Из всех приключений, что выпали мне за годы близкого общения с Соларом Понсом, ни одно не приближалось к потусторонней жути дела, явленного нам холодным осенним утром визитом инспектора Джемисона.

Понс развалился в своём любимом кресле, держа во рту сигарету и уткнувшись в «Таймс», когда я вернулся с вызова. Пациентка страдала от банального гриппа, но воображение рисовало ей уже пневмонию. Я предписал постельный режим, тепло и обильное питьё — само мое присутствие, полагал я, станет лучшим лекарством.

Не успел я поздороваться с Понсом и снять пальто, как миссис Джонсон ввела в гостиную инспектора Джемисона.

Он выглядел взволнованным и растерянным сильнее, чем когда-либо.

— Понс, Паркер, слава богу, вы здесь! — выдохнул он.

Понс опустил газету, на мгновение изучая Джемисона.

— Инспектор, вы кажетесь смущённым. Не хотите ли успокаивающую чашку чаю? Кофе, пожалуй, будет слишком бодрящим, — произнёс он.

— Некогда! — отрезал Джемисон. Его нервозность была очевидна. — Внизу ждёт автомобиль. Умоляю вас сопроводить меня в морг. Там тело... оно ставит меня в тупик, а начальство требует результатов. Tout de suite, как говорят французы.

Столь же примечательной, как и возбуждённость Джемисона, была готовность Понса двинуться в путь незамедлительно. Я знал: он изнывал от скуки из-за отсутствия занятных дел. Внутренне я радовался, что Джемисон предоставит пищу его недюжинному уму.

Мы с Понсом устроились на заднем сиденье полицейского автомобиля, тогда как Джемисон сел впереди — рядом с молодым констеблем Коннорсом. Лицо Коннорса казалось знакомым, но деталей я припомнить не мог. Понс, несомненно, позже просветил бы меня.

Автомобиль петлял по лондонским улицам мимо Тауэра, через Тауэрский мост, углубляясь в Ротерхайт. Мы остановились у церкви Святой Марии, за которой располагался морг. Старинная церковь, реликвия прошлого столетия, выглядела уныло и запущенно.

Район явно лежал вне участка Джемисона, но методы Скотленд-Ярда подчас не терпят вопросов.

Обойдя церковь, мы столкнулись с человеком в длинном тёмном пальто и шляпе, надвинутой на уши. Джемисон представил его как инспектора Чепмена. Меня охватило смутное подозрение: он не походил на столичного полицейского. Скорее — на агента Пятого или Шестого отделов, спецслужб. Эта догадка пробудила во мне жгучий интерес. Взгляд Понса тоже заострился.

Нас ввели в ярко освещённый морг. Стены и потолок были выложены поблёкшей белой плиткой; пол — угольно-чёрный, вероятно, чтобы скрыть пятна крови. Чепмен остался у двери, бдительно наблюдая.

Посреди комнаты стояли три стола; лишь на одном лежало тело, укрытое грубым белым полотнищем.

К нам подошёл мужчина лет пятидесяти в запачканном лабораторном халате. Он представился доктором Брентцем — Понсу и мне, что говорило о его знакомстве с Джемисоном и Чепменом. В его речи уловился лёгкий немецкий акцент.

Он подвёл нас к столу и встал у изголовья.

— Господа, приготовьтесь. Зрелище не для слабонервных, — предупредил он, стянув простыню до ступней трупа.

Как врач и ветеран войны, я повидал немало ран, но ничто не подготовило меня к увиденному.

Мужчина лет пятидесяти, дородный, относительно здорового вида — если не считать трёх глубоких ран, пронзавших тело от ключицы до пупка. Кожа была разорвана неровно, будто её вспарывали когтями, а не резали ножом.

— Боже милостивый! Есть предположения о причине? — вырвалось у меня.

Брентц пожал плечами:

— Учитывая обстоятельства смерти, я не могу даже предположить, чем нанесены эти раны.

Понс повернулся к Джемисону:

— Инспектор, рискну предположить: раны носят звериный характер. Слишком рваные края для ножа, топора или меча. — Он пристально разглядывал разрывы у шеи, затем примерил положение рук относительно торса. — Нападавший был выше жертвы. Раны глубже у верха, где атакующий имел лучший замах. У живота — мельче, но не менее смертоносны.

Он склонился над грудными ранами:

— Рёбра возле ключицы сломаны — нечеловеческая сила. Ниже — лишь царапины на кости: возможно, сила иссякала... но способ умерщвления отвратителен.

Взгляд Понса устремился на Джемисона:

— Расскажете об обстоятельствах, упомянутых доктором?

Джемисон кивнул, вынул блокнот:

— Это Брэндон Латкинс. — Он перелистнул страницу.

— Тот самый Брэндон Латкинс? — уточнил я.

— Владелец отелей в Уэст-Энде. Состояние — миллионы.

Чепмен бросил на меня подозрительный взгляд. Смерть такого человека интересовала спецотделы Скотленд-Ярда — вот где его место.

— Он самый, — подтвердил Джемисон. — Вчера ужинал в «Антуане» (Ритце). Зал был полон. Внезапно он вскочил, закричал на невидимого врага... грудь взорвалась кровью, он рухнул. Официантка подбежала первой — он уже мёртв.

Джемисон захлопнул блокнот. На лице — мрачная решимость. Он снова взглянул на Чепмена:

— Начальство жаждет быстрого решения, а улик ноль! Свидетели твердят: никого не было. Он видел кого-то — остальные нет. Плюс его статус... Отчёты придётся приукрашивать.

Понс долго изучал раны через лупу. Попросил у Брентца пинцет. Приподняв лоскут кожи у шеи, он извлёк из мышцы крошечный предмет.

— Похоже на ноготь, — сказал я, разглядывая продолговатый прозрачный осколок.

— Да, — согласился Понс. — Им и нанесены раны. Животное убило его когтями.

Он повертел находку в свете.

— Ужасает другое: никто не видел тварь, но вот доказательство её реальности.

— Ранения столь тяжелы, что их нельзя получить до ресторана, — вставил я. — Разве что он вышел, был атакован снаружи и вернулся... — Джемисон отрицательно мотнул головой. — Значит, убийство совершено внутри зала.

Брентц добавил:

— Массовая истерия могла стереть память свидетелей... но маловероятно.

Понс кивнул, не отрывая взгляда от «ногтя»:

— Невидимый убийца оставляет следы. Надо понять, что он такое.

Я посмотрел на дверь — инспектор Чепмен исчез так же незаметно, как и появился.

Пока Коннорс вёз нас к следующей точке, мы с Понсом обсуждали увиденное.

— Какие мысли, Понс? — спросил я.

— Как известно, Паркер, великий детектив говаривал: исключи невозможное, и то, что останется — сколь бы невероятным ни казалось — и есть истина.

— Верно, но здесь всё отдаёт невозможным! — воскликнул я.

— Согласен. Но обратимся к фактам. Перед нами — тело с чудовищными ранами. Их характер указывает на когти или клыки некоего существа, возможно, двуногого. Хотя свидетели не видели нападавшего, они наблюдали сам акт. Жертва видела агрессора и пыталась защититься.

— Мало для выводов, не так ли? — заметил я.

Понс помрачнел:

— Увы, недостаточно. Потому мы и едем туда. Надеюсь, место преступления даст ключи.

Мы выглянули в окно, узнав Странд; автомобиль остановился у новооткрытого ресторана «Антуан» — детища эмигранта-итальянца Антуана Де Минуты, шефа, скопившего капитал и открывшего своё заведение.

— Латкинс был одним из его инвесторов, — заметил Понс, видя, как я разглядываю фасад. Я удивился, но не чрезмерно.

Дверь ресторана оказалась незапертой, хотя на витрине красовалась табличка «Закрыто». Внутри царило запустение. Угол был отгорожен ширмами — видимо, там и разыгралась трагедия. Я ожидал увидеть центр зала, но Латкинс, судя по всему, предпочитал уединённые места.

Понс двинулся к ширме, но громкий голос с континентальным акцентом донёсся с кухни:

— Мистер Понс! Какая радость видеть вас!

Мы обернулись. К нам шагал смуглый статный мужчина. Антуан. Не знал, что они знакомы.

Он подошёл, схватил Понса за плечи и расцеловал в обе щёки. Понс смутился, но улыбнулся.

— Здравствуйте, Антуан. Давненько не виделись, — сказал он, окидывая взглядом заведение, но возвращаясь к ширмам. — Рад вашему успеху. Жаль, что мой первый визит случился при столь мрачных обстоятельствах.

Антуан помрачнел:

— Мистер Латкинс… Такой щедрый клиент, столько помогал эмигранту вроде меня… — Затем лицо его просветлело: — Но великий Солар Понс раскроет это дело, да? Я верю в вас, друг!

Понс улыбнулся:

— Приятно слышать. Дело… тревожное. Испытание для моих навыков. Но ради вас приложу все силы.

— Отлично, отлично! — Антуан пожал руку Джемисону (без поцелуев — видимо, привилегия для близких). — Инспектор, спасибо. Всё оставил как вы велели. Гости недовольны, что угол закрыт, но я обязан Латкинсу.

Джемисон кивнул:

— Благодарю. Понс терпеть не может, когда место преступления топчут. Надеюсь, мои люди и ваш персонал не слишком навредили.

Понс одобрительно кивнул, оглянулся:

— Паркер, не поможете?

Я понял: он хочет убрать ширмы, наблюдая за открывающейся картиной. Коннорс помог мне сдвинуть панели.

За ними предстал кошмар ресторатора. На столе — остатки трапезы Латкинса, тронутые тлением. Зловещий зеленоватый налёт, лёгкое зловоние. Рядом, под столом — огромное пятно засохшей крови с отпечатками обуви внутри и вокруг. На лице Понса мелькнула досада: место осквернено.

Он окинул сцену стальным взглядом сначала издали, затем приблизился, изучая детали. Платочком поднял столовые приборы, включая нож для мяса.

— Атака была стремительной, но Латкинс успел крикнуть — значит, не мгновенной.

— И?

— Реакция человека на угрозу: бой или бегство. Если бы он дрался — схватил бы оружие. Нож, к примеру. Если бы бежал — повернулся бы, и раны были бы на спине. Его либо парализовал ужас, либо он знал нападавшего, и удар стал полной неожиданностью.

Взгляд Понса упал под стол. Море крови, хлынувшее из ран на груди Латкинса, растеклось по полу к самому низкому месту комнаты. Теперь это лишь тёмное липкое пятно. Множество следов — жертвы, помощников, полиции, санитаров…

Понс цыкнул — знак раздражения при осквернённом месте преступления. Внезапно он опустился на колено, вглядываясь в участок под столом. Достал лупу, затем обернулся:

— Паркер, чистую салфетку, прошу.

Я взял белоснежную льняную салфетку с соседнего стола. Понс накрыл ею интересующий участок, прижал. Ткань вмиг пропиталась тёмно-красным. Он выждал, аккуратно приподнял за уголки, избегая смазывания.

Встав, он поднёс салфетку к свету. В центре — зеркальный отпечаток предмета, лежавшего на полу во время кровопролития. Изображение расплывчато, но различимо: фигура в центре круглого медальона. Существо приземистое, с шарообразной головой, щупальцеподобными отростками от лица и очертаниями крыльев летучей мыши за спиной.

— Что это, Понс?

— Знакомый символ… Требуется изучение на Прайд-стрит.

Он обратился к Джемисону и Антуану:

— Инспектор, вы упомянули людей, пришедших на помощь Латкинсу. Допросы проведены, но могу ли я побеседовать с ними здесь?

Джемисон заглянул в блокнот:

— Официант Майкл Хэддин.

Антуан добавил:

— Майкл здесь. Смена скоро начнётся.

— И официантка Лора Бернли. Первая подбежавшая.

Понс вопросительно взглянул на Антуана. Тот покачал головой:

— Не видела её с того дня. Персоналу дали выходной. Вчера она не явилась — видимо, ещё не оправилась.

— Поговорим с Майклом.

Вскоре Антуан привёл юношу лет двадцати. Тот смутился, побледнел, увидев открытое место преступления.

Понс представился, мягко расспросил о событиях. Майкл подошёл к столику в центре зала:

— Я уносил закуски от гостей тут. Они просили передать шефу благодарность… — Он умолк, мысленно переживая сцену. — Повернулся к угловому столику. Мистер Латкинс ел, левой рукой теребя что-то на шее. Сзади прошёл посетитель — вероятно, из уборной. Крупный мужчина. Задел локтём Латкинса…

— Помню серебряную вспышку! Что-то упало. Не знаю, то ли это было… Тот мужчина пошёл дальше. Кажется, наступил на предмет… И вдруг мистер Латкинс забеспокоился! Стал шарить по шее, карманам, воротнику! Потом замер… Поднял взгляд. Я не видел, на что он смотрел — там было пусто! Но с него будто смыло краску! Он вскочил, заговорил с пустотой!

— Различили слова? — спросил Понс.

— Нет! Я был далеко, гул разговоров заглушал. Но я заворожённо наблюдал. Он воздел руки, будто умоляя воздух! Странно… Он молил о пощаде! И потом… случилось это.

— Что?! — не сдержался я.

Майкл вздрогнул, обратился к Понсу:

— Его рубаха распахнулась кровавым ливнем — от плеча до пупа! Он вскрикнул… Жутко, пронзительно! У меня душа ушла в пятки… Я уронил тарелки! Весь зал уставился на него. Ближние гости вскочили, шарахнулись прочь! Время замедлилось… Я видел, как его руки впились в живот, кровь хлынула на них, затопила пол… Он рухнул на колени, затем лицом в растущую багровую лужу!

Он замолчал, лицо искажено ужасом воспоминаний.

— Вы подошли к нему?

— Хотел, но Лора опередила. Я бросился на кухню за Антуаном.

Антуан подтвердил кивком. Понс похлопал Майкла по плечу:

— Спасибо. Это тяжёлое испытание для вас. Вы дали мне больше, чем ожидал. Пока достаточно. Отдохните.

Антуан отпустил Майкла домой, пообещав оплатить смену.

— Нам нужна Лора Бернли, — сказал Понс. — Требуется её версия. Будем деликатны.

Антуан сообщил адрес в Ламбете.

— Превосходно.

Когда Коннорс свернул на указанную улицу в Ламбете, мы увидели дым и две пожарные машины в конце улицы. Сердце моё сжалось, пока мы подъезжали к первой из них.

Джемисон поговорил с констеблем, сдерживавшим толпу зевак. Мы шагнули за ограждение — и я в ужасе замер перед разрухой.

Сверившись с адресом от Антуана, я убедился в худшем: небольшой дом Лоры Бернли сгорел дотла.

Пожарные не дали огню перекинуться на соседей, но её жилище спасти не удалось. Страшнее всего была мысль: не заперта ли она внутри?

Понс и Джемисон коротко переговорили, затем инспектор стал опрашивать зевак. Понс пояснил:

— Ищет тех, кто видел Лору последние два дня.

Крик позади привлёк внимание. Джемисон махнул нам, подводя из толпы пожилую женщину.

Понс протянул руку:

— Солар Понс, доктор Линдон Паркер.

Женщина, Нора Стокс, пятьдесят лет жившая напротив, затараторила:

— Ой уж я Лору-то знаю! Тихая девчонка, ни шуму, ни гаму.

Понс мягко спросил о последних днях.

— Ой, не то чтоб я суюсь не в своё дело, да помню: ходила-сходила она туда-сюда. Уходила — вся в себе, а возвращалась — сияет! Не шпионю, ей-богу, — просто Герберта моего ждала у окошка, вот и видела.

Я едва сдержал улыбку. Понс же просиял: эта «нелюбопытная» соседка — мечта сыщика!

— Заметили что-то странное сегодня утром? До пожара? — спросил Понс.

— Ой, как же! Вышла рано, вернулась через часик. И тут — эти мужчины! Шли следом, ясное дело. А уж как колотили в дверь! Хотела полицию звать, да Герберт пришёл — побежала бутерброды делать. А потом — сирены, дым... Боюсь, бедняжка Лора... — голос её дрогнул.

Понс поблагодарил её. Джемисон, записав контакты, проводил Нору за ограждение. Мы повернулись к тлеющим руинам. Пожарные отключили воду. Один из них пробирался сквозь пепелище, вдруг остановился, наклонился. Отодвинул обугленную балку — и в ужасе отпрянул, маша товарищам.

Старший подошёл, взглянул вниз — и тут же указал на Джемисона. Пожарный поспешил к инспектору.

Джемисон кивнул, велел нам следовать. Мы пробирались через почерневшие обломки к тому, что они обнаружили.

Под обрушившимися балками лежали два обгоревших тела. Я подумал: одно из них — Лора. Но Понс, вглядевшись, покачал головой.

— Не она, Паркер.

Вспомнив слова Норы: «...те мужчины», я понял: оба трупа были мужскими.

Понс склонился, раздвинул полуобгоревшее пальто на первом. Моё сознание помутилось: грудь была распорошена точно как у Латкинса! Три рваные раны от шеи до живота. Рубашка пропиталась запёкшейся кровью. Дополнительный разрез рассек горло.

Второй труп оказался в таком же состоянии.

— Боже, Понс! Та же участь!

— Да, — он обыскивал карманы, не трогая улики. Платочком прикрыв руку, извлёк револьвер. Показал нам:

— Вряд ли это «джентльмены-визитёры».

Он проверил брюки, достал кожаный бумажник. Внутри — членская карта джентльменского клуба. Прочтя имя, Понс усмехнулся:

— Несчастный — Пол Джонс.

Лицо Джемисона исказилось:

— Пол Джонсов много!

— Кто это? — спросил я.

— Возможно, знаете его как Полли Бритву, — сказал Понс.

Я остолбенел. «Полли Бритва» — гроза лондонского дна, участник похищения дочери лорда Бельмора! Тогда доказательств не хватило, Понс клялся довести дело... Теперь его миссия упростилась.

— На кого он работал?

— На Фредди Райта.

— Букмекера?

— Его самого.

Пожарный прервал нас:

— Больше тел нет. Девчонка, видать, сбежала чёрным ходом. Поджог? Раскалённый жир на плите воспламенил полотенце, огонь перекинулся на пол.

— «Несчастный случай»? — Понс усмехнулся. — Сомнительно.

— Какая связь официантки с этими уродами или Райтом?

— Спросим у Фредди, — Понс повернулся к Джемисону. — Инспектор, потребуется подкрепление.

Пока Джемисон вызывал констеблей, Понс тихо сказал мне:

— Главный вопрос: почему убийца Латкинса защитил мисс Бернли от этих людей?

— Случайность?

— Или нечто глубже. После визита к Райту — на Прайд-стрит. Надо найти Лору.

Он глянул на хмурое небо:

— Паркер, помните: «Есть многое в природе, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам»?

— Гамлет, конечно. К чему это?

— Порой и меня поражают новые истины. Это дело — из таких.

Миссис Стокс помахала нам через улицу. Мы машинально ответили.

— Паркер, — заключил Понс, — узнаем о мисс Бернли побольше.

Фредди Райт держал контору в Ковент-Гардене, меж цветочниц, зеленщиков да мясников. Шёпотом болтали, что местные «мусора́» с ним в доле — вот и не трогают. Джемисон терпеть его не мог, но участок не его, так что делал вид, будто не замечает.

Мы подкатили к рынку, где к нам примкнули четверо констеблей. Они с Коннорсом разошлись — искать местных копов, чтобы те не встревали.

Пока Джемисон, Понс и я подходили к Райту, вся полиция в округе была начеку, готовая прижать его головорезов.

Фредди торговался с клиентом, когда Джемисон встал у будки. Клиент шарахнулся в сторону.

— Эй! — рявкнул Райт. — Это чё за свистопляска? Клиентов пугать!

Джемисон лишь холодно уставился на него. Райт обернулся — мы с Понсом сзади. Он метнулся к другому выходу, но там уже стояли двое незнакомых констеблей.

Поняв, что слинял, Фредди выдавил улыбку, сверкнув золотыми коронками:

— Инспектор Джемисон! Чем могу служить элите Скотленд-Ярда? — голос его липко стекал слащавой уверенностью.

— Поболтать надо, Фредди. Мы с компаньонами, — буркнул Джемисон.

Райт окинул нас с Понсом:

— А этих стервецов я и не знаю. На кой они мне?

— Знакомься: мистер Солар Понс и доктор Линдон Паркер.

При имени Понса фальшивая улыбка слетела с лица Фредди, сменившись виноватой складкой у рта.

— Чего надо? — прошипел он.

— Полли Бритва? — вставил Джемисон.

Райт снова осклабился:

— Полли? Да я его сто лет не видел! Жив-здоров?

— Мёртв.

— Господи... Чё, хворый был? — даже не дрогнув, соврал Фредди.

— Рыбу потрошат чище! В Ламбете, в сгоревшей хате. По твоему приказу! — Джемисон придвинулся вплотную.

Фредди разыграл шок:

— На меня-то чё взваливать? Я Полли не видал...

— Неделю назад видел! — встрял я.

— Месяц! — поправился он.

— День, месяц, год? Фредди, давно ли? — вклинился Понс. Он протиснулся между Джемисоном и букмекером, взял с лотка деревянную дощечку с расчётами. Полистал — и усмехнулся.

Фредди потянулся:

— Эй, не лезь! Частные дела!

— Что нашли? — спросил Джемисон.

Понс развернул доску, ткнул в записи: имя «Л. Бернли» и суммы, растущие до пяти тысяч фунтов. Последние цифры были обведены кроваво-красным.

Джемисон навис над Райтом:

— Ну?

— Клиентка хорошая... Выиграла вчера, я поздравить хотел!

— Вот и послал двух громил с стволами — «поздравить»? — голос инспектора стал опасен.

— Э-э... нет? — съёжился Фредди.

Джемисон кивнул констеблям:

— Лавочка закрыта, Фредди. Поедешь в мой «букмекерский клуб». Там мои козыри.

Его схватили под руки. Джемисон повернулся к Понсу:

— Присоединитесь?

Понс потряс головой, поднял дощечку:

— Нет. Мне надо сверить записи. Это придержу?

Джемисон махнул рукой.

Вернувшись на Прайд-стрит, я был вызван к пациенту. Понс же, оставшись, стащил с полков десятки фолиантов и погрузился в изучение.

Я вернулся под утро — он всё ещё сидел в бумагах.

— Удача? — спросил я.

Понс поднял глаза:

— Разве вас не ждёт пациент?

— Прошло шесть часов, Понс. Вы ели?

Он выпрямился, осознав голод. Я велел ему остаться, сварганил сэндвичи. Вернулся с подносом и кофейником.

Разливая кофе, Понс спросил:

— Что помните о культе Ктулху?

Я замер. Кофе перелился через край.

— Лишь ваш разговор с Августом... Он хотел опубликовать ваши заметки как манифест.

— Ах да, опубликую когда-нибудь. Август обрадуется. — Он отодвинул чашку. — Я вычислил амулет.

— Тот медальон Латкинса? Странный узор...

Понс открыл фолиант с потрескавшейся кожей. На пожелтевшем пергаменте — гравюра: круглая брошь с рельефом спящего божества. Существо с головой-сферой, щупальцами вместо рта и свёрнутыми крыльями летучей мыши.

— Боже... Чья больная фантазия родила это? — прошептал я.

— Основатели Культа Ктулху, — ответил Понс. — Это «Медальон Ктулху». Древний артефакт, ключевой в их безумных ритуалах.

— Почему?

Он перевернул страницу. Новое изображение: человек с амулетом на шее. По бокам — две смазанные тени. Лишь зубы видны отчётливо — длинные, игольчатые. А вместо рук... трёхпалые когтистые лапы.

Я попытался прочесть подпись — древний шумерский.

— Что там?

— Удалось перевести фрагменты. Язык почти утрачен. — Он записал что-то. — Но ясно: носящий медальон обретает дар видения. Чего именно — неизвестно.

Понс вновь углубился в текст.

— Здесь говорится о... Наблюдателе. Значит, «видение» — это наблюдение.

— А твари?

— Хранители. Вот где начинается интересное.

Он провёл пальцем по строке:

— «Наблюдатель» — так точнее. — Понс сделал пометку в записи. — А это — стражи, его защитники.

Он пробормотал что-то, вернулся к началу абзаца.

— Здесь сказано: пока Наблюдатель носит амулет, стражи оберегают его. Но если амулет теряется, особенно в момент опасности для Наблюдателя – стражи воспринимают это как крах договора, как предательство или слабость, недостойную защиты. Напротив, это сигнал к... ликвидации неудачника.

Вдруг он замер:

— Латкинс.

— Да?

— Амулет сорвали с шеи.

— Да?

— И убили.

— Он был... Наблюдателем?

— Видимо. — Понс отложил перо. — Я изучил его прошлое. Несколько лет назад он был нищим, как наша мисс Бернли. Внезапно — состояние, инвестиции, даже рыцарское звание светило!

Я взял дощечку Райта: против имени Лоры стояло «£5000».

— А мисс Бернли внезапно разбогатела на пять тысяч.

— Совпадение? — поднял бровь Понс.

— Невозможно!

— Скорее... невероятно. Но улики указывают на возможность.

— Я в полном тумане, — признался я. — Выходит, Латкинс, благодаря амулету, видел пути к богатству? Амулет потерян — он убит. Лора подняла его, надела, увидела выигрышные ставки? А когда громилы напали — хранители их убили?

Понс расплылся в улыбке:

— Точь-в-точь.

— Это безумие!

— Будь у меня меньше доказательств — согласился бы.

Я воздел руки:

— Ладно, пока принимаю. Что дальше?

— Найти мисс Бернли. Она опасна для всех. И для себя самой. Пока она носит амулет, её защищают. Но если он потеряется... её постигнет участь Латкинса.

— С чего начать?

— Вы — девушка двадцати одного года. Пять тысяч в сумочке. Где спрячетесь?

— Сняла бы люкс в «Кларидже» за десять фунтов в ночь. Потом — по магазинам!

— Отлично. — Понс встал к телефону.

Понс обзвонил «Ритц», «Савой» и «Кларидж», назвав имя и приметы Лоры. Положив трубку, сказал:

— Теперь ждём. Мои люди проверят регистрации. Рано ещё, но долго не затянется.

Я освежил кофе. О сне не могло быть речи, пока мы не нашли Лору.

Не успел я вернуться — зазвонил телефон. Понс кивнул в трубку, улыбнулся:

— Да, похоже на нашу пропажу. Спасибо, Элфи. В конверте на этой неделе — надбавка.

— Удача?

— Так точно. Мисс Бернли поселилась в «Кларидже» вчера в два, под именем Аниты Брайант. Люкс 102. Сейчас наверняка там. — Он встал. — Готовы к утренней вылазке, Паркер?

Несмотря на усталость, я поднялся:

— Всегда, Понс.

Такси высадило нас у Гайд-парка, напротив «Клариджа». Даже в предрассветных сумерках отель поражал своим величием. («Кларидж» был известен своей роскошью и респектабельностью задолго до 1930-х годов).

Швейцар в ливрее распахнул двери. Роскошный вестибюль встретил нас мрамором, гобеленами, коврами. Консьерж (тот самый Элфи) сунул Понсу ключ — массивный латунный, с биркой «S102».

Лифт дёргался, поднимаясь. Я ненавидел эти коробки. На последнем этаже проводник пожелал доброго дня — слишком бодро для нашего дела.

В коридоре — лишь три двери. Мы подошли к центральной. Понс достал пистолет. Я последовал примеру, вытащив служебный револьвер.

Ключ повернулся бесшумно. Внутри — кромешная тьма.

Глаза привыкли. Виден холл, гостиная с диванами, стол на шестерых. Справа — дверь в спальню (роскошь невообразимая). Слева — ещё одна, вероятно, хозяйская. Оттуда доносилось ровное дыхание.

Понс заглянул в щель, прошептал:

— Амулет на ней. Выманим в гостиную. Неизвестно, чем грозит нам его близость.

— Как выманить?

— Дверной звонок.

Понс вышел, нажал слоновую кнопку на раме. Резкий звук разорвал тишину спальни. Шорох простыней... Тишина. Он нажал снова.

Слышно, как Лора ворчит, накидывает халат. Она включила свет в столовой — и вскрикнула, увидев нас! Страх сменился яростью:

— Кто вы?!

Понс вежливо поклонился:

— Солар Понс, консультант Скотленд-Ярда. А это доктор Линдон Паркер.

— Знакомы?

— Нет. Расследуем гибель Брэндона Латкинса в «Антуане». Вы — свидетель. Ваш дом сгорел, внутри — двое мертвецов.

Лора отступила, лицо исказила подозрительность:

— Я тут при чём?

Понс окинул взглядом люкс:

— Мисс Бернли, простите, но девушка вашего положения и прежнего достатка не могла бы себе позволить этот номер. Думаю, вы унаследовали «преимущество» покойного Латкинса. То, что принесло вам пять тысяч через контору Фредди Райта. Он послал забрать деньги — те двое мертвы. А вы подожгли дом, чтобы скрыться.

— Чушь! Я выиграла на скачках! Имею право!

— Имеете. — Понс указал на её шею. — Но ставки вам подсказало это. И оно же защитило от головорезов.

Лора сжала амулет. Улыбнулась — тонко, зловеще:

— Вы умны, мистер Понс.

— «Медальон Ктулху» древний и опасный. Не игрушка. Снимите его — вернитесь к прежней жизни. Иначе вас поглотит тьма. Пока вы носите его, вы защищены. Но если амулет потеряется... вас постигнет участь Латкинса.

— Зачем мне отказываться?! — она засмеялась. — Вы не представляете моей силы! Великие Древние ждут возвращения на эту жалкую планету! Они даровали мне Зрение! Я — Наблюдатель! Через меня они взирают на мир! Когда Ктулху восстанет — они придут! А я тем временем построю империю!

— То же обещали Брэндону Латкинсу. Пока амулет не сорвали. Награда велика — но кара страшна.

— Награда — непостижима для вас! — Лора вскинула руки. — Никто не отнимет её! Ни вы, ни полиция, ни армии!

Она крикнула:

— Явитесь! Защитите меня!

Воздух перед нами заколебался. Сгустился в пелену тумана. Очертания вытянулись от пола до потолка. Из мглы протянулись щупальца пара, сформировав трёхпалые когти.

Одна фигура шагнула вперёд.

Я запаниковал и выстрелил в центр тени! Грохот оглушил! Пуля прошла навылет — но твари вдруг повернулись... к Лоре! Моя пуля перебила цепочку амулета!

Она стояла в оцепенении. Правая рука сжала левое плечо. Тёмное пятно расползалось по халату. Конвульсия боли скрутила её. Амулет сорвался с перебитой цепочки и упал.

— Нет! — завопила она, увидев медальон на полу.

Туманные исполины двинулись к ней. Лора в ужасе упала на колени, схватила амулет. Попыталась надеть — но одна тварь вырвала его, швырнув к стене!

— Я не подвела! Дайте шанс! — взмолилась она.

Гулкий голос заполнил комнату (или мой разум?):

— Наблюдатель... Ты пала. Твой час истёк.

Левая тварь подняла её когтистой лапой. Правая — распорола живот.

Я отвернулся, чувствуя, как меня охватывает тошнота и леденящий душу ужас. Даже после войны, даже после морга... мой ум отказался принимать это! Я задрожал.

Очнувшись, я увидел: твари исчезли. Тело Лоры Бернли лежало в луже собственной крови. Я проверил пульс — тщетно.

Понс поднял амулет. Рассматривал зловещую резьбу:

— Ничтожная безделица... и сколько смертей на её счету.

— Что делать с ней? — спросил я, всё ещё дрожа.

Он взглянул на тело:

— Её опасность перевешивает мнимые блага. Если слухи дойдут до остатков Культа Ктулху — они восстанут. Этого мир не знал веками. Я не допущу.

— Можно уничтожить?

— Легенды гласят: пытавшиеся — умирали в муках. Нет. Лишь спрятать навеки. Надеяться, что никто не наденет.

Мы дождались Джемисона с отрядом. Понс объяснил случившееся (опустив самые жуткие детали). Инспектор был потрясён, но искренность Понса развеяла его сомнения.

Тут в номер вошёл инспектор Чепмен. Увидев амулет в руке Понса, протянул ладонь:

— Передайте, мистер Понс.

Понс замешкался. В дверях возник Бэнкрофт — его брат.

— Солар, отдай безделушку Чепмену. В правительстве есть силы... заинтересованные в ней даже больше меня.

Понс уронил амулет в руку Чепмена. Тот исчез, не прощаясь.

Бэнкрофт обратился к Джемисону:

— Инспектор, в рапорте укажите: мисс Бернли убил тот же неведомый злодей, что и Латкинса с теми двумя. Мотив — неизвестен. Начальство примет.

Джемисон взглянул на Понса:

— Так и запишем?

— Увы. Хотя в личном дневнике будет иная версия.

Когда Джемисон ушёл, Понс спросил брата:

— Чепмен... Ваш человек?

— Нет. Его ведомство мне неподвластно. Его начальники держат и меня в узде. — Бэнкрофт строго посмотрел на меня: — Доктор, надеюсь, вы отложите публикацию этой истории надолго.

Я кивнул — скрепя сердце.

Позже я записал всё, но опубликовал лишь после того, как Понс закончил свой трактат о культе Ктулху. Август Дерлет принял рассказ с восторгом.

Нынешнее же место медальона известно лишь тайному отделу Его Величества. Понс пытался выяснить его — безуспешно.

#

(2)

Миля, может, от Парф Галена, в небольшой ложбинке у озера, Арагорн нашел Боромира. Он сидел, прислонившись спиной к огромному дереву, будто отдыхал. Но Арагорн увидел, что его пронзили черные стрелы; меч все еще в руке, сломан у рукояти; рог разломан надвое, лежал рядом. Вокруг и у ног его — груды убитых орков.

Арагорн опустился на колени. Боромир открыл глаза, попытался заговорить.

Наконец, слова вырвались медленно:

– Я пытался отнять Кольцо у Фродо, – прохрипел он. – Прости... Я поплатился.

Взгляд упал на поверженных врагов: не меньше двадцати.

– Они ушли... хоббиты... Орки забрали их. Думаю, не мертвы. Орки связали их.

Замолк, веки отяжелели. Мгновение — снова прошептал:

– Прощай, Арагорн! Иди в Минас Тирит, спаси мой народ! Я не смог...

– Нет! – воскликнул Арагорн, сжимая его руку, целуя лоб.

– Ты победил. Немногие добивались такого. Покойся с миром! Минас Тирит устоит!

Боромир слабо улыбнулся.

– Куда они ушли? Фродо с ними? – спросил Арагорн.

Но Боромир уже молчал.

– Увы! – сказал Арагорн. – Так уходит наследник Дэнетора, наместника Башни Стражи! Горький конец. Братство погибло. Я не справился. Тщетной была надежда Гэндальфа. Что же мне делать?

Боромир велел идти в Минас Тирит, и сердце стремится туда; но где Кольцо и Хранитель? Как найти их, спасти поход от гибели?

Он застыл на коленях, содрогаясь от рыданий, всё еще держа руку Боромира.

В этот момент Леголас и Гимли нашли его. Они спускались по западному склону холма, бесшумно пробираясь меж деревьев, словно выслеживая добычу. Гимли сжимал в руке топор, Леголас – длинный нож; стрелы его кончились. Выйдя на поляну, они замерли в изумлении, а затем склонили головы в печали, мгновенно поняв случившееся.

– Увы! – произнес Леголас, подходя к Арагорну. – Мы охотились и убили немало орков в лесу, но здесь мы нужнее. Мы пришли на звук рога – но, видимо, слишком поздно. Боюсь, рана твоя смертельна.

#

(3)

Одна миля, возможно, от Парф Галена в маленькой рощице не далеко от озера он нашёл Боромира. Он сидел спиной к большому дереву, как будто он отдыхал. Но Арагорн увидел, что он был пронзен многими черноперыми стрелами; его меч все еще был в руке, но был сломан около рукояти; его рог, расколотый на две части, был у его бока. Много Орков лежало убитыми, наваленными вокруг него и у его ног.

Арагорн опустился на колени возле него. Боромир открыл глаза и попытался говорить.

Наконец медленные слова пришли.

– Я пытался взять Кольцо от Фродо, – сказал он. – Мне жаль. Я заплатил.

Его взгляд блуждал к его упавшим врагам; двадцать как минимум лежали там.

– Они ушли: Хоббиты: Орки взяли их. Я думаю, они не мертвы. Орки связали их.

Он замолчал и его глаза закрылись устало. Через момент он заговорил снова.

– Прощай, Арагорн! Иди в Минас Тирит и спаси мой народ! Я потерпел неудачу.

– Нет! – сказал Арагорн, беря его руку и целуя его лоб. – Ты победил. Немногие получили такую победу. Будь в мире! Минас Тирит не падет!

Боромир улыбнулся.

– Каким путем они пошли? Был ли Фродо там? – сказал Арагорн.

Но Боромир не говорил снова.

– Увы! – сказал Арагорн. – Так уходит наследник Денетора, Лорд Башни Стражи! Это горький конец. Теперь Братство все в руинах. Это я потерпел неудачу. Напрасной была вера Гэндальфа в меня. Что я должен делать теперь?

Боромир возложил это на меня – идти в Минас Тирит, и мое сердце желает этого; но где Кольцо и Несущий? Как я должен найти их и спасти Квест от катастрофы?

Он опустился на колени на некоторое время, согнувшись от плача, все еще сжимая руку Боромира.

Так это было, что Леголас и Гимли нашли его. Они пришли с западных склонов холма, тихо, пробираясь сквозь деревья, как будто они охотились. Гимли держал свой топор в руке, и Леголас свой длинный нож: все его стрелы были истрачены. Когда они вошли в рощу, они остановились в изумлении; и затем они постояли момент с головами, склоненными в печали, потому что это казалось им понятным, что случилось.

– Увы! – сказал Леголас, подходя к Арагорну. – Мы охотились и убили много Орков в лесах, но мы должны были быть более полезными здесь. Мы пришли, когда мы услышали рог, но слишком поздно, кажется. Я боюсь, ты получил смертельную рану.

#

(4)

Не прошло и мили от Парф Галена, в тихой лесной купели возле озера, как Арагорн наткнулся на Боромира. Тот сидел, привалясь спиной к мощному древу, словно изнемогая от усталости. Но Арагорн застыл в ужасе: грудь Боромира пронзали черные стрелы, сломанный у эфеса меч покоился в ладони, а рядом валялся расколотый рог. Земля вокруг была усеяна телами орков, павших под его натиском.

Арагорн рухнул на колени рядом. Боромир, собрав последние силы, приоткрыл веки.

И с усилием выдавил из себя слова, словно кровь из раны:

– Я… пытался… отнять Кольцо у Фродо… – прошептал он, и в голосе его звучала мука. – Прости меня… Я… заплатил… сполна…

Окинув взглядом поле брани, усеянное трупами, добавил:

– Они… ушли… хоббиты… Орки увели их… Но, думаю… они живы… Орки… связали их…

Снова смолк, и веки сомкнулись. Лишь через мучительную паузу прохрипел, словно выдыхая жизнь:

– Прощай, Арагорн!.. Ступай… в Минас Тирит… спаси… мой народ!.. Я… не смог…

– Нет! – вскричал Арагорн, хватая его похолодевшую руку, целуя в окровавленный лоб.

– Ты… победил!.. Такая доблесть… мало кому… дается… Покойся… с миром!.. Минас Тирит… не падет!!!

Едва заметная улыбка тронула губы Боромира.

– Куда?.. они?.. Фродо… там?.. – едва слышно прошелестел Арагорн.

Но в ответ – лишь тишина.

– О, горе! – возопил Арагорн.

– Так уходит… наследник Дэнетора… Владыки Башни Стражи!.. Горький… итог… Братство… разбито… Я… подвел… Прах… надежда Гэндальфа… Что… мне теперь?..

Боромир… завещал… идти… в Минас Тирит… Сердце… рвется… туда… Но… где Кольцо?.. где Хранитель?.. Как найти?.. Спасти… поход… от гибели?..

Он пал ниц, раздавленный горем, не выпуская из рук ладонь Боромира.

В этот миг их и застали Леголас и Гимли. Они словно тени скользили по западному склону холма, крадучись меж деревьев, как охотники. Гимли сжимал окровавленный топор, Леголас – длинный нож, колчан его был пуст. Выйдя на поляну, они остолбенели от увиденного. Мгновение спустя склонили головы в безмолвном рыдании, все поняв без слов.

– Увы!.. – промолвил Леголас, шагнув к Арагорну. – Охота удалась… множество орков… полегло в лесу… Но… здесь… мы были нужнее… Рог… услышали… но… опоздали… Боюсь… рана твоя… смертельна…

#

(5)

В миле, быть может, от Парф Галена, в зловещей рощице близ черного озера, Арагорн узрел Боромира. Тот съёжился у подножия древа, чьи корявые ветви напоминали скрюченные пальцы мертвеца. Казалось, он дремлет, но Арагорн увидел зияющие раны от стрел с вороньим оперением, меч, обломанный у самой гарды, и рог, расколотый надвое, словно кость. Вокруг распростёрлись искаженные тела орков, чьи предсмертные гримасы застыли в вечности.

Арагорн пал на колени, как пред алтарем смерти. Боромир открыл очи, в коих мерцал отблеск потустороннего пламени, и прохрипел, словно из могилы:

– Я… пытался… овладеть Кольцом… Фродо… – каждое слово раздавалось, как удар погребального колокола. – Каюсь… грех мой… искуплен…

Взор его скользнул по трупам врагов, чья дюжина преумножилась до двух.

– Они… исчезли… полурослики… полчища орков… уволокли их… Не мертвы… еще… но… окованы тьмой…

Голос его затих, очи закатились под веки. На миг воцарилась леденящая тишина, и вновь послышался предсмертный шепот:

– Прощай… Арагорн… Ступай… в проклятый Минас Тирит… спаси… обреченных… Я… жалкий червь… не сдюжил…

– Молви такое! – воскликнул Арагорн, трепещущей рукой коснувшись его чела, словно льда.

– Ты… триумфатор! Подобная кончина… лишь избранным… дарована… Да пребудет мгла… в душе твоей… Минас Тирит… устоит… средь руин…

Улыбка, подобная судороге, искривила уста Боромира.

– Куда… бежали?.. Фродо… с ними?.. – простонал Арагорн, будто вопрошая саму смерть.

Но в ответ – лишь вечная немота.

– Увы! – возрыдал Арагорн, голосом, полным отчаяния.

– Так исходит… из рода Дэнетора… владыка… проклятой твердыни… Вот… жалкий конец… Братство… распалось… во прах… Я… проклят… Увы… Гэндальф… слепец… Что мне… окаянному?..

Душа Боромира… зовёт… в Минас Тирит… но… где Кольцо?.. где несущий погибель?.. Как отыскать… средь тьмы… спасти… предрешенный поход?..

Он повергся ниц, омывая землю слезами, не выпуская из рук бездыханную длань.

Так предстали пред ними Леголас и Гимли, тени из потустороннего мира, явившиеся со склонов холма. Бесшумно скользили меж гнилых деревьев, словно слуги смерти, жаждущие новой жатвы. Гимли нёс окровавленный топор, Леголас – кинжал, словно отломленный от косы жнеца; стрелы его развеялись, как прах. Достигнув поляны, оцепенели в ужасе. Мгновение спустя склонили головы в безмолвном проклятии, ибо печать смерти лежала на всём.

– Горе! – прошептал Леголас, приблизившись к Арагорну, словно к мертвецу.

– Убийство орков… в лесах… пустая забава… Здесь… были нужнее… Звук рога… услышан… но… уже поздно… Тень смерти… лежит… на тебе…

#

(6)

Миля от Парф Галена – рывок, и Арагорн на поляне! Боромир! Сидит, прислонившись к дереву. Стоп! Что это?! Стрелы! Черные перья! Меч сломан! Рог разбит! Вокруг – орки! Гроды тел! Всё смешалось! Кровь, земля, предсмертный хрип!

Арагорн – на колени! Боромир! Открой глаза! Говори!

Слова – как стон:

– Кольцо… Фродо… пытался… взять… Прости… заплатил…

Взгляд – на орков. Двадцать… не меньше!

– Хоббиты… ушли… Орки… увели… Живы… нет?.. Связали… вроде…

Снова молчание. Тяжелое дыхание. И шепот:

– Арагорн… прощай!.. Минас Тирит!.. Спаси… их!.. Я… всё…

– Нет! – крик Арагорна! Рука в руке! Поцелуй в лоб!

– Ты – победил! Великий воин! Спи спокойно! Минас Тирит – выстоит!

Слабая улыбка.

– Куда?.. они?.. Фродо?..

Тишина.

– Боромир!

Тишина.

– Умер… – выдохнул Арагорн. – Наследник Дэнетора… Конец!.. Братство – прах!.. Я – виноват!.. Гэндальф… надеялся… Зря!.. Что делать?!

Минас Тирит… звал Боромир… Сердце – туда!.. Но Кольцо?! Где?! Хранитель?! Найти! Спасти! Иначе – крах!

Колени – в землю! Слезы – ручьем! Рука Боромира – в его руке!

Вдруг – тени! Леголас! Гимли! Словно звери крадутся! Топор – наготове! Нож – блеснул! Стрелы – все?! Пусто! Вышли на поляну – замерли! Потом – головы вниз… Поняли… Всё!

– Увы! – Леголас – к Арагорну!

– Орки… лес… убивали… Здесь… нужны… были!.. Рог… услышали… Поздно… Рана… смерть?..

#

(7)

В миле от Парф Галена, в сумрачной роще у озера, Арагорн увидел Боромира. Склонившись к дереву, тот казался измученным путником. Но сердце Арагорна оборвалось: грудь Боромира пронзили черные стрелы, рука судорожно сжимала обломок меча, раздробленный рог валялся рядом. Вокруг – горы окровавленных тел орков, последний бой героя.

Арагорн упал на колени. Боромир, превозмогая боль, открыл глаза, полные муки.

Мучительно медленно рождались слова, слова покаяния:

– Я… пытался… отнять Кольцо… у Фродо… – голос его дрожал от слабости и стыда. – Прости… Я… расплатился…

Взгляд его скользнул по поверженным врагам. Двадцать… двадцать жизней отдано.

– Они… ушли… Хоббиты… Орки… их увели… – в голосе появилась тревога. – Кажется… живы… Связаны…

Боль прервала речь. Веки опустились. Пауза, полная отчаяния. Затем – последний вздох, последнее слово:

– Прощай… Арагорн!.. Минас Тирит… Народ мой… спаси!.. Я… сломлен…

– Нет!!! – крик Арагорна разрезал тишину. Он сжал ледяную руку Боромира, прикоснулся губами к бледному лбу.

– Ты – победил!!! Неслыханная доблесть!!! Покойся с миром!!! Минас Тирит… выстоит!!!

Еле заметная улыбка промелькнула на устах умирающего.

– Куда?.. Они?.. Фродо?.. – шепот едва доносился до слуха.

И снова – пустота. Вечная тишина.

– О, Боромир!.. – голос Арагорна сорвался на рыдание.

– Так гибнет… наследник Дэнетора… Гордость Гондора… Трагический финал… Братство… разбито… Я… виновен… Предана надежда Гэндальфа… Что делать???

Боромир… просил о Минас Тирите… Сердце рвется туда… Но… где Кольцо??? где Хранитель??? Как спасти Искание???

Он рухнул на колени, сотрясаемый рыданиями, не выпуская из своей руки руку мертвеца.

В этот трагический час появились Леголас и Гимли. Крадучись, словно тени, спустились с холмов. Гимли – с окровавленным топором, Леголас – с обнаженным кинжалом. Стрелы – кончились, как и надежда. Они замерли на краю поляны, пораженные ужасной картиной. И, поняв всё, склонили головы в горе.

– Горе нам… – прошептал Леголас, подойдя к Арагорну.

– Орки… леса… охота… напрасно… Здесь… нужны были… Рог… услышали… слишком поздно… Ты… ранен… смертельно… Арагорн…?

#

(8)

От Парф Галена, почитай, верста, в малой рощице у озера, нашел Арагорн Боромира. Сидел тот, к дереву преклонённый, видом будто почивает. Но узрел Арагорн, что стрелами он поражён черными, оперенными; меч при нём, но близ эфеса переломлен; рог же, надвое рассечён, у бока лежит. Множество орков супостатов вокруг повержены, и у ног его груда.

Арагорн пал на колена близ него. Боромир очи смежил, и силился молвить.

И по слову, с усилием, изрёк:

– Покусился я Кольцо отнять у Фродо, – сказал он. – Каюсь. За содеянное возмездие понёс.

Взгляд его к павшим супостатам обратился; два десятка их там лежало, а то и боле.

– Ушли оне: полурослики: орки супостаты увели их. Живы, думаю. Связали их, окаянные.

Замолчал, очи смежив в утомлении. Миг спустя, вновь вещает:

– Прощай, Арагорн! Иди в Минас Тирит, и спаси народ мой! Не сдюжил я.

– Полно те! – воскликнул Арагорн, длань его взяв, и в лоб поцеловав. – Ты победу одержал. Не многим то дано. Упокойся с миром! Минас Тирит не падёт!

Боромир слабо улыбнулся.

– Коим путём оне пошли? Фродо средь них был? – вопросил Арагорн.

Но Боромир боле не ответствовал.

– Горе! – изрёк Арагорн. – Тако уходит наследник Дэнетора, владетеля Башни Стражи! Тяжек сей конец. Ныне Братство вконец распалось. То аз не устоял. Тщетна вера Гэндальфа в мя. Что мне ныне чинить?

Боромир на меня возложил долг идти в Минас Тирит, и сердце туда стремится; но где Кольцо и Несущий? Как сыскать их и спасти Поход от крушения?

Пал он на колена на время, горестно поникнув, длань Боромирову не выпуская.

В ту пору Леголас и Гимли предстали. Со склонов западных холма пришли, безмолвно, крадучися средь древес, аки на ловле. Гимли топор в руке держит, Леголас нож долгий; стрелы его все истощились. Когда на поляну вступили, в изумлении застыли; и погодя мало, главы склонили в печали, ибо разумели, что приключилось.

– Горе! – сказал Леголас, к Арагорну приблизившись. – Мы на ловле были, и множество орков в лесах погубили, но здесь бы нужнее оказались. Рог заслышав, пришли, – но видно, поздно. Боюсь, смертную рану ты получил.

#

(9)

Мрачная тень Парф Галена тянулась к залитой солнцем поляне. Миля разделяла тьму и свет. На опушке, в тени дерева, поникший Боромир казался спящим – жизнь и смерть сплелись в жутком танце. Стрелы, черные как смоль, и алое пламя заката на его доспехах – контраст боли и красоты. Сломанный меч, символ доблести, и разбитый рог, крик отчаяния, – руины и величие в одном кадре. Орки – злобная серость, и рядом – герой, багряный в лучах заката.

Арагорн, воплощение силы, пал на колени, проявляя слабость. Боромир открыл глаза – тьма и свет в них боролись. Голос – хрип смерти и шепот жизни.

– Я… кольцо… Фродо… грех… раскаяние, – тьма вины и свет сожаления. – Прости… расплата.

Орки – два десятка трупов. Герой – один, но равен целому войску.

– Хоббиты… ушли… орки… увели… плен… надежда, – тьма плена и свет надежды на спасение. – Живы… связаны…

Снова молчание – тьма забвения, но свет надежды еще тлеет. Шепот – угасание, но слова – приказ к действию.

– Прощай… Арагорн! Минас Тирит… спаси… я… пал, – тьма поражения, но свет долга, тьма смерти, но свет бессмертия подвига.

– Нет! – свет отрицания, против тьмы отчаяния. Рука – тепло жизни, против холода смерти. Поцелуй – почтение, против безысходности.

– Победил! Слава! Мир! Не падет! – свет победы, против тьмы поражения. Свет надежды для Минас Тирита, против тьмы гибели.

Слабая улыбка – свет благодарности, против боли и страдания.

– Куда?.. Фродо?.. – вопрос в пустоту, свет любопытства, против тьмы неизвестности.

Молчание – тьма небытия.

– Увы! – тьма скорби, поглотившая свет надежды.

– Наследник… владыка… горечь… конец… – тьма утраты величия, против света славного рода. Братство – руины… Я – провал… Тщетна вера… – тьма поражения, против света былой надежды. Что делать? – вопрос, обращенный во тьму.

Минас Тирит – зов долга, свет надежды для народа, но Кольцо и Хранитель – во тьме неизвестности. Спасти – или погибнуть? Борьба света и тьмы за судьбу мира.

Рыдания – темная ночь отчаяния, но рука, держащая руку друга – слабый свет верности.

Леголас и Гимли – тени во тьме, но верные спутники, луч света во мраке. Топор – символ грубой силы, и нож – символ ловкости. Стрелы – пустота, тьма бессилия, но решимость – свет надежды на помощь. Поляна – место смерти, но и начало нового пути. Ужас и печаль – тьма на лицах, но понимание – свет знания.

– Увы! – горечь признания поражения.

– Охота… пустое… здесь… нужны… поздно… смерть… – тьма бессмысленности действий, против света необходимости быть рядом. Тень смерти над Арагорном, но и свет жизни, продолжающейся борьбы.

#

(10)

За гранью Парф Галена, в роще, источающей незримую мерзость, близ озера, чьи воды хранили в себе первобытный ужас, Арагорн нашел Боромира. Тот полулежал у древня, чьи корни, словно щупальца, впивались в гнилую землю, поза напоминала агонию ритуального жертвоприношения. Стрелы, цвета обсидиана, пронзали его плоть, меч был сломан, как символ тщетности борьбы с Космическим Бесстрастием, а рог расколот, словно голос, сорвавшийся в вопле безумия. Вокруг – смрадные тела орков, чьи лики застыли в гримасе непостижимого ужаса, отражая кошмар, нисшедший из-за границ бытия.

Арагорн опустился на колени, словно молясь древним, безымянным богам. Боромир распахнул очи – бездонные колодцы, отражающие хаос, лежащий за пределами нашего понимания, и изрек слова, звучавшие как хрип из самой Бездны:

– Я… попытался… узреть непостижимое… Кольцо… Фродо… – и в голосе его слышалось эхо эонов, ревность порока, ведущая к нисхождению в немыслимое. – Прости… неизбежность… постигла…

Взор его блуждал по поверженным тварям – не искупление, но лишь жертвоприношение перед лицом Непознаваемого. Два десятка… недостаточно, дабы умилостивить Древних.

– Они… бежали… ничтожные людишки… похищены слугами Древних… Орки… увели их… в незримые пределы… Мертвы ли?.. неважно… Судьба… предрешена… Связаны… путами… сущего…

Молчание, наполненное дыханием иных измерений, затем вновь шепот, подобный дуновению ледяного ветра из-за грани:

– Прощай… Арагорн… Ступай… в обреченный Минас Тирит… спаси… смертных… если возможно… Я… лишь пыль… перед ликом Вечности… Бессилие…

– Нет! – воскликнул Арагорн, хватая леденящую руку, словно пытаясь удержать ускользающую реальность, и коснулся лба, отдающего могильным холодом.

– Ты… обрел знание… Иной Победы нет… Узри Истину! Покойся в Бездне! Минас Тирит… обречен… как и все…

Искаженная улыбка – отблеск безумия в глазах умирающего.

– Куда… они?.. Фродо… с ними?.. – вопрос, растворяющийся в эфире.

И ответ – лишь вечное молчание Космоса.

– О, ужас!.. – выдохнул Арагорн, содрогаясь под тяжестью Космического Откровения.

– Так гибнет… род Дэнетора… бессильная песчинка… Предначертание… горькая Истина… Братство… разбито… жалкие марионетки… Я… слепец… не узревший Истины… Гэндальф… самообман… Что мне… теперь?..

Искание Минас Тирита… лишь бегство от Неизбежного… Но Кольцо… где ключ к Бездне?.. где Хранитель… сосуд рока?.. Как найти… во мраке Непознаваемого… спасти ли… отсрочить… конец…

Он пал ниц, раздавленный осознанием Космического Ужаса, сжимая руку, уже тронутую печатью Небытия.

И явились Леголас и Гимли – тени из мира теней, посланники Рока, возвестившие грядущий апокалипсис. Бесшумно скользили меж деревьев, пораженных скверной, словно охотники за душами. Гимли – с топором, символом грубой силы, бессильной пред лицом Космического Ужаса, Леголас – с кинжалом, тщетной попыткой противостоять Неизбежному. Стрелы – истаяли, словно иллюзии. Выйдя на поляну, оцепенев от Предчувствия, склонили головы пред Величием и Ужасом Сущего.

– Горе нам!.. – прошептал Леголас, приближаясь к Арагорну, обреченному прозрению.

– Охота… жалкое подобие борьбы… с Хаосом… Здесь… лишь тлен и забвение… Звук рога… крик в Пустоту… слишком поздно… постигли Истину… Тень Космоса… лежит… на нас…

#

(11)

Приблизительно в миле от Парф Галена, на небольшой полянке вблизи озера, Арагорн обнаружил Боромира. Тот сидел, прислонившись спиной к могучему дереву, в позе, напоминающей отдых. Однако взгляд Арагорна отметил черные стрелы, усеявшие его тело, сломанный у рукояти меч и расколотый надвое рог, лежащий рядом. У подножия дерева и вокруг, лежали поверженные орки, свидетельство отчаянной схватки.

Арагорн опустился на колени. Боромир с усилием разомкнул веки, попытался говорить.

Слова давались с трудом, медленно формируясь на искусанных губах:

– Я… попытался… отнять Кольцо у Фродо, – произнес он с горечью. – Прости меня. Я понес… справедливое возмездие.

Взгляд его скользнул по телам врагов, почти двадцати поверженным.

– Они ушли… хоббиты… Орки увели их… Полагаю, они живы. Связаны… орками.

Он замолчал, веки вновь сомкнулись от изнеможения. Мгновение спустя прошептал вновь:

– Прощай, Арагорн! Ступай в Минас Тирит и спаси мой народ! Я… не оправдал надежд.

– Нет! – возразил Арагорн, сжимая его ладонь и целуя в лоб. – Ты одержал победу. Мало кому достается такая. Покойся с миром! Минас Тирит устоит!

Боромир слабо улыбнулся.

– В каком направлении… они направились? Фродо… был там? – спросил Арагорн, вглядываясь в бледное лицо друга.

Но Боромир уже не отвечал.

– Увы! – воскликнул Арагорн с болью. – Так уходит наследник Дэнетора, правителя Башни Стражи! Сколь горестен этот финал. Братство распалось. Именно я оказался несостоятелен. Тщетной была вера Гэндальфа в меня. Что же мне теперь предпринять?

Боромир поручил мне путь в Минас Тирит, и сердце влечется туда; но где Кольцо и его Хранитель? Как отыскать их и спасти наше предприятие от провала?

Он склонил колени, содрогаясь от беззвучных рыданий, не разжимая руки Боромира.

В этот момент к нему приблизились Леголас и Гимли. Они спустились с западных склонов холма бесшумно, пробираясь меж деревьев, словно выслеживая дичь. Гимли держал в руке топор, Леголас обнажил длинный нож, колчан был пуст. Оказавшись на поляне, они остановились в изумлении, а затем склонили головы в печали, мгновенно осознав трагическую развязку.

– Увы! – промолвил Леголас, подходя к Арагорну. – Мы охотились в лесу, поразив немало орков, но наше место было здесь. Звук рога донесся до нас, но, увы, мы опоздали. Боюсь, рана твоя смертельна.

#

(12)

Лигой от Парф Галена, во взлесье малом близ Айн-линн, Арагорн узрел Боромира. Сидел тот под кроной древа древнего, спиною прислонен, видимо в забытьи. Но зоркий взгляд Арагорна пронзили черные стрелы, раны зияли на теле воина, меч сломан у самой гарды, а рог расколот вдвое – весть о битве горькой. Окрест – трупы орков черных, павших от руки доблестной, покров земли усыпан ими.

Коленопреклоненно склонился Арагорн. Боромир веки приподнял, очи затуманены, речь едва слышна.

С усилием вымолвил, словно камень ворочая:

– Кольцо… Фродо… хотел… отнять… – слова – тяжесть вины. – Прости… заплатил…

Взор скользнул по врагам поверженным – не меньше двух десятков – цена победы.

– Халфлинги… ушли… орки… увели… Живы ли?.. чаю… связаны… злодеи…

Голос стих, веки сомкнулись. Миг молчания – и вновь шепот, последняя песнь:

– Элайе Эрингил! [Прощай, Арагорн!] Миннет-андор… [Минас Тирит!] Эруион! [Спаси мой народ!] Пальан… [Пал…]

– На-э! [Нет!] – Арагорн вскричал, руку взял, чело поцеловал.

– Эру-ман! [Ты победил!] Уи’ аэп э-говэн! [Никто не достиг такой доблести!] Posto vae! [Покойся с миром!] Миннет-андор uva eruiyan! [Минас Тирит не падет!]

Слабая улыбка тронула уста.

– Маннар i vánar er yassen? [Куда путь держат?] I Frodan anna dû maeglin? [Фродо был там?] – голос – тень былого.

Но Боромир не ответил вновь.

– Ай! [Увы!] – горечь Арагорна пронзила сердце.

– Элесса Дэнетора Fána Minyarion! [Вот уходит Дэнеторов наследник, Владыка Башни Стражи!] Nai gae morn e-govaned vín! [Горестен конец!] I Fellalas beth dring nîr! [Братство в руинах!] Aen pen palannen! [Я потерпел неудачу!] Avon Gendalf ní ú-chenion! [Тщетна была вера Гэндальфа в меня!] Man cerin ned ní nín? [Что мне делать теперь?]

Боромир на иэ-ме Minas Tirith athrannen, a phœ aníron û-don! [Боромир велел мне идти в Минас Тирит, и сердце стремится туда!] A ná ná i Ring ben-vîn a i Hendirith? [Но где Кольцо и Несущий?] Man e-cerin teith er yassen a estal i hîdh nu fuin? [Как найти их и спасти Поход от тьмы?]

Коленопреклоненно пребывал, плачем изнемогая, руку Боромира не отпуская.

Сильме Legolas aglar ar Gimli êl si. [Так узрели его Леголас Светозарный и Гимли Звездочет.] Rân annûn palantír e dyr arnediad iad erthanna, erchâned egler treo an mereth en-arad ví yae. [Со склонов западных холма явились, тихо, крадучись сквозь древа, словно охотники.] Gimli i’athal genommen nan dorn, a Legolas i lai diriel nan spath: i peli hae û-dhollen. [Леголас свой длинный нож обнажил: стрелы его все истратились.] Boe hi ereb nen, darthadar ar estuval a mae; ar e na veth er govaned yeth estent ní morn, penathar i cherir yassen. [Когда на поляну вступили, замерли в изумлении; и, постояв немного, главы склонили в печали, ибо ведомо им стало, что приключилось.]

– Ai! [Увы!] – Леголас молвил, к Арагорну приближаясь. – Gwannerthannen a druiath yrch losto i erain iad, na fae edra ní mâb ní erthannen. [Мы охотились и множество орков в лесах сразили, но полезнее были бы здесь.] Cennam i romryn – na anoe, bae athradon. [Услышали мы рог – но поздно, видимо.] Ápethon bae nómessë nevaenen geganner thû. [Боюсь, смертельную рану ты принял.]

#

(13)

Словно тень от Парф Галена, роща стелилась к озеру, как зеленый ковер. В этой лесной гостиной, у подножия дерева-великана, словно в кресле, сидел Боромир. Но покой этой картины был обманчив. Стрелы, словно черные перья ворона, торчали из него, как иглы из подушки. Меч, сломанный, как судьба, и рог, разбитый, словно надежда, лежали рядом – безмолвные свидетели трагедии. Орки, словно поваленные деревья после бури, громоздились вокруг, подчеркивая силу последнего взмаха богатыря.

Арагорн опустился на колени, словно прося прощения у земли за случившееся. Боромир открыл глаза, как тяжелые ставни после долгой ночи, и слова потекли медленно, как капли росы с утренних листьев.

– Я… пытался… Кольцо… словно… запретный плод… сорвать, – голос звучал приглушенно, словно шепот ветра в ветвях. – Прости… расплатился… словно долг вернул…

Взгляд блуждал по полю боя, усыпанному сорняками-орками, около двадцати – целая жатва смерти.

– Они… как тени… ускользнули… хоббиты… словно птицы… орки… как волки… увели их… Живы ли?.. словно искры тлеют… Связаны… словно ветви путаницей…

Пауза – молчание леса, застывшего в печали. Снова шепот, словно последний вздох уходящего дня:

– Прощай… Арагорн!.. Лети… как стрела… в Минас Тирит… спаси… народ мой… словно пламя затухающее… Я… словно сломанное дерево… упал…

– Нет! – воскликнул Арагорн, словно раскат грома. Руку взял, словно ветвь, чело поцеловал, словно солнце прикоснулось.

– Ты… как лев… сражался!.. Победа… как солнце… взошла!.. Покойся… словно герой… в легендах… Минас Тирит… словно гора… устоит!!!

Боромир улыбнулся слабо, словно луч зари сквозь тучи.

– Куда… словно реки… потекли?.. Фродо… словно искра… там?.. – вопрос затерялся в тишине, словно капля в море.

Но Боромир молчал, словно земля, хранящая тайны.

– Увы! – сказал Арагорн, словно плач лесной птицы. – Так уходит… словно падающая звезда… наследник Дэнетора… Владыка Башни Стражи!.. Конец… словно ночь настала… Братство… словно разбитый сосуд… Я… словно слепой путник… ошибся… Вера Гэндальфа… словно сон минувший… Что делать?.. словно в темноте очутился…

Минас Тирит… словно маяк… зовет… Сердце… словно птица… рвется туда… Но Кольцо?.. словно искра… где?.. Хранитель?.. словно тень… Как найти?.. словно иголку в стоге сена… Спасти поход… словно последнюю надежду… от гибели?.. словно пропасти…

Он пал на колени, словно под тяжестью горя, руку Боромира сжимая, словно нить судьбы.

И явились Леголас и Гимли, словно лесные духи, тени скользящие, крадущиеся меж деревьев, словно рыси на охоте. Гимли топор держал, словно грозную палицу, Леголас нож длинный, словно молнию в руке. Стрелы словно птицы улетели – пуст колчан. На поляне застыли, словно корни вросли в землю, в изумлении немом. Затем головы склонили, словно трава перед ветром скорби, поняв всё без слов, словно сердцем узрели.

– Увы! – промолвил Леголас, словно эхо леса, к Арагорну подойдя, словно луч света. – Охота… словно дым рассеялся… орки… словно листья опали… в лесу… Здесь… словно дома… нужнее были… Рог… словно голос беды… услышали… но… словно поезд ушел… поздно… Рана… словно зима в сердце… смертельна?..

#

(14)

В миле, а может, и чуть меньше, если считать по прямой от границы лесных угодий, известных как Парф Гален, в небольшой, открытой с южной стороны поляне, расположенной в непосредственной близости от озера Сильван, Арагорн обнаружил тело Боромира. Тот находился в сидячем положении, спиной прислонившись к мощному стволу векового дерева породы Quercus Robur, создавая впечатление отдыхающего путешественника. Однако, при более внимательном осмотре, Арагорн заметил множественные повреждения в области грудной клетки, представляющие собой колотые раны от стрел с черным оперением, изготовленным из перьев птиц семейства Corvidae. Меч пал рядом, все еще находясь в правой руке, но сломанный в проксимальной части, непосредственно у основания рукояти, изготовленной из кости морского слона. Рог, использовавшийся для сигнализации и оповещения соратников, был расколот пополам, предположительно, ударом тяжелого предмета тупой формы, и лежал справа от тела, возле левой ноги. Земля вокруг и непосредственно перед телом была покрыта множеством тел мертвых орков различной степени одетости и вооружения, уложенных друг на друга в беспорядочном порядке, свидетельствуя о ожесточенном и ближнем бое.

Арагорн опустился на колени рядом с пострадавшим, стараясь минимизировать давление на почву. Боромир произвел непроизвольное движение веками, после чего приоткрыл глаза и предпринял попытку артикуляции членораздельных звуков.

Через значительный промежуток времени звуки сложились в медленную речь:

– Мною была предпринята неудачная попытка несанкционированного изъятия Кольца Всевластия у субъекта Фродо, – произнес он, с заметными паузами между словами. – Сожалею о содеянном. Необходимое возмездие последовало.

Взор Боромира переместился в направлении скопления нейтрализованных противников; визуальная оценка позволила установить минимальное количество в двадцать особей.

– Предположительно, они покинули место боестолкновения: представители расы Homo дитяткоus малого роста: противник Орки произвел захват вышеуказанных субъектов и последующее перемещение в неизвестном направлении. Исходя из отсутствия визуальных признаков смерти захваченных субъектов, есть основания предполагать их текущее нахождение в состоянии жизни. Предположительно применены средства ограничения свободы передвижения типа пут или веревки.

После короткой паузы, обусловленной нарастанием общего физиологического истощения, веки глаз Боромира полностью сомкнулись. Спустя несколько секунд паузы последовала повторная артикуляция:

– Прощайте, Арагорн! Предписываю вам следовать в город Минас Тирит и обеспечить меры по спасению местного населения! Предпринятая мною попытка оказалась неудачной.

– Отрицаю! – категорично заявил Арагорн, жестом левой верхней конечности захватив кисть правой верхней конечности Боромира и произведя оральный контакт с кожным покровом лобной области головы раненого. – Вы достигли победы в данном боевом столкновении. Весьма немногие военнослужащие в истории воинских конфликтов могут похвастаться достижением аналогичного результата при ведении боевых действий в условиях численного превосходства противника. Приказываю вам прекратить какие-либо активные действия и перейти в состояние полного физиологического покоя! Гарантирую, что город Минас Тирит не будет захвачен противником!

На лице Боромира появились слабые признаки мимической активности в виде незначительного подъема комиссур губ в латеральном направлении.

– В каком направлении произведено перемещение группы захвата противника с удерживаемыми ими субъектами? Присутствовал ли субъект Фродо в составе вышеупомянутой группы? – произнес Арагорн, стараясь обеспечить максимально четкую дикцию.

Однако Боромир уже не демонстрировал признаков вербальной активности.

– Выражаю сожаление! – констатировал Арагорн в слух. – Таким образом прекращается жизнедеятельность наследника Де́нетора, носителя титула Лорд крепости Минас Тирит! Данное событие является финальной стадией реализации негативного сценария. На текущий момент военно-политическое образование «Братство Кольца» фактически прекратило своё существование как единая организованная структура. Лично я несу ответственность за возникшую ситуацию, поскольку не смог предотвратить развитие кризисного сценария. Ранее высказанное доверие магического персоналия Гэндальфа в отношении моей персоны оказалось неоправданным. В данной ситуации вектор дальнейших действий не определён.

Прижизненное распоряжение, полученное от умершего Боромира, предписывает мне направление в город Минас Тирит, и мое эмоционально-волевое состояние соответствует вышеуказанному вектору действий; однако текущее местонахождение артефакта «Кольцо Всевластия» и персоналия, ответственного за его транспортировку, неизвестно. В связи с чем представляется затруднительным выработка эффективного алгоритма действий, направленных на предотвращение полной дезинтеграции текущей миссии.

Арагорн переместился в положение стоя на коленях, приняв наклонное положение верхней части тела, демонстрируя эмоциональное состояние, сопровождающееся непроизвольными сокращениями глазных мышц, вызывающими слезотечение, не прекращая тактильный контакт с правой верхней конечностью умершего Боромира.

В вышеописанной обстановке его визуально обнаружили субъекты Леголас и Гимли. Они приблизились с западного направления, перемещаясь по склону холмистой возвышенности, практически бесшумно, используя методику маскировки в естественной растительности, характерную для ведения охоты на животных в естественных условиях обитания. В правой верхней конечности субъекта Гимли находился рубящий инструмент – топор, в правой верхней конечности субъекта Леголас – колюще-режущий инструмент – нож значительной длины; боекомплект стрел у последнего отсутствовал в полном объеме. При достижении границы поляны субъекты демонстрировали состояние оцепенения, вызванное визуальным контактом с общим панорамным видом места происшествия; после чего обоими субъектами было произведено движение головой в вертикальной плоскости вниз, символизирующее скорбь о случившемся, поскольку общая картина позволила сделать однозначный вывод о характере произошедших событий.

– Выражаю соболезнование! – произнес субъект Леголас, меняя направление движения в сторону субъекта Арагорн. – Нами был осуществлен комплекс мероприятий по дезинтеграции диверсионно-разведывательных групп противника в лесопарковой зоне, прилегающей к месту боестолкновения, в результате чего было нейтрализовано значительное количество особей Орков в указанном районе, однако текущий объем полезности от проделанной работы представляется незначительным в связи со сложившейся ситуацией. Мы прибыли в данную локацию после регистрации акустического сигнала, издаваемого сигнальным рогом, однако, исходя из визуальной оценки текущей ситуации, есть основания предполагать несвоевременность предпринятых действий. Позвольте выразить опасение относительно тяжести полученных вами механических повреждений.

#

(15)

Медленно, словно течение реки, время текло от Парф Галена, неторопливо приводя Арагорна к поляне. Небольшая и тихая, укрытая сенью деревьев, она дышала покоем, лишь легкий ветерок шевелил листву близ озера. Здесь, словно уснувший путник, присел Боромир у основания величественного дерева. Спина его мирно прислонилась к коре, но взгляд Арагорна, скользя по телу, остановился на темных пятнах стрел, пронзивших его грудь. Меч еще покоился в руке, но сломанный, бессильный, словно умолкший голос воина. Рог, расколотый надвое, лежал рядом, как символ разрушенной надежды. И вокруг, словно опавшие листья, лежали тела орков, грудами у ног героя, безмолвно свидетельствуя о последней битве.

Арагорн опустился на колени, медленно, осторожно, словно боясь нарушить покой этого места. Боромир открыл глаза, медленно и тяжело, и попытался говорить, но слова не спешили покидать его уста.

Наконец, медленные, неторопливые слова родились из глубины его существа: – Я пытался… взять… Кольцо… у Фродо… – произнес он с тяжестью, с глубоким сожалением. – Прости… меня… Я… заплатил…

Взгляд его скользнул по поверженным врагам, медленно окинув поле брани. Двадцать, не меньше, лежали вокруг, бездыханные. – Они… ушли… Хоббиты… медленно исчезая… Орки… увели… их… вдаль… Я… думаю… они… не мертвы… еще… Орки… связали… их…

Он замолчал, тяжело дыша, веки его медленно опустились от усталости. Минута прошла, медленно и неумолимо, и снова шепот сорвался с его губ, едва слышный, как шелест листьев: – Прощай… Арагорн!.. Иди… в Минас Тирит… медленно, но верно… и… спаси… мой… народ!.. Я… не… смог…

– Нет! – сказал Арагорн, медленно, но уверенно, беря его руку в свою, и нежно коснувшись лба губами. – Ты… победил… немногие… достигали… такой… победы… Будь… в… покое… Минас Тирит… непременно… устоит!

Боромир улыбнулся слабо, медленно и печально.

– Куда… они… пошли… медленным шагом?.. Фродо… был… там?.. – спросил Арагорн неторопливо, вглядываясь в уходящую жизнь.

Но Боромир уже молчал, медленно погружаясь в вечный сон.

– Увы! – сказал Арагорн медленно и глубоко, словно колокол печали зазвонил. – Так… уходит… наследник… Дэнетора… Лорд… Башни… Стражи!.. Это… горький… конец… медленный и неизбежный… Братство… все… в… руинах… медленно разрушаясь… Это… я… не… справился… Тщетной… была… вера… Гэндальфа… в… меня… Что… же… мне… делать… теперь… медленно размышляя?

Боромир… повелел… мне… идти… в Минас Тирит… медленно, но настойчиво… и… сердце… стремится… туда… медленным полетом… но… где… Кольцо… и… Хранитель… где… они… сейчас… медленно исчезают?.. Как… мне… найти… их… и… спасти… Поход… медленно уходящий… от… неминуемой… гибели?..

Он опустился на колени надолго, медленно склоняясь в рыданиях, все еще медленно сжимая руку Боромира.

Так и застали его Леголас и Гимли, явившись медленно из лесной глуши. Они шли с западных склонов холма, бесшумно и медленно, пробираясь меж деревьев, словно охотники, крадущиеся к добыче. Гимли нес свой топор в руке, медленно ступая, а Леголас – длинный нож, блестящий в сумраке; стрелы его были все истрачены, медленно улетев вдаль. Когда они достигли поляны, остановились в изумлении, медленно оглядывая происходящее; и затем постояли немного, склонив головы в скорби, медленно постигая случившееся, ибо все было очевидно, медленно открываясь их взгляду.

– Увы! – сказал Леголас, медленно подходя к Арагорну и останавливаясь рядом. – Мы… охотились… и… убили… многих… орков… в лесу… медленно выслеживая… но… мы… должны… были… быть… здесь… медленно понимая… необходимость… Мы… пришли… когда… услышали… рог… – но… слишком… поздно… кажется… медленно… приходя к печальному выводу. Я… боюсь… ты… принял… смертельную… рану… медленно… умирая…

#

(16)

Миля от Парф Галена, Где лес и озеро сплелись, В тихой роще, словно в храме, Боромира дух повиснув, зрись. Приник к древу великану, Как путник, утомлённый сном, Но стрелы чёрные торчали, И кровь алела на златом. Меч сломан, будто жизнь разбита, Рог расколот – песни не звучат, И орков мёртвые тела, Как скорбный жертвенный закат.

Арагорн колени преклоняет, Молчанье в воздухе висит, Боромир очи открывает, И шепот хриплый речь творит:

– Кольцо… у Фродо… я хотел отнять… – Звук покаянья и вины. – Прости… за всё… пришлось платить… Судьбы неминучей волны…

Взгляд брошен на врагов упавших, Двадцати не досчитаться их… – Они ушли… как тени тают… Хоббитов увлёк орк лихий… Живы ль они? – сомненья мука, – Орки связали их, как зверь…

Умолк, и тьма сомкнула веки, Но вновь раздался голос – верь!

– Прощай, Арагорн! В град священный Лети, как ветра, в Минас Тирит! Народ мой, будь ему защитой! Я пал… не смог… грехи омыть…

– Нет! – Арагорн вскричал, от боли Рука в руке – прощальный миг, Чело целует, словно икона: – Победа славы прежний лик! Будь в мире, воин доблесть полный! Минас Тирит не пасть вовек!

Боромир улыбкою слабой Ответил – луч надежды свет…

– Куда их путь? Во тьму ночную? И Фродо где? Средь их, живой?

Но Боромир умолк – молчанье В ответ, лишь мёртвенный покой.

– Увы! – воскликнул Арагорн горько, – Наследник Дэнетора ушёл! Владыка Башни Стражи пал, И горе мир сей окружил. Братство в прах рассыпалось ветхо, Я виноват! Я подкачал! Вера Гэндальфа – лишь дым летучий… Что делать мне? – вопроса крик.

Боромир в Минас Тирит зовёт, И сердце рвётся – воле вне. Но где Кольцо? Где путь укажут Хранитель и судьбы нить во тьме? Как их найти во тьме бескрайней? Спасти поход от злобных сил?

Колени преклонил, рыдая, И руку мертвого сдавил.

Так Леголас и Гимли зрели, Явились тени из лесов, Крадучись молча, словно звери, Шаги их – эхо дальних снов. Гимли топор несёт кровавый, Леголас – нож блеснул во тьме, И стрелы все оставили колчан – Пустыня лишь легла на дне. Представ пред зрелищем печальным, Остановились – грусть в очах, И головы склонили скорбно, Вся боль без слов в их сердцах жгла.

– Увы! – Леголас произнес со скорбью, К Арагорну шагнул – шаг тих. – Охота в лесе – пустое дело, Здесь нужно было быть нам вмиг. Услышали мы рога звучанье, Но слишком поздно… Тьма густа… Боюсь, рана смертной тьмою Твой дух окутала уже…

#

(17)

Ну, короче, идём мы такие от Парф Галена, а там, где-то с милю прошли, ну, может, чуть меньше, а там полянка, ну, такая, не то чтобы прям большая, ну, озерцо рядом плещется, ну и смотрим, сидит Боромир. Сидит, как будто отдыхает, ну прислонился к дереву, ну к такому, здоровенному, как дуб прям. А пригляделись – опаньки! Стрелы в нём, как ёжик иголки, ну чёрные такие, с перьями. Меч в руке держит, ну только пополам сломанный, прям у рукоятки отломился. И рог рядом валяется, тоже расколотый, ну на две части разбился. А вокруг орки дохлые валяются, ну прям грудой навалились, как дрова не нужные.

Арагорн к нему подскочил, ну на колени упал, смотрит – Боромир вроде как дышит ещё. Тот глаза открыл, ну тяжело так, как будто тонну поднял, и мычать что-то пытается.

Наконец, выдавил из себя пару слов, ну еле-еле слышно: – Короче… Кольцо… у Фродо… хотел забрать… – ну и морщится от боли, видать. – Извини, типа… Ну… расплатился…

Глаза по сторонам водит, ну на орков смотрит. Двадцать штук, не меньше, насчитал. – Эти… ушли… ну эти… коротышки… хоббиты, значит. Орки, ну эти уроды, их увели… Вроде, живые… ну не помёрли ещё, надеюсь. Связали, похоже…

Замолчал опять, ну отдышаться надо же. Потом снова мычит: – Ну, пока, Арагорн! Дуй в Минас Тирит, ну там народ спасай… А я… лопухнулся…

– Да ну чё ты гонишь! – Арагорн возмутился, ну прям завелся. Руку Боромиру схватил, ну и в лоб поцеловал, ну как брата родного. – Ты, братан, герой! Победил! Таких как ты – раз-два и обчелся. Так что спи спокойно! Минас Тирит – как кремень будет стоять!

Боромир улыбнулся криво, ну еле губами шевельнул.

– А куда они пошли-то? Ну эти… которые хоббиты? Фродо с ними был? – Арагорн допытывается.

А Боромир – молчок. Ну всё, отъехал.

– Блин! – Арагорн расстроился, ну прям как ребёнок заплакал. – Вот тебе и наследник Дэнетора, ну шишка из Минас Тирита! Вот и конец героя, блин. Братство – всё, развалилось нафиг. Я – козёл! Провафлил всё! Гэндальф на меня надеялся, ну и что теперь? Что делать-то теперь, а?!

Боромир сказал – в Минас Тирит валить. Ну ладно, сердце тянет туда, спору нет. Но Кольцо-то где? Ну это, которое власти всякой дает? И хоббит этот, ну который его таскает, где они все щас? Как их найти-то теперь и спасти всю эту кашу, ну весь этот поход от провала?

Сел на колени, ну голову повесил, ревёт как белуга, а руку Боромира не отпускает.

Тут и Леголас с Гимли появляются, ну как из-под земли выросли. С холма спускаются, ну тихо так, на цыпочках, между деревьев крадутся, ну как партизаны прям. Гимли с топором наперевес, ну готов рубиться. А Леголас с ножом длинным, ну как бритва острый. Стрелы – ну всё, выйшли на ноль, кончились. Вышли на поляну, ну и обомлели прям. Постояли секунду, ну головы опустили, грустные такие. Всё поняли, короче, без слов.

– Ё-моё… – Леголас выдавил из себя, ну подошёл к Арагорну, плечом толкнул. – Мы орков в лесу как мух давили, ну целую кучу положили. А здесь, оказывается, нужнее были. Рог услышали, ну прибежали на звук. Да только поздно, видать, ну как всегда. Ты чё, того? Ранение тяжёлое, нет? Вон, кровь хлещет…

#

(18)

Короче, прём мы такие от Парф Галена, ну где-то в миле от него, мож чуть поближе, ну и выруливаем на поляну, типа сквер. Ну озерцо ещё рядом, тема вообще. И там Боромир этот наш сидит, ну типа чиллит. Спиной к дереву привалился, ну к дубу какому-то древнему. Но мы-то шарим – не до отдыха тут. Смотрим – а он весь в стрелах, как дикобраз, ну стрелы чёрные, злые. Меч в руке, ну только в хлам сломанный, как зубочистка. Рог тоже рядом – пополам расколотый, ну жесть полная. А вокруг орки – ну мясо, фарш, короче. Всё в трупах, жуть берёт.

Арагорн к нему подлетает, ну на коленки падает, типа чё как. Боромир глаза открывает, ну вяло так, как будто квасит неделю. И мычать начинает, ну еле язык ворочается.

Ну и выдавливает слова, ну как из тюбика: – Я, короче… Кольцо… у Фродо… стырил… хотел спионерить, вощем… – ну и морщится, типа больно ему. – Сорри… типа… ответил за базар…

Глаза по сторонам пуляет, ну на орков этих дохлых зрит. Штук двадцать насчитал, ну бойня конкретная. – Хоббиты эти… слиняли… типа убежали… Орки… ну эти чудилы их свинтили… Мож, живы ещё… не скопытились, надеюсь. Связали, скорее всего…

Опять замолчал, ну дыхалку переводит, естесна. Потом опять хрипит: – Арагорн, ну пока! В Минас Тирит газуй, там движуху наводи, народ спасай… А я… лоханулся по полной…

– Эй, ты чё, не гони волну! – Арагорн заводится, ну типа возмутился. Руку Боромира хватает, ну как братана обнимает, в лоб целует, ну братская любовь, чё. – Ты ж герой, братан! Внатуре красава! Победил всех – респнкт и уважуха. Так что не парься, отдыхай с миром! Минас Тирит – будет в порядке, ручаюсь!

Боромир лыбится слабо, ну губами дёргает еле-еле.

– А эти-то куда смотали? Ну хоббиты эти, мелкие? Фродо с ними был, нет? – Арагорн допытывается.

А Боромир – ноль эмоций. Всё, окочурился.

– Вот блин! – Арагорн психует, ну грустно ему, понятное дело. – Ну вот тебе и наследник Дэнетора, типа крутой перец! Вот и вся слава героя, пипец. Братство – ну всё, рассыпалось как карточный домик. Я – лох последний! Всё запорол в край! Гэндальф на меня ставил, а я чё? Ну и чё теперь делать-то, а?

Боромир сказал – в Минас Тирит переться. Ну ок, душа рвётся туда, само собой. Но Кольцо это гребанное где? Ну эта фигня, что власть даёт? И хоббит этот, ну который с ним носится, где они щас все засели? Как их теперь вычислять и вытаскивать из жопы всю эту заваруху, ну весь их квест дебильный?

Сел на колени, ну голову повесил, рёв поднял как медведь в берлоге, а руку Боромира не бросает.

Тут Леголас и Гимли подваливают, ну как призраки из лесу вылезли. С горки спускаются, ну тихо так, на шухере, между деревьев шкерятся, ну как рейнджеры крутые. Гимли с топором на плече, ну готов к зарубе. А Леголас – с ножом длинным, ну лезвие – огонь. Стрелы – всё, тю-тю, как не было. Выходят на поляну, ну и офигевают конкретно. Стоят как вкопанные, ну головы повесили, как лузеры. Всё поняли, короче, без слов, и так всё видно.

– Жесть… – Леголас бурчит под нос, ну подходит к Арагорну, по плечу хлопает, типа не кисни. – Мы орков в лесу как тараканов давили, ну дохрена их там уложили. А оказывается, тут заваруха полная творилась, а мы – мимо кассы. Рог услышали, ну рванули на звук. Но поздно уже, облажались конкретно, ну как всегда. Ты чё сам-то, жив вообще? Ранение серьёзное, небось? Вон, рубаха вся в крови…

#

(19)

Отдаляясь от суеты Парф Галена, словно от иллюзий бытия, в малой роще, прильнувшей к озеру – зеркалу вечности, обрел Арагорн Боромира. Сидящий под древом веков, символом укорененности и преходящести, казался погруженным в созерцание. Но взор Арагорна, стремящийся к сути, увидел не покой, но испещренное стрелами тело – символ пронзенности бытия страданием. Меч, сломанный у рукояти – бессилие воли перед неизбежностью. Рог, расколотый надвое – разорванная гармония мироздания. И орки павшие – тлен суетного, у ног покоящегося воина.

Арагорн преклонил колени – жест смирения перед непостижимой логикой бытия. Боромир открыл глаза – окна души, отражающие предельную истину, и слова родились медленно, как плоды долгих размышлений.

– Я пытался… обрести… власть… через Кольцо… Фродо… – исповедь познания собственной слабости. – Сожалею… о заблуждении… Я… принял… свою судьбу…

Взор его обратился к павшим врагам – итог борьбы, бессмысленной в свете вечности. Двадцать… символ недостаточности земных побед. – Они… ушли… искатели свободы… Хоббиты… Орки… слуги необходимости… увели их… в путь неизведанный… Я полагаю… они… не потеряны… в круговороте бытия… Связаны… судьбой…

Молчание – погружение в глубины самого себя. Затем вновь шепот – эхо уходящей жизни, растворяющейся в Вечности. – Прощай… Арагорн! Иди… в Минас Тирит… град человеческий… и… защити… свое… наследие… Я… не смог… преодолеть предела человеческого…

– Нет! – возразил Арагорн – отрицание условности поражения в свете вечного. Беря руку – соединение душ над пропастью небытия. Целуя лоб – признание равенства перед лицом абсолюта. – Ты обрел… истину… Познание поражения – есть победа духа. Пребудь… в гармонии… Минас Тирит… символ стойкости среди изменчивости бытия… пребудет…

Боромир улыбнулся – откровение понимания преходящести всего земного.

– Куда… пути… человеческие… ведут?.. Фродо… путник… среди них?.. – вопрос о смысле пути и месте каждого в нём.

Но Боромир уже безмолвствовал – слившись с Вечностью.

– Увы! – произнес Арагорн – признание скорби о неизбежном. – Так завершается путь… наследника Дэнетора… правителя Мира – лишь один из путей к Истине. Горький… урок… Братство… иллюзия единства… распалось… Я… оказался недостаточен… Вера Гэндальфа… испытание… Что же… следует… мне теперь?.. на распутье бытия…

Минас Тирит… зов долга… но где истина долга?.. Сердце… стремится… к действию… но где суть действия?.. Кольцо… символ власти… где источник власти?.. Хранитель… ответственность… кто несет ответственность за путь?.. Как обрести… путь истинный?.. Спасти… лишь фрагмент бытия… от бездны небытия?..

Он опустился на колени вновь, углубляясь в созерцание скорби, сжимая руку Боромира – нить памяти, связующая временное с вечным.

В это время явились Леголас и Гимли – вестники судьбы, несущие осознание взаимосвязи всего сущего. Они возникли с западных склонов холмов – символ движения от заката к восходу, бесшумно – ненавязчиво, крадучись – ища сокровенное сквозь покровы мира. Гимли держал топор – символ необходимости действия, Леголас – нож – символ тонкости восприятия. Стрелы истаяли – символ исчерпанности одного пути. Когда вошли на поляну, остановились в изумлении – признание непостижимости момента, затем склонили головы – принятие закона конечности земного существования, ибо постигли сердцем суть произошедшего.

– Увы! – произнес Леголас – вопль признания ограниченности человеческого познания. Подойдя к Арагорну – движение к пониманию, готовности к совместному поиску истины. – Мы стремились… к сиюминутному… охоте… на иллюзии… в лесах… а необходимое… было… здесь… – осознание ложности пути, потери времени в погоне за мимолётным. Услышали рог – зов долга, но опоздали… к познанию неизбежности. Я опасаюсь… тяжесть… познания… легла… на тебя…

#

(20)

Лишь миля отделяла от ненавистного Парф Галена – и вот она, долгожданная свобода поляны! Маленькая, уютная, как райский уголок среди тьмы лесной! Озеро блестит рядом, словно слеза на солнце… И там… Боромир! Сидит, прислонившись к дереву, словно просто устал, отдыхает… Но нет! Сердце рвётся от ужаса! Стрелы! Чёрные, мерзкие, словно вороньё проклятье! Их столько – не счесть! Меч сломан… в дребезги! Словно жизнь переломилась! Рог расколот… Надежда умерла! И вокруг… везде… орки! Их трупы… горы крови… За что?! За что такая боль?!

Арагорн падает на колени! К нему! Родному! Боромиру! Глаза… открой же глаза! Говори! Умоляю!

И вот, долгожданное движение… веки дрогнули… открылись… тусклый взгляд… и слова… с кровью из ран…

– Я… пытался… Кольцо… у Фродо… забрать… – хрипит он, задыхаясь, словно воздух последний глотает. – Прости… меня… грешного… Я… заслужил… это…

Взгляд блуждает по ордам поверженных врагов… Двадцать их… Двадцать жизней отдано за него! – Они… ушли… Хоть бы живы были… Хоббиты… бедненькие… Орки… тварьё проклятое… уволокли… Их… верните их!.. Они… живы… должны быть… Связали… мерзавцы…

Молчание… ужасное… давящее… сердце разрывается от боли! И вдруг снова шепот… последний вздох…

– Арагорн… друг мой… прощай… Я… ухожу… спасать… Минас Тирит… веди… их… Спаси… мой народ!.. Умираю… я… прости…

– Нет!!! – крик души! Крик отчаяния! – Не смеешь! Не покидай меня! Боромир!!! – Рука в руке – тепло уходит… Поцелуй в холодный лоб… – Ты победил! Слышишь?! Победил!!! Ты герой! Ты лучший! Живи!!! Ради всех!!! Ради Минас Тирита!!! Он не падёт!!! Клянусь!!!

Еле заметная улыбка… промелькнула… словно прощание…

– Куда… они… пошли?.. Фродо… жив?.. – еле слышный шёпот… просьба… надежда…

И всё… пустота… молчание… смерть…

– Боромир!!! Нет!!! – рыдания душат… Сердце кровоточит…

– Наследник… Дэнетора… Гордость наша… Наш герой… Ушёл… Навсегда… Братство… распалось… на куски… Я… виноват… Во всём виноват! Прости меня, Боромир!.. Гэндальф… предал его надежды… Что же делать?! Как жить теперь?! Без тебя…

Минас Тирит… ты звал туда… Сердце рвется от боли и долга… Но Кольцо?! Где оно?! Где Фродо?! Спасти!!! Спасти их всех!!! Но как?! Как найти путь во тьме отчаяния?!

Падает ниц, заливаясь слезами, обнимая холодное тело, не отпуская родную руку…

И тут… они… Леголас… Гимли… друзья мои верные! Пришли! На помощь! С западного склона, словно ангелы-хранители спустились! Бесшумно – боятся нарушить священный покой трагедии… Крадутся, словно звери голодные – жаждут меcти! Гимли с топором – готовый рвать и метать! Леголас с ножом – последняя надежда! Стрелы… кончились… Силы на исходе… Вышли на поляну… замерли в шоке… ужас в глазах… Головы склонили… разделяют боль… чувствуют всё… сердцем…

– Боромир… нет… – еле слышный стон Леголаса… словно плач по утраченной надежде… Подходит… к Арагорну… обнимает крепко… – Мы… охотились… как дураки… В лесу… Орков… убивали… тучи… А здесь… горе… здесь нужны были!.. Рог… услышали… но уже… поздно… Слишком поздно!!! Арагорн… милый… ты… как ты?! Рана… болит… сердце разрывается… как страшно… за тебя…

#

(21)

Короче, выходим мы из Парф Галена, ну идём так, без фанатизма, миль через пяток от силы, и тут – опа! – полянка вырисовывается, ну не прям Рублёвка, конечно, но для пикника сойдёт. Озерцо вон рядом плещется, птички поют, комары жужжат – полный дзен. И сидит тут Боромир, ну прям как в турецкой бане, только дерево вместо лежака. Спиной привалился к дубу вековому, видок расслабленный, хоть в журнал «Отдохни» ставь. Но мы-то не лохи – сразу просекаем фишку. Смотрю – а у него в спине стрелы торчат, ну как у кактуса иголки, чёрные такие, ну видок ещё тот. Меч в руке зажал, ну только пополам сломанный, как будто им гвозди забивали. Рог валяется рядом, ну тоже не первой свежести, треснутый по шву, как сковородка бабушкина. А вокруг орки дохлые разбросаны, ну прям как новогодние хлопушки после праздника. Куча-мала из зеленокожих гопников.

Арагорн подлетает к нему, ну как скорая помощь, на колени плюхается, спрашивает, мол, жив ли, пациент? Боромир глаза открывает, ну так вяло, словно ему неделю не платили. И что-то мычит под нос, ну как будто зуб сверлят без наркоза.

Наконец, выдавливает из себя слова, ну словно из раненого клопа последнюю кровь: – Короче… Я это… Кольцо… у коротышки свистнуть пытался… Ну не фартануло, бывает… – и морщится, ну видать прихватило не по-детски. – Извиняюсь, короче… За базар ответил…

Глаза закатывает к небу, ну словно ангелов считает. На орков дохлых зрит скорбно. Двадцать штук – минимум, ну не слабая компашка отмутузила. – Мелкие эти… смотались… ну хоббиты, типа того. Орки, ну эти орлы бескрылые, утащили их, скорее всего… Может, ещё живые… ну хоть бы не пришили их там, гады. Связали по-любому, эти мастера наручники лепить.

Снова замолкает, ну видимо паузу держит, для драматизьму. Потом опять шепчет, ну прям как перед тем, как в ящик сыграть: – Короче, Арагорн, ну ты это… без меня там не скучай. В Минас Тирит гони, ну город спасай, принцессу выручай… А я – всё, финита ля комедия… Облажался по полной программе…

– Слышь, ты чё не сёдня хоронить собрался?! – Арагорн заводится, ну типа в шоке от такого расклада. Хватает Боромира за руку, ну трясёт как грушу, в лоб целует, ну по-братски, без всяких там нежностей. – Ты, брателло, не кисни! Ты – герой номер один! Они тут полегли все – двадцать орков минимум! Это тебе не хухры-мухры! Так что не грусти, дружище! Минас Тирит будет стоять как утюг! Понял?!

Боромир лыбится вяло, ну прям как зомби из ужастика.

– А эти-то куда помчали? Ну эти мелкие, которые хоббиты? Фродо там был, нет? – Арагорн допрашивает, ну хочет всё по полочкам разложить.

А Боромир – молчит как рыба, ну всё, откинулся окончательно.

– Блин, ну ё-моё! – Арагорн расстраивается, ну прям как ребёнок без конфеты. – Ну вот тебе и наследник Дэнетора, вот тебе и здрасьте-приехали. Братство наше героическое – всё, расквасилось как перезрелый помидор. Я – вообще капуста! Провафлил полимеры! Гэндальф на меня надеялся, как на камикадзе, а я – что? Как теперь выгребать-то из этого дерьма, а?

Боромир, блин, в Минас Тирит пилить завещал. Ну ладно, дело говорит, толковое. Но Кольцо где?! Ну эта железка беспонтовая? И коротышка этот, Фродо, ну куда они заныкались, чёрт бы их побрал? Как их теперь искать, как вообще весь этот квест дебильный до конца довести? Бардак полный, короче, а не поход!

Упал на колени, ну прям как мешок с картошкой, сопли-слёзы пустил, ну жалко ж братана всё-таки. А руку Боромира держит – не отпускает, вот привязался как репей.

Тут Леголас с Гимли подкатывают, ну словно ниндзя из под каждого куста. С холма спускаются на цыпочках, ну типа шпионы международного класса. Гимли с топором на изготовку, ну как мясник с тесаком. Леголас ножом блестит, ну лезвие – жуть берёт, прям как у терминатора. Стрелы – ну всё, выйшли из чата, закончились как деньги после зарплаты. Вываливаются на поляну, ну и зависают в ступоре полном. Стоят как два барана на новые ворота, ну головы повесили – как будто похоронку получили. Всё поняли, короче, без слов – капец пришёл.

– Ну пипец… – Леголас бормочет себе под нос, ну подходит к Арагорну, по плечу хлопает утешительно. – Мы тут по лесам за орками гонялись, как угорелые, ну думали геройствовать. А тут, оказывается, вся движуха – здесь была. Рог услышали, ну ломанулись как на пожар. А опоздали – как всегда, в общем-то. Ты сам-то чё как, живой ещё? Ранение тяжёлое или так, царапины? Вон, весь кровью заляпался, как будто с поросятами дрался.

А не убить ли нам просто ребенка в яме из Омеласа [1]

Исабель Дж. Ким

И вот, ворвавшись в эту земляную яму, они убили ребенка. И огни в Омеласе вмиг погасли: щёлк-щёлк-щёлк. Трубы прорвало, канализацию затопило.

Новости передали о приближающемся тайфуне, и тогда «они» — те самые, кто у власти, кто жил в роскошных домах Омеласа (хотя, конечно, и обычные дома в Омеласе были неплохие, но эти-то были особенно хороши) — «они» нашли другого ребенка и снова посадили в яму.

И новости сообщили, что ураган стих до тропического шторма, трубы починили, и высокооплачиваемые уборщики в полном обмундировании устранили протечку из канализации. А ребенок в яме кричал и кричал не умолкая. Или, скорее, «они» (все те же «они» — ну, то есть, мы все — и ты, и я, и уборщики, и дикторы) просто полагали, что он кричит. Яма-то была звуконепроницаемой, чтобы никто не мог его услышать, и это, конечно, не мешало всем знать о нем, но вроде как слегка успокаивало.

И тогда эти самые, первые «они» снова прикончили ребенка. Взяли яму штурмом, извлекли ребенка наружу и тут же перерезали горло в прямом эфире общественного телевидения (потому как в Омеласе телевидение-то всё на деньги налогоплательщиков существовало). И вот, значит, заявили: «Любуйтесь, на каком дерьме ваш райский уголок построен!» Ребенок захрипел кровью. И это, конечно, вышло настолько откровенно и жутко, что потом эти кадры вырезали из эфира. И вдруг одна из линий общественного транспорта, этой бесплатной «подвозки» для всех, остановилась как вкопанная. В ужасной катастрофе погибло множество людей. Фондовая биржа рухнула, а на юге Омеласа вообще целый дом словно сдуло.

И тогда «они», те, что из «Хороших Домов», раздобыли третьего ребенка и снова — швырк! — в яму. Как-то им всё это уже поперек горла стояло, но свои Хорошие Дома им были дороги несказанно. Да и вообще, благополучие Омеласа и всех его жителей, кроме ямочного сидельца, было для них делом чести и совести.

Новости в печали сообщали о втором почившем дите, а пользователи местных соцсетей (в Омеласе у каждого гражданина были здоровые, нормальные отношения с соцсетями, а не эта пагубная, зависимая дрянь) скорбели: мол, трагедия и есть трагедия. Дескать, одно дело — знать, что где-то в яме кто-то сидит, и совсем другое — когда этих «кто-то» уже аж три штуки, да еще и убиенных. Это, по их словам, печальнее вдвойне, потому что у них же как принято — детей в ямах не убивать, они там обычно сами, от старости или голода, когда придет их час…

Но живому-то, третьему, в яме все эти разговоры — что мертвому припарки. Сидеть в земле ему категорически не нравилось.

Впрочем, третий ребенок рыдал беззвучно. Во-первых, звукоизоляция опять же. А во-вторых, после всех этих убийств доступ к несчастному узнику усилили, охрану ужесточили — чтобы, значит, предотвратить преждевременную кончину страдальца и максимально продлить его муки. Что, в свою очередь, означало — детоубийцам нужно будет куда серьезнее подготовиться к следующей вылазке. Но зато у всех омеласцев появилась отдушина: можно было ненадолго отвлечься от новостей про первых двух убитых узников. К тому же то самое, ужасно откровенное видео второго убийства уже улетело куда-то далеко за границы Омеласа.

И тут уж все — и я, и ты, и новости, и уборщики в чудном обмундировании, и дети омеласские, и даже не-омелаские — все дружно изобразили праведный гнев. Но ролик этот глянули всё равно все. Стал он вирусным, как снафф-видео или первое домашнее видео Ким Кардашьян. И получалось так, словно страдающий ребенок заявился в каждый дом, словно миллионы страдающих детей смотрели на тебя с миллионов экранов.

Многие «неомелассцы» чего только не наговорили злого (потому что за пределами Омеласа никто не умел нормально пользоваться соцсетями). Обзывали, например, омеласцев чудовищами — мол, раз допускаете у себя такого узника, значит, и весь-то ваш Омелас — полное дерьмо. И что, дескать, не больно-то им и хотелось на ваши распрекрасные пляжи да ночные клубы, да фестивали — потому что знание-то о страдающем ребенке так оскверняет всё вокруг, что прямо тошно. И, может, это вообще омеласцев самих пора убивать?

Омеласцев такое мнение огорчило до глубины души. Они же как считали? В Омеласе-то жить полюбому лучше, чем где-либо ещё. По крайней мере, ты точно знаешь, что твой узник страдает не просто так, а за дело, в отличие от всех прочих детей, которым везде плохо не за что. Вон за пределами-то вашего Омеласа детям руки-ноги отрывают на птицефабриках, их в бэби-боксы подбрасывают, и живут они в вечных муках — кто с папашей-алкашом, кто с мамкой-садисткой. А в Омеласе родители — просто загляденье, и ни один ребенок не страдает — кроме вот этого, единственного. Да как вы смеете клеветать на наш славный город и нашего узника, когда вы своим-то не помогаете?

Чего омеласцы не сказали вслух, так это того, что второе их негодование было вызвано тем, что детоубийцы нарушили их негласный кодекс: если тебе не нравится узник — убирайся из Омеласа и молчи в тряпочку. Но убивать-то зачем? Ты еще подростком должен узнать эту горькую правду: твое общество построено на акте бессмысленной, непрекращающейся жестокости. Ты должен горько рыдать или возмутиться до глубины души, но в любом случае — принять это, повзрослеть и продолжить наслаждаться бесплатным образованием, фестивалями, легальной марихуаной и «дроозом» [2] за казенный счет.

Ребенок был как капля крови в кувшине молока. Легкая горечь делала сладость всего остального омеласского рая еще более насыщенной. Без ребенка в яме Омелас был бы просто «никаким раем». А вот с узником-страдальцем Омелас обретал смысл.

И, конечно, это чистая правда — город буквально функционировал за счет узника, вполне осязаемым, физическим образом. И это не какая-нибудь там метафора. И всем очень нравилось, что есть электричество, что свет никогда не отключают, что школы — загляденье, а уровень преступности — ниже некуда. И правительство о народе печется, и тротуары безопасные, и транспорт ходит как часы.

В интернете творился полный мрак. А тут и третьего ребенка убили.

На сей раз уже было и не понять, кто именно злодей. Потому что первые убийцы постепенно слились со вторыми (с теми, что из Хороших Домов). А вторые — с третьими (с уборщиками в обмундировании и с новостями). Так что концов не сыщешь. Никто толком не узнал, кто и как ухитрился просочиться мимо охраны, звукоизоляции и солдат с транквилизаторами (потому что огнестрела-то в Омеласе как не было). Кто похитил ребенка прямо из ямы и прикончил его в зале для совещаний, где шишки из Хороших Домов решали вопросы управления.

В этот раз никаких посланий никто не оставил. Потому что сам дохлый ребенок на столе и был главным посланием. Одет он был точно так же, как и все прочие дети в Омеласе — в удобную, добротную, недорогую одежду с милыми картинками. И в яме он просидел еще недостаточно долго, чтобы обзавестись теми страшными болячками, которыми всегда покрывались ямные дети (этими гнойными язвами на ляжках, цыплячьими ножками и отвислым животом, и еще какой-то сальной липкостью, пропитавшей всю их сущность). В общем, третий убитый ребенок выглядел просто слегка истощенным и грязноватым — ну, и спящим, разумеется.

И тут тряхнуло. Землетрясение такое, что западную сторону города как ножом отрезало, и в земле разверзлась бездонная воронка. Четыре машины в неё рухнули — люди, конечно же, погибли. Про это тоже рассказали в новостях. И картинку мертвого ребенка, нарядного и лежащего в зале заседаний, тоже показали. И поскольку в Омеласе все как один получали прекрасное образование и про литературные символы знали не понаслышке, все поняли: мертвый ребенок в праздничной одежде — это как напоминание о том, что ребенок в яме — такой же гражданин Омеласа, как и они.

А остальной-то мир, где с гособразованием не везде гладко, да и учителя-филологи запарились вкалывать за копейки, погрузился в полное безумие. Социальные сети бурлили. Общий тон — примерно такой: «Если Омелас — такой идеальный город, где социалка на высоте, контрацептивы — бери сколько хочешь, и от новорожденных избавляйся как хочешь, если не охота воспитывать (ну то есть, способов-то — выше крыши), и в итоге каждый омеласский детеныш — желанный и окруженный заботой, независимо от происхождения. То откуда же они берут-то этого узника?»

А следом — волна возмущения на весь мир: «Да они же, боже мой, детей-то наших воруют!»

Впрочем, эти выплески гнева в соцсетях омеласцев ни капли не задели. Потому что Омелас — это город-маяк на вершине холма. И повредить-то ему можно, только если узника в яме нет. А убитого ребенка немедленно заменили новым. Так что никакие вражеские полчища на Омелас не пошли, санкции против него не ввели, и народ на пляжи ходить не перестал. Но объясняться перед миром пришлось по-серьезному. Представители этих самых Хороших Домов выступили по телевидению — торжественно заверили мир, что их узник добыт из этичных источников, мол, дитя не родительское, да и вообще коренной омеласец. А между собой в кулуарах перешептывались:

— Слушай, может, ну его к черту — этого ребенка-то в яме держать? — спрашивал один представитель.

— А вдруг сама эта затея — гнилая?

— А альтернатива какая? — возражал второй. — Ты мне в глаза посмотри и скажи: есть способ получше, чем посадить в землю одного-единственного ребенка и дать ему там гнить ради сытой жизни всех наших детей?

— А что если они твоего засадят?

На это первый представитель не нашелся что возразить. В глубине-то души она понимала — всех прокляну, всю родню продам, лишь бы своего ребеночка не отдали в яму.

— Вот «они» — это еще вопрос, — пробормотала она вместо ответа. — Откуда мне знать, что не ты сам ребенка убил?

Эту фразу подхватили в кулуарах, на совещаниях, на которые уже никто не ходил, зато все друг на друга орали как бешеные. Пока кто-то не додумался выдать гениальную реплику: «Да чего мы тут голосим — когда ребенок-то — в яме? Ребенок-то страдает за нас, между прочим, а мы как свиньи грыземся. На кой черт тогда вообще ребенок в яме — если мы даже договориться не можем?!»

В этих словах скрывался глубокий философский смысл — о том, возможны ли разногласия в раю? Но на деле вся эта патетика означала просто то, что люди из Хороших Домов отвлеклись от дел — и четвертого ребенка убили уже тихо, мирно и без лишней суеты.

А дальше пошла цепная реакция — лавина, волнения гомофобного толка на религиозной почве, и случай «дорожной ярости» с транквилизатором, в котором погибло четверо человека.

Но детоубийцу четвертого все-таки поймали. По новым камерам, которые теперь везде и всюду всё фиксировали. Повязали его прямо возле дома. А жил он неподалеку от той самой воронки.

Убийца не сопротивлялся. Вид — самый обычный. Ну вот совсем ничем не выделялся — ни как убийца, ни как диссидент. Типичный омеласец — из тех, что пользуются благами социальных сетей Омеласа и растут, не зная нужды.

Перед казнью «они» (народ из Хороших Домов через новости, через весь честной народ) решили спросить его: чего, мол, тебе надо-то? Убийца не пожал плечами — не позволяла кевларовая смирительная рубашка импортного производства.

— Лично я? — ответил он. — А мне кажется, мы тут все — просто конченые трусы. До трясучки боимся сами пострадать. Вот и посадили парня в яму, чтоб он там вечно мучился, а мы — типа в шоколаде. А сами делаем вид, что живем лучше всех — типа, и сами не страдаем. Противно до зубного скрежета.

Говорил с той моральной легкостью, которая присуща всякому классическому омелассцу. Тем, кто только знают о страданиях только теоретически, в виде этого вечного сидельца.

— Чего добиваешься-то? — спросила палач. Сама в комнате — совсем одна. Но вопросы передавала от тех самых из Хороших Домов. А те набрали их из общественных опросов и согласовали каждый пункт — потому как в Омеласе, как ни верти, каждый дом считался Хорошим.

— Если мы еще детей с десяток убьем, — ответил убийца, — вы глядишь и перестанете их в ямы сажать. Я ж акселерационист.[3]

— Из-за тебя вон людей сколько погибло!

— Сожалею, — буркнул убийца — и вроде как искренне. Кажется, даже переживал за благополучие всех омеласцев и за безопасность на дорогах. Но вот за одного — ямного — беспокоился чуть ли не больше.

— И как оно — убивать-то? — спросила палач. Этого вопроса в списке не было. Это палач для себя спросила.

— Отстой полный, — ответил тот. — Но всяко лучше, чем век гнить в земляной дыре.

Палач ничего не ответила. Отвернулась, приготовила шприц с лекарством.

— Перед смертью хочу еще пару слов сказать, — вдруг произнес убийца ей в спину. — Мы не остановимся на одном узнике. Дети у вас скоро закончатся — а мы убивать не перестанем. Хоть убейте меня — ничего не изменится. Узника будут убивать снова и снова, пока вы не перестанете их в ямы сажать.

И тут улыбнулся. Во весь рот, ослепительно-белозубо (стоматология в Омеласе была на высоте, и полис медицинский не нужен). И тут же скончался — после безболезненного укола. Так он и стал первым в Омеласе (ну, если не считать вечных узников) – первым, кого Омелас, как государство, убил собственной рукой. И Омелас превратился в город, который убивает людей с помощью гуманных инъекций.

Но ничего такого особенного. Всё произошло как раз в тот период времени, когда в яме-то – пустовало. Ну так, мелкое недоразумение. Как и тот тайфун. Как и волнения из-за геев. Как и хамство омеласцев в соцсетях – ерунда на постном масле. Всё это могло произойти только потому, что в тот момент Омелас был еще не совсем Омеласом. А чем-то вроде обычного города – без вечного узника, но зато полного узников сиюминутных, временных.

На следующий день после смертоносного укола убили и пятого ребенка. А палач из Омеласа уехала куда глаза глядят. Но на ее исчезновение никто не обратил никакого внимания.

Как оказалось, дохлый убийца недооценил упорство омеласцев. Потому что всё пошло по новой – по кругу и до тошноты однообразно. Детей сажали в ямы штабелями и торопливо убивали. В новостях – сухие сообщения о жертвах. В соцсетях – вялые разборы полетов и споры до хрипоты.

В стиле: «Этот ребенок – как символ страданий Третьего мира и рабского труда, которым добывают редкоземельные металлы для айфонов. И как эти пацаны, что границу переходят нелегально – малолетками горбатятся на полях. И девчонки, которых педофилам продают».

В стиле: «А этот узник – реинкарнация бодхисаттвы. Ему в кайф страдать за других. Так что, по сути, ничего страшного в его муках нет».

В стиле: «С чего мы вообще прицепились к этому ребенку? Ну ребенок – и ребенок. Чего раздули-то?»

В стиле: «Ребенок – СИМВОЛ НИЗШИХ СЛОЕВ И ИХ НИЩЕТЫ, ВОТ ЧТО!»

В стиле: «Да откуда детей-то берут? Моя мать божится, видела, как ребенка из поезда увели. Говорит, крадут прямо из общественного транспорта».

В стиле: «А если вместо ребенка – дергающуюся массу плоти вырастить из клеток омеласцев? И в подземелье её? Проканает? Ну как мясо из пробирки – оно ж вроде тоже мясо, а?»

К тому времени все (ну, кроме новостников, которым по работе положено) уже сбились со счета убитых детей. И никто больше не спрашивал ни о чем убийц. Убийца, кстати, обмишурился. Дети у них не перевелись. Но и желающие убивать – тоже.

В наши дни Омелас – город-сказка. Ну, за исключением мелких нюансов. Время от времени в Омеласе случаются какие-то несуразицы или глупые происшествия. И нет-нет, да и проскользнет в глазах у родителей беспокойство – а вдруг мой-то ребенок следующим в яму угоди́т? Но – только когда узника убили и нужно нового искать.

Капля крови в кувшине молока…

У Омеласа теперь целая статья в Википедии, а внутри нее – раздел про несчастного узника, а в том еще подраздел – про всех убитых детей. Про них-то теперь и судачат. Как звали, чем жили. Власти лепечут – мол, из надежных источников. Но, ясное дело, никаких пруфов. И ходят слухи, что узника-то больше и в помине нет. Яму до дыр закопали, и где она теперь – днем с огнем не сыщешь. Звукоизоляцию там в три слоя наложили, будь здоров.

Большую часть года в Омеласе – благодать и красота, и ничего ужасного не происходит. А потом вдруг день настанет – серость, туман, жуть. И в этот день как начнет вокруг всё на части рваться, полыхать, ко дну идти. Цирки полыхают, газ травит, в Твиттере – сплошной балаган. А иногда в такие деньки и от гуманного укольчика кто-нибудь ласты склеит. Вот и пойми – то ли узник жив и мучается за всех, то ли убили его – и нет больше защиты.

А может, узника-то и не было никогда. И Омелас – как везде. Фартовый – пока везет.

Иногда забредают в Омелас эти, как их… «делатели контента». И строчат видосы – с балкона Шикарного Дома, или с чудного пляжа. И вещают про Омелас – как про китайских уйгуров, или про концлагеря фрицев, или про японок для утех в борделях, или про Бельгийское Конго, или про невольников на плантациях в Штатах, или про беженцев, тонущих в Средиземном море.

И нудят эти «блогеры»: «Слава богу, не нам хлебать эту кашу. Слава богу, есть на свете дыра, где нам показали – до чего же мерзко всё могло быть в реальности. Вот она – клоака. Вот она – дурацкая задачка про вагонетку. Вот какой нам урок. Слава богу, мы тут не живем. Слава богу, нам хоть показали, что такое возможно».

________________________________________

Примечания переводчика:

[1] «The Ones Who Walk Away from Omelas» (с англ. «Уходящие из Омеласа») — философский рассказ американской писательницы-фантаста Урсулы Кребер Ле Гуин, впервые опубликованный в 1973 году.

[2] Дрооз (drooz) — вымышленный наркотик.

[3] Акселерационизм (англ. Accelerationism от лат. acceleratio — ускорение) — политическая и социальная философия, которая утверждает, что капитализм или определенные исторические процессы следует ускорить, чтобы вызвать радикальные социальные изменения.

В живой нервной системе нет тишины. Электрическая симфония связи ежесекундно течёт сквозь наши нейроны. Мы созданы для общения.. Лишь смерть приносит молчание. — Доктор Ха Нгуен, «Как мыслят океаны»

Глава 1

Ночь. Третий район автономной торговой зоны Хошимина.

Дождь струился по пластиковому тенту кафе. Под его сенью, в облаках кухонного пара и оживлённого гомона, сновали между столиками официанты, разнося дымящиеся миски супа, стаканы кофе со льдом и бутылки пива.

За стеной дождя, словно светящиеся рыбы, проносились электрические мотороллеры.

Лучше не думать о рыбах.

Вместо этого Лоуренс сосредоточился на женщине за столом, протирающей свои палочки для еды долькой лайма. Переливчатый рой цветов, скрывавший её лицо с помощью идентификационного щита, мерцал.

Словно нечто, таящееся в толще воды...

Лоуренс впился ногтями в ладонь.

— Прошу прощения, а у этого устройства есть другая настройка?

Женщина внесла изменения. Щит принял вид безликого женского лица. Лоуренс смутно различал очертания её настоящего лица, проступавшие под поверхностью.

Словно плывущего...

— Я нечасто использую этот режим.

Колебания щита сглаживали интонации женщины.

— Лица, которые он создаёт, кажутся зловещими. Большинство людей предпочитает размытие.

Она поднесла палочки для еды ко рту. Лапша исчезла в искажённой поверхности губ цифровой маски. Внутри виднелась тень других губ и зубов.

Не смотреть на неё. Просто начать.

— Итак, моя история. Вот зачем мы здесь. Я прибыл на архипелаг десять... нет, одиннадцать лет назад. До этого я работал в дайв-центре в Нячанге. Когда я приехал, на Кондао было всего два дайв-магазина — один в модном отеле для западных туристов, а другой, небольшой, у которого дела шли неважно. Я его выкупил. Почти даром. Кондао был сонным местом — малонаселённым, непосещаемым. Местные считали, что там водятся привидения.

— Привидения?

— Вся местность прежде была тюрьмой. Кладбища полны останками бунтовщиков, замученных до смерти одним правительством за другим. Неудачное место для начала дела, верно? Пожалуй. Но это было хорошее место, если хотелось просто выжить, прозябать. Конечно, у него имелись свои препятствия, и немалые. Формально Глобальный Природоохранный Парк покрывал весь архипелаг, как сушу, так и акваторию. Рыбная ловля и охота были полностью запрещены. Существовала даже надзорная организация ООН, которая являлась раз в год для составления отчёта. Но в действительности, туда всегда приплывали рыбацкие лодки, опутывая рифы траловыми сетями, используя цианид и динамит. А смотрители парка были насквозь продажными. Как им было не быть таковыми при тех скудных жалованьях, что им платили? Они сбывали черепашьи яйца, рифовую рыбу, всё, что попадалось. Местные были в доле – промышляли подводной охотой, добывали моллюсков, ныряя без акваланга. Сон, мой помощник, был из таких ныряльщиков.

— И где же он теперь?

— Я уже говорил, я не знаю. Мы потеряли связь после эвакуации.

— Он был с вами на лодке? В день происшествия?

— Да. Я как раз собирался об этом рассказать. Вернее, пытался этого избежать. Место крушения — это таиландское грузовое судно со стальным корпусом, длиной шестьдесят метров. Оно затонуло в конце двадцатого века. Это единственное место во Вьетнаме, связанное с кораблекрушением, куда можно проникнуть с аквалангом. Оно находится всего в двадцати метрах под водой, но условия там обычно плохие. Сильные течения, плохая видимость. Это только для клиентов, которые знают, что делают. На Кондао таких клиентов немного, поэтому мы не были там годами. Это было утреннее погружение. Не сезон. Отвратительная видимость, метра два, не больше. Но парень хотел погрузиться к затонувшему кораблю. Итак, мы вошли в воду и стали спускаться. Только я и он.

Лоуренс сделал паузу.

— Я всё время пытаюсь представить это более драматично, чем было на самом деле. Но это было не так. Всё было как обычно. Вокруг нас сновали кальмары и кобии. Видимость была ужасной. Мы почти добрались до места крушения, когда я решил отменить погружение. Но когда я обернулся, его уже не было. Впрочем, это нормально. Люди постоянно теряются в воде с плохой видимостью. Ты просто остаёшься на месте. Если отправишься на поиски, то легко потеряешь ориентацию.

— Но через пять минут я начал беспокоиться. Я вернулся назад, вдоль леера грузового судна. Он знал, что делает, твердил я себе. Он бы не полез в обломки без меня. Может, что-то случилось с его снаряжением? Может, он решил всплыть?

— Я поднялся наверх, ожидая увидеть, как он там барахтается. Я крикнул Сону, который был на лодке, спрашивая, не видел ли он его. Ничего. Я спустился обратно.

— Я чувствовал, как подступает паника. Мутная вода, полная силуэтов, усугубляла положение. Рыбы кружили, попадая в поле моего зрения. Наконец, я заплыл внутрь затонувшего корабля. Больше ему быть было негде. Оказавшись внутри, я быстро его обнаружил. Он был недалеко: его тело застряло под трапом в главном грузовом отсеке. У него была рваная рана на виске. Рыбы уже уносили прочь кусочки плоти.

— Я поднял его на поверхность. Сон настаивал на реанимации. Но я знал, что он мёртв. Он был мёртв, когда я его нашёл.

— И, по вашему мнению, как он погиб?

— Дело было не в ране — она была поверхностной. Он утонул, потому что кто-то стащил у него регулятор, маску, баллон — всё. Должно быть, потеряв снаряжение, он запаниковал, ударился головой и потерял сознание. Без маски и регулятора он не мог долго прожить.

— А его регулятор? Баллон? Маска? Вы их нашли?

Непроницаемость лица, словно размытая фотография, безжизненность изменённого голоса вернули Лоуренса на остров. К тому, как он снова и снова рассказывал эту историю. Смотрителям, полиции, репортёрам. Обвинения, недоверие – и, в конце концов, безразличие.

— Мы так и не нашли их.

— Но вы обыскали корабль?

— Нет. Я не стал. Я солгал об этом.

— Вы солгали?

— Я не мог вернуться туда. Я заявил стражам порядка, будто мы разыскивали его снаряжение, обшарили всё судно, но... Я не искал. Мне было страшно. Никакого настоящего обыска так и не провели.

Она помолчала.

— Ясно. И что же вы предприняли потом?

— Конкурирующий дайв-центр воспользовался этой смертью, чтобы отвадить моих клиентов. Моё дело пришло в упадок. Но в итоге это оказалось неважно. Через три месяца после инцидента началась эвакуация. К вашему сведению — я рад, что вы, ребята, купили остров. Теперь я, по крайней мере, знаю, что он будет под защитой. Я знал каждый уголок Кондао — каждый риф, который они уничтожили, каждую рыбу, которую выловили браконьеры. Так лучше: эвакуировать всех, оцепить весь архипелаг. Защитить его. Это единственный способ сохранить его. Я был одним из первых, кто принял ваше предложение и уехал. Щедрая компенсация, новое начало. Может, мне и повезло.

Может быть.

Уходя из кафе под дождём, Лоуренс уже не был так уверен. Тамариндовые деревья шелестели на ветру. В его пончо сбоку была дыра, и он чувствовал, как по одежде расползается сырое пятно, холодящее кожу.

— Что вы видели?

Вот о чём его всегда спрашивали – смотрители, полиция, репортёры. Что вы видели?

Ничего. Он ничего не видел. Но он не мог отделаться от ощущения, что что-то видело его.

И это чувство преследовало его. Он был рад покинуть архипелаг. Но этого оказалось недостаточно — чувство возвращалось всякий раз, когда он думал об океане.

Кондао был его домом — первым в его жизни. То, что случилось на корабле, отняло его у него. Именно эту историю он и хотел рассказать. Но женщина из DIANIMA всё равно бы не поняла.

Она точно из DIANIMA? Она ведь не говорила этого, верно?

Впрочем, неважно. Может, она из DIANIMA, а может, из конкурирующей фирмы. ЗСТХ кишит корпоративными шпионами, международными заговорами.

Неделю назад он отправился в Вунгтау, к океану. Он не видел воды несколько месяцев и решил, что пора снова искупаться. Но он вышел из воды, не дойдя и до пояса, взял выпивку в баре на пляже, а затем вернулся в свой гостиничный номер и досрочно выписался.

Он больше никогда не будет заниматься дайвингом.

Теперь он вернётся в свою маленькую квартирку в Третьем районе и продолжит наблюдать, как тает «щедрая компенсация» от DIANIMA, пока он тщетно пытается найти путь вперёд.

В двух кварталах от харчевни у него начались судороги, и он рухнул на землю. Мотороллер остановился. Чьи-то руки подхватили его. Женский голос.

— С вами всё в порядке? Сэр?

Он видел лишь туманный тоннель, наполненный дождём.

— Позовите на помощь. Пожалуйста.

Затем он увидел шприц-инжектор в руке женщины.

Мотоциклы проплывали мимо, очертания, искажённые дождевиками, укрывавшими транспорт и седоков. Капли дождя падали в открытые, неподвижные глаза Лоуренса.

Он снова был там. Корабль. Мутная вода, полная очертаний... неясных очертаний, которые его разум всё время превращал во что-то иное...

Мы вышли из океана и выживаем только благодаря тому, что всю жизнь носим в себе солёную воду — в нашей крови, в наших клетках. Море — наш истинный дом. Вот почему берег так успокаивает нас: мы стоим там, где разбиваются волны, словно изгнанники, возвращающиеся домой. — Доктор Ха Нгуен, «Как мыслят океаны»

Глава 2

Посадочные огни дрона-гексакоптера, чьи лучи были полны гонимого ветром дождя, метались над волнами океана. Они прорезали полосу мангровых зарослей и залили светом взлётно-посадочную полосу аэропорта.

На земле не было ни единого огонька. Разрушенная взлётно-посадочная полоса пересекала большую часть узкого перешейка острова. Посадочный круг для вертолёта представлял собой выцветшее пятно. Старые самолёты ржавели на фоне чёрной линии деревьев. Пластиковая обшивка главного здания была содрана, словно чешуя с мёртвой рыбы.

Гексакоптер заходил на посадку. Он развернулся и сел с рывком, безразличным к человеческому комфорту, но эффективным. Винты остановились. Двери распахнулись, словно крылья.

Ха услышала какофонию насекомых джунглей, перекличку макак. Дождь задувал в кабину. Она вытащила свои вещи из багажного отделения. Двигатели дрона щёлкали, остывая.

Между деревьями виднелся зыбкий ореол налобных фонарей: её встречающая сторона. Ходовые огни дрона погасли. Теперь Ха увидела полную луну, наполовину скрытую пеленой перистых облаков. Кучевые облака нависли низко, поливая дождём тропические леса острова.

Ха вдохнула, закрыла глаза, открыла их, приспосабливая зрение к темноте. Раздался треск коммуникационной системы гексакоптера.

— Наземный транспорт приближается. Отойдите от вертолёта.

Ха собрала свои сумки и побежала под навес аэропорта. Огни гексакоптера снова включились. Он оторвался от земли и взмыл под таким углом атаки и с такой скоростью, что пассажир потерял бы сознание. Через несколько секунд он исчез, окутанный облаками.

Наземный транспорт оказался бронированным, из бывших военных: беспилотный бронетранспортёр с усиленными окнами-иллюминаторами, огромными бескамерными шинами с сотовой структурой.

Внутри он был приспособлен для большего удобства. Пассажирский салон был обит мягким материалом для подавления шума и сотрясений от брони. Двигатель автомобиля, работающий на топливных элементах, функционировал достаточно бесшумно, но трансмиссия подвывала и передавала странные вибрации по салону. Ха приглушила свет в салоне.

Толстые слои стекла и поликарбоната в иллюминаторе искажали вид снаружи. Сквозь него Ха наблюдала за колышущейся стеной джунглей, подступающей к узкой дороге. Разрушенные стены из щебня, словно зубья, усеивали небольшие прогалины, строения, которые когда-то могли быть крепостями. Или мельницами, или заводами. Да чем угодно. Полная луна бросала блики на морскую гладь.

Автомобиль въехал в тёмный городок, зажатый между лесом и океаном. Тяжёлые крыши домов французской колониальной эпохи, крытые красной черепицей, истекали дождём, их оштукатуренные стены были покрыты пятнами от сырости. Ставни были закрыты, сады заросли лианами и мхом. Кое-где попадалось брутальное здание коммунистической эпохи: средняя школа, административное здание Коммунистической партии. Бетонные чудовища, покрытые лишайником, бесцветные в ночи.

Днём заброшенный город был бы соткан из облупившихся пастельных тонов. Фикусы с выцветшими белыми стволами выстроились вдоль улиц, усеянных растительным мусором — листьями, упавшими ветвями, семенными коробочками и плодами.

Транспорт выехал на бульвар, ограниченный дамбой. Его фары выхватили из темноты двух обезьян, дерущихся, как человеческие дети, за сомнительное сокровище. На краю города дома сменились лачугами с просевшими крышами, уже наполовину разобранными лианами.

Дорога огибала побережье. Слева ландшафт обрывался к скалам и океанским волнам, бурлящим в лунном свете. Чёрные спины небольших островов архипелага горбились в воде. Справа от дороги поднимался хребет главного острова, поросший деревьями.

Прожекторы заливали светом крышу пагоды на склоне холма, создавая иллюзию жизни на эвакуированном архипелаге. Но освещение здания, вероятно, было автоматизированной муниципальной привычкой. Маяком для туристов, которые никогда не вернутся.

Исследовательская станция располагалась на месте заброшенного отеля — белого шестиэтажного строения, воздвигнутого на неудачном, подветренном месте самого ветреного островка. Отель высился над окрестными зарослями, освещённый сзади прожекторами. Сторона строения, обращённая к дороге, была в тени, окна зияли тьмой. Подъездная дорога вела вниз к охранному периметру из двойного ограждения, увитого колючей проволокой.

Ограждение было новым и блестящим, но отель, должно быть, был заброшен задолго до эвакуации острова. Рваные занавески свисали из разбитых окон на верхних этажах. Полосы сырости и плесени покрывали фасад.

Транспорт остановился перед двойными воротами.

Фигура в дождевике отделилась от здания и направилась к воротам. Она отодвинула первые ворота в сторону. Транспорт въехал в зону ожидания. Первые ворота закрылись за ним, вторые открылись. Транспорт проехал внутрь, на площадку за отелем, террасу из разбитой терракотовой плитки, усеянную мёртвыми листьями пальм, чуждых острову, которые окаймляли территорию отеля.

На террасе возвышался аляповатый бассейн, заполненный водорослями и сорняками. Вероятно, когда-то это был один из тех популярных бассейнов с солёной водой, позволяющих гостям отеля плавать в океане, на самом деле не плавая в нём. Что-то в бассейне испугалось вида транспорта и скрылось в воде.

Рядом с бассейном грузовой дрон сбросил два мобильных исследовательских блока, размером со стандартный грузовой контейнер. Они выглядели как промышленные кабинки для переодевания у бассейна.

Дверь транспорта открылась. Внутрь хлынул дождь, искрящийся в свете прожекторов. Фигура в дождевике наклонилась. Женское лицо, скрытое тенью капюшона. Высокие, широкие скулы, раскосые тёмные глаза. Дождь струился по её щекам. Она выплюнула фразу на языке, которого Ха не знала. Затем поверх её голоса раздался безразличный, властный женский голос, словно голос диктора на вокзале, транслируемый через защищённое от непогоды и ударов устройство-переводчик, пристёгнутое к её воротнику:

— Приветствуем вас на передовой исследовательской базе Кондао. Меня зовут Алтанцецег. Я наёмный охранник. Сейчас возьму ваши сумки. Погода – дождь срёт.

Ха моргнула. На мгновение ей захотелось расхохотаться истерическим смехом: это была долгая поездка.

Алтанцецег уставилась на неё и произнесла фразу на своём языке, словно частокол из согласных.

— Что, переводчик не работает? Побыстрее.

— Нет. Работает нормально. Сносно.

— Тогда идём. Убрала лишние слова.

Женщина возвышалась над Ха. Её рост был два метра, не меньше. Ха только сейчас заметила винтовку с коротким, недвусмысленным стволом, висящую у Алтанцецег за плечом.

Дождь усилился. Без воя транспорта и толщины его брони, заглушающих звук, Ха слышала шуршание ветра в пальмах, крики и уханье животных в ночной тьме острова, шум волн на пляже, скрытом из виду под террасой отеля, — и всё это тонуло в монотонном шуме дождя.

Они быстро пошли, наклонившись, чтобы уменьшить количество капель, попадающих на лицо. В отеле горело несколько ламп, с этой стороны, на первом и втором этажах. Разбитая цементная урна подпирала стеклянную дверь вестибюля.

Внутри Алтанцецег провела Ха через пустынный вестибюль. Обветшавшие кресла, поставленные на столы, сырые мягкие диваны, сгрудившиеся в кружки для бесед, давно умолкших. Несколько столов стояли на расчищенном пространстве в центре комнаты. Вокруг них были разбросаны ящики со снаряжением, полевая кухня, кофемашина. Электроника. Немного уюта в пещеристом зале из искусственного мрамора.

Комната Ха находилась этажом выше. Это был королевский люкс, пахнущий сыростью и запустением, но чистый. Алтанцецег бросила сумки Ха у двери и удалилась.

Ха уже несколько часов мечтала о душе. Вместо этого она рухнула на кровать, не удосужившись даже раздеться. По крайней мере, кто-то застелил её чистым бельём.

Ей снова приснилась каракатица.

Иногда, когда головоногий моллюск отдыхает, его кожа переливается цветами и меняет текстуру, словно бессознательно — как будто электрохимический поток его мыслей проецируется на поверхность. В этом состоянии он и впрямь похож на разум, плывущий в открытом океане, без оболочки из плоти. — Доктор Ха Нгуен, «Как мыслят океаны»

Глава 3

Во сне Ха никогда не видела каракатиц в расцвете сил — ярких и сияющих, расцвеченных калейдоскопом сменяющихся красок, складывающих свои щупальца в семафоры угрозы или любопытства. Нет. Во сне она спускалась вниз, заключённая в клетку из белого шума своего респиратора. Вниз, в воду, мутную, мелового цвета. Вниз, в воду, замутнённую чернилами, осквернённую плывущими сетями тьмы. Вниз, на илистое дно, усыпанное камнями.

В расщелинах скал были разбросаны яйца каракатиц. Мальки внутри яиц светились, искорки света, заключённые в мембраны скорлупы.

Яйца не должны были быть оставлены вот так, открыто, в иле: каракатицы подвешивают свои драгоценные яйца к нижней стороне камней, в укромных местах. Что-то здесь пошло совсем не так.

Над яйцами плыла гигантская самка каракатицы, охраняя их. Ха не сразу заметила её в воде, затянутой пеленой чернил и ила. Ха отпрянула, испугавшись, но каракатица не отреагировала. Она плыла там, лицом к Ха, но не видя её.

Каракатица умирала. Её тело было белым, местами покрытым ржавчиной, словно проказа. Без здорового танца узоров и красок на её коже она выглядела обнажённой и беззащитной.

Несколько её щупалец были оторваны. Одно, более ловкое, щупальце безвольно болталось в слабом течении.

Камни здесь образовывали подобие круга, напоминая разрушенный замок. Навесы казались обрушенными башнями. Щели — бойницами. Ха увидела ещё трёх каракатиц под каменным уступом. Они тоже лишились большей части своей кожи, и у всех недоставало щупалец. Они парили, призраки головоногих, болезненно-жемчужные, созерцающие. Веера тускло-красного и коричневого цветов пересекали оставшуюся на них кожу, словно карта мёртвых связей.

Затем первая каракатица, которую увидела Ха, поплыла вниз к яйцам. Её рваные плавники были слабы. Она плыла, как корабль-призрак, причаливающий к доку под рваными парусами. Когда Ха наблюдала, каракатица погладила одно из яиц неповреждённым щупальцем. Пятна на её коже засветились слабым жёлтым светом. Казалось, это движение и этот цвет потребовали от неё неимоверных усилий.

Внутри яйца в ответ мерцал тусклый огонёк.

Теперь каракатица начала подниматься. Ха поплыла вверх вместе с ней. Когда они нагнали трёх других, парящих под каменным выступом, Ха почувствовала, как между ними что-то промелькнуло: лёгкая дрожь. Узнавание? Может, распознавание?

Самка каракатицы поднималась по спирали в толще воды, выпуская чернила прерывистыми струйками, словно дым из двигателей падающего самолёта — самолёта, который поднимался, а не падал.

Они вместе прорвались к поверхности, в мир яркого солнечного света, хаотичного шума и движения.

Хотя каракатица была неподвижна, и Ха знала, что она мертва, она подплыла к ней и взяла её на руки, сняла перчатку и погладила её израненную голову, её порванные щупальца.

Наверху кружили и орали чайки, ожидая, когда Ха бросит добычу, которую они заприметили. Не очень понятно. Ха поплыла к своей лодке, укачивая каракатицу, как утонувшего ребёнка.

Ха проснулась со слезами на щеках, как и всегда.

Это видение, которое она видела во сне, было и сном, и воспоминанием. Она уже не могла понять, какие элементы были чем. Она была там, в том месте, в реальной жизни. Но чернила были гуще, не так ли? Чернила, словно занавес, отбросивший её назад. Она была в том месте уединения, видела трёх старых каракатиц, дрейфующих, как монахи, под обрушенными карнизами своего замка. Но яйца не светились. Это невозможно. И не было умирающей самки, плывущей к поверхности, словно сбитый самолёт.

Её разум снова и снова возвращался к воспоминаниям о том месте. И каждый раз, когда её разум возвращался к нему, сцена менялась. Разве она искажалась в процессе воспоминания, отдаляясь от истины с каждой последующей версией? Или же, наоборот, каждый раз она чуть больше приближалась к истине?

— Ты плачешь. Тебе снова приснился этот сон?

Ха села. Сама того не помня, она, должно быть, развернула терминал накануне вечером и поставила его на тумбочку. Или она установила его на автоматическое раскрытие по таймеру?

Он стоял там, икосаэдрический, на своих складных ножках, словно оригами, из его окуляра лился свет. И в свете окуляра был Камран, стоящий у изножья кровати и пьющий чашку, которая могла быть только с кофе.

Она видела очертания двери сквозь воротник рубашки, которую он носил. Она видела призрак ковра сквозь его ботинки.

— Да. Тот же сон.

— Тебе нужно отпустить его, Ха. Оставь его в прошлом. Ты ничего не могла поделать.

Были вещи, которые она могла бы сделать, и она это знала. Были также вещи, которых она могла бы не делать. Но Камран никогда не позволил бы ей взять на себя вину за что-либо — даже не позволил бы ей взять на себя ответственность. Не стоило снова обсуждать это с ним — всё сводилось к тому, что ей нужно «отпустить это».

Вместо этого она сменила тему.

— Где ты?

— В лаборатории.

— Там уже больше двух часов ночи! Что ты там делаешь?

Камран пожал плечами.

— Прошу, перестань. Как прошла твоя поездка?

— Долго. И был шторм, когда мы покидали Автономную Торговую Зону Хошимина. Пилот дрона оказался бесчувственной скотиной. Меня вырвало во время переправы на Кондао.

— Тебе удалось встретиться с самой этой дамой?

— Доктор Минервудоттир-Чан? В Хошимине? Нет. Она в Оси SF-SD, занимается объединением прибрежных исследовательских институтов. Во всяком случае, так сказал мне её Помощник-4. И больше ничего. Всё таинственно. Либо же люди сами не знают, что происходит. Помощник-4 сказал мне, что руководитель группы на Кондао проинструктирует меня, когда я прибуду сюда.

— Они проинструктировали?

— Я ещё не встречалась с ними. – Ха уже встала и рылась в своих сумках в поисках чистой одежды. Она шагнула сквозь ногу Камрана. – Извини.

— Едва почувствовал, – сказал Камран.

— Я должна рассказать тебе о сотруднице службы безопасности, которая встретила меня прошлой ночью.

— Да. Я не могу дождаться, чтобы услышать о ней, – сказал Камран. – Но не сейчас. Ты торопишься. Я вижу это по твоему лицу. Тебе нужно освоиться там, осмотреться. А мне нужно использовать этот кофейный прилив.

— Что тебе нужно, так это пойти домой и поспать. Ты избегаешь квартиры?

Камран отвёл взгляд.

— Возможно.

— Ну, не будь таким сентиментальным, чтобы начать спать под лабораторными столами.

— Иди прими душ. Ты выглядишь грязной. У тебя волосы жирные.

— Спасибо. Какой ты милый.

— Всегда.

Камран исчез, не попрощавшись, как обычно.

Мы знаем о кодировании генетических последовательностей, о сворачивании белков для создания клеток тела и даже многое о том, как эпигенетические переключатели управляют этими процессами. И всё же мы до сих пор не знаем, что происходит, когда мы читаем предложение. Смысл — это не нейронные вычисления в мозге, не аккуратные кляксы чернил на странице, и не области света и тьмы на экране. Смысл не имеет ни массы, ни заряда. Он не занимает места — и всё же смысл меняет мир. — Доктор Ха Нгуен, «Как мыслят океаны»

В тот день небеса окрасились кровью. Сперва облако казалось лишь диковинкой, красным пятном, нанесённым на небосвод рукой ангела. Но когда оно приблизилось, железное сердце моё содрогнулось от воплей, доносящихся изнутри. Нечестивое кровавое облако плыло с северо-востока над нами и далее – к бескрайним пескам.

Геракон говорил, будто видел руки, ноги и головы, торчащие из облака. Священник Йохан клялся, что зрел исполинское око, распахнувшееся в его складках. Мой тактик, Маркос, уверял, будто щупальца, покрытые пузырями глаз, хватали пролетавших мимо воробьёв. Но я зрел лишь кровь, струящуюся сквозь нутро облака, подобно тому, как струится она по венам бойца.

К счастью, дождь из облака не пролился на нас. Один пленённый соплеменник из Абьяда поведал, что несколько лет назад такое облако проплыло к оазису, излюбленному путниками, и пролилось дождями. Была ли иссохшая земля благодарна за кровавое питьё вместо воды? По словам абьядца, спустя считанные часы после того дождя из земли проросли черепа с живыми глазами. И место то проклято навеки, молвил он, пока «Великий Ужас не пересоздаст всех нас в огне».

Зельтурийская пустыня была проклята. Проклята ложной верой. Проклята самими Падшими Ангелами. Но уловки их не устрашат меня. Ибо я, Отверзающий, предречённый апостолами в Ангельской Песне, не побегу прочь. Нет, я пришёл сокрушать и покорять, и страхи, что тревожат слабые души, не совратят меня с пути.

И вот, в день, когда родился апостол Вент, в месяц ангела Думы — Безмолвного Разрушителя — мы подошли к горам Зельтурии. Горы были алыми, будто сложенными из пропитанной кровью глины, крутыми и высокими, крепче любой стены. Латиане веруют, будто племя Падших Ангелов, Эфриты, изваяло для них сей пещерный град, дабы могли они поклоняться своей демонице, укрывшись в каменной твердыне.

Ныне же мы докажем, что ничто не укроется от божественного света. Что мужи́ истинной веры способны сравнять с землёй даже горы. Наше воинство числом в семьдесят тысяч не устрашится ни кровавых облаков, ни зноя пустыни, ни стены высотой в лигу, изваянной демонами из бездымного пламени.

Чтобы противостоять нашим семидесяти тысячам, святой король, что прячется за горой, выслал одного – юношу со спокойным взором и светлыми волосами, чья внешность более свойственна ледяным землям, нежели сей мрачной пустыне.

Он пришёл один, облачённый в потрёпанную ворсистую шерстяную хламиду, серую, как крыса. Он шёл босиком, и подошвы его ног не были обожжены жгучим песком. Борода его была светло-каштановой, телосложение — жилистым, а во взоре не читалось страха.

Я же был закован в кольчугу и латы, и увенчан шлемом, подобно истинному командиру легионов.

Маг стоял, выпрямившись, сжимая в руке чётки. Лёгкий ветерок взметал меж нами песок.

— Мир тебе, Василий Сокрушитель, — изрёк он на безупречном круцианском. — Так ведь тебя величают, не правда ли? — Голос его звучал подобно железу, но струился, точно мёд.

— Так и есть.

— Отчего же? Что сокрушил ты?

— Множество стен. И несколько сердец.

— Но горы тебе сокрушать ещё не доводилось.

— Сокрушу, ежели ты не сдашься, — молвил я, переходя к сути. — Избавь свой народ от резни. Ежели вы бросите нам вызов, мы не оставим в этой пустыне ни единой живой души. Мы проделали долгий путь и жаждем принести наши жизни, и ваши, в жертву Архангелу.

— В таком случае вам всем суждено сгинуть во тьме этих священных гор.

Я ожидал упрямства. Но с возрастом всё менее был склонен упиваться им. Если бы только они ведали, что им суждено проиграть, мы все могли бы избавить друг друга от страданий.

— Я только что прибыл из Кандбаджара, где восседал твой святой король, сбежавший, как крыса, от огня. В летописях напишут, что мы были милосердны: едва стража распахнула врата, мы даровали пощаду и им, и простым горожанам, и даже вашим святилищам. Кандбаджар лишь расцветёт под моей властью. Те же условия я с радостью дарую Зельтурии.

— Ты мнишь себя милосердным? — Он постучал своими чётками.

Неужели он глумился над моими словами?

— Милость сия не моя, но Архангела. Мы пришли не искоренять вас или веру вашу. Мы сбережём ваш священный град, и усыпальницы ваших святых, и права, и жизни жителей, и пилигримов. Но только если вы сдадитесь.

— В Зельтурии нет врат. Можете провести свои легионы через проход. Он всегда открыт. Всегда гостеприимен к уставшим путникам.

— Встречает железом, вне всяких сомнений. Твой проход вмещает — самое большее — десять человек в ряд. Наверняка остатки армии твоего святого короля уже устроили там засаду. В этом проходе вы и миллионное войско сдержите.

— И, зная это, ты всё равно явился? — Маг развёл руками. На лице его проступила слабая усмешка. — Зачем?

— Затем, что я могу окружить ваши горы со всех сторон. Вы ведь не выращиваете там урожай. Сколько пройдёт времени, прежде чем вы начнёте обгладывать кости? Две, может, три луны?

— Мы не будем голодать, император Василий. У тебя войско в семьдесят тысяч — у меня же племя джиннов, что обрушат на тебя молнии. Которое позаботится о том, чтобы мы были сыты и невредимы. Мне стоит лишь приказать.

— Если ты столь могуч, как уверяешь, где же ты был, когда я утопил войско святого короля в Вограсе?

— Я был здесь, исполняя свой долг. Ты не единственная опасность, от которой нужно оберегать сей град. К слову, будьте осторожны, расположившись лагерем в пустыне. Племена Абьяда склонны враждовать меж собой. Отравляют колодцы и приберегают дичь. Хоть они и гостеприимный народ, вас они могут и не счесть за гостей. Даю вам одну луну, и это не считая того, что могут сотворить джинны.

Я усмехнулся.

— Нельзя дозволить Падшим Ангелам отравлять сердца и умы людей. Я, Отверзающий, положу им конец. Любой силой, которую смогу призвать.

Если бы только я мог ощутить хоть какую-то эмоцию с его стороны! Хотя по подёргивающимся усам можно было заключить, что мои слова заставили его призадуматься.

— Скажи, — молвил он, — видел ли ты, как кровавое облако уплывало на юг?

— Видел.

— И счёл ли ты сие дурным предзнаменованием иль предвестником победы?

— Более чем предвестником нашей победы: сие было знамением для вас. Бог, хранивший вас, потусторонние силы, что помогали вам… — Я указал на небо. — Есть нечто большее, что наблюдает за всем.

Маг закусил сухую нижнюю губу.

— Ты говоришь о Несотворённом.

— Именно.

Он вздохнул, протяжно и резко, и в непроницаемости его впервые появилась трещина.

— В детстве, в ледяных землях, я зрел такое, что и поныне с трудом могу облечь в слова. Тамошние жители не скрывают облик своих богов за благодетелями и святостью. Они поклоняются им в первозданном обличии, признавая силу и знамения их, что столь очевидны.

— Так внемли же мне. Дабы спастись, мы должны укрыться под одним кровом. Я предлагаю тебе приют.

— Племена, жившие у Красной реки, поклонялись Несотворённому. — Он продолжал бормотать, игнорируя моё великодушное предложение. — И я давно научился страшиться Его. Того, что Он может явить в наш мир. Не преднамеренно, но лишь из-за Своего диковинного облика.

— Тогда ты понимаешь, почему я делаю то, что делаю. Зельтурия противится моей миссии — распространить веру, которая спасёт всех нас, до самых пределов земли. Я должен убрать все препятствия со своего пути.

— Насколько я помню, в Ангельской Песне сказано, будто Несотворённый назначил Архангела и Двенадцать Святых править сим планом бытия, прежде чем не сотворить Себя. Даже Он предпочёл, дабы меньшие ангелы были единственными объектами поклонения.

Сильный порыв ветра пронёс песок по моим латам. Я смёл его. Маг же дозволил песку покрыть свои брови и волосы.

Я не желал обсуждать богословие. У меня хватило терпения лишь на последнюю мольбу, и я надеялся, что она окажется весомой.

— Вы, латиане, погрязли во всевозможной магии крови и узах с демонами. Вы оскверняете свои сердца каждодневно тайными учениями, ниспосланными в качестве испытания ангелом Маротом. Неужели вы мните, что сила даётся даром? Неудивительно, что кровавые облака облюбовали сии земли. Но я могу спасти вас от этого. И только я могу спасти сей мир от Его создателя. Сие — то, для чего я был избран. Я не упиваюсь смертями, но уничтожу всех на своём пути — даже горы, наполненные джиннами.

Маг сложил руки. Убоявшись, что он замышляет колдовство, я отступил.

— Успокойся. — Он испустил обречённый вздох. — Похоже, беседа наша оказалась столь же бесплодной, как возделывание песка. Ступай и яви худшее из того, на что ты способен, император Василий Сокрушитель. Я буду ждать тебя в Храме Святого Чисти. Ах да, и надеюсь, что ты и твои легионеры не заблудитесь по пути. Те тесные проходы и впрямь бесконечны.

Я мог лишь улыбнуться его решимости.

— Так или иначе, но я обрушу твою безбожную гору.

Я вернулся в наш лагерь, разбитый на суровом ложе из кустарников и водоёмов, что простирались на многие мили. Мои люди готовились к осаде. Охотничьи отряды, ведомые нанятыми нами соплеменниками из Абьяда, рыскали по зарослям в поисках пустынных оленей. Легионеры копали рвы по периметру, а затем заполняли их кольями, дабы нас не застали врасплох атакой с флангов или в спину. Префекты лагеря обследовали местность в поисках воды и приказывали рыть новые колодцы там, где сие было целесообразно.

По правде говоря, ежели зельтурийцы не сдадутся, нам будет столь же нелегко выдержать осаду, как и им. Пустыня, по сути своей, не изобильна, а семьдесят тысяч глоток не смогут упиваться песком. Хуже того — немногие из нас привыкли к яростному дневному зною или внезапному переходу к пронизывающему холоду с приходом луны. Выживание в пустыне требовало особых навыков и, ещё более, диковинного склада, коего у нас, выходцев из более благодатных земель, не было.

Однако рвения нам было не занимать. Непоколебимой истины, на которой зиждился каждый из нас. После десятилетия междоусобных войн, в которых я одолел трёх претендентов на престол Сатурна, никто, кроме меня, наконец, не объединил земли Этосиан. И объединились мы ради единой цели: дабы двинуться на восток, к водопаду на краю земли, и отверзнуть сердца всех, кого встретим, для веры, как и предсказано в Ангельской Песне.

Я вошёл в свой шатёр и налил ледяной воды в серебряный кубок. Горло моё проглотило достаточно песка во время недолгой беседы с магом, и ещё больше — разочарования. Он не звучал как человек, готовый уступить, в отличие от стражников, охранявших кольцевую стену Кандбаджара. Одних можно купить золотом, других — страхом, третьих — здравым смыслом. Какова же плата мага, я не мог сказать. Если она такова же, как и моя, — если его наняла сама вера, — тогда нас ждёт долгая осада.

Я уселся на свой раскладной стул и поднёс воду ко рту. Позволил ей растечься по пересохшему горлу, раскусил лёд зубами и проглотил. Лёд, что мы привезли с собой, не продержится всю осаду, так что это удовольствие следовало смаковать.

Легионер в железных доспехах просунул голову в шатёр.

– Легат Фома желает видеть тебя, лорд-император.

Я кивнул:

– Пусть войдёт.

Фома вошёл, всё ещё облачённый в свои царственные одеяния, сотканные из шерсти с его роскошного поместья на продуваемом ветрами побережье Деймоса. Мех, обрамлявший воротник его серебряной с розовым рубахи, казался удушающим, как и та бирюзовая безделушка на его шее. Судя по тому, как он пропитался потом, и по его резкому запаху, к пустыне он явно не приспособился.

– Как всё прошло? — спросил он.

— Зельтурийцы останутся в своих пещерах и будут сопротивляться.

– Неудивительно. И обдумал ли ты моё предложение?

Его предложение. Мне захотелось сплюнуть на его серебряные сандалии.

Просто пройти мимо Зельтурии, в восточные земли, и далее — на полуостров Кашан — где, как говорят, поклоняются кровавым богам, ещё более странным, чем боги ледяных земель Юнана — было трусливой тактикой.

Мы уже потратили год на завоевание Химьяра и Лабаша. Хоть взятие Химьяра и далось кровавой борьбой, лабашиты сдались быстро, и негус их даже принял Архангела в своё сердце.

— Мы пришли не за богатствами востока, — изрёк я. — Мы пришли за их сердцами и душами.

— Но с их богатствами — и ещё бо́льшим числом сердец и душ — мы сможем вернуться к Зельтурии сильнее. Я слышал, кашанцы приручили могучих мамонтов для использования в бою.

— Мы и без того сильны. Да и Кашан не будет прогулкой по райскому саду. Говорят, черво-гниль терзает ту землю. Лучше переждать, прежде чем идти через её джунгли. Хотя бы год.

— Год в этом зное. Глядеть на горы и ждать, пока зельтурийцы сдадутся. Когда говорят, что многие из них даже не нуждаются в еде или питье. Что вера их питает.

— Я привержен этому пути, легат. Вам и прочим лучше направить все силы, дабы эта осада обернулась триумфом.

По уродливой гримасе Фомы было очевидно, что решимость моя ему не по нраву. Редко когда приходилась. Во времена междоусобных войн он часто примыкал к той или иной фракции, выступавшей против моей. За исключением того дождливого лета — ныне минуло двенадцать лун, — когда мы ненадолго объединились, дабы сокрушить Владыку Рассола из Диконди. Но даже после той победы Фома поспешил примкнуть к моим врагам, пока я не остался единственной силой, к которой можно было примкнуть.

Тем не менее я добавил его в свою «конюшню» союзников. Много их не бывает. Я видел, как иные мстили по причинам как мелочным, так и благородным, и потому хорошо знал, сколь безрассудна карательная месть — хотя ради ужасных людей приходилось делать исключения. В конечном счёте я победил, став объединителем. Я воззвал к устоям, на которых зиждились мы все, к вере Этоса, и сотворил из неё нерушимый столп, на который водрузил своё Восьминогое Знамя. И при том я не делал различий между недругами и союзниками. Бесконечная война заканчивалась лишь в тот день, когда все присягали мне на верность.

И тогда мы двинулись на восток. Люди, десятилетиями убивавшие друг друга, ныне вместе убивали неверных. Но даже с неверующими я предпочитал искать общий язык. Не вера объединит нас — пока ещё, — но более низменное призвание: телесная безопасность и богатство. Я обеспечу безопасность жителям Кандбаджара, чего не сумел сделать их святой король, и тем самым заслужу их верность прежде, чем наша вера завоюет их сердца.

— Фома. — Я щёлкнул пальцами. — Где мой сын?

— Доран помогает строить укрепления.

— Пачкает руки в песке, да?

— Как тебе хорошо ведомо, мальчик — точнее, мужчина, учитывая, сколь широки стали его плечи, — подаёт пример. Подобно своему отцу.

Я просиял, несмотря на явную лесть Фомы. Язык его был часто медовым. А когда нет — как несколько мгновений назад, — можно было понять, что он выражает свои истинные желания и страхи.

— Я проведу час в молитве, — молвил я. — После выслушаю вопросы от всех и внемлю любым опасениям. Мы проведём эту осаду, как подобает, как сотворили, когда спасли Костань от сатурнийцев и их напыщенных пиромантов.

То была осада, доставшаяся нелегко. Стены Костани, пусть и не горы, но всё же: высокие, толстые и, что хуже всего, глубокие. Император, воздвигший их сто лет назад, поговаривают, сам начертал планы, хотя не смыслил ни в инженерном деле, ни в строительстве стен. Спецификации якобы явились ему в божественном сне, в котором ангел Малак посулил ему столпы, столь же крепкие, как и его собственные. Те стены хранили Костань от хаганов и налётчиков. Но они не смогли уберечь её от меня, что ещё раз доказывало избранность моей цели.

— Не сомневаюсь в твоей серьёзности. — Судя по мягкости тона, Фома был готов сдаться. Будучи человеком честолюбивым, он больше не позволял честолюбию превосходить практичность. Противостоять мне было попросту опасно для его здравия и здравия его дома и детей, и он это прекрасно ведал. Особенно после того, как я сразил в бою двух его сыновей. Он ведал это уже более десятилетия, как и все в моём собрании префектов, легатов и священников. Лишь так и можно править: указав тем, в ком теплится честолюбие, что наивысшее место для них — подле тебя, а любая попытка возвыситься обернётся крахом.

— Но в чём-то ты сомневаешься, — продолжил я. — Что могло бы успокоить твоё сердце?

— Боюсь, после того, как я зрел то кровавое облако, ничто не успокоит моё сердце, кроме моей пуховой перины в Деймосе.

— Не ты один потрясён столь зловещими знамениями. Восток омрачён чародейством. Обольщён демонами. Мы должны быть готовы к худшему. Наш священный огонь изгонит всех крыс из их нор. Мы должны укрепить наши сердца верой, как укрепляем тела железом.

— Ты мудр, лорд-император. Но абьядский толмач… — Фома содрогнулся, челюсть его свело от страха.

— Что он сказал?

— Он молвил, будто кровавое облако пришло из земель, сокрытых в глубинах Бескрайней Пустоши. Из проклятой расщелины в земле, именуемой Божьим Морем. Он рёк, что рождённые под такими облаками наделены силой писать кровью. И ещё он ведал, что племена сих писарей крови обитают поблизости, в Вограсе, и что они не оставят нас в покое за нападение на сей нечестивый град.

— Вограс… Это в нескольких днях пути. Неважно. Мы искореним тех, кто провалил испытание Марота.

— А если мы столкнёмся с магией крови? Кто сравнится с ними?

— «Пред верой всякая тьма бежит». Так написано в Ангельской Песне.

— Я же зрел, как тьма стоит недвижно. А свет — приходит и уходит.

Он был встревожен.

Ни одна круцианская армия прежде не заходила так глубоко в латианские земли, так что нам всем следовало быть настороже.

— Мне ведомо, что каждому из нас не по себе вдали от своих очагов и жатв. Но я объединил Круцис и Этос именно ради этой цели. Дабы исполнить пророчество. Нигде в Ангельской Песне не написано, что сие будет легко. Нет, сие станет величайшим испытанием веры, превыше всех былых и грядущих.

Фома кивнул своим неспешным, задумчивым кивком.

— Даже у священников нет столь обнадёживающих слов. Мне всегда было нелегко уверовать, особенно пред лицом столь бездонных страданий. Но сегодня я причислю себя к верующим. И сделаю всё возможное, дабы укрепить дух легионов.

— Благодарю тебя, Фома. Твоя служба, как и всегда, ценна.

На том он и оставил меня для молитв. Я преклонил колени, смежил вежды и представил в своём сердце Архангела, как делал сие с самого детства. Вера моя была единственным, что осталось неизменным с того дня, как отец впервые повёл меня в часовню. Она всё ещё была верой того невинного сердца и несла в себе те же ребячьи надежды. И всё же ныне, когда я представлял Архангела, крылья Его, распростёртые среди облаков, Его многочисленные очи, зрящие мир со всех мыслимых углов, было нечто иное. Нечто тёмное в вышних небесах. Нечто, что не мог озарить ни единый луч света. И было оно необъятным, словно охватывало тысячи тысяч лиг. Хуже того, оно росло. Росло и надвигалось. Вскоре оно накроет всё, и мы более не сможем отвести свой взор. Нам придётся встретиться с ним лицом к лицу.

Той же ночью кто-то потряс меня за плечи, пробудив от сна без сновидений.

— Лорд-император, кровавое облако вернулось. — Всё более и более мужающий голос моего сына.

— Доран. — Я сел на своём ложе и потянулся за кувшином с водой, надеясь унять ночную сухость во рту. Но едва я пригубил, как тут же выплюнул.

Сие была не вода. Слишком металлическая и вязкая. И, судя по пятну на моём одеяле, слишком красная.

— Отец, мы должны бежать. — Ему минуло шесть и десять лет, но страх на щеках делал его похожим на десятилетнего мальчишку. Его тёмные кудри ниспадали на вздувшиеся плечи, что затвердели от работы, как у любого мужа в моей армии.

— Бежать? От чего?

— От облака. Облака крови и воплей. Разве ты не слышишь, отец?

Я замер и вслушался в шелест ветра.

За ним скрывалось нечто иное… стоны. Визги. Будто целый город варился заживо. Мужчины, женщины и дети, купающиеся в собственной воспламенённой крови и внутренностях. И исходило сие свыше.

Я встал и схватил свою спату, словно она могла защитить меня от облака. И всё же я чувствовал себя в большей безопасности, пристегнув её к поясу. С сыном подле себя я вышел из-под полога шатра и ступил на песок Зельтурийской пустыни.

Небо было выпуклым, пузырящимся, красным. Оно простиралось повсюду, словно некий злобный бог развернул над нами пропитанный кровью ковёр. Теперь я видел те руки и ноги, погружающиеся и выныривающие из облака, словно страдающие внутри жаждали вырваться, но их затягивали обратно демоны, что мешали тот котёл.

Я сглотнул, ощущая вкус крови, которую пригубил ранее.

— Должно быть, тот маг направил его обратно. Он хочет прогнать нас. Но это лишь жалкая уловка.

— Отец, это не уловка. Вся вода в колодцах стала красной. Каждый кусок еды сочится гнилой, чёрной кровью.

— Сие зло, которое мы пришли уничтожить, Доран. Ежели я побегу от него, как смогу я называть себя Отверзающим?

— Как мы будем есть или пить? Неужто ты велишь нам вкушать нечто столь гнусное?

— Есть вещи и пострашнее в этом мире, сын мой. Я зрел таковые. Я вижу их даже в своих молитвах. Есть тьма необъятная, та, что не была создана, но вплетена в саму ткань мироздания.

Мой прекрасный сын сморщил глаза и покачал головой.

Сколь же черны были его волосы, и всё же вились, в отличие от моих или его матери. Никто из нас в семье не был столь широкоплеч, со столь волевым подбородком и волнистыми бровями.

— Что ты велишь нам делать, отец?

— Вели людям уповать на веру. Сие облако пройдёт, как проходят все. Наше рвение переживёт его. Затем мы начнём осаду и положим конец подобным чарам и демоническим уловкам навеки. Любой — и я говорю о каждом, — кто побежит, будет выслежен и вкусит собственной крови. Я медленно перережу им глотки и провозглашу их бесчестье во всех пределах Святого Круциса, дабы даже родные матери прокляли их имена.

Я расхаживал по лагерю, выкрикивая:

— Закалите свою веру! Сие — лишь уловки Падших. Не бойтесь, ибо ангелы за нашими спинами!

К чести моих людей, никто не бежал.

Многие держались за руки со своими братьями и пели священные стихи Ангельской Песни, и при этом вызывающе взирали на небо, будто слова их могли отогнать сие кровавое облако. Но я знал, что испытание будет тяжелее.

Я заметил Фому на спине верблюда. Абьядский толмач сидел впереди, покуда верблюд вытягивал свою длинную шею. Животное было навьючено деревянными ящиками и рулонами ткани.

— Куда ты направляешься, легат? — спросил я, моё лицо было на уровне его серебряных сандалий.

— Лорд-император, вы должны отдать приказ отступать. Нам следует направиться в Кандбаджар и вернуться сюда, лишь когда облако рассеется.

Я вздохнул с разочарованием.

— Ежели этого довольно, дабы заставить нас бежать, они повторят сие, когда мы вернёмся. Маг творит свою уловку, и мы должны переждать.

— Это не уловка, — молвил абьядский толмач своим ломаным выговором. Он был юношей с изогнутым шрамом под одним глазом, коего мы наняли, ибо он говорил на многих языках запада и востока. — Маги столь же подвластны этим вещам, как и мы. Даже джинны бегут пред лицом подобного зла. Мой народ сказывает историю — странные твари, что живут в Божьем Море, пробуждаются раз в семь сотен лет. Сие облако родилось из самого Божьего Моря, и посему мы правы, страшась того, что оно может принести.

Я обнажил свой меч и направил его остриё на его почку, кончик клинка вонзился в его расшитый гобеленами халат.

— Я страшусь лишь ангелов. А они не страшатся ничего. Ты перестанешь сеять трусость, или я напою песок твоими внутренностями.

— Валяй. Я предпочту смерть тому, что вскоре свершится здесь.

— И что же вскоре свершится? — вопросил я. — Оно лишь парит. Быть может, прольётся дождём, но что с того? Каждый из нас — воин. Неужто ты мнишь, будто мы не купались в крови, своей и чужой? Неужто мы не внимали симфониям воплей? Мы принесли больше воплей на сию землю, нежели любое облако.

— Твоё высокомерие ослепило тебя. — Абьядец дёрнул один конец своего нефритового тюрбана. — Несомненно, это кровавое облако явилось, чтобы покарать тебя. И это злая участь — оказаться втянутым в твою орбиту.

— Спускайся с верблюда, — приказал я. — Облако и впрямь пугает. Но я куда страшнее. Не вынуждай меня доказывать сие.

— Твой клинок дарует мне одну смерть. И я реку, что сие лучше, нежели многократные смерти там, наверху.

Я занёс руку, дабы пронзить верблюда насквозь, прежде чем они смогут бежать. Но в тот же миг небо прорезала вспышка, будто молния пронеслась сквозь кровавое облако.

Мы все воззрились вверх. Облако вздымалось. Оно дышало. Оно простиралось на многие мили, и, когда вопли стали громче, туман устремился вниз с неимоверной скоростью.

— Оно приближается! — закричал Фома. — Архангел, спаси нас!

Большинство моих легионеров стояли в своих железных доспехах, встретив надвигающееся кровавое облако с молитвами на устах. Но для некоторых вид тех маслянистых, наполненных глазными яблоками щупалец, извивающихся внутри, был невыносим. Они побежали, рассыпаясь по пескам, будто сие могло их спасти.

Что до меня, я был предупреждён об этих ужасах. О том, что Несотворённый может явить со своего насеста вне времени и творения. Я даже зрел их в своих молитвах, что удивительно. Я стоял прямо, когда красный туман окутал нас, сгущаясь, пока не стал столь же удушлив, как дым. И на мгновение вопли и молитвы смолкли. Всё затихло. Всё замерло.

Я стоял один в кровавой мгле, нижняя часть моего тела была скрыта её густотой. Внезапный холод проник в мои кости, и, пока я дрожал, смрад расплавленной меди и богомерзкой гнили ударил мне в нос.

— Так вот оно что, — молвил я. — Не такой уж и ужас. Пусть пройдёт. Архангелом заклинаю, пусть пройдёт.

И тогда оно начало редеть, и мы обнаружили, что находимся в ином месте.