная, хотя и не кажется теперь детской, но я предполагаю, что увлекательное путешествие в страну мифических существ и лунного желе оставит много веселых впечатлений у современных детей, не меньше, чем у тех, кто прочитал книгу на рубеже 80-90-х годов.

«Работяга-робот славно поработал» (с) цитата из книги

Совершенно случайно увидев это произведение на одном из аукционов, в составе одного из очень популярных в 90-е книжного формата — сборников боевиков (авторского, кстати, с тиражом в 1 млн. экземпляров), я, заинтересовавшись, прочитал именно то, что меня интересовало больше всего. Наверное, это произведение можно было назвать «романом о попаданцах, написанном до мейнстрима данной тематики», однако изюминкой является то, что попаданец (а, вернее, пришелец из будущего в параллельный мир), по своей воле и воле его мечты в мир Толкина, то есть Средиземье Третьей Эпохи. Себе в команду он берет, почему-то, киборгов-убийц (именно так, в стиле раннего перевода «Терминатора» названы эти «роботы») — Робокопа, Рэмбо, Терминатора и Хищника, а также ИИ по имени Прелесть. Собственно, попав в Средиземье, вся эта компания начинает стращать и без того вымотанный отряд Хранителей, превращая, понемногу, сюжет превращается в техно-боевик. И, я думаю, что для 1993 года (а сам роман писался с 1989 года) — чтиво было интересным, учитывая, что в качестве вдохновения у писателя был только перевод Муравьева-Кистяковского, чьи эпитеты, имена и цитаты активно используются в романе. Но, безусловно, просторечный (даже панибратский) стиль изложения, и пресность языка убивают всю атмосферу техно-фэнтези, которое могло бы при должной редакторской работе потеснить какое-нибудь перумовское «Разрешенное волшебство». Хотя, возможно, виной всему — технический склад ума автора, который сразу бросается в глаза, настолько подробно в романе описываются различные кибернетические системы.

«Толкиновской» атмосферы в книге нет, равно, как и вообще атмосферы, как таковой, потому что сам роман состоит, в основном, из диалогов в этаком просторечно-рабоче-бытовом стиле. «У нас есть проблема — сейчас мы ее решим, благо технологии позволяют». Однако, в самой идее романа есть некоторая изюминка — видно, что автору очень нравился Толкин, хотя в итоге он написал, все же фантастику. Опять же, в отличие от той же «Техномагии» или «Подземелья ведьм», миротворцы-попаданцы не скрываются за личинами благодетелей-волшебников, а активно взаимодействуют с героями Толкина, уже практически делая их высококомпетентными в компьютерных и прочих технических делах. Впрочем, Толкину бы не понравилось, я полагаю.

И еще в романе много постиронии, даже слишком, но если посмотреть какую-нибудь раннюю «толкинистскую» фэн-прессу, или послушать ряд песен менестрелей, ничему уже не удивишься.

Я был удивлен, что рассказ был написан в 1975 году, настолько современно он смотрится. Возможно, это стало бы похвальбой, но здесь, скорее, я имею ввиду то, что атмосфера у рассказа немного статичная, пластмассовая. Впрочем, и линейного повествования с героем, идущим к особой цели здесь не получилось. А получился небольшой психологический триллер, с неожиданным для читателя концом. Тяга к обогащению порождает притчи о драконах, сторожащих свои сокровища. Здесь же роль дракона отыграл тролль (тролль ли?). Но и притчи из рассказа не получилось, потому как нравоучительных выводов читатель не сделает, зато начнет понимать немного то, что для того, чтобы свирепеть берсерку, вопреки заблуждениям, не нужны мухоморы. Зато рассказ достаточно хорош в плане экшна, да и перевод на русский обогатил слова атмосферными оборотами. Что интересно, весь стиль повествования вполне уместно смотрелся бы в сеттинге Warhammer40k.

Джек Лондон снова покоряет невольного читателя холодными описаниями северной природы, помещая туда случайных и неслучайных персонажей, волевых, сильных, или же слабых, завистливых, мелочных. С их судьбами нередко связаны и животные. По уровню злобы — главный герой рассказа, канадец Леклер превзошел бы многих, и не уступал ему в этом и его пес, помесь эскимосской собаки и волка — Ублюдок (Батар — в его французском произношении). Злобный ненавистник хозяин всю недолгую жизнь пса бил и истязал его, а тот отвечал ему абсолютно тем же — при любом удобном случае нападал на Леклера. В этом извечном противостоянии долгое время не было победителей, а жертвами нередко становились случайные люди и животные. Но с каким же упорством изводил Леклер своего Ублюдка, настолько, чтобы сделать его покорнее, укротить в нем неисправимо свободолюбивую волчью кровь, чего ему не удавалось никакими жестокими средствами. А пес просто ждал своего часа, даже после того, как оба чуть не погибли, выздоравливая, они ненавидели друг друга, а финал получился истинно лондоновским — прочитать эти мгновения стоит, хотя бы ради развязки, но участь и Ублюдка-хозяина, и Ублюдка-пса стала каким-то поистине роковым финалом демонического противостояния.

Рассказ этот попался мне очень давно, когда на мансарде, среди старых подшивок «Огонька» и «Юности» попадались и отцовские «Костер» и «Пионер», а бывало изредка — и «Техника Молодежи». Рассказ получился достаточно гуманитарным, где научное допущение есть ровно настолько, чтобы было интересно. Возможно, что этот рассказ был одним из первых такого плана, задолго до моды на «попаданцев».

Итак, некий историк из гипотетического будущего со странным, как и у всех в будущем именем Ильма Кир, изучает эпоху далеких 1240-х, был он и на Неве, был и еще много где, и не раз. На поверку, он является отличным мечником, и знатоком средневековой филологии Руси (по крайней мере, тот говор на котором он изъясняется, попадая в прошлое — понятен тамошним обитателям). Устройством для возвращения является некий обруч, со встроенной временной спиралью.

Ильма (в прошлом — Савва), участвует в Ледовом побоище, получает рану, обруч слетает, таким образом личность Саввы начисто перекрывает личность историка, оставляя его навсегда в любимой эпохе.

Рассказ очень живо и интересно написан, при множестве допущений — действительно веришь и в правдоподобность таких перемещений, и в культуру повседневности Древней Руси. Диалоги с другими историческими и второстепенными персонажами очень правдоподобны. В целом, этот рассказ емкий и целостный, словно бы просит продолжения, но оставляет читателя, смотрящим вослед победившим и израненным древнерусским воинам.

Альфред Хичкок, как истинный джентльмен, обещал в этом небольшом собрании именно те истории, от которых не заснешь ночью. Однако, от открывающей его новеллы авторства Шарлотты Армстронг, уснуть удалось практически сразу. Это на редкость вторичное произведение, возможно похожее на классический детектив, но в его упрощенной вариации. В дом умершей сестры приезжает этакая вариация пожилой женщины-детектива, которая почти сразу же заподозрила в смерти довольно таки занудной сестры Алисы некоторые несостыковки, особенно касаемые ее обычного режима. Допросу дамы подвергаются все находящиеся в доме родственники, которые в принципе занимаются похоронными делами, и им тяжело. Как оказалось не все так просто. Но... Сюжет настолько предсказуемый и написан он таким нудным стариковским языком, что читать этот рассказ — невыносимая мука. В остальном, родственники вполне могут быть коварными, мы все знаем кучу примеров.

Рассказ об уюте возвращения домой, где все понятно, а все те странности, что окружающие видят и воспринимают таковыми — для тебя и твоих близких — повседневность. Мальчик живет вместе с бабушкой, чей дом построен возле кладбища, в гостеприимном доме, там, где всегда есть свежие цветы на столе. Бабушка очень любит эти цветы, правда берут их прямо на могилах, где они оставляются мертвым. К бабушке приходят гости и разговаривают о былом, как и подобает приличествующим гостям и хозяевам, да и цветы и соседство кладбищенской земли не очень тревожит гостей.

Все эти истории, разумеется, беспокоят опекающие службы, и мальчика надолго забирают от бабушки. Но он стремится к этому уюту через всю свою жизнь, через тревоги и ад войны, он все еще чает увидеть свою бабушку, услышать те же истории, которые из раза в раз повторяют ее гости, а быть может, и присоединиться к беседе — ведь он уже вырос. В конечном итоге, он находит покой, ожидая, в то же время покоя большего, который, надо сказать придет уже очень скоро...

Удивительно, насколько живо, искренне и непостижимо глубоко в очередной раз погрузил нас в свои воспоминания о детстве Астафьев. И дело здесь вовсе не в «том самом времени», но в живом говоре уже уходящей Сибири, погрязшей в пустопорожнем новоязе, или в городской суете. И неким потаенным эхом, словно доносятся из прошлого, увядающие вместе с ноябрьскими травами, голоса. Они ругаются, плачут и поют невеселые или наоборот удалые песни — одним словом живут своей незамысловатой жизнью, словно связанные незримыми нитями. Осень дышит своим предстоящим холодом, а люди просто квасят капусту, приправляя холод осенней земли горячими словами, размоченными в хмельном, закусывая осенним воздухом, где прибаутками, где подзатыльником вбивая в головы детей житейскую мудрость — жить по совести, учиться, чтобы потом не работать тяжело и не надрываться в опостылевших буднях, и радоваться повседневным заботам. Обволакивает, кружит листвой осень, хлюпают в разного размера кадках и бочках капустным рассолом дни, утекает юность. Однако воскресают эти воспоминания потом, словно настоявшись. И вот тогда они становятся такими дорогими, что рассказываются легко, но, одновременно с грустинкой и надрывом, словно напоминая об ушедших давно людях.

На этой неделе я отдался воле течения, и прочитал все вышедшие под «красной обложкой» романы Гектора Шульца. Правда, так как на ФЛ есть карточка только с «Уродами», то напишу об этом.

Мне нравится такая литература, она не блещет пафосом назидательного педагогического тона, но всецело показывает ту самую сторону школьных будней, которая, подчас, не замечается учителями, о которой не рассказывается родителям, от которой иные бежали в свое время в турклубы и кружки моделистов, а иные начинали протестовать, примеряя на себя одежды различных субкультур. А иные, чтобы не мудрствовать лукаво, разбавляют собственные воспоминания рассказами других, и пишут об этом книги. И это очень честно, за это таких авторов, в том числе и Шульца, можно уважать. Есть две грани произведений о школе, одна из них — это какая-нибудь «Ночь после выпуска» Тендрякова, где парня заморалили пафосными речами и обличительными словами, совсем забыв, каким он был на самом деле, или «Могилевская трилогия» Козлова, которая впервые появлялась на сайтах металлистов и футбольных фанатов, потому что именно они могли противостоять гопникам всех мастей, и где главные герои, вроде бы «не такие», оставались теми же гопниками, но с будущим. Шульц говорит нам о личностях, которых эти вещи не ломают, а делают сильнее, и интересно, что каждая из его историй — часть мультивселенной, где мимо по улице, или в одной компании могут оказаться герои других произведений автора. Это очень здорово.

А еще, в книгах Шульца много хорошей музыки, тяжелой, атмосферной, некоммерческой. Не знаю, как у других, но каждая из песен, упомянутых в романах, проиграла у меня в голове, при чтении, даже не столь любимый мной Cannibal Corpse, но с остальным все в порядке. В романе много мата, иной раз даже нарочито много, как и выкуренных сигарет, и, пожалуй, Артем, главный герой «Уродов» — один из немногих, кто не пьет.

Но еще более интересно, что «Уроды» — не плач по ушедшим годам, не жалость к себе, не агитационное полотно про хороших ребят и плохих гопников. Это достаточно философское произведение, в котором в каждом из персонажей к финалу пытаешься найти человеческое, но, разумеется, ожидаемо, находишь его не во всех.

Когда у нас вспоминают об Исае Калашникове, на ум приходит его эпохальный «Жестокий век», написанный своевременно и являющийся, наверное, самой популярной книгой о Чингис-Хане. Вторыми вспоминаются зарисовки из жизни забайкальских старообрядцев — семейских, благо автор сам принадлежал к их родове. Но, мало кто вспоминает, а может и не знает вовсе, что Калашников писал еще и детективы.

«Расследование» — это очень атмосферный и, одновременно наивно-остросюжетный детектив, действие которого происходит, судя по всему, где-то в Усть-Баргузине, где, в принципе происходило действие большей советских произведений, если дело касалось Байкала по нашу сторону. Все дело в том, что ко времени событий, в том числе и «Расследования», всюду действовали леспромхозы и одновременно охотничьи и рыболовецкие артели, где сезонно проживало множество совершенно случайных жителей Советского Союза. В одном из рыболовецких домов я побывал этой осенью с поисковыми делами по случаю, и залез в погреб, обнаружив там довольно большую «коллекцию» советского бутылочного водочного стекла. Работа и отдых кипели, а молодость отдавалась порывам, создав хорошие крепкие семьи.

Впрочем, повесть не о том. В один прекрасный дождливый вечер происходит убтийство сельского врача, которая проходила через ручей вместе с мужем — егерем охотоведческого хозяйства. Для расследования в деревню приезжают молодой милиционер-бурят Баторов, опытный оперативник Алексей Антипович, а также веселый по случаю рождения дочери полноватый и остроумный следователь прокуратуры Зыков. Все вместе они начинают распутывать клубок событий около убийства, и показывают читателю очень много интересных колоритных портретов сельских жителей, говоры (правда характерные не для того района), манеру общения, и судьбы обычных людей. При всем при этом сами сыщики также вполне обычные люди, со своими слабостями и душевными переживаниями. Через некоторое время, к ним присоединяется поэтесса-журналист Соня, которой симпатизирует лейтенант Баторов. Она вносит видение с третьей, амбивалентной стороны, а образ жестокого и хладнокровного человека, виновного в преступлении вырисовывается постранично, словно бы мы сами сидели в гостиничном доме (именно доме), и обсуждали все обстоятельства.

Однозначно — самый лучший персонаж — следователь Зыков.

«Не так-то просто своими словами, сточенными, как галька на речном берегу, передать неровные, зазубренные откровения чужого опыта.»

Когда издатель хочет убедить потенциального читателя в том, что книга, которая вот-вот появится на полках книжных магазинов, стоящая, при том, что она не такова, он наводняет ее сонмом различных восторженных рецензий-цитат от людей, о которых никто не слышал. И вот тогда понимаешь, что книга, собственно, не совсем хороша на самом деле. Однако, это часть квеста, ведь, например, «Мотель «Парадиз», каким-то непостижимым образом, появился в моих руках. Действительно, по количеству хвалебных отзывов в самой книге, перед текстом, на обложке, и вообще, везде, где только можно, включая обширное предисловие «координатора серии», «Мотель «Парадиз» перещеголял вообще все то, что я читал ранее.

Но, к книге. Маккормак выстраивает перед нами запутанное полотно, не приводящее ни к чему конкретному, однако интригующее своей витиеватостью и потаенной пошлостью, выпячивая интимное, ровно так же, насколько откровенно он рассказывает о доставаемых неприятных сюрпризов из тел людей. Но, все сводится к аллегориям, метафорам, замысловатым построениям слов, настолько неспешным, что именно эта книга стала бы идеальным снотворным.

Автор пытается соткать перед нами магическую канву, вызвать интерес, но никакого шарма раннего Коэльо, или какого-то Анхеля де Куатье вовсе не получается. Безусловно, витиеватые словесы очень идут этой престарелой деве, замаскированной под роман, но вызывают скуку именно своей неспешной повествовательностью, которая в каждом из кусочков пирога с изысканными библейскими именами неизбежно возвращается к подробному, почти подростковому эротизму мотельного секса.

В одном из завершающих пассажей, когда юные консерваторы сжигают тираж книг бездарного писателя, и он внезапно восходит на костер, подобный погребальному, разрушая тем самым молодость идеалистов, не в меру разошедшихся в своей «шутке-розыгрыше», однако через поколение, внуки этих юнцов с упоением будут читать, или смотреть краткие пересказы именно такой, напыщенной и пустой литературе, которую можно использовать для пафосных цитат, прилепленных не к месту, со своими фотографиями, где непременным атрибутом будет кружка кофе.

Возможно, эта книга станет альтернативой для любителей «философской» прозы, однако философия ее непонятна. Возникло подозрение, что автор писал ее во время распития бесконечных кружек с тепловатым виски (это сочетание часто встречается в тексте), но если Буковски находил в этом профит, вызывая интерес всеми своими «выкрутасами», то Маккормак — депрессивен и печален, уныл до невозможности, а содержание книги показывает нам именно то, что изображено на обложке, в этом самом «бестиарии судьбы».

«Пусть лучше у меня не будет сына, чем будет сын вор».

Помню, на шестилетие, когда моя мама позвала чуть ли не весь двор, а дело было в начале 90-х, в солнечный последний день июля, один из мальчуганов подарил мне кипу тонких книг, среди которых были и «Огурцы» с иллюстрациями Валька. В принципе, мотивация рассказа была вполне понятна — воровать нехорошо, и мальчик Котька, получивший урок за себя, и за своего более смекалистого друга Павлика, навсегда уяснил, что брать чужое плохо, пройдясь по ночной деревенской улице (где скорее всего не было освещения, а ставни и подавно закрыты (не знаю, может и не было вообще ставень, у нас в Сибири было бы именно так) и поговорив с дедушкой-сторожем.

А потом смотришь, и поражаешься — ведь сталинское послевоенное время, достаточно тяжелое. Многие, с одной стороны, зацепившись за это, говорят — «вот, было то как!!!», ну или другие про «пять колосков». Мне кажется, все несколько утрированно, в этом случае. По сути, мотивацией паренька было принести домой что-то добытое — ведь целый день он провел на рыбалке, не поймав ничего. А обычное детское озорство — а кто из ностальгирующих по деревенской прозе людей не вспомнит, как воровал груши или яблоки, или умиляется песне про «Поспели вишни в саду у дяди Вани». Хотя есть и более жуткие примеры — например повесть «Китайский смех», где наивные дети попались на такой вот краже яблок, их не ругали, но околоуголовная детская общественность расценила все сообразно своим представлениям, и поступила с ребятами вполне по своим законам.

Но, Носов писал не об этом, и Павлик, отдавший свои огурцы — тоже не иудушка, подставивший друга. Как минимум, в двух ранних изданиях я видел иллюстрации благополучного колхоза. Повсюду ходят куры, Котька и Павлик — по сути отдыхают и озоруют, а не пашут на поле, как туркменские дети Анны Пайтыка («Мальчишки военных лет»). Этот рассказ именно о том, что озорство озорством, а брать чужое, ради того же озорства — это именно то, что может в крайнем случае привести к сюжету фильма «Пацаны» (не Гулаг, все же). Ну, а старик-сторож, думается тоже, в конечном счете не приклеивал потом принесенные огурцы снова к стебелькам, однако именно его диалог с Котькой облегчил душу мальчику, уже и без того прошедшему сквозь ночные дебри. В любом случае, все закончилось хорошо.

Есть удивительное свойство военного времени. Когда люди слишком долго находятся в окопах, и между ними не происходит открытых столкновений, война превращается в быт и досуг. Отдыхают и куражатся солдаты, хвастают вымышленными любовными похождениями, мастерят что-то, поют негромко песни, и слушают, как в спокойствии приутихшей войны разговаривает с ними месяц май — разнотравьем, сонно поющим под шепот ветра, легкими птичьими трелями. Но где же настоящие песни. Ах, подождите, браточки, скоро начнется. Вывозятся на передовую агитмашины, и, словно дикторы на воображаемом концерте начинают склонять к переходу на ту и другую сторону пленные. Но солдатам скучно, они ждут главного. И вот, начинается концерт, льются песни всех мастей, уже слушанные по сто раз пластинки за эту весну. Внезапно, песни обрываются, и снова накрывает все вокруг тишина. Но продолжения хочется, и, внезапно, из русских окопов слышится мощная и красивая оперная ария, Ария Каварадосси, исполняемая невидимым певцом. Затихают окопы, но вдруг выстрел обрывает песню, и оглушительно стремительная атака приносит победу, а вдохновленные итальянцы, перестерелявшие своих мнимых союзников, апплодируют русскому исполнению.

По своей атмосфере рассказ напоминает фильм «Счастливого рождества!» о братании солдат на Западном фронте I Мировой.

Эх, Калино, Лямино, Лёвшино! Комариха и Тёплая гора!

В укромьях лесных перелесков скрывались необозримые заросли малины, таились, но не прятались настолько, чтобы не оставаться в десятках ведер, туесов, корзин. И вот, долгожданный поезд, все потоком ломятся в него, ведь другого и не будет. И, конечно же, бойкая старушка, пытавшаяся просочиться в вагон, рассыпает свою малину из туеса. И вот это мимолетное горе наваливается на нее тяготами другими — потерями близких, потерей здоровья, сноровки. И вот, именно то, о чем всегда пытался рассказать Астафьев — подспудно, потаенно растекается в небольшом пространстве вагона — взрослые, дети, бабушка, которой дали возможность поговорить, пусть и от такой кручины.

И каждый здесь родня всем, и каждому внуку эта старушка бабушка родная, а волшебство единства растекается с силой наполняющегося этим волшебством туеса.

Я уже и не застал таких малиновых зарослей, застал правда черничные, смородиновые, и голубичные (но это больше к творчеству Распутина), как и застал заколоченные окна в старых деревнях и тоскливые взгляды тех, кто еще там оставался. Как там, интересно, все эти Калино, Лямино, Лёвшино! Комариха и Тёплая гора?

Очень мне этот рассказ напомнил фильмы «Не могу сказать прощай» и «Девчата» одновременно, вот только грани у него совсем другие. Единственное, что объединило их, пожалуй только тема лесозаготовительных артелей. Вот только там, где у одного лесоруба гордыня вылилась во благо, а другой искупил ее тяжелой травмой, заслужив свою любовь у Астафьева скрылось за мелочностью и одновременно рвачеством, удалью молодого и избалованного человека, где гордыня вполне могла бы стать алчностью, злобой и эгоизмом, несмотря на то, что Иван в чем-то и был хорош, но подспудное, взлелеянное матерью, пренеприятной женщиной, властной и горделивой на корню убило то прекрасное, что зарождалось на глухой просеке, так талантливо описанной в начале рассказа. И девушка ушла, вовремя.

Отчего же не быть солдату веселым? К этому, еще со сказок запомненному образу — находчивому, смелому, лукавому солдату — тому самому, что варит кашу из топора, или же ловко вызывает чудо-псов из старого огнива, добавлен и удрученно чешущий затылок забавный Швейк, и ремарковские юноши, грустно принимающие смерть, так и не написав больше ни одного стихотворения. Солдат веселый, и вправду, выслушивая из уст последних солдат далекой уже Великой Отечественной, окопную правду, иной раз волосы дыбом встают у молодых еще срочников и курсантов, но слушают они и мотают на ус, припорошенную порохом и сентябрьской грязью неубранных полей, правду, для того, чтобы стать позже такими же веселыми солдатами.

Астафьев не пишет мемуаров, в этой практически автобиографической повести, так, как это делали многочисленные бывшие враги после войны, написав тонны воспоминаний. Для того, чтобы рассказать небольшую часть их, автору понадобилось полвека, став для него практически последней книгой. И, как ни странно, неспокойно, маятно начинается и заканчивается эта повесть — убитым немцем, что прошел через всю жизнь веселого солдата, за спиной, не дав ему умереть, не отомстив шальной пулей или гранатой, как могли бы подумать суеверные люди. Он дал возможность писателю под конец жизни просто поведать ту правду, что казалась ему своей. С немыслимо подробными полубыличками, с отголосками матерщины и фронтового фольклора, с до боли знакомым сибирским говором — такой предстает перед читателем эта книга. И там, за судьбами героев, воскрешенных памятью, за печалью прожитого, за вечной борьбой внутри себя — говорить смело и открыто, все еще виден лирический дух образованного литературно человека — цитирующего классиков, знающего и помнящего историю городов, что топтал в своем солдатском веселье. И отражается, ликует в этом простой человек, прошедший огонь войн, раскрывая в строках, написанных рьяно, залихватски и весело, когда смех утихомиривает боль. И ощущает себя настоящим победителем.

Коэльо является одним из тех авторов, которые неизменно кочуют из списка в список книг «для обязательного прочтения» томным девам (ну, тем, что читают книги с обязательными аксессуарами в виде кота, дождя, мягкого пледа и большой кружки кофе с кусочками суфле). Однако, на поверку (а также, судя по многочисленным буккроссингам и ассортименту букинистических лавок) очень скоро книги Коэльо становятся ненужными деталями интерьера и валяются в квартирах то тут, то там, со временем из них исчезая. Впрочем, с таким же успехом, они появляются там снова, стоит только заострить внимание на «маст хэв» списке книг.

Мне очень нравится «Книга воина света», в конечном счете в ней собраны те мысли, которые можно декларировать в споре, утешая или читая нотации. А что же с «Вероникой»? Зачин был очень и очень интересным. Девушка решает наглотаться таблеток в желании некоторого эскапизма, желания убежать от самой себя, будучи уставшей от рутины жизни. Причем, эта самая рутина, во многом была результатом ее собственного эгоистичного отношения к жизни. И вот, она уже в ожидании смерти, но внезапно читает статью, где иронично спрашивается «А где вообще эта Словения?» В принципе, среднестатистическому человеку на этот факт абсолютно наплевать — спросите у случайного прохожего. Вряд ли он ответит навскидку. Но вот Вероника начинает совершать какие-то действия, которые делают ее суицид каким-то актом гражданской сознательности, жертвенным поступком. Но вот только ей на все это плевать, на самом то деле. Попадая в психиатрический асилум, Вероника ведет, по сути, гедонистический образ жизни, памятуя о том, что все равно скоро умрет. С удивлением, она обнаруживает, что пациенты лечебницы точно такие же, как и персонажи Кизи. Им все равно, причем, возможно большая часть из них — абсолютно здоровы, но социальные факторы, одиночество, а может и безделье, отравляют их жизни и сводят с ума. Найти себя, свое предназначение — то чего хотелось бы Веронике, но ее эгоизм продолжает держать девушку в рамках, как в силках. В то же время нам показываются люди, которые действительно знают «как», и могут помочь ей в этом. Но, долгое время Вероника не может найти свое «Я», потому что оно скрыто за «Эго». Вообще, ощущение «бутафорского» не покидает при чтении книги ни на миг, чего стоит только доктор Игорь», по сути такой же эгоист, как и Вероника, но использующий для удовлетворения своих амбиций целую больницу.

В книге есть и глава о том, как Коэльо решил написать такую вот книгу. «Истина в вине», что ж, похоже Коэльо развивает тему очень хорошо, учитывая и финальные главы повести.

Книга достаточно нудная, но, помогает заснуть.

Когда я слышу сочетание «макабрический рассказ», часто вспоминаю именно эту увеселительную новеллу Э.А. По. Хотя, на сей раз, перечитать ее меня побудил сборник Чамберса, взятый с полки, где также очень горячо и непредвзято говорилось о макабрическом и гротескном. И, мне снова доставили удовольствие приключения двух ротозеев, не заплативших за выпивку, а потому убежавших от хозяев таверны для матросов в самые зараженные уголки Лондона, без приглашения ввалившись на пир Короля Чумы.

Считается, что этот рассказ, по сути сатира на некоторые произведения, в частности «Вивиан Грей» Бенджамина Дизраэли, однако, в отличие от этого забавного в чем-то и чрезмерно растянутого, аристократично-гедонистического произведения, «Король Чума» короток, весел и, одновременно страшен. Он воспринимается, как матросская байка, где герои бахвалятся не столько встречей с демонами Чумы, но своим азартом выпивки, ну а финал, безусловно, намекает и на то, что во-многом — это макабрический и гротескный пьяный бред двух забулдыг. Впрочем, никакого поучительного эффекта рассказ не несет, поэтому все, что произошло — вполне могло случиться и не в зачумленном Лондоне, а хоть на островах Юга, или в снегах Севера — везде, где алкоголь — хорошая потеха для джентльменов, особенно если они не перебирают.

«Печенье на миллион» мне понравилось, в первую очередь своей консервативностью. Посмотрите, как автор непринужденно описывает вечер «Был влажный душный вечер, обычный для сезона дождей...» Мисима настраивает нас на лирический лад, чтобы потом показать нам творение нового мира — неоновую пагоду, полную материальных соблазнов, буквально каждое слово вызывает у автора неприязнь, но он продолжает описывать торговый центр, памятуя о том, что он заменил собой настоящий символ этого района — засыпанный пруд Хётанъикэ. И вот, наконец, мы встречаем молодую пару — они неспешно и как-то пугливо бродят среди магазинов. Их молодость проглядывает и в том, насколько по-мальчишески играет с новинками игрушек муж, а жена хочет казаться степеннее и одергивает его. Они не просто экономят, они подчеркнуто бережливы. То есть, весь их жизненный путь — это череда планов и математических операций, где пункты а, б и ц — это сберкнижки, которые копят суммы на конкретное. И вот они дошли до пункта «ребенок» — но денег пока несколько не достает. Однако ребячество мужа одолевает и они тратят некоторые деньги на печенье — где опять же Мисима чуть ли не брезгливо отмечает изображение хозяина центра, а не принца Сётоку. Что ж, гулять так гулять — аттракционы, что-то еще. И вот они встречаются с тетушкой, которая без зазрения совести покупает себе дорогой десерт, а они все же «экономят» на себе. Тетка говорит о прошлом, о ценностях, присущих аристократии, и вечер укрывает от читателя то, что происходит на вечеринке дам в богатом районе, но это что-то мерзкое даже для героев рассказа, впрочем нам это и неинтересно, потому как на руках семьи 5000 иен, а старуха забрала еще 3000. И, похоже, слава об этой паре уже расползлась по незримому телеграфу и они востребованы, и довольно часто проделывают такое. Но 40 иен за какую-то безделицу — это все же расточительно. Молодая семья по сути идет по пути чего-то потребительского, здесь нет счастья — какой-то план, словно утрированное высмеивание жизни в «американской мечте», но рассказ при этом не сатирический, и не поучительный, а скорее грустный и даже пророческий.

Небольшая притча, показанная в сборнике, как пример того, что же пишет Кинг-младший (Хилл). Сюжет, на самом деле, здесь отсутствует. Одинокий и никчемный человек шатается без дела, и в конечном итоге набредает на лавку, где продавец предлагает ему купить «от боли» тщедушное и пустоглазое Горе. Так, Горе начинает обличать никчемного человека, а он остается счастлив лишь потому, что не одинок. Показалось, что Хилл, опять таки, обратился к Уайльду, настолько герой гротескный и слабый духом. Но читатель не отчаивается, перелистывает страницу и остается собой, понимая в душе, что на свете есть более несчастные люди, если он сам в печали, и успокаивается.

Собственно, рассказ о том, как начинается постапокалипсис. Причем, в достаточно редкой форме — будущие выжившие летят на самолете.

Хилл смоделировал уникальную ситуацию, когда мы видим срез практически всего социального универсума современной Америки. Есть бизнес-класс, есть и второй класс, с людьми попроще. Но зато каждый себе на уме. Самое интересное, что показаны все эти люди не стереотипно.

Бизнес-класс:

Успешный бизнесмен — вполне себе добродушный собеседник, участливо и доброжелательно общающийся и готовый помочь.

Киноактриса в годах — вовсе не снобка, и не заносчивая, с такой же легкостью она рассказывает о своей карьере, настолько же тепло показывает свою женственность и материнство.

Чернокожая девочка — вовсе не выходец из гетто, тем более, что находится она в бизнес-классе, она умная и летит для написания какого-то всеамериканского диктанта, задает логичные вопросы и с ней общаются, как со взрослой, чего она заслуживает.

Второй класс:

Гей-музыкант — типичный представитель либеральных взглядов, к тому же пытающийся в своей голове каждую реплику собеседника построить именно со стороны себя угнетенного — гея, еврея или либерала. Предполагаю, что Хилл ввел его в рассказ для полноты картины, чтобы его устами высказать недовольство президентствованием Трампа, обществом. В общем, единственный отрицательный персонаж в рассказе.

Студентка-кореянка — на фоне разрастающегося ядерного конфликта с ее страной (причем, она понимает, что, хотя она и из «нашей» Кореи, ее родственники не смогут пережить удар. Именно поэтому она является модератором агрессивной полемики между своими соседями, и гарантом спокойствия. В университет поступила своими силами.

Семейная пара консерваторов. Здесь стереотипы убраны полностью в сторону. Очень неприятный с виду, толстяк, пьющий пиво в салоне и его миниатюрная жена, покорно соглашающаяся с ним. Одним своим видом они злят гея-музыканта, который, к слову, сам провоцирует конфликты. В разговорах проходит почти тонкая нить между, собственно, консервативными взглядами и околосупрематизмом, но толстый муж всего лишь опекает свою жену, которая ему благодарна, что он заботится о ней, и вовсе не тиран-реднек, к тому же к азиатке-студентке он не испытывает неприязни.

Пилоты:

Командир экипажа — заботливый муж, будущий отец, с точки зрения социума Америки, в свои 40 лет еще молодой, с мужеством берет на себя обязанности говорить с людьми.

Второй пилот — женщина — бывшая военная летчица, однако ее персонаж показан вполне женственным, она не феминистка и не лесбиянка. В некоторых моментах за жесткостью проскальзывает женская слабость, что вызывает скорее положительные эмоции.

Стюард — пытается держать ситуации в салоне под контролем, испытывая симпатию к женщине-пилоту.

+около 200 ноунеймов-пассажиров.

В общем, этакая мини-Америка летит в воздухе, и на фоне нарастающей напряженности все еще живет своими убеждениями, но в самый апофеоз опасности — вспоминает, что они — одна нация. Мы не видим хэппи-енда, диспетчер отпускает нить управления самолетом, и «боинг» летит на север, к неизвестности, но сплоченным коллективом.

*Упоминается, что Россия ударила ядерным оружием по США, после атаки подводной лодки на российский авианосец. На момент написания рассказа, в 2018 году, флагман российского флота и единственный авианесущий крейсер ВМФ «Адмирал Флота Советского Союза Кузнецов», находился в ремонте. Номенклатура авианесущий крейсер предполагает наличие, помимо палубной авиации, и ракетного вооружения.

Ну, и конечно же, рассказ года по версии This Is Horror Awards. Как ни странно, чувствуется, что здесь писал больше Кинг-Отец, нежели Сын. Верный себе, он пронес нас по пыльным захолустным дорогам мимо достопримечательностей, которые мы вряд ли увидим, но поверим Кингам на слово, что они ужас до чего хороши. Легкий флер одноэтажной американской Провинции уносит нас шепчущим ветром в то самое жуткое царство, где искаженное христианское восприятие встречается с чем-то давно забытым и зловещим. Что ж, нам решили напомнить о «Детях кукурузы» именно так, как они должны были быть написаны, и, разумеется, авторам это удалось. В первую очередь, своей атмосферой рассказ вполне затягивает, когда описывается странный временной парадокс, а быть может зачарованное место само притягивает нас своей таинственной травяной мелодией. Однако, как только Зловещее и Непонятное отступает перед Первобытным, и голод все время встречается с мыслями о каком-нибудь «Макдональдсе» и биг-маках, которые вполне может заменить пес или надоевшая жена, все очарование неизвестности испаряется, и ты уже напряженно ждешь, чем же все закончится. Именно тогда ты понимаешь, что именно в таких местах, «где водит» люди живут веками, по своим табуированным законам, есть места, куда лучше не ходить, не будить лихо, не слушать навязчивый шепот трав и позабытые нечестивые песни. Иначе — смерть станет искуплением, но и ее нужно будет заслужить, не по своей воле запачкавшись в земле и траве. Ведь молоток продолжал стучать где-то по ту сторону дороги, значит люди просто не касались того, чего и касаться без надобности, ну а легким запахом конопли и еще какой-нибудь дряни повеет от совершенно уже никчемных неохиппи, чья беззаботная напускная беспечность снова рассыпается перед беззащитным детским криком, который все зовет и зовет из высокой травы, в тех местах, где никогда не слышали про Кена Кизи.

В этой истории Хилл рассказывает нам нечто довольно обыденное, но не лишенное злободневности. В последние годы те самые «стопроцентные американцы», параноидально скупающие оружие, и отказывающиеся от прививок, лекарств, живущие на неприкосновенных частных территорий могут быть чем угодно — сектой Судного дня, расстроенными ветеранами локальных конфликтов, или вообще чем-то немыслимым. Культурная среда, от фильмов типа «Civil War» или недавнего «Безмолвного братства», только усугубляет страх потомков «янки» перед необузданными и «недалекими» потомками конфедератов или техасцами, превращая персонажей этих произведений в маниакальных фанатиков, пугающих простого обывателя. Что ж, дело обычное (мы еще «2001 маньяк» можем вспомнить), однако Хилл пошел еще дальше, и приготовил двойную ловушку, написав довольно интересный психологический триллер.

Что будет, когда доведенные до, почти, паранойи сепаратисты, вдруг окажутся жертвами чего-то более неожиданного. Если их запреты и установки внезапно начнут работать против них, а читатель сначала окажется вовлечен почти в мистическую атмосферу, в пух и прах развеиваемую безумием, о котором, впрочем, нам декларировали с самого начала. Правда, и образ сепаратистов в повести довольно собирательный, а жертвами своих действий они избрали ATF (Бюро алкоголя, табака и огнестрельного оружия), в общем, посыл бунта у них какой-то размытый, но вполне применимый к Америке, с ее любовью к «разным» мнениям. По итогу, имея в доме жену — человека с явными психическими расстройствами, причем наследственными, и сына, который вполне мог бы эти расстройства также иметь, отец-лидер и «альфа» некой мини-общины таких вот «людей с мнением» не просто воспитывает всех вокруг себя в тоталитарно-мужском стиле (не считая тренировок по стрельбе и прочему — весьма характерному для «выживальщиков»), но и отрицает и медицину, как таковую. По крайней мере, тема с таблетками, которые перестает пить жена, а сын и вовсе никогда не обследовался у врачей, упоминается несколько раз — ровно столько, сколько нужно, чтобы понять. Сын изредка ходит во сне, а его мать рассказывает ему о своих родственниках, с весьма странными поступками. Причем, с материнской стороны все усугубляется еще и религиозным сектантством, прямой противоположностью милитаристским взглядам отца. Мальчику явно нелегко в свои 13 лет. В общем,

А еще, в повести есть легкие отсылки на полузабытые старые фильмы ужасов, что, безусловно, приятно.

На самом деле, на фоне других рассказов Хилла — этот показался более слабым, причем его идея неплоха — показать очередную дурочку, всю жизнь проводящую в своем телефоне, ночи и дни напролет, думая, что кто-то следит за ее однообразной жизнью. Родители решили сменить антураж и поехать отдыхать, взяв с собой детей — созревающего сексуально, и потому только о сексе и думающего Эрика и жительницу Твиттера Блэйк. Блэйк пишет в Твиттер обо всем, что с ней происходит. Короткие сообщения несколько глуповаты, но ведь и пишет их юная девушка, которой запретили вести блог, и она осваивает мессенджер коротких сообщений. Рассказ стремителен, и, как только ты начинаешь скучать, главная героиня описывает уже что-то поинтереснее. Волей случая, семья попадает на представление «Цирка Мертвых», куда нормальный человек вряд ли пошел бы, но в классических слэшерах именно туда и идут развлечься члены семьи, невзирая на вонь и неприятные лица приглашающих посетить представление. Блэйк до самого конца не просекает, что в цирке что-то не так, хотя читатели уже давно поняли, что там все не в порядке. Блэйк фиксирует каждый момент, где безумие вполне себе настоящих зомби захлестывает тех немногих, кто был затянут в шатер. Ну, и дальше, все по сценарию какого-нибудь фильма категории Б. Все заканчивается плохо, но читатель, вроде бы развлекся, и за девушку совершенно не переживает. Почему-то я подозреваю, что рассказ этот на самом деле — скрытая ненавязчивая реклама Твиттера.

Рассказ о маленьком дьяволе, разложившем свои волшебные дары на ступенях, и предлагающем их тем, кто невольно спускался по каменной лестнице где-то в самых потаенных уголках итальянского Позитано.

Когда читаешь этот удивительной атмосферы рассказ сразу вспоминаешь несколько вещей. Первое — это произведение «Рыбак и его душа» Уайльда, такая же зловещая и одновременно красивая сказка-притча, где витиеватый слог говорит нам о неведомых далях, и где душа менее важна, какие бы дары она ни приносила перед сокрушающим жарким огнем любви. Ну, а второе — это судьба могущественного в России, но менее удачливого в Италии, писателя и издателя Михаила Семенова, который ради жажды успеха стал сотрудничать с режимом Муссолини, но навсегда остался пленником прекрасной виллы, которую построил среди скальных террас Позитано, где весь его архив после смерти стал достоянием старьевщиков, а фестивали Бахуса в честь его кончины не проводились, но зато он обрел покой среди волн. Что удивительно, этот ласковый берег у моря привлекал и сомнительных танцоров из России, но не о них речь.

Унылый и необразованный сын каменщика, одного из тех, что мостили и ремонтировали ступеньки от самых вершин до прибрежных вилл у моря, мечтал только об одном — о сердце своей образованной кузины, и когда его отец отправился на тот свет, почти приблизился к своей цели, если бы не богатый и холеный араб, привороживший своей статью возлюбленную злонравного неудачника. И вот тогда, наученный винными парами дешевого кьянти и наветами собутыльников, он совершает первую роковую ошибку, а ко второй его уже подталкивает новая игрушка, полученная из рук маленького дьявола. Но ведет ли она к смерти, безусловно нет, как и всех тех, кто при жизни отдается ко злу, коварству, или лжи, как герой рассказа. Однако конец остается одним — все они отправляются далеко по ступенькам адской лестницы, получая сполна за свои удовольствия.

Метафорически, эта притча рассказывает нам о том, что именно с помощью лжи и коварства, маленьких велеречивых птичек и приходят к власти режимы, подобные режиму Муссолини. Главный герой не испытывает должного раскаяния, и не осуждает новых тиранов Италии, ведь он слышит тот же голос механической птички, и понимает всю суть, ведь и он сам убил араба Ахмеда, исходя не только из ревности, но и из неприязни к язычнику из далеких пустынь, а народ, населявший Позитано нисколько не усомнился в правдивости слов молодого каменщика, приведя его к успеху, но и потаенному страху, ведь он видел, чем для него закончится посмертие.

Для американцев есть две войны, которые часто упоминаются в художественной литературе. Первая — конечно Вьетнам, и ее троп — это благородный герой-американец, патриот, неважно с каким цветом кожи или вероисповеданием, герой, гражданин, с наградами и ранениями, но уж точно не грязный хиппи с прической как у Джона Леннона. Вторая — это Ирак. Патриот предан, медали не дошли до героя, он инвалид, причем очень часто его проблемы — это ПТСР.

Джо Хилл решил написать рассказ о женщине, которая была одним из военных полицейских в Абу-Грейб. Она просто выполняла свою работу, а потом работа была взята на дом. При все своем спокойствии, собранности, навыкам, полученным за несколько лет в армии, умении говорить с людьми (после того, что было в Ираке, она уж точно это умеет делать) Но, она до сих пор на войне — каждый день собирает и разбирает нелегально привезенное оружие, бегает по лесу в полной выкладке. При этом, она «загоняется», и, чтобы выплеснуть свои эмоции — работает в баре, обкрадывает местных алкашей, к тому же ее флирт с коллегой не доходит до адреналинового петтинга. Все это в корне говорит о психологических проблемах Мэлори. Она — больна. В своей голове она моделирует образ того, как она могла быть чьей-то женой, разглядывая обручальное кольцо, что было ей же похищено у незадачливого пьянчуги-одноклассника. В ее жизни нет таких знаковых вещей, она не испытывала таких эмоций.

Хилл оставляет нам открытый финал, и читатель должен сам понять, хватит ли у Мэлори ее навыков, давая кучу подсказок из ее собственного ПТСР, ее повседневности, и ты все же веришь, что она победит. Или оставит еще один отпечаток большого пальца.

Будущее, где ресурсы истощены, а иллюзия равноценна чему-то выдающемуся и волшебному. Сколько об этом писалось и снималось фильмов, сколько пластика и кабелей было порвано на мнимых сосудах роботов, и сколько же проливалось напитков на чуткие микросхемы устаревающего и не успевающего за прогрессом искусственного интеллекта.

Всё, что мне важно, — это ты, особенно если не важно ничего, кроме фальши. У маленькой девочки, внезапно вспомнившей, что ей уже шестнадцать — кризис, родители бедны. У матери нет денег, чтобы купить ей подарок, а отец — популярная жертва убийств, фактически живой манекен для битья стал жертвой постоянных перебоев с электричеством, поэтому грустно и незатейливо дарит девочке Айрис аквариум с русалкой, безнадежно отставший от моды подарок, который никого не впечатлит. Но девочка хотела вечеринку, карнавал, пить синтетические напитки, посмотреть на закат с высокого шпиля, а быть может получить первый поцелуй, скрываясь за купленной личиной. Всего этого у нее теперь точно не будет, к тому же за потраченное на отца время, она успеела прошляпить генератор от моноколеса.

Так, девочка Айрис внезапно покупает на последние жетоны «друга на час». старенького робота-мальчика, который, несмотря на заложенную в нем программу, оказался честнее и благороднее, нежели чем многие пустые и фальшивые псевдодрузья около и в контактах мессенджеров. Ну, что ж, пусть так — пусть хоть робот хвалит и будет кавалером. Но, за час, робот Чип сделал для нее многое, практически все ее мечты на день рождения были осуществлены. И вот, в последние минуты, она, почти очарованная и забывшая о том, что на самом деле — избалованная эгоистичная снобка, слышит уже не дружественный голос Чипа, а визгливое напоминание про «продлить», совершает не что-то ужасное, а, наверное вполне обыденно для этого мира, так уж получилось, что люди никаких законов робототехники не должны соблюдать. У девочки Айрис — профит, и она спешит докутить на своем пороге почти совершеннолетия, и только скорбная песня русалки провожает ее мнимый триумф из никому не сдавшегося мутного аквариума рядом с грудой синтетики и пластика...

Почему-то атмосфера прочитанного рассказа у меня зависла где-то между «Бегущим по лезвию» и стареньким фильмом «Черри 2000», но в целом, очень хороший, хотя и вовсе не добрый мини-опус о недалеком от нас будущем.

Рассказ простой и житейский. Задерживается иркутский самолет, на котором должен был прилететь отец мальчишки, и он, переживая, расспрашивает грузного летчика о том, что «... а если вдруг». Пилот отрицает все «вдруг», хотя и сам переживает, и вместо этого рассказывает историю с той войны, о которой память была еще не заживающей в 60-е годы.

Военный летчик забирал партизан, но их было слишком много для грузоподъемности, и тогда все присутствующие скинули с себя оружие и снаряжение. когда очередь дошла до мальчика-подростка, уже пилот скинул пистолет и кожаную куртку, которыми, безусловно дорожил. Скоро самолет был сбит, а мальчик, рискуя жизнью достал бидон с топливом. С того самого времени они были вместе. В качестве талисмана, он подарил летчику маленького самодельного ослика.

Тем временем, мальчик в аэропорту все ждет и ждет задерживающийся самолет, и когда он, наконец прилетает, забывает на время и о летчике, и об ослике.

Что удивительно, у рассказа чисто крапивинское название — маленький ослик, связывающий судьбы, и безбрежный пятый океан — синее небо, которое бороздят отважные пилоты.

Повесть о «книгтастическом автобусе» и о его водителе, в большей степени о нем.

Иногда, я ловлю себя на мысли, что в последние несколько лет, несколько раз задумывался, как же жалко, что некоторые из моих умерших друзей не посмотрят тех или иных фильмов (например. какие-нибудь новые «Звездные войны»), ведь они так их любили, не узнают, чем же закончилась та самая серия книг. И вот, Джо Хилл, в какой-то мере, озвучил и оживил эту тему.

Во многом, каждый человек сенитиментален, и, когда наступает время попрощаться навсегда с близкими, думаешь, а что, если бы... Герой повести, ни о чем таком не думал, пока, волей судеб (не иначе) попал в библиотеку (отягощенный долгами и скоропостижной смертью больных родителей). Библиотека, действительно — огромный мир, волшебный и открывающий новые миры. Есть водительские права — и вот он — водитель библиобуса, причем старенького. и. возможно действительно волшебного. Кстати, внешний вид автобуса — легкий намек на Кена Кизи, и его ранние времена, коогда он путешествовал на подобном вместе с компание таких же нигилистов-хиппи. Проезжая по улицам города, знакомым, и незнакомым одновременно, водитель-библиотекарь встречает людей, которые приходят вернуть просроченные книги. но возвращают они их через целые десятилетия, и незадолго до собственной смерти, когда-то. И вот, у них представляется чудесная возможность прочитать что-то новенькое, или узнать о том, что их дети стали успешнее. но на этом фоне становится более жутким, что девочка дочитала серию о Гарри Поттере только на пороге смерти, а мать. будучи смертельно больной, отправляет своему сыну-будущему писателю еще не написанные им книги, и что из всего этого выходит. Но, самое главное, что у самого главного героя появляется надежда — найти среди бесконечно «запоздалых» читателей своих родителей, ведь и они грешили забывчивостью при возврате книг в библиотеку.

Романтическая мини-повесть о начале нового дня. Не совсем, конечно, но обо всем по порядку.

Джо Хилл делает очередной реверанс в сторону Брэдбери, и на этот раз для начала немнорго процитировал «И грянул гром...», но этим он только немного вводит в заблуждение читателя, ровно настолько, чтобы потом внезапно удивить. После стольких удачных сафари, богатых людей вряд ли удивил бы и динозавр, и, после последних приключений в Африке, не забыв взять с собой и сына с другом, а также опытного охотника-ветерана войн, вся охотничья партия приезжает в поместье, где за таинственной дверью в чулане, два раза в год открывается дверь в иной мир, мир сказочных существ и легенд.Автор не пытается это скрыть — да, за огромные деньги мы пойдем стрелять по фавнам. Приведя убедительные доказательства, хозяин поместья приглашает всю компанию в сказку. За время, пока дверь закрыта, в волшебном мире проходят десятилетия, поэтому фавны и прочие существа всегда застаются врасплох. Если случайно замешкаться, то можно остаться на некоторое время до следующего равноденствия по ту сторону, но бремя белого человека и старое доброе огнестрельное оружие всегда помогут выжить.

А еще фавнов и прочих существ можно есть, и использовать части их тел для своего оздоровления, что выглядит жутко.

В какой-то момент, читатель начинает думать, ну как же так, все идет по задуманному плану, где же развязка? Но, внезапно, ружья стреляют, но нен в тех. грядет новый рассвет, кровь зловещих сыновей Каина льется на благословенные земли, а маленькая и древняя, одновременно, сновидица пробуждается, чтобы мир обновился. Приключение сменяется хоррором, и вот уже юный романтик, не сделавший ни одного выстрела вопрошает: Но, я же не сделал ничего плохого... И ответом ему становится: Но, ты поощрял и смотрел на все это. Смерть-трава шепчет в сумерках, горят волшебные факела, а самодовольный охотник, столь уверенный в себе многие годы, становится добычей в новом рассвете, который становится посленим, что он видит в этом и другом мирах.

Это рассказ о возмездии и мести, но одновременно пробуждающий интерес к тому миру, что показан нам лишь мельком.